Витязи морей

I

Когда вице-адмирала Павла Степановича Нахимова поздравляли с синопской победой, он говорил, отклоняя от себя честь:

— Что же такое я-то тут сделал, помилуйте-с? Решительно ничего-с!.. Это все команды — матросы и офицеры, — а совсем не я-с.

— Однако кем же обучены все эти команды, как не вами же, Павел Степанович? — возражали ему.

Но Нахимов энергично отрицал и это:

— Нет-с, тут уж решительно во всем покойного адмирала Лазарева заслуга-с! Это все он, Михаил Петрович Лазарев, сделал, да-с, все он! А вот вы-то этого и не знали-с… Срам-с!

Когда другой герой Черноморского флота, организатор защиты Севастополя адмирал Корнилов, умирал, сраженный на Малаховом кургане английским ядром, он просил окружающих похоронить его рядом с Лазаревым, в одном склепе, а когда пытались убеждать безнадежно раненного, что он еще, может быть, выздоровеет, Корнилов, указывая вверх, говорил:

— Нет уж, я туда… туда… к Михаилу Петровичу…

Через день тело Корнилова схоронили в лазаревском склепе, и там же, около гробницы Лазарева, забронировал за собою место и Нахимов, говоря при этом скромно:

— Я еще, правда, не заслужил пока этой чести, но постараюсь, буду стараться заслужить и, думаю, заслужу все-таки-с… Живой из Севастополя я не выйду-с.

Какой показательный и какой трогательный факт: два наиболее популярных вице-адмирала Черноморского флота оказались так преданы памяти бывшего начальника, что ему готовы были приписать свои победы, а думая о смерти, непременно желали быть похороненными в его склепе, с ним рядом!

Пожалуй даже, это был совершенно исключительный факт в истории русского флота, и человек, который оказался способен возбудить к себе такую любовь в двух наиболее выдающихся из своих подчиненных — не говоря о массе других, — вполне достоин того, чтобы по возможности полнее осветить и представить его деятельность.

Уроженец Владимирской губернии (род. в 1788 г.), Михаил Петрович Лазарев был отдан отцом в Морской корпус, где учился и старший его брат, Иван, дослужившийся впоследствии до вице-адмиральского чипа и написавший две книги о своих плаваниях к Новой Земле и вокруг света.

Выпущенный в пятнадцать лет из корпуса гардемарин Михаил Лазарев вместе с тремя десятками других своих товарищей отправлен был для практики в морском деле в Англию и зачислен там волонтером в действующий флот.

Это было время чрезвычайно знаменательное как для России, так и для Англии. В России начал свою деятельность ставший на место своего убитого отца молодой император Александр I. Как известно, он реформировал различные отрасли управления государством, ввел министерства и в новом «министерстве военных морских сил» сосредоточил все дела военного флота. Однако ведать преобразованиями в этом ведомстве назначен был им так называемый Особенный комитет, которому предписано было заботиться «о мерах, каковые токмо нужным почтено будет принять ко извлечению флота из настоящего мнимого его существования и ко приведению оного в подлинное бытие».

Таким образом, русский флот с высоты престола объявлен был «мнимо существующим» — иллюзия, мираж, а не флот! — и это несмотря на все недавние его победы под начальством Ушакова и Сенявина, когда один за другим вырывались из рук французов Ионические острова. А «привести оный в подлинное бытие» должен был Особенный комитет, главной особенностью которого было не то, что он состоял из старых адмиралов, как Мордвинов, Макаров и другие, а то, что председателем его был граф Воронцов, действительный тайный советник, не только не моряк, но еще и глубоко убежденный в очень вредной мысли, что сильный флот для России — излишняя роскошь, поскольку Россия — государство континентальное, а не морское, как Англия.

Англия же в 1803 году, когда туда прибыли русские гардемарины, переживала самое тревожное время за всю свою историю. И было отчего ей тревожиться: на французском берегу пролива Па-де-Кале, в городе Булонь, Наполеон Бонапарт энергично готовил тогда галерный флот для десантной армии в полтораста тысяч пехоты и конницы, которую муштровал он в целях высадки на южный берег Британии.

Наполеон не был еще тогда императором: он носил звание первого (из трех) консула Франции и провозгласить себя императором думал только тогда, когда замысел его — победа над Англией — будет воплощен. Однако он обладал уже всей полнотой власти и во Франции, и в покоренных им странах Европы, а признанная гениальность его как стратега служила ручательством, что задуманный им удар вполне серьезен, как бы насмешливо ни пытался относиться к нему кое-кто и в Англии, и на континенте.

Полторы тысячи канонерок Наполеона должны были нести 3000 орудий большого калибра, то есть по вооружению равняться самой сильной эскадре. Кроме того, на каждой из них помещалось по сто человек пехоты, или упряжные лошади для орудий, или провиант, необходимый на первые две недели после высадки. Наполеон сам вместе со своим морским министром Декре жил в булонском лагере, наблюдая за постройкой лодок, занимаясь подготовкой войск к наибыстрейшей посадке на суда и выгрузке на берег.

Крепостью Англии являлся ее огромнейший военный флот, насчитывавший в то время до восьмисот вымпелов, причем было почти полтораста больших линейных кораблей, поэтому предприятие Наполеона могло удаться только при стечении целого ряда счастливых обстоятельств, а из этих последних наиболее желательными были: полный штиль, густой туман, под покровом которого можно бы было лодкам преодолеть ширину пролива, и разъединение английских морских сил, собранных у южных берегов Британии. Разъединить же и отвлечь эти силы в сторону Испании могли бы только французские эскадры, если бы они сами не были в то время разъединены и частью блокированы эскадрами англичан.

Любопытно, что как раз в этом, 1803 году знаменитый Фултон предложил переправить французскую армию через пролив на пароходах, и показной маленький пароходик его действовал уже перед глазами парижан на Сене, но Наполеон отказался от этого плана; Фултон перекочевал со своим изобретением из Парижа в Нью-Йорк, однако идея его — двигать эскадру без парусов во время штиля — очень волновала тогда всех в Англии.

Громадный военный флот англичан имел стотысячный экипаж, однако чересчур расчетливые лорды держали в черном теле не только матросов, даже и офицеров флота, а служба на судах, которую приходилось нести, при обилии и разбросанности колоний под всеми широтами и долготами была чрезвычайно трудной, а местами, в зависимости от климата, и весьма опасной для жизни.

Поэтому вербовка матросов на добровольных началах дополнялась средневековыми приемами: ночью хватали в питейных домах или просто на улицах гуляк, отправляли их на суда и там записывали в матросы; так свободные до того граждане государства, кичившегося своими свободами, становились рабами.

Впрочем, не раз случалось, что подобные рабы бунтовали в открытом море и в портах колониальных земель, швыряли своих офицеров за борт и пытались, овладев судном, добраться на нем до родины. Удавалось им это или нет, но, когда они попадали в руки правительства, их обыкновенно приговаривали к повешению на мачтах в острастку другим подобным.

Такова, в общих чертах, была обстановка, в какую попал Лазарев со своими товарищами по Морскому корпусу. Нужно добавить еще, что ему пришлось в первый же год служить под командой величайшего флотоводца Англии адмирала Нельсона, чтобы вполне оценить ту практическую школу, которую удалось пройти русскому гардемарину в чужой земле.

С одной стороны, он видел напряжение всех сил Англии перед лицом самой большой опасности, какая только грозила ей за последние несколько сот лет; с другой — он служил на адмиральском корабле самого Нельсона, который был в те времена идеалом моряка, как Наполеон — идеалом сухопутного генерала, который проявлял тогда неутомимую энергию в деле защиты своей родины, разгадал планы Наполеона, клонившиеся к тому, чтобы собрать в Ла-Манше разбросанные эскадры французов, долго гонялся за одной из них, самой сильной, находившейся под командой адмирала Вильнева, наконец принудил ее принять сражение при Трафальгаре, где победил и был смертельно ранен.

Так случилось, что юность Лазарева прошла не только в непрерывной почти боевой службе в английском флоте, но еще и в ореоле славы этого одноглазого, однорукого, страдавшего морской болезнью, но тем не менее великого адмирала, тело которого пять недель везли в Англию в бочке с водкой, чтобы похоронить торжественно в родной земле, в гробу, сделанном из мачты его флагманского корабля «Виктория».

II

Двадцатилетним, в 1808 году, вернулся Лазарев в Россию.

Это было уже после мира Александра I с Наполеоном в Тильзите, когда политическая обстановка вдруг круто изменилась: Наполеон из врага России сделался ее «другом», отношения же с Англией стали натянутыми и скоро перешли в открытую войну.

Все приобретения русского флота, предводимого адмиралами Ушаковым и Сенявиным, то есть острова Далматские, семь Ионических островов и Катаро, были уступлены Александром Наполеону, а остров Тенедос, являвшийся ключом к Дарданеллам, возвращен был Турции. Великий русский адмирал Сенявин зарыдал, когда получил этот приказ, но должен был выполнить его.

А Лазарев в одном из небольших сражений на море с англичанами был взят ими в плен, где, впрочем, пробыл недолго.

Что вынес Лазарев из учебы у английских моряков?

Он был талантливым учеником, а плавать на английских кораблях пришлось ему в нескольких морях и трех океанах: Атлантическом, Индийском, Великом. Капитаны кораблей, на которых он плавал, аттестовали его как «юношу ума острого и поведения благонравного».

У англичан есть выражение: «настоящий человек на настоящем месте»; именно таким «настоящим человеком» на корабле, то есть безукоризненным моряком, и стремился стать со временем Лазарев, у которого были для этого два необходимых данных: огромная энергия и беззаветная любовь к морю.

Впоследствии, когда он сам стал командиром корабля в России и должен был дать служебную характеристику своему подчиненному лейтенанту Нахимову, будущему адмиралу, он не нашел для этого других слов, как только эти: «Чист душой и море любит». И это была в устах Лазарева высшая похвала.

Волонтер, русский гардемарин, Лазарев не мог, конечно, занимать среди экипажа английского военного судна видного места, но именно благодаря этому он твердо усвоил, что дело не в положении, какое ты занимаешь, а в тех обязанностях, какие с этим положением связаны: твердо знай, что тебе надобно делать, и выполняй все безупречно.

Много лет спустя, когда Лазарев, будучи командиром Черноморского флота, проходил по палубе одного из кораблей во время учения и заметил, как старался, но не мог связать морского узла из каната один молодой матрос, он, Лазарев, не разразился по этому поводу ругательством, не накричал на ближайшее начальство неумелого матроса: он сбросил с себя сюртук, засучил рукава рубахи и сам показал, как полагается вязать морской узел.

Он подчеркнул этим то, чему был предан всю свою жизнь: нет и не может быть во флоте обязанностей, выполнять которые было бы неприятно, зазорно, скучно, — словом, таких, которые хотелось бы свалить на другого; служебная честь и личная честь — одно; так это было в глазах Лазарева, и этот взгляд свой он старался привить всем чинам флота от мала до велика.

Но сугубая добросовестность, честность в исполнении обязанностей службы неразрывно связана была и с честностью более элементарного свойства — именно с честностью в отношении расходования казенных средств; и это в эпоху, когда казнокрадство считалось чем-то негласно узаконенным, поэтому вполне обычным.

Молодой моряк, сделавший из службы служение морскому делу, так резко выделился среди других, даже своих товарищей по волонтерству, что получил в 25 лет, в 1813 году, весьма почетное назначение. Когда так называемая «Русско-американская компания» обратилась в морское министерство за командиром для своего нового корабля «Суворов», это назначение получил лейтенант Лазарев.

Нужно сказать, что «Русско-американская компания» была учреждена при Павле I и принята им под свое покровительство. Может быть, не всякому известно, что еще в царствование Екатерины по частному почину некоего купца Шелехова основаны были русские колонии в Америке. Теперь эти колонии получили в лице «Русско-американской компании» администрацию, которой давалось на 20 лет право «делать открытия и занимать открываемые земли в российское владение, заводить заселения и укрепления для безопасного пребывания, производить мореплавание по всем окрестным городам и иметь торговлю со всеми около лежащими державами»…

При Александре I в число пайщиков этой компании вступили великие князья и княгини, разорившиеся для этой цели на целых шесть тысяч рублей, но важно было, конечно, то, что частному почину в деле приобретения колоний присвоено было значение государственной важности, в то время как правителем колоний был купец Баранов, уроженец Каргополя.

Баранов этот был человеком широкого размаха, типа старинных новгородских ушкуйников[4] или купцов Строгановых, инициаторов «завоевания» Сибири. Он основал русское поселение на острове Ситха вблизи Аляски, названное Ново-Архангельском, и эта столица русских владений в Америке вскоре начала конкурировать с Сан-Франциско по своим торговым оборотам. Он же устроил русскую колонию и в Калифорнии, которая принадлежала тогда испанцам. Он же, наконец, устроил так, что князек Сандвичевых островов Томари отдавал и себя, и свой народ, и свои острова под «высокую белую руку русского императора». Однако Александр не обладал энергией Баранова и вместо того, чтобы приобщить к России Сандвичевы острова, снял беспокойного правителя «Русско-американской компании» и заменил его морским офицером Гагемейстером.

Туда-то, к о. Ситха, и направился на «Суворове» Лазарев, которого в морском министерстве сочли достаточно опытным для кругосветного плавания. И возложенное на него поручение он действительно выполнил с честью для себя и с пользой не только для русских поселенцев на берегах Северной Америки, но и для русского флота.

Будучи сам на ответственном посту молодым еще офицером, он вынес из этого долгого плавания твердое убеждение, что только подобные ответственные посты могут приучить флотскую молодежь к самостоятельности действий.

Кругосветное плавание на небольшом парусном судне ему самому пришлось вести и в штормы, и в палящий зной на экваторе, и во время тропических ливней, вынося на своих только плечах тяжелое бремя ежедневных забот о целости судна и команды, о снабжении экипажа всем необходимым, о ремонте изношенных во время плавания снастей, а также и о непосредственных сношениях с властями весьма многочисленных и разнохарактерных иностранных портов, куда приходилось заходить отстаиваться, снабжаться, чиниться.

Впоследствии, когда Лазарев стал командиром Черноморского флота, он удивлял своею страстью к постройке и введению в состав военного флота различных мелких судов; но это делалось им с тою целью, чтобы как можно большее число офицерской молодежи ставить на должности командиров, чтобы находчивость, решительность действий, глазомер развивать в них не отвлеченно-теоретическим путем, а на деле. Как можно меньше всех этих второстепенных, третьестепенных помощников, исполнителей, субалтернов, и как можно больше командиров с навыками приказывать и нести ответственность за свои приказания — вот идея, вынесенная Лазаревым из своего первого, вполне самостоятельного кругосветного плавания, идея воспитательного порядка, весьма далекая от рутины, царившей в те времена в русском флоте.

Из плавания вернулся Лазарев в Кронштадт настолько признанно опытным командиром судна, что получил в 1819 году почетное назначение отправиться в качестве командира шлюпа «Мирный» под общей командой капитана 2 ранга Беллинсгаузена, командира другого такого же шлюпа «Восток», в долговременную экспедицию в Южный Ледовитый океан. Цель этой экспедиции была научная: «употребить всевозможное старание и величайшее усилие для достижения сколько можно ближе к Южному полюсу, отыскивая неизвестные земли и не оставив сего предприятия иначе как при непреодолимых препятствиях».

Отыскивать «неизвестные земли» можно было, конечно, только там, в тех широтах, где не были еще прежние мореплаватели, к каким бы нациям они ни принадлежали; экспедиция эта, таким образом, была задумана с почетной смелостью, и о ней можно было написать целую книгу, но небольшие размеры статьи заставляют ограничиться несколькими десятками строк.

Два дерзновенных русских шлюпа за 527 дней, проведенных ими под парусами, прошли 86 475 верст, семь раз при этом пересекали Южный полярный круг и достигли почти 70° южной широты. «Непреодолимыми препятствиями», о которых говорилось в наказе командирам, явились для них сплошные ледяные поля, сквозь которые они не могли пробиться.

Новооткрытым островам давались русские имена. В память о двенадцатом годе на карту заносились острова Князя Голенищева-Кутузова Смоленского, Князя Барклая де Толли, Графа Милорадовича, Графа Витгенштейна, Генерала Раевского, Генерала Ермолова и прочие; или такие: Бородино, Малый Ярославец, Смоленск, Полоцк, Березина и т. п.

Плавание совершалось то обоими шлюпами вместе, то порознь, причем назначались заранее порты, в которых они должны были сойтись для более или менее длительной стоянки. Эти стоянки на якорях заняли 224 дня, так что в общем экспедиция продолжалась свыше двух лет.

Шлюпы заходили для стоянок в Рио-де-Жанейро (Южная Америка), порт Жаксон (Австралия); побывали и на Сандвичевых островах, и на Таити.

Как весьма характерный для той эпохи факт следует отметить, что эта экспедиция, официально вполне научного свойства, имела еще и неофициальное задание. Это задание шло со стороны влиятельных масонов, окружавших трон императора-мистика, и касалось оно ни больше ни меньше как отыскания находящегося будто бы у самого Южного полюса острова Гранде. На этом острове, в пещере, под охраной демонов, таилась будто бы от смертных Моисеева книга Бытия, а перед входом в пещеру горел неугасимый огонь!.. Единственным оправданием для Лазарева и Беллинсгаузена в том, что они не нашли этой пещеры, явилось то немаловажное обстоятельство, что им не удалось дойти до Южного полюса из-за ледяных полей.

Зато настоящая и подлинная книга бытия обогатилась благодаря этой экспедиции не только открытием многих необитаемых и обитаемых островов, но еще и обилием сделанных наблюдений и выводов в области гидрографии, этнологии, ботаники, зоологии, физики.

По возвращении на родину Лазарев был произведен за эту экспедицию через чин в капитаны 2 ранга с назначением командиром фрегата «Крейсер». Однако отдых его был недолог: в 1824 году «Крейсер» был отправлен к берегам Аляски для охраны русских владений, и таким образом Лазареву пришлось совершить новое кругосветное плавание, теперь уже на большом судне.

Одним из его помощников на «Крейсере» был приглашенный им лично двадцатидвухлетний лейтенант Нахимов, которого он едва не лишился в Южном Ледовитом океане.

Была очень бурная погода и фрегат страшно трепало, когда раздался крик: «Человек за бортом!» Это матрос сорвался с обледенелых снастей в воду.

Было видно, как он боролся с волнами, сразу отбросившими его от судна. И вот Нахимов, поспешно захватив шестерых попавшихся под руку матросов, бросился спускать шлюпку, чтобы спасти утопавшего.

Спущена шлюпка с подветренной стороны фрегата, матросы гребут и огибают судно, чтобы выбраться к погибающему товарищу, но налетает внезапный и сильнейший шквал с ливнем и уносит легкую шлюпку далеко прочь от фрегата, перебрасывая ее с волны на волну.

Хлещет ливень, точно сознательно натянув завесу между фрегатом и шлюпкой. Лазарев вне себя от горя: головы упавшего матроса не видно уж больше — он утонул, — но не видно и катера, как обычно называлась шлюпка на кораблях, и нет никакой возможности оказать ему помощь, да, наконец, в опасности при таком шквале был и фрегат, и все на нем вынуждены были напрягать все силы, чтобы избежать аварии.

Полчаса длился ливень и ревел ветер. Напряженно работала команда «Крейсера» — ведь это было парусное судно. Временами брался за свою зрительную трубу Лазарев, пытаясь разглядеть, не покажется ли где, хотя бы и опрокинутый килем вверх, злополучный катер, но ничего разглядеть не мог и безнадежно махал рукой.

Но вот кончился наконец ливень, дальше промчался ураган, посветлело — и теперь уже сотни глаз впивались в гребни волн… И час, и два, и три смотрели — напрасно! Шлюпки не было. Все уже пришли к печальному выводу, что погибла она вместе с молодым самоотверженным лейтенантом и шестью матросами так же, как погиб первый матрос.

А между тем стало уже темнеть — вечерело… Смахнув слезу, отдал Лазарев приказ ставить паруса, чтобы продолжать плавание. И паруса уже начали наполняться ветром, как вдруг один известный своею зоркостью унтер-офицер, сидевший на салинге, закричал:

— Вижу катер! Ви-ижу ка-атер!

— Что? Как? Кверху килем? — с замиранием сердца спросил Лазарев и получил радостный ответ:

— Никак нет, похоже, даже гребут!

«Крейсер» двинулся в том направлении, какое указал унтер-офицер с салинга, и чем ближе подходил к катеру, тем яснее становилось и Лазареву и всей команде фрегата: семеро смельчаков были налицо, все с головы до ног мокры, хоть выжми, но живы.

Буквально из раскрытой уже пасти океана удалось Лазареву выхватить будущего героя Синопа и Севастополя и его шестерых товарищей, поэтому безмерна была его радость. Люди были спасены, а катер, так героически выдержавший борьбу с ураганом, все-таки разбило о борт фрегата, когда его поднимали на боканцы.

Нахимов тогда же обещал своему спасителю унтер-офицеру платить пожизненную пенсию и обещание это выполнял потом свято до самой своей смерти.

III

Был торжественный день — 10 июня 1827 года, — когда из Кронштадта вышла русская эскадра адмирала Сенявина в заграничное плавание. Флаг Сенявина вился на семидесятичетырехпушечном корабле «Азов», на котором находился также и младший флагман Сенявина — контр-адмирал граф Гейден; командиром «Азова» был капитан 1 ранга Лазарев, в числе младших офицеров которого состояли: лейтенант Нахимов, мичман Корнилов и исполнявший офицерские обязанности гардемарин Истомин. Так, случайно или нет, на борту «Азова», шедшего к Портсмуту, сошлись носители шести имен, прочно вошедших в историю русского флота: Сенявин, Гейден, Лазарев, Нахимов, Корнилов, Истомин — целое созвездие героев!

Эскадра старого флотоводца Сенявина по прибытии в Портсмут должна была выделить часть судов под командой Гейдена для действий в Архипелаге против турок и на стороне Греции, которая вела в это время с Турцией войну за свое освобождение из-под ее власти. Для этой же цели — помощи грекам — в Архипелаг собрались идти и эскадры англичан и французов, как это было заранее обусловлено трактатами: встревоженные намерением Николая I самостоятельно действовать против Турции, Лондон и Париж предложили ему совместно помочь грекам, как христианскому народу, угнетенному магометанами, имея в то же время своей целью помешать России сделать какие-либо завоевания в Турции.

Четыре корабля было у контр-адмирала Гейдена, четыре фрегата и два брига: и по составу судов и по числу орудий на них русская эскадра была сильнее каждой из эскадр-союзниц, но тем не менее общее командование объединенными вблизи небольшого греческого порта Наварин тремя эскадрами принял на себя английский вице-адмирал лорд Кодрингтон, как старший в чине.

В обширной и удобной Наваринской бухте стоял в это время тоже объединенный турецко-египетский флот, опираясь на который действовал против греков на суше Ибрагим-паша, оттоманский главнокомандующий.

Ибрагим-паша имел основания не придавать очень большого значения требованиям адмиралов союзных эскадр прекратить действия против греков: во-первых, у союзников не было транспортов с десантной армией, а у него здесь, в Морее, была высажена армия в 25 тысяч человек; во-вторых, его военный флот по количеству судов и орудий значительно превосходил флот союзников; в-третьих, он находился еще и под прикрытием сильных береговых батарей.

Турецкий главнокомандующий объединенными сухопутно-морскими силами не думал даже, что европейские адмиралы отважатся на него напасть, и все-таки знаменитое Наваринское сражение, как известно, привело к полному разгрому и почти полному уничтожению всего турецко-египетского флота.

Четырем русским линейным кораблям пришлось в этом бою занять по диспозиции центральное место в изогнутой подковой линии союзных судов; они приняли на себя наиболее яростный огонь противника, они же и проявили самую высокую доблесть. Однако и среди них выделился в этом отношении «Азов», командир которого, Лазарев, с неизменной трубой в руках, чувствовал себя совершенно спокойно среди самого горячего боя — горячего даже и в буквальном смысле: как доменщики, матросы окачивались водою, и около них не только дым из орудий, но еще и густой пар стоял, как в бане.

При большом превосходстве флота противника на долю «Азова» пришлось ни мало ни много как пять судов: вице-адмиральский фрегат, еще два фрегата, корвет и, наконец, большой линейный корабль. Последний был загнан «Азовом» на мель, где и взорван, вице-адмиральский фрегат тоже был уничтожен огнем, а корвет и остальные фрегаты затонули под залпами батареи, которой руководил Нахимов.

Нужно сказать еще, что бой уже начался, когда «Азов», шедший во главе русской эскадры, занимал отведенное ему по диспозиции место, так что идти приходилось в сплошном дыму, под выстрелами и береговых орудий и судовых, идти, при этом не отвечая на выстрелы, найти свое место, стать на якорь, свернуть паруса и только после всего этого открыть огонь.

Искусным маневрированием в чрезвычайно трудных условиях Лазарев снискал восторженную похвалу англичан и французов, не меньшую, чем действиями своей команды в бою, когда «Азову» нужно было еще и выручать соседний английский корабль «Альбион», который нашел сильного соперника в восьмидесятипушечном турецком корабле.

Турки вообще в этом сражении дрались отчаянно храбро; они даже закалывали себя кинжалами, когда им грозил плен, или тонули вместе со своими судами, не делая попыток спастись вплавь, хотя берег был близко. Они не хотели даже и верить в возможность поражения — это был достойный противник.

Тем длиннее оказался список их потерь. Из 66 военных судов уничтожено было 50; из 20 тысяч экипажа погибло до 7 тысяч человек… Зато и «Азов» мог гордиться тем, что, сражаясь с пятью судами противника, он понес и наибольшие во всем соединенном флоте потери: у него не осталось ни одной целой мачты, а в корпусе судна насчитано было 153 пробоины!

За отличие в этом бою 8 октября 1827 года Лазарев, который был не только командиром «Азова», но и начальником штаба русской эскадры, произведен был в контр-адмиралы. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 годов Лазарев продолжал оставаться в Архипелаге, участвовал в блокаде Дарданелл, а по окончании этой войны привел эскадру из десяти судов в Кронштадт.

Теперь он был признанно выдающимся моряком, и его не только включили в образованный в следующем году комитет, который был занят, между прочим, вопросами о формировании Черноморского флота, но он сам, показавший на заседаниях этого комитета объем своих знаний и интересов в морском деле, назначен был начальником штаба Черноморского флота.

И первое, что ему пришлось выполнить на новом месте службы, было предприятие, казалось бы, совершенно непредвиденное всем ходом русской истории и тем не менее политически вполне объяснимое: вчерашний противник турецкого султана, Николай I вздумал прийти к нему на помощь, чуть только зашатался его престол под натиском восставшего египетского паши Мехмета-Али.

Конечно, Николай предлагал свою помощь не ради прекрасных глаз султана: это был неплохо обдуманный политический шаг, которым при удаче можно было бы достичь того же, чего не пришлось добиться в результате весьма кровопролитной и дорого обошедшейся войны с Турцией: во время нее Россия потеряла одними умершими от эпидемических болезней около ста тысяч человек — целую армию!

В египетских войсках, которыми командовал Ибрагим-паша, сын Мехмета-Али, было много французских офицеров, а штаб Ибрагима почти целиком состоял из них, и это было одной из причин победоносного продвижения египетских войск по Малой Азии к Босфору и грозило султану захватом Константинополя. Но тот же самый захват Константинополя русскими войсками мерещился султану в помощи, предлагавшейся Николаем, поэтому он отказывался от нее до наступления момента последней крайности.

Момент этот наступил, и в Босфор вошла первая черноморская эскадра под командой Лазарева, а с транспортов в два приема высадилось на берега Босфора десять тысяч русской пехоты. Это было в феврале 1833 года.

Вслед за эскадрой Лазарева явились на защиту Константинополя еще две эскадры из состава Черноморского флота, которые поступили под общее командование Лазарева, произведенного в вице-адмиралы. К нему же перешло и главное начальство над десантным отрядом, поэтому он и вел себя и при дворе султана и в столице Турции как полномочный представитель России.

Так как воды Босфора покрылись многочисленными русскими судами, а высоты по обоим берегам забелелись от палаток расположившихся на них русских солдат и, кроме того, довольно значительный отряд под начальством генерала Киселева продвигался к столице султана сухим путем через Адрианополь, то было от чего прийти в волнение и Англии и Франции, оказавшей покровительство египетскому паше.

Конечно, все средства были пущены ими в ход, чтобы приостановить египетские войска и склонить Мехмета-Али и Ибрагим-пашу к миру с султаном. Однако экспедиция Лазарева привела к заключению так называемого Ункиар-Искелесийского, то есть заключенного в Ункиар-Искелеси — летней резиденции султана — договора России с Турцией, весьма выгодного для первой, но не унизительного и для второй. «Порта — как сказано в договоре, — должна будет ограничить действия свои в пользу российского двора закрытием Дарданелльского пролива, то есть не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким бы то ни было предлогом».

Другими словами, Черное море обращалось этим договором в закрытое русское озеро, из которого выход в Средиземное море все-таки оставался для русских судов вполне свободным.

Колебавшийся довольно долгое время, кого выбрать себе в союзники — Францию или Россию, — султан, подписав Ункиар-Искелесийский договор, твердо стал в союзные отношения со своим недавним противником Николаем I, хотя и знал, что этим своим шагом возбудит против себя бурю негодования во Франции и Англии.

Вследствие происков этих двух государств Николаю через семь лет пришлось отказаться от возобновления договора, но не только в биографии Лазарева, а и в истории Черноморского флота босфорская экспедиция 1833 года остается весьма знаменательной.

Дело в том, что действия этого флота во время незадолго перед тем закончившейся русско-турецкой войны были очень вялы и нерешительны. Стоявший во главе флота адмирал Грейг оказался далеко не на высоте задачи, перед ним поставленной, так что турецкие адмиралы действовали на Черном море гораздо активнее, чем он.

И только босфорская экспедиция, проведенная Лазаревым, показала не только Константинополю, но и Лондону и Парижу, что Черноморский флот вполне может напомнить им времена Ушакова и Сенявина, стоит только поставить во главе его энергичного, талантливого адмирала.

А. С. Грейг, много сделавший для Черноморского флота, был в то время уже человеком расшатанного здоровья, чем и объяснялась вялость его действий во время войны; поэтому в конце 1833 года он был отозван в Петербург с назначением членом государственного совета, а его место занял Лазарев, почти двадцать лет потом руководивший вверенным ему флотом и подготовивший его для геройских подвигов Синопа и Севастополя.

IV

Адмирал Грейг, сын знаменитого моряка времен Екатерины II, был выдающимся командиром флота, но при нем случилось событие, которое и вызвало не одно заседание комитета по делам Черноморского флота, о чем говорилось выше, и назначение в этот флот Лазарева, — это так называемый «чумной бунт» севастопольских матросов в 1830 году.

«Бунт» был вызван вопиющими злоупотреблениями военных чиновников в отношении матросов и их семейств, живших главным образом на Корабельной слободке. Николай I расправился с восставшими против произвола его чиновников необыкновенно жестоко, однако следствие по этому делу показало даже ему, что при Грейге не только военные чиновники высшего ранга, но даже и врачи морского госпиталя безнаказанно творили бесчинства.

Таким образом, Лазареву при его назначении вменялось в обязанность подтянуть администрацию Севастополя, а заодно и командный состав флота. И адмирал Лазарев действительно «подтянул» черноморцев, действуя при этом не мерами строгости, а личным примером: он и не мог не подтягивать, так как сам стоял очень высоко, обаяние же его было огромно.

Прежде всего, у Лазарева, как у очень темпераментного, талантливого человека, была способность угадывать и открывать таланты и привязывать их к себе. Так он угадал, открыл и привязал к себе и Нахимова, и Корнилова, и Истомина, и многих других.

Наблюдая, например, на «Азове» юного мичмана Корнилова, Лазарев угадал в нем незаурядного моряка, и это в то время, как сам Корнилов, подверженный морской болезни, решил уже бросить службу во флоте и выйти в отставку.

Зайдя однажды в каюту к Корнилову, Лазарев застал своего младшего офицера за чтением какого-то французского романа. Подобные же романы лежали во множестве всюду на полках каюты.

— Вы совсем не то читаете, что вам надобно читать! — сказал Лазарев, взял из рук Корнилова книжку и выкинул ее через люк в море («Азов» шел в то время из Портсмута в Архипелаг).

— А что же мне надобно читать? — спросил мичман своего командира.

— Это я сейчас принесу вам, — сказал Лазарев и действительно принес из своей каюты французские и английские книги по морским вопросам.

Так был отвоеван им для морской службы будущий блестящий защитник Севастополя.

Лазарев был наделен не только огромной любовью к морю, но еще и не меньшей заразительностью этой любви.

Он, сам спортсмен, сумел вселить дух спортсменства в среду своих подчиненных, когда стал командиром Черноморского флота и портов. Никто лучше его не мог управляться с парусами, и никто лучше его не мог научить этому других.

На учениях, которые очень часто производил он в море, ни одна фальшь не могла ни на одном судне укрыться от его знаменитой зрительной трубы, а каждое учение обыкновенно оканчивал он гонками, причем с флагманскими кораблями состязались тут на совершенно равных правах всевозможные тендеры, люгеры и прочие совсем мелкие суда, и в конечном итоге какой-нибудь лихой мичман мог при этом торжествовать над капитаном 1 ранга.

Эти частые соревнования, естественно, развивали во всех и действительное знание всех мелочей морского быта, и находчивость, и отвагу — вообще возводили службу на степень искусства, — что же касалось практического применения способностей и знаний, то возможность этого доставлялась крейсерством и блокадной службой у берегов Кавказа и частым участием в военных действиях там, имевших целью поддержать отряды пехоты и кавалерии.

Признанным результатом деятельности Лазарева как командира Черноморского флота явилось то, что флот этот шел впереди Балтийского во всех отношениях: там был и лучший командный состав, и лучшее вооружение судов, и неугасающий боевой дух офицеров и команд… Из Севастополя шли новшества в Кронштадт, а не наоборот, — так было при Лазареве.

С его именем связано и устройство севастопольского адмиралтейства, имевшего задачей перевооружение флота, когда паровой двигатель придет окончательно на смену парусу.

Лазарев положил много труда и на укрепление Севастополя со стороны моря. Под его неослабным надзором строились Александровская, Константиновская, Михайловская и Павловская батареи, сделавшие из Севастополя неприступную морскую крепость. Черноморский флот при Лазареве стал не только хозяином Черного моря, он получил еще от него и вполне законное чувство задора, сознание своей силы, единодушие в желании выступить в защиту этих своих хозяйских прав против каждого, кому вздумалось бы посягать на них.

Лазарев не дожил до Синопского боя — он умер в 1851 году от рака желудка, — но подготовил экипажи судов к победе при Синопе бесспорно он, и в этом был вполне прав Нахимов; он же воспитал и защитников Севастополя.

Коренастым человеком с открытым русским лицом воплощен он на бронзовом памятнике, который был поставлен в им же созданном адмиралтействе. На этом памятнике увековечена и его знаменитая зрительная труба, свойство которой крупно ставить перед глазами даже и мелкие упущения по службе перешло потом по наследству к зрительным трубам Нахимова и Корнилова.

Крым, Алушта, 20 июня 1940 г.