Ветер странствий (СИ)

Глава 9

Глава девятая.

Квирина, Сантэя.

1

Отец Марка арестован. Вдовая тетя — тоже, что уж совсем неслыханно. В Квирине больше знатных матрон не принято отправлять под арест только девственниц. Это что же настрочил неизвестный доносчик?

Алексис знал, что должен уходить. Чтобы сообщить Валерии… передать…

И что это даст? Узнав, что возлюбленный в опасности, шальная девчонка немедленно рванет сюда. Вперед собственного жертвенного порыва.

Всё скрыть, наплести что-нибудь? А смысл? Иглу в ленте не спрячешь. Валерия всё узнает — часом раньше, часом позже. И всё равно будет здесь — если ее не запереть. Связав по рукам и ногам.

Такого она не простит, но это стало бы выходом. Будь ее отец Октавианом — Мидантийским Барсом.

Нет, Октавиан повытаскивал бы из тюрем всю упрятанную туда родню Марка. И лично устроил брак любимой доченьки. А если Его Величество император против — у Квирины опять будет новый правитель.

Да к змеям Барса — сгодился бы любой мидантийский самодур. Или эвитанский. Но никак не подкаблучник люто ненавидящей падчерицу шлюхи-жены. Да еще и любовницы императорского любимца.

Валерию вообще пора увозить из Сантэи — как можно дальше. Пока девчонка не наделала совсем непоправимых глупостей. А она их наделает — и скорее раньше, чем позже.

Увозить, но куда? Сейчас Валерия — хоть у себя дома. Под защитой какой-никакой, но родни. И они — пусть не в фаворе, но и не в опале. А папаша у сестренки — пусть и паршивый, но не ненавидящий.

А Алексис? Оторванный лист на ветру — сначала мидантийском, потом — квиринском? Кто защитит глупого воробья, сменившего одну клетку на другую? Если ядом пропитаны обе?

Раньше юноша смеялся — когда читал романы о знатных героях, жаждущих сменяться судьбой с простолюдинами. Вот идиоты! Это они простолюдинов в глаза не видели.

А сейчас Алексис с радостью поменялся бы сам. Потому что до крестьянина или мелкого торговца Мидантийскому Скорпиону нет никакого дела.

— Вина, Алексис?

— Да, спасибо.

Красного, белого, кислого, сладкого? Будто ничего и не случилось. Будто им не светят тусклые окна тюрьмы. А потом — алое сукно плахи. В лучшем случае. Квиринские казни — ничуть не милосерднее мидантийских.

— Хотите что-нибудь еще? — улыбается Сильвия.

Еще как! Хочет. Домой!

Говорят, в пустыне жажда — втрое сильнее и невыносимей.

Кому какое дело, куда хочет мидантийский беглец? Алексис потянулся к вазочке с виноградом. Синим, красным, зеленым, черным?

Иллюзия изобилия. Когда вот-вот лишишься всего. Когда роскошные палаты вот-вот сменятся застенками, а угощение — тюремной баландой.

А у Марка не только шпага на поясе, но и кинжал в рукаве.

Мидантиец поймал взгляд сына бывшего императорского фаворита. Возлюбленный Валерии точно так же делает вид, что ничего не происходит. Просто прием гостя.

Нет, не так. Алексис имеет право уйти — в любой миг. Пусть не домой, но уж особняк дяди-то для него открыт. Пока еще. Пока за ними не пришли. Потом-то уже разбираться не станут — уволокут всех.

А Марку и его сестре деться некуда. Эти листья на ветру уже вот-вот прибьет морозом.

Стук в дверь. Взволнованный голос слуги. Сердце летит с приморской скалы — вниз, на острые рифы…

— Господин, там…

Марк едва заметно опустил руку. К эфесу.

Вот и всё. Дошутился ты, Алексис. Осталось только залпом осушить бокал. И последняя ягодка — самая вкусная. Крупная, зрелая, сладкая.

Рука ложится на эфес, тот холодит кожу. Вот так и продают жизнь подороже? Хоть одного-то зацепить удастся? У преторианцев опыт боев — на полсотни Алексисов хватит. С учетом, что у него — вообще по нулям.

Дверь распахнулась — резко и сразу. Мидантиец встряхнулся первым, Марк — почти одновременно, Сильвия… И у нее — кинжал. Вон как правая рука к левому манжету рванулась. Будто за дверью — легион. Что запросто!

Но вихрь по имени Гай Сергий Тацит влетел один. Растрепанный, взволнованный… на лице — горечь пополам с облегчением. Все еще здесь. Еще живы!

Ты свихнулся от страха, Алексис. Иначе бы понял: преторианцы стучат иначе.

Так и удар можно получить. Даже в этом возрасте и при поджарой комплекции. Разве же можно так людей пугать?

Едва слышный глухой стук. Мягко упал на ковер кинжал Сильвии. Нервы сдали не у одного Алексиса. Зато именно его головокружение заставило опереться о стену.

С чего он взял, что квиринцы — крепче мидантийцев? Нормальные квиринцы, не герои. Забыл, какую из наций обзывают змеями подколодными?

Стантис не нашел сил даже улыбнуться, когда еще один вихрь — в легком платье, рванулся к другому — в старомодном камзоле эпохи… нет, не предыдущего императора. Для этого они меняются слишком часто. И жаль, что нынешний не последовал столь полезной традиции.

Ноги подкашиваются, комната всё еще кружится юлой. Как у внезапно помилованного. Наверное. Убить его пытались — было дело. Но не приговаривали, а потом прощали. У Скорпионов такое не принято. Особенно — у Мидантийских. Они жалят сразу. Как только дотянутся.

— Добро пожаловать, друг. — Марк заговорил не раньше, чем дал влюбленным наобниматься вдоволь.

Понимающий брат — под стать самому Алексису. Лишнее подтверждение, что этот будущий монах — вполне приличный человек. Неглупый и не зануда. Есть у Валерии вкус, есть.

«Приличный» в свою очередь принял Тацита в объятия. Дружеские похлопывания, веселые беззаботные шутки… почти беззаботные.

А Алексис наконец-то смог улыбнуться. В подлунном мире есть не только дружба, но и любовь. Может, всё еще и будет хорошо?

Уезжал мидантиец еще часа через три — и в превосходном настроении. И всерьез думал, не задержаться ли подольше.

Трясти начало только в дядюшкином особняке.

2

Что можно сказать о дворянине, что в одиночку накачивается вином? В час, когда трое хороших людей остались среди горячечной веселости? В неизвестности о дальнейшей судьбе? Точнее — почти в известности.

Трое осталось, и один из них — добровольно. А четвертый уехал. И бесполезно твердить, что твое присутствие ничего не изменит. Ни для кого, кроме тебя самого.

А еще бесполезнее — что только утром эти люди были тебе никем. А над желанием Марка уйти в монастырь ты откровенно смеялся.

Если б кузина была дома — Алексис поделился бы всем в подробностях. Ничуть не пытаясь преуменьшить опасность.

Но Валерии — нет. И лучше не думать, куда она могла пойти. Куда угодно.

И неизвестно, где искать. Алексис даже не может обратиться к ее отцу. Потому что тот — слабак и тряпка, а мачеха — стерва.

И сам мидантиец — тоже слабак и тряпка. Потому что пьет здесь — вместо того, чтобы…

А чего, собственно? Он всё еще не знает, куда провалилась кузина. Дядюшка — по-прежнему рохля. Марк и его сестра — по-прежнему под арестом. Император — по-прежнему сволочь. А у Алексиса всё еще ни связей, ни влиятельных знакомых. Не считая самого дядюшки. Который, как уже упоминалось — тряпка, слабак и подкаблучник. А мачеха — стерва. И шлюха. Перезрелая.

Сладкое вино, сладкие лица, приторные ухмылки. В сластях легче всего не заметить яд. В вине, в улыбках, в поступках.

Алексис смертельно обманулся в Мидантийском Скорпионе, а в ком — отец Марка? И какого Темного квиринский родственник в упор не замечает истинной сути красноречивых змей? Юный Стантис видит это в девятнадцать — почему дядя так слеп в сорок? Люди с возрастом глупеют? Или отец Валерии просто ни разу не ошибался в людях так, как довелось его племяннику?

Или просто этого не заметил.

3

Птицы летят в сторону Сантэи. Все три дня, что Элгэ брела по ее окрестностям.

И ретиво машут крыльями не гуси или утки. Их сезон отлета на север давно прошел. Все желающие поплавать в озерах Ормхейма и Бьёрнланда давно добрались, куда хотели.

Улетают птицы, что испокон веку гнездились в Южной и Центральной Квирине. Драпают прочь. Из древнейшего в подлунном мире города и его окрестностей.

Элгэ понимает их, как никто другой. Но, увы — не всем повезло родиться крылатыми.

Сантэя — действительно древнее некуда. Не считая гробниц Хеметиса, где наверняка — еще мерзостнее.

Откровенно говоря, вообще непонятно, как здесь можно жить. Постоянно сверлит душу ощущение, что в Сантэе за все эти века-тысячелетия умерли миллионы людей. И до сих пор разлагаются. А еще… вот-вот встанут.

Неупокоенные души бродят по призракам давно снесенных домов, на чьем месте давно стоят новые. А жильцы не понимают, почему так душно днем и необъяснимо жутко ночью.

Мертвые рвутся в город живых. Плесень и гниль бьет в нос, сводит с ума. И почему-то этого не видит, не чует и не понимает никто. Кроме одной-единственной вдовой герцогини-виконтессы.

Не видят, не осязают. Разве что банджарон тоже не по себе. Но вздумай Элгэ поделиться своим бредом даже с ними — примут за рехнувшуюся. Особенно они.

Смерть не просто пришла в Сантэю. Она давно здесь обосновалась и пирует в свое удовольствие. Гнездышко свила.

А сейчас — хищно распахнула крылья. Голые кости — в клочьях гнилых, ветхих перьев.

Высматривает новую жертву… жертвы. Черной Гостье прискучила обычная ежедневная пища. Захотелось новенького и интересного. Возжаждалось.

Но глупые смертные не догадались ее порадовать, и она пришла сама. А теперь возьмет всё, что приглянется.

Элгэ вздрагивала по ночам, не в силах нормально заснуть. Но это — полбеды. Хуже, что кошмар преследует и наяву. Призрачный, но не менее жуткий взгляд двух пустых провалов костистого черепа. Смерть издевается над единственной, кто ее чует.

Подземелья! Здесь — то же, что и под Лютеной, но жутче и кошмарнее. И то зло в сравнении с этим — глупый детеныш рядом со взрослым хищником. Смешной, новорожденный зверек. Способный лишь вслепую махнуть когтистой, но еще слабенькой лапкой.

Этот бы над ним посмеялся.

И здесь нет неведомого мудрого мага, готового прийти к помощь. Только глупая девчонка. Та, кто полгода назад угодила в капкан, да так и не выбралась. И если из мира мертвых полезет… пусть даже не ТО, что ворочалось под катакомбами Лютены, а нечто, вроде Юстиниана после смерти, — Элгэ не справится. Она понятия не имеет, как упокаивать нежить. Так и не поняла. И не удосужилась спросить. То ли не успела, то ли поспешно сунула дурную башку в песок.

Не спросила. Пока было, у кого.

Может, банджарон знают? Неужели всё же придется рассказать? Всё?

Увы, откровенности мешает еще одно. Илладийку в таборе не слишком любят. Точнее — одни любят чересчур сильно. А на долю вторых, соответственно, любви не досталось.

К сожалению, жизнь лишний раз напомнила, как хорошо и привольно жилось в «цветнике». И насколько всё иначе в реальности!

Младшая герцогиня Илладэн всегда считала себя сдержанной и осторожной. А оказалась слишком дерзкой и вольной в поведении. Недопустимо. Даже для банджарон. И здесь женщина — ни в коей мере не равна мужчине. И не смеет держаться с ним вровень.

Теоретически Элгэ об этом знала. И даже часто шутила и строчила едкие эпиграммы. А вот вести себя в соответствии с этим знанием — никогда не умела. И даже не пыталась.

Такие вещи впитываются с молоком матери. А кто не впитал — сам виноват. Даже изобрази гордая илладийка величайшее для себя смирение — умный поймет, что оно — показное. И отомстит еще жесточе.

Так зачем лгать впустую?

Тем более что… герцогиня не станет опускать глаза перед дикарями банджарон. Она ничем не уступит им в бою. А значит, не склонится, даже если перед ней — сын баро.

Выздоравливающая Элгэ еще в первые дни сравнила свое поведение с образом жизни женщин табора. И всерьез опасалась вот-вот нарваться на конфликт. Да хоть с первым же ухажером — схватись он в случае отказа за нож. Кто она здесь? Опять же — никто. В Лютене была «проклятой южанкой», а в таборе — «приблудная чужачка». Пора уже привыкнуть.

Да и по поводу ее быстрого выздоровления — шепчутся. Слишком быстро — даже для банджарон. Зелья зельями, но так даже на кошках не заживает.

Как ужилась среди дикарей бесшабашная Эста — неизвестно. Но на стороне Элгэ нет даже банджаронского происхождения.

Конфликт таки возник — весьма скоро. Но вовсе не из-за приставаний кого бы то ни было.

Риста — самая тихая и робкая среди замужних банджаронок. И денег, соответственно, приносила меньше других. Такой и меди выпросить тяжко, не то что золота.

Жалеть Ристу было не принято. Слабая, больная, двух детей подряд скинула. Да и в детстве малахольной была — вечно сверстники колотили. И когда муж за плохую добычу колотил ее — обычно на глазах всего табора — прочие лишь подзуживали да советы давали. Ведь жалеть слабых — не принято. Закон выживания. Приволочь бы сюда всех философов, воспевающих «золотой век» — на лоне «невинной, дикой природы»!

Только Элгэ об этом предупредить забыли. Да и не вняла бы она. Как такое терпела Эста — опять же неизвестно. Наверное, это не ее следовало прозвать «дикаркой».

Обидчик Ристы был успокоен первым же ударом. В некое весьма ценное для него место. После чего вызван в круг. На ножевой бой. По всем правилам.

А вот возмущенный окрик «С бабой — на ножах⁈» — полнейшее их нарушение. В таких поединках пол и возраст не важны. Вызвали — дерись или ищи защитника.

Что-то не устраивает? Илладийка, нехорошо ухмыльнувшись, предложила в таком случае стреляться. Оклемавшийся мужик мигом пошел на попятный. Согласился на ножи.

В итоге Элгэ получила один труп не в меру ретивого драчуна. И одну свалившуюся ей на голову банджаронку. Ибо отчим Ристы брать ее в свою кибитку отказался.

Мать бедняжки давно умерла. Допустила бы она подобное или все-таки нет — неизвестно.

Зато ясно одно: вся хваленая банджаронская свобода не стоит и ломаного меара. Да что там — медного лу! Еще одна глупая, лживая сказка.

И какими же дураками были они в цветнике, распевая: «Мы — вольные банджарон…»

По кому они судили о жизни в таборе? По Эсте? Или того хуже — по Крису? Таких банджарон не бывает. А если и рождаются — до возраста юных Триэннов не доживают. Ибо опять же — законы дикой природы…

А еще Элгэ так никто и не ответил, почему вполне способная нагадать-навыпрашивать себе на прожиток женщина не может жить одна? Наверное, потому же, что и незамужние Элгэ и Александра. Низшие существа. Неразумные.

Нет, даже так — несправедливо. Ведь, к примеру, собаке или кошке совсем необязательно иметь хозяина. А уж диким зверям в лесу… На лоне природы.

А вот последствия выходки Элгэ стали неожиданностью. Спала она и прежде с кинжалом под подушкой. Так что здесь ничего не изменилось.

Зато большинство мужчин вдруг ею заинтересовались. И вовсе не из мести. Пари на приличную кучу золота ставились по всему табору. Кто сумеет укротить дерзкую «чужачку»?

У нее эти споры уже через три дня вызывали смех — на грани истерики. Как и местные ухажеры — с их претензией на куртуазность.

А возненавидели ее неожиданно женщины. То ли за измену кавалеров, то ли потому что самим давно хотелось, да кишка тонка.

В общем, еще один вывод: чем больше узнаешь людей — тем больше нравятся домашние животные. И даже дикие. Они хоть неразумны.

Отвечать таборным взаимностью девушка не собиралась. Дружить с их стервами-женами — тоже.

Но ухмыляйся — не ухмыляйся, а быть изгоем — приятного мало. И можно сколько угодно твердить себе, что это — всего лишь один-единственный бродячий табор. Дикари, недостойные целовать пыль под ее ногами.

Но других-то собеседников в пределах видимости не наблюдается.

Рядом — одна Риста. Да и та больше молчит. А предложи ей кто вернуться к отчиму — трусиха предаст Элгэ немедленно.

Для большинства дружба своих — всегда предпочтительнее. А услуга чужака не стоит ничего. А Риста вовсе не покидала «большинство» добровольно. Ее оттуда вышвырнули. Из среды, пусть и неласковой, но родной.

Мысль послать банджарон к змеям пришла Элгэ в голову еще в первый вечер после драки. Помешало, что на шею свалилась беспомощная Риста. Да еще — отсутствие мужской одежды. А главное — денег.

Красть у банджарон — себе дороже. А одинокую женщину на дороге то же «большинство» воспримет, как бесплатную подстилку. А с учетом квиринских традиций — еще и как товар для работорговцев.

Постоять за себя илладийка сумеет. Но если есть шанс избежать лишних неприятностей — почему им не воспользоваться? Банджарон — идеальная маскировка для чужеземки. Раз уж ее немедленно выдаст чудовищный акцент.

И раз уж Элгэ всё равно занесло в Квирину, а табор идет в Сантэю — лучшей возможности связаться с пленными мятежниками не представится.

Ну и вот она, Сантэя. Легче стало?