Верь мне!

15

Это был восхитительный поцелуй: долгий, влажный, страстный, бесконечный… Мир исчез. А когда реальность вернулась, существовал лишь вкус его губ, ощущение его тела, крепкого, сильного, такого близкого сейчас. Ей хотелось увидеть его лицо, но взгляд ловил только пустоту, а томительные поцелуи лишали плоть всякой воли. Но как можно не попытаться разглядеть лицо человека, чьи ласковые руки цепко сжимают ее в своих объятиях, проникают в самые интимные уголки ее тела, возбуждая и приводя в смятение все чувства? Она хотела видеть его. В конце концов, это несправедливо! И подбежав к каменному мостику, она заглянула в воду… Но не нашла там его отражения. И вдруг увидела: его глаза, неуловимо изменчивые, пламенеющие золотом на солнечном диске. Она улыбнулась, потянулась всем существом навстречу солнцу и теплу.

— Доброе утро!

Тут она окончательно проснулась и в растерянности увидела: ранние сумерки, еле брезжит рассвет. А приснившееся ей солнечное сияние — всего лишь жар разведенного костра, на котором готовится пища, да согревающее тепло двух накинутых поверх ее спального мешка грубошерстных одеял. Сон был поистине странный. И необычайно важный… Но главное, Зекери вернулся! Глиняный горшок стоял на раскаленных камнях костра.

— Я очень не хотел тебя будить: ты улыбалась во сне.

Костер ярко вспыхнул. Вот он — сидит в нескольких шагах от нее, куртка надета прямо на голое тело, и отхлебывает чай из простой жестяной кружки.

— Ты поешь? — спросил Зекери.

Уютно укутанная в одеяла, она мысленно сосредоточилась на ощущениях своего обновленного тела и почувствовала его сильным и чистым. Чары недавнего сна все еще не рассеялись, но к ним примешивалось еще что-то — странное и необъяснимое.

Он сказал что-то? Она взглянула на его утомленное лицо и постаралась собраться с мыслями.

— Д-да, — неожиданно хрипло вырвалось у нее. И эта попытка что-то сказать вдруг причинила острую боль. Она откашлялась и постаралась произнести на этот раз четко. — Да, я поем.

На самом деле она буквально умирала от голода. Силясь приподняться, она задела складкой грубого одеяла раненую ступню и от вырвавшегося у нее крика новая боль свела челюсть. Почувствовав жало, будто вонзившееся в ее ногу, она начала что-то припоминать, но разрозненные обрывки воспоминаний никак не связывались в единую картину.

Забыв напрочь свой недавний сон, она осмотрела ушибленное место, и вдруг задохнувшись от неожиданного сознания своей почти полной наготы, скрытой только тонкой футболкой, быстро отдернула обнаженную ногу под одеяло. И тут же свежие ссадины на коже заставили ее содрогнуться от боли. Она испуганно отпрянула, когда он присел рядом на корточки.

— Дай-ка мне взглянуть.

Он осторожно держал ее ступню. Порез уже начал заживать, и, насколько он мог судить, дело обошлось без инфекции. Он смочил рану спиртом и перевязал бинтами. Слава Богу, все это время она держалась великолепно.

— Я считаю, на этот раз тебе крупно повезло, — проговорил он, возвращая ее ногу под одеяло. — С чего тебе вздумалось разгуливать босиком?

Она замялась на мгновение.

— Не знаю.

Он протянул ей жестяную кружку, над которой в прохладном воздухе пещеры вился пар.

— Это куриный бульон. Не ручаюсь за вкус: нет ни соли, ни перца. Осторожно, не обожгись.

Она взяла кружку и, попробовав есть одной, неповрежденной стороной рта, с наслаждением — маленькими глотками — выпила теплый бульон. Голова ее, наконец, прояснилась, и она попыталась восстановить пробелы в памяти. Казалось, со вчерашнего дня прошла целая вечность.

— Я наступила на скорпиона, — она осторожно выговаривала слова, все еще чувствуя боль.

— Я знаю, я нашел твой дневник.

Дневник? Она растерянно замолчала. Кстати, что все-таки приключилось с ее ртом? И вообще, здесь явно что-то не так. Что-то было решительно не так в том, как он смотрел на нее, в его голосе… Она чувствовала перемену в нем. Вдруг сам собой всплыл в памяти ее дневник.

— Я делала записи на случай, если… — она перебила себя. — А как насчет добавки?

Суп действительно был превосходен. Она протянула кружку, он зачерпнул в горшке немного бульона с куском цыпленка и вернул полную кружку обратно. Запах был восхитительный!

— Если хочешь, есть еще вареное яйцо.

— Я терпеть не могу вареные яйца.

Что-то, должно быть, случилось нынешней ночью, когда стемнело и… А почему он разбудил ее только сейчас? Ее мысли путались.

— Ладно, давай его сюда.

Она следила невидящим взглядом за тем, как он чистит яичную скорлупу. Вылавливая пальцами кусочки цыпленка из кружки, она мучительно искала объяснений, хоть какого-нибудь намека, зацепки. Все было не так, как прежде. Что произошло? Как она поранила рот?

Ему было больно наблюдать эту внутреннюю борьбу, и он, наконец, пришел ей на помощь.

— Хороша же ты была вчера вечером. Хотя навряд ли ты что-нибудь помнишь. Я выловил тебя из воды в пятидесяти футах от переправы.

Она взглянула на него с изумлением и растущим беспокойством.

— Что-о?

На миг Зекери почувствовал себя неуютно при воспоминании о пережитом, но тут же продолжал с легкомысленным видом.

— Ну и задала же ты задачу одной черной кошечке. Та все никак не могла решить: вытаскивать тебя или нет…

Она широко раскрыла глаза в кошмарном предчувствии, что он говорит сущую правду.

— Да, там был ягуар. Внизу у реки. У реки, на дереве. Совершенно черный, с желтыми глазами. Так ты его тоже видел?

— Дорогая, мы столкнулись нос к носу, вот так близко, и его пальцы отмерили полудюймовое расстояние.

Она поставила кружку на землю и поплотнее закуталась в одеяла. Узнавая все больше и больше о том, что с нею случилось вчера, она не находила в этих событиях никакого смысла.

— Так я была в воде?

На ней сейчас надета белая футболка. Ее же собственная — цвета хаки. Значит, та, что сейчас на ней, — не ее. Ее одежда исчезла! Как бы издалека она услышала его ответ.

— Ты пыталась переправиться через реку и тебе, похоже, это не удалось.

Да на ней же нет брюк! Он раздел ее! Сознание этого обожгло огнем! Он раздевал ее. А она ничего не помнит. У нее стучало в висках от множества роящихся в голове мыслей. Его руки прикасались к ней! Она задыхалась, ей не хватало воздуха. Она пристально смотрела на него взволнованная, с пересохшими губами. Что еще он делал с ней?! Боясь потерять сознание (только не сейчас!), она закрыла глаза и крепко — до боли — сжала кулаки, вонзив в кожу ногти. И, почувствовав его ладонь на своем плече, вздрогнула всем телом.

— Я раздел тебя, потому что ты промокла и озябла, — сказал он мягко. — Ты помнишь, какой вчера был холод?

В глубине сознания она понимала: его слова — правда, и старалась убедить себя в этом, чтобы справиться в ужасом, царившим в душе. Дыхание давалось ей с трудом.

Тем временем он говорил о происшедшем, как о чем-то само собой разумеющимся.

— Я выбрал самый верный способ согреть тебя. Ты в моей футболке, потому что все остальное промокло.

Постепенно она убеждалась в правоте его слов, выстраивая их в логическую цепочку. Она начинала приходить в себя. Если она действительно упала в реку, то естественно — вымокла до нитки. Силы возвращались к ней, и она постаралась сосредоточить внимание на его рассказе.

— Ты долго пробыла в воде, и когда я нашел тебя, была без сознания. — Он решил опустить подробности об оплеухе, с помощью которой ему пришлось прекратить ее истерику. — Я оставлю тебя ненадолго. Твоя одежда уже высохла, и ты можешь переодеться. Правда, ботинки еще сырые, надень пока носки. Справишься сама?

Его голос был спокойным и убедительным. Она, наконец, почувствовала себя в состоянии открыть глаза, но взглянуть на него все еще не решалась.

— Хорошо, — выдавила она и проследила за тем, как он не спеша вышел из пещеры и растворился в утренней мгле.

Ее одежда, перепачканная грязью, мятая, но уже почти просохшая и аккуратно сложенная, лежала поверх одеяла. Она выползла из спального мешка, неловкими движениями натянула брюки и вдруг остановилась, заметив что ее футболка разорвана. Разорвана на спине.

Слезы набежали на глаза. Так. Значит, он знает. Она стащила с себя его футболку и надела свою, задом наперед, сколов уцелевшими булавками разорванные края. Поверх она натянула, застегнув на все пуговицы, легкую рубаху Джейка. Странным образом ею овладело чувство облегчения. Пусть же он скорее узнает причину ее страха и непредсказуемого поведения.

Зекери долго смотрел через тонкую сетку дождя на изобильную растительность раскинувшихся перед ним джунглей. Погода была отвратительная, но он едва ли замечал утренний холод. Сезон дождей в Центральной Америке по всем признакам уже миновал и потому вряд ли приходилось ждать настоящего ливня. Элисон одевалась бесконечно долго. Наконец, он услышал ее шаги за спиной и повернулся, чтобы справиться о ее самочувствии. Она, прихрамывая, продвигалась через кучу щебня, громоздящуюся у входа в пещеру. Здоровая нога была обута в ботинок, а на больную поверх носка натянут целофановый пакет. Зекери засмеялся ее изобретательности.

— Ты прекрасно упаковалась, Чикаго! — сострил он, чтобы проверить ее настроение.

Она не ответила на его шутливый комплимент.

— Глупо было с моей стороны снимать ботинки, — сказала она, подойдя поближе. — Прости.

Она протянула ему футболку.

— Холодно. Надень.

Он снял куртку и, благодарный ей, натянул через голову футболку, прикрывшую пистолет, засунутый за пояс на спине. Зекери сразу же почувствовал разницу, хотя трикотаж футболки был тонкий. Только теперь он понял, что совершенно окоченел от холода. Футболка сохраняла, казалось, ее запах. Но определить его он бы не смог. Его согревала теплота ее тела, все еще исходившая от тонкой материи.

Он надел куртку и тут, взглянув на Элисон, заметил английскую булавку, скалывающую высоко под горлом края футболки. Она поймала его взгляд и отвернулась.

— Прости, что я разорвал твою футболку, — сказал он на всякий случай, сознавая ее мучительное состояние.

Стена моросящего дождя на пороге пещеры приглушенно шелестела, но внутри среди высоких сводов стоял гул, как будто в глубине храпел спящий медведь. Зекери знал: ему предстояло решить жизненно важную проблему — как выбраться из этого гиблого места? Но глядя на ее тонкий профиль, в голову ему лезли совсем другие мысли. Мысли о насилии, которое пережила Элисон. Какой-то негодяй осквернил и изуродовал ее прекрасное тело, которое он, Зекери, сегодня ночью держал в своих объятиях.

В нем боролись противоречивые чувства, он хотел знать, как это все произошло, а, с другой стороны, ему было бы больно слышать подробности. Вопросы множились у него в голове. И Элисон видела это, ничего не говоря, она повернулась и двинулась вглубь пещеры. Зекери вскоре последовал за ней.

Он молча подождал, пока она устроится на безопасном, с ее точки зрения, расстоянии от него и тоже сел. Их разделял тихо угасающий костер. Прошла минута, потом другая. Если она не начнет, он знал, что сделает это сам.

— Я видел твою спину, — сказал он неловко и сразу же заметил в неясном свете, как все ее тело нервно передернулось. — Об этом писали газеты в Майями, так что я немного в курсе, что случилось и…

И что? Скажи мне все! Кто он был! Почему он сделал это? Зекери мог бы задавать и задавать подобные вопросы.

Он хотел признаться Элисон, что жалеет ее, убедить в том, что он сможет помочь, сможет облегчить ее долю, прогнать тяжелые воспоминания. Но он не знал, как это сделать, как хотя бы начать… Он знал твердо только одно: ничто на всем белом свете не помешает ему, вернувшись в Штаты, заставить этого сукина сына страшно пожалеть о том, что он вообще родился!

— Короче, я не знаю, что и сказать… Ну, в общем… мне так жаль тебя, — закончил он сбивчиво.

У нее перехватывало дыхание, пока он говорил. Она не разобрала половину слов, испытывая отчаянье и одновременно облегчение от того, что дорога к отступлению теперь отрезана. Некуда бежать. Нечего скрывать. Захочет ли он глядеть на нее после ее признания? Или она упадет в его глазах, как упала в глазах многих, кто обо всем знает? Будет ли он вспоминать об этом потом? Конечно, будет. Будет ли он представлять ее в своем воображении такой, какой она тогда была? Голой, перепуганной, беспомощной?

Она продолжала молчать, и напряжение между ними росло, заполняя, казалось, всю пещеру и приближаясь к своей наивысшей точке, после которой мог последовать взрыв. Элисон начала бессознательно раскачиваться из стороны в сторону. Положение было критическим. Зекери видел ее подавленность и чувствовал, что должен вмешаться.

— Я видел шрамы, это от сигаретных ожогов, я прав? — выдавил он из себя. — Скажи мне… как все это случилось? Я имею в виду, как он сумел…

Она остановила поток его слов, решившись, наконец, ответить ему. Покориться неизбежному, чтобы разрядить мучительно напряженную атмосферу.

— Мы встретились в самолете, — выговорила она с трудом. — Он пригласил меня поужинать. Он был… очарователен и настойчив.

Элисон страдальчески улыбнулась.

— Ему удалось подсыпать в мою еду в ресторане какого-то наркотического зелья. Я очнулась на далекой ферме…

Голая и беспомощная… Охваченная невыразимым ужасом… Элисон молчала, лихорадочно пытаясь справиться со страшной болью в желудке, не давая ей парализовать свои чувства и способность мыслить. Как тогда на ферме.

Он решил не давать ей передышки, заставив говорить дальше.

— Он еще в тюрьме?

Она пришла в себя.

— Да.

Она не знала, что ей так больно будет рассказывать ему все это. Так мучительно больно.

— Ему осталось еще шесть лет, — прошептала она. Пока его не освободят под честное слово — условно.

Зекери был неприятно поражен и не мог удержаться от нового вопроса.

— Как же так вышло, что он получил только восемь лет? Он не применял оружия? — Это было единственное объяснение, которое Зекери мог себе представить.

Душная волна страха захлестнула Элисон, волна страха в океане физической боли.

— Он сказал на суде, что мы принимали наркотики и что это была моя инициатива… И ему удалось убедить всех, — она сурово глядела на Зекери, ожидая его реакции на свои слова. — Да, он принимал наркотики. Но не я! Я не принимаю наркотиков! — ее голос сорвался, она почти кричала в ярости неотомщенной обиды и унижения. — Случайное знакомство. Так он назвал это на суде. Он сказал, будто бы «снял» меня, потому что я сама набивалась к нему в гости. И принесла с собой наркотики. И вообще за ним до этого не числилось подобных дел. Вот так… все это приняло для меня дурной оборот, — она все еще медленно раскачивалась. — Я не могла доказать, что он говорит неправду. Он утверждал, что совершал все в беспамятстве. К тому же он был офицером полиции с незапятнанной репутацией. Я не смогла ничего доказать! — ее голос снова начал вибрировать на верхних нотах. — Он сказал, что прижигания сигаретами — тоже моя инициатива. Будто я с извращенными сексуальными наклонностями, мазохистка. И кое-кто из присяжных принял это за чистую монету… поверил ему.

Она внезапно умолкла, встала и бросила полено в огонь. Столб искр взметнулся над костром высоко под своды пещеры.

— И я попала в клинику, как он и предсказывал мне, — грустная усмешка. — Он так и говорил на суде: она попадет в психушку. И я попала.

Она вернулась на место с глазами полными слез, яркий огонь костра освещал влажные следы на ее щеках, соленые капли скатывались вниз на воротничок рубашки.

— Своей ложью он убил мою мать.

У Зекери было жуткое чувство, что время остановилось, и он должен снова запустить его ход.

— Ты попала в клинику, когда умерла твоя мать?

Элисон, закрыв глаза, опять начала раскачиваться на месте. Зекери встал и направился к ней. Услышав его шаги, она сказала мягко, но решительно.

— Не смей. Не смей, слышишь.

Тогда он подошел к костру. Сердце его щемило, ему было больно за нее. Помешав угли, Зекери подбросил охапку веток, и сел, наблюдая за выражением ее лица, освещенного языками пламени.

— Да, у тебя серьезные причины ненавидеть копов…

Ему было жарко от стыда за ублюдка, который опозорил свой мундир, и Зекери страстно мечтал о возмездии.

— Ты боялась меня, правда?

Ответом ему было красноречивое молчание.

— Ты до сих пор еще боишься меня…

Черт бы побрал этого сукина сына!

После паузы он услышал тихое:

— Да.

Она почувствовала облегчение от самого факта признания.

Элисон заметила также, что по мере того, как она раскрывается Зекери, пересказывает вслух свою историю, она снова обретет твердую почву под ногами, успокаивается, расставаясь постепенно со своими страхами.

— Я клянусь Господом Богом, что никогда не сделаю тебе больно, — вина за синяк на ее лице все еще мучила его. Он уже умудрился сделать ей больно…

— Я знаю, но это не зависит от меня. Я не могу объяснить. Я знаю, что ты мне не причинишь ничего плохого. Знаю, но не верю…

И все-таки она знала — это было уже много. Элисон чувствовала где-то в самой глубине души, что ее ночным кошмарам приходит конец.

— Сейчас, когда я поближе узнала тебя, все изменилось. Но я все еще боюсь.

Это была правда. Совсем запутавшись в своих противоречивых чувствах, она разразилась рыданиями, размазывая слезы по лицу и оставляя на щеках грязные — от выпачканных в саже ладоней — следы.

— Почему он жег твою кожу? — начав задавать вопросы, Зекери уже не мог остановиться. Он должен все знать. Он не хотел больше никогда в жизни возвращаться к этому разговору. Но сначала ему надо выяснить все до конца.

Она тяжело вздохнула. Ее изуродованное плечо саднило и ныло, а желудок снова сдавили спазмы. Элисон прислонилась спиной к холодному камню. Почему он не промолчал хотя бы об этом?

— Он сказал, что я ш-шлюха, — она сделала усилие над собой, чтобы произнести это слово. В первый раз Элисон сумела выговорить его вслух. — Он сказал, что все вокруг должны знать об этом. Он наказывает меня за то, что я зарабатываю деньги своим телом… Я позволяла мужчинам снимать меня обнаженной… за деньги.

Элисон чувствовала, что у нее хватит сил все до конца рассказать ему. Она снова испытала приступ жестокой боли, почти нестерпимой, и опять начала раскачиваться из стороны в сторону.

— Он собирался изукрасить меня так, чтобы каждый знал… — Элисон задержала дыхание от очередного приступа боли и продолжала. — Если он не мог… тогда чтобы никто не… Он сделал это, чтобы унизить, растоптать меня, чтобы я умоляла его… — она глядела невидящим взором и говорила тусклым безжизненным голосом. — И я умоляла. Я ползала у его ног… как животное… я умоляла его.

У Зекери сдали нервы. Он не мог больше ее слушать. Он не хотел слышать даже то, что уже было произнесено. Он хотел спрятать, вернуть все слова и горечь ее голоса назад в ящик Пандоры. Он хотел ничего не знать наверняка, а разрабатывать в своем воображении версию, по которой бы эта женщина не страдала, не кричала от боли, не молила на коленях вонючего ублюдка пощадить ее. И он, чтобы поставить все точки над «i», подвел итог услышанному.

— Он изуродовал тебя, потому что был импотентом.

Обычное дело среди садистов, особенно опасных садистов. Ей еще повезло, она осталась живой.

— Да, он был импотентом! — Элисон вспыхнула. — Он пытался… а когда не смог, он напился и… я не хочу рассказывать тебе об этом! — резко оборвала она себя. — Он собирался убить меня.

Он довел ее до края, и она чудом уцелела.

— Ты права, — отозвался Зекери, — я не сомневаюсь, что в конечном итоге он собирался убить тебя.

И он нарочно перевел разговор на события последнего времени.

— Сколько курсов лечения пришлось тебе пройти?

— Что? — переход на другую тему был для нее слишком резким.

— Ты же занималась лечением обожженной кожи. И сколько курсов ты прошла?

Наконец она прекратила свое нервное раскачивание.

— Только один. Доктор говорит, что, возможно, понадобится еще три.

— А что, ожоги слишком глубокие и их невозможно загримировать? — он спросил, не подумав. Подобного рода процедуры очень болезненны, а он стремился перевести разговор на предмет, менее всего травмирующий ее.

— Мне нужно, чтобы шрамы совсем пропали, — сказала она жестко.

О Господи, Кросс, конечно, ей надо полностью избавиться от них! Он, наконец, понял, что случилось с ее карьерой.

— Вот почему ты ушла из бизнеса!

— Когда моя мать умерла, это уже не имело для меня никакого значения.

Элисон содрогнулась при воспоминании о давящей атмосфере секретности, о судебном процессе, об оскорбительных письмах, о давлении на ее мать. Куда бы она ни обратилась, — везде ее встречало праздное любопытство и ханжеская подозрительность. Единственного, чего ей удалось добиться, — это запрещения публикации подробностей судебного дела.

— Джейк поместил меня в клинику. Я вышла оттуда пять месяцев назад.

— Джейк? — Зекери почувствовал укол ревности. Настоящей ревности. Он читал о такой ревности только в книгах. Это чувство ударило ему в голову. А ведь говорила, что незамужем! Но, конечно, в ее жизни были мужчины. По крайней мере, хотя бы один.

— Кто такой, этот Джейк? — он старался, чтобы вопрос прозвучал как бы невзначай, но сам следил за ее реакцией с ледяным вниманием.

— Джейк?.. — она не могла сформулировать, кто был для нее Джейк. Джейк в то тяжелое время, как и сейчас, был для нее все, был сама жизнь. Но Элисон вдруг осознала, что в течение нескольких дней ни разу даже не вспомнила о нем! Она встала и заковыляла к своему рюкзаку.

— Я не хочу больше говорить на эту тему, — недовольно сказала она. — Я ответила на все вопросы, на которые собиралась ответить.

Разговор был окончен.

Он поверил каждому ее слову и был удовлетворен ее искренностью. В ее голосе звучали сила и самообладание. Это было очень хорошим признаком! Он выведает все о Джейке попозже. Сейчас, по мнению Зекери, Элисон находилась в достаточно хорошей форме, чтобы услышать о событиях вчерашнего вечера.

— Послушай, Чикаго, мы должны еще кое-что выяснить.

Он оперся локтем на камень, а она неохотно обернулась к нему, готовая слушать.

— Ты помнишь тех негодяев, которые преследовали нас?

Она вопросительно взглянула на него. Неужели им удалось схватить Зекери в тот вечер?

— Я встретил одного из них вчера в хижине старика, — он вынул пистолет из-за пояса и, заметив ее испуганный взгляд, покачал головой и поспешил успокоить Эдисон. — Нет, не то, что ты подумала. Я только связал парня ремнем и оставил там, на месте. Хотя, конечно, надавал ему тумаков за старика.

— Меня не волнует, что ты сделал с ним, — сказала Элисон приглушенным голосом. — Что со стариком?

— С ним все в порядке. Он рассказал мне, что до ближайшей деревни два часа ходьбы, но телефон есть только в Сан-Румсе.

Элисон все утро боролась, чтобы устоять на ногах от эмоциональной перегрузки, события развивались лавинообразно: скорпион; падение в реку, которого она не помнила; затем пробуждение и отвратительное чувство, что ее раздевали, когда она была в беспамятстве; наконец, исповедь и бесконечные вопросы, причиняющие боль… И вот она должна теперь усвоить и пережить новую порцию информации: Зекери видел одного из вооруженных бандитов, дрался с ним и завладел его оружием. Может быть, теперь-то удастся выбраться отсюда? Телефон… Неужели он опять оставит ее здесь одну? О Боже! Она начинала терять контроль над собой… Но вот ей удалось собраться с последними силами, чтобы проговорить совершенно спокойно.

— Я не могу идти в такую даль. Ты вернешься за мной, — ее голос был слабым, но ровным, она говорила тем же тоном, что и вчера, когда он уходил, оставляя ее одну. Она явно боялась и пыталась скрыть это от него.

— Вот еще! — сказал Зекери твердо, стараясь подавить в себе страстное желание, не обращая внимание на ее робость перед ним, схватить ее, крепко обнять, сказать, что он всегда будет заботиться о ней, защищать ее от всех напастей.

Он справился с собой, понимая, что любое действие с его стороны против ее воли, — как бы ни было оно невинно, — может иметь для психики Элисон плохие последствия.

— Мы не пойдем отсюда никуда, пока не сможем пойти вместе.

Она настороженно взглянула на него, пытаясь поверить, что он не шутит. Мгновенно все изменилось, хотя все оставалось вроде бы прежним.

Может быть, хаосу в ее душе приходит конец? Если он действительно не покинет ее, может быть, жизнь снова обретет свою былую логику и смысл.

— Я обещаю это, — глядя в огромные глаза Элисон, Зекери и не подозревал о кардинальности ее выводов.

Ее эмоциональное напряжение достигло критической точки, Элисон боролась сама с собой и ей удалось победить — она ощущала доверие к Зекери. Хрупкая вера в него затеплилась в ее душе. И, осознав это, она почувствовала, что, наконец, сброшен с плеч груз тысячи страхов и кошмаров, преследовавших ее.

Он видел, что с ней происходит, и видел, что он победил. Зекери ликовал в душе. Доверие — и вообще-то вещь редкая и драгоценная в этом мире, но заслужить доверие этой женщины было поистине божественным даром. Даром, который накладывал на него обязательства… Благодарная улыбка осветила лицо Зекери. Боже, ему удалось добиться этого! После минутной слабости он озабоченно продолжал.

— Я беседовал со стариком. Его, кстати, зовут Перес. Я дал ему денег, чтобы он дозвонился до Райдера, Том должен прислать кого-нибудь за нами. Мне не удалось рассказать тебе все это прошлым вечером.

Он замолчал, видя, как луч надежды пробежал по ее лицу.

— Когда, когда они приедут за нами? И знают ли они, где мы? Знают они о пещере? Ты сказал старику…

Он перебил ее.

— Нет, я не сказал Пересу о пещере. Я сказал ему, что не знаю, где ты, — Зекери помолчал. — Я уверен, что он порядочный малый, но береженого Бог бережет.

Она опустила глаза, соглашаясь с ним в душе.

— Сегодня среда, — продолжал Зекери, слегка смущенный своей перестраховкой. — Если ничего не изменилось за это время, то Райдер должен был вернуться из Белиз-Сити вчера вечером. Мы всего лишь в 70 милях от группы. И теперь уже у них нет сомнения, что мы попали в беду.

Зекери беспокойно прохаживался по пещере.

— Если бы я был на месте Райдера, я послал бы кого-нибудь этим утром проехать весь наш путь, чтобы напасть на наши следы.

Он посмотрел на часы.

— Предположим, они выехали в шесть часов утра, дороги в такую погоду вполне проходимы. Значит, где-то через час можно ждать их появления в районе руин.

Он подбросил в огонь несколько валявшихся под ногами веточек.

— Они, конечно, не проедут тут по такой грязи. Но остановив машину на дороге, вполне смогут обойти окрестности пешком и поискать нас.

Зекери боялся, что она задаст напрашивающийся вопрос или скажет что-нибудь по этому поводу. Она ведь не может так далеко идти. И он не может бросить ее одну и пойти к дороге ждать машину, которая неизвестно придет или нет.

Зекери сменил тему.

— На некоторое время проблему еды мы решили, — вооружившись небольшой палочкой, он помешал в горшке суп с разварившимся цыпленком. — Этого хватит на день, но если они не появятся до завтра, нам придется туго.

Впрочем, для его фигуры будет полезно поголодать немного. Что же касается Элисон, то ей достанется львиная доля того, что плавает сейчас в глиняном горшке.