Витязи морей

ГВАРДЕЕЦ КОРЕННОЙ Новелла

Гремел Бородинский бой.

Дрались на совесть с обеих сторон: русские войска стремились отстоять Москву, сердце России; французы горели желанием взять Москву, так как это сулило им конец войны; кроме того, они, предводимые Наполеоном, привыкли к победам, чего бы ни стоили эти победы.

Лейб-гвардейский пехотный Финляндский полк в этом ожесточенном бою несколько раз ходил в контратаку, и в третьей гренадерской роте полка показал себя в этот день правофланговый, ефрейтор Леонтий Коренной.

Что он мог себя показать в рукопашной, в этом не сомневались его однополчане, но раньше не приходилось — не было случая. Гвардейские полки стояли в Петербурге и около него, и казалось, что век будут так стоять, предназначенные для царских смотров и парадов.

Но когда в июне 1812 года невиданная до того армия Бонапарта в шестьсот тысяч человек перешла через пограничную с Пруссией реку Неман и вторглась в Россию, то пришлось двинуть на защиту Москвы и гвардию.

Фамилии часто бывают будто припаяны к людям — клещами не оторвешь; так кто-то припаял предку Леонтия фамилию живописную — и попал в точку.

Теперь нет уже почти нигде лихих троек, а в старой России без троек не было дорог; и в каждой тройке — коренной. Коренник был самым дюжим, самым видным, самым надежным конем.

Пристяжки вели себя легкомысленно: они извивали шеи змеями, держа головы наотлет, точно озабочены были только красотой бега; дуг им не полагалось, оглобель тоже — только шлеи. Но, впряженный честно в оглобли, подтянутый расписной дугой, коренник держал голову прямо кверху, глядел строго, слушал поддужный колокольчик, не прядая ушами, тянул экипаж ревностно, за что и пользовался неизменным уважением густобородого кучера, щедрого на раздачу кнута обеим пристяжкам.

Часто говорило о Леонтии Коренном начальство на смотрах, обращаясь к командиру третьей гренадерской, то есть девятой роты:

— А правофланговый у вас молодчага!

Но командир роты это и сам знал, а солдаты-одноротцы, даже одних лет с «молодчагой», не только новобранцы, почтительно звали его «дядя Коренной».

Был он добродушен, как и полагается подобным молодчагам, и, занимаясь «словесностью» с молодыми солдатами, как старослужащий и вдобавок ефрейтор, любил озадачивать их загадками.

Спросит, бывало:

— А ну, что такоича, отгадай-ка: «Был телком, а стал клещом: впился мне в спину, а без него — сгину».

Конечно, куда же молодому деревенскому парню отгадать такое, и Коренной ухмыльнется в усы, крутнет головой и сам скажет:

— Да ведь он из телячьей кожи, ранец-то наш солдатский.

И тут же, к случаю, ввернет еще загадку:

— «Кафтан, хотя бы сказать, черный, а бедный; сапог хотя из себя желтый, а медный; хлеба не молотит, а по ногам колотит». Что такоича?

Это — тесак. Но были у Коренного и еще загадки — о патроне, о пуле, о курке, о пушке, о солдатской пуговице, которая «не платит оброку, а служит без сроку», и о каждой вообще вещи из солдатского обихода: он любил все складное и со смыслом и хранил в памяти, как святыню.

Но самой большой святыней в те времена в бою кроме знамени полка был локоть товарища: в рукопашную ходили густыми колоннами, рассыпного строя не знали, от локтя товарища отрываться считалось тягчайшим преступлением против правил дисциплины. Шла стена, ощетиненная штыками, способная не только выстоять под бешеным натиском конницы, но и обратить ее в бегство. Так было и здесь, в Бородинском бою.

Однако таяла стена под градом ружейных пуль, картечи и пушечных ядер, и вот только тогда, когда разбивалась стена на отдельные куски, звенья, людские толпы, возможно становилось действовать в меру своих личных сил и способностей.

И вот тут-то, когда третья гренадерская (гренадерскими ротами в пехотных полках того времени назывались первые роты батальонов, то есть 1, 5, 9 и 13-я; остальные были «мушкетерские») рота Финляндского полка потеряла в схватке с французами своих офицеров, шестеро солдат во главе с ефрейтором Коренным защищали несколько часов русскую позицию на опушке леса.

Потом, когда все шестеро были представлены к награде — к Георгию IV степени, их подвиг изложен был так:

«Во все время сражения находились в стрелках и неоднократно опровергали усиливающиеся его цепи, поражая сильно, и каждый шаг ознаменован мужеством и храбростью, чем, опрокинув неприятеля, предали его бегству, выгнав его на штыках из лесу, заняли то место, которое ими несколько часов упорно было защищаемо».

Так, не особенно вразумительно, писали о Коренном с товарищами русские полковые писаря двенадцатого года. Но через год пришлось писать о нем одном и полковым писарям французским.

В октябре 1813 года под городом Лейпцигом, в Саксонии, несколько дней подряд шла «битва пародов». Оставив всю свою армию на полях России, Наполеон успел собрать новые силы и дал здесь сражение объединенным войскам русским, австрийским, прусским и шведским. Здесь военный гений величайшего полководца того времени должен был уступить двойному превосходству в силах, и сражение окончилось отступлением Наполеона после огромных потерь, но, и отступая, французы были еще настолько сильны, чтобы вести с собою пленных, даже и раненых.

В числе таких раненых пленных был и Леонтий Коренной.

Если в Бородинском бою сражалось с обеих сторон до четверти миллиона, то в «битву народов», затянувшуюся на пять суток, было втянуто полмиллиона людей при двух тысячах орудий. Казалось бы, совершенно невозможно было здесь проявить себя простому русскому ефрейтору, хотя бы и с Георгием за Бородино. Здесь оспаривали победу великие полководцы, здесь было несколько монархов — русский, французский, австрийский, прусский, неаполитанский (Мюрат), здесь на весы счастья положены были судьбы нескольких государств Средней Европы… И все-таки можно отыскать на карте Германии и на плане великого сражения под Лейпцигом селение Госсу, которое было атаковано Финляндским полком.

Французы были выбиты из южной части селения, но упорно держались в северной, и, когда третий батальон Финляндского полка под командой полковника Жерве обошел деревню, он наткнулся на превосходящие силы.

Место боевой схватки оказалось тесным, так как французы получили подкрепление. Сзади русских тянулась каменная стена, и, когда барабаны забили отбой, солдаты перебирались назад через эту стену. Но большинство офицеров батальона, столпившись при девятой роте, были ранены, как и сам полковник Жерве, а другого пути отступления не было — остатки батальона оказались плотно окружены французами.

И вот французы увидели, как одного за другим брал своих раненых офицеров на руки рослый плечистый гвардеец, украшенный белым крестом. Он поднимал их до гребня стены, откуда они валились вниз в безопасное для себя место, в сад. Последним был отправлен таким же образом за стену полковник Жерве, который был хотя и легко ранен, но оставался уже батальонным без батальона и вот-вот мог очутиться в плену.

Пока гвардеец был занят этим, около него отбивались еще штыками десятка два человек первого взвода роты. Но вот упал из них один, другой… вот падает третий, проколотый штыком…

— Держись, братцы, крепче!.. Э-эх, двух смертей не бывать, одной не миновать! — закричал Коренной, начиная работать штыком так, как только он мог работать.

И французы попятились — сразу шире стало место около стены.

— Эй, не сдавайся, ребята! — кричал, ободряя других, Коренной, хотя и видел, что помощи ждать неоткуда, а французов было тридцать против одного.

И никто не сдался. И все легли на месте, как герои. Оставался один Коренной. Он был уже ранен в нескольких местах штыками, он был весь полосатый от крови, но, прижавшись к стене, парировал удары и наносил их сам, пока не сломался штык у хомутика. Тогда перехватил свое ружье Коренной и начал действовать прикладом, как дубиной…

И такое уважение к себе внушил Коренной французам, что, когда упал он наконец на кучу тел, около него стали почтительно: никто не осмелился его добить.

Напротив, насчитав на его теле восемнадцать штыковых ран, недавние враги уложили его на носилки и отнесли на перевязочный пункт. Французские лекари, удивляясь крепости кованых мышц русского солдата, пришли к выводу, что из всех восемнадцати полученных им ран нет ни одной опасной для его жизни. И действительно, тут же после перевязки Коренной встал на ноги.

Наполеон имел обычай посещать раненых на перевязочных пунктах, сделал это он и теперь, и, когда увидел Коренного и услышал доклад, при каких обстоятельствах был взят он в плен, он поразился.

— За какое сражение он получил крест? — спросил полководец.

Коренному кое-как перевели вопрос Наполеона, и он ответил коротко:

— Бородино.

— A-а… Бо-ро-ди-но…

Перед баловнем побед, только что покинувшим поле сражения, которое он не считал бесповоротно проигранным, встала картина страшного боя под Москвой. Об этом бое впоследствии, на острове Елены, писал он как о самом ужасном из пятидесяти данных им сражений.

Живым напоминанием о нем был теперь вот этот сплошь израненный и все-таки мощный русский гвардеец, спасший всех своих офицеров и державшийся в рукопашной дольше всех солдат…

«Маленький капрал» потрепал по плечу Коренного и сказал своим адъютантам:

— В завтрашнем приказе по армии объявить о подвиге этого русского героя… Поставить его в пример всем моим солдатам… Из плена освободить, как только он в состоянии будет добраться до своих…

И на другой день Леонтий Коренной попал в приказ по французской армии, подписанный самим Наполеоном, как образец для подражания даже и французским гренадерам, удивлявшим геройством весь мир.

В Финляндском полку спасенные Коренным офицеры, собравшись через неделю после «битвы народов», жалели о том, что полк лишился своего «молодчаги», и вдруг он предстал перед ними, хотя и с забинтованной головой, и с подвязанной к шее левой рукою, и еле передвигавший израненные ноги, но бодрый, и браво отрапортовал своему ротному:

— Вашвсокбродь, честь имею явиться: из плена прибыл!

1940 г.