Эпилог на земле и в небесах «Так невыносимо больно! Мы расстаемся навсегда…»

0.

В кабинете, чьи стены были отделаны мореным темным дубом, а на стене над двухтумбовым письменным столом висела черно-белая фотография Ильича, читающего газету «Правда», было тихо… В гнетущей тишине был слышан только мерный звук напольных часов, чей круглый бронзовый маятник неторопливо отсчитывал утекающие мгновения за узорчатым стеклом футляра… Из-за занавешанных кремовыми шторами высокого окна донесся державный перезвон кремлевских курантов.

Человек в сером полувоенном кителе, в мягких кавказских сапогах, с давно погасшей трубкой в руке, неторопливо прохаживался за спиной разнообразно одетых людей, напряженно сидевших за длинным столом для заседаний.

Человек остановился, задумчиво пососал трубку, перетек к столу, сердито выколотил её о хрустальную пепельницу.

Потом поднял на участников совещания свои карие глаза:

— Следует констатировать, товарищи, что товарищ Ежов, видимо, несколько утратил контроль за положением дел в своем непростом ведомствэ, да. А правильно ли это? Нет, не правильно. Учитывая тот круг задач, которые решают наши правоохранительные органы, они сами прежде всего обязаны безукоризненно соблюдать советские законы. А что получается на деле? Кое-кто, подобно пробравшемуся на высокую должность врагу народа Бокию, докатился до того, что проводил преступные эксперименты на наших, советских людях!

Человек так крепко сжал трубку в своём кулаке, что её чубук тихо хрустнул… От этого тихого звука сидящие за столом вздрогнули, как от выстрела.

Человек помолчал, справляясь с приступом гнева, тихо продолжил:

— Мы тут с товарищами посоветовались, и решили, что товарища Ежова целесообразно будет переместить на другую работу, например, Наркомом Водного транспорта…

Лобастый карлик с маршальскими золотыми звездами на крапчатых петлицах от этих слов побледнел, как мел.

— Товарищ Чкалов!

Вскочивший из-за стола высокий светловолосый красавец в темно-синем кителе, перетянутый кожаным ремнем, с орденом Ленина на груди, вытянулся в струнку…

— Есть мнение назначит вас Наркомом Внутренних Дел… Как, справитесь?

— Конечно, нет! — уверенно, ни капельки не тушуясь, ответил летчик. — Я никогда не был на такой работе!

— Я до Октября тоже никогда не был Наркомом национальностей, и ничего, как-то справлялся… А чтобы вам было полегче, мы вам назначим хорошего заместителя…

Сидевший рядом с Чкаловым человек в пенсне, похожий на главного инженера крупного завода, что-то сердито по грузински пробурчал себе под нос.

— А что вы себе думаете, Лаврентий Павлович, будто мы вас из Тбилиси выдернули, чтобы главным архитектором Москвы назначить? Напрасно вы так думали. Что? Хотите быть заместителем у самого товарища Чкалова?

— Если его назначат в Наркомхоз, тогда да, конечно хочу…, — честно признался человек в пенсне.

— Что ты будешь делать?! Никто не хочет идти в Наркомвнудел. А что, разве товарищ Сталин хочет быть руководителем? Товарищ Сталин, может, стихи хочет писать и мирно заниматься себе вопросами языкознания. Однако, сейчас ещё не время писать стихи… Так что, товарищи, или давайте смелей впрягайтесь в гуж, или партбилеты кладите на стол! Ну вот, я так и думал, что вы согласитесь в конце-концов…

… Когда участники совещания уже покидали кабинет (в «предбаннике» которого товарища Ежова уже ожидали двое крепких сержантов госбезопасности), хозяин кабинета чуть коснулся рукой плеча человека в интеллигентном, трогательном, как у чеховского врача, пенсне:

— Погоди, Лаврентий… У меня к тебе есть еще один вопрос…

— Слушаю Вас, товарищ Сталин. — мгновенно напрягся собеседник.

— Это хорошо, что ты меня слушаешь… Ты ведь там, в этом змеином гнезде, был?

— Сразу же! Как только пришла радиограмма в Госконтроль.

— И как там…

— Всё так и было. Ни единого слова преувеличения.

Сталин помолчал, думая о чем-то своём… Потом спросил, с непонятной яростью:

— Я тебя, Лаврентий, прошу… Очень прошу. По — партийному! Сделай так, чтобы никто не ушел безнаказанным! Чтобы их до седьмого колена…

— Конечно, сделаем. — пожал плечами Лаврентий. Мол, что за вопрос? Если только до седьмого, так пусть хотя бы до седьмого… Он всегда старался выполнять просьбы своего учителя и старшего друга не то что дословно, а добуквенно. Сам-то он хотел до двенадцатого колена вычистить. — Там сейчас товарищ Мехлис очень активно работает. Ну, и я его заодно проконтролирую, а то он там устроит не то что второй кишиневский погром, а чисто уманскую резню! Увлекается малость товарищ, сердце у него от увиденного зашлось…

— А скажи, Лаврентий… Те товарищи, которые это всё вскрыли… Где они?

— Исчезли, товарищ Сталин… бесследно… как будто бы их никогда и не бывало…

1.2.3.

Сияющий серебром дирижабль «СССР В-6», погибший со всем экипажем в том последнем полете, когда он спешил на помощь героическим челюскинцам, неторопливо плыл в глубоком синем небе, среди ослепительных белых облаков…

В кабине корабля стояла счастливо улыбающаяся Натка, крепко сжимающая горячую ладонь Бекренева (молодого, веселого, в студенческой тужурке), рядом о. Савва в своем старом уютном подряснике что-то рассказывал внимательно слушающим его подростку Лёше и девочке с тонкими косичками…

А вокруг них тихо трепетало тающее на глазах золотистое сияние… И вместе с ним истончились и таяли в бескрайнем синем небе их фигуры…

Вот и всё… Свеча погасла, и оборвалась серебряная нить…

Было их с урядником тринадцать

— Молодых безусых казаков.

Полк ушел. Куда теперь деваться

Средь оледенелых берегов?

Стынут люди, кони тоже стынут,

Веет смертью из морских пучин…

Но шепнул Господь на ухо Сыну:

«Что глядишь, Мой Милосердный Сын?»

Сын тогда простер над ними ризу,

А под ризой белоснежный мех,

И все гуще, все крупнее книзу

Закружился над разъездом мягкий снег.

Ветер стих. Повеяло покоем.

И, доверясь голубым снегам,

Весь разъезд добрался конным строем,

Без потери… К райским берегам.

Загрузка...