Витязи морей

АДМИРАЛ П. С. НАХИМОВ Исторический очерк

Народная память крепка.

Тысячи имен ярко горят в ней, как звезды в небе. Эти имена поднимают, они зовут на подвиг, они заставляют расцвести и запылать чувство собственного достоинства у каждого, кто любит Родину; они — гордость страны, ее алмазный фонд.

К таким именам принадлежит имя славного русского моряка адмирала Павла Степановича Нахимова.

Ордена и медали имени адмирала Нахимова, учрежденные Советским правительством для особо отличившихся в нашем Военно-Морском Флоте, как бы приобщают этого героя-флотоводца к их подвигам. Но в то же время и каждый награжденный орденом или медалью Нахимова не может не чувствовать себя так, точно из дали целого столетия, истекшего со дня смерти героя-моряка, взвился на мачте адмиральского корабля сигнал: «Адмирал Нахимов благодарит за службу».

Нахимову часто приходилось поднимать такие сигналы. Он был образцовым командиром отдельного ли судна, дивизии ли судов или целой эскадры, а где образцовый командир, там не могут не быть образцовыми и команды судов.

Любопытно, что Нахимов, которого адмирал Лазарев аттестовал коротко, но выразительно: «Чист душой и море любит», в детстве совсем не видел моря: от Смоленщины, где он родился, очень далеко до любого моря.

Пусть остается загадкой, откуда у Нахимова (как и у тамбовца, знаменитого адмирала Ушакова) взялась любовь к морю, но он оставался верен своей любви всю жизнь.

По ходатайству отца в 1815 году Павел был зачислен в Морской кадетский корпус и, учась там, решительно предпочел бурную стихию моря спокойной земле.

Далеко за пределы обычного выходит то, что пришлось испытать Нахимову, тогда всего только лейтенанту, в Южном Ледовитом океане.

Это случилось в 1824 году, когда Нахимову был 21 год. Отправляясь на Дальний Восток из Кронштадта на парусном фрегате «Крейсер», капитан 2 ранга М. П. Лазарев, впоследствии известный адмирал, руководитель Черноморского флота, пригласил в это далекое и трудное кругосветное, как тогда говорили, плавание лично ему известного Павла Степановича Нахимова.

В океане в штормовую погоду вдруг раздался возглас на фрегате: «Человек за бортом!» С обледенелых вант сорвался матрос. Его голову было видно на огромной волне.

Можно ли было его спасти, об этом не подумал Нахимов, он знал только одно: его надо спасать.

Тут же без ведома Лазарева, захватив шестерых матросов, он вместе с ними, ни секунды не медля, спустил с подветренной стороны катер.

Но едва катер коснулся воды, как налетевший внезапно шквал, поднявший тучу брызг, скрыл из глаз голову боровшегося с волнами матроса.

Начался сильнейший ливень, и с фрегата никто уже не мог разглядеть, где катер. Напрасно подавали катеру сигналы, чтобы он возвращался. Да вскоре шторм усилился до того, что уж не до катера было: нужно было всеми силами спасать фрегат, который мог быть опрокинут, и часа три продолжалась напряженнейшая борьба со штормом.

Но вот несколько успокоился океан, перестал ливень, прояснилась даль, однако, сколько ни глядел в подзорную трубу с палубы Лазарев, он нигде не обнаружил катера хотя бы и в перевернутом виде.

Лазарев очень любил Нахимова, но гибель его и с ним шестерых матросов-гребцов чем дальше, тем больше становилась очевидной. Была уже отдана команда лечь на прежний курс и идти дальше, как вдруг сигнальный матрос с салинга (верхней площадки на грот-мачте) закричал радостно:

— Вижу катер!.. И даже, похоже, гребут!

Фрегат пошел, куда указал матрос, и из пасти разъяренного океана был выхвачен хотя и промокший до нитки, но живой будущий герой Наварина, Синопа, Севастополя.

Зоркого матроса, своего спасителя, Нахимов называл потом «друг мой». Он назначил ему пенсию и аккуратно посылал ее, когда тот был уже в отставке, до самой своей смерти.

В Наваринском бою пришлось участвовать Нахимову всего через три года после этого случая. Он был тогда лейтенантом на 74-пушечном линейном корабле «Азов», которым командовал тот же Лазарев. Михаил Петрович Лазарев отличался способностью собирать вокруг себя талантливых моряков, и на «Азове» в числе младших офицеров были тогда мичман Корнилов и исполнявший офицерские обязанности гардемарин Истомин — оба будущие адмиралы, столпы обороны Севастополя.

В Наваринскую бухту, в Грецию, привело русскую эскадру, в которую входил «Азов», желание русских помочь грекам в их борьбе против Турции за свое национальное освобождение. Подобную же помощь грекам предложили тогда и Англия, и Франция.

В бою при Наварине в 1827 году соединенный русско-англо-французский флот почти совершенно истребил значительно превосходивший его силою, притом находившийся под защитой береговых батарей, турецко-египетский флот.

На долю «Азова» пришлось в этом бою пять судов противника: вице-адмиральский корабль, другой большой линейный корабль, два фрегата и корвет. Честь уничтожения трех последних принадлежит исключительно той батарее, которой руководил Нахимов.

Таково было огненное крещение его после купели Южного Ледовитого океана. «Азов» в Наваринском бою получал столько пробоин, что и после ремонта едва довели его на буксире до Севастополя.

Наваринский бой выдвинул Нахимова: он получил за него Георгиевский крест и следующий чин. А через несколько лет, уже будучи командиром судна Балтийского флота, спас от гибели эскадру, которую вел вице-адмирал Беллинсгаузен, старый опытный моряк, известный тем, что в 1819 году возглавлял экспедицию двух русских шлюпов к Южному полюсу и довел их до 70° южной широты.

Но в ночном рейсе по Балтике Беллинсгаузен вел эскадру на камни, и Нахимов оказался единственным из офицеров эскадры, которого обеспокоил взятый командиром курс. После недолгого ожидания и колебания Нахимов, несмотря на то что шел в конце колонны и не имел права вмешиваться в действия вице-адмирала, приказал все-таки дать сигнал: «Эскадра идет к опасности!» Благодаря этому сигналу все впереди шедшие суда, включая и флагманское, изменили курс; только один корабль, на котором не разглядели сигнала, сел на камни.

Однако полностью развернулись дарования Нахимова на Черном море. Его перетянул в Севастополь Лазарев, ставший во главе черноморцев в конце 1833 года и остававшийся на этом посту до своей смерти.

Девиз Лазарева: «Твердо знай, что тебе надобно делать, и выполняй все безропотно» — лучше, чем кто-либо другой, усвоил. Нахимов, потому что как нельзя больше этот девиз соответствовал его натуре.

Если Лазарев, например, обходя судно, замечал, что молодой матрос не может связать морского узла из каната, то он, адмирал, снимал свой сюртук, засучивал рукава рубахи и начинал сам показывать матросу, как вяжется этот узел. Те же приемы личного показа ввел и Нахимов на корабле «Силистрия», которым он командовал с 1836 до 1845 года. Он был строг и требователен к подчиненным, однако гораздо строже и требовательнее к самому себе.

Когда во время маневров один из кораблей, весьма неискусно управляемый, неотвратимо шел на «Силистрию», Нахимов приказал всем уйти с палубы, но сам остался, прижавшись к мачте. От сильного сотрясения судна при ударе в борт люди могли получить ушибы и другие повреждения; это и предотвратил Нахимов своей командой.

Когда же после аварии старший офицер «Силистрии» спросил его, почему он сам не ушел вместе с другими, как удивился герой Наварина этому вопросу! «Разве можно допустить, — заявил он, — чтобы командир судна покинул свой пост в минуту опасности?»

Как Суворов требовал, чтобы каждый солдат «понимал свой маневр», так и Нахимов требовал от матросов строжайшего отношения к своим обязанностям. Его «Силистрия» сделалась образцовым кораблем Черноморского флота, причем образцовым был и внешний вид его матросов, так как они получали все, что им полагалось, а это было тоже немаловажно во времена Николая I, когда процветало совершенно феноменальное казнокрадство.

К концу жизни Лазарева Нахимов был уже вице-адмиралом и командовал одной из дивизий судов Черноморского флота. А с началом Крымской войны, осенью 1853 года, благодаря «хорошо подтянутым парусам», как имел обыкновение выражаться Нахимов, то есть дисциплине и выучке, черноморцы под его руководством одержали громкую победу над турецким флотом при Синопе.

Эскадра Нахимова была послана из Севастополя к берегам Анатолии, чтобы прервать сношения Стамбула с Кавказом, где в то время турецкие войска действовали против русских.

Жестоки бывают обычно осенние равноденственные бури на Черном море. Суда Нахимова были так истрепаны штормами, что часть их пришлось отправить в севастопольские доки для ремонта. Несколько недель в бурную погоду пришлось черноморцам в открытом море блокировать турецкие порты — среди них и Синоп — с их спокойными бухтами, где отстаивались военные суда противника.

Когда в Синопскую бухту под крепкую защиту береговых батарей зашла эскадра старого адмирала Осман-паши, направляющаяся к берегам Кавказа, Нахимов дал приказ напасть на нее и уничтожить. Приказ командирам и командам судов был короткий и кончался характерными для Нахимова словами: «Уверен, что каждый из вас сделает свое дело».

Когда эскадра шла уже в бой, Нахимов приказал на своем флагманском корабле поднять сигнал «Полдень». Это был обычный сигнал, вошедший в обиход жизни как «адмиральский час». Он мог означать в такой момент, перед самым боем, только одно: «Проверьте свои часы и будьте так же спокойны, как я».

Спокойно, несмотря на сильнейший обстрел, занимали суда Нахимова положенные им по диспозиции места и становились на якорь, прежде чем открыть ответный огонь. Это была особенность Синопского боя: суда не маневрировали, они стояли на якоре. Однако диктовалось это распоряжение Нахимова тем, что ветер с моря мог навалить русские корабли на турецкие, расположенные полумесяцем, то есть в охватывающем строю.

Синопский бой длился около двух часов. Русским морякам пришлось сражаться не только с турецкими судами, но и с несколькими сильными береговыми батареями. Огонь с обеих сторон был так силен, что море около судов сплошь клокотало и вздымалось фонтанами от падающих в него ядер, а город горел.

Одно за другим загорались, пылали и взрывались или выкидывались на берег турецкие суда. Однако часто начинались пожары и на русских судах, и матросам приходилось отважно бороться с огнем. Трещали и падали перебитые ядрами спасти, и один из обломков реи на флагманском корабле ударил в плечо Нахимова, причем от перелома плеча его спас только плотный адмиральский эполет.

Не будет лишним сказать, что в 1853 году Турция отпраздновала ни больше ни меньше как 400-летие огромного события в ее истории: взятие Константинополя и всех берегов Черного моря, включая и крымские. В турецких, да и в английских, газетах того времени было много статей, посвященных доблестям многовекового турецкого флота. Англия (как и Франция) была в те времена союзницей Турции, и сильный военный флот ее (как и флот Франции) стоял тогда близ Стамбула, готовый идти на помощь турецкой эскадре, если бы ей угрожала опасность.

Но вот именно опасности, грозящей эскадре Осман-паши, не только не предвидели ни в Стамбуле, ни в Лондоне, а совершенно напротив, Синопская бухта должна была по замыслу политиков этих двух столиц сыграть роль мышеловки для эскадры Нахимова. В начале боя сильнейший огонь и турецких судов, и береговых батарей был направлен на мачты, реи, паруса русских кораблей. «Вы пришли, но не уйдете назад!» — так можно было перевести грозный рев и гул открытой турками канонады.

Два старых участника Наваринского боя очутились вновь друг против друга: Нахимов на корабле «Императрица Мария» и Осман-паша на фрегате «Ауни-Аллах». Только полкилометра разделяло их, так что всякое ядро, всякий снаряд попадали в цель. К концу боя «Ауни-Аллах» был полузатоплен и покинут своей командой. Много пробоин получила и «Мария». Двое суток чинили ее матросы в виду горевшего Синопа, пока можно было довести ее на буксире до Севастополя.

Однако в этом жестоком бою эскадра Нахимова не потеряла ни одного корабля, а турецкая эскадра была уничтожена вся без остатка; приведены были к молчанию, и частью даже взорваны, все береговые батареи; сгорела половина Синопа.

Но известие об истреблении эскадры Осман-паши дошло до Стамбула только через день, а к концу дня боя (18 (30) ноября) там ликовали: адмирал Муштавер-паша (он же англичанин Слэд), на военном пароходе «Таиф» бежавший из Синопской бухты в начале боя, привез весть о полном разгроме Нахимова и о гибели русских судов — так велика была его личная вера в превосходство флота, в котором он служил.

Раненный в ногу, старый адмирал Осман-паша был найден утопающим на палубе корабля «Ауни-Аллах», команда которого бежала на берег, не позабыв при этом до нитки обобрать своего командира.

А черноморцы в этом последнем бою своего парусного флота показали, что такое русский матрос, когда имеет такого командира, как Нахимов.

И моряков других европейских стран не могло не поразить, что с турецкими судами и береговыми батареями сражались и победили русские матросы и офицеры, выносившие перед этим боем в течение месяца штормы в открытом море. Моряки знали также, что значило совершить обратный путь израненным в бою судам, притом снова в шторм.

В России эта громкая победа вызвала бурный взрыв патриотических чувств. Николай I приказал выпустить особую медаль для героев Синопа. Нахимов получил Георгиевский крест III степени.

Но на Западе — в Англии, Франции, Австрии — Синопский бой всколыхнул все враждебные России силы. Страсти разгорелись необычайно, и наконец сильная английская эскадра, соединившись с эскадрой французской, вошла в Черное море, чтобы блокировать Севастополь. Другая подобная эскадра появилась в Балтийском море; третья — в Белом, перед Соловецкими островами; четвертая — даже у берегов Камчатки.

Во время Крымской войны наиболее полно и ярко проявил себя героический склад характера скромного с виду Нахимова.

Поэт Майков оставил нам о Нахимове такие четыре строчки:

Знал или не знал свои достоинства адмирал, получивший имя «отца матросов», но ему, как видно, не приходила мысль о том, чтобы оставить свой портрет потомкам на память: ни один художник не смог заручиться его согласием позировать для портрета. И только В. В. Тимму, талантливому рисовальщику, удалось, скрывшись за колонной, набросать карандашом в своей записной книжечке портрет Нахимова в фуражке, в профиль[5].

Мемуары современников Нахимова изображают нам его человеком выше среднего роста, несколько сутуловатым, голубоглазым, светловолосым, с несколько покатым лбом. Быть придворным он совершенно не мог, так как был очень прост и естествен в обращении со всеми и говорил только то, что думал.

В сентябре 1854 года огромная по тем временам 65-тысячная армия англо-французов высадилась близ Евпатории. Десантная армия эта двинулась на юг, к Севастополю, но на полдороге была встречена при деревне Альме 30-тысячной армией главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Крыма князя Меншикова. Альминское сражение ввиду двойного превосходства сил противника и вооружения его не могло быть удачным для русских, и Меншиков отступил к Севастополю.

Подавляюще велик был и флот союзников по сравнению с Черноморским, поэтому Меншиков пришел к мысли отказаться от морского боя, семь старых судов затопить в фарватере Большой бухты для ее заграждения, а всех моряков вывести на сушу, чтобы защищать Севастополь.

Во главе отрядов матросов и морских офицеров Меншиков поставил адмиралов. Южную сторону Севастополя должен был защищать Нахимов, чему он вполне искренне изумился, поскольку суша была не его стихией. Но трудно было привыкнуть к этому новому в своей службе не одному Нахимову, а и всем морякам.

Команды судов, списанные на берег, заняли спешно возведенные укрепления, бастионы и редуты; орудия, снятые с судов, были перевезены на линию обороны; морские офицеры надели серые шинели; и только командные слова на бастионах оставались прежние, морские.

Нахимов, однако, не изменил своего внешнего вида: он продолжал ходить в своем морском сюртуке с адмиральскими эполетами, появляясь так в виду неприятеля в самых опасных местах. Этот нахимовский сюртук с густыми эполетами, блиставшими на солнце, был как бы вызовом противнику, сродни тому сигналу «Полдень», который он поднял, ведя эскадру в бой.

Для витязя моря, для поэта паруса Севастополь и все пространство от города до бастионов приняли вид как бы палубы огромнейшего корабля, ставшего на прочнейший якорь.

Под Севастополем завязалась долгая позиционная война. Всюду копали ходы сообщения и окопы и вели минные работы там, где находили глинистые прослойки в каменном грунте, Адмирал Нахимов, ставший помощником начальника гарнизона, ежедневно приезжал на бастионы верхом на лошади и открыто навещал батареи. Достойно и гордо звучат теперь его слова одному молодому офицеру, незадолго перед тем вошедшему в севастопольский гарнизон.

— Проводите-ка меня на соседнюю батарею, — обратился к нему Нахимов.

Тот хотел было провести его по безопасной от пуль траншее, но Нахимов сказал:

— Вас, молодой человек, извиняет только то, что вы здесь у нас недавний… Я — Нахимов и по трущобам — не хожу-с! Извольте вести меня по стенке-с!

Он, флотоводец, не водил полков в бой во время больших вылазок, однако никогда не оставался он в тылу в такие острые часы: он был с генералами, на виду у матросов и солдат.

Он говорил флотским офицерам о матросах:

— Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют…

Это не помешало ему однажды посадить на гауптвахту уже прославленного матроса Кошку, который попался ему на улице осажденного Севастополя в пьяном виде.

Нахимов мог бы, как начальник гарнизона граф Остен-Сакен, сидеть в своей канцелярии и подписывать исходящие бумаги, но он ненавидел канцелярщину, и его видели везде, где боролись и где каждую минуту грозила смерть.

Когда не было у него под руками казенных средств, он из своего жалованья давал деньги на покупку необходимого для раненых солдат и матросов.

Он был подлинной душой обороны Севастополя. Для всех очевидно было: жив Нахимов, — значит, жив Севастополь.

Когда окопы противника придвинулись уж очень близко к русским бастионам, неприятельские стрелки не могли не заметить часто бывавшего на бастионах высокого адмирала. Он считал своим долгом личным примером бесстрашия, спокойствия, стойкости поддерживать дух защитников города, воодушевлять их в необычайно тяжелых условиях осады.

12 июля 1855 года, за два месяца до того, как были оставлены руины Севастополя и сорокатысячный гарнизон его перешел беспрепятственно по раздвижному мосту через Большую бухту на Северную сторону, где превосходно укрепился, Нахимов был смертельно ранен на Малаховом кургане пулей французского стрелка. 14 июля Нахимов скончался.

Прощаясь со своим «отцом», плакали закаленные в боях матросы. Похороны его прошли торжественно, так как даже неприятель, отдавая должное славному адмиралу, прекратил на это время бомбардировку.

Его могила в Севастополе. Навеки он в нашей памяти, в нашем сердце — великий флотоводец и славный русский патриот Павел Степанович Нахимов.

Героическая оборона Севастополя, душой которой был Нахимов, произвела огромное впечатление в Европе. Она заставила инициатора Крымской войны императора Франции Наполеона III сразу же после оставления гарнизоном Южной и Корабельной сторон Севастополя первым сделать шаги к сближению с Россией и обеспечила вполне приемлемые для нее условия мира.

Она же, эта оборона, явилась доблестным примером для второй обороны знаменитого города-героя во время Великой Отечественной войны.

Доблестные советские моряки, наследники традиций Нахимова, неизмеримо приумножили славу русского оружия, и с законной гордостью носят они ордена и медали, названные именем славного адмирала и выдающегося флотоводца.

1955 г.