Венок для незнакомки

Глава девятая

Ненадолго хватило моего успокоения. Первый тревожный звоночек раздался, когда я подошла к автобусу «Крымтура» с надписью «Балаклава» и пристроилась в хвост короткой очереди. Экскурсовод Наташа продавала билеты на свободные места. Экскурсия начиналась в десять, я подошла без четверти. За мною сразу выстроился хвост.

— Это к гротам? — спросила брюнетка в черных очках. Я ответила утвердительно.

Подошли другие люди, пристроились за брюнеткой. Я не смотрела им в лица, мало ли отдыхающих желают прогуляться? Протянула деньги светловолосой симпатяшке — тут и прозвучал тревожный звоночек по мою душу. До поры неясный, тихий. Из-за гула толпы и музыки, бьющей по ушам, я его едва расслышала. Но ощутила беспокойство. Получив корешок билета, вошла в автобус и села на свободное место за спиной водителя. Как выяснилось, это и стало моей тактической ошибкой. Я должна была рассмотреть лица людей, вошедших за мной в автобус, дабы не плутать потом в потемках.

Но это было потом, а пока я смотрела в окно на живописные рощицы вдоль обочины, на бескрайние просторы Балаклавской долины и от нечего делать слушала Наташу. Экскурсовод попалась говорливая, трещала без умолку. Я узнала, что славный город Балаклава, в который мы направляемся, кого только не кормил. Еще в седьмом веке до нашей эры здесь находилось поселение тавров. Тавров выбили греки, назвав знаменитую Балаклавскую бухту гаванью Предзнаменований. Греков выбили листригоны — великаны-людоеды, с которыми и столкнулся Одиссей с компанией во время своих странствий. Жуткие листригоны либо вымерли, либо сами поели друг друга, поскольку во времена римского владычества в Балаклаве стоял их гарнизон, о чем свидетельствует благополучно раскопанный в девяносто шестом году комплексный храм Юпитера — покровителя римлян. После Рима Крым подвергся разорительному нашествию гуннов. Далее город-захватывали генуэзцы, им на смену приходили турки, турок удаляли англичане, изобретшие маску «балаклаву» и утопившие свой же фрегат «Черный принц», сокровища с которого ищут до сих пор; англичан заменило безвластие, за безвластием явился царизм, превративший Балаклаву в местечко вельможных вилл, а затем пришли коммунисты и, как водится, все испортили.

Теперь Балаклава — довольно унылый городишко.

Автобус остановился на централь ной площади в теснине бухты — в двух шагах от пристани.

— Всем внимание! — объявила Наташа. — Совершаем морскую прогулку, купаемся в гротах, отдыхаем, смотрим пейзажи, после обеда собираемся здесь же и дружно отправимся на Крепостную гору, чтобы обозреть величественные останки генуэзской крепости.

Полсотни человек, увешанные детьми и фотоаппаратами, послушно двинулись на причал... На причале, под увесистым медным колоколом, символизирующим все морское, и прозвенел второй тревожный звоночек...

У этой экскурсии, оказывается, имелась своя специфика! Невозможно совершать заплывы к «Затерянному миру» такой толпой. Для этого требуется средних размеров теплоход. А теплоход в гроты не пролезет, в силу чего теряется непосредственный контакт с дикой природой. А стало быть, теряется очарование от поездки. Поэтому группу разбивают на шесть маленьких подгруппок, рассаживают на маленькие яхты, придав каждой опытного шкипера, и каждая подгруппа отдыхает самостоятельно. Шесть цветастых суденышек уже покачивались у пирса. Они не очень ассоциировались с понятием «яхта». Одни походили на катера, другие на сплющенные ботики, а последний и вовсе — на какую-то овальную банку с сиденьями вдоль бортов и возвышением для штурвала в кормовой части. У него имелось одно неоспоримое преимущество перед прочими — навес из камуфляжной маскировочной сети. Впрочем, экскурсовод доходчиво объяснила, понизив голос: не надо спорить с местными мореходами о характеристике предоставленного судна. Если ржавое корыто имеет мотор, а к тому же и парус — стало быть, оно яхта.

— Так! — хлопнула в ладони Наташа. — Живенько распределились по восьмеркам! Жены к мужьям, дети к родителям, друзья в кучку и так далее! Первая восьмерка — ко мне!

Народ задвигался. Кто-то отхлынул от меня, кто-то прилип. Я тоже задвигала локтями, чтобы оказаться в первых рядах. Уж больно заманчиво смотрелся солнцезащитный навес над овальной банкой. На нее я в итоге и попала. С кучкой других людей.

Надо же оказаться такой дурой! Я сидела на банке, сжав коленями руки, и тряслась от страха. Ну почему я такая идиотка? Почему слушаюсь Броньку, хотя давно пора понять, что этого делать нельзя! С чьей подачи я поехала в Крым? По чьему совету купила парео? Кто рекомендовал мне эту экскурсию?..

Впрочем, поначалу все было благопристойно. Хрупкая Наташа осталась в Балаклаве, а руководство нашей группой взял на себя шкипер по имени Боря. Он же кормчий, он же экскурсовод. Настоящий морской волк — молодой, поджарый, с выбеленными на солнце волосами. У него так красиво играли мускулы, что я поначалу засмотрелась. Однако окружающие нас красоты были все-таки привлекательнее — они, по крайней мере, менялись. Полчаса мы тащились по извилистой бухте, окруженной массивными горами. Самая высокая гора оказалась самой потрясающей.

— Посмотрите направо! — перекрывая стук мотора, прокричал Боря. — Перед вами — уникальнейшее творение человеческих рук! Эта огромная гора прятала под собой мощнейшую базу по ремонту подводных лодок! Целый завод с огромными цехами и мастерскими! Аналога в мире нет и никогда не будет... Мы проплываем мимо шлюза, через который в док входили лодки! А выходили они уже в подводном положении — на другом конце горы! Я покажу вам выпускные врата... К сожалению, база заброшена! При разделе Черноморского флота СССР к России отошла база в Северной бухте Севастополя, а завод в Балаклаве достался Украине! В Севастополе все прекрасно, а вот украинское правительство не смогло продлить существование своей базы. Первый год выставляли посты, потом их сняли! И тут же через шлюзы устремились охотники за цветным металлом, мародеры, просто авантюристы! Сколько человек погибло, не сумев выбраться из лабиринтов завода! Сколько покалечилось, пропало!.. Там настоящий железный город — мрачный, мертвый, таящий множество ловушек! Вы не поверите — даже по прошествии многих лет по ночам можно-услышать металлический лязг из сердцевины горы! До сих пор там бродят так называемые сталкеры, не потерявшие надежды поживиться!..

Возможно, под впечатлением нарисованной картины во мне и зашевелились первые страхи. Поначалу недостойные внимания... Мы выходили из бухты, когда прозвенел третий звоночек.

— Посмотрите налево! — крикнул Боря. — Перед вами Крепостная гора, а на ней останки генуэзской крепости! Именно здесь в годы Великой Отечественной войны обрывался южный фланг огромного советско-германского фронта!

Я посмотрела налево вместе со всеми. Вернее, все посмотрели налево, а мне, как сидящей на передней банке, пришлось практически обернуться. Тут и началось... Ни крепость, ни укачивание в этом новом витке маразма не виноваты. Заработала интуиция и какие-то, видимо, чувствительные точки на затылке, воспринимающие враждебный взгляд: свой — чужой... Не стоит лишний раз повторять, что все свои остались дома. Я чуть не подавилась этим откровением. Словно кто-то взял мою голову в клешни и безжалостно сдавил. Страх охватил меня — великий, неостановимый... Ну почему я такая идиотка?

На меня нехорошо посмотрели. С этой минуты экскурсия превратилась в сущее наказание. Яхта вышла в море — синее-пресинее, развернулась под горой-левиафаном и поплыла на восток, где береговая полоса представляла собой сплошные камни. Боря-шкипер заунывно перечислял местные символы, а я сидела, подрагивая, тупо улыбалась и подсматривала за членами «экспедиции». Кроме меня их было семеро. Подозрительны были все — даже подросток лет тринадцати с надутой физиономией. Люди сидели по бортам, и периодически кто-нибудь из них смотрел на меня. В этом не было бы ничего странного, если бы... не этот взгляд в спину. Думаю, это не эсбэушник Полипчука, приставленный меня охранять, — зачем ему так смотреть? Это не мог быть человек покойного Рокота — их войско деморализовано. Это мог быть только...

Впрочем, я могла и паниковать — в этом нет ничего необычного. Но чем дальше мы плыли, тем больше крепла уверенность, что дела мои неважны. Их было семеро: капризный подросток с серьезной женщиной моих лет; хмурый тип с трехдневной щетиной; семейная пара — немолодая, но явно склонная к экстриму; еще двое — вроде отца с сыном: у сынка бицепсы, да и папа не слабак...

Хмурый тип с трехдневной щетиной беспрестанно курил. Иногда бросал на меня не очень ласковые взгляды, но, впрочем, без видимой угрозы. Сынок также посматривал в мою сторону, стараясь выглядеть суперменом. Лысоватый мужик с крепкой шеей — по виду вылитый «папка» — иногда перехватывал его взгляды, ухмыляясь при этом в колючие усы. При этом все перечисленные умудрялись вертеть головами, впитывая впечатления, чего никак нельзя было сказать обо мне.

А лодка между тем продолжала тарахтеть вдоль береговой полосы. За кормой осталась «Спящая красавица» — высоченная скала, имеющая в верхней части профиль лежащей женщины. Череда островерхих глыб-островков на фоне заросших соснами холмов. Показалась сплошная каменная стена, под крутым углом сползающая в море. В ней и притулились гроты — черные трещины у самой воды. В одну из таких узких пещер мы и вошли, сбросив ход до минимума. Дамочка взвизгнула, когда огрызок скалы чуть не протаранил борт. Снисходительно посмеиваясь, Боря-шкипер оттолкнулся рукой от стены. Лодка сдвинулась в центр и остановилась в сужающейся горловине грота.

— Можно нырять, — великодушно разрешил Боря. — Дальше не протиснемся, ну ее на фиг.

«Сынуля» мигом разоблачился до плавок, эффектно вошел в воду. Вынырнув, ухватился за острые гребни, стоящие частоколом, и полез на стенку. Добравшись до ниши, образованной сдвинутыми пластами, принял небрежную позу, в коей его и запечатлел из мыльницы «папуля».

— Тетя Таня, и я так хочу, — капризно заныл отрок.

— Перебьешься, — спокойно ответствовала дама, нарочито медленно оголяясь до купальника.

Все как по команде оставили свои насущные дела: «сынуля» из ниши перестал пялиться на меня, а переключился на соседку, «папуля» сделал второй снимок, чем ничуть не смутил даму; щетинистый тип попридержал у рта зажигалку, а затем и вовсе отложил сигарету; у мужа экстремалки обнаружилось временное косоглазие; шкипер Боря одобрительно захмыкал; и лишь одна экстремалка отнеслась к эротической минутке без понимания.

— Вы ныряете, девушка? — строго спросила она меня.

— А что? — пробормотала я.

— Ничего. Вы лестницу загораживаете.

Вот балда. Я машинально подвинулась. Она ступила на закидной трап, опустилась по грудь и поплыла, загребая сильными руками.

— Странно, — обернулась она к мужу, — я считала, что вода будет холоднее.

— А здесь вода слоями, — объяснил шкипер. — Верхний слой теплый. А если хотите попасть в холодный, придется хорошо нырнуть. Но я бы не рекомендовал...

Этого оказалось достаточно, чтобы все колеблющиеся оказались в воде. Щетинистый по примеру «сынули» сиганул с борта, остальные воспользовались трапом. Последним по ступеням съехал подросток — вцепился в нижнюю перекладину и прилип с визгом к яхте. Сопровождающая его дама на чадо даже не оглянулась — она уже уплывала в темень грота.

Осталась только я.

— Вы боитесь, — хмыкнул шкипер. — Утонуть не успеете, не бойтесь.

— А глубина здесь большая? — обреченно спросила я.

— А кто же ее мерил, — пожал плечами Боря. — Метров тридцать — сорок. У этих скал в девятнадцатом веке английские корабли в охотку тонули.

Я разделась и вошла в воду. Не будет злоумышленник при всех чинить мне каверзы. А утонуть по неосторожности я не боялась. Такие, как я, умирают от рук тех, кого они достали!

На борт я тоже поднялась после всех, когда последнее подозрительное лицо покинуло воды грота. Позже мы опять пару раз останавливались, когда догнали одну из яхт нашей туристической группы (я хотела перескочить на нее, но, пока грызла ногти, терзаемая сомнениями, лодки расцепились), и второй раз — у весьма подозрительного отверстия в монолите, из которого под напором выдувало брызги воды.

— Салон красоты, — туманно бухнул Боря. — Пока все туда не поднырнут, дальше не поеду. Сами потом благодарить будете.

— А чего она плюется? — удивился отрок, наблюдая, как из отверстия с громким шипением через каждые семь-восемь секунд осуществляется «пульверизация».

— Ага, — поддержал «папуля». — Можно подумать, там сидит здоровяк вот с такими щеками и дует.

— Просто замечательно, — устранила сомнения экстремалка. — Чем труднее, тем лучше. Замкнутое пространство с единственным отверстием. Воздух поступает с волной, ему необходим выход, что он и делает. Элементарно. Полагаю, в полный штиль ничего такого не наблюдается.

— Совершенно правильно, — разулыбался шкипер. — Если вы поднырнете, то окажетесь в красивейшей пещере, окруженной нежно-зеленым мерцанием. Не нужно думать, будто это искусственная подсветка: хотел бы я посмотреть, как ее туда проведут.

Диаметр полуотверстия составлял полторы человеческих головы. Я нырнула раньше всех — не оттого, что я такая смелая, а во избежание сюрпризов внутри пещеры. Но сюрприз поджидал значительно раньше. Я дождалась, пока выдует струю, и, очевидно, просчиталась — поднырнула в тот момент, когда в лицо ударила вода под давлением! Я потеряла весь запас воздуха в легких. Забарахтала руками, проплыла под водой метра два и в панике вынырнула, хватая ртом воздух. Пещера в самом деле была озарена мягко-салатным цветением. Томное мерцание исходило от воды — она была настолько светла и прозрачна, что даже поднятая мной волна не помешала разглядеть продолжающиеся под водой стены. Но радость моя была недолгой — кто-то врезался мне в ноги и потащил на глубину. Я неистово заработала пятками и устремилась в сторону. Кто-то другой уткнулся в спину, придав дополнительное ускорение. Мокрая голова, за ней другая вынырнули напротив, ошарашенно отфыркиваясь.

— Женщина, вы создаете помеху, — возмутился щетинистый. — Отплывайте скорее.

— Вы мне чуть голову не пробили! — воскликнула дама, любительница мелкого стриптиза. — Ну нельзя же так в самом деле!

Забурлила вода, еще одно тело вознамерилось всплыть. Мы пустились врассыпную. Я отплыла подальше — к стене, переходящей в купол над головой. Ухватилась там за выступ, подтянулась и провисела с ним в обнимку, пока народ, шумно восторгаясь, барражировал по гроту. Голова пухла от воды. Разболелось ухо. Изловчившись, я пыталась выбить из него воду. Стало немного легче.

После этого подныривания я больше не рисковала. Вернувшись на яхту, быстренько оделась, зашнуровала «греческие» сандалии и стала ожидать конца экскурсии. Но оказалось, что удовольствие еще в самом разгаре. Мы поплыли дальше. Обогнули скалистый замшелый мыс и за исполинским драконообразным камнем свернули в тихую живописную бухточку, где вода у берега играла голубым перламутром, а камни отступали, создавая идеальное для купания место. Сразу за пляжем, метрах в четырех, начинались каменные лабиринты. За ними, вверх по склону, кустарник, а далее — высоченный холм, до самой макушки усыпанный тонкоствольными мохнатыми сосенками.

— Сорок минут купаемся, — объявил Боря. — Вещи можно не брать, сигареты тоже — курить вредно. А я пока к своим ребятам смотаюсь. С пляжа никуда не разбредаться.

Не пойду, решила я. С Борей останусь, в лодке. И пусть думает, что хочет, мне наплевать. Ни за что не поплыву на этот берег, там — готовая западня...

И снова пронизывающий взгляд в затылок! Лютый холод по коже, несмотря па несусветную жару. Да когда же это кончится, боже ты мой!.. Я суетливо задвигалась — и опять загородила спущенный в воду трап.

— Опять она трап загородила, — посетовала тетка с крепким телом. — Ну что ты будешь с ней делать! Как нарочно...

Кто-то рисковый уже падал в воду. Остальные намеревались воспользоваться трапом. Нырять здесь было небезопасно. То и дело в прозрачной воде просвечивали огромные валуны, покрытые разноцветным лишайником. Меня уже обступали. Шоркались. Самый драматический момент я, конечно, проворонила. Не могла я просто так потерять равновесие! Что произошло? Кто-то пихнул меня, я присела, дабы не грохнуться в воду, и тут последовал четкий толчок!

— Тетя Таня, — завизжал пацаненок, — я ныряю!!!

Не удержав равновесия, я камнем бухнулась в воду! От удара в голове совсем померкло. Бултыхалась в воде кривым поленом, а когда наконец всплыла, двигатель работал на полную мощность, а яхта уже неуклюже виляла задницей.

— Женщина, ну зачем вы так, не раздеваясь-то?! — задорно кричал с кормы Боря. — Постираться решили?

Гнаться за яхтой смысла не было. Всласть позубоскалив, Боря повел яхту в море. Решение созрело внезапно, вместе с первой судорогой, пробежавшей по ноге. К берегу, бегом, раньше всех! Пока остальные весело перекликаются и явно никуда не спешат, я успею доплыть — здесь рукой подать. К черту экскурсию, смываться надо.

Я поплыла широкими размашками к берегу. Краем глаза отмечала, что головы экскурсантов поравнялись со мной, затем начали отставать. Они, вероятно, были удивлены: с чего это вдруг их спутница пошла на олимпийский бросок?..

Я достигла берега секунд за двадцать. Уткнулась в разноцветные камешки, которые лениво облизывала вода. Спокойно, больная, спокойно, не надо резких движений... Стараясь сохранять невозмутимость, я поднялась и побрела на сочно-коричневую глыбу, с которой и начинались хитросплетения заваливших берег камней. Оперлась о него рукой, перешагнула баррикаду из гнилого топляка, выброшенного штормом, свернула за соседний камень... По нужде мне надо, кому непонятно? Выпав из поля зрения экскурсантов, я обошла еще несколько препятствий и встала, напряженно вслушиваясь. Если я правильно рассуждаю, то вражья сила непременно поинтересуется, куда это я намылилась. Так и есть — жуткий страх меня тряхнул! — хрустнул топляк, и где-то рядом грубо чертыхнулись! Какие еще доказательства?..

Пока отпустил столбняк, я метнулась в просвет между камнями, взмыла на гладкий, с прожилками белый валун, перепрыгнула низенький кустик, прошмыгнула между двумя покрупнее... Далее пошел склон, но у меня уже не было времени расстраиваться. Я бежала по мягкому, податливому мху, запинаясь о сучья, виляя между морщинистыми соснами, очень непохожими на наши, сибирские...

Бесподобная экскурсия! Иногда участки леса обрывались, я карабкалась по голым камням, заполнявшим трещины и впадины, опять вбегала в лес, хваталась за стволы, чтобы не упасть, секунду отдыхала и гнала дальше.

Пропоров ногу о сучок, я вскрикнула от боли, схватилась за дерево и машинально оглянулась. Опять меня подбросил страх: через кусты, которые я одолела буквально секунды назад, ломились двое! Трещали ветки, тряслась листва. Их лиц я не видела. Стоять и всматриваться, теряя последние секунды? Нет! Подвывая от ужаса, я бросилась дальше. Уже виднелась вершина холма, свободная от деревьев. Но силы мои таяли — я одолела не меньше трехсот метров по склону, с препятствиями, отбив и изрезав до крови ноги. Я задыхалась, а в глазах уже начинались сумерки, и цвета окружающего мира стали какими-то блеклыми, тускнеющими...

Я уже не бежала, а плелась. Деревянные ноги отказывались нести. Какой смысл? Эти двое все равно выносливее. Я запнулась о корягу — лютая боль пронзила щиколотку — и полетела лицом в мох, но успела сгруппироваться и упала на бок. Потом повернулась на спину, сделала попытку приподняться, но тщетно. Задрав голову, обреченно уставилась на небо, которое в Крыму ясное-ясное, просто нереально лазурное и такое высокое, что в него можно падать бесконечно...

Запыхавшись, подбежали двое. «Папаша» с «сынулей». Оба в плавках, оцарапанные, вроде меня, неприлично возбужденные. У «сынули» в руках пластиковый кулек. У «папаши» ни черта нет, кулаки сжимает и разжимает — узловатые, мозолистые.

— Допрыгалась деточка, — сплюнув, объявил «папаша». — Все ноги, сука, из-за тебя изрезал...

— Я говорил тебе, Сергеич, — на чистом русском затараторил «сынуля». — Гроты — это херня. Не могла она там спрятать. Прикинь и отправь команду спецов, они за неделю эти гроты прошарят и найдут. Подвези собаку — да она за полчаса этот долбаный схрон локализует. Баба умная. Ночь была, прикинь, да? Бензина в лодке — до усрачки... Она проплыла бухту — и сюда... Помяни мое слово, Сергеич, под Балаклавой где-то укрыла. Стаскала с лодки, закопала, законопатила, а резину сдула и утопила. В игры решила поиграть, Сергеич. Рокоту нервы потрепать и нас одурачить... Ты подумай сам, ну на хрена ей эта экскурсия, ей о деньгах думать надо...

— Да хрен ее знает, — сплюнул «папаша». — Поди теперь допытайся у нее... Неуклюже сработали, Сашок.

— А это мы мигом исправим. — «Сынуля» присел па корточки, потрепал меня по щеке: — Эй, детка, подъем, мы уже прибежали.

Я лежала, равнодушно рассматривая то его, то подельника. От неба я устала — эта бесконечная синева над головой может до одури довести. Однако рановато мне сдаваться. Думать надо, не все я еще додумала.

«Сынуля» ударил посильнее:

— Поднимайся, крошка, есть у нас с тобой одно незаконченное дельце, порешать надо... Поднимайся, сука! — Звонкая пощечина тряхнула меня. Ублюдок встал и занес надо мной ногу. — Ты что, падла, издеваться будешь? Не наиздевалась еще?!

Нет, я, кажется, все додумала. Вы — самое слабое звено! Прощайте! До чего мне не хотелось подниматься. Не буду, полежу еще...

Прозвучали два слабых, но отчетливых хлопка. Я открыла глаза. Удивительное дело. Просто beautiful life в чистом виде. Пули срезали обоих моих преследователей под коленными суставами. Оба взвыли от боли. Их лица исказились. Рухнули одновременно и принялись кататься по земле, матерно ругаясь...

Подошел щетинистый в «ковбойских» плавках. В одной руке целлофановый кулек, правда пообъемнее, в другой пистолет с навернутым глушителем. Покорябав ребром глушителя висок, задумчиво обозрел орущих, затем направился ко мне. Присел на корточки:

— С вами все в порядке?

Не такой уж безобразной показалась мне его щетина. А лицо не хмурым, а задумчивым. Даже грустным. Правда, волосы были слипшиеся, перепачканные землей — тоже растянулся, бедный, — мне захотелось поднять руку и зачесать их на затылок. Чтобы покрасивее было. Но он бы не понял такого странного жеста.

— Не знаю, — прошептала я. — Дышу, моргаю... Я продолжаю создавать вам помехи?

Он улыбнулся. И сразу перешел к более важным делам. Сидеть у ног дурочки у него, видимо, не было времени. Устало поднявшись, размяв ноги, склонился над «сынулей», который перестал кричать и теперь со злостью смотрел на противника.

— Сука, — сказал он, демонстрируя ограниченность лексики.

Щетинистый ударил его по виску рукояткой. «Сынуля» дернул головой. Щетинистый подошел ко второму. «Папаша» скрипел зубами, извернувшись в неловкой позе. Он пытался обеими руками зажать рану, но кровь продолжала сочиться.

— Падла, — зло прошептал он. Щетинистый ударил и его. «Папик» успел дернуться, металл рассек кожу.

Щетинистый поднялся, высыпал на траву содержимое трофейного кулька. Внимательно осмотрел компактную японскую рацию фирмы «Сони», отложил в сторону. Остальное небрежно перебрал. Не найдя ничего интересного, бросил на камни. Затем опорожнил свой пакет. Натянул велюровые джинсы, рубашку-мятку, «кухонные» тапочки. Пистолет убрал под рубашку, а из нагрудного карманчика извлек красные корочки и небрежно сунул мне их под нос.

— Вадим Казарновский, Служба безопасности Украины.

— Я уже догадалась, — прошептала я. — Волосы со лба зачешите, а то некрасиво...

Он посмотрел на меня с немым изумлением, поднял руку, помялся, но все-таки сделал, что я просила.

— Спасибо, — улыбнулась я. — Теперь значительно лучше. И за помощь спасибо, вы как нельзя кстати, а то я уже начала нервничать.

Он тоже позволил себе улыбнуться. Щетинистые губы чуток разъехались.

— А вы думаете, у нас одни дураки работают? — спросил он. И сам же ответил на свой вопрос: — Уверяю вас, не одни дураки.

На этом месте наша милая беседа прервалась. Он поднял рацию, отошел в сторону и безжалостно размозжил ее о ближайший камень. Затем вернулся, осмотрел мои израненные щиколотки, лодыжки. Мне кажется, ничего серьезного там не было. Мелкие порезы да синяки. Кровь уже не сочилась. Казарновский помог мне сесть, предложил сигарету. Я не отказалась — мой раскисший «Парламент» даже видеть не хотелось. Он дал мне прикурить, затем прикурил сам, молча поднялся и подошел к тем двоим, которые уже начинали шевелиться. Я думала, Вадим опять их ударит. Но он не стал. Постоял, задумчиво покачиваясь на носках, потом вопросительно посмотрел на меня: дескать, не гореть ли нам в аду за такие кандебоберы?

Лично я этих ребят не любила. Оклемаются. О чем и сказала.

— А вот недавно в Бразилии, — добавила я, с наслаждением затягиваясь паршивой украинской сигаретой, — прооперировали человека с одиннадцатью пулями в груди. Они так удобно у него в теле устроились, что приняли решение не вынимать. И не вынули. Он стал тяжелее на сто граммов. Сейчас человек чувствует себя хорошо, идет на поправку.

Он посмотрел на меня, как на не вполне нормальную.

— А вот тоже был случай, — несло меня. — Пожилой немец пришел на осмотр к дантисту. Сделали рентген и обнаружили в шее у старика русскую пулю. Думал фашист, думал, вспоминал и вспомнил, как в сорок четвертом в Восточной Пруссии его танк попал под обстрел, и что-то легонько царапнуло по шее. Представляете? Шестьдесят лет с пулей прожил, и никакого беспокойства. Решили оставить — не дело же будоражить человека на старости лет...

Я думала, он хотя бы кулаком по голове постучит. Но нет, не стал. Он затушил сигарету, помог мне подняться, отряхнул одежду. И делал это с таким невозмутимым лицом, что я подумала, будто он женат. Причем безнадежно счастливо. Хотя кольца на руке не носил.

— Вы совершаете необъяснимые поступки, Лидия Сергеевна, — сказал он, когда, по его мнению, я стала выглядеть лучше. — Это не мое, конечно, дело, я рядовой исполнитель, но хотелось бы знать: с вами это часто случается?

— Сколько помню, всегда вела борьбу с превосходящими силами зла. Меня постоянно пытаются убить.

Тут я, конечно, набивала себе цену. Во-первых, только раз пытались убить, в злополучной дачной истории, во-вторых, хотели ли это сделать «папик» с «сынулей» — вопрос сложный. Хотя как сказать — Ларису Куценко тоже поначалу убивать не планировали, а чем кончилось?

Гэбэшник угрюмо помолчал. Профессиональная выдержка не позволила выразиться по-военному прямо.

— Приготовьтесь к затяжному переходу, — вздохнул он. — За холмами должна быть дорога, но я не уверен. Эта местность сильно изрезана. Можем потерять время. Пойдем параллельно берегу, через бухту Робинзона... И не шагайте широко, — он позволил себе ухмыльнуться в стальную щетину, — штанишки порвете. Узенькие они у вас.

— А на экскурсию не вернемся?

— Вам не хватило развлечений? — Гэбэшник посмотрел на меня строго, но в глубине глаз притаилась улыбка — Вам не кажется, что по возвращении с экскурсии вас могут ожидать?

Крым не тайга, здесь гораздо уютнее. Мы шли по холмам, мимо редких кустиков и сосенок. По приветливой травке. Обходили скалистые утесы. Хорошая беседа сокращает дорогу, но мы почти не разговаривали, поэтому тянулись целую вечность, пока не уперлись в стену кустарника. Неподалеку шумел прибой, кричали чайки, доносился гул цивилизации.

— Сбиться не могли, — пожал плечами гэбэшник. — В этих краях единственная бухта — Робинзона. Я не был в ней целый год, в принципе она не должна переехать.

— Эта бухта чем-то знаменита? — поинтересовалась я.

— Да нет, ничем. Если за год не произошли изменения... Песочек там особенно красивый. Теплый такой.

Он раздвинул ветви и помог мне пробраться через карликовые деревца, усыпанные овальными кожистыми листочками. Мы уткнулись в какую-то каменную изгородь — вроде тех лабиринтов, по которым я уносилась от «папика» с «сынулей», только более плотную. Предстояло либо идти в обход, либо пытаться перелезть, рискуя последним здоровьем.

— Пойдем в обход, — вздохнул Вадим. — Должно же это несчастье где-то кончиться.

— Эй! — раздалось у нас за спиной. — Вы что, новенькие? Сюда проходите, здесь тропа.

Мы резко обернулись, он даже бросил руку за спину... Но так и оставил ее под ремнем, на шершавой табельной рукоятке. Мы онемели от изумления. Из кустарника выбралась абсолютно нагая девица в шлепанцах — крутобедрая, со взбитой шевелюрой. Когда мы обернулись, она одной рукой чесала попу, другой указывала прямо перед собой. Убедившись, что мы ее услышали, девица мазнула глазками по Вадиму, игриво вильнула кормой и скрылась.

Мы посмотрели друг на друга. Помолчали. Поняли по глазам, что каждый увидел примерно то же, что и другой.

— Что думает по этому поводу всезнающий чекист? — спросила я.

На мой вопрос был единственный правильный ответ: мол, когда видишь эта, то вообще перестаешь о чем-либо думать. Он и ответил примерно так, не покривив душой. Потом добавил, что следует воспользоваться указанным проходом, поскольку неизвестно, во что выльется «объездная» дорога, а выйдя к бухте, уже не промажешь, и минут за сорок мы дойдем до Жемчужного.

По узкой, снаружи почти невидной тропе мы вышли к бухте. И за первыми же камнями, в тени развесистой белой акации, напоролись еще на одно потрясающее явление.

В самом действии, свидетелями коего мы стали, не было ничего возмутительного. Тем более неестественного. Нормальное, заурядное действие. По-английски говоря — акт. На подстилке раздувающимися ноздрями вверх лежало существо мужского рода и ничего не делало. На нем в позе наездницы восседало существо женского рода. Оно и выполняло за мужика всю трудную работу. Причем делало это вдумчиво, с интересом. Буря в от ношениях полов еще не грянула, поэтому на самом кончике носа у существа женского рода скромно покоились очки. Не такие, что для пляжных понтов, а для людей с ослабленным зрением. Возможно, в параллельной жизни существо работало либо библиотекарем, либо учителем музыки.

Заметив, что кто-то идет, верхнее существо проявило зачаток разума, чуть скосило глаза (нижнее существо никак себя не проявляло, возможно, оно было резиновое). Мы остановились, остолбенев. Девчонка сделала умоляющие глаза:

— Ребята, ну вас на фиг, проходите. Сейчас начнется...

Мы чуть не побежали, пока не «началось». За акацией Вадим неожиданно остановился, повернул ко мне разгоряченное лицо. На загорелом лбу парня играли солнечными зайчиками бисеринки пота.

— Влипли, Лидия Сергеевна, — заговорил он возбужденно, — раньше здесь ничего подобного не было... Хотите вернемся? Обойдем это поле разврата? Подумаешь, часок потеряем, ничего страшного.

И тут вдруг в моем мозгу вспыхнуло словосочетание «бухта Робинзона». Его произносила Соня Зырянова сегодняшним утром в связи с «недавно открывшимся» под эгидой мафии пляжем любви — эдаким теплым местечком, где все поголовно предаются пороку. Повального соития здесь, впрочем, не наблюдалось (было бы странно заниматься этим в режиме нон-стоп). Но даже увиденное повергло меня в шок. Это было очень красивое местечко. Мыс на востоке служил частичным волноломом: волны с моря набегали до предела сплющенные, гладенькие. Золотистый пляж замыкали скалы, образуя почти идеальный полукруг. Народу хватало — и в воде, и на суше. Мы брели через пляж, привыкая к новизне. Одежды на присутствующих почти не было (в основном шляпки, панамки, у кого-то пляжная обувь), но отличие от нудистского пляжа, разумеется, было. Главное — на нудистском пляже никто не занимался любовью. Там не было откровенных поз и прилюдных эякуляций. Там все было чинно. В бухте Робинзона позволялось все! Даже однополые и групповые соития!

Наплевать на все! Не хочешь присутствовать — убойся и уйди. Не приветствовалось лишь одно: домогаться человека, вас не хотящего! Тоже своего рода кодекс, правда максимально упрощенный.

Ближайшая от нас парочка уже закончила. Девица стыдливо прикрыла носик панамкой, партнер тяжело дышал, обливаясь потом. Напротив двое однополых голубков — одни во всем мире! — поедали друг дружку глазами и хрустели шоколадной оберткой. Не доев, бросились целоваться. Меня чуть не вытошнило. За ними, замерев в восхищении, наблюдала женщина с плоской грудью. По понятным причинам, партнера у нее не было. А видимо, хотелось. Даже самого завалящего...

— Послушайте, — прошептала я, — Вадим... Как, простите, ваше отчество?

— Андреевич... — слишком долго вспоминал чекист.

— Послушайте, Вадим Андреевич... А у вас жена есть?

Это был, наверное, самый дикий вопрос в данной ситуации, но мне до зарезу хотелось знать.

— Пока нет, — почти без запинки ответил Вадим.

— Хороша формулировочка, — пробормотала я. — Это как?

— У меня невеста в Симферополе... Галей зовут.

Ненавижу имена, начинающиеся на букву «Г». Особенно женские. Особенно «Галя». Впрочем, какая разница? Главное — фамилия у будущих супругов будет знаменитой...

— Послушайте, Лидия Сергеевна; я понимаю, вы не готовы к данному зрелищу. Давайте пожалеем ваши нервы. Вы закроете глаза, а я возьму вас за руку и переведу через майдан... в смысле через этот начиненный грешниками пляж...

Я живо представила себе эту картину (особенно Олега в роли собаки-поводыря) и истерично захохотала. Он посмотрел на меня с испугом, глаза завязывать не стал, но на всякий случай взял за руку. Оборвав смех, я уверила его, что все нормально, что нужно если и не испытать, то рассмотреть все. Особенно такое. Мы двинулись дальше, держась, словно первоклашки, за руки. «Робинзонада» продолжалась.

Выход с пляжа просматривался на северо-восточной оконечности бухты — из зарослей выходили люди. На той стороне, очевидно, имелась тропа, ведущая в город. Нам осталось пройти совсем-немного.

— Вы платили? — строго поинтересовался совершенно одетый господин на выходе. Он сидел на раскладном стульчике, собирал плату с входящих и пристально рассматривал выходящих.

— Д-да, — сказала я.

— Не помню, — покачал головой субъект. — У меня идеальная память на лица, а вас я вижу впервые. Оплатите, пожалуйста.

— Сколько? — полез за деньгами Вадим.

— По десяточке.

— Однако... — Он отмусолил от тонкой пачки две коричневые купюры и вручил служителю.

Служитель вежливо поблагодарил. Вадим сдержанно выразил признательность за полученное удовольствие.

— Приходите еще, — ответствовал стражник. — Мы всегда открыты для вас. Ночью дешевле.

— Я должна вам десять гривен, Вадим Андреевич, — серьезно заметила я, когда мы отдалились на безопасное расстояние. — Мои деньги жутко промокли. Не хотелось бы отдавать их вам в таком гадком виде.

Казарновский наконец отпустил мою руку, сел на камень у обочины и стал нервно хихикать. Я села с другой стороны камня и тоже разразилась нездоровым смехом.