Витязи морей

ГРЕНАДЕР СЕМЕН НОВИКОВ Рассказ

Только что «северная Семирамида» — Екатерина II успела посетить «жемчужину своей короны» Крым, отошедший к России после первой при ней войны с Турцией, как турки начали вторую, чтобы отвоевать и Крым, и несколько оставшихся за русскими клочков земли на побережье Черного моря. Одним из таких клочков была песчаная Кинбурнская коса при входе в Днепровский лиман.

В незадолго перед тем основанных Потемкиным при устье Днепра городах Николаеве и Херсоне строился военный флот для Черного моря; поэтому-то для охраны молодых верфей на Кинбурнской косе и устроена была небольшая крепость с незначительным гарнизоном. Но обстановка все-таки получилась беспокойная: как раз на другом берегу лимана, в четырех километрах, считая по воде, стояла себе, как и прежде, большая старинная крепость Очаков. Не нужно было и лазутчиков: русских петухов было слышно в Очакове, турецких — в Кинбурне, а в подзорные трубы отлично было видно все, что делалось на низкой песчаной косе, и все, что творилось на высоком белостенном очаковском берегу.

Пока длился мир, наблюдения друг за другом здесь и там только на ус мотали. Но вот французский король Людовик XV вздумал подбить султана Селима III на войну с Россией и прислал ему своих офицеров всех родов войск. Султан посадил русского посла Булгакова в Семибашенный замок и к Очакову двинул флот с десантным отрядом, чтобы Кинбурн взять и русские верфи сжечь. Это случилось в сентябре 1787 года.

Гарнизон Кинбурна был мал — всего полторы тысячи. Но турки знали, что охраной всего побережья лимана от Кинбурна до Херсона ведает назначенный Потемкиным генерал-аншеф Суворов; поэтому десантный шеститысячный отряд был набран из отборных янычар, а во главе его стали французские военные инженеры. Кроме того, человек пятьдесят дервишей, чрезвычайно фанатичных, тоже вошли в состав отряда, чтобы взвинчивать янычар.

Генерал-аншеф в те времена был чин, равный полному генералу, и выше его в армии тогда был только фельдмаршал. И все-таки под начальством Суворова на охране важнейшего участка было не свыше четырех тысяч человек войска — пехоты, кавалерии, казаков, — и большая часть их стояла вдоль берега лимана, в который всегда могли прорваться турки.

Первого октября, когда у русских был праздник покрова́, турки начали высадку десанта, а их суда выстроились в море; мелкие канонерские лодки и шебеки — ближе к берегу, крупные фрегаты и корветы — дальше.

Суворов подсчитал, что с этих судов будут палить не меньше как пятьсот орудий по его войскам, если он пустит их навстречу янычарам, и на марше побьют из них половину. Поэтому он решил ждать; послал только казаков к ближайшему, верст за тринадцать, своему отряду — батальону Муромского полка, — чтобы немедленно шел на помощь.

Турки действовали быстро и умело. Со своих фелюг они высаживались вне выстрела с крепостных стен, однако тут же, по указке французских инженеров, начинали рыть окопы и укреплять их мешками с песком. Пятнадцать рядов таких окопов было сделано ими раньше, чем повели их наконец на штурм. Таща штурмовые лестницы, они шли решительно, явно уверенные в успехе.

У Суворова было три неполных полка — Шлиссельбургский, Орловский, Козловский, — и в первом из них, в пятой (гренадерской) роте, служил рядовым Семен Новиков, самый обыкновенный с виду, ничем не бросающийся в глаза.

Верхом объехал Суворов выведенный им для отпора туркам гарнизон. Перед пятой ротой шлиссельбуржцев остановился, оглядел всех.

— Помилуй бог, молодцы какие! — сказал он. — Чудо-молодцы! Богатыри!..

И вдруг воззрился на Новикова, у которого на штыке желтел жалонерский флажок, и крикнул как будто сердито:

— Жалонер! Штык выше!

Новиков тут же дернул ружье кверху, а приклад прижал к левому боку и впился своими серыми пензенскими глазами в светлые голубоватые глаза генерал-аншефа.

— Как фамилия? — спросил Суворов, будто все еще в сердцах.

— Новиков Семен, ваше высокопревосходительство! — гаркнул жалонер.

— Ну что, Новиков, распатроним сейчас турок? — спросил Суворов, сдерживая лошадь.

— Как вы теперь с нами — по первое число всыпем! — радостно отчеканил Новиков.

Суворов полузакрыл глаза, усмехнулся, поправил свою шляпу, подтянулся в седле и поскакал вдоль фронта. Было время вступить в дело артиллерии крепости, нужно было дать сигнал к первому залпу по авангарду наступавших, и Суворов дал этот сигнал — взмахнул платком.

Загремели орудия левого фаса крепости. В ясный до того, погожий, теплый день ворвались клубы порохового дыма, и бригадный генерал Рек повел в контратаку два своих полка — Орловский и Козловский; Шлиссельбургский с Суворовым при нем оставался в резерве.

Прокатилось по желтой песчаной равнине «ура» и «алла», начался рукопашный, ближе придвинулись к берегу шебеки и канонерские лодки, корветы и фрегаты. Что было задумано в Константинополе и Париже, воплощалось здесь.

Отчаянно дрались янычары. Им было сказано наперед, что, если они побегут назад, их все равно не примут на транспорты. И фелюги, доставившие их на берег, отошли к большим судам.

Суворов смотрел не отрываясь. Он стоял перед фронтом шлиссельбуржцев, и Новиков видел его сухую узкую спину и зеленую, с прижатыми полями шляпу над ней и каждый момент ждал: вот он повернется к нему, Новикову Семену, и крикнет: «Вперед!..» Ноги уже сами все будто срывались с топкого песка, и пальцы, зажавшие приклад, занемели от напряжения.

Янычары подавались все-таки; но уже тащили оттуда сюда раненого генерала Булгакова, раненые солдаты шли, ковыляя, сами, а на подмогу авангарду турок двигались главные их силы.

И Новиков услышал суворовское «Вперед!», и полк под барабаны и горны пошел в атаку. Но только что каких-нибудь двести шагов оставалось до своих, как заработали турецкие орудия, и загрохотало море, и зыбким, как море, стал песок под ногами.

И вдруг Новиков увидел, как впереди него, взбрыкнув ногами, повалилась наперед лошадь Суворова. Это каменное ядро — у турок были тогда такие ядра — оторвало ей голову.

Все бежали вперед мимо Новикова, когда он, склонясь над Суворовым, выпрастывал из-под лошади его правую ногу.

Потом, оба крича «ура», они тоже бежали рядом — генерал-аншеф Суворов и гренадер Новиков со своим желтым флажком на штыке.

Наконец добежали до свалки, и Суворов искал глазами в дыму, нет ли где офицера верхом, чтобы взять у него лошадь, и как раз увидел двух казаков, державших офицерских, как будто даже знакомых глазам лошадей под уздцы.

— Эй, эй, вороны!.. Лошадь мне давай, лошадь! — кричал, подбегая к ним, Суворов.

Однако хотя лошади-то и были знакомые, офицерские, но держали их янычары; они переглянулись, мигнули друг другу и с саблями наголо бросились на русского генерала, оставив пока лошадей.

Отбиваясь от них своей саблей, Суворов только крикнул назад: «Новиков, ко мне!» — как тот отозвался рядостно: «Здесь Новиков!» — и в живот первого янычара всадил свой штык вместе с флажком, а второму угодил в шею насквозь.

Суворов же, не теряя ни секунды, как это только он умел делать, схватил за повод одну из лошадей — и вот он уж управляет боем… Видя его перед собой, нажали с новой силой солдаты, и янычары стремительно начали отступать к своим ложементам.

Не помогли им ни французские инженеры, бросившие турок в самый разгар боя, ни дервиши, из которых большая часть была перебита.

Но в запасе на транспортах были еще свежие силы, и, когда высадили их, ложементы были снова отбиты у русских. В пылу боя песком засыпало глаза Суворову, и пока он протирал их, то почувствовал, что ранен в бок, и упал без чувств, свалившись с коня.

Теперь он не успел крикнуть: «Новиков, ко мне!» Однако Новиков не отставал от него в бою, кипевшем кругом: ведь ускакать от него Суворов не мог — некуда было скакать. Как помочь генералу, он не знал, не знал даже, жив ли он… Уперев приклад ружья в песок и выставив штык, с которого сорвал уже кровавый флажок, Новиков только глядел, чтобы никто не задавил Суворова — ни свои, ни чужие.

Но вот подались турки — чище стало кругом, — и вдруг поднял голову Суворов:

— Новиков?

— Так точно.

— Подсади на лошадь!

Оглянулся Новиков: лошади не было. Тогда он поднял Суворова, как сноп, и потащил в тыл.

Бой за Кинбурн оказался самым жестоким боем из всех, в каких до того участвовал Суворов. Только подоспевший батальон Муромского полка — это было уже в темноте, близко к полуночи, — принес с собою и полную победу. Десантный шеститысячный отряд турок был истреблен почти весь. Несколько сот оставшихся в живых были загнаны в лиман и там, на мелком месте, стояли по пояс в воде и кричали «аман»[6]. Фелюги к ним подошли только утром.

Суворов, раненный в бок, только промыл рану морской водой и сам повел муромцев, но получил новую рану в руку, около плеча, пулей навылет. Однако на этот раз Новикова возле него уже не было. Его не оказалось и в жиденьком ротном строю на другое утро: он пропал в последнем бою ночью. Только на другой день разыскали его среди тяжело раненных.

Он не был забыт Суворовым: в его донесение о бое под Кинбурном был внесен и Новиков Семен. Несколько позже Новиков получил серебряную медаль на георгиевской ленте.

А через сто двадцать пять лет после знаменитого боя, в 1912 году, в списки 15-го пехотного Шлиссельбургского полка вписали имя спасителя Суворова, рядового Новикова Семена, как одно из бессмертных русских имен.

1941 г.