Весло Харона

ГЛАВА 2

Борис Беленков слыл большим демократом и всячески поддерживал это мнение о себе у своих подчиненных и партнеров. Будучи директором известной торговой компании «Белтех», он нередко появлялся в офисе в джинсах и старом растянутом свитере. Обращение на «ты» в офисе было нормой, и если кто-нибудь говорил Борису «вы» или тем паче величал шефа по имени-отчеству, то не находил у директора понимания. Если оплошность допускала девушка, то Борис делал обиженное лицо: неужели он и впрямь выглядит таким стариком? Если неписаный этикет нарушался мужчиной, то Борис удивленно озирался и спрашивал: не двоится ли у собеседника в глазах? Впрочем, подавляющее большинство сотрудников компании составляли именно девушки, так что шансов удостовериться, как он молодо выглядит, было у Беленкова намного больше, чем возможности услышать растерянное бормотание какого-нибудь олуха в аляповатом галстуке.

Борис вообще предпочитал иметь дело с подчиненными женского пола, причем отношения, как правило, не замыкались исключительно на служебных обязанностях, а общение не всегда прерывалось по окончании рабочего дня. Выражаясь менее туманно и витиевато, Беленков был редкостным бабником. Рано или поздно в этом могли убедиться в той или иной степени все сотрудницы «Белтеха». Беленков предпочитал своих подчиненных прочим барышням по ряду соображений. Нет, он не был уродом или занудой, для которого служебное положение — единственная возможность овладеть женщиной. Напротив, Борис был человеком весьма обаятельным и импозантным, а некоторая резкость и жесткость при решении деловых проблем воспринимались окружающими исключительно как проявление мужественности. Нет, Борис предпочитал крутить романы с подчиненными именно потому, что их было легче пресечь, когда страсть к познанной особе иссякала и связь начинала тяготить. Для женатого человека (а Борис Беленков был давно и «безнадежно», как сам он любил говорить, женат) это было обстоятельством немаловажным.

Беленков не опасался гнева супруги. Его куда больше страшил гнев тестя, полковника ФСК, который как-то в сильном подпитии взял зятя за грудки и, обдавая перегаром, торжественно поклялся засадить на недельку в камеру к блатарям, если только его чадо унюхает даже отдаленный запашок супружеской измены. Проверять, сдержит ли особист обещание, Борису не хотелось, и до сего дня он не давал своей благоверной даже повода поводить носом. В обмен на свою осторожность он имел уютный семейный очаг и отсутствие проблем с «крышей», ибо полковник был не меньшим демократом и не делал секрета из своих родственных связей. А какой же браток или патрульный милиционер попрет на контору зятя полковника ФСК? Если только очень сильно отмороженный. Так что никто на Бориса не пер, мзды не требовал, бабки не вымогал. Жил Борис как у Христа за пазухой.

И что бы ему не успокоиться, не перестать бегать за юбками и кожаными шортиками! Так нет. Не мог Борис в свои тридцать два угомониться и стать примерным семьянином, тем более что дела шли хорошо, компания росла, штат увеличивался, пополнялся новыми смазливыми и незакомплексованными карьеристками.

И вот Борис, кажется, допрыгался.

Сегодня утром вместе с ворохом рекламных листовок и бесплатных газет он выгреб из почтового ящика плотный конверт без обратного адреса. Небрежным движением разорвав бумагу, он обнаружил в конверте пять фотографий, где были запечатлены он и одна из новеньких сотрудниц. Для порножурнала снимки, конечно, не годились, но понять, чем заняты шеф и его длинноногая подчиненная, не составляло труда. Происходило это очередное Борино грехопадение два дня назад, в его кабинете. Один раз на кожаном английском кресле, один раз — на столе. Были довольно удачно сняты обе ситуации.

К фотографиям прилагалась напечатанная на компьютере записка: «Отольются кошке мышкины слезки».

Подписи, разумеется, не было.

Хорошее начало дня. Борис быстро сунул фотографии обратно в конверт и поехал на работу.

Перво-наперво нужно было успокоиться и обдумать создавшееся положение. Борис любил думать за рулем и сейчас, выезжая со двора на улицу, начал раскладывать факты по полочкам.

Очевидно, что жена пока ничего не знает. Она бы не смогла этого скрыть. Уже хорошо. Но гораздо больше волновал Бориса тесть. Если такой конвертик ляжет ему на стол… Нет, этот вариант развития событий лучше пока отложить. Можно, конечно, звякнуть ему с мобильного, спросить, как дела, и заодно прощупать почву. Но у идеи были два минуса. С одной стороны, тесть мог еще не получить конверта или не успеть его вскрыть, с другой стороны, он мог только сейчас этот самый конверт вскрывать, и Боря угодил бы прямиком под горячую руку. Нет, в этом направлении лучше не дергаться.

Вопрос второй: чья это работа? Из упоминания о «мышкиных» слезках логически вытекал список оставшихся недовольными жертв Бориной любвеобильности. Список-то вытекал, но толку от этого списка никакого уже потому, что был он чересчур длинен. Хотя, скорее всего, дело именно в оскорбленных чувствах какой-нибудь «мышки». Кому же он мог так досадить? Ведь любви до гроба или золотых гор он никому не обещал, и то, что роман будет достаточно лаконичным, подразумевалось с самого начала.

И потом, какая радость от мести, если жертва не знает, что именно ты нанес удар? Конечно, люди разные. Но все равно можно было написать конкретнее. Нет, как-то странно.

А вдруг сработал кто-то посерьезнее? Нет, вряд ли. Серьезный шантажист не стал бы темнить. Он бы выставил требования, получил бы свое и отвалил. И Боря предпочел бы заплатить и забыть об этой истории, чем прокручивать в голове вариант с «обманутой принцессой». Деньги — дело наживное, особенно когда с тестем все ладно, а вот если рассердить тестя…

«Мышкины слезки»… Что, интересно знать, имеется в виду? Кого же он заставил плакать? Что за чертовщина?

Приехав в контору, Беленков прошел в свой кабинет, запер дверь и, усевшись за стол, разложил фотографии.

Вне всякого сомнения, они были сделаны из одной точки. Откуда-то издалека, возможно из окон здания напротив.

Борис поднял глаза и посмотрел на окно. Прикинув угол, с которого велась съемка, он невесело усмехнулся, вспомнив о просьбе этой… кажется, Гали… закрыть шторы. Как же она была права! И как же был прав Майкл, когда предлагал повесить жалюзи!

Да, жалюзи он теперь повесит. Лучше поздно, чем никогда. Но сейчас нужно прикинуть, откуда велась съемка. Был у Бориса спец по таким расчетам. Если он вычислит, откуда щелкал этот долбаный фотокор, то концы сойдутся быстро. Ох, пожалеет фотолюбитель о том дне, когда впервые взялся за камеру…

Телефонный звонок заставил Бориса вздрогнуть.

— Слушаю, Беленков.

— Здравствуй, Беленков.

Боря ощутил вдруг безграничную тоску: голос тестя звучал подчеркнуто, по-садистски ласково. Поскольку иных причин для недовольства Боря ему не давал, не было смысла тешить себя надеждой, что полковник звонит по поводу какого-нибудь пустяка вроде ящика шампанского.

— Как поживаешь, Боренька?

— Здравствуйте, Семен Васильевич. Спасибо, хорошо. — Боря замер, ожидая, что скажет тесть.

— Хорошо — это хорошо. Регулярно, наверное, поживаешь?

Ладони у Бориса вспотели. Он вытер правую о брюки и переложил в нее трубку.

— Чего молчишь?

Боря пожал плечами и закрыл глаза.

— Эй, зятек!

— Да-да, Семен Васильевич. Я слушаю.

— А-а, а то я подумал, что заснул ты. — Елейно-нежные нотки вдруг исчезли, и в следующем вопросе прозвучал рык льва, огорченного поведением газелей на подведомственном царю зверей участке саванны. — А знаешь, на что я сейчас смотрю?

Семен Васильевич был человеком незлым. Чтобы распечь подчиненного, ему требовалось сначала распалить себя, что он сейчас и делал.

Боря решился на контрудар:

— Догадываюсь.

— Вот как? — Семен Васильевич в гневе не учел такой вариант. — И что же это, по-твоему?

— По-моему, это фотографии. Штук пять, я думаю.

Семен Васильевич ответил не сразу, но когда заговорил, голос его звучал спокойно:

— Интересно ты живешь. Но это твои дела. А вот по поводу фотографий… Лялька знает?

— Насколько я понимаю, нет.

— А кто снимал?

— Понятия не имею.

— Бабки просили, а ты пожадничал?

— Нет. Записка была. Это просто подлянка. Месть чья-то.

— Месть?

— Видимо, да.

Семен Васильевич задумался еще на минуту.

— Значит, так, зятек. Могу я тебе башку проломить. Могу «висяк» какой-нибудь на тебя списать. Могу просто магазин отобрать…

От такого многообразия вариантов Борису захотелось превратиться в таракана и слинять в какую-нибудь щель.

— Но Лялька не поймет. Тем более что она еще не в курсе, какой ты есть муженек. Только просто так я тебе этого тоже не спущу, не надейся. Я подумаю, что с тобой делать, и что-нибудь обязательно придумаю, не изволь беспокоиться. Ты меня знаешь.

— Знаю, Семен Васильевич, — откликнулся Борис, сообразив, что страшный приговор отменили.

В дверь кабинета постучали, но Беленков не обратил на это внимания.

— Но! Если я услышу хоть шорох о том, что ты…

— Я понял, Семен Васильевич. Ни-ни. — Борис не особенно пекся сейчас о своем авторитете, тем более что оба собеседника прекрасно знали, чего стоят по отдельности.

— И еще. Если Лялька узнает сама или твой мститель поможет, то… Могу даже сразу назвать номер камеры, где устрою тебе для разминки каникулы. Назвать?

— Не стоит, Семен Васильевич. Я все понял.

Кто-то снаружи нетерпеливо подергал ручку двери, и Борис бросил на крутящийся шарик полный ненависти взгляд.

— Ну, посмотрим, что ты понял, козел. И помни, дерьмо… — Тесть снова начал заводиться, чего нельзя было допустить.

— Я все помню, Семен Васильевич. Повторяю, как молитву, утром и вечером.

В дверь заколотили. Послышались голос секретарши и незнакомый басок, что-то недовольно бубнивший.

— Ну, смотри… — Тесть бросил трубку.

На дверь обрушился целый град ударов.

— Какого хрена?! — заорал Борис, отшвырнув трубку. — Кто там еще?

Он быстро подошел к двери, повернул ключ и распахнул ее. В тесной приемной толпились люди. Кто-то был в форме, кто-то в штатском. Кто они, Борис понял сразу, но один из них счел своим долгом соблюсти формальности, сообщив Беленкову, что его посетила-таки налоговая полиция.

— Безмерно рад, — пробурчал Борис, пропуская людей в кабинет. — Именно сейчас и именно вас мне и не хватало, — добавил он беззлобно, тут же получив в ответ колючий взгляд человека в форме.

За Женькой Зыковым по прозвищу Жук ходила дурная слава садиста, хотя таковым он на самом деле не был. Он, конечно, старался присутствовать на всех разборках и стрелках, следил с интересом за беседой своих молодчиков с каким-нибудь должником или проштрафившимся коммерсантом, но делал это исключительно из деловых соображений. Вид крови или чьего-то круглого живота со следом от только что снятого утюга вызывал у него совершенно нормальное человеческое отвращение.

Но приходилось следить за порядком, чтобы все было по понятиям, ибо Жук был правильным, то есть придерживался старых воровских законов. Боевики же его не видели особого смысла и, главное, выгоды в соблюдении архаичных ритуалов. Только присутствие Жука могло удержать их от беспредела: прав, не прав — пришьют, ограбят и свалят в кабак, а там между собой перегрызутся из-за добычи.

Так что приходилось Жуку поспевать везде, где требовалось его вмешательство. Приходилось, скрепя сердце, наблюдать, как лупцуют несговорчивых хачиков, как шмонают зарвавшегося барыгу, как учат уму-разуму местную желторотую шпану. Нет, Женька не получал никакого удовольствия от этих мероприятий. А то, что он неотрывно следил за процессом, время от времени давая своим людям указания или советы, объяснялось исключительно страстью Жука к справедливости. По воровским, разумеется, представлениям.

Узнав от стукача, что некто Яша Коломиец, еще полгода назад поставленный на счетчик и с тех пор успешно скрывавшийся от братвы, замечен в подмосковном Солнечногорске, Жук не раздумывая засобирался в небольшое путешествие за город. Вопрос серьезный, и пускать решение проблемы на самотек, поручив нанесение визита рядовым дуболомам, нельзя.

Накинув легкий пиджак, Жук повесил на ремень трубку сотового телефона, которая тут же запищала.

Жук поднес трубку к уху. Он всегда молчал, дожидаясь, пока звонивший заговорит первым.

— Э! — раздалось в трубке.

Короткого «фирменного» возгласа оказалось достаточно, чтобы опознать Макса Андросова, на протяжении последних десяти лет бывшего одним из лучших друзей Жука. Сколько было вместе выпито, сколько съедено, сколько потрачено денег на девиц!

— Привет! Давай ляпни что-нибудь по-быстрому, а то я тут еду на стрелку. — Подобная нарочитая фамильярность была нормальной формой общения между старыми друзьями.

— Тут базар есть. У Белого засада, просит срочно помощи.

Борис Беленков был неизменным третьим в их разудалой компании и не отставал ни по одному из упомянутых показателей.

— А чего он сам-то не звонит?

— Да он весь в засадах. К нему еще налоговая приперлась. Он тебе звонил, а ты, видать, дрых.

— Слышь, — Жук взглянул на часы, — я правда отваливаю уже. Это терпит?

— Не знаю. Но Белый на измене. Его, короче, сняли, а потом ему и тестю фотки прислали.

— В каком смысле сняли?

— Ну, с телкой какой-то. Секретаршей или что-то в этом роде.

— А! Ну, это понятно. И чего теперь?

— Теперь — дрова. Нужно срочно вычислить фотографа, иначе этот Буденный сотрет Белого в порошок.

— А снимали откуда?

— Да похоже, что с технического этажа напротив.

— Ясно. Слушай, но что можно сделать-то? Брать всех Бориных девок и по очереди совать их пальцы в мясорубку?

— Да ты подъезжай, а тут уже покумекаем.

— Ладно, сейчас сгоняю на стрелку…

— Слышь, ты кончай воду варить. Приезжай давай!

— Да дело у меня!

— У тебя всю жизнь дела были, есть и будут. Давай не гони, приезжай. Я, в натуре, все бросил, а ты, блин, сидишь шлангуешь!

— Ладно, сейчас попробую переиграть. Если получится, то подъеду. Все, капут связи.

Конечно, никто бы не съел его с кашей, отправься он сначала в Солнечногорск, но…

А может, в самом деле послать кого-нибудь? Никто ведь из бригадиров лично на такие дела не ездит. Не пора ли остепениться? Но если остепеняться, то кого послать? Вопрос не шутейный. Дело не только в ответственности операции, но и в том, что, назначив кого-то из ребят старшим, он автоматически поднимает его, повышая его статус в бригаде.

Объективно у Жука был всего один кандидат — браток по прозвищу Дятел, единственный человек, кто тратил некоторое время на то, чтобы подумать, прежде чем начать что-то делать. Его уважали, так что проблем с вопросами субординации возникнуть не должно. Все бы ничего, но следовало учесть соображение политического плана. Дятел был единственным реальным претендентом на место Жука. Негласная, так сказать, оппозиция. Подняв Дятла, Жук автоматически признал бы его авторитет. Это могли истолковать как уступку сильному сопернику. С другой стороны, продвинув Дятла вверх, можно на какое-то время забыть о борьбе за власть: притязания самолюбивого Дятла будут временно удовлетворены. Потом-то он, конечно, как та старуха, захочет быть «столбовою дворянкой»…

Но, если выдвинуть кого-то другого, это может стать катализатором взрыва недовольства как самого Дятла, так и той части братвы, которая спит и видит Дятла во главе бригады. Нет уж, лучше бархатная революция потом, чем путч сейчас. А делить бригаду на рядовых и сержантов все равно придется.

Решено: в Солнечногорск едут Дятел и еще трое боевиков. Первое самостоятельное задание, тем более проваленное, может, кстати, развеять в прах красивую легенду о братке по прозвищу Дятел, которому никак не дают проявить себя. Посмотрим еще, каков он в роли командира.

Жук отдал все необходимые распоряжения и отправился на встречу с дружками-приятелями.