Ветки кизила

Глава двадцать пятая

«Ах, чабан, чабан, что ты видел в горах и в степи?

Видел раскинутую палатку.

Одну девушку разлучили с возлюбленным;

Да, видел, как она ахает и плачет».

Эти разрозненные фразы одной народной песни из пьесы-сказки, которую весной поставили в театре, дети повторяли снова и снова.

Даже Бюлент, который только начал говорить, лопотал: «Я видел, как она плачет и ахает», да при этом так красиво, что его мама и тетушки от восторга готовы были задушить его в объятиях. «Ах, съесть бы этот язычок!» — кричали они и целовали его.

Сын падишаха влюбился в одну бедную девушку. Когда падишах узнал о таком позоре, он увез девушку далеко-далеко.

От горя сын падишаха сел на лошадь и поехал искать девушку. Когда он повстречал на дороге чабана, то спросил: «Чабан, что ты видел в горах и в степи?» Далее говорилось хором:

«Видел раскинутую палатку.

Одну девушку разлучили с возлюбленным;

Да, видел, как она ахает и плачет».

Эту сказку Гюльсум вспоминала чаще всех. Конечно же, дело тут было не в сыне падишаха и не в сюжете сказки. Вот только девочка настолько хорошо ее рассказывала, что даже старухи так не могли.

Кроме того, девочка считала, что это сказка про нее.

Когда Гюльсум повторяла эти фразы, укачивая на коленях Бюлента, а другие дети сидели рядом, ханым-эфенди смотрела на нее с изумлением и думала: «Эта одуревшая девчонка, которая никого и в грош не ставит, раньше, как только слышала разговоры о любви, сразу же затыкала уши и от возмущения таращила глаза. А теперь, едва услышав фразу, где есть словечко «любовь», повторяет ее без конца. Как только она рассказывает о сыне падишаха, влюбленном в бедную девушку, она кивает, причмокивает и щурит глаза, чуть ли не сознание теряет. Как знать, может быть, она тоже надеется, что в нее однажды влюбится сын падишаха? Если человек такого высокого мнения о себе, что хорошего? Разве можно смотреть на эту грязнулю с волосами, растрепанными, будто стог сена? Что она себе думает?

О Аллах, до чего же рано эти крестьянские дети взрослеют. Они словно родившиеся в прошлом году козы или овцы, которые уже успели окотиться… Действительно, недалеко они ушли от животных…»

Ханым-эфенди знала это по опыту. Хоть ее собственные дети уже достигли брачного возраста, они все еще весьма смутно представляли себе, что значит быть мужем или женой.

А между тем ее приемные дети, уже начинали кокетничать, едва завидев человека противоположного пола. За него они были готовы утопить в ложке воды любого, кто попытается их вразумить.

Из-за подобных наклонностей своих приемных дочерей она не могла нанимать на работу молодых мужчин. Иначе нужно было смотреть в оба.

Они были готовы выпрыгнуть из окна, как только замечали, что мимо проходил какой-нибудь мужчина — от вонючего мусорщика или носильщика до старых продавцов-евреев.

Одним словом, лишь бы был мужчина, а кто — неважно. Пусть он одет в грязные лохмотья, пусть феска натянута на лысину — все равно для них он прелесть!

По правде говоря, эти девчонки портили и домашних детей. Те набирались от них всякой пошлости. Даже если им сразу не представлялся удобный случай научить гадостям юных обитателей особняка, немного погодя они все равно наверстывали упущенное.

Хозяйка дома была очень внимательной и щепетильной в данном вопросе. Если она видела, что кто-то из детей оставался наедине с Гюльсум или прятался где-нибудь с ней, она немедленно подходила к ним: «Ну-ка, что тебе говорила эта девочка? Я все равно узнаю. Быстро говори, а если не скажешь, то я тебе покажу!»

Если Гюльсум пыталась отвести от себя вину, то Надидэ-ханым тотчас перебивала ее: «Молчи! Я вашу породу хорошо знаю!»

Поэтому, когда хозяйка услышала стенания Гюльсум «Эту девочку разлучили с любимым, я видел, как она ахает и плачет» — она решила, что это не спроста.

Хозяйка дома также знала по опыту, что взросление ее приемных дочерей начиналось именно так.

За работой они пели газели и тюркю тонкими, грубыми или пронзительными голосами или же начинали читать стихи и рассказывать истории собственного сочинения.

Надидэ-ханым никогда не ошибалась в своих предположениях. С некоторых пор Гюльсум и вправду пребывала в лирическом настроении. Однако сейчас это пока касалось не лично ее, а Сенийе-ханым.

Как и у большинства детей, у Гюльсум появился свой идеал: Сенийе-ханым.

Для Гюльсум не существовало на земле человека более красивого, умного и важного, чем она. То, что девушка стала невестой, то есть находилась в предвкушении самого счастливого и важного события в своей жизни, еще больше возвысило ее в глазах Гюльсум.

Девочка восторгалась ее красотой, ее нарядами и даже тому, что она два раза в неделю брала уроки игры на скрипке. Одним словом, ее восхищало все, что с ней связано.

Иногда, когда к Сенийе-ханым приходили свататься, никто в доме так не бегал и не волновался за нее, как Гюльсум.

Со своей стороны, Сенийе-ханым также в последнее время привязалась к девочке, которая понимала всю важность грядущего события. На какой-то период ханым и служанка стали друзьями.

Иногда Гюльсум говорила с ней о муже и о свадьбе. Например, в часы, когда Сенийе-ханым готовилась к уроку игры на скрипке, все вокруг разбегались, одна лишь Гюльсум сворачивалась клубочком на диване и с восторгом слушала скрипку, которая стонала и скрипела, будто старый шкаф.

— Ах, моя милая барышня, не забывайте эту песню, когда станете женой. Будете играть ее вашему мужу, — говорила она.

Сенийе-ханым качала головой и делала знак глазами: «Да ну тебя… Иди занимайся своими делами!», но в глубине души была довольна собой. Девушка настолько сильно любила искусство, что благодаря упорным тренировкам с каждым днем играла все лучше и лучше. Что касается Гюльсум, то, слушая музыку, она полностью погружалась в свои мечты.

Впрочем, Гюльсум превыше всего все-таки ценила красоту Сенийе-ханым. На ее взгляд, в Стамбуле не было девушки красивее, чем барышня. Она была высокая, с длинными светлыми волосами, розовощекая, и такими маленькими губками, что, казалось, ее рот готов разорваться от громкого и звонкого голоса, когда она пела песни…

Однако нос сильно портил девушку. Он казался слишком большим.

Из-за такого носа бедная девушка вообще могла бы остаться без мужа. Однако Гюльсум, которая видела людей и события в жизни несколько необычно, не могла воспринимать человеческий облик как единое целое и поэтому замечала только отдельные черты, не находя недостатков.

С тех пор как Сенийе-ханым стала невестой, в дом приходило множество сватов, а также молодые люди. Иногда вроде бы ударяли по рукам, но обязательно возникало какое-либо препятствие, и планы рушились. Наконец, после многих огорчений выяснилось истинное положение вещей: Сенийе-ханым не могла выйти замуж за молодого, красивого, богатого и знатного мужчину, такого, как она хотела.

Мужчины хотели взять в жены молодую девушку, чтобы породниться с зажиточной семьей, но это были бедные юноши. А имевшие деньги и положение в обществе оказывались пожилыми и многодетными вдовцами. Сенийе-ханым даже в голову не могло прийти выйти замуж за бедняка. Она была слишком горда, пожилые ее тоже не привлекали.

Куда торопиться, если она, выйдя замуж за кого-нибудь из них, все равно не сможет заниматься с ним любовью? К тому же она хотела еще вдоволь повеселиться с молодыми и красивыми юношами. И получить удовольствие от жизни.

Но только и здесь были некоторые трудности для порядочной, щепетильной и хорошо воспитанной девушки из замкнутой благородной семьи. Ей не нравился ни один мужчина, с которым она знакомилась.

Иногда, когда Сенийе ходила со старшими сестрами на прогулку или в театр, она издалека кокетничала с юношами, но, как только кто-нибудь из них приближался к ней и хотел завязать знакомство или перекинуться парой фраз, она сразу сердилась и с негодованием гнала его прочь.

Как-то Сенийе сказали, что в одном из соседних домов живет близорукий паренек, студент. Он был большим почитателем литературы. Вечерами он бродил по улицам и на ходу читал, периодически он так увлекался, что практически не замечал, что творится вокруг.

Сенийе-ханым сделала все, чтобы привлечь внимание этого юноши, который, казалось, только и жил романами и стихами. Девушка тоже взяла какую-то книгу и, делая вид, что читает, ходила по безлюдным улицам. Наконец они познакомились и начали встречаться. Юноша из-за плохого зрения едва различал в сумерках черты лица девушки и почти влюбился в нее.

Эта сказка продолжалась чуть больше месяца. Лунными ночами влюбленные бродили по полям, которые окружали дом, или сидели под фисташковыми деревьями. А днем Сенийе-ханым открывала окна и пела, аккомпанируя себе на скрипке, а с близлежащих холмов ей вторило эхо.

Спустя некоторое время влюбленные стали переписываться. Наконец, настала пора встречаться не только вечером.

Но здесь возникало опасение: что если студент увидит Сенийе-ханым вблизи, то разочаруется в ней. Однако так как у юноши не было шансов найти более красивую возлюбленную в своем окружении, а кроме того, он считал подлостью, ни с того ни с сего вдруг бросить девушку, то волей-неволей продолжил это беззаботное приключение.

Спустя некоторое время они нашли прекрасное место для свиданий. Это была крутая горка в пяти-шести минутах ходьбы от дома, на вершине которой росло несколько деревьев. После обеда Сенийе-ханым брала в руки книгу и вместе с Гюльсум шла на холм, где и встречалась со своим возлюбленным.

Более безопасного места, чем эта гора, было невозможно представить: вскарабкаться туда мог далеко не каждый.

Двое влюбленных разжигали там костер и по очереди читали стихи и мечтали.

Их прогулки не вызывали опасения у домашних, поэтому за ними никто не следил. Что касается Гюльсум, то она, притаившись в сорока-пятидесяти шагах от них, наблюдала. Любовь барышни и студента казалась Гюльсум чем-то необыкновенным и прекрасным.

Эти встречи, по мнению девочки, походили на отношения Ферхата и Ширин[39]. «О милостивый Аллах! Не разлучи их. Не допусти, чтобы ханым-эфенди и ее родственники встали между ними…» — молила она со слезами на глазах.

Гюльсум еще ни разу не видела, как мужчина целует женщину, и сходила с ума от любопытства. Девочка считала, что это самый волнующий момент в жизни.

Она надеялась, что влюбленные начнут целоваться, оставшись наедине. Но тщетно! Студент несколько раз пытался обнять Сенийе-ханым, однако девушка отстранялась от него со словами: «Не надо… я такого не хочу!» Несмотря на это, Гюльсум все же не теряла надежды, что это прекрасное событие рано или поздно все-таки случится. А когда молодой человек иногда брал руки Сенийе-ханым в свои и придвигался ближе к ней, Гюльсум вся дрожала от возбуждения.

Теперь девочка стала самым преданным и верным другом для Сенийе-ханым. Однако столь тесная дружба была небезопасной. Девочка настолько глубоко разделяла страсть влюбленных, ее сердце переполнялось такой радостью за них, что она, будучи не в силах больше сдерживать себя, хотела поведать кому-нибудь эту тайну. И даже начала искать такого человека в своем окружении.

Однако у нее на это не оставалось времени, проблема возникла там, где не ждали.

Бесцельно слонявшийся в окрестностях дома юноша привлек к себе внимание. Кроме того, кормилице из Карамусала очень не нравилось странное поведение Сенийе-ханым. По опыту она знала, что все девушки в ее возрасте мечтают о любви и в это непростое время неспособны отличить стоящего мужчину от подлеца.

Но поскольку ситуация была очень деликатной, она ничего не говорила, только время от времени спрашивала ханым-эфенди с хитрой улыбкой: «Ах, ханым-эфенди, что же происходит с этой девушкой? Она в последнее время какая-то странная, сама не своя?!

В этот вечер еще не стемнело. Невнихаль-калфа вышла поискать в саду под деревьями забытый ею коврик для намаза. Зрение подвело юношу, он принял Невнихаль-калфу за Гюльсум и сказал, выглядывая из-за забора:

— Тихонько, Гюльсум… поди-ка сюда… возьми письмо…

Невнихаль-калфа увидела юношу и завизжала:

— О, Аллах, хватайте его!

Парень, услышав крик, убежал. Однако письмо он уже бросил в сад, и оно попало в руки Невнихаль-калфы.

На крик черкешенки сбежались домочадцы во главе с ханым-эфенди. Если бы хозяйка знала, что письмо предназначается Сенийе, то дело бы замяли. Однако на слова калфы: «Какой-то парень бросил это письмо для Гюльсум», Надидэ-ханым беззаботно ответила: «Да уж, эта девчонка может вытворить все, что угодно». Барышни ей возразили: «Мама, это плохо… Разве позволительно подобное в ее возрасте?» Вместо ответа Надидэ-ханым протянула дочерям письмо. Дюрданэ-ханым немедленно разорвала конверт и наугад быстро прочла первую строчку: «Свет души моей, моя любимая Сенийе».

В ту же минуту мир перевернулся, и ханым-эфенди начала кое-что понимать. Слова «моя любимая Сенийе» означали, что тот, кто незадолго до этого передал письмо и сбежал в темноту, действительно сильно влюблен в нее. Поняв всю деликатность ситуации, зятья, дети и слуги разошлись, не сказав ни слова. Остались лишь Дюрданэ и ханым-эфенди. Молодая женщина застыла с письмом в руках, словно каменное изваяние. Надидэ-ханым укоризненно спросила:

— Ах, дочь моя… Зачем ты это сделала?

— Клянусь Аллахом, не знаю… я подумала, что это пустяки… выскочило, и все…

Мать и дочь долго беседовали в саду. Было непонятно, ссорятся они или утешают друг друга.

Дюрданэ критиковала сестру:

— Бессовестная, запятнала честь нашей семьи… Мы тоже были в ее возрасте… Видела ли ты когда-нибудь, чтобы мы тайком бегали на свидания? Как мы после этого посмотрим в глаза зятьям?

Хозяйка дома почему-то приняла сторону Сенийе; но поскольку она не могла найти слов для ее защиты, то сказала:

— Ах, дитя мое… ты тоже хороша, такая взрослая женщина, а так, не подумав, начала читать во всеуслышание.

Дюрданэ знала характер ханым-эфенди. Поскольку она чувствовала, что мать считает ее основной виновницей случившегося, она сердилась на нее. Ханым-эфенди, не видя иного выхода, свалила всю вину на Невнихаль-калфу:

— В этом позоре виновата та старая сплетница. Что бы ни произошло, она кричит об этом на всю округу и собирает вокруг себя толпу… Раньше она портила жизнь только мне, теперь же взялась за моих дочерей.

Этот случай ужасно возмутил всех, кроме Сенийе. Хотя всему имелось свое объяснение. Никто не хотел вникать в суть произошедшего. А все было просто: кто в нынешние времена возьмет в жены бесприданницу? Из-за этого бедняжка и затеяла все это, лишь бы найти мужа. Ее старшие сестры все были замужем. Каждый вечер они с мужьями расходились по комнатам, где предавались любовным утехам. Она же, несчастная, оставалась со стариками. Если бы зятья захотели, разве они не смогли бы найти ей хорошего мужа? Но им это было не выгодно. Ведь если Сенийе выйдет замуж, новый зять также придет в этот дом… Господам не будет покоя… Тут нужен глаз да глаз… Вдруг новый зять прогонит старых?!

В доме всегда стоял невообразимый шум, а девушка мечтала о покое. Используя это как предлог, она говорила: «Пойду куда-нибудь в безлюдное место, хоть тишину послушаю», а сама убегала в поле и встречалась с тем несчастным юношей, который писал ей письма. А Надидэ-ханым ненавидела таких, как он.

Временами Дюрданэ нервничала:

— Мама, ради Аллаха, не вмешивайся… Ты сведешь с ума кого угодно…

Ханым-эфенди долго размышляла, кто из взрослых или детей, живущих в доме, надоумил Сенийе на такое, и наконец, решила, что главная виновница происшествия Гюльсум.

Несмотря на свой возраст, Сенийе была наивна, как дитя. Она не могла самостоятельно познакомиться с мужчиной и уж тем более завязать с ним любовные отношения. Значит, эта попрошайка в надежде получить немного денег познакомила ее с кем-то. Наверное, с ее помощью они и обменивались любовными посланиями? По сути, именно это создание и портило ее хорошо воспитанных детей.

Гюльсум не разрешали гулять с Сенийе-ханым около недели.

Когда приходило время обеда, Сенийе со словами: «Как же я теперь посмотрю в глаза зятьям?» — плача шла в свою комнату и падала на постель. Хозяйка дома и Дюрданэ бежали за ней, долго уговаривали вернуться за стол и очень сердились.

Гюльсум жила на чердаке дома. Девочка спускалась вниз, как только ханым-эфенди засыпала, или уходила в сад. Но, как только слышала ее голос, брала тапочки в руки и убегала наверх с мышиной проворностью.

Впрочем, когда, вся дрожа от гнева и печали, ханым-эфенди выходила из комнаты Сенийе, то направлялась на чердак к Гюльсум и начинала носком тапочка бить девочку куда попало.