Византийское наследство

Глава 6

Константинополь

Императрица Всероссийская и Византийская

Софья Федоровна

полночь 5 июля 1774 года

— В крепости караульную службу нес наряд Смоленского полка графа Римского-Корсакова, жена графа княжна Мария Семеновна гофмейстрина Двора. Адъютант полковника подпоручик Мирович организовал заговор с целью освобождения несчастного принца…

Слова Иоанна доносились как бы со стороны — Софья Федоровна сидела молча, по ее щекам текли слезы. Сейчас она винила себя, что оказалась равнодушной к страданиям мужа, что пережил весь этот кошмар. Да, она ничего не знала, от нее скрывали правду — но долг верной и любящей жены в том и заключался, чтобы помочь любимому супругу, ее дорогому Хайме, забыть весь этот ужас.

И сейчас, слушая долгое повествование, увлекательное намного больше, чем старинные рыцарские романы, она переживала за несчастного принца, что обрел свою любовь даже в мрачном подземелье. Именно так — инфанта была благодарна всем сердцем этой русской девочке, что поддержала Ивана Антоновича своей беззаветной любовью, и тем самым сохранила ее мужа, и всех их трех родившихся детей.

— Мария Васильевна вступила с ним в сговор — срок выступления перенесли на ранний срок — с полуночи на вечер. И это оказалось спасением. Императрица проведала о заговоре и приказала своему любовнику Григорию Орлову убить принца. Тот отправился с гвардейцами в Шлиссельбург!

Хосефа сжала руку Иоанна как только могла крепче — сейчас она была с ним в той мрачной крепости накануне освобождения. Женщина не замечала собственных слез и только горестно всхлипывала.

— Старик сержант пронес в «секретный каземат» пистоль и кинжал — с того дня они постоянно с принцем. Вот, посмотри…

Муж показал на столик — там лежал двуствольный пистолет и длинный кинжал в потертых ножнах. Теперь женщина посмотрела на оружие совсем иными глазами — оно перестало быть причудой супруга, которого охраняли многие сотни преданных и самоотверженных людей, а памятью тех дней, когда жизнь и смерть сплелись воедино.

— Иван Михайлович оглушил одного из моих надзирателей. И стал подниматься по лестнице, чтобы закрыть на засов дверь в башню. Но тут она раскрылась, и на пороге встал главный ненавистник принца, караульный капитан, которому заплатили семь тысяч рублей за убийство узника. И он застрелил дедушку Маши сразу.

— Мой бог!

Хосефа невольно вскрикнула, представив этот ужас. Ее муж оказался один на один с опытным убийцей. И в голове тревожной птицей забился лишь один вопрос — как он спасся?!

— Умирая, старик успел сделать три вещи — закрыть на засов дверь, и толкнуть капитана с лестницы. Тот покатился вниз кубарем по каменным ступеням, разбив о них в кровь себе лицо. Иван Михайлович, уже испуская дух, успел выкинуть из окна белый платок.

Увидев сигнал, Мирович повел солдат на штурм, а преданные мне караульные отворили ворота в стене и калитку в башне. Их было четверо — но они сражались как львы против полутора десятка врагов и дождались момента, пока команда ворвется в крепость. Солдаты пробили себе путь штыками и шпагами, истребив всю охрану, бросились к башне спасать принца, но дверь в нее была заперта изнутри.

Хосефа сидела потрясенная — она словно видела все воочию — стрельба, хрипы умирающего старика, отчаянную схватку в цитадели, когда враги сошлись врукопашную, яростно сражаясь — убивая и умирая. И несчастного принца, что остался внутри один на один с матерым убийцей, что застрелил насмерть старого солдата.

— Капитан вскочил на ноги, я не успел взять в руки пистолет. Он потянул из ножен шпагу, и я понял, что меня сейчас заколют…

Муж остановился, а Хосефа затаила дыхания — она видела оскаленную ухмылку на лице палача и еле удержалась от вскрика. В ней вскипела горячая испанская кровь — инфанта поняла, что именно сейчас она была бы готова встретить любого, кто пришел бы убить ее мужа или детей свинцовой пулей или сталью клинка.

— Но шпага оказалась сломанной при падении — обломок был с четыре дюйма, не больше. К тому же кровь текла по лицу капитана — и я понял, что надо биться до конца и схватил табурет, выставив вперед ножки. Он меня ударил клинком, я отвел его в сторону и огрел мерзавца табуреткой по голове — он растянулся на полу и потерял сознание. Я быстро связал несостоявшихся убийц, поднялся по лестнице — в дверь колотились мои освободители. Впустив их вовнутрь, я уселся на камни…

Хосефа крепко обняла мужа и стала его пылко целовать, ее распирало от радости. Ее супруг собственной рукой добился освобождения, и сразил двух своих несостоявшихся палачей. Ласкала она долго, но ей хотелось также услышать продолжение рассказа. Софья Федоровна оторвалась от мужа с величайшей неохотой.

— А дальше что было, любимый?!

— До позднего вечера я сидел внутри каземата — даже в сумерках я ничего не видел — они слепили меня, не видевшего долгие годы солнечного света. Затем меня отвели с повязкой на глазах в баню, где Маша меня долго отмывала, грязь на коже была во много слоев. А потом…

Муж остановился — а Хосефа плакала, утирая слезы и представляя себя на месте этой девочки — это какое счастье мыть любимого, который столько лет ждал незатейливой ласки и доброго сердца.

— Она стала первой в моей жизни любовью, что подарила свою девичью честь. А ты второй, моя радость и любовь — ни тебе, ни ей я никогда не изменял, и делать этого никогда не буду, сколько бы мне не осталось жить. Я люблю вас двоих, и сердце мое постоянно разрывается…

Хосефа плакала на его плече, и видела, что на глазах мужа тоже слезы. Странно — она никак не могла приревновать супруга, постоянно ставя себя на место этой русской девчушки — она любила и страдала вместе с ней. И жалела сильно, что до сих пор не встретилась с Марией — совпадение имен инфанта находила совсем не случайным делом, а Божьим откровением, что очень важное, пусть и непонятное.

— А потом пришла война — гвардия бомбардировала крепость из пушек. Бомба взорвалась рядом — несчастному Мировичу оторвало голову, а мне пальцы. Я потерял сознание — очнулся в каземате, Маша меня поила и прикрывала собою, когда от взрывов тряслись своды, а мне на лицо падала каменная крошка. Ночью меня на галере вывезли в Кобону, на другой стороне Ладоге — там старый дворец. А на следующее утро убийца пытался там меня заколоть — но клинок попал в обрубок пальца…

Хосефа схватила искалеченную ладонь, осыпая рубцы поцелуями и слезами. Затем оторвалась от ласок, хотя не хотела этого делать, и очень осторожно спросила мужа:

— У тебя и донны Марии сын, названный в твою честь Иоанном. И где они живут, моя любовь?

— В Кобоне, моя радость. Я иной раз туда по дороге заезжаю — Маша поклялась мне, что никогда не посмотрит ни на одного мужчину в жизни. А я одной половинкой души и сердца люблю тебя и наших детей, а другой ее и деток. Прости уж меня, что молчал столько лет…

Они плакали оба, обнявшись — Хосефа впервые ощутила себя любимой и желанной в полной мере счастья, и видела мужа таким же, а не грозным и властным императором.

— У донны Марии дети?! Не сын один, а у тебя еще есть…

— Дочь Софушка — она родилась в прошлом году. Маша назвала ее в твою честь, сказала, что видит меня счастливым в браке с инфантой, и тоже счастлива за меня и тебя. А так хоть имя твое ей будет в радость произносить каждый день и благословлять тебя за ту ласку и заботу, что ты мне уделяешь каждый день, как в семье, так и в государственных делах.

Хосефа прикусила губу — странно, но она совершенно не чувствовала ревность. Наоборот — признательность в душе, и растущее уважение к той, которую любил ее муж, и благодаря которой он до сих пор жив и дарит ей самой большое счастье в жизни.

Но она была дочерью короля, и кроме яркой и пылкой любви к мужу, обладала расчетливостью. То что муж ей не изменял — ее обрадовало до глубины души — связь с донной Марией по всем канонам изменой не могла являться априори — она была раньше заключенного брака и была вызвана трагическими обстоятельствами.

Наоборот, именно эта связь и позволяла императрице пользоваться горячей привязанностью супруга, ведь в периоды постоянных беременностей жены, монарху нужно получать естественную женскую ласку. А донна Мария тут наилучшее решение — горячо любит императора, полностью верна ему как подданная и как женщина, сильно уважает ее как супругу любимого человека и монарха.

Инфанта была обрадована тем, что муж рассказал ей правду. Теперь она знала, что случись, что с ней при родах, то есть женщина, которая будет дорожить наследниками престола больше, чем своей жизнью. И с донной Марией ей необходимо как можно быстрее встретиться — она чувствовала, что обрела среди русских женщин ту, которой можно полностью доверять, и доверить самое дорогое.

— А какой ты донне Марии даровал титул?

— Мария Васильевна взяла с меня слово императора — что нашим будущим детям и ей я не буду даровать никаких титулов. И оставила себе два моих пальца, что поместила в сосуды с особой жидкостью. И все окровавленные тряпицы, что шли на перевязку моей искалеченной руки.

— Императора Всероссийского дал слово?

Хосефа затаила дыхание — она с надеждой ждала ответа. Конечно, попроси своего отца — то донна Мария, Иоанн и Софи (посмотреть бы на малышку — они ведь с Анной сестренки), стали бы маркизами. Но это слишком низко для женщины, что своей любовью и благородством, рождением детей царственной крови, заслужила трон.

— Конечно, это было девять лет тому назад…

— Отлично, — Хосефа пылко расцеловала мужа. — Я хочу называть благородную донну Марию своей сестрой, а не «кузиной», даруй даже мой отец титул, достойный ее заслугам. Но как Василевс Василеон, то есть «царь царей», кесарь всех греков, Византийский император, ты имеешь право даровать любой титул, не изменяя своему слову, — Хосефа говорила медленно и мягко, радуясь, что нашла решение.

— У тебя совершенно свободны три греческих трона — Эпирского, Понтийского и Кипрского царства — последнее возрождено взамен утраченного там королевства крестоносцев. И есть Болгарское царство — но сей трон приберечь надо. Даруй своему первенцу принцу Иоанну любой трон, но лучше царя Эпира, тогда донна Мария, его мать становится василисой — царицей в полном праве, но не «Милостью Божьей», а «милостью Кесаря». Монархом, но полностью твоим вассалом.

Хосефа твердо решила, что дети Иоанна от донны Марии не должны именоваться «бастардами» — такое решение избавляло их от будущего клейма полностью. И позволяло взять Машу к императорскому Двору как «сестру», где она заняла бы самое почетное место с обращением «ваше величество». И мстительно сжала губы — она не любила придворных дам, понимая, почему супруг называет их порой «курицами».

— Хорошо, любовь моя, — коротко отозвался муж, и Хосефа принялась его пылко целовать, опрокинув на постель. Затем проворковала в ухо немного растерявшегося супруга:

— Моя «сестра» Мария родила тебе дочь, названную моим именем! А сегодня постарайся, любимый — я хочу зачать этой ночью дочку, и мы назовем нашу малышку в ее честь…