Виртуозы общения. Секрет успешного взаимодействия с людьми

В одиннадцатом классе Мелани Джеффкоут стояла в коридоре своей школы в Лас-Вегасе, штат Невада, и вдруг услышала шум – какие-то хлопки, – доносившийся из соседней аудитории. Наверное, кто-то уронил стопку книг. Потом мимо нее пробежал школьник, за ним другой, третий. Они мчались с вытаращенными от страха глазами.

Внезапно все с криками выбежали в коридор и бросились в актовый зал, толком не понимая, что происходит: «Пистолет… мистера Пигготта застрелили… у меня кроссовки в крови». Это был 1982 год, за много лет до трагедий в Колумбайне и других местах, до того, как фразы «стрелок в здании» и «учебная тревога» прочно вошли в школьный обиход.

Долгие годы Джеффкоут ломала голову над тем, что произошло: недовольный ученик стрелял из пистолета в учителя истории и двух одноклассников. Учитель погиб, ученики выжили. По прошествии времени это казалось невероятным, словно случилось с кем-то другим, а не с ней. Однако в течение следующих десятилетий, по мере того как список школ с подобными инцидентами рос и рос – средняя школа Херитейдж, начальная школа Бьюэлл, Виргинский политехнический институт, начальная школа Сэнди Хук, – Мелани постепенно осознала, что это явление вовсе не уникальное.

Затем у Джеффкоут появились дети, и в 2014 году ее одиннадцатилетняя дочь внезапно прислала ей сообщение. В школе объявили тревогу из-за предполагаемого стрелка в здании. Девочка была на уроке физкультуры, и ученики вооружились бейсбольными битами, чтобы защититься. «А мне досталась клюшка для гольфа», – сообщила она матери.

Сообщение застало Джеффкоут в кабинете врача, и все старые чувства – ужас, паника и беспомощность – нахлынули вновь. Она бросилась к машине и поехала в школу. К тому времени оцепление сняли – выяснилось, что тревога ложная, но Джеффкоут все равно отыскала дочь и забрала домой вместе с ее тремя подругами. В машине она прислушивалась к их болтовне: «Мы бы точно погибли, ведь учительница сказала: мы должны оставаться в классе». «Учительница открыла окно и велела нам прыгать». «Мы спрятались в шкафу». Джеффкоут пришла в ужас. «У меня сердце разрывалась, когда я слушала, как они обсуждают это между делом, – призналась она мне. – Разве такое можно вынести?»

Несколько месяцев спустя, отправившись с дочерями в кино, Джеффкоут постоянно присматривалась к выходам из кинотеатра, прикидывая пути отступления, если в здание войдет стрелок. Позже она не смогла вспомнить, о чем был фильм.

Джеффкоут решила, что обязана действовать. «Я не могла сидеть сложа руки, – вздохнула она. – Если бы не начала действовать, страх бы меня уничтожил». Поэтому она примкнула к местной группе протестующих против насилия с применением огнестрельного оружия. Джеффкоут знала, что взялась за трудное дело. «Мы живем на юге, – пояснила она. – Оружие есть у большинства моих соседей». По выходным Мелани стала посещать собрания и митинги, затем возглавила местную группу, потом включилась в деятельность региональных организаций и в конечном итоге национальных ассоциаций. Она стала общественной фигурой в борьбе за ужесточение контроля над оружием, ее цитировали в СМИ и направляли лоббировать законодателей. «Я этим жила», – сказала она. Поэтому ее не удивило приглашение от группы общественных организаций присоединиться к дискуссии об оружии в Вашингтоне, округ Колумбия. В мероприятии собирались принять участие и сторонники, и противники оружия. Цель, значилось в приглашении, вовсе не в дебатах. Они даже не обязаны найти точки соприкосновения. Скорее, это эксперимент, чтобы увидеть, способны ли люди, питающие отвращение к убеждениям друг друга, вести цивилизованный диалог.

Джеффкоут засомневалась. Как может разговор с такими людьми – фанатиками, любящими оружие, борьбе с которым она посвятила жизнь, – быть цивилизованным? С другой стороны, она работала над этим вопросом в течение многих лет, а стрельба в школах не прекратилась; на самом деле даже стала более распространенной. По крайней мере, мероприятие могло бы ей помочь лучше понять аргументы другой стороны, которые можно использовать в лоббистской деятельности. И она приняла приглашение.

Разговор в условиях конфликта

За последние пару месяцев у вас наверняка состоялся хотя бы один трудный разговор. Возможно, вы обсуждали низкую продуктивность своего сотрудника или поссорились с мужем или женой. Вы могли поспорить о политике или разругаться с братьями и сестрами из-за того, у кого будет гостить мама на каникулах. Возможно, вы повздорили с незнакомым человеком онлайн, где обменялись колкостями о вакцинах, спорте, воспитании детей, религии, или о том, хорош ли финальный сезон «Остаться в живых» или плох. В каждом случае имел место конфликт – противоположных убеждений, жизненных приоритетов, взглядов, – и обе стороны пытались озвучить свои разногласия и, возможно, найти решение (или просто потроллить друг друга).

Как развивался разговор? Вы c супругом по очереди спокойно излагали факты и предложения, а затем внимательно слушали? Признал ли ваш коллега свои недостатки, и вы любезно сделали то же самое? Вы беспристрастно прислушивались к мнению братьев и сестер и намекам, что предаете мать? После обмена оскорблениями в «Твиттере» все ли изменили свое мнение?

Или – что, конечно, более вероятно – разговор превратился в беспорядочную свару со вспышками обиды, гнева, защитной реакции и серьезными разногласиями?

Ни для кого не новость, что наше общество переживает глубокий раскол. За последнее десятилетие число американцев, которые утверждают, что они «крайне недовольны» другой политической партией, резко возросло, достигнув почти семидесяти процентов электората. Примерно половина страны считает людей с иными политическими убеждениями «аморальными», «ленивыми», «нечестными» и «неразумными». Примерно четверо из десяти считающих себя либералами и трое из десяти консерваторов удалили кого-нибудь из друзей или заблокировали в социальных сетях из-за их высказываний. Более восьмидесяти процентов американских работников утверждают, что сталкиваются с конфликтами на рабочем месте.

Конечно, конфликты случаются. Мы спорим с супругами и друзьями, на работе и с детьми. Дискуссии и разногласия – неотъемлемая часть демократии, семейной жизни и любых других значимых отношений. Как выразилась правозащитница Дороти Томас, «мир – это не отсутствие конфликтов, а способность с ними справляться». Однако сегодня создается впечатление, что мы позабыли, как общаться друг с другом во время спора. Иной раз мы просто не в силах подняться над своим гневом и преодолеть раскол. Как показано в предыдущих главах, хороший способ выбраться из этой трясины – задавать вопросы и прислушиваться к эмоциям собеседника. Но порой, если дело доходит до обсуждения серьезных конфликтов, просто спрашивать и слушать недостаточно.

Так как же наладить контакт, когда различия кажутся непреодолимыми?

* * *

Мероприятие, которое Джеффкоут согласилась посетить в Вашингтоне, округ Колумбия, спонсировала одна из крупнейших в стране медиакомпаний Advance Local в сотрудничестве с журналистами и правозащитными группами, в надежде отыскать более удачный способ ведения сложных дискуссий.

Организаторы мероприятия хотели провести эксперимент: если собрать вместе людей с разными мнениями и обучить их определенным навыкам общения, смогут ли они обсуждать свои разногласия без злобы и ожесточения? Поможет ли правильный разговор, проведенный правильным образом, преодолеть разделяющую их пропасть?

Какую актуальную тему лучше взять для эксперимента? Пока организаторы пытались принять решение, произошел очередной инцидент: девятнадцатилетний парень, бывший ученик средней школы «Марджори Стоунман Дуглас» в Паркленде, штат Флорида, вошел с винтовкой AR‑15, открыл огонь и убил четырнадцать учеников и троих взрослых. После этого нападения организаторы эксперимента решили сосредоточиться на дискуссии об оружии, «классическом примере бесплодного разговора», как выразился Джон Сарруф, помогавший разрабатывать проект. Сарруф руководит организацией Essen-tial Partners, которая стремится уменьшить раскол в обществе, и уже много лет следит за дискуссиями об огнестрельном оружии. «Многочисленные исследования показывают, что сколько людей – столько мнений об оружии», – считает он. Например, подавляющее большинство американцев поддерживает тщательную проверку биографии человека при покупке оружия. Значительное большинство поддерживает запреты на магазины большой емкости и штурмовое оружие. Но даже несмотря на этот консенсус, заставить демократов и республиканцев, не говоря уже о таких группах, как Национальная стрелковая ассоциация и «Все города за оружейную безопасность», совместно работать или хотя бы усадить их за стол переговоров практически невозможно. «Все слишком увлечены отстаиванием своих позиций, – заметил Сарруф. – Вот мы и подумали: если пригласить обе стороны и научить их вести другой разговор, это послужит хорошим примером».

Организаторы разместили приглашения на веб-сайтах и связались с активистами по борьбе с огнестрельным оружием вроде Мелани Джеффкоут, а также с защитниками права на ношение оружия. Откликнулось более тысячи человек. Несколько десятков пригласили в Вашингтон, округ Колумбия, для участия в тренингах и дискуссиях. Позже обсуждения перешли в онлайн-режим, и еще более сотни человек приняло участие на Facebook[6].

«Сначала идея показалась мне безумной», – признался Джон Годфри, узнавший об эксперименте из онлайн-рекламы. Годфри двадцать лет прослужил в армии, затем сделал карьеру в правоохранительных органах. У него дома от тридцати до сорока экземпляров оружия (давно не пересчитывал, сказал он мне, поэтому точное число не знает). Разговаривая с организаторами эксперимента, он сообщил, что они вряд ли заинтересованы в его участии в дискуссии, ведь он не особо готов расстаться со своим оружием. Более того, он подозревал, что там соберется кучка либералов, задавшихся целью поставить консерваторов в неловкое положение.

Организаторы выразили надежду, что он приедет в округ Колумбия, и обещали оплатить все расходы. «Честно говоря, многого я не ожидал, – признался он мне. – Впрочем, планов на выходные у меня не было, поэтому я согласился, и в итоге это стало одним из самых судьбоносных событий в моей жизни».

Как вырастить непревзойденного мастера коммуникации

Когда организаторы разрабатывали эксперимент, они отчасти ориентировались на наработки таких исследователей, как профессор Гарвардской школы права Шейла Хин, которая всю жизнь пыталась разобраться, как именно люди общаются в условиях конфликта.

Отец Хин был юристом и с юных лет обучал ее искусству ведения споров. В результате ей приходилось вести переговоры о чем угодно: о рожке мороженого, о лошади, о нахождении вне дома в вечернее время, о прощении, когда возвращалась позже условленного часа. Поэтому к моменту поступления в колледж она превратилась в настоящего мастера споров, чем успешно пользовалась в студенческом общежитии. Затем Шейла поступила на юридический факультет Гарварда и разыскала Роджера Фишера, который незадолго до того написал «Переговоры без поражения. Гарвардский метод», и начала изучать все – от конкуренции, лежащей в основе гражданских войн, до споров внутри компаний. В конце концов она и сама присоединилась к профессорско-преподавательскому составу Гарварда.

Вскоре Хин приняла участие в развитии диалога на Кипре и среди коренного населения Аляски. Она обучала сотрудников Белого дома и судей Верховного суда Сингапура, а также консультировала Pixar, Национальную баскетбольную ассоциацию и Федеральную резервную систему. Перемещаясь между столь разными мирами, Шейла поняла: в дни своей юности она совершала весьма распространенную ошибку, полагая, будто цель в обсуждении конфликта и участии в дебатах – достижение победы, полный разгром другой стороны. Но это неверно. Главная цель скорее в том, чтобы выяснить, почему конфликт вообще возник.

Участники спора – будь то ссорящиеся супруги или сослуживцы – должны определить, почему возникло столкновение и что его подпитывает, а также озвучить обоснования, почему конфликт продолжается. Им нужно взаимодействовать, чтобы определить, существуют ли «области общих интересов», и прийти к взаимному пониманию того, почему спор так важен и что необходимо для его прекращения. Понимание само по себе не гарантирует мира, но без него мир вообще невозможен.

Каким же образом достичь взаимопонимания? Первый шаг – признать, что в каждой ссоре есть не один конфликт, а минимум два: поверхностная проблема, из-за которой мы друг с другом не согласны, и скрывающийся за ней эмоциональный конфликт. «Допустим, муж с женой спорят о том, стоит ли заводить еще одного ребенка, – объясняла мне Хин. – У нас конфликт верхнего уровня – ты хочешь ребенка, я нет – и на первый взгляд вполне ясно, почему они ссорятся. Но есть и более глубокая эмоциональная проблема: я злюсь, поскольку ты ставишь ребенка выше моей карьеры, или боюсь, что еще один ребенок нас разорит, или расстроен, поскольку тебе явно все равно, чего хочу я». Порой эмоциональные конфликты весьма расплывчаты, их трудно конкретизировать, зато они невероятно мощны – в них столько гнева и разочарования, что спор выходит за рамки возможности компромисса. «И мы знаем, что эмоции зашкаливают, – заметила Хин, – ведь всякий раз, когда пара ссорится, независимо от того, сколько разумных вещей они говорят, прийти к разрешению конфликта им не удается».

Иногда Хин присутствовала на переговорах между политиками или спорах внутри компаний и слушала, как люди описывают проблемы с относительно простыми решениями. Затем она наблюдала, как эмоции брали верх и в результате принятие решения становилось невозможным. Людей захлестывали ярость, недоверие, они чувствовали себя обманутыми, но редко признавались в этом оппоненту, а иногда даже самим себе. Они уже не пытались понять, почему возник конфликт, и начинали планировать месть. И больше всего на свете каждому хотелось победить, обыграть другую сторону, утвердиться в своей правоте.

Так часто бывает. Любая конфронтация сопряжена с целой гаммой чувств – тревога, огорчение, жажда возмездия, – которые вполне естественны. Однако из-за этих страстей продуктивное обсуждение проблемы становится невозможным. «И если вы не признаете свои эмоции, то не поймете, почему поругались, – сказала Хин. – Вы так и не определите, из-за чего на самом деле разгорелась борьба».

Как выяснила Хин, ключ к тому, чтобы заставить людей выражать эмоции, – создать свою версию разговора «Что мы чувствуем?», которая позволила бы обеим сторонам выразить обиду и подозрения, питающие ссору. Проблема в том, что во время разногласий для нас просто немыслимо говорить о своих чувствах. «Люди обожают притворяться, что могут быть роботами-аналитиками, – заметила Хин. – Но, конечно, это им не по силам. Рано или поздно эмоции прорываются наружу». Или люди способны распознавать собственные эмоции, однако не хотят их раскрывать. Они думают, что тогда другая сторона получит преимущество или расценит это как слабость. Они боятся показать свою уязвимость, которую враг использует в качестве оружия. Не говоря уже о том, что в пылу ссоры мы особенно подвержены стрессу, и это не лучшая обстановка для обсуждения наших чувств.

Именно поэтому столько конфликтов затягивается: не из-за отсутствия решений или нежелания людей идти на компромисс, а потому, что воюющим сторонам совершенно невдомек, из-за чего они воюют. Они не обсудили более глубокие темы (эмоциональные проблемы), из-за которых вспыхивает спор. И люди уклоняются от эмоционального обсуждения, поскольку не хотят признавать, что испытывают ярость, уныние и тревогу. Другими словами, они не хотят говорить о том, «что мы чувствуем», хотя это самый важный для них разговор.

Обсуждение эмоций, конечно, не решит всего. Иногда один человек хочет ребенка, другой – нет, и никакой обмен эмоциями не заставит его согласиться. «Но если вы не заговорите о своих эмоциях, – предупреждает Хин, – то просто будете возвращаться к этому спору вновь и вновь».

Как же создать у человека ощущение безопасности, чтобы он мог заговорить о своих чувствах? Задача трудная, особенно если люди обсуждают тему (например, оружие), из-за которой сражаются десятилетиями, и все уверены, что только они олицетворяют праведность, а другая сторона лишена всяких моральных устоев и совершенно неправа.

Нешуточные страсти в Вашингтоне, округ Колумбия

Теплым мартовским днем 2018 года Мелани Джеффкоут и ее соратники-активисты контроля над оружием, а также равное количество защитников права на оружие прибыли в Вашингтон, округ Колумбия, и собрались в Музее журналистики и новостей на Капитолийском холме. В те же дни проходила демонстрация «Марш за наши жизни», организованная выжившими после стрельбы в школе «Марджори Стоунман Дуглас». Прямо за дверями – и в более восьмистах городах по всей территории Соединенных Штатов – учащиеся и родители вышли на демонстрации, протестуя против насилия с применением огнестрельного оружия. В свою очередь сотни групп, выступающих в защиту прав на владение оружием, организовали встречные протесты. В общей сложности на улицы вышло два миллиона человек, чтобы осудить или поддержать сравнительно легкий доступ к огнестрельному оружию в Америке.

Входя в музей, участники слышали, как снаружи скандируют сто тысяч человек. «Это было прекрасно, – поделилась со мной Джеффкоут. – Действительно впечатляет, сколько людей борются за лучший мир! А потом я прошла в конференц-зал и села рядом с человеком, который владел сорока экземплярами оружия и заявил, что ему нужна AR‑15 для охоты на оленей».

Все расселись, и организаторы объяснили свою цель: «Согласны вы или нет с тем, что происходит снаружи, я думаю, всем очевидно, что в данный момент наша страна пытается провести одну из самых сложных дискуссий в нашей истории, – обратился к присутствующим Джон Сарруф. – Это дискуссия об оружии и безопасности, которую Америка пытается вести более двухсот лет, и почти столько же времени у нее ничего не получается». Такие обсуждения, по его словам, часто перерастают в перебранки и взаимные нападки. Или, что еще хуже, они вообще не происходят, потому что люди общаются лишь внутри групп единомышленников. «В демократическом государстве это опасно, – заявил Сарруф участникам. – Если мы не способны говорить о наших различиях, то не сможем принимать совместные решения». Итак, целью встречи было устроить честную дискуссию об оружии и «продемонстрировать, что мы способны вести разговор по-другому. Мы надеемся доказать, что можно обсуждать этот вопрос вдумчиво, вежливо и учиться друг у друга, даже если мы расходимся во мнениях».

Но для начала, отметил Сарруф, нужно кое-чему научиться.

Предварительная подготовка имела большое значение, потому что организаторы преследовали и другую, не менее важную цель. Почти все присутствующие весьма поднаторели в разговорах об оружии. Каждый припас факты и тезисы для выступления. Все знали любые аргументы и контраргументы, знали, как вывести из себя противников и расставить риторические ловушки.

Организаторам хотелось, чтобы этот разговор прошел иначе. Они решили выяснить, удастся ли заставить присутствующих делиться личными историями об оружии и контроле над ним, эмоциями и принципами, лежащими в основе их убеждений, и посмотреть, сможет ли это изменить направление дискуссии. Другими словами, им хотелось поощрить разговор на тему «Что мы чувствуем?» в надежде, что это нейтрализует яд, который обычно отравляет подобные дискуссии.

Организаторы не могли просто приказать участникам раскрыть свои самые сокровенные чувства. Такое требование показалось бы весьма странным, особенно людям, которые считают, что по другую сторону – враги. Вместо этого организаторы выбрали иной подход: научить каждого технике слушания, делающей раскрытие эмоций более безопасным. Секрет заключался в том, чтобы доказать: вы друг друга слушаете.

Эмоциональный интеллект проявляется, когда мы показываем собеседнику, что услышали его эмоции. Но если мы находимся в конфликте или ссоре, простого проявления недостаточно. В такие моменты все настроены скептически и не доверяют друг другу: слушают ли их или просто выжидают, готовясь возразить? Тут необходимо нечто большее, нужен дополнительный шаг. Чтобы убедить другого в своем внимании, мы должны доказать, что услышали, усердно пытаемся понять и хотим взглянуть на ситуацию его глазами.

Как говорится в исследовании 2018 года, если человек доказывает, что слушает, это создает «чувство психологической безопасности, поскольку [слушатель] вселяет уверенность в говорящего, что его аргументы полностью рассмотрят и оценят, исходя из их реальных достоинств». Если человек верит, что другой пытается понять его точку зрения, то становится более отзывчивым и готовым свободно «выражать свои мысли и идеи». «Чувство безопасности, значимости и принятия», которое проистекает из веры в то, что собеседник искренне слушает, заставляет нас раскрываться и проявлять свои ранимость и неуверенность. Если хотите, чтобы собеседник обнаружил свои эмоции, самый важный шаг – убедить его, что вы внимательно слушаете то, что он говорит.

К сожалению, большинство людей не знают, как доказать, что слушают. Они пытаются установить зрительный контакт или кивают в знак согласия и надеются, что собеседник заметит. Но обычно этого не происходит. «Во время разговора нам трудно обращать внимание на других людей», – объяснил Майкл Йоманс, профессор Имперского колледжа Лондона. Когда мы говорим, то сосредотачиваемся на том, что говорим, и не замечаем, как себя ведут наши слушатели. Мы упускаем сигналы, которыми слушатели пытаются показать, что следят за нашей мыслью.

Поэтому, если собеседник хочет доказать, что слушает, ему нужно продемонстрировать это после того, как человек закончит говорить. Чтобы показать свой интерес, нам нужно доказать, как только человек умолкнет, что мы усвоили им сказанное.

И лучший для этого способ – повторить услышанное своими словами, а затем спросить, правильно ли мы поняли.

Техника довольно простая – доказать, что слушаете, задавая вопросы говорящему, отзеркаливая услышанное и получая подтверждение, что собеседник чувствует себя понятым, – однако исследования показывают, что это единственный наиболее эффективный способ доказать человеку, что мы хотим его услышать. Этот прием иногда называют петлей понимания[7]. Цель не в том, чтобы дословно повторить слова собеседника, а скорее в том, чтобы передать мысли другого человека своими словами, доказать, что вы усердно стараетесь понять его точку зрения, а затем повторять процесс вновь и вновь, пока результат не устроит обе стороны. Исследование 2020 года показало, что использование приемов вроде петли понимания «в начале разговора предотвращает эскалацию конфликта в конце». Люди, которые его применяют, воспринимаются как «лучшие товарищи по команде, советчики» и «более подходящие партнеры для будущего сотрудничества».

В Музее журналистики и новостей Джон Сарруф поделил участников на небольшие группы и выдал инструкции: выступающий должен описать «ситуацию, когда взялся за решение проблемы, не будучи уверенным в успехе, но в конце концов смог преодолеть сложности и гордится собой». Затем слушающие задают вопросы. Потом нужно обобщить услышанное и спросить выступающего, верно ли они все изложили.

Вскоре музей заполнили голоса десятков людей, активно использующих петлю понимания. Защитник права на оружие из Алабамы по имени Дэвид Престон рассказал своей группе, что его мать покончила с собой, когда ему было всего одиннадцать месяцев. «В течение первых пяти лет жизни меня все жалели, и я никогда не слышал слова «нет», – поделился он со своими слушателями. – Ничего не запрещать малышу – плохая идея. Это его портит, делает эгоистом. А в сочетании с горем по тому, кого даже вспомнить не можешь, еще и опустошает. – Престон заплакал. – С тех пор я прошел долгий путь, – признался он группе. – Я собой горжусь, ведь мне удалось выстроить близкие отношения, и я научился открывать родным людям свои чувства. Прежде я не умел этого делать».

Следуя полученным инструкциям, товарищи по группе начали задавать вопросы: как он относится к своей матери теперь? как он показывает людям, что их любит? что он вынес из этой трагедии?

Затем они подытожили услышанное.

– Насколько я поняла, – сказала женщина из Нью-Йорка, представившаяся либеральной активисткой по борьбе с огнестрельным оружием, – большую часть жизни вы испытывали сильную боль, вам было трудно ее выразить, и поэтому вы отталкивали людей.

– Именно так, – кивнул Престон. – Я вырос на Юге и хорошо усвоил, что нельзя делиться своими эмоциями, жаловаться, показывать слабость. Но если держишь все в себе, то гнев неизбежно выплескивается наружу.

– И теперь вы хотите эту боль отпустить, – продолжила женщина.

– Да, – согласился Престон. – Какое облегчение услышать это от вас! – Он взял ее за руки. – Спасибо, что выслушали.

Позже Престон мне признался, что это был один из самых значимых разговоров в его жизни, несмотря на то, что он общался, по сути, с незнакомым человеком и даже идеологическим противником. «Так приятно было слышать это от нее, – сказал он мне. – Представляете, меня услышали, пожалуй, впервые в жизни – я говорил, и люди хотели меня понять! Я чувствовал, что могу быть честным».

Техники вроде петли понимания, полагает Шейла Хин, эффективны, потому что даже если люди живут совершенно по-разному, им часто удается найти эмоциональное сходство друг с другом. «Все мы иногда испытываем страх, надежду, тревогу и любовь», – сказала она мне. Создавая среду, в которой людям предлагается обсудить свои эмоции, а затем доказать, что они хотят друг друга понять, мы укрепляем доверие даже у тех, кто привык видеть в противоположной стороне врага.

Хин обучает таким подходам, как петля понимания, студентов-юристов в Гарварде, потому что это один из лучших способов выявления более глубоких эмоциональных проблем, которые могут сорвать судебные прения или переговоры. «У каждого есть своя версия, почему они ссорятся, – объяснила она мне. – Причем версии у всех разные. Обычно мы не понимаем, что у другого человека в голове, даже если думаем, что понимаем». Петля понимания позволяет нам услышать версии других людей и доказать, что мы их услышали. «Если вы начнете понимать версии друг друга, то сможете поговорить о том, что происходит на самом деле».

* * *

Наконец организаторы мероприятия в Вашингтоне, округ Колумбия, предложили участникам приступить к обсуждению проблемы, которая привела их сюда: оружие. Однако разговор начался любопытным образом. Участников попросили поделиться личной историей, объясняющей, почему эта тема для них так важна. Правила были следующие: люди должны рассказывать истории о своем личном опыте, а не о том, что слышали или видели в интернете. Никаких нравоучений или выводов, только воспоминания, чувства и субъективные оценки. Что касается слушателей, то они могли задавать вопросы, но только открытые и деликатные. Никаких опровержений, замаскированных под расспросы; не задавайте вопрос, если уже знаете ответ.

Джеффкоут услышала рассказ женщины, на родственницу которой напали в собственном доме. На следующий день эта женщина отправилась на стрельбище и с тех пор всегда держит в прикроватной тумбочке пистолет.

– Теперь я знаю, что со мной подобного никогда не случится, – заявила она группе. – Я ни за что не стану жертвой!

Джеффкоут спросила, не боится ли та, что пистолет могут украсть или использовать не по назначению. Нет, ответила женщина, она приняла должные меры. Пистолет с предохранителем, а детей в доме нет.

– Пистолет – для моего душевного спокойствия, – объяснила она, – и люди, которые хотят его забрать, добиваются, чтобы я вновь ощутила себя беспомощной!

Участник группы подвел итог:

– Вы воспринимаете свой пистолет как символ того, что никому не позволите причинить вам вред. Я правильно понял?

– Скорее как доказательство того, что я имею право чувствовать себя в безопасности, – заявила женщина. – Я этого заслуживаю, как и все остальные.

Другой участник с гордостью сообщил, что во время совместной охоты со своими детьми рассказывает им об экологии и истории своей семьи. Третий жил недалеко от границы, в районе, где люди иногда промышляют контрабандой наркотиков, и однажды прогнал злоумышленника, размахивая винтовкой. Джеффкоут рассказала собственную историю о стрельбе в школе и о страхе за дочерей. Участники задавали друг другу вопросы и обобщали услышанное, пока не согласились, что все поняли правильно.

«Эти истории меня потрясли, – поделилась со мной Джеффкоут. – Я ощутила себя наивной дурочкой, которая считает всех владельцев оружия разъяренными белыми парнями, бушующими на митингах протеста».

К концу выходных организаторам удалось достигнуть обеих целей: участники вели честные разговоры об оружии, не превращая дискуссию в перебранку, и научились показывать, что они слушают, задавать честные вопросы и стали достаточно восприимчивыми, чтобы раскрыть чувства, которые, если повезет, приведут ко взаимопониманию.

«Уик-энд выдался просто невероятным, – рассказывала мне Джеффкоут. – Я вышла в полной уверенности, что если нам удастся проделать это в крупных масштабах, то мы изменим мир!» Покидая Вашингтон, округ Колумбия, участники пообещали друг другу оставаться на связи. Организаторы создали закрытую группу в соцсети Facebook, чтобы дискуссия продолжалась. Назначили модераторов, которые направляли цифровой диалог, и пригласили еще более ста человек в онлайн-беседу. Новички не имели возможности овладеть соответствующими навыками, но организаторы надеялись, что те усвоят новые методы общения от модераторов и от участников, прошедших обучение в Музее журналистики.

Из этого ничего не вышло.

«По возвращении домой я вышел в интернет, и уже минут через сорок пять кто-то обозвал меня злодеем и нацистом», – посетовал Джон Годфри, бывший полицейский. Джеффкоут перемены показались еще более стремительными: «Я прилетела обратно, открыла Facebook, и все пошло наперекосяк».

Психоанализ любви

Почему разговор вдруг резко меняется? Почему порой кажется, что нам удалось по-настоящему сблизиться с другим человеком, а затем происходит некая перемена в наших отношениях, небольшой конфликт внезапно разрастается, и мы отдаляемся друг от друга?

В 1970-х годах подобными вопросами задалась группа молодых психологов-исследователей. Особенно их интересовало, как строят свои взаимоотношения в случае конфликтов супруги. До того времени в академических кругах браку уделялось на удивление мало внимания. Проблемами супружеских пар обычно «занимались пасторы и друзья семьи, – подметил профессор психологии Денверского университета Скотт Стэнли. – Брак не привлекал большого интереса ученых».

Молодые психологи из Университета Северной Каролины в Чапел-Хилле, из Техасского университета A&M, из Висконсинского университета, из Вашингтонского университета и более десятка других учебных заведений достигли совершеннолетия в условиях культурных сдвигов 1960-х годов, когда получили широкое распространение разводы, противозачаточные таблетки и гендерное равенство. Представления о браке (и о том, чего люди ожидают от своих супругов) менялись. Все это заставило исследователей задаться вопросом: почему одни пары счастливы в браке десятки лет, даже если общество вокруг меняется, в то время как иные, прежде жившие душа в душу, начинают ссориться и мучить друг друга?

У этой группы психологов никогда не было ни официального названия, ни списка участников, но некоторые называли их «любовными психоаналитиками». На раннем этапе своей деятельности они в основном записывали видеоинтервью. Мужей и жен приглашали в лабораторию и просили описать свой брак, сексуальную жизнь, разговоры и ссоры. Особенно исследователей интересовали споры. Супруги ссорились, ученые снимали их на видеокамеру. В течение нескольких лет удалось записать более тысячи перепалок.

Ранние исследования выявили интересные закономерности: многие пары довольно хорошо умели слушать друг друга и даже доказывали, что слушают. «Это минимальное условие для брака, – объяснил мне Стэнли. – Если вы не можете показать другому человеку, что слушаете, то, вероятно, вообще не поженитесь». Возможно, пары и не использовали прием петля понимания, но, то ли благодаря интуиции, то ли полученным советам, выяснили, как показывать, что хотят друг друга понять.

И все же количество разводов в Америке стремительно росло: в 1979 году более миллиона пар (втрое больше, чем десятью годами ранее) решили расторгнуть брак. Ученые задались вопросом: если пары так хорошо слышат друг друга и доказывают, что слышат, почему же они расстаются?

Исследователи начали изучать полученные данные. В итоге они сделали два открытия. Во-первых, ссорилась почти каждая пара, что неудивительно. Некоторые супруги ругались часто (около восьми процентов женатых американцев ссорятся по крайней мере раз в день), в то время как другие – лишь изредка. Но, независимо от частоты ссор, в той или иной степени конфликт присутствовал почти в каждом браке.

Второе открытие заключалось в том, что для одних пар конфликты и ссоры, по-видимому, проходили без последствий. Независимо от того, насколько часто эти супруги ругались, они утверждали, что по-прежнему довольны и браком, и выбором супруга, и не думали о разводе, не таили злобы. Их конфликты напоминали шторма, которые рассеиваются, оставляя после себя лишь ясное небо.

Однако в других парах все обстояло совершенно иначе. Для них даже мелкие конфликты часто становились разрушительными. Легкие ссоры превращались в ожесточенные баталии. Примирения были просто паузами в непрекращающихся войнах, обида и гнев вспыхивали от малейшей искры. Несчастливые пары признались, что часто думают о разводе, регулярно им угрожают друг другу, представляют, что скажут детям, когда это наконец случится.

Исследователи стали искать различия между счастливыми и несчастливыми парами. Особенно им хотелось выяснить, ссорятся ли две группы по-разному. Первая гипотеза заключалась в том, что они ругаются по разным причинам. Ученые подозревали, что несчастливые пары ссорятся из-за более серьезных проблем (денежных затруднений, утраты здоровья, употребления наркотиков и алкоголя), а счастливые – из-за пустяков (например, куда поехать в отпуск).

Однако гипотеза не подтвердилась. Счастливые и несчастливые пары, как правило, ссорились по схожим поводам. У обеих групп случались финансовые трудности, проблемы со здоровьем и пустяковые споры из-за отпуска.

Следующая гипотеза заключалась в том, что счастливые пары лучше решали свои разногласия. Вероятно, они быстрее шли на компромисс? Вероятно, им быстрее надоедало ссориться?

Опять неверно! Ни одна из групп не отличалась ни особой опытностью в разрешении конфликтов, ни склонностью к компромиссам. Более того, когда исследователи внимательно изучили счастливые пары, то обнаружили, что некоторые совсем не умеют решать проблемы. Они спорили и препирались, но так и не могли прийти ни к какому решению. И все же им нравилось жить в браке.

Другие пары ругались «правильно», прочли все книги по семейным отношениям, получили множество советов и все равно в итоге друг друга возненавидели. Хотя они все делали правильно, «все равно в конечном итоге развелись», – отметил Бенджамин Карни, соруководитель Лаборатории брака и близких отношений в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе.

Поэтому исследователи стали искать другие факторы, которые могли бы объяснить, что отличает счастливые пары от несчастливых. Выяснилось, что многие пары – как счастливые, так и несчастливые – упоминали о спорах из-за «контроля», когда их просили описать семейные ссоры. «Вечно он пытается меня контролировать, – заявила одна женщина ученым во время собеседования. – Пытается заманить в ловушку, заставить говорить то, чего я не хочу». Обычно именно из-за этого и начинались ссоры, объяснила она, «потому что я хочу принимать решения сама, а он хочет быть главным».

Озабоченность пар из-за контроля проявлялась и другими способами. Исследователи заметили, что многие разводы происходили после серьезных изменений в жизни, отчасти потому, что те вызывали чувство утраты контроля. Иногда это было связано с появлением детей или новой напряженной работой, из-за которой супругам становилось труднее контролировать свое время и тревогу. Или это могла быть болезнь – контроль над своим здоровьем – или серьезные потрясения вроде выхода на пенсию или поступления детей в колледж, из-за чего будущее кажется менее предсказуемым. В результате перемен люди чувствовали себя измученными, одинокими, встревоженными, словно больше не контролировали свое время, тело и разум.

Конечно, все мы стремимся к контролю. И, хотя успешность романтических отношений зависит от множества факторов, главное заключается в том, можем ли мы чувствовать, что хоть в какой-то степени контролируем свое счастье. Борьба за контроль в отношениях вполне естественна – без этого парам не сбалансировать свои потребности, желания, роли и обязанности. Исследователи просмотрели свои видеозаписи и поняли, что упустили из виду: во время ссор счастливые и несчастливые пары подходили к контролю совершенно по-разному.

Во время ссоры и те, и другие боролись за контроль над ситуацией. Иногда муж ограничивал темы, которые готов обсуждать («Я не собираюсь об этом говорить!»), или жена называла произвольные сроки для разговора («Даю тебе пять минут, и довольно!»).

Однако счастливые и несчастливые пары, как выяснили ученые, пытались установить контроль совершенно по-разному. Среди несчастливых пар стремление к контролю часто выражалось в попытке контролировать другого человека. «Сейчас же прекрати болтать!» – крикнул мужчина своей жене во время сеанса, записанного исследователями на пленку. Она завопила в ответ: «А ты поменьше работай, вспомни о детях и не срывай на нас зло, если день не задался!» Затем она начала подробно излагать свои требования, каждое из которых принимало форму попытки контролировать его поведение: «Ты должен возвращаться к ужину, перестать меня критиковать и хотя бы иногда спрашивать, как прошел мой день». В течение следующих сорока пяти минут оба пытались заставить друг друга следить за языком («Не говори со мной таким тоном!»), диктовать темы, которые разрешается обсуждать («Даже не начинай об этом»), и какие жесты можно использовать («Еще раз закатишь глаза, и я уйду»).

Через девять месяцев они развелись.

Среди счастливых пар стремление к контролю проявлялось совершенно иначе. Вместо того чтобы пытаться контролировать другого человека, счастливые пары, как правило, сосредотачивались на контроле над собой, над обстановкой и над самим конфликтом.

В частности, счастливые пары тратили много времени на то, чтобы сдерживать свои эмоции. Замечая, что в них нарастает гнев, они делали перерывы. Они упорно пытались успокоиться, практикуя глубокое дыхание, или записывая, что чувствуют, вместо того, чтобы об этом кричать, или прибегая к полезным привычкам – использовали я-утверждения; зачитывали список того, что им нравится друг в друге; воскрешали счастливые воспоминания – словом, все то, что делали в менее раздраженном состоянии. Как правило, они говорили медленнее, поэтому могли прервать себя на полуслове, если собирались сказать резкость. И чаще снимали напряженность, меняя тему разговора или отпуская шуточки. «Счастливые пары тормозят ссору, – объяснил Карни. – Они проявляют гораздо больше самоконтроля и самоанализа».

Счастливые пары также стремились контролировать обстановку. Вместо того чтобы начинать ссору в момент возникновения конфликта, они откладывали бурный разговор до тех пор, пока не окажутся в более спокойной обстановке. Если ссора возникала в два часа ночи – все устали, и ребенок кричит, – то счастливые пары, как правило, откладывали обсуждение до утра, когда восстановят силы, а ребенок будет вести себя тихо.

Наконец счастливые пары, по-видимому, больше стремятся не выходить за рамки конфликта. «Когда счастливые пары ругаются, обычно они стараются свести спор к минимуму, не позволяя ему перерасти в другие ссоры», – отметил Карни. Напротив, несчастливые пары позволяют одной распре вылиться в бесконечную череду конфликтов. Они начинают спор на тему: «Мы проводим праздники с моей семьей или с твоей?», и довольно скоро он переходит в «Ты страшная эгоистка, никогда не занимаешься стиркой, вот почему нам не хватает денег». (В семейной терапии это называется «валить все в одну кучу» – крайне деструктивный шаблон.)

Преимущество такого подхода (сосредоточить внимание на контроле над собой, над обстановкой и над границами конфликта) заключается в том, что он позволяет счастливым супругам контролировать ситуацию вместе. Они все еще ссорятся. Они все еще не приходят к согласию. Но в том, что касается контроля, они оказываются по одну сторону стола.

Различия в отношении к контролю – лишь один из факторов, способных объяснить, почему некоторые браки оказываются успешными, а другие нет. Если в напряженные моменты мы сосредоточимся на том, что можем контролировать вместе, вероятность возникновения конфликтов снижается. Если мы сосредотачиваемся на контроле над собой, над обстановкой и над самим конфликтом, то перепалка часто превращается в беседу, цель которой – добиться понимания, а не заработать очки или ранить противника. Конечно, контроль – не единственное, что имеет значение в конфликте, но если супруги не чувствуют, что в равной степени владеют ситуацией, ссору будет трудно закончить, и отношения зачахнут.

Это открытие применимо и в других сферах: во время любого конфликта – спора на рабочем месте, разногласий в интернете – стремиться к контролю вполне естественно. И порой это стремление подталкивает нас к желанию контролировать самую очевидную цель: человека, с которым мы спорим. Если мы сможем заставить его слушать, он непременно услышит, что мы говорим. Если мы сможем заставить его взглянуть на вещи с нашей точки зрения, он согласится, что мы правы. Увы, такой подход почти никогда не срабатывает. Попытки заставить человека выслушать или принять нашу сторону лишь разжигают страсти.

Гораздо продуктивнее обуздать свою тягу к контролю над другими и вместе искать способы снизить накал эмоций и свести конфликт к минимуму. Часто такое сотрудничество распространяется на дальнейший диалог, и вот уже мы заняты совместным поиском решения.

Поэтому зацикливание на понимании столь эффективно: если вы доказываете человеку, что слушаете, то по сути передаете ему долю контроля над разговором. То же самое и с принципом согласованности: если мы следуем примеру собеседника и вторим его эмоциональному или деловому настрою, то оба в равной степени влияем на то, как протекает диалог.

Едва «психоаналитики любви» это осознали – нужно не только доказать, что слушаешь собеседника, но и стремиться контролировать правильные факторы – и попутно сделали множество других открытий, то решили пересмотреть основы семейной терапии. Появились новые подходы, например, интегративная поведенческая терапия для пар, которая фокусируется на принятии недостатков партнера, а не на попытках их изменить. Методы «Психоанализа любви» начали использовать тысячи психотерапевтов. «Изначально семейные психотерапевты полагали, что главное – помочь парам решить их проблемы», – отметил Стэнли, исследователь из Денверского университета. Однако сегодня на консультациях супружеские пары обучают скорее навыкам общения.

«Многие конфликты решений не имеют, – пояснил Стэнли. – Но если люди чувствуют, что все под контролем, то иногда конфликт просто затухает. Вы высказали свое мнение, партнер вас услышал, вы находите, над чем поработать вместе, и проблема перестает казаться такой уж серьезной».

Обсуждение оружия переходит в онлайн

Когда Мелани Джеффкоут, Джон Годфри и другие активисты, выступающие за контроль над оружием и в защиту прав на владение им, вернулись домой и вышли в интернет, ситуация быстро накалилась. В закрытой группе в Facebook состояло около 150 человек, многие из них писали днем и ночью – пятнадцать тысяч постов за четыре недели. Большинство участников были новичками в группе и не посещали тренинг в Вашингтоне, округ Колумбия. Они не обучились ни одному из навыков общения и не получили шанса сблизиться в реальной жизни.

В Facebook возникали моменты подлинного взаимопонимания, но также происходило и много безобразия. «Даже не знаю, что более оскорбительно, ваши измышления или презрительный тон», – написал один участник другому. «У вас отлично получается пудрить детям мозги, вещая об опасностях свободы!» – парировал тот. Люди обзывали друг друга идиотами, нацистами и фашистами, при этом писали, что некоторые «слишком тупы, чтобы понять мои доводы, потому что в колледже наверняка слишком увлекались наркотиками и сексом, поскольку так и не научились думать».

Модераторы группы прошли специальную подготовку, чтобы служить «примерами любознательности, вежливости и умения слушать» и «устанавливать правила общения». Но в интернете, как обнаружили модераторы, эти подходы не всегда работают. Они пытались делать упор на различные техники слушания. Пытались научить людей общаться вежливо. Увы, онлайн это оказалось менее эффективно, чем при личной встрече в Вашингтоне.

Возникли все обычные проблемы сетевого общения: саркастические комментарии люди понимали буквально; невнятные фразы воспринимали как оскорбление, которого автор вовсе не имел в виду; посты, одним казавшиеся вполне невинными, другие расценивали как провокацию. И неизменно всплывала та же проблема, обнаруженная в результате исследования семейных отношений, которая сводила супругов с ума: в Facebook люди продолжали пытаться контролировать друг друга. Конечно, диалогу мешала не только борьба за контроль, но она сразу сводила общение на нет.

К примеру, некоторые участники онлайн-группы пытались диктовать, что другим говорить, какие мнения иметь, какие эмоции выражать: «Смехотворно заявлять, что вам страшно, потому что у соседа есть пистолет, – заявил один человек другому. – Вы все надумываете!»

Попытки контроля проявлялись и в более изощренной форме. Человек озвучивал проблему, а другой мигом предлагал решение или выдавал пространный монолог, который воспринимался автором поста как попытка контролировать направление и тон разговора. Иногда люди преуменьшали значение проблем: «Для меня в подобной ситуации нет ничего особенного», – ответил участник группы тому, кто пожаловался на напряженную учебную подготовку по стрельбе, и второй воспринял это как попытку контролировать, какие опасения обоснованны, а какие глупы.

Иногда люди сами не осознавали, что пытаются установить контроль. «Я наблюдаю, как одни и те же мужики постоянно публикуют посты с одной и той же муторной демагогией об оружии, и это по-настоящему обескураживает», – написала одна женщина. Она хотела выразить охватившее ее чувство безысходности, но это прозвучало как попытка ограничить, кому позволено говорить, а кому нет: «Меня больше интересует мнение женщин, – пояснила она, – а не мужчин». Порой, пытаясь контролировать ситуацию, мы и сами этого не осознаем. Мы думаем, что просто высказываем свое мнение или даем совет, и не понимаем, что другие воспримут это как попытку направить разговор в нужное нам русло.

«Все как с цепи сорвались», – отметил один из участников. Поэтому модераторы, как и специалисты по семейным отношениям, начали подводить людей к тому, чтобы объединить усилия по контролю.

Когда казалось, что вот-вот вспыхнет свара, модераторы рассылали сообщения, призывающие участников сосредоточиться на собственных потребностях и эмоциях, – вежливый способ попросить людей держать себя в руках. «Если чувствуете, что вас “накрывает”, сделайте глубокий вдох, – написал один из модераторов. – Если чувствуете, что вас заносит, сделайте шаг назад». Модераторы заставляли людей задумываться об обстановке, которую они сами создали с помощью использованных ими слов. Когда звучали ключевые фразы (полицейское государство, борцы за свободу, боевое оружие), они просили участников употреблять менее резкие формулировки (правовое государство, защитник права на владения оружием и тактические винтовки). Модераторы призывали участников контролировать границы конфликтов, придерживаясь одной темы зараз. «Позвольте напомнить, что наша цель вовсе не в том, чтобы набрать как можно больше очков, – написал модератор группе. – Не могли бы вы немного сбавить накал… Возможно, будет лучше, если все мы сделаем паузу».

И такой подход – побуждать людей контролировать себя, обстановку и границы конфликтов – подействовал. Разговоры выровнялись, стали более человечными. Люди меньше друг на друга нападали. «С тех пор как я присоединился к группе, мое отношение к оружию не изменилось, – написал один участник, – в отличие от моего подхода к обсуждению темы оружия. Я хочу сидеть и общаться с людьми, вести эти трудные разговоры».

Затем произошло нечто удивительное. Годфри, бывший полицейский, отправил Джеффкоут личное сообщение, потому что заметил, как часто на нее ополчаются в онлайн-чате. Ему хотелось помочь, и они разработали совместный план. На следующее утро Джеффкоут опубликовала пост в поддержку спорного вопроса: так называемого «закона красного флага», который позволяет полиции изымать огнестрельное оружие прямо на дому. Джеффкоут знала, что такой пост вызовет гневные отклики.

Годфри был наготове и сразу разместил первый комментарий. Как офицер полиции и защитник права на владение оружием он часто жалел, что не может отобрать пистолет у того, кто опасен для себя или для окружающих. Затем он написал, что надеется услышать об опыте других людей именно по этому отдельному аспекту. Годфри постарался повлиять на условия обсуждения и обозначить границы конфликта. Люди начали делиться историями о том, как забирали оружие у их родственников или у них самих. Вместо того чтобы отстаивать свою позицию, Джеффкоут воспользовалась приемом петля понимания, публикуя ответы, обобщающие то, что говорят другие. Вскоре десятки людей делились своими историями, признавая, насколько этот вопрос сложен и неоднозначен. «Зачастую люди не представляют, как нужно слушать, – объяснила мне Бритни Уокер Петтигрю, модератор. – Они думают, что слушать – значит дискутировать, поэтому ни в коем случае не стоит позволять другому человеку высказать дельное замечание. Но слушать – значит позволить другому поделиться своей историей, и затем, даже если вы с ним не согласны, попытаться понять, почему он так чувствует».

Пока происходили эти обсуждения, другая активистка борьбы с оружием, состоявшая в закрытой группе в Facebook, Хелен Коэн Бладман из Брин-Мора, штат Пенсильвания, отправилась на местное совещание по планированию предстоящего в ее городе марша протеста против оружия. Когда она вошла, волонтеры делали плакаты с надписью: «Национальная стрелковая ассоциация – это ЗЛО». Бладман расстроилась. «Всего пару месяцев назад я понесла бы этот плакат, – сказала она мне. – Однако в Национальной стрелковой ассоциации состоят люди вроде Джона Годфри, а он хороший человек. Мы не вправе называть его злом».

Обычно конфликты не разрешаются быстро. «Трудно усвоить точку зрения другого человека всего за один разговор, – пояснила Шейла Хин. – На это нужно время, и нам приходится возвращаться к разговору вновь и вновь, пока не услышим каждого». Этот циклический процесс легко сходит с рельсов, если мы чувствуем себя незащищенными или если нам кажется, что другие люди не слушают или пытаются указывать, что нам говорить. В результате выплескиваются обида и гнев, копится негодование, конфликт набирает обороты. Но если найти, что мы можем контролировать вместе, дальнейший путь становится легче.

* * *

Эксперимент по созданию конструктивного разговора об оружии завершился примерно через шесть недель после начала, как и планировалось, когда организаторы закрыли группу в Facebook. Результаты получились неоднозначными: не все смогли преодолеть враждебность. Не все смогли наладить контакт. Некоторых удалили модераторы, другие сами отказались от участия. «Я начинаю терять к группе интерес, – написал один из таких несколько недель назад. – Никто не намерен менять свое мнение. Либо вы верите в самое основное право человека – защищать себя, семью, общество и страну – либо его отрицаете… Лично я твердо стою на своем, да и вы, вероятно, тоже… Полагаю, в итоге мы встретимся возле урны для голосования». Даже те, кто видел в дискуссии смысл, иногда испытывали к оппонентам противоречивые чувства. «Был там один парень, о котором я не желаю слышать до конца своей жизни!» – призналась мне Джеффкоут.

Но были также и люди, между которыми сложились хорошие отношения, несмотря на огромные различия. Их этот опыт очень обогатил. «Я использую полученные навыки в других сферах жизни, – написал один участник, когда организаторы провели опрос через полгода после окончания проекта. – Я проявляю больше терпения, разговаривая с людьми, которые придерживаются других взглядов. Раньше я относился нетерпимо к людям с крайними позициями, [но] теперь могу вести с ними беседы и слушать их, одновременно донося свою мысль», – добавил другой.

Джона Годфри проект буквально преобразил. Он признался мне, что все еще владеет десятками экземпляров оружия и дважды голосовал за Дональда Трампа отчасти потому, что верит: Трамп защитит Вторую поправку. До участия в эксперименте Годфри обычно относил протестующих против оружия к той же категории, что и коммунистов или даже веганов: к людям, которые не понимают, как устроен реальный мир.

Кое-что он все же переосмыслил. После окончания проекта у него вошло в привычку звонить Джеффкоут каждые пару месяцев, просто чтобы разузнать свежие новости и услышать ее мнение о том, что происходит.

«Жизнь штука сложная, – заметил Годфри. – И если хочешь в ней разобраться, то без друзей, которые на тебя не похожи, не обойтись».