Весь пламень сердца

СИБИРЬ

У платформы станции Томск, пыхтя, остановился пассажирский поезд.

Из общего вагона показались двое молодых людей — студент университета Иван Никонов и юноша в форме ученика ремесленного училища Сергей Костриков.

Забросив за спины немудрый багажишко, через калитку и пыльный привокзальный садик они вышли на площадь.

— Как? — спросил Никонов. — Пешком? На извозчике?

— Далеко? — Сергей поднял на него глаза.

— Версты три, а то и четыре.

— Может, и пять, — усмехнулся Костриков, поправил за спиной мешок и заявил: — Пешком.

И они зашагали по обочине избитой колесами дороги.

Никонов шагал чуть впереди, и по его походке, по тому, как он постепенно ускорял шаг, Сергей видел, что он чувствует себя уже дома, здесь у него друзья, товарищи. И неожиданно юноша ощутил одиночество: ведь у него здесь ни родных, ни знакомых. В Сибири он никогда не бывал, не представлял ее себе. Как-то примет его Томск, да и поймут ли еще? А может быть, придется возвращаться обратно в Уржум?

Родной Уржум, мечты об учебе, страстное желание учиться дальше. Казанское промышленное училище не давало прав для поступления в высшее учебное заведение. Летом в Уржуме он встретился с Иваном Никоновым, рассказал ему о своей мечте, и тот как-то разрешил этот вопрос просто:

— Едем со мной в Томск. В технологическом институте каждый год недобор студентов.

Поверилось, что это действительно так может быть, и вот он в Томске.

…Утрами холода сильнее и сильнее. Но Сергей храбрился. У него одна старенькая шинель промышленного училища, надо ее беречь: на заработок, который он получил на днях, поступив в городскую управу чертежником, не скоро заведешь новую шубу. Да и холода только утрами.

Работа нашлась, когда он уже отчаялся иметь ее.

В этот день он ворвался в свою комнату как вихрь, в руках была сайка и кусок колбасы. Он объявил на весь дом:

— Живем, Иван! Работа есть.

— Значит, — заметил тот, — твоя жизненная программа выполнена: работа есть, учишься.

Сергей как-то внимательно посмотрел на товарища и с необычной для него медлительностью ответил:

— Мне кажется, что я еще не приступил к ее осуществлению.

— А именно?

— Жизнь покажет, — уклончиво ответил Сергей. — Я ехал сюда не только учиться…

Он думал о той большой работе, которую ждал, в которую верил.

С утра Сергей шагает в городскую управу, где его ждут расчеты, планы, чертежи; после службы — столовая и библиотека. Он с жадностью читает, но не встречает ни одной из тех книг, которые ему давали друзья в Уржуме: книг о борьбе рабочего класса за свои права. Не видит этих книг Сергей и у Никонова, у его товарищей… Вот отчего у Сергея в душе пустота и нечем ее заполнить.

Вечерами курсы… Молодежь. Сергей присматривается к ней. Многие пришли сюда с одной мыслью — получить аттестат зрелости, поступить в институт, стать инженером, обеспечить себе спокойную жизнь. Сергей не мог считать их своими товарищами, не хотел даже сближаться с ними.

Он подружился только с молодым пареньком — типографским рабочим Иосифом Кононовым, бывал у него дома.

Они часто спорили, бывало, расходились в оценке прочитанного, и порой Сергей замечал, что Иосиф и его брат Егор будто чего-то не договаривают, обмениваются полунамеками. Замечал он и то, что на курсах к Иосифу подходили люди, отводили его в сторону и говорили о чем-то тихо, почти шепотом.

Сергею стало обидно:

«Не доверяют мне… Скрывают что-то».

И когда после одного такого разговора Иосиф с улыбкой обратился к Кострикову:

— Ты чего кислый какой-то?

Сергей сухо ответил;

— Какой ты ко мне, такой и я с тобой.

— Не понимаю.

— Считал тебя товарищем, а ты…

В этот вечер они возвращались домой вместе.

Темнота. В домах за глухими ставнями не видно огней. Возле какого-то дома остановились. Постучали.

Им открыли. При свете керосиновой лампы Сергей рассмотрел хозяина — рабочего типографии: невысокого роста, в черной рубашке, подпоясанной узким ремешком; черные усы, шапка густых волос. Он протянул гостю руку.

— Будем знакомы… Костриков?.. Так. А я Григорий… Величать себя полностью мы не любим. Чем короче, тем лучше… В нашем деле об этом всегда помнить надо. Садитесь! — пригласил он гостей.

Григорий долго, внимательно разглядывал Сергея и вдруг спросил:

— А зачем, собственно, вы приехали к нам в Сибирь из Вятской губернии, молодой человек?

И Сергею снова пришлось рассказывать многое из того, что он говорил Кононову.

Григорий молча курил, не перебивая. Потом он затушил папиросу и обратился к Кононову:

— Что скажешь ты?

— Ручаюсь, как за себя.

Григорий еще раз посмотрел на Кострикова.

— С печатным станком знаком?

— Да.

Григорий встал и знаком позвал друзей за собою в соседнюю комнату. Он открыл в полу искусно замаскированную крышку, и они спустились в подполье. В небольшом узком помещении стол, на нем гектограф, валики, бутылка с чернилами, бумага.

— Все? — спросил Сергей.

— Пока все… Маловато, но думаем завести настоящую технику, помещение есть, шрифт нам дают печатники понемногу из разных типографий, станок найдем… Было у нас две типографии, полиция разгромила их… Вот и вынуждены пользоваться пока этим оборудованием… Как? Принимаешь?

— Принимаю.

— Приходи завтра в это же время. Буду ждать.

Они поднялись наверх, тщательно закрыли вход в подполье, вернулись в первую комнату. Хозяин взглянул на часы.

— Поздновато, но ничего: ночку не поспите, не беда. Надо поговорить.

Говорил, собственно, один Григорий.

— Наша задача, Сергей, — борьба с самодержавием. Царизм затеял войну с Японией, а весь русский народ против нее. Мы терпим в ней одни неудачи да провалы. Наше поражение в этой войне ускорит революцию в России…

В комнате тихо, слышно только, как пощелкивает нагар в висящей под потолком лампе.

— Вот почему, — продолжал Григорий, — большевики во главе с Лениным занимают линию на поражение России… По великой сибирской магистрали идут поезда с солдатами на фронт и обратно с ранеными, искалеченными людьми… Мы с тобою должны будем снабжать тех и других листовками, обращенными к ним. Будем призывать солдат отказываться воевать, требовать возвращения в Россию, а раненых мы призовем помогать нам делать революцию. Они видели войну, они знают, что творится на фронтах. Так пусть эти люди скажут об этом у себя в России, пусть поднимутся против царизма, и Сибирь поддержит их. Вот, Сережа, наша задача на сегодняшний день… И делать все это должны мы с тобой через нашу типографию… А сейчас по домам… Пора спать… Завтра я жду тебя. Пароль: три удара в дверь громких, один слабый.

Встреча с Григорием была только началом.

На курсах к Сергею подошел один из тех, с кем был связан Кононов.

— Костриков?

— Да.

Они прошли в конец коридора.

— Должен тебе сообщить, что по воскресеньям в час дня у нас работает марксистский кружок… Если хочешь, подумай… В субботу договоримся.

Так Сергей оказался в кружке. А через несколько дней он нес в руках завернутую в газету книгу Ленина «Что делать?».

Читать приходилось в те часы, когда Никонова не было дома. Из тайника Сергей вынимал книгу и читал не торопясь, стараясь запомнить каждую мысль, слово, чтобы не выписывать их на листки, потому что выписка страшнее самой книги. Книга могла попасть случайно, а выписка… Это значит человек сознательно участвует в революционном движении.

Сергей читал:

«…идеалом социал-демократа должен быть… народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались… умеющий пользоваться каждой мелочью, чтобы излагать перед всеми свои социалистические убеждения и свои демократические требования…»

— Вот какими должны быть мы, — говорил сам себе Костриков, — и все те, которые хотят быть с рабочим классом, хотят бороться с самодержавием. Мы должны жить для других.

Так была изучена первая для Сергея работа Ленина «Что делать?»… Затем на столе у него появилось новое произведение Ленина «Задачи русских социал-демократов».

Сергей чувствовал, что растет, начинал понимать, что требуется от него, куда он должен направить свои силы, мысли, действия. Ему казалось, что за его плечами вырастают крылья.

Приходя к Кононовым, он часто оставался ночевать, и здесь велись первые для него разговоры и споры на большие общественные темы, о которых он еще не знал раньше. Здесь оттачивалась мысль пропагандиста, умение спорить, говорить, обосновывать свои положения, доказывать и отстаивать их, отражать доводы противника.

В разгар таких ночных споров в комнату заглядывала старушка Кононова и ворчала на расшумевшихся друзей.

— Будет на вас когда-нибудь покой, полуночники? Спать!

«Полуночники» замолкали, но через пять минут споры возобновлялись, только уже шепотом.

Утром старушка с трудом будила их.

А ночью снова типографская работа, листки, воззвания, обращения, упаковка и отправка листовок на расклейку по городу, а также на станцию Тайга, через которую проходили солдатские эшелоны на Восток.

А дни идут, идут… Прошел октябрь, ноябрь, вот уже и декабрь наступил.

Снова встает перед Костриковым вопрос: где брать время? Что выбирать, от чего отказываться? От службы? Но кто его будет кормить? От курсов?.. Этого тоже нельзя делать, хотя… Разве другие не учатся сами? Он не ребенок, может обойтись без нянек… Конечно, так значительно труднее учиться, ну, а если жизнь потребует уйти в подполье? А если партия пошлет на большое дело куда-то далеко от Томска?., А если тюрьма? Ведь все может быть…

И Сергею вспомнился недавний разговор на квартире у Кононовых. Один из студентов как-то сказал:

— Мы с Сергеем будем инженерами, и это откроет нам двери в сердце любого рабочего. Да кроме того, инженер всегда чувствует почву под ногами: построишь мост и можешь видеть, как по нему идут люди, и всем понятна польза твоей работы.

Сергей посмотрел на студента, покачал головою.

— Напрасно говоришь так за нас обоих. Мы с тобою оба читали Ленина «Что делать?» и, видимо, по-разному поняли, что нам делать. Я вполне разделяю точку зрения Ленина о том, что лучшая, самая завидная из всех профессий — это быть революционером… Мосты, конечно, строить надо, это полезная вещь, но нам предстоит построить мост к свободе, по которому пройдет вся Россия, и об этом надо помнить всегда.

Так думал он и сейчас, решая, что выбрать, от чего отказаться.

Сергею вспомнился августовский день, когда он вместе с Никоновым приехал в Томск, последующие недели, когда у него не было ни друзей, ни знакомых. А сейчас у Сергея настоящие друзья, у него кружок, у него столько работы по заданию партии, хотя сам он еще не член партии.

В эти дни у Григория он встретил одного из членов комитета РСДРП. Тот тепло поздоровался и сказал:

— Наша встреча здесь не случайна. Мне надо поговорить с вами.

Григорий вышел из комнаты.

— Мы долго и внимательно присматривались к вам, — говорил член комитета. — Мы убеждены, что вы будете честным борцом в рядах партии. Наш комитет создает группу из молодых, проверенных нами товарищей. Эту группу мы решили назвать подкомитетом и думаем поручить ему самостоятельную работу, как членам партии, каким вы, я надеюсь, и будете на днях. Что можете сказать на это?

Сергей взволнованно ответил:

— Я навсегда с вами.

Член комитета протянул ему руку.

— Помните, Сергей, отступления от принятого вами решения быть не может… Самый малый шаг в сторону — уже измена рабочему классу.

— Знаю.

В эту ночь Сергей работал с каким-то особым подъемом, а когда вышел на улицу, пожалуй, впервые всей душой ощутил, что перед ним родной город.

Сергей идет к центру, где горят огни, и говорит вслух:

— Сибирь приняла меня!

…В декабре 1904 года Сергей Костриков стал членом партии.