Владыка кошмара

42. принцесса

Несколько минут спустя я уже бродил по каменным коридорам в поисках выхода на поверхность. Временами передо мной вырастали тени, гремели железные сапоги и хрустели факела. В такие моменты я прятался и терпеливо дожидался, пока стражники не скроются за поворотом.

Не могу сказать, как долго мне пришлось блуждать по этому лабиринту. Моё терпение было уже на исходе, и я всерьёз обдумывал превратиться в тролля, огра или даже великана — создание Седьмого ранга в данной эволюционной ветке, — когда за очередной толстой деревянной дверью показалась винтовая лестница.

Я стал подниматься наверх.

Я старался карабкаться по ступенькам как можно быстрее, ибо в таком проходе едва ли можно было спрятаться, но мои усилия оказались напрасны. Я уже видел дверь, которая вела на выход, когда она вдруг приоткрылась, и по лестнице стал спускаться мужчина в длинном золотистом саване. Я замер. На моём длинном языке застыло заклинание. Мужчина нахмурился, вытянул перед собой факел, посмотрел на меня и хмыкнул:

— Живее.

И шагнул в сторону.

Я кивнул, юркнул мимо него и оказался в роскошном коридоре.

На стенах висели звериные шкуры и гобелены; пол устилался грубым ковром; с потолка свисали свечи, которые, судя по сильному цветочному аромату, служили, помимо всего прочего, как благовония.

Осматриваясь по сторонам, я медленно побрёл вперёд.

На пути мне постоянно встречались слуги, которые едва ли обращали на меня внимание: горничные, служанки, повара и поварята. Один мальчишка, паж, судя по своему наряду, поставил мне подножку, и специально для него я изобразил грациозное падение, после чего коридор наполнился звонким хохотом мальчишки.

Замок оказался большим, но складным. Первое время я путался, открывая двери и попадая в кладовки или на кухни, но затем обнаружил закономерность в планировке этажей и стал довольно быстро подниматься наверх.

Я был не вполне уверен, что именно там находился тронный зал или королевская… вернее теперь уже императорская опочивальня, но судя по тому, что одеяния слуг после каждого преодоленного мною этажа становились все более роскошными, а взгляды, которыми они косились на меня, все более хмурые, я был на верном пути.

Вот уже на стенах появились гобелены и фрески, сделанные хотя и простенько, но пёстро, что в средневековом обществе было равноценно красоте и богатству; вот на смену медным подсвечникам пришли золотые и серебряные люстры.

Понимая, что нахожусь почти у цели, я ускорился и уже было завернул на очередную лестницу, как вдруг мое внимание привлек на первый взгляд непримечательный гобелен…

Он был черный, расписанный золотистыми нитями, которые изображали переплетения созвездий, но вовсе не рисунок зацепил мой взгляд, а торчавшая снизу пара ножек в белых колготках и лакированных голубых туфельках.

Я остановился.

Обладатель ножек затаил дыхание.

Тогда я тихо приблизился и медленно приподнял черную вуаль.

Ножки, коленки, розовое платье, обшитое белыми рюшами, местами рваными и потёртыми — явное свидетельство того, что владелица часто не знала, как занять свои мягкие розовые пальчики… И наконец светлое личико с аккуратным тонким носиком, обрамлённое густыми и волнистыми чёрными волосами.

На вид девочке было десять или одиннадцать лет. Сперва она жмурилась, словно бы надеясь, что благодаря этому её не заметят; когда же глазки её приоткрылись, то всего секунду оставались виноватыми, после чего сразу отразили мою неказистую оболочку в своей тёмной, как бушующее море, освещённое всплесками молний, синеве.

Девочка нахмурилась:

— Тебе сюда нельзя.

Я ответил:

— Тебе тоже.

Иначе бы не пряталась.

Она отпрянула, ударяясь головкой о каменную стену; ее ротик принял очертания буквы «О».

— Ты умеешь говорить?

Черт…

Я мысленно ругнулся. По всей видимости, люди этого мира хотя и смогли приручить гоблинскую расу, говорить её не научили.

Некоторое время девочка с интересом разглядывала меня своими большими глазками.

Я тоже смотрел на неё.

Между нами висела тишина.

— Я… Особенный, — наконец сказал я, пытаясь выдумать хоть какое оправдание.

После этих слов в глазах ребёнка сверкнули понимающие нотки.

— Идём, — сказала девочка, резко хватая меня за руку и таща по коридору.

Я мог запросто освободиться от её мягких пальчиков, но решил этого не делать, когда понял, что она ведёт меня на лестницу.

Мы стали забираться по ступенькам. Девочка то и дело крутила головой и смотрела по сторонам, будто опасаясь, что её заметят, — совершенно бесполезный жест с её стороны, ибо я, благодаря своему великолепному слуху, прекрасно слышал, что все звуки и вся волокита доносились исключительно приглушённые плотными деревянными дверями.

По мере того, как мы забирались всё выше и выше, девочка расслабилась; когда же она деловито приоткрыла дверь в конце особенного роскошного коридора, сделанную из ясеня, её лицо и вовсе приняло несколько горделивое и даже властное выражение:

— Моя комната, — объяснила девочка.

Я осмотрелся.

Комната была просторной как для ребёнка. Её занимала просторная кровать с балдахином, окно, закрытое разноцветным стеклом, сейчас совершенно не пропускающим света, но только отражающим язычком свечки, стоявшей на каменном подоконнике, и камин.

Девочка привела меня в уголок между камином и подоконником, где лежало великое множество разнообразных игрушек, — деревянных, каменных, металлических и тряпичных. Среди были рыцари, дамы, маленькие собачки и другие животные. Перед бездной камни сидело чучело собачки. Девочка подошла к нему, похлопала по голове и сказала:

— Его зовут Альдер, а тебя?..

Я посмотрел в стеклянные глаза фокстерьера, смолянистый омут которых отражал переливы свечки, и ответил:

— Алекс.

Секунду спустя я подумал, что ненужно было называть своё настоящие имя, но было поздно. Девочка закрыла глаза и несколько раз пролепетала его своими мягкими губками, запоминания.

— Алекс, ты принц гоблинов? — вдруг спросила она.

— Принц?

— Няня Пирайя… — на секунду я вздрогнул, когда услышал это имя, и лишь секунду спустя догадался, что имеется ввиду тёска, — …говорит, что я особенная, потому что принцесса.

— Принцесса? — переспросил я. У меня появилось не самое хорошее предчувствие…

— Да! Принцесса Табира, владыка всех… Эм… Всех… Всех гор и лесов, и ещё… И этих… Ну… — девочка опустила голову и напряжённо прикусила губки. — И ещё…

— Всех.

— Всех! — кивнула она, обрадованная, что я помог ей выбраться из затруднительного положения.

Я вздохнул.

Значит она была дочкой Распрея… Удивительно молодая, если я правильно предполагаю возраст последнего… Впрочем, вполне может быть, что у него больше дюжины наложниц, которые круглый год ходят брюхастые, так что в этом нет ничего удивительного. В древние времена короли и даже крестьяне могли позволить себе намного больше детей.

— Да, я принц гоблинов! — сказал я, тоже надменно задирая свой длинный острый нос.

Странное чувство стиснуло моё сердце, когда я произнёс эту фразу.

— Так я и думала! — деловито сказала Табира. Затем прибавила:

— Давай женится.

— А?

Я растерянно поморгал.

— Няня Пирайя говорит, что я смогу ходить куда захочу, когда стану взрослой, а взрослой я стану, когда женюсь, а женится принцесса может только на принце, вот! — заявила девочка.

— Вот… как.

— Ага!

— Ну ладно… Только для этого мне нужно разрешение твоей отца.

Нужно воспользоваться положением и узнать, где находится тронный зал или покои Распрея. Просто блуждать по дворцовым коридорам в надежде нарваться на нужную дверь было несколько времязатратно…

— Папы? — удивилась девочка.

— Да, твоего папы, Распрея… Ты знаешь, где он находится?

Девочка задумалась и помотала головой:

— Нет, я его уже давным-давным-давно не видела.

— Правда?

— Ага… — грустно сказала девочка. — Папа никогда не выходит из большой комнаты.

— Большой комнаты?

Девочка кивнула. Затем наклонилась и приманила меня ручкой. Я приблизился. Она прошептала тёплым дыханием в мою просторную ушную раковину:

— Мне туда нельзя, но… Эм… Я знаю, что это высоко-высоко, на самом верхнем этаже… Я как-то раз туда пробралась… Только не говори об этом, ладно… И посмотрела через замочную скважину, но ничего не увидела…

Девочка отстранилась. Её глаза сверкали взволнованным блеском, как будто она поведала мне большой секрет.

— И твой отец… Папа… Вообще не выходит из этой комнаты?

— Никогда!