Верь мне!

12

Луизита молча сидела в старой индейской хижине. Беспощадное солнце проникало в комнату сквозь открытую настежь входную дверь, в его лучах мельтешили мириады пылинок. Жорже Каюм стоял рядом с ней, погруженный в невеселые мысли.

— Умерла? — повторила она, ошеломленная страшным известием. Как может Сара умереть? Может быть, она не поняла. Старейшина и его сын были местными майя, а они с Сарой покинули Гватемалу, когда были маленькими детьми, и местный диалект отличался от того, на котором они говорили теперь.

— Три дня тому назад, — сказал маленький мальчик, которому по виду было не более восьми лет. Старик кивнул головой в подтверждение сказанного. И сложил свои руки, как бы баюкая грудного ребенка.

— У нее был ребенок, — сказал мальчик.

Нет, Луизита все поняла верно. Сара умерла. А теперь они говорят ей, что ребенок тоже умер. Это слишком для нее. В душе Луизиты не было живого места, она глубоко страдала. Старейшина знаком что-то приказал мальчику, и тот вывел ее за руку на яркий солнечный свет и повел мимо ритуальной хижины по узкой тропке через заросли тропических деревьев.

Тропа резко оборвалась у кладбища, каждая могила которого была ориентирована строго с севера на юг. Мальчик подвел ее к свеженасыпанному холмику.

— Твоя сестра здесь, — сказал малыш. — Уже три дня.

Луизита смотрела на комья сухой, горячей земли, и в горле у нее было сухо и горячо, а на глазах закипали слезы. Все кончено. Такая маленькая могилка для ее Сары… Внутри этой могилы лежит собачка, сделанная из пальмового листа, чтобы проводить душу сестры и защитить ее в долгом путешествии по подземному миру, а еще в могилу положена кость, чтобы бросить ее злобным псам Кисина, и тогда душа сестры останется невредимой; и миска с зерном, чтобы душа Сары питалась в пути. Душа Сары должна проделать огромный путь и разыскать доказательство своего рождения, плаценту, зарытую в их родной деревне, расположенной за много миль отсюда на западе. Луизита закрыла глаза и начала молиться.

Прошлую ночь она провела в семье водителя, который подобрал ее на дороге. Ей подтвердили, что Жорже Каюм является старейшиной в деревне; но никто из домашних не знал, приезжала ли молодая женщина с ребенком несколько дней назад и останавливалась ли она у старейшины. На рассвете после завтрака, состоявшего из бобов и хлеба, хозяин отвез ее в деревню, расположенную неподалеку. Один из соседей Жорже Каюма, сказал ей, что он уехал за озеро. Сосед не сказал ни слова в ответ на вопросы о Саре и зашагал прочь, что было здесь в порядке вещей. Старейшина являлся непререкаемым авторитетом и властью, он и должен был отвечать на все вопросы.

Луизита прождала целый день, уверенная, что Сара с ребенком где-то здесь поблизости, и старейшина скажет, где их найти.

И вот несколько минут назад Жорже Каюм со своим младшим сыном, наконец, вернулся. Это был восьмидесятилетний старик, ростом в пять футов, с величественной прямой осанкой, одетый в традиционную белую рубаху, достигавшую колен, длинные черные волосы обрамляли лицо старика. Он не произнес ни слова, но, каким-то образом, мальчик читал его мысли. Когда Луизита представилась, как сестра Сары, глаза старика сказали ей, что Сара мертва, она поняла это прежде, чем мальчик произнес слова вслух.

Луизита чувствовала опустошенность. Все ее усилия оказались тщетными.

— А где ребенок? — спросила она.

— Ребенок не здесь, — торжественно сказал мальчик.

Они вернулись в деревушку, миновали несколько домов, и, подойдя к одной из хижин, мальчик вежливо позвал хозяев.

Их пригласили войти. Внутри хижины Луизита увидела молодого индейца, которому было на вид лет 16, и его жену, сидящую у колыбели. Женщина кормила грудью младенца.

— Это моя сестра Нак, — сказал мальчик. — А Бол — ее муж. Меня зовут маленький Бол.

Луизита пробормотала вежливое приветствие, но ее глаза были прикованы к колыбели. В ней лежал еще один младенец. Ее охватило радостное предчувствие.

— Это — ребенок Сары, — гордо сказал Маленький Бол, указывая на младенца, сосущего грудь Нак. Глаза Луизиты наполнились слезами. Она пересекла комнату, чтобы подойти к малышу, потрогать его и убедиться, что это не сон. Когда маленький кулачок крепко сжался на ее большом пальце, боль, сковывающая все нутро Луизиты, отпустила ее, и она смогла улыбнуться. Она грустно улыбалась своей сестре, которая теперь вечно будет пребывать в безопасности — в подземном мире, улыбалась малышу, жадно сосущему грудь, и улыбалась себе: Бог Балум был все-таки добр к ней.

Когда сытый младенец заснул, Нак передала его Луизите и пошла готовить ужин для семьи. Луизита, укачивая ребенка на руках, вышла на улицу. На западе медленно плыли облака, пересекая «павлиний хвост» — Гватемальский закат окрасил небо в золотые, желтые, красные и лиловые тона.

Ребенок Сары — теперь ее ребенок. Теперь ей предстоит решить массу новых проблем. Она чувствовала тяжесть денег и пачки документов в своей кошелке. Времени оставалось в обрез.

Два года, проведенные в США, многое изменили в жизни Луизиты, но не поколебали ее уверенности в том, что она принадлежит к Верному Народу. Правильно ли будет с ее стороны увезти маленького индейца в Америку? Здесь, конечно, много трудностей. Смерть детей в Центральной Америке — ежедневная реальность, от тяжелых болезней лечат какими-то простенькими таблетками. Об этом она читала в газетах в Майями. Но зато в индейских деревнях мальчики учатся читать мысли мудрых стариков. Только Балум и Хечекум умели это делать прежде. Она должна сначала спросить совета у старейшины. Будущее малыша зависит от его решений. Переливающийся всеми цветами радуги закат погас неожиданно в одну минуту, и Луизита вернулась в хижину.

Сидя на табурете, с которого недавно встала Нак, она смотрела на спящего младенца. Нак приглядела за своим собственным ребенком, а потом опять засуетилась у очага. Бол в это время устраивал гамак для Луизиты.

Вдыхая давно забытые запахи: аромат непроваренных черных бобов, чистого белого риса, поджаренного хлеба из красного зерна, Луизита вспоминала свое детство и жизнь в деревне. Она улыбнулась Нак и предложила ей помочь по хозяйству. Укладывая своего племянника в колыбель рядом с младенцем хозяев, Луизита размышляла: Сары больше нет на земле. Может быть, она подаст о себе весточку сегодня ночью, во сне, укажет, как ей быть дальше.

И как бы в ответ на ее мысли в дверях появился Маленький Бол и кивнул, чтобы она следовала за ним.

— Отец хочет поговорить с тобой.

Луизита поняла, что о ней все это время думали.

Жорже Каюм взглянул на Луизиту.

— Малыш из племени Балума?

Она кивнула.

— И племени Ка, по отцу.

Взгляд старца был устремлен прямо ей в глаза. Дым его самосада струился медленно вверх.

— Ты хочешь его забрать с собой?

— Я прошу твоего наставления. Что мне делать?

Старец потупился, опустив глаза в пол.

— Ты два года жила с чужаками и все еще хочешь подчиняться моим решениям? — он был доволен ею.

— Да.

После долгого молчания Жорже заговорил.

— Творится недоброе дело. Чужаки хотят приехать сюда, — он опять замолчал. Она ждала. — Очень холодно. Очень холодно и страшно в мире. Холод и страх поселились в душах всех живущих существ, просочились в сердца деревьев и плодородной почвы. Скоро поля не будут давать нам урожая. Это наказание Хечекума.

Наконец он снова вернулся к судьбе ребенка.

— С мальчиком ничего не случится, если он останется у нас в деревне, но он увидит здесь смерть лесов и животных, которые будут долго погибать на его глазах, — в голосе старца слышались скорбь и печаль.

Луизита вздрогнула, услышав это пророчество, но ничего не сказала. Взглянув на женщину, старейшина понял, что ее мысли далеко.

— Будь осторожна с тем, что увидишь во сне, — сказал он ей со вздохом.

Луизита медленно возвращалась к хижине, у нее было тяжело на сердце.

Погруженная в свои мысли, она сидела за накрытым столом, не чувствуя вкуса пищи. Нак и Бол ели молча, тактично не задавая вопросов о результатах ее беседы со старейшиной. После ужина Бол пошел навестить своего брата, а Луизита, помогая Нак, замочила красное зерно и поставила его на теплый очаг набухать к утру. Малыш Сары тихо спал в колыбели рядом с ребенком Нак, седьмым внуком Жорже.

— Где моя сестра зарыла доказательство его рождения? — спросила Луизита.

— Под деревом, вон там, — Нак указала на маленькое деревце, крепкое и зеленое, в нескольких футах от входа в хижину.

Луизита одобрительно кивнула.

— Твой отец не дал мне определенного совета. Он сказал, я сама должна решать, — наконец, призналась она.

Нак кивнула. Она не удивилась этому обстоятельству.

— Мой отец сильно сдал с тех пор, как правительство разрешило рубку красного дерева, — Нак говорила об этом, как о всем известном факте, — уже вырубили почти все священные сейбы… Хечекум разгневался на это. Мой отец говорит, что скоро наступит Ксу-тан. Он считает, что это хорошо. Боги смогут тогда приняться за сотворение нового мира.

Луизита не возразила ей. Ее не удивили такие мысли мудрого старика. Когда она много лет тому назад просила совета у своего старейшины, собираясь уехать в США, он говорил ей подобные же вещи.

— Этот мир слишком стар, — сказал он тогда. — Слишком стар годами.

Их старейшина перестал соблюдать обряд обновления алтаря. Каждый индеец знает, что глиняные чаши для возжигания фимиама в домашних алтарях, посвященных богам, должны обновляться каждые 7–8 лет, через 5 циклов Венеры по календарю майя. Если этого не сделать вовремя, боги разгневаются, что будет иметь самые жестокие последствия для мира и каждого живущего в нем. Когда жители деревни спросили старейшину, почему тот прекратил обновлять курильницы на своем алтаре, тот ответил:

— Это не спасет нас, а лишь чуть замедлит время наступления Ксу-тана.

Через несколько минут Луизита покинула хижину и направилась к могиле Сары. Она поставила в изножие могилы маленькую глиняную курильницу, зажгла священные пахучие травы и вознесла свой голос к Балуму.

— Это для тебя, Балум, чтобы умилостивить тебя. Сохрани в этом мире ребенка Сары целым и невредимым. Это для тебя, Балум, чтобы ты ниспослал хлеб насущный этой деревне. Это для тебя, Балум, чтобы ты наставил меня, объявил мне свою волю, подал знак, как мне жить дальше.

Фимиам горел ровным зеленовато-голубым пламенем, и ароматный дымок медленно подымался прямо вверх, достигая ее плеча, и затем, извиваясь, легкой дымкой растворялся в ночном воздухе. Через некоторое время она вернулась по тропе на грязную деревенскую улицу, уверенная, что теперь сможет принять правильное решение.

Позади себя на дороге она услышала громкие, чужеродные в этой первобытной тишине, звуки мотора. Она оглянулась. Это был джип, он медленно приближался с потушенными фарами. Сердце Луизиты дрогнуло. Может быть, это и есть знак. Она уже хотела проголосовать, но что-то помешало ей поднять руку. Американцев, с которыми она приехала сюда в этом джипе, сейчас не было в машине. Она быстро спрятала лицо. Когда машина проехала мимо, Луизита заметила человека с крысиным выражением лица, сидевшего за рулем, и другого, лица которого она не разглядела. Луизита забеспокоилась. Что же случилось с американцами?

Она поспешила в хижину Бола. Малыш проснулся и заплакал, голодный. Луизита открыла банку с детским питанием и приготовила бутылочку для кормления. Она устроилась в гамаке и начала кормить ребенка, слегка покачиваясь.

— Адам, — решила она. — Твое имя будет Адам.

Его глазки окинули ее лицо туманным взором и уставились в одну точку, не мигая. Он с аппетитом ел, припав к соске бутылочки. Через двадцать минут, когда половина бутылочки опустела, она пожелала Нак и Болу спокойной ночи и свернулась калачиком в гамаке, прижав к себе тельце спящего ребенка. Она еще раз помолилась Балуму, прося сохранить жизни американцев, и постаралась уснуть.