Виртуозы общения. Секрет успешного взаимодействия с людьми

Если бы вы спросили сотрудников Netflix, когда в компании начались проблемы, многие назвали бы один февральский день 2018 года. Рекламный отдел Netflix – около тридцати человек – собрался в конференц-зале в штаб-квартире фирмы в Лос-Анджелесе. На тот момент компания уверенно шла к самому успешному году в своей истории: выручка составляла более 15 миллиардов долларов, число подписчиков приблизилось к 124 миллионам. Все пришли на еженедельную встречу персонала, люди общались и ждали, когда их начальник, директор по коммуникациям Джонатан Фридланд, выступит с речью.

Фридланд начал с рассказа о том, что Netflix недавно выпустила комедийное шоу под названием «Том Сегура: Постыдный». Большинство присутствующих никогда не слышали об этой программе, впрочем, как и многие зрители. В любом случае на Netflix идут десятки тысяч шоу, в год подписчики проводят на платформе около 70 миллиардов часов. Это комедийное шоу, как и многие другие, скорее всего, появится и исчезнет. Фридланд упомянул программу потому, что в ней комик вел себя необычайно оскорбительно: ностальгировал по тем временам, когда мог использовать слова вроде «дебил», высмеивал людей с синдромом Дауна, жаловался, что больше нельзя говорить «коротышка».

Несколько групп по защите прав инвалидов уже выступили с возражениями, и компании следовало подготовиться к критике. Фридланд подчеркнул, что к жалобам нужно отнестись серьезно. Все должны понимать, насколько обидно звучит слово «дебил». По мнению Фридланда, услышать это – «удар под дых» для родителей ребенка с нарушением интеллекта. Затем, чтобы донести свою точку зрения, он предложил аналогию: это все равно, «как если бы афроамериканец услышал» – и тут он произнес слово на букву «н».

Разговоры смолкли. Настроение мгновенно изменилось.

Неужели он действительно так сказал?!

Казалось, Фридланд ничего не заметил. Он перешел к другим темам. Когда совещание закончилось, сотрудники вернулись на свои рабочие места. Одни не придали инциденту особого значения. Вторые рассказали о произошедшем коллегам, те, в свою очередь, рассказали третьим, которые рассказали четвертым. Двое сотрудников заявили Фридланду, что использование подобного слова совершенно недопустимо, тем более в устах менеджера высшего звена компании. Фридланд кивнул, еще раз извинился и уведомил о произошедшем отдел кадров.

«И вот тогда, – сообщил мне один из сотрудников, – началась гражданская война».

* * *

Netflix основал в 1997 году Рид Хастингс, предприниматель с необычным подходом к бизнесу: чем меньше правил, тем лучше. Хастингс считал, что всюду сующие свой нос менеджеры только мешают компаниям; бюрократия – путь к краху. В итоге он увековечил свои убеждения в презентации из ста двадцати пяти слайдов, которой снабдил всех сотрудников и сделал обязательной к прочтению для новых работников. Затем «Корпоративный манифест Netflix» выложили в открытый доступ, и его скачали миллионы раз.

Манифест Netflix гласил: «Мы стремимся к совершенству», и взамен предоставлял сотрудникам необычайную свободу. Они могли брать отпуск столько раз, сколько захотят, работать в те дни и часы, когда им хочется, делать практически любые покупки – билет на самолет первого класса, новый компьютер, миллионы долларов на приобретение фильма – без предварительного разрешения, при условии, что смогут обосновать свой выбор.

В то время как в большинстве фирм считалось предательством устраиваться на работу к конкурентам, в Netflix сотрудников поощряли подавать заявления в другие фирмы – и, если им предлагали более высокую зарплату, Netflix либо поднимала им оклад, либо советовала уйти. Компанию ожидало «невероятное количество важной работы», как говорилось в корпоративном манифесте, и для достижения цели сотрудникам давалось разрешение практически на все, что угодно, при условии, что это увеличит прибыль или даст новые идеи.

Сотрудников, которые не могли постоянно демонстрировать высокие результаты, предупреждали, что просто «за хорошую работу выплачивается щедрое выходное пособие». И всякий раз, когда кого-нибудь увольняли (что случалось часто), команде этого человека, или отделу, а иногда и всей компании отправлялась служебная записка, объясняющая, почему его уволили. Нежелательные рабочие привычки уходящего сотрудника, его сомнительные решения и ошибки – буквально все подробно описывали для тех, кто остался. Один из нынешних сотрудников компании сказал мне: «На второй день своей работы в Netflix я получил электронное письмо “Почему уволили Джима” и испугался. Уж слишком оно было откровенным». И стал гадать: не совершил ли я ошибку, придя сюда? Не попал ли я в змеиное логово? «В конце концов я понял, что на самом деле получать подобные письма полезно, ведь из них можно узнать, чего ждет от тебя компания. Все сразу проясняется».

По мере расширения компании росли и проблемы. В 2011 году Хастингс без долгих обсуждений объявил, что намерен разделить фирму на две: одна компания будет отправлять DVD-диски по почте, другая – предоставлять услуги онлайн-трансляции. Объявление приняли плохо. Акции упали на семьдесят процентов, и Хастингс был вынужден отступить.

Позже руководство компании обвинило в этой оплошности и разразившемся кризисе самих работников. Управленческому персоналу следовало сказать Хастингсу, что они с ним не согласны, и дать ему более решительный отпор. Вообще-то всем сотрудникам следовало более агрессивно оспаривать решения друг друга. В корпоративный манифест внесли соответствующие поправки, тем самым подчеркнув, что «молчаливое несогласие неприемлемо». Хастингс пошел дальше и заявил работникам: «Если вы не согласны с идеей и не выражаете несогласие, то поступаете нелояльно по отношению к Netflix», и велел им «поощрять инакомыслие» среди своих коллег. Вскоре на совещаниях люди принялись разносить предложения друг друга в пух и прах. Команды устраивали «обеды с обратной связью», где каждый сотрудник обходил стол, озвучивая, что ему нравится, и пять-шесть вещей, которые не нравятся, о каждом из коллег.

Одних такая атмосфера воодушевляла. «Вся тревога, которую обычно испытываешь, пытаясь выяснить, что думает твой начальник и что думает его начальник, а ты гадаешь, что на самом деле происходит, исчезла без следа», – поделился со мной один сотрудник. Другим столь радикальная откровенность казалась жестокой. «Люди превратились в дикарей, – вспоминал другой сотрудник, Паркер Санчес. – Иногда я плакал по целому часу».

Зато такая корпоративная культура давала важное преимущество – возможность легко обсуждать практически все. «Ничто не остается без внимания, – объяснил мне управленец высшего звена. – Думаете, ваш босс совершает ошибку? Скажите! Не нравится, как человек проводит совещания? Скажите! Скорее вас ждет повышение, чем наказание». Сотрудники регулярно отправляли Хастингсу электронные письма с осуждением его действий или слов на совещаниях, открыто критиковали его на внутренних досках объявлений, «и Рид публично их благодарил», – вспоминал управленец. «Прежде мне не доводилось работать в подобной обстановке. Это потрясающе!» И, как выяснилось, эффективно. Цены на акции Netflix восстановились, с каждым годом компания росла. Необычная корпоративная культура позволяла нанимать лучших в мире инженеров-программистов, телевизионных продюсеров, технических руководителей и режиссеров. Она быстро стала одной из самых уважаемых и успешных фирм и в Кремниевой долине, и в Голливуде.

Журнал Fortune назвал Хастингса бизнесменом года.

Затем состоялось собрание, на котором Джонатан Фридланд произнес слово на букву «н».

Почему разговоры об идентичности так важны

За последние лет пять на волне сообщений о расизме и сексизме во многих компаниях, обвинений в сексуальных домогательствах внутри организаций и роста общественных движений, выступающих за равенство и инклюзивность, вновь стало уделяться внимание тому, чтобы достичь большей справедливости на рабочем месте. Тысячи фирм наняли «инклюзивных инструкторов» или приобрели учебные программы по вопросам разнообразия, равенства и инклюзивности в надежде стимулировать содержательные, давно назревшие разговоры о том, как бороться с расизмом, сексизмом и другими предрассудками. Сегодня почти в каждой компании из списка Fortune 1000 есть по крайней мере один руководитель высшего ранга, ответственный за устранение предубеждений и структурного неравенства, которые ущемляют права сотрудников и клиентов.

Эти программы необходимы для устранения реальных проблем, для напоминания о том, что существует несправедливость, мешающая людям получить работу, которую они хотят, заработную плату, которой они заслуживают, или уважение, которого они достойны, просто из-за цвета кожи, страны происхождения или другого аспекта их личности, влияющего на карьеру.

Впрочем, многие из этих программ, исполненных благих намерений, оказались не особо эффективными. Команда ученых из Принстона, Колумбии и Еврейского университета изучила более четырехсот исследований, посвященных разработке способов уменьшения предрассудков, и обнаружила, что в семидесяти шести процентах случаев их долгосрочное влияние «остается неясным». Статья в журнале Harvard Business Review за 2021 год о восьмидесяти тысячах человек, прошедших тренинги по неосознанной предвзятости, свидетельствует, что «обучение не изменило предвзятого поведения». Другое исследование собранных за тридцать лет данных показало, что «положительные эффекты обучения разнообразию редко длятся дольше одного-двух дней, и… способны спровоцировать предвзятость или вызвать негативную реакцию». Четвертое исследование выявило, что после тренинга по неосознанной предвзятости «вероятность того, что чернокожие мужчины и женщины поднимутся по карьерной лестнице, часто снижалась», поскольку тренинги делали расовые и гендерные стереотипы более явными. Как отмечено в исследовании, опубликованном в журнале Annual Review of Psychology за 2021 год, хотя «по многим показателям изучение проектов, направленных на уменьшение предрассудков, процветает», авторы «пришли к выводу, что с точки зрения теории и практики многие исследовательские усилия ошибочны, если их цель – предоставить действенные, надежные, основанные на фактических данных принципы по уменьшению предрассудков во всем мире».

Это ни в коем случае не означает, что следует отказаться от усилий по устранению неравенства или искоренению предрассудков. Это не означает, что сокращение предвзятости и структурной несправедливости невозможно. Как мы увидели в случае со стереотипной угрозой, существуют реальные идеи, которые могут помочь исторически отчужденным людям добиться успеха. Есть меры воздействия (вспомним футбольный проект в Каракоше, Ирак), позволяющие преодолеть разногласия.

Между тем точно определить, как противостоять неравенству и предрассудкам, гораздо сложнее, чем нанять консультанта по вопросам многообразия и инклюзивности или отправить работников на учебный тренинг. И сложности усугубляются тем, что для многих людей разговор «Кто мы?» сопряжен с реальными рисками. Хотя все мы, надеюсь, считаем использование расистских выражений неприемлемым, порой трудно понять, что выходит за рамки дозволенного. Насколько подробно мы можем расспрашивать коллегу о прошлом, о жизни вне работы, убеждениях, идентичностях, не рискуя переступить черту? Как перестать волноваться, что мы скажем что-нибудь не то или зададим наивный вопрос, который разрушит дружбу или карьеру?

Конечно, в разговорах «Кто мы?» можно обсуждать не только проблемы расы, этнической принадлежности и пола. Многие из самых трудных бесед трудны именно потому, что затрагивают нашу социальную идентичность. Когда мы указываем на ошибки неэффективного сотрудника, критикуем супруга или супругу, жалуемся начальнику, что он не дает нам желаемого, это легко воспринять как осуждение, удар по самолюбию, сомнение в их способностях и здравомыслии или посягательство на чувство идентичности.

Как же научиться говорить о том, кто мы, при обсуждении деликатных тем? Как подтолкнуть людей к обсуждению различий таким образом, чтобы это нас сближало, а не разъединяло? Как вести жизненно важный разговор в условиях, где поднятые темы могут казаться опасными?

* * *

Всего через пару дней после того, как Фридланд употребил слово на букву «н», об инциденте услышал чуть ли не каждый из пяти с половиной тысяч сотрудников Netflix, и у большинства сложилось твердое мнение о том, что произойдет дальше.

Отдел кадров начал расследование. Фридланд принес извинения участникам совещания, всей своей команде, а затем и другим подразделениям компании. Он съездил на встречу с высшим руководством, где объяснил, что произошло и какие уроки он извлек. Он поговорил с сотрудниками отдела кадров, чтобы выразить раскаяние, но рассказывая об инциденте, вновь произнес слово на букву «н». Вскоре все узнали и об этом…

Участники сообщества Netflix принялись размещать гневные послания на внутренних форумах, утверждая, что на протяжении многих лет компания игнорирует расовую напряженность. Критики этих постов отвечали, что проблема не в расизме, а скорее в чрезмерной чувствительности сотрудников, которые не вписываются в жесткую корпоративную культуру Netflix. Новые опросы работников показали, что во время раздачи повышений цветные сотрудники Netflix чувствуют себя отверженными и обездоленными. Другие, придерживаясь принципа «молчаливое несогласие неприемлемо», утверждали, что эти люди не продвигаются по службе не из-за предубеждений, а потому, что работают недостаточно усердно.

Между двумя крайностями нашлось много сотрудников, которые признавали, что поступок Фридланда оскорбительный и неподобающий, однако считали, что его следует простить. «Джонатан свалял дурака, признал это, извинился и хочет загладить вину, – сказал мне высокопоставленный руководитель. – Так и нужно. Мы и должны ошибаться, давать и принимать критику, извлекать уроки и двигаться дальше. Но некоторые так просто не успокоятся».

Ситуацию еще больше осложняло, что все топ-менеджеры Netflix – белые, и почти все – мужчины. «Знаете, если руководитель отдела коммуникаций может безнаказанно использовать слово на букву “н”, то практически весь чернокожий персонал должен чувствовать себя гражданами второго сорта! – заявил мне один сотрудник. – Полагаю, наступил переломный момент: некоторые думали, что работают в идеальной компании, хотя на самом деле “культивация инакомыслия” тут просто бессильна».

Жаркие споры не утихали. Наконец, через несколько месяцев после инцидента, Хастингс сообщил Фридланду, что ему придется уйти. Затем он разослал электронное письмо «Почему уволен Джонатан» всем сотрудникам компании, объяснив, что «использование Фридландом на работе слова на букву “н” по крайней мере в двух случаях продемонстрировало неприемлемо низкую расовую осведомленность и восприимчивость… Нет способов нейтрализовать эмоции и историю, стоящую за этим словом, каким бы ни был контекст». Хастингс выразил сожаление, что не отреагировал сразу[10].

Этот шаг вызвал одобрение одних сотрудников и возмутил других. В итоге возникла полная неразбериха: Netflix гордилась корпоративной культурой, которая позволяла сотрудникам говорить друг другу практически все, что угодно. Расовые оскорбления, очевидно, находились за гранью. Но как быть, если вы обсуждаете шоу, допускающее оскорбления на расовой почве? Можно ли упоминать, что говорит персонаж, если ваша цель – выяснить, что уместно, а что нет? Netflix выпустил популярное комедийное шоу под названием «Негр из частной школы». Можно ли произносить его на собраниях? Что запрещено, а что разрешено? «Ситуация сложилась довольно запутанная, – поделился со мной один руководитель. – И электронное письмо Рида не внесло ни малейшей ясности, хотя по идее в этом и смысл подобных рассылок».

Годом ранее Netflix добавила в свой корпоративный манифест раздел «Инклюзивность», призвав сотрудников «интересоваться тем, как разное происхождение влияет на нас на работе, а не притворяться, что этого не происходит», и «признать свои предубеждения и работать над тем, чтобы их преодолеть». Компания подталкивала сотрудников обсуждать предрассудки и «вмешиваться, если кто-то подвергается отчуждению». Всеобщее мнение сводилось к тому, что по этим стандартам дела у компании идут неважно. И тогда Netflix наняла новых руководителей, в том числе женщину по имени Верна Майерс, для управления новым подразделением по вопросам равенства и многообразия. Цель заключалась в том, чтобы способствовать диалогу, противостоять предубеждениям и сделать Netflix ярким примером инклюзивности.

Но как обсуждать наиболее деликатные темы, где неверно сформулированный вопрос или неуклюжее замечание могут вызвать гнев или обиду, да еще в корпорации, где ожесточенные дебаты и резкие разногласия считаются нормой?

Почему некоторые разговоры так трудны

В 2019 году два исследователя из Колумбийского университета и Калифорнийского университета в Беркли попросили более 1500 человек описать свои самые трудные разговоры за прошедшую неделю.

Они задались целью выяснить, почему некоторые темы – такие как раса, пол и этническая принадлежность – очень трудны для обсуждения. Чтобы взглянуть на проблему в более широкой перспективе, исследователи набрали людей из всех слоев общества. Их возраст варьировался от восемнадцати до семидесяти трех лет, одни были богаты, другие бедны. Их нашли через онлайн-объявления, поэтому отчасти выборка отличалась тем же разнообразием, какое можно встретить в штате крупной компании.

Ученые задали каждому несколько вопросов: Участвовали ли вы недавно в дискуссии, где чувствовали себя лишним? Участвовали ли вы в разговоре, где собеседник высказывал предвзятые убеждения? Вы слышали, как кто-нибудь шутил о «таких людях, как вы», передразнивал вашу манеру речи или предполагал, что вы с кем-то дружите лишь из-за того, что вы одной национальности или пола?

Из ответов участников сразу стало ясно, что часть недавних бесед протекала непросто из-за тем, которые обсуждались, – они говорили о таких предметах, как политика или религия, где определенная степень напряженности является нормой. Многие дискуссии начинались относительно безобидно – скажем, разговоры о спорте, работе или о том, что показывают по телевизору, – пока кто-нибудь не говорил такое, что смущало или задевало других.

Именно эти неприятные моменты ученые и хотели исследовать. Что было сказано и как, что вызвало у другого человека обиду или гнев? Что побудило слушателя замкнуться, занять оборонительную позицию, захотеть дать отпор?

Исследователи Майкл Слепян и Дрю Джейкоби-Сенгор обнаружили, что существует множество факторов, которые могут испортить разговор. Кто-нибудь скажет что-то оскорбительное, глупое или жестокое. Кто-нибудь случайно или намеренно оттолкнет собеседника. Но был и определенный тип поведения, который неизменно обижал или огорчал людей: если выступающий норовил причислить слушателя к какой-нибудь группе против его воли, дискуссия вероятнее всего заходила в тупик.

Иногда говорящие причисляли слушателей к группе, которая им не нравилась («Вы богаты, поэтому знаете, что большинство богатых людей – снобы»), и слушатель обижался из-за намека на то, что он сноб. Иногда говорящий отказывал человеку в причастности к группе, которую тот уважал («Вы не учились на юридическом факультете, поэтому не понимаете, как на самом деле работает закон»), и слушателя оскорбляло обвинение в невежестве.

Порой, когда говорящие делали косвенные заявления: «Вы хороший республиканец, но большинство из них заботятся лишь о себе» или «Вы поступили в колледж, потому что умны, но некоторых людей вроде вас берут лишь благодаря позитивной дискриминации». Подчас человек, делающий подобное заявление, понятия не имел, что оно звучит оскорбительно: «Поскольку вы бездетны, то, вероятно, даже не представляете, что чувствует родитель, видя, как с ребенком обращаются подобным образом». Независимо от формулировки результат был соответствующим: гнев и отчуждение, прерванный разговор.

Подобные комментарии вызывали раздражение, потому что слушателей причисляли к группе (богатые снобы, эгоистичные республиканцы, недостойные студенты колледжа), с которой они себя не отождествляли. Или им отказывали в принадлежности в группе (люди, не понимающие, как работает закон, люди, сочувствующие детям), к которой, по их мнению, они относятся по праву. В результате оскорбленный слушатель занимал оборонительную позицию, поскольку его самоощущение – его идентичность – подверглась нападению.

В психологии подобное явление называется угроза идентичности, и оно крайне пагубно влияет на общение. «Если кто-нибудь говорит, что вы не принадлежите к данной группе, или помещает вас в группу, которая вам не нравится, это может причинить огромный психологический дискомфорт», – объяснил мне Слепян. Как показали исследования, когда человек сталкивается с угрозами идентичности, у него повышается кровяное давление, организм переполняют гормоны стресса, и он стремится убежать или дать отпор.

Угрозы идентичности – одна из причин, по которой разговоры «Кто мы?» бывают очень трудными. Когда сотрудники Netflix обвиняли коллег в «чрезмерной чувствительности» или «несоответствии корпоративной этике Netflix», тем казалось, что их насильно помещают в группу, которую они ненавидят (всем недовольные жалобщики), или исключают из группы (тех, кто настроен преуспеть в Netflix), к которой хотят принадлежать все. И вторые отвечали, что комментарии критиков вызваны их привилегированным положением и сами по себе служат свидетельством расовой нечувствительности, а первым казалось, что их причислили к расистам и фанатикам, и они тоже бросались защищаться.

Конечно, с угрозой идентичности люди сталкиваются не только на рабочем месте. Это может произойти где угодно: на вечеринке, в баре, при разговоре с незнакомцем в ожидании автобуса. Как выяснили Слепян и Джейкоби-Сенгор, такое вовсе не редкость. Из более чем 1500 человек, принявших участие в исследовании, за последнюю неделю угрозе идентичности не подвергался лишь один процент. «В среднем участники сталкивались с 11,38 угроз идентичности, – написали они в статье для журнала Social Psychology and Personality Science за 2021 год. – В сорока процентах наблюдений люди чувствовали угрозу одной идентичности, а в шестидесяти процентах подвергались угрозе несколько их идентичностей».

Участники исследования сообщили, что сталкиваются с угрозами идентичности из-за того, где живут, где работают, на ком женаты, с кем встречаются, где родились, как разговаривают, сколько зарабатывают и по десяткам других причин. Если они были богатыми, белыми или гетеросексуальными (или имели социальное преимущество по любым другим причинам), это их не защищало. А если были бедными, черными или принадлежали к иным меньшинствам, то сталкивались с угрозами идентичности буквально каждый день.

Всем нам доводилось испытывать болезненный укол, когда возникала угроза нашей идентичности, или говорить что-нибудь бестактное, хотя мы вовсе не желали никого оскорбить. Даже намек на угрозу идентичности часто заставляет людей избегать разговоров «Кто мы?». В исследовании, проведенном в 2021 году, семьдесят процентов участников заявили, что видят реальные риски в обсуждении вопросов расы даже с друзьями. «Чернокожие беспокоятся, что их белые друзья скажут что-нибудь расистское, пусть и неумышленно, и это повредит их дружбе, – пояснила Киара Санчес, руководившая исследованием. – Белые тоже беспокоятся, что случайно скажут что-нибудь предвзятое. В итоге обе стороны ужасно нервничают».

Если мы хотим сделать мир более инклюзивным и справедливым, то разговор «Кто мы?» имеет решающее значение. «Теоретически проблему расизма можно решить с помощью правильной информации, инвестиций и стратегий, – пишет гарвардский социальный психолог Роберт Ливингстон в своей книге «Разговор». – Мы должны начать разговаривать друг с другом, особенно с теми, кто находится за пределами нашего круга общения. Ситуация не изменится до тех пор, пока мы не начнем вести честные и компетентные беседы о расе и не решим что-то с этим сделать вместе».

Если мы надеемся изменить общество, то разговоры о том, кто мы – и какими хотим быть – необходимы.

* * *

Обсуждения расовых вопросов – одни из самых сложных дискуссий, и поэтому для исследователей они послужили полезными моделями для изучения взаимоотношений, возникающих во время трудных диалогов. Например, в 2020 году, пытаясь выяснить, как вести более честные и открытые разговоры о расе и этнической принадлежности, группа ученых отобрала более ста пар близких друзей и велела им обменяться опытом в вопросах расы и расизма, лицом к лицу. Исследователи хотели выяснить, можно ли что-нибудь предпринять до начала дискуссии, чтобы облегчить разговор о сложных вещах.

В каждой паре один был чернокожим, другой – белым. И никого из них не предупреждали о том, что им придется обсуждать расовые вопросы.

В начале эксперимента некоторым парам дали общие инструкции, назначив их в контрольную группу. Этим участникам велели обсудить «недавние события или пережитый опыт, связанный с вашей расовой или этнической принадлежностью». Чернокожим предложили начать первыми и рассказать «историю, которой вы раньше не делились с этим другом». Предполагалось, что беседа продлится минут десять.

Вторую группу участников (экспериментальную) подготовили иначе. Им также предложили «обсудить недавние события или пережитый опыт, связанный с вашей расовой или этнической принадлежностью». Но предварительно участники группы прошли краткий тренинг: «Мы хотим потратить несколько минут на то, чтобы поделиться тем, что узнали [о] разговорах о расе с друзьями из разных расовых групп, – объяснили этим участникам. – Порой говорить о расе кажется нормальным, а иногда поначалу возникает неловкость. И это вполне обоснованно, ведь у людей разный опыт. Как бы вы себя ни чувствовали, это нормально». Затем участников попросили кратко записать «преимущества, которые, по вашему мнению, можно получить от разговоров о расе с друзьями, принадлежащими к разным расовым группам». Их спросили: «Что вам с другом может помешать воспользоваться этими преимуществами?» Наконец, им велели описать, что они могли бы «сделать, чтобы преодолеть препятствия и получить преимущества».

Вся подготовка (признайте, что обсуждение может быть неловким; подумайте о том, какие препятствия могут возникнуть, и набросайте план их преодоления) заняла буквально несколько минут, и это произошло до того, как участники встретились лицом к лицу. Исследователи никого не учили, как надо разговаривать, и не объявляли какие-либо темы запретными. Они не напоминали людям о необходимости относиться друг к другу уважительно или вежливо и не объясняли, как избежать угроз идентичности. Участников не просили делиться ответами на вопросы, предваряющие разговор. Они могли записать пару идей и отложить их в сторону, если пожелают.

Как подозревали исследователи, простое признание самому себе, что разговор о расе или этнической принадлежности может быть неприятным, способно облегчить дискомфорт. И если поощрить людей задуматься о структуре беседы (об их надеждах, о том, какие трения могут возникнуть и как с ними справиться), то препятствия станут менее вероятными или пугающими.

Иными словами, исследователи выдвинули гипотезу, что побуждение участников задуматься о том, как будет развиваться предстоящий разговор, может ослабить угрозы идентичности.

Последующие разговоры протекали более-менее сходно в обеих группах, но некоторые пары из контрольной группы (те, кто не прошел специальную подготовку) испытывали трудности. Они долго не решались перейти к делу, сворачивали на более безопасные темы, такие как учеба или спорт. У одной пары разговор получился настолько неловким, что, несмотря на крепкую дружбу, они попрощались уже через три минуты.

Зато в экспериментальной группе беседы проходили лучше. Некоторые друзья разговаривали подолгу. Они углублялись в тему, задавали друг другу вопросы, обсуждали свой опыт. Они разбирали, как воспринимают расу и расистский настрой, описывали болезненные или значимые эпизоды из собственной жизни, а не банальные обобщения. В целом все беседы прошли хорошо, но в экспериментальной группе возникали моменты подлинной близости. Один чернокожий мужчина рассказал своему белому другу, каково ему пришлось, когда продавец таскался за ним по торговому залу след в след. «Я чувствовал, как владелец магазина смотрит, как наблюдает за мной и за всем, к чему я прикасаюсь», – посетовал чернокожий мужчина. Оба участника были друзьями по колледжу, но никогда не обсуждали расовые вопросы вдвоем. «Знаешь, в Америке мне никогда не удается забыть, что я – чернокожий», – вздохнул он. Участник описал ситуацию, которая в иной обстановке непременно создала бы угрозу идентичности. Его белый друг, вероятно, усомнился бы в том, что дело в расизме («Может, у поведения продавца есть другие причины?»), или преуменьшил опасения своего партнера («Зато твои друзья не расисты»). Ошибочно пытаясь утешить чернокожего друга, он, вероятно, преуменьшил бы его переживание, намекнув, что тот чрезмерно чувствителен или тревожится напрасно. В ответ чернокожий участник мог предположить, что белый друг не желает замечать расизм, ослеплен привилегиями белых и невольно поддерживает идею расового превосходства. Тем самым оба могли угрожать идентичности друг друга, даже не имея такого намерения.

Вместо этого, когда чернокожий участник умолк, его белый друг, хотя и чувствовал себя очень неловко, начал с признания и подтверждения того, что услышал. «Да любой из наших друзей выглядит куда более подозрительным, чем ты! – воскликнул он. – Мысль о том, чтобы тебя… – он расстроенно замолчал. – Хотя компания наших друзей многорасовая, мне теперь кажется, что мы говорим об этом слишком мало». Белый участник не преуменьшал эмоций своего друга и не ставил под сомнение подробности инцидента, не предлагал готовых решений. Он просто принял к сердцу сказанное другом.

«Я это ценю», – ответил чернокожий друг. И добавил, что чувствует напряженность из-за того, что он черный в окружении преимущественно белых, хотя «рядом с вами, ребята, мне всегда хорошо. Такое чувство, что я могу забыть о внешнем расовом давлении и просто тусоваться».

Во время этой и других бесед почти не возникало драматических моментов, больших откровений или пылких признаний. Но исследователи так и задумывали: подобные разговоры заслуживают внимания именно потому, что кажутся совершенно нормальными. Просто двое друзей обсуждают сложную тему, а не избегают ее.

Обработав полученные данные, исследователи обнаружили, что после таких бесед друзья часто сближались и обсуждать расовые вопросы им становилось комфортнее. Чернокожие участники, особенно прошедшие специальную подготовку, отметили, что теперь могут быть более искренними со своими белыми друзьями. Как сообщила мне одна из ученых, Киара Санчес из Дартмута, результаты появились «потому, что в этих разговорах присутствовало много поддержки: “Наверное, это больно”, “Мне жаль, что с тобой это случилось”, “Ужасно, что тебя подвергли дискриминации”. Иногда очень важно просто признать переживания другого человека».

Отсюда можно извлечь много уроков для трудных разговоров любого типа, даже не связанных с нашей идентичностью. Первый заключается в том, что подготовка к разговору до его начала (думать чуть больше, прежде чем открыть рот) может иметь огромные последствия. Предвидеть препятствия, планировать, что делать, если они возникнут, обдумывать, что вы хотите сказать, принимать во внимание то, что важно для других, – перед любым сложным разговором поразмыслите немного о том, чего ожидаете, что может пойти неправильно и как отреагировать, если это произойдет.

Второй урок такой: если мы нервничаем из-за разговора, это вовсе не значит, что его следует избегать. Если нужно сообщить другу плохую новость, пожаловаться начальнику или обсудить что-нибудь неприятное с партнером, нерешительность вполне понятна. Зато мы можем уменьшить напряжение, напомнив себе, почему разговор важен, и ослабить тревогу, признавшись себе и другим, что поначалу подобные разговоры могут быть неловкими, но со временем станут легче.

В-третьих, думать о том, как пройдет беседа, не менее важно, чем о том, что будет сказано, особенно во время разговора «Кто мы?». Кто заговорит первым? (Исследования показывают, что начинать должен человек, находящийся в менее выгодной позиции.) Каких эмоций нам ожидать? (Если быть готовым к дискомфорту и напряжению, то противостоять им гораздо легче.) Каких препятствий нам ожидать? Если они возникнут, что мы сделаем?

И самое важное: какой выгоды мы ожидаем от разговора и стоит ли она риска? (Почти всегда ответ положительный – практически все участники эксперимента Санчес радовались, что приняли в нем участие.)

Несколько вопросов, которые нужно задать себе перед началом разговора:

Как, по вашему мнению, сложится разговор?

Как он начнется?

Какие препятствия могут возникнуть?

Если препятствия возникнут, что будете делать?

В чем польза от этого разговора?

И, наконец, заключительный урок: в любой сложной дискуссии, особенно в разговоре «Кто мы?», разумно избегать обобщений и вместо этого говорить о собственном опыте и эмоциях. Угрозы идентичности обычно возникают из-за того, что мы обобщаем: объединяем людей в группы («Все юристы обманщики») или приписываем другим черты, которые они ненавидят («Все, кто голосовал за этого парня, расисты»). Подобные обобщения исключают нас из разговора (со всеми нашими уникальными взглядами и сложными идентичностями) и делают одномерными.

Однако если мы описываем собственные переживания и реакции – если мы чувствуем себя в достаточной безопасности, чтобы раскрыть, кто мы, – то постепенно обезвреживаем угрозы идентичности. Это требует определенных усилий, ведь избегать обобщений означает не только описывать себя честно, но и внимательно прислушиваться к собеседнику, слышать его личную боль и переживания. Нам не следует поддаваться искушению свести чужую борьбу к минимуму или пытаться решить проблемы другого человека просто потому, что наблюдать за чужим дискомфортом неприятно. Не следует считать чужие страдания вымышленными лишь потому, что лично мы не испытывали ничего подобного.

Если же мы постигаем, как другие видят мир и себя в нем, если слушаем их истории и признаем их чувства, то начинаем понимать, почему два человека, во многом схожие во мнениях, воспринимают некоторые аспекты жизни – например, поддержание порядка в стране, воспитание детей или романтические отношения – совершенно по-разному вследствие несходного жизненного опыта. Мы начинаем понимать, как сильно нас формирует воспитание, расовая и этническая принадлежность, пол и другие аспекты личности. Мы начинаем понимать, как много может раскрыть обсуждение «Кто мы?», и начинаем сближаться.

Netflix: правила без правил

Через четыре месяца после увольнения Джонатана Фридланда, когда Верна Майерс стала в Netflix вице-президентом по стратегии инклюзивности, в компании еще кипели страсти. В компании все поголовно заявляли, что ненавидят дискриминацию и стремятся создать равноправные условия труда, но при этом вовсе не были уверены, что компании нужны перемены. «Как полагали многие благонамеренные, добропорядочные сотрудники, просто ненавидеть расизм и верить в равенство уже достаточно, – вспоминала Майерс. – Увы, так это не работает».

До прихода в Netflix Майерс работала адвокатом, потом занимала должность исполнительного директора консорциума юридических фирм, выступающих за увеличение расового разнообразия в юриспруденции. Она стала заместителем генерального прокурора штата Массачусетс, возглавила инициативы ведомства по разнообразию, затем основала консалтинговую фирму, занимающуюся вопросами инклюзивности. «Пожалуй, она самый харизматичный человек, которого мне довелось повстречать, – сообщил мне бывший сотрудник-консультант Верны. – В ее обществе любой чувствует себя комфортно». Майерс начала заниматься Netflix, когда они пытались решить ситуацию с Фридландом, поэтому имела некоторое представление об их корпоративной культуре. Что самое главное, она знала, как помочь людям задумываться, прежде чем открывать рот.

Проблема Netflix в том, что культура компании была разработана таким образом, чтобы побуждать людей говорить и действовать быстро, часто еще до того, как полностью продумать замысел. Корпоративная культура компании гласила: «Наша цель – стать большими, быстрыми и гибкими» и «По мере роста сводить правила к минимуму». Сотрудников поощряли вести себя непринужденно и естественно, бросать вызов всем и вся. «Вероятно, вы слышали, что предотвращать ошибки дешевле, чем их исправлять… но в творческой среде все обстоит иначе», – говорится в корпоративном манифесте Netflix. Когда Хастингс писал книгу о своем опыте, то призывал читателей: «Действуйте поближе к краю хаоса» и «Сохраняйте свободу маневра. Постоянно стремитесь к переменам».

Когда дело касается самых сложных, деликатных тем, включая предрассудки и предвзятость, хаотичная, не имеющая ограничений культура может привести к катастрофическим последствиям. «Никто в Netflix не знал, как обсуждать такие вещи, чтобы все не закончилось плачевно», – пояснил мне сотрудник. После увольнения Фридланда все впали в замешательство и не знали, как вести такие разговоры. Уместна ли полная откровенность при обсуждении того, кто мы? Существуют ли темы, которых следует избегать? «Никто не понимал, где проходит черта, – сказал исполнительный директор. – Так что все вообще перестали об этом говорить».

Команда Майерс видела, что подобное молчание – часть проблемы. Им нужно было заставить компанию обсуждать сложные, деликатные вопросы, чтобы люди поняли, с чем сталкиваются их коллеги, могли бороться с неравенством внутри фирмы и во всем мире и осознали, как создают проблемы, сами того не желая.

Такие разговоры должны происходить надлежащим образом, чтобы все чувствовали себя в безопасности. Культуру безжалостной честности Netflix следовало видоизменить и подтолкнуть людей задавать себе и другим правильные вопросы.

Другими словами, Netflix нуждалась в правилах.

* * *

Разумеется, они не могли назвать это правилами. В Netflix правила запрещены! Поэтому Майерс и ее команда окрестили их ориентирами. Когда они начали проводить семинары для сотрудников, устраивать беседы с различными подразделениями и тренинги для руководителей по вопросам разнообразия и инклюзивности, указания всегда выдавались четкие: при обсуждении вопросов идентичности никто не имеет права обвинять, стыдить или нападать. Задавать вопросы можно лишь с добрыми намерениями[11]. Цели подробно излагали в начале каждой сессии («Делайте все возможное, чтобы установить контакт, требующий сопереживания и мужества», «Смиритесь с неловкостью и незнанием»), обсуждением управляли модераторы, делая напоминания вроде: «Я хочу привлечь наше внимание к кое-каким вещам, о которых недавно шла речь» или «Некоторые люди относятся к этому вопросу очень эмоционально; возможно, нам всем следует перевести дух».

Все знали наперед, что беседы скорее всего пройдут напряженно и люди неизбежно будут совершать ошибки. Это нормально. Участникам порекомендовали описать собственный опыт и рассказать свои истории. Не обобщайте. Если коллега говорит о наболевшем, слушайте. Не предлагайте решений и не принижайте переживания собеседника. Скажите: мне жаль, что это случилось, и признайте его боль.

Высказаться предложили всем – несправедливо, если одни описывают свою жизнь, в то время как другие лишь наблюдают, – и поразмышлять над тем, как раса, этническая принадлежность, гендер и прочие маркеры идентичности определяют их судьбы. Сотрудникам напомнили, что расовая, этническая и гендерная идентичность, а также множество других «я» есть у каждого. Испытывать горечь социального отчуждения случается всем. И эта общность, вместо того чтобы разделять, помогает нам сопереживать.

Ориентиры для трудных бесед

Начните разговор с обсуждения ориентиров.

Что нормально, а что выходит за рамки?

Признайте дискомфорт.

Разговор может быть трудным и вызвать у людей дискомфорт. Это нормально.

Мы будем совершать ошибки.

Цель – не совершенство, а любознательность и понимание.

Цель – поделиться своим опытом и взглядами, а не убедить другого изменить свое мнение.

Никто не имеет права обвинять, стыдить или нападать.

Говорите о собственных взглядах и опыте.

Не тратьте время на изложение того, что думают другие.

Конфиденциальность важна.

Люди должны чувствовать себя в безопасности, то есть знать, что их слова дальше не пойдут.

Необходимо уважение.

Даже если мы расходимся во мнениях, то показываем, что уважаем право человека быть услышанным.

Иногда нужно сделать перерыв.

Некоторые разговоры могут привести к повторной травме. Не спешите, предлагайте собеседнику сделать паузу или отступить. Дискомфорт неизбежен, но боль или травма – это сигнал остановиться.

Обычно Майерс начинала семинары с того, что делилась собственными ошибками. Она рассказывала, как путалась в гендерах; как, к своему стыду, однажды заметила подруге-трансгендеру, что использовать применительно к себе местоимения множественного числа «они» и «их» – не лучший вариант. Она описала случай в самолете, когда услышала голос женщины-пилота по громкой связи, встревожилась и подумала: «Надеюсь, она умеет управлять самолетом!» И вдруг Майерс поняла, что никогда не задавалась вопросом о способностях пилота, если тот был мужчиной. «Я даже не подозревала, что у меня в голове сидит подобное предубеждение, – призналась она группе. – Вот так-то!»

Затем она просила участников описать случай, когда они подверглись социальному отчуждению. Часто наступало долгое молчание, потом следовал тихий диалог. В конце концов Майерс поднимала ставки и просила людей описать, когда они подвергали отчуждению других и что им хотелось бы сделать по-другому. Это пугало участников еще больше[12].

На другом семинаре для руководителей Уэйд Дэвис, один из заместителей Майерс начал занятие с описания своего прошлого: он чернокожий гей из бедной семьи, проведший детство и юность в Луизиане и Колорадо. Когда-то он был угловым защитником НФЛ, его несколько раз отстраняли, потом он вообще вылетел из лиги. Больно, когда тебя отвергают, признался Дэвис. Ему и самому доводилось ненароком делать расистские и сексистские замечания, невежественные предположения, невольно оскорблять окружающих.

Затем Дэвис попросил участников группы поразмыслить над их собственным опытом, связанным с привилегиями и исключением. Под конец он упомянул, что потратил много времени на разговоры с руководством Netflix об их методах найма. Несколько человек сообщили, что стараются подбирать разных кандидатов, но он заметил, что заявки некоторых соискателей на работу в Netflix, особенно из недостаточно представленных меньшинств, в итоге отклоняют, потому что те якобы «не соответствуют требованиям компании».

– И все-таки какая у Netflix планка? – спросил Дэвис. – Как вы узнаете, что человек ей соответствует?

Присутствующие руководители начали описывать, на что обращают внимание при приеме на работу. Дизайнер средних лет сказал, что ищет кандидатов, учившихся в заведениях вроде школы дизайна в Род-Айленде или в Парсонсе, с опытом работы в компаниях вроде Apple или Facebook.

– Разнообразие для меня важно, – заверил он аудиторию. – Но главное – знать, что человек способен добиться успеха здесь, у нас.

Руководитель умолк.

– Вот черт! – воскликнул он. – Слушаю себя и понимаю: я только что описал самого себя. Я меряю кандидатов по себе… – Он огляделся. – Ведь это плохо?

Позже Дэвис объяснил, что в подобных беседах важно понимать, каким образом мы непреднамеренно способствуем возникновению проблем вроде неравенства. Цель не в том, чтобы говорить лишь правильные вещи или прийти к идеальному пониманию ситуации. Совершенство не может быть целью, «ведь если вы пытаетесь говорить лишь правильные слова, ничего подлинного не получится, – подчеркнул он. – Цель – продолжать разговор, спонтанно учиться в процессе и друг друга поддерживать».

Поначалу некоторые сотрудники Netflix приняли семинары в штыки. Они не хотели их посещать. Если все-таки приходили, то не хотели выступать. Если соглашались выступить, то не хотели идти первыми. Люди боялись сказать что-нибудь обидное, невольно задать оскорбительный вопрос, раскрыть что-нибудь о себе, указывающее на то, что они расисты или сексисты. Постепенно выяснилось, что семинары вовсе не такие страшные, как опасались сотрудники. Люди могли быть честными и задавать вопросы. За допущенную ошибку ни на кого не набрасывались. Количество семинаров росло, и говорить на деликатные темы становилось легче, пока, в конце концов, мероприятие не посетили тысячи сотрудников, причем многие не по одному разу. Они начали задавать друг другу вопросы, которые приводят к подлинному пониманию: что значит быть трансгендером? Как вы относитесь к полиции, будучи чернокожей матерью? Как вам удается совмещать работу и отцовство?[13] И поскольку обсуждения проходили в соответствии с ориентирами, все понимали, что неприятные моменты неизбежны и люди будут ошибаться, но ведь в том и смысл, чтобы преодолевать дискомфорт и видеть, как наши слова влияют на других.

Так что же нам делать в самых трудных разговорах «Кто мы?» – в тех, где у нас, скажем, нет возможности вместе поиграть в футбол или поэкспериментировать с различными подходами к обсуждению вакцин? Как мы можем обсуждать расизм, сексизм или другие деликатные темы, если знаем, что неправильное понимание может повлиять на дружбу и карьеру?

Подход Netflix предполагает лишь одно решение: установите ориентиры и убедитесь, что они изложены четко. Пригласите всех к диалогу, позвольте высказаться каждому и дайте им понять, что нужно разобраться в себе. Создайте атмосферу духовной близости и ощущения, что всем рады. «Если первый же урок, который вы получите, откроет вам, что вы пристрастны и изначально настроены предвзято, то большинство людей это отпугнет», – объяснил Грег Уолтон, профессор психологии в Стэнфорде. Но если разговоры нацелены на созидание, а также на разнообразие и инклюзивность для всех присутствующих, то «вы приглашаете людей участвовать и учиться, брать на себя ответственность за улучшение ситуации».

Важно отметить, что подобные обсуждения почти никогда не проходят идеально. Но их цель – вовсе не достижение совершенства. Как сказала мне Майерс, «бо́льшая часть усилий направлена на то, чтобы лучше понять себя, свой менталитет и менталитет других». Цель в том, чтобы распознать наши собственные предубеждения, «кого мы можем исключать или включать».

Или, как выразилась Киара Санчес, цель не в том, чтобы «устранить дискомфорт, а скорее дать людям методику для его преодоления. Различие кажется незначительным, но в соответствии с нашей теорией дискомфорт может быть полезен». Дискомфорт заставляет нас думать, прежде чем говорить, заставляет пытаться понять, почему другие видят или слышат по-разному. Дискомфорт напоминает нам о необходимости двигаться вперед, о том, что цель стоит приложенных усилий.

Последствия

К 2021 году почти каждый сотрудник Netflix прошел подготовку по вопросам социальной принадлежности, разнообразия и инклюзивности. Появились группы поддержки сотрудников для расовых меньшинств (чернокожих, южноазиатских, латиноамериканских, коренных народов), сексуальных меньшинств (трансгендеров, геев и лесбиянок), а также для ветеранов, родителей и лиц с нарушениями физического или психического здоровья. И хотя исследователи обнаружили неэффективность некоторых программ по снижению предрассудков, потому что те были слишком короткими или не вовлекали всех, продолжительные мероприятия и четкие ориентиры в Netflix значительно облегчили разговор «Кто мы?».

Всего через три года после найма Майерс Netflix опубликовала данные, показывающие, что сейчас она опережает по найму из недопредставленных групп почти все другие крупные фирмы в Кремниевой долине и в Голливуде. Женщины составляли пятьдесят два процента рабочей силы и сорок пять процентов высшего руководства компании. Половина сотрудников Netflix в США принадлежала хотя бы к одной исторически исключенной этнической или расовой группе, девятнадцать процентов сотрудников были чернокожими или латиноамериканцами.

В индустрии высоких технологий подобные цифры поражают воображение. Для индустрии развлечений это столь же нетипично. Исследователи из Университета Южной Калифорнии сравнили Netflix с другими развлекательными компаниями и обнаружили, что в шоу Netflix участвует больше женщин-сценаристов, чем на остальных студиях, и необычайно много чернокожих и представителей других недопредставленных групп среди режиссеров, актеров и продюсеров. Наконец-то Netflix стала для сотрудников принципиально иной компанией, непохожей на ту, где Джонатан Фридланд произнес оскорбление расистского характера.

Затем в октябре 2021 года Netflix запустил новое стендап-шоу Дэйва Шаппелла под названием «Ближе». Шаппелл – один из самых популярных комиков в мире, известный едкими высказываниями о расе, поле и сексуальности. В «Ближе» он шутил о том, что его обманом заставляют называть транс-женщин красивыми. Он утверждал, что «пол – это факт» (многие сочли, что тем самым он лишает транс-сообщество права на существование), и высмеивал жертв сексуального насилия. Он сетовал на отношение общества к рэперу ДаБаби, которому простили убийство человека, но сделали изгоем из-за гомофобных высказываний.

GLAAD, организация, которая отслеживает в СМИ предубеждения в отношении ЛГБТ-сообщества, заявила, что шоу «высмеивает трансгендеров и другие маргинализованные сообщества». Сотрудник Netflix пожаловался в Twitter, что шоу «нападает на транс-сообщество и само понятие трансгендерности». Внешние группы готовили акции протеста и собирались объявить ему бойкот.

Волна возмущений вынудила Теда Сарандоса, содиректора Netflix, публично выступить в защиту программы и заявить в электронном письме, разосланном всем сотрудникам: «Мы твердо убеждены в том, что виртуальный контент не наносит прямого вреда в реальном мире». Он отметил, что на сегодняшний день «Ближе» – «наше самое популярное, острое и удостоенное всевозможных наград стендап-шоу». Это вызвало еще большую критику. В полемику включились веб-сайты и газеты, всего за два месяца опубликовав более двух тысяч статей. Когда демонстранты пикетировали штаб-квартиру Netflix в Лос-Анджелесе в знак протеста против шоу Шаппелла, появились его сторонники, и вспыхнули беспорядки.

Со стороны вновь могло показаться, что Netflix воюет сама с собой. Но внутри фирмы сотрудники смотрели на события иначе и почти не выходили на пикеты. «Нам это ни к чему», – сказал сотрудник, подавший официальную жалобу руководству на стендап-шоу Шаппелла. Для них провели несколько общих собраний, на которых работники получили возможность высказать свои жалобы и упреки. Руководителям задавали вопросы; распространялись петиции с предложением реформ. Внутренняя критика осуществлялась на самой широкой основе, и компания успешно задействовала разработанные алгоритмы. «Мы знали, как сделать так, чтобы нас услышали, – объяснил мне сотрудник. – У нас была система, благодаря которой все могли узнать, что мы чувствуем».

Разумеется, разногласия возникали: ресурсная группа трансгендеров компании призвала снабдить шоу специальным предупреждением или отредактировать наиболее оскорбительные моменты; руководители отказались и заявили, что поддерживают творческое самовыражение, даже если оно оскорбительно. Несколько работников, разочарованных ответами руководства, покинули компанию.

Но даже сотрудники, которые жаловались на комедийное шоу, сказали мне, что во время напряженных дискуссий их тон, как правило, оставался сочувственным, и все могли свободно высказаться. Через несколько дней после публичного выступления в защиту шоу Сарандос повинился со страниц The Hollywood Reporter. «Я облажался, – объявил он и согласился, что не принял в расчет мнение работников компании. – В массовой рассылке мне в первую очередь следовало признать, что пострадала группа наших сотрудников, и они действительно обиделись. Полагаю, моим электронным письмам недоставало человечности». С тех пор, заверил Сарандос, он сосредоточился на том, чтобы «просто слушать людей и узнавать, что они чувствуют».

Сотрудник, занимавшийся внутренними петициями против комедийного шоу Шаппелла, рассказал мне, что «в подобных разговорах всегда бушуют эмоции», однако Netflix научилась ими управлять. «Когда все началось, мы организовали большое собрание и сразу обозначили правила: говорить разрешается всем, только без обвинений или нападок. Думай, прежде чем сказать. Нужно внести свой вклад, а не просто критиковать». Во время собрания люди открыто критиковали руководство, «работники-трансы рассказывали, с чем столкнулись в компании и что необходимо изменить, – вспоминал сотрудник. – А некоторые говорили: “Я не во всем с вами согласен, но спасибо за откровенность. Я понимаю, что вам больно, и готов продолжать обсуждение”. Получился настоящий диалог!» В компаниях, как и в обществе, разногласия неизбежны. Компромисс не всегда возможен, и порой даже не является целью. Часто понимание – лучшее, на что мы вправе надеяться. Именно благодаря пониманию и диалогу процветает государство и демократия. Создавая пространство для обсуждения разных мнений, мы повышаем вероятность взаимопонимания.

Netflix, конечно, не удалось искоренить расизм и предрассудки. «Это большие структурные проблемы, волшебного средства от которых нет», – заметила Майерс. Реальные перемены требуют изменений не только в том, как Netflix нанимает, продвигает и поддерживает сотрудников, но и в обществе в целом. «Если вы не научите людей вести подобные разговоры, то не дадите им шанса друг друга услышать, – сказала Майерс. – Это не решение, а лишь первый к нему шаг».

Разговор «Кто мы?» может быть трудным, но при этом он жизненно важен. «Если мы не в силах преодолеть наши различия, то хотя бы попытаемся сделать мир безопаснее для многообразия, – сказал Джон Ф. Кеннеди студентам Американского университета в 1963 году, за пять месяцев до своей гибели. – В конце концов, нас объединяет как минимум то, что все мы живем на этой маленькой планете. Все мы дышим одним воздухом. Все мы дорожим будущим наших детей. И все мы смертны».

Общие черты позволяют нам учиться друг у друга, преодолевать различия, начинать говорить, понимать и работать вместе. Разговоры об идентичности обнажают эти связи и помогают нам раскрываться перед людьми.