Витязи морей

I

Дмитрий Николаевич Сенявин, уроженец Калужской губернии, происходил из морской семьи: моряки Сенявины были еще во флоте Петра Великого, так что фамилия эта не переводилась в русском флоте со времени его основания. Отец адмирала Сенявина был морским офицером; двоюродный брат отца, Алексей Сенявин, был адмиралом, и при его помощи десятилетний Митя в 1773 году был определен в Морской корпус — весьма жуткое учебное заведение, как это видно из воспоминаний его бывших питомцев.

Очень живописно рассказывает о себе сам Сенявин.

«Батюшка отвез меня в корпус, прямо к майору Г-ву; они скоро познакомились и скоро подгуляли. Тогда было время такое, без хмельного ничего не делалось. Распрощавшись меж собою, батюшка сел в сани, я поцеловал его руку; он перекрестил меня и, сказав: «Прости, Митюха, спущен корабль на воду, отдан богу на руки, — пошел!» — вмиг с глаз скрылся».

Единственным педагогическим приемом в корпусе было жестокое сечение розгами, и маленький Митя скоро испытал на себе, что такое математика и навигация и прочие морские науки: чуть ли не ежедневно его секли.

Немудрено было возненавидеть корпус. Экзекуции кадет Сенявин научился переносить стоически, но в науках решил не двигаться ни на шаг, чтобы быть поскорее исключенным из корпуса.

Отец, сдав сынишку «богу на руки», о нем больше не заботился, и только брат отца, капитан 1 ранга, служивший в Кронштадте, узнав, что его племянник уже три года сидит в одном классе и на самом худом счету у начальства корпуса, решил применить к нему свои меры воздействия. Он привез его к себе, долго и прилежно уговаривал его не срамить фамилии Сенявиных, взяться как следует за науки, но закончил он свои наставления так же точно, как в корпусе: позвал людей и высек племянника так старательно, как его и майор Г-в не сек!

Это был поворотный момент в биографии Дмитрия Николаевича. «Возвратясь в корпус, — пишет он, — я призадумался. Уже и резвость на ум не идет. Пришел в классы, выучил скоро мои уроки. Память я имел хорошую, и, прибавив к тому прилежание, дело пошло изрядно. В самое то время возвратился из похода старший мой брат, часто рассказывал в шабашное время красоты корабля и все прелести морской службы. Это сильно подействовало на меня, я принялся учиться вправду и, не с большим в три года, кончил науки и в 1777 году, в ноябре, произведен в гардемарины».

Из всего этого видно, что учился Сенявин «чему-нибудь и как-нибудь». Три года потом он плавал гардемарином, наконец выдержал офицерский экзамен и произведен в мичманы и в этом чине был записан на корабль, который отправлялся в числе других в заграничное плавание — в Лиссабон.

Это был первый большой иностранный город, в котором восемнадцатилетний мичман Сенявин провел очень веселую зиму, попадая почти каждый день «с корабля на бал». Этот город подарил ему и первую любовь к какой-то весьма юной англичанке, но не мешает отметить и то, что этот же Лиссабон сыграл роковую роль в карьере Сенявина лет тридцать спустя, о чем будет сказано ниже.

Возвратясь из плавания, Сенявин был назначен в Азовский флот, и вот только теперь, проездом из Кронштадта в Крым, завернул он по пути в свое родное село Комлево, к матери, которую не видал девять лет.

Покинув ее мальчиком, он явился к ней высоким стройным голубоглазым юношей с густым румянцем на щеках, с веселой улыбкой, почти не сходившей с его губ. На красивого мичмана заглядывались уездные девицы. Естественно было и матери предсказать ему, что он будет со временем в больших чинах; притом же отыскалась и подходящая примета, а именно: сын спал непременно на спине — так привык — и подложив обе руки под голову. Поза важная, что и говорить, и в данном случае примета за себя постояла: Дмитрий Сенявин дослужился до предельного морского дина.

В Крыму Сенявину посчастливилось не умереть от чумы во время эпидемии, выхватившей из экипажа эскадры свыше ста человек, видеть последнего крымского хана Шагин-Гирея и даже получить от него в подарок серебряные часы и, наконец, попасть в адъютанты к контр-адмиралу Мекензи, который был озабочен устройством порта близ татарского селения Ахтиар, где имелись бухты, укрытые от ветров горами, причем одна из них длиной до семи верст и шириной в версту. Этот новоустроенный порт скоро получил от Потемкина название Севастополь, то есть «Знаменитый город».

Что город этот будет знаменит когда-то, предугадать было не трудно, раз в бухтах могла быть стоянка огромного военного флота, а на берегу на высоком столбе Потемкин приказал прибить доску с надписью славянскими буквами: «Дорога в Константинополь».

Как бы блестяще ни рисовалось самому Потемкину будущее этой местности, тогда, когда был там Сенявин, это был еще совсем пустынный край, где только одни развалины древнего Херсонеса и генуэзских укреплений у Балаклавы да Инкерманские пещеры свидетельствовали о былом; теперь здесь были только небольшие и бедные татарские аулы, а Балаклава представляла собой селение рыбаков-греков.

Контр-адмиралу Мекензи принадлежит заслуга первоначальной разбивки и застройки Севастополя как города. Каждый командир корабля привлекался к постройке дома для себя и казармы для своей команды, однако строительных материалов под рукой не было, как не было и строительных рабочих. На кораблях были, конечно, матросы-плотники, но не каменщики, а дома приходилось делать из камня за неимением леса. Из местных жителей каменщиков нашли только среди балаклавских греков, и им в помощь даны были матросы.

Имея в виду показать Севастополь Екатерине II во всей красе, Потемкин всячески нажимал на Мекензи, тот же — на своих адъютантов, а эти в свою очередь — на рабочие команды судов.

Готовый пиленый и бутовый камень привозили с развалин Херсонеса, но дело это далеко не пошло вначале по недостатку извести; потом наловчились класть камень на глине с морским песком, наконец, чтобы ускорить строительство, ограничивались стенами из плетня, обмазанного глиной; крыши же на всех постройках были камышовые, как это было принято в низовьях Днепра.

В то же время строились и разные мелкие суда, и пристань и устраивались кирпичные заводы, — вообще, работа кипела. Дома командиров судов расположились на берегу Южной бухты, и в ноябре Мекензи в своем доме, который, конечно, оказался и больше, и благоустроеннее всех других, дал первый бал.

С Севастополем, таким образом, связано было несколько лет службы Сенявина. По мере своих сил и положения он содействовал и первоначальному устройству этого города, и увеличению, хотя и мелкими судами, флота на Черном море. При нем учреждено было адмиралтейство в Херсонесе и Главное Черноморское управление, благодаря чему Черноморский флот получил отдельное от Балтийского бытие; при нем очень часто наезжал в Крым, неизменно навещая и Севастополь, князь Потемкин, причем Сенявин постоянно назначался к нему в ординарцы, так что Потемкин иногда подолгу беседовал с ним, привык к нему, называл его без чинов по имени.

Энергичный, находчивый, Сенявин перешел после смерти Мекензи адъютантом к новому командиру Севастопольского порта и флота графу Войновичу и в 1787 году, то есть 24 лет, был уже капитан-лейтенантом.

В этом году, как известно, Екатерина II приезжала в Крым, и Сенявин был очевидцем феерического путешествия «северной Семирамиды», так как с важными бумагами, полученными из Константинополя, был послан Войновичем к Потемкину, встретил его в Кременчуге и потом вместе с чрезвычайно многочисленным кортежем Екатерины возвратился в Крым.

О том, что ему пришлось наблюдать при этом, он довольно подробно говорит в своих воспоминаниях, но вполне естественно, что его наблюдения были поверхностными — иными при его положении они и не могли бы быть. Так, он, между прочим, описывает, как Екатерина обратилась к матросам-гребцам на приготовленном для нее в Севастополе катере: «Вон как далеко я ехала, чтобы только увидеть вас!» На что один из матросов ответил: «От ефтакой царицы все может статься!» — а Екатерина, оборотись к графу Войновичу, сказала по-французски с большим удовольствием: «Какие ораторы твои матросы!»

Бумаги, которые вез и привез Потемкину Сенявин, были действительно важные: они представляли донесения русского посла в Константинополе Булгакова о том, что турки готовятся к войне с Россией из-за Крыма. И турки в том же 1787 году, посадив Булгакова в Семибашенный замок, начали войну. В эту-то войну, тянувшуюся четыре года, отличился и выдвинулся Сенявин.

II

Так как турки ввели в Черное море свой сильный флот, то Потемкин приказал Войновичу отправиться для встречи и сражения с ними к берегам Румелии (Болгарии); но в сентябре обыкновенно бывают в Черном море так называемые равноденственные бури.

Об этом не забыли, конечно, но всей опасности плавания в такое время не учли и поплатились за это жестоко. Эскадру трепало штормом в виду Варны с такой силой, что один корабль потерял и мачты и руль, сделался игрушкой ветра и занесен был в подарок туркам прямо в Босфор, другое судно — фрегат «Крым» — затонуло, и ни один человек с него не спасся; та же участь грозила и адмиральскому кораблю «Преображение господне», и если этот корабль со всем его экипажем был все-таки спасен от гибели, то благодаря исключительной энергии Сенявина.

Трюм корабля был уже полон воды, и матросы надевали уже чистые рубахи, как это было принято делать в армии и флоте перед боем, когда каждому грозила смерть. К смерти готовились и все офицеры корабля, и сам Войнович — один только Сенявин не потерялся, не впал в отчаяние.

Он сам с топором в руках лазил по упавшим мачтам и обрубал такелаж, чтобы уменьшить раскачку корабля. Но главным была вода, с каждой минутой все глубже погружавшая корабль. Он выкрикивал приказания матросам насчет того, чтобы всеми средствами выкачивали воду из трюма, ему отвечали угрюмо: «Выкачивай сам море в море!» И истово крестились, готовясь к смерти.

И Сенявин начал работу сам.

Помпы уже не действовали, и он орудовал простым ушатом так старательно, что матросы, глядя на него, один за другим принялись ему помогать. Их было до восьмисот человек, и, когда все они наконец взялись за дело, вода в трюме заметно начала убывать.

Сенявин исправил помпы, и, когда они начали действовать, у всех уже появилась надежда, что корабль уцелеет. Несколько часов длилась напряженнейшая борьба людей со стихиями, и стихии были побеждены. «Преображение» вместе с другими кораблями, также потерявшими и мачты и рангоут, благополучно вернулось в Севастополь, а имя Сенявина резко выделилось среди имен других офицеров флота.

В следующем, 1788 году уже не со штормом, а с турецкой эскадрой пришлось сражаться юному Черноморскому флоту. В это время Потемкин осаждал турецкую крепость Очаков, осажденным же помогала своим огнем большая эскадра под начальством самого капудан-паши, то есть морского министра, Эски-Гассана.

Эскадра эта значительно превосходила силой весь Черноморский флот, но все-таки Потемкин вызвал его из Севастополя, чтобы отвлечь турок от Очакова, который он готовился штурмовать.

Пока приготовились и вышли в море русские суда, к турецкой эскадре подошли подкрепления, и к моменту столкновения морских сил противников у острова Фидониси 3 июля (ст. ст.) 1788 года у Эски-Гассан-паши было пятнадцать линейных кораблей, у Войновича только два: адмиральский все тот же, «Преображение господне», и на нем в качестве старшего адъютанта Сенявин, другим же кораблем командовал капитан-бригадир Федор Федорович Ушаков, впоследствии знаменитый адмирал.

Пятнадцать кораблей против двух при равном почти числе фрегатов и более мелких судов — это подавляющее неравенство, и все же черноморцы после двухчасового боя заставили турок поспешно ретироваться. Так как главная атака турок была направлена на оба русских корабля, то это дало возможность отличиться как Ушакову, так и Сенявину, положив начало их соперничеству, хотя Сенявин был значительно ниже Ушакова по чину и должности.

Это было первое большое сражение между молодым флотом Черного моря и старым турецким, и с донесением о нем Потемкину граф Войнович отправил Сенявина. В свою очередь и Потемкин отправил с бумагами к Екатерине того же Сенявина, и потом Сенявин гордился собственноручным подарком царицы — золотой табакеркой, осыпанной бриллиантами. По возвращении к Потемкину из Петербурга Сенявин был произведен в капитаны 2 ранга и оставлен при главнокомандующем как генерал-адъютант.

Штурм Очакова между тем все откладывался, осада затянулась, турецкий флот снова всячески помогал осажденным, и Потемкин пришел к мысли отвлечь его подальше, к берегам Малой Азии, если даже не весь целиком, то хотя бы в большей части, для чего думал послать в экспедицию несколько судов, так как основные силы Черноморского флота необходимы были для защиты Крыма.

Потемкин хорошо знал состав своего флота и отрядил для экспедиции пять крейсерских судов, но задумался над тем, кому же вверить эти суда, чтобы они не сделались легкой добычей турок и не погибли совершенно без пользы для дела осады Очакова. И вот тут-то, приглядываясь еще и еще к Сенявину, он решил вдруг послать в Севастополь его, никогда до того не командовавшего никаким судном, принять команду над целым отрядом судов.

Прощаясь с ним, Потемкин даже прослезился: ему казалось, что у того, кого он посылает в опасное предприятие, гораздо больше шансов пропасть, чем вернуться, а между тем предприятие само по себе представлялось необходимым. Расцеловал он его на прощание, благословил и сказал с чувством: «Исполняй свой долг, Дмитрий, а мы будем за тебя молиться!»

Сенявин принял начальство над маленькой эскадрой и вышел в море снова в бурном сентябре, взяв курс на Синоп.

Вопреки опасениям Потемкина, он не только не погиб сам и не погубил доверенных ему судов и экипажей, но «пошарпал берега Анатолии» вполне исправно и выдержал шторм в открытом море. Он вернулся в Севастополь в октябре, и Потемкин доносил о нем в Петербург в следующих выражениях: «…благополучно возвратился, исполнив возложенное на него дело с успехом, разнесши страх по берегам анатолийским, сделав довольное поражение неприятелю, истребив многие суда его и доставив вместе с пленными богатую добычу».

Нужно сказать, что Черноморский флот в первый раз именно в эту экспедицию пересек Черное море и очутился у противоположных его берегов, так что Сенявину довелось сделать как смелое, так и вполне новое дело. Им заработал он Георгиевский крест и получил в командование шестидесятипушечный корабль, несколько раньше взятый в плен у турок.

Помогла или нет экспедиция Сенявина, но через два месяца после того, как он вернулся, Очаков был наконец взят, и это дало нашему адмиралтейству в Херсоне возможность беспрепятственных сношений с Севастополем и морем.

Но турки и после того не теряли еще надежды вновь овладеть Крымом. В июне 1791 года вошла с этой целью в Черное море огромная флотилия, в которой кроме знакомой уже нашим морякам эскадры было еще три: тунисская, алжирская и триполийская, так что турки стянули теперь на борьбу с недавно возникшим русским флотом почти все свои морские силы.

Из командиров отдельных эскадр выдавался алжирец Саид-Али-паша, флотоводец весьма опытный и отважный. Во главе же русского флота стоял Ушаков, теперь уже контр-адмирал, который пошел навстречу противнику и дал ему бой против Варны, у мыса Калиакра.

Участником этого боя был и Сенявин, командовавший большим кораблем «Навархия», но героем дня явился Ушаков, распоряжавшийся боем и нанесший туркам жестокое поражение. Сенявин же, из чувства ли соперничества с ним или по другим мотивам, выполнил в этом бою маневр, который от него требовался, не с тою отчетливостью и быстротой, какие ожидались Ушаковым, и на этой почве между ними после боя произошла размолвка, так что Ушаков счел себя вынужденным жаловаться на своего подчиненного самому Потемкину.

Как ни любил Сенявина Потемкин, но посадил его все-таки под арест. Однако раздувать ссору двух самых доблестных представителей командного состава Черноморского флота ему, весьма естественно, не хотелось, и он призвал к себе Сенявина и сказал возможно строго: «Дмитрий! Выбирай одно из двух: или ты испроси себе прощения у того, кого ты обидел, или я должен буду разжаловать тебя в матросы!»

Конечно, Сенявин выбрал первое, тем более что чувствовал за собой бесспорную вину против правил военной дисциплины, и извинение его перед Ушаковым в присутствии офицеров состоялось.

Это событие в жизни Сенявина весьма поучительно. Во время горячего боя, разумеется, часто бывает так, что распоряжения командующего, данные предварительно, оказываются невыполненными, когда инициатива перехвачена противником. Тогда, напротив, командир отдельной части должен найти другой выход из положения, который сулил бы успех. И конечно, у Сенявина в пылу боя появился свой план действий, но, выполняя его, он нарушил в чем-то план действий Ушакова. Извинившись, Сенявин признал свою опрометчивость, и Ушаков, который был вспыльчив, но не злопамятен, широко раскрыл объятия.

«Федор Федорович, — писал Ушакову Потемкин, когда услышал о примирении, — ты хорошо поступил, простив Сенявина; он будет со временем отличный адмирал и даже, может быть, превзойдет самого тебя».

Справедливость требует сказать, что Ушаков после этого случая отнюдь не затирал своего строптивого подчиненного, но всегда предоставлял ему возможность отличиться. Слова Потемкина, умершего в том же 1791 году, он помнил и часто говаривал: «Не люблю я, очень не люблю Сенявина, но он отличный офицер и во всех обстоятельствах может с честью быть моим преемником в предводительствовании флотом».

III

Сенявин доказал, что его верно угадали и Ушаков и Потемкин, что он не пустоцвет, что не какое-то счастливое стечение обстоятельств выдвинуло его на первых порах, что он не затем блеснул и раз, и другой, и третий, чтобы потом бесславно погаснуть.

Умер Потемкин, «великолепный князь Тавриды», кончился вскоре после того и век Екатерины. Царствование Павла поставило перед Черноморским флотом другие задачи. Турки в это время ушли в тень, на передний план исторической жизни Европы выступили французы, и Черноморский флот с Ушаковым во главе получил назначение идти в Архипелаг и очистить Ионические острова от французов, которые их захватили.

Еще Екатерина, опасаясь, что идеи Великой буржуазной французской революции проникнут в Россию, готовилась к войне с Францией, деятельно ведя переговоры по поводу этого с Австрией и Англией, в коалицию с которыми хотела вступить, но неожиданно умерла она среди этих приготовлений.

Сын ее, Павел, задавшись мыслью восстановления опрокинутых разливом революции тронов и алтарей, не только дал у себя приют многим представителям французской знати, но и начал против Франции военные действия в союзе с Австрией, Англией и… Турцией.

Турцию чрезвычайно встревожила экспедиция в Египет, предпринятая французским генералом Наполеоном Бонапартом, и султан Селим III сам предложил России совместные действия, если она выступит против Франции; Павел же задался целью освободить от власти французов Ионические острова, населенные греками православного исповедания и до 1797 года принадлежавшие Венецианской республике; так у недавних врагов — России и Турции — оказались общие интересы в бассейне Средиземного моря.

Черноморскую эскадру, посланную Павлом в Архипелаг отвоевывать Ионические острова, возглавлял вице-адмирал Ушаков, прославившийся своими победами над турецким флотом, а одним из кораблей в этой эскадре командовал капитан 1 ранга Сенявин.

Султан обязался платить по 600 тысяч пиастров в год на содержание русской эскадры, а свою эскадру с адмиралом Кадыр-беем во главе отдал не только под начальство, но еще и в обучение непобедимому «Ушак-паше», как называли Ушакова турки.

Английский адмирал Нельсон, уже истребивший к тому времени французский флот в сражении при Абукире, поджидал, крейсируя в Средиземном море, другой французский флот, который снаряжался в Бресте, чтобы идти к Египту. Ушаков известил Нельсона о своих намерениях, и кампания союзных эскадр началась.

Восставшее на Ионических островах против своих поработителей население помогло Ушакову осенью 1798 года последовательно занять острова Чериго, Занте, Кефалонию и другие. Не сдавались только наиболее укрепленные французами — самый большой из всех Ионических Корфу и Святая Мавра — небольшой островок возле албанского побережья. Сам занявшись блокадой Корфу, Ушаков командировал Сенявина взять остров Святой Мавры, очень крутобережный и защищенный крепостью, в которой было свыше 60 орудий и 600 человек гарнизона.

Сенявин высадил на острове десант и сам распоряжался его действиями, которые привели к тому, что на тринадцатый день осады гарнизон крепости сдался, хотя далеко не истощил еще всех возможностей обороны.

Через четыре месяца после этого был взят и весь о. Корфу, и таким образом Ионические острова были совершенно очищены от французов. Любопытно, что за взятие Святой Мавры и административную деятельность свою Сенявин был произведен Павлом в генерал-майоры, но нужно сказать к случаю, что гораздо легче оказалось очистить от французов эти острова, чем ввести прочное управление ими.

Население всех островов едва доходило до 200 тысяч человек, но потомки Одиссея с острова Итаки, а также других героев, воспетых Гомером, мечтали о полной самостоятельности под покровительством России, которая, конечно, не должна была в будущем давать их кому-нибудь в обиду, а Павел при всей своей неуравновешенности понимал все же, что это покровительство чревато для него большими последствиями: оно не сулило ему никаких осязательных выгод, требовало больших затрат на содержание флота и гарнизонов, кроме того, всегда могло вовлечь его в войну с государствами, которым острова эти приходились «под межу».

Уже и тогда, в 1799 году, протектората над ними добивался султан Селим III, ссылаясь на то, что турецкий флот участвовал в их завоевании; но, с другой стороны, французское правительство не расставалось с мыслью отобрать их обратно, а пока посылало на острова своих представителей, красноречиво рисовавших перед населением преимущества покровительства Франции — страны гражданских свобод — сравнительно с Россией и Турцией — странами крепостного рабства; обещалось также скорое освобождение Греции французами из-под власти турок.

Прочного самоуправления на островах в то же время никак не удавалось наладить, так как они были охвачены ожесточенной классовой борьбой.

Через год после того, как были очищены от французов острова, а именно в марте 1800 года, в Константинополе был заключен трактат, по которому новообразованная республика становилась в вассальное отношение к Порте, а русскому флоту еще раньше приказано было отправиться в Неаполь, сухопутные же войска доставить в Мессину.

Во время этой-то эвакуации сухопутных войск Сенявин едва не погиб вместе со своим кораблем и всем его экипажем от сильнейшего шторма. Это был второй случай в его жизни, когда только его огромная энергия и знание морского дела помогли судну спастись, когда оно было уже буквально на краю гибели — всего в 30 метрах от береговых скал, на которые гнал его штормовой ветер.

Вся надежда спастись опиралась только на то, что выдержат канаты якорей, которыми в начале ночи удалось после невероятных усилий закрепиться, но надежда эта была слабая; и действительно, один из канатов не выдержал — лопнул; шлюпку с десятью матросами, посланными Сенявиным закрепить канат на берегу, опрокинуло; только другой шлюпке посчастливилось причалить к берегу и исполнить приказ. Всю ночь палили из пушек, чтобы жители селения, расположенного на берегу, помогли спастись экипажу, когда будет разбито судно; с этой же целью часто зажигали на корабле фальшфейер.

Прошла ночь, наступило утро — шторм не прекращался. Жители собрались на берегу, но помочь ничем не могли, только служили молебны. Так трепало русский корабль еще целый день, и Сенявин ни на минуту не прекращал борьбы за целость вверенных ему судна и экипажа. Шторм утих только к ночи, и утром на другой день смог наконец Сенявин сняться с якоря и продолжать путь в Мессину.

А в декабре этого года вся эскадра вернулась в Севастополь, и Сенявин назначен был в Херсон командиром порта. На этом посту из генерал-майора переаттестован он был в контр-адмиралы, но уже при новом императоре Александре I, в 1803 году, а вскоре после того получил назначение в Балтийский флот, в Ревель.

Это было время затишья, но затишье оказалось перед бурей, и самые красочные страницы биографии Сенявина были еще впереди.

IV

Константинопольский трактат, отдавший Ионическую республику под покровительство Турции, легче было подписать, чем провести в жизнь. Ионийцы не хотели и слышать о турецком покровительстве. Они уничтожали свою знать, подозревая ее в том, что она подкуплена Портой.

Конечно, агенты Порты искусственно разжигали страсти в надежде, что раз настанет в республике полная анархия, то острова очень легко будет подчинить совершенно власти султана, тем более что русская эскадра и сухопутные войска были в Сицилии и, казалось бы, не имели больше намерения вмешиваться в дела ионийцев, а вскоре последовал им приказ возвратиться в Россию.

Порта близка уже была к оккупации островов на весьма продолжительный срок, когда ввиду этой опасности временно прекратилась рознь партий и ионийцы послали депутатов к Александру I и во Францию, прося о покровительстве. Просьбы эти подействовали здесь и там, но в то время как Наполеон, бывший тогда первым консулом, прислал только своего родственника Собастиани с обещанием не только помощи, но и скорого освобождения всей Греции и присоединения к ней Ионических островов, Александр приказал не отправленным еще на родину сухопутным отрядам вернуться из Неаполя, где они тогда были, на остров Корфу. Кстати, в Средиземном море оставались еще фрегаты из состава Черноморского флота.

Эти военные силы должны были содействовать порядку на островах, а под их прикрытием приказано было пересмотреть конституцию, составленную для ионийцев, и изменить ее согласно их желаниям. Наполеон со своей стороны не только не препятствовал этому, занятый другими, гораздо более важными для него планами, но даже поощрял мероприятие Александра. Он не желал ссориться с русским царем, предполагая воспользоваться его трудами здесь впоследствии, когда удастся ему победить Англию.

А труды оказались большими: чрезвычайно беспокойным народом были ионийцы! Конституция их все пересматривалась, количество русских войск на островах возрастало, становились власти из местных граждан, сменялись новыми, порядок не налаживался, а время шло, и подошла наконец война Александра на стороне Австрии с Наполеоном, теперь уже императором Франции и королем Италии.

В связи с этим Сенявин в 1805 году получил приказ отправиться во главе эскадры Балтийского флота в Ионическое море и, прибыв на остров Корфу, принять начальство над всеми морскими и сухопутными силами в Ионической республике.

Приказ этот вызван был тем, что в Петербурге узнали о замыслах Наполеона захватить острова, для чего снаряжалась эскадра в Тулоне, силы же русские на островах и около них в море признаны были недостаточными. Кроме того, все эти силы нуждались еще и в опытном, способном главнокомандующем, а таким в глазах Александра был только Сенявин, который ради этого случая произведен был в вице-адмиралы.

Дивизия судов, которая вверялась Сенявину при отправке из Кронштадта, состояла из пяти линейных кораблей и фрегата с экипажем в 3600 человек. Но в пути выяснилось, что дальнего плавания суда эти вынести не могут, потому что оборудованы они были неважно: паруса оказались гнилыми, рангоут из плохого леса, на судах не было громоотводов, не было водоочистительных машин, даже и в орудиях нашлись недостатки, которые пришлось исправлять, иначе нельзя было надеяться на успех при встрече с французской эскадрой.

Все эти исправления и дополнения сделаны были Сенявиным в Англии, в Портсмуте, куда зашла дивизия чиниться и запасаться провиантом. Здесь же при посредстве русского посланника графа Воронцова куплены были еще и два брига и наняты были лекаря, по одному на каждый корабль.

Но пока снаряжалась и начала двигаться от берегов Англии к югу эскадра Сенявина, совершились два события величайшей важности. Первым из них была победа английского адмирала Нельсона над соединенным франко-испанским флотом при мысе Трафальгар. Победа эта сама по себе была блестящей: флот Нельсона состоял из 27 линейных кораблей, флот франко-испанский — из 33; адмирал Вильнев, командовавший соединенным флотом, потерпел поражение, приведшее к сдаче англичанам 19 кораблей; кроме того, еще 5 кораблей из того же флота сдались несколько позже боя, и только 9 успели спастись, войдя в гавань Кадикса.

Эта победа — 14 октября 1805 года — избавила Англию от большой опасности, так как Наполеон только и ждал, когда флот Вильнева придет в Ла-Манш, чтобы начать недавно задуманное им нашествие на Британские острова; она же избавила и Сенявина от опасений встретиться с огромными силами французов в открытом море на пути к Гибралтару.

Это событие было для него радостным, но второе, о котором он узнал гораздо позже, совершенно ошеломило его: поражение русско-австрийской армии Наполеоном при Аустерлице он даже и предположить не мог.

Если Трафальгар спас Англию, то Аустерлиц, отдав Австрию в руки Наполеона, вместе с тем сделал его обладателем и Венеции, и северных берегов Адриатики, и Далмации. Конечно, это значительно осложняло будущие задачи Сенявина в зоне Ионических островов, но оказалось, что и опасности встретиться с французской эскадрой он тоже не миновал: его поджидала эскадра в семь кораблей, чтобы не пропустить в Средиземное море. Так как сражаться с этой эскадрой не входило в планы Сенявина, хотя бы сражение это и окончилось победой, то он искусным маневром разошелся с ней, вошел в Средиземное море и в половине января 1806 года подошел туда, куда и был отправлен, — к острову Корфу.

Как бы ни трудно стало положение его, но он был главнокомандующим не только русского флота, но также и сухопутных войск, которых насчитывалось в общем около 15 тысяч. Кроме 5 кораблей, приведенных им, под его начальство стало еще 6 русских кораблей, бывших здесь до его прихода, 6 фрегатов и несколько корветов и бригов. Общее количество экипажа возросло до 8 тысяч.

Как человек весьма энергичный, Сенявин понял поставленную ему задачу защиты Ионических островов сообразно с принципом: «Лучшее средство защиты — самому напасть». Разрешения на этот шаг он не испрашивал, объектом же нападения избрал область Боко-ди-Катаро, соседнюю с Далмацией, наводненной уже войсками Наполеона.

Население этой маленькой области (сербы, родственные черногорцам, с которыми они граничили) само обратилось за помощью к Сенявину, но, не имея полномочий от русского правительства, Сенявин, конечно, мог бы отказать в этом, однако не отказал.

Область бокезцев была уступлена Австрией Наполеону без малейшего, по их доводам, права на это, поэтому бокезцы, не дожидаясь прихода французов, подняли восстание против австрийских властей на своей земле и объявили Боко-ди-Катаро составной частью России. А так как соседствующие с бокезцами черногорцы тоже были в это время подданными России, то восстание бокезцев нашло живой отклик у черногорцев: те решили выступить с ними совместно.

Сенявин на свой страх и риск повел с Корфу свою эскадру на помощь восставшим, хотя положение его было весьма острое: Россия, правда, была в войне с французами, но гарнизоны-то Боко-ди-Катаро были пока еще австрийские, Австрию же с Россией связывал не расторженный и после Аустерлица союз, — во всяком случае, эти две державы между собой не воевали.

Из щекотливого положения, в которое попал Сенявин, он нашел простой выход: если территория принадлежит уже французам, то, чьи гарнизоны занимают ее крепости, совершенно не важно: они должны будут уступить требованиям силы и уйти, а если будут защищать чужую уже для них землю, то с ними и будет поступлено как с обыкновенным противником.

Сенявинский ультиматум, предъявленный австрийским гарнизонам восьми бокезских крепостей, был в высшей степени оригинален: очистить все крепости в четверть часа! Ультиматум австрийцы приняли и ушли со всей поспешностью, на какую были способны, а на крепостях заплескались русские флаги.

Так была занята прекраснейшая Катарская бухта. Севернее Боко-ди-Катаро расположена была небольшая Рагузская республика, тоже славянская. Рагузцы просили у Сенявина по примеру бокезцев покровительства; Сенявин обещал его и, воспользовавшись тем, что дальше к северу за Рагузой шла уже Далмация, занятая французами, решил действовать против них у далматского побережья.

У французов в Адриатическом море не было судов, кроме мелких канонерок, и Сенявин со своим большим флотом, естественно, сделался хозяином Адриатики. Далматские острова, несмотря на сопротивление французов, были заняты один за другим, а когда Сенявину стало известно, что в Триесте — то есть гораздо севернее Далмации — австрийцы, подчиняясь требованию Наполеона, творят бесчинства в отношении русских купеческих судов, он пошел к Триесту с тремя кораблями и фрегатом.

Бесчинства австрийцев заключались в том, что они выгнали русские суда из порта, а те, которые не захотели уйти, были задержаны. Объявлено было даже, что и военные русские суда не будут подпускаться ближе, чем на пушечный выстрел.

И вдруг готовая к бою эскадра Сенявина появилась под крепостью на самой близкой дистанции. Доказав, что он не постеснялся стать гораздо ближе, чем требовалось комендантом Триеста, Сенявин потребовал немедленного освобождения русских судов и, что всего характернее, чтобы австрийцы при освобождении их кричали «ура». Когда это было исполнено, Сенявин увел освобожденные суда, так как получил известие, что французы заняли Рагузу.

Наполеон послал одного из талантливейших своих генералов — Лористона — вступить во владение Далмацией и Катаро, и в отсутствие Сенявина Лористон занял Рагузу, откуда думал двинуться в Катаро. Много рагузцев при этом стали в ряды войск французского генерала, так что Сенявину потом пришлось вести войну не только с привыкшими к победам солдатами Наполеона, но и с изменниками России. Притом численное превосходство было на стороне Лористона, и все-таки он был дважды разбит Сенявиным и заперся наконец в крепости Новая Рагуза, к осаде которой приступил Сенявин.

Чтобы дать понятие о том, в каких условиях проходила эта осада, достаточно сказать, что пятьсот матросов тащили на руках четыре осадных орудия, снятых с судов, десять километров, чтобы установить их на высоте, господствующей над крепостью.

И Новая Рагуза, конечно, была бы взята, если бы не крутой поворот в политике Александра I: как раз в это время в Вене дипломатическим путем решался вопрос о Катаро в том смысле, что эту область русские должны были возвратить Австрии, а та в свою очередь передать Наполеону.

Сенявину пришлось спять осаду, тем более что Лористон получил сильное подкрепление, но слишком велико было отчаяние бокезцев, что от них отказывается Россия. В отчаянии они приготовились уже сжечь все свои дома, если их покинут русские войска и флот; тронутый этим, Сенявин остался.

Совершилось нечто беспримерное в летописях русских войн: Сенявин отовсюду получал приказания и требования сдать по условиям мира России с Францией Боко-ди-Катаро Наполеону, но тем не менее никуда не уходил из Катарской бухты, как будто не хотел даже и признавать заключенного мира.

Посол русский в Париже, посол в Вене, морской министр из Петербурга передавали приказания очистить Боко-ди-Катаро; Наполеон уведомлял о состоявшемся соглашении через своих флигель-адъютантов; генерал Лористон, наконец, лично явился на флагманский корабль Сенявина, желая кстати познакомиться со своим противником; он показывал упрямцу копию мирного договора в той части, которая касалась Катаро.

Сенявин говорил Лористону, как и другим, что только приказание, подписанное самим императором Александром, заставит его сдвинуться с места, уступить противнику то, что у него завоевано.

И совершилось непредвиденное и неожиданное для всех, кто понукал Сенявина: Александр I не утвердил мирного договора, и упрямому вице-адмиралу приказывалось снова взять Катаро, если он его очистил.

Между тем Лористона сменил маршал Мармон, который стоял во главе двадцатитысячного отряда. Этим силам Сенявин мог противопоставить силы вчетверо меньшие. Мармон знал это и устраивал батареи, чтобы артиллерийским огнем сделать то, чего не удалось сделать ссылками на мирный договор, то есть выгнать эскадру Сенявина из Катарской бухты.

Но случилось обратное. Сенявин огнем двух своих судов подавил огонь мармоновских батарей, затем эти батареи были взяты высаженным десантом. Когда же десантный отряд был оттеснен навалившимися на него всеми войсками Мармона к сильнейшей из катарских крепостей, Кастель-Нуово, Сенявин, несмотря на четверное превосходство французских сил, дал им решительное сражение под стенами крепости и при поддержке своего флагманского корабля «Ярослав» одержал решительную победу: французы потеряли убитыми и ранеными 3 тысячи (из них двух генералов и 55 офицеров) и пленными 1300 (из них около 50 офицеров). Кроме того, захвачено было 50 орудий и на миллион рублей призовых судов.

Мармон с остатком своих войск заперся в той же Рагузе, где сидел его предшественник Лористон, и больше уже не отваживался на активные действия большого размера. Однако и Сенявин вынужден был, оставив в Катаро и на Далматских островах часть своих сил, с остальными возвратиться в Ионическое море, потом даже идти к Дарданеллам: началась война России с Турцией, которой деятельно через своих многочисленных агентов помогал Наполеон.

Из Петербурга Сенявину писали, что он будет действовать против турок совместно с английским флотом, но английская эскадра, бывшая вблизи Дарданелл, от сотрудничества с русской эскадрой уклонилась, и, действуя самостоятельно, Сенявин прославил еще раз русское имя и себя взятием острова Тенедоса, ключа к Дарданеллам.

Тенедос был хорошо укреплен турками. Высадив под прикрытием судового огня десантный отряд в 1600 человек, Сенявин разделил его на две колонны и во главе одной поставил контр-адмирала Грейга, другую же повел сам.

Передовые укрепления крепости были взяты им штыковым ударом, а через два дня сдалась и крепость, где досталось победителю 80 орудий и много снарядов.

Но у турок в Мраморном море был флот, гораздо более сильный по числу судов и орудий, чем эскадра Сенявина. Этот флот вышел из Дарданелл под командой капудан-паши Саида-Али, когда-то сражавшегося с адмиралом Ушаковым, моряка опытного и не лишенного отваги, имевшего трех флагманов в разных адмиральских чипах. При флоте Саида-Али были и транспорты с десантными войсками, целью которых было отобрать у русских Тенедос.

Силы нашей и турецкой эскадр были до такой степени неравны, что, казалось бы, Сенявину нечего было и думать о нападении, и однако он напал на суда Саида-Али, сознательно допустив его высадить десант на Тенедос. Десант был разбит, а турецкий флот, в котором было кроме множества мелких судов восемь кораблей и шесть фрегатов, бросился к Дарданеллам, под защиту береговых батарей, когда его атаковал Сенявин.

Сражение завязалось в благоприятных для турок условиях — они были под прикрытием и береговых орудий, и наступившей вечерней темноты, — однако ни каменные ядра, в изобилии несшиеся с берегов на русские суда, ни темнота не спасли турок от полного поражения: три корабля их были совершенно выведены из строя, остальные, весьма избитые, хотя и втянулись к полуночи в пролив, понесли большие потери в людях. Чтобы выместить на ком-нибудь свою неудачу, Саид-Али приказал повесить одного из своих флагманов и двух командиров судов на мачтах.

Однако эта мера капудан-паши не спасла его репутации, как не спасла жизни ни всех министров, ни даже самого султана Селима III: поражение флота переполнило чашу терпения народа, который голодал, так как Сенявин блокировал вход в Дарданеллы и тем отрезал подвоз съестных припасов в Константинополь. Произошло восстание, и все министры были убиты, а султан свержен с престола.

Народ не хотел перенести позора поражения своего флота, и новый султан обещал ему решительную победу над русским адмиралом, голову которого Саид-Али поклялся привезти в Константинополь. Саид-Али имел основания надеяться на это: он имел на бортах своих судов 1200 орудий против 750 русских. Для высадки на Тенедос, где было всего 1000 человек гарнизона, снаряжено было 7 тысяч турок, и они высадились. Командовали ими французские офицеры.

Высадка десанта удалась туркам только потому, что Сенявин сознательно допустил это: ему нужно было выманить турецкую эскадру из Дарданелл и задержать ее у Тенедоса, чтобы не повторилась картина уже бывшего сражения.

Последнюю задачу геройски выполнили и гарнизон Тенедоса, и бриг «Богоявленск», единственное судно, оставленное здесь Сенявиным для приманки. Когда же появилась на горизонте грозная русская эскадра, Саид-Али забыл о своей похвальбе, снял часть десанта с острова, снялся с якоря и ушел, но не в Дарданеллы, а к большому острову Лемносу, на котором думал найти русский гарнизон и истребить его.

Здесь-то и настигла его эскадра Сенявина; Саид-Али успел только продвинуться несколько севернее, к Афону, и выстроить здесь свои суда в боевой порядок. Это замечательное морское сражение, называемое Афонским, окончилось, как и первое, разгромом турок. Только ночь спасла, как и в первый раз, флот Саида-Али от полного потребления, однако один из флагманских кораблей вместе с адмиралом Бекир-беем попал в плен, а другой корабль и два фрегата, попав в безвыходное положение, были взорваны своими экипажами и взлетели на воздух.

Но на этом не кончились их потери: день спустя затонули, очень поврежденные в бою, еще два их фрегата; кроме того, один фрегат и корабль им пришлось взорвать, так как двигаться они не могли. Таким образом, турки лишились в результате этого боя трех кораблей и пяти фрегатов, а убитыми, ранеными и пленными — до 2000 человек. Дорого обошлась Константинополю попытка добыть голову Сенявина!

Только справившись с турецким флотом, смог Сенявин поспешить на выручку храброго, но малочисленного по сравнению с десантом (один человек против шести) гарнизона о. Тенедоса. После обстрела с судов десант сдался в числе 1600 человек. Но это было последнее, что сделал Сенявин, блокируя Дарданеллы. Если русский флот и русские полки под его командованием то и дело наносили поражения и туркам, и французам в бассейне Средиземного моря, то далеко не то же было у генерала Беннигсена, сражавшегося с армией Наполеона. Под Фридландом он был, как известно, разбит Наполеоном, вследствие чего Александр вынужден был заключить мирный договор в Тильзите, а по этому договору Тенедос возвращался Турции, а Ионические и Далматские острова, так же как и Боко-ди-Катаро, передавались Франции.

Флоту русскому приказано было возвращаться в Россию, сдав предварительно Турции взятые суда. Скрепя сердце пришлось Сенявину уступить недавним противникам все свои завоевания, но корабль, взятый в Афонском сражении, он все-таки не вернул туркам. Это был прекрасный восьмидесятипушечный корабль новой постройки, с медными орудиями, и он уже был вписан в состав русского флота под своим прежним именем — «Сэд-эль-Бахры».

V

Не нужно было считаться опытным моряком, флотоводцем, чтобы знать, что суда, покинувшие о. Корфу в конце сентября 1807 года, ожидают сильные штормы; не нужно было быть политиком, чтобы предвидеть, что Англия после Тильзитского мира станет врагом России.

Сенявин, разумеется, ожидал и того, что всему его флоту придется при возвращении в Кронштадт много вытерпеть от осенних бурь, и того, что Англия неминуемо объявит войну России; но он думал все-таки, что успеет до объявления войны пройти мимо берегов Великобритании; однако обстоятельства сложились не так, как он думал.

Уже и в Средиземном море бури сильно трепали и без того нуждавшиеся в капитальном ремонте суда, в Атлантическом же океане почти целый месяц дул жестокий противный ветер, не дававший флоту двигаться к родной Балтике. Вследствие страшной качки на кухнях судов не разводили огня, и экипажи оставались без горячей пищи; в то же время, обдаваемые брызгами волн на палубах, где вели борьбу со стихией, люди не имели возможности обсушить платье. Паруса рвало ветром, реи и стеньги ломало; то тот, то другой корабль сигнализировал своему адмиралу, что он получил такие повреждения, какие в открытом море исправить не в состоянии. И офицеры и матросы почти поголовно были больны, но в то же время налетавшие на суда частые смерчи должны были разбивать ядрами, чтобы уцелеть. На одном корабле от молнии загорелись мачты. Был такой день, когда весь флот мог погибнуть, если бы не утих наконец ветер, но паруса были изорваны им на всех без исключения судах. Дальше идти было нельзя, и Сенявин отдал приказ держать направление на ближайший порт. Таким портом оказался Лиссабон, где когда-то в молодости Сенявин провел веселую зиму.

В Лиссабоне он осмотрел все суда и убедился лишний раз, что едва ли целой зимы хватит на то, чтобы как следует отремонтировать их. Утешительно было только то, что ни одно из них не погибло.

А политическая обстановка сделалась такова, что даже и Португалия перестала быть государством нейтральным; и она была втянута Наполеоном в войну с Англией, и Лиссабон оказался между двух огней: с моря его блокировал английский флот, с суши к нему подходили войска Наполеона.

Португальский принц-регент и члены его семьи бежали в Бразилию, прихватив с собою весь флот королевства: восемь кораблей и четыре фрегата. Велика была досада Наполеона, когда он узнал об этом. Ему казалось таким понятным и ясным, что адмирал его временного друга Александра должен был помешать бегству главы Португалии, а тем более его намерению увести флот, который должен был служить целям императора Франции.

Сенявин знал только одно: ему приказано идти в Балтийское море; Наполеон же, узнав, что русский флот отстаивается в Лиссабоне, в силу своей дружбы с Александром, начал уже считать русские суда своими и Сенявина своим вице-адмиралом.

Однако и английские моряки, блокировавшие Лиссабон, тоже были уверены, что не столько бури загнали сюда Сенявина, сколько тайное соглашение Наполеона с Александром. Французский главнокомандующий в Лиссабоне, генерал Жюно, поспешил уведомить русского адмирала, что провизия для эскадры его будет отпускаться только с разрешения французских властей, а в скором времени явился к нему на корабль сам и передал письмо морского министра Франции Декре, в котором было сказано, что 4 декабря 1807 года император Александр объявил войну Англии, Сенявину предписывается вступить в бой с английской эскадрой и уничтожить ее.

Вскоре было получено письмо и от русского морского министра; в нем было уже сказано со всею ясностью, что, в случае если англичане нападут на русскую эскадру, он, Сенявин, должен принять бой и отразить нападение; если же силы противника будут подавляюще велики и надежды на успех не будет, то «сняв людей, корабли сжечь или затопить, так чтобы отнюдь не могли они сделаться добычею неприятеля». Кончалось же это письмо тем, что Сенявин ставился в положение, подчиненное Наполеону.

Наконец — это было уже в мае 1808 года — Сенявин получил рескрипт от самого Наполеона с указаниями о вербовке матросов на те суда, которые не имели полного экипажа, о присоединении к эскадре одного французского судна и прочем. Но даже и после этого он не сделал ни одного шага, который клонился бы к пользе французов, как не выступил и против англичан, с которыми, как он знал, Россия была в состоянии войны. Он держался какого-то весьма своеобразного нейтралитета.

Но вот англичане заняли несколько мелких крепостей при устье реки Таго, и русский флот оказался полуокруженным. Нейтралитету Сенявина пришел естественный конец, и в сентябре 1808 года им и английским адмиралом Коттоном подписан был договор, в силу которого русские суда уводились в Англию, однако не в качестве пленных, а «для содержания их там, яко в залоге у его Великобританского величества». Сам Сенявин и все офицеры по прибытии в Англию должны были остаться вполне свободными и «имеют возвратиться в Россию без всякого условия».

Сенявин выговорил еще, чтобы русские флаги на его кораблях не снимались, а по заключении мира между Россией и Англией все корабли и фрегаты были бы возвращены России «в том состоянии, в каком оные ныне отданы».

В Портсмуте Сенявина приняли не как пленника, а как принимают союзника. Русские флаги на судах не спускались. Упрямый русский адмирал приобрел среди англичан большую популярность, все относились к нему с большим почтением.

Однако совсем не то ожидало его на родине. Ему дали скромную должность командира Ревельского порта, какую он занимал когда-то раньше, когда был еще контр-адмиралом, и Александр I не скупился на резкие отзывы о нем. Даже когда, во время нашествия Наполеона, он просил Александра дать ему возможность послужить родине, став лицом к лицу с врагом, тот отказал ему в этом. От службы он был уволен с половинной пенсией и очень нуждался во все время царствования Александра, так как имел уже большое семейство.

Только в начале 1826 года царем Николаем принят он был снова на службу с производством в адмиралы.

Умер он в 1831 году, и похороны его были очень торжественны: ему были отданы царские почести, сам Николай командовал на его погребении взводом Преображенского полка. Лучшие представители ближайшего к нему поколения называли его великим адмиралом.

Причины опалы, постигшей его со стороны Александра I, не совсем ясны, хотя, конечно, он не исполнил приказа царя — не уничтожил русские суда, а позволил увести их в Англию; но однажды он точно так же не исполнил приказа царя и не отдал Боко-ди-Катаро французам, и это вышло неплохо. Он знал непостоянство Александра, с одной стороны, и твердо был убежден в том, что Наполеон не может быть по самой сути своей другом Александра и России, с другой стороны, поэтому он и держал своеобразный нейтралитет, выжидая, когда его царь и повелитель поймет, что Наполеон не друг, а враг. И он дождался этого, продолжая жить на своем флагманском корабле, с которого не спускал флага, среди своих матросов и офицеров, а когда показывался в порту, то портовые рабочие-англичане махали своими кепи и кричали восторженно: «Ура, адмирал Сенявин!»

Крым, Алушта, 1 июля 1940 г.