Ветки кизила

Глава тридцать первая

Ханым-эфенди осталась верной своему обещанию. Она приходила проведывать больную через день. А если не было времени, посылала кормилицу.

Молодая женщина и в самом деле нуждалась в родственной душе! Она радовалась каждый раз, когда видела ханым-эфенди. Несколько часов она была счастлива. Даже когда Надидэ-ханым входила в дом со словами: «Сегодня ты выглядишь лучше, дитя мое», — и снова начинала рассказывать сказки о здоровье, больной действительно становилось лучше. Однажды Надидэ-ханым застала молодую женщину в дверях, она была в тяжелом шелковом синем платье. Больная оделась за час до прихода гостей, причесалась и, когда показалась машина, вышла сюда, опираясь на служанку. Все Это было сделано для того, чтобы доказать Надидэ-ханым, что ее надежды не напрасны. Ханым-эфенди, из сада завидев женщину, обеими руками ухватилась за дерево. Будто поощряя ребенка, который делал свои первые шаги, она хлопала в ладоши: «Слава Аллаху, слава Аллаху, дочь моя». Однако когда она подошла ближе, то увидела в глазах женщины растерянность. Зайдя за ее спину, Надидэ-ханым взяла ее под руки, словно боялась, что та вдруг может упасть и умереть.

— Большое спасибо, дитя мое. Но не утруждай себя более. На сегодня достаточно, — сказала она.

Теперь ханым-эфенди начала также помогать ей по хозяйству. Она не делала разницы между уборкой собственного дома и комнат в этом доме. Подобрав юбку, Надидэ-ханым собственными руками мыла пол в комнате больной, а кормилице из Карамусала доверила штопать рваные вещи. Иногда они привозили с собой Гюльсум и вместе приводили в порядок кухонные принадлежности и подметали комнаты.

Надидэ-ханым не была сильна в домашнем хозяйстве. Однако она слышала, как Мурат-бей с восхищением и гордостью рассказывал о своей чистоплотной и старательной матери, и стремилась показать себя такой же.

Теперь мутасарриф, который взял за правило приходить к ним домой каждый день, говорил: «Тетушка, я даже и не знаю, как вас благодарить. Ты снова вчера похлопотала… С твоей помощью я снова спал в чистой комнате, а в мой желудок попала пара кусочков свежей пищи… Ты бесподобная хозяйка!» — От его слов пожилой женщине казалось, будто у нее за спиной вырастают крылья. Она прямо-таки мурлыкала от радости, словно кошка, которую только что приласкали.

А барышни по-прежнему над ней насмехались: «Мама, ты прямо влюбилась в этого человека. Куда подевалась твоя прежняя ненависть?» Хозяйка дома ничего им не отвечала. Иногда смеялась вместе с ними, а временами сердилась:

— Да ну вас, разве вы не знаете, что такое человечность и родственные чувства? Люблю я этого человека или нет, какая разница… Как бы там ни было, это наш родственник. И притом, рядом с ним несчастная больная женщина, которой осталось жить несколько дней…

Отчасти эти слова были правдой. У Надидэ-ханым не осталось прежней ненависти к Мурату, однако она все равно не могла полностью доверять ему. Мурат был семейным человеком и очень дорожил вновь обретенными родственниками.

Вскоре выяснилось, что он прекрасно относится к жене и детям. Хотя в его доме хозяйство было заброшено, но разве он в этом виноват? Мужчина не обязан разбираться в домоводстве, как женщина. И потом, Аллах оградил этого человека от таких пороков, как пьянство и азартные игры. Детей он не бил, а когда разговаривал с женой, из его глаз скатывалась скупая мужская слеза… Ко всему прочему он был богат, даже очень… Если этот человек не хороший, о ком же тогда можно это сказать? Раньше Надидэ-ханым всегда хвалила собственных зятьев, называя их ангелами. Но если бы, спаси Аллах, они испытали хоть толику тех трудностей, что выпали на долю этого человека, можно ли было о них сказать подобное?

Наконец, Мурат был искренним и честным человеком. Никого не стесняясь, он говорил всю правду в глаза.

Но у него все же имелся один недостаток, с которым ханым-эфенди никак не могла смириться: хвастовство.

Мурат время от времени заводил разговоры о своем богатстве и храбрости. Когда он еще служил кайма-камом и ехал, лишь Аллах знает, откуда, на дороге он встретил четырех разбойников. Бандиты окликнули его. Однако Мурат выхватил ружье у одного из сопровождавших его жандармов и убил одного из разбойников, второго ранил, а остальных упустил.

Мутасарриф рассказывал об этом происшествии трижды за десять дней. Для сына безумного Джафера это не являлось чем-то из ряда вон выходящим. Каждый раз, когда хозяйка дома слушала эту историю, она вся дрожала. Но спустя некоторое время у пожилой женщины зародились смутные подозрения, и она начала чувствовать необъяснимую антипатию к Мурат-бею.

Если кто-то из зятьев прочитал в газете о том, что, например, на безлюдной улице на кого-нибудь напали и отобрали кошелек, Мурат-бей горячился.

— Да бросьте вы, эфендим, — кричал он и сердился на несчастного, ставшего жертвой ограбления, больше, чем на вора, который его ограбил.

Если разговор заходил о деньгах, случалась та же история.

— Филан продал свой дом за восемь тысяч лир…

— Вах-вах… Если бы я знал, я бы купил у него этот дом.

— Вы знаете Филана?

— Как же мне его не знать? Когда у него трудности с деньгами, он приходит и берет у меня взаймы.

— Однако он был порядочным и покончил с собой из-за того, что не смог вернуть долг одному чиновнику…

— Если бы я узнал об этом раньше, клянусь Аллахом, я бы дал несчастному денег и спас бы его.

Конечно же, рассуждения Мурата о его смелости и деньгах не были безосновательны. Однако, как бы там ни было, если человек хвалится при каждом удобном случае; а при слове «деньги» показывает внутренний карман своего пиджака или делает знак пальцами, будто пересчитывает их, это выглядело очень неприятно. Одним словом, поэтому и еще по другим значимым причинам хозяйка дома так и не смогла полюбить Мурата настолько, насколько он того хотел.

Кормилица с карамусала, наоборот, не знала, чем обрадовать Мурата. Когда домочадцы заводили о нем разговор, она поднимала руки, будто сдавалась.

— Вы простите меня, конечно, — говорила она, — таким, как он, и должен быть мужчина. Все при нем: и деньги, и мужество, и ум, и красота… Однако, что поделаешь, судьба у него несчастливая.

Хозяйке дома ее тревога казалась сильно преувеличенной.

— Ах, женщина, зачем ты сравниваешь Мурата с покойным Сулейманом? — подшучивала она над ней.

Странным было то, что Мурат прислушивался к кормилице из Карамусала больше, чем к кому бы то ни было в их доме. Иногда они часами разговаривали в саду, и мутасарриф рассказывал кормилице о том, чего не говорил тетушке.

Однажды вечером, когда уже начало смеркаться, мутасарриф, плача, пришел к ним домой. Он выглядел настолько плохо, что домашние сначала подумали, что состояние больной ухудшилось.

Однако вскоре выяснилось, что женщина всего-навсего упала в обморок.

Мутасарриф, всхлипывая, рассказывал:

— Я положил ее голову себе на грудь; пытался заставить съесть хоть кусочек. Она глубоко вздохнула и посмотрела мне в глаза: «Ах, Мурат! Ты ведь не выдержишь. Не пройдет и трех месяцев со дня моей смерти, как ты снова женишься. В твоих объятиях будут засыпать другие женщины», — сказала она. Я попытался утешить ее: «Не надо… не говори так… Неужели я такой бессовестный?» Но жена положила голову мне на руки и неожиданно упала в обморок. Я держал ее целый час, но она так и не пришла в себя. Соседи, дай Аллах им здоровья, послали слугу за доктором… Да что там, уже все выяснилось. Но я не выдержал и выскочил на улицу.

Домочадцы смотрели друг на друга. Отправлять человека обратно в таком состоянии было бы неправильно. Но, с другой стороны, и оставлять больную без присмотра тоже не годилось. Хозяйка дома собралась было оставить Мурата с зятьями и пойти сама. Конечно, ей не хотелось лишних хлопот. В такие дни люди нуждаются друг в друге. Однако, что поделаешь, она сама была не совсем здоровым и разумным человеком. Если бы это случилось днем, тогда ладно. Она пошла бы, скрепя сердце, и выполнила бы свой долг перед Муратом, но на дворе уже стояла ночь. Она боялась темноты, а также увидеть мертвую женщину.

Наконец, они вместе с кормилицей из Карамусала составили план: кормилица вместе с нянькой отправятся присматривать за больной, а она сама останется дома и вместе с зятьями попробует успокоить Мурата.

Нянька взял в руки тряпичный фонарь, кормилица же на всякий случай прихватила Коран, и они с серьезными лицами вышли из дому, будто отправлялись в долгий путь.

Феридун-бей, который уже давно — в собственной спальне, тайком от тещи — изредка попивал ракы, теперь стал делать это гораздо чаще. Теперь каждый вечер он сооружал на верхнем балконе небольшой столик, иногда даже не спускался к ужину и часами пил.

Этой ночью полковник также предложил Мурату пропустить по паре рюмок ракы. Хотя, с одной стороны, рядом находилась его жена, которая из-за этого злилась, с другой стороны, то, что он начал пить, действительно было неправильно. Однако, что не сделаешь, чтобы успокоить человека, который в этом нуждается. Всего две рюмочки, для поддержания душевного спокойствия.

Сначала лекарство подействовало прямо противоположным образом, будто у мутасаррифа окончательно сдали нервы. Несчастный разговаривал с Аллахом: «О Аллах! Ты даешь всем наслаждение в эти лунные ночи, как же ты можешь заставлять стонать эту несчастную и смиренную, которая сейчас лежит в постели?»; затем бил себя кулаком в грудь: «Я пропал, я погиб. Если бы я мог покончить с собой, я бы избавился от этих мук!» Шакир-бей и Феридун-бей пытались его утешить: «Не надо, братец-бей. Вы мужественный человек. Разве так можно?.. Может, Аллах смилостивится, и наша сестрица поправится».

Однако через некоторое время они сменили тему разговора, и поведение Мурата также изменилось. Теперь он рассказывал волнительные и смешные охотничьи байки и иногда хохотал.

Поскольку стало прохладно, Надидэ-ханым набросила на плечи шерстяную шаль, села в кресло у окна и слегка пригасила лампу. Пожилая женщина, которая до сих пор вообще не думала о ракы и полагавшая, что пьянство является одним из смертных грехов, заставляющих человека забыть обо всем на свете, знала, что спиртное может изменить поведение человека на прямо противоположное. Однако, несмотря на это, смех Мурата подействовал на нее отвратительно.

Впрочем, время от времени Мурат снова заговаривал о своей жене: «Что же я теперь буду делать с двумя детками на руках?»

Иногда он жаловался:

— Господа, мою жизнь нельзя назвать счастливой. Я не жалуюсь, но… она была мне дорога, черт с ними, с деньгами, которые я выбросил на ветер. Но даже когда она еще была здорова, я пережил многое. Вы даже не представляете, сколько мне пришлось перенести… Как-то раз у жены было плохое настроение. Ничему не радовалась, на все вопросы отвечала только «да» и «нет». Я сказал ей: «Не делай так, ханым, давай с благодарностью принимать милость Аллаха. Смотри, я трачу на тебя деньги, а твоя неблагодарность любого выведет из себя». Вроде бы она согласилась со мной. Однако разве капризного человека надолго хватит? Через день ее настроение снова портилось. Но я говорю все это не для того, чтобы пожаловаться! Клянусь Аллахом, нет. Если бы она сейчас была здорова, она бы пилила меня каждый день. К тому же, поскольку она выросла в отчем доме очень распущенной и очень избалованной, она совершенно не имела представления о том, как вести домашнее хозяйство. Я ни разу не видел ее за шитьем. Конечно, у нас есть возможность держать в доме дюжину портних и домработниц… Однако известно, что чем более жена способна к ведению домашнего хозяйства, тем больше радуется ее муж.

Я говорил об этом и кормилице-ханым… Если в нашем доме на чулке появляется хоть одна дырочка величиной с булавочную головку, то чулок тут же выбрасывается в корыто для мусора. Господа, это невыносимо…

Хозяйка дома встала, высунула голову в окно и продолжала слушать эту речь с неподдельным изумлением и ужасом. Что же это за любовь такая? С одной стороны, Мурат убивается по больной жене, но с другой — поносит ее на чем свет стоит: Причем в какое время и какими словами… Такие слова человек постыдился бы говорить даже своему кровному врагу, лежащему на смертном одре.

При словах мутасаррифа: «Я говорил об этом и кормилице-ханым», — ханым-эфенди чуть не стошнило. Теперь ей стала понятна тайна тесной дружбы Мурата и кормилицы из Карамусала.

Это значит, что они, сидя в укромном уголке и болтая, постоянно злословили об этой несчастной больной женщине! Она знала, что кормилица обожает сплетни. Однако никак не ожидала подобного поступка от такого благородного господина, как Мурат.

Теперь мутасарриф завел беседу о других вещах.

— Что я буду делать, — повторял он, — если эта несчастная уйдет? Кто тогда будет ухаживать за мной и моими двумя детками? Вы знаете, в каком состоянии находится мой дом. Дай Аллах здоровья тетушке-ханым, если бы не она, то мы бы в этой грязи уже подцепили холеру. Мне все твердят: «Ты снова женишься!» Но разве в моем вкусе нюхать аромат искусственной розы вместо настоящей? Я больше никогда не женюсь! Ведь это оскорбит душу покойницы! Разве не так, братцы? Если я всажу себе пулю в голову, разве кто-нибудь пожалеет моих сироток?

Шакир-бей и Феридун-бей уже больше не могли найти слов утешения для Мурата. Еще было неясно, действительно ли больная умрет, но все его мысли и разговоры были только о сиротах да о покойнице. Но сейчас не стоило придавать этим разговорам большого значения. Впрочем, заплетающимся языком Мурат продолжил свой монолог:

— Если я и женюсь когда-нибудь, то сделаю это исключительно ради детей. После этого мне будет все безразлично: и жена, и дети, и деньги… Ах, пропащий, несчастный я человек.

Надидэ-ханым не выдержала:

— Эх, этот парень уже начал нести полную чушь. Сам он уже не остановится — и гневно вскочила. Она уперлась руками в балконную дверь и сказала: — Феридун-бей, вы бы поели хоть немного. Если Мурат еще выпьет, ему может стать плохо.

Мутасарриф, плача, начал целовать пожилую женщину, приговаривая:

— Ах, моя тетушка. Ты для меня и отец, и мать. Никого у меня не осталось на этом свете, кроме тебя. Если я умру, так будет даже лучше. Пусть Аллах отдаст тебе мою жизнь, и да не будешь ты нуждаться ни в чем.

Когда Феридун-бей привел Мурата домой, шел уже второй час ночи.