Влюбленные антиподы

Глава 57 "Щетина"

— Плавать идем?

Идем, конечно! Нельзя же целый день просидеть взаперти. Особенно, после того, как выяснилось, что вместе с лимонным пивом, Кузьма купил ещё и желтый мячик для водного поло. На пляже в воде плавала надувная сетка, и сейчас, ближе к вечеру, детей, желающих поиграть в мяч, не нашлось, поэтому мы без зазрения совести отогнали ее на глубину.

Учились играть по хорватской системе. От бразильской (или какая она там была в Ералаше?) ее отличало лишь то, что вместо стеклянного окна на спиной, впереди была соленая вода, и каждый пропущенный мяч вынуждал меня целую минуту жмуриться. Почему же морская соль так дерёт глаза?!

— До буйков?

Мы бросили мяч и поплыли, а потом пошли гулять — и я снова держала Кузьму за руку, чтобы тот не полез доставать для меня морского ежа. И еще хватала его за руки, когда он слишком нахально лез мне под футболку — заветная скамейка тоже оказалась в закатный час никому не нужной. Но, но, но, но… За спиной все же ходят люди, солнце все же светит, и вообще-то на все про все существует ночь…

Мы думали поужинать дома, а потом мне вдруг очень захотелось салата с хамоном и моцареллой. И точно не хотелось ничего, окромя минеральной воды, а потом и она не пошла, и мы взяли "природну воду", то бишь амброзию из-под крана. От мороженого я отказалась — сначала, а потом взяла лимон. В качестве втыка за дневное пиво.

— Ты каждую мелочь будешь мне припоминать? — то ли серьезно, то ли притворно обиделся Кузьма.

Буду. Конечно, буду — для меня это не просто отпуск. И даже не первый сексуальный опыт, пусть и не совсем удачный. Это нечто большее — это осознание того, как можно ошибиться в человеке. Если бы я хоть наполовину знала Кузьму так, как знаю его сейчас, то он никогда не стал бы у меня первым. Одна девчонка говорила, что специально пошла с парнем, которого даже имени не знала и никогда с ним больше не встречалась, чтобы, не дай бог, не влюбиться… Или не так, не так она говорила: первая любовь, она всегда болезненная, после первого секса часто разбегаются — так зачем мучить себя? Лучше потом найти того, с кем будет хорошо. Потом…

Я смотрела на Кузьму — как он по-детски пытается выскрести оставшееся в углублении креманницы мороженое. Какой же он все-таки странный… Хороший или плохой — не разберешь. Правильное слово — странный.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил он.

А может и ожидаемо. Это просто я, залюбовавшись им, не заметила, как он бросил ложку и уставился на меня.

— Ни о чем, — я перевела взгляд на море, которое темнело за листьями винограда, обвившего террасу ресторана. — Что будем делать завтра, кроме как плавать?

— Побежим. Утром. До монастыря и обратно, — ответил Кузьма без запинки, будто только об этом и думал, когда вылизывал мороженое.

И еще думал о том, как стащит с меня майку, как только мы перешагнем порог дома.

Он даже не попытался закрыть дверь на ключ. Он о плохом не думал, и я тоже не стала. Но все же успела подумать про завтрашнюю стирку, глянув на наше любовное поле боя… Куда делась аккуратность Кузьмы? Мог бы хоть простынь расправить… Нет, по трезвому с такими мыслями у меня точно ничего не получится. Надо сосредоточиться на поцелуях, в которых еще чувствуется вкус лесных ягод — не зря он подчищал мороженое. Да и вообще он не зря все делал. И не зря я поехала в Хорватию, и не зря пробежала по стене в Стоне — не будь того поцелуя, ничего бы не было… И разве можно думать о похмелье, когда пьешь вино? Нельзя… И я не хочу думать о том, что мы будем делать завтра, послезавтра и послепослезавтра и вообще в другой жизни, которая начнётся по ту сторону границы…

Сейчас нет никаких границ, кроме прямоугольника кровати, с которого надо постараться не свалиться. А если и свалишься — тоже не беда, главное увлечь за собой одеяло…

— Даша, а если бы я не полез к тебе, ты бы так и уехала без… первого секса? — спросил он, когда мы перебрались в соседнюю комнату и я чуть ослабила хватку его рук у себя под грудью, понимая, что не сделай я это сейчас, мне так и придется спать всю ночь… Нет, оставшуюся половину ночи.

Как хорошо, что перед глазами дверь — закрытая, а не его глаза — открытые. И все равно слова не идут.

— Не знаю… Может быть, поцеловала б тебя первой…

Как легко говорить, не видя этих глаз…

— В последний день? — он не хихикал, он просто пытался говорить, уткнувшись носом в мою подушку, и поэтому выходило смешно! — Думала, раз и сразу в дамки?

— Я вообще не думала, — буркнула я тоже в подушку, которая волной топорщилась возле моего носа. — Думаешь, если бы я все тщательно спланировала, вышло бы так по-дурацки?

Он ничего не ответил, только засопел. Снова на себя чужую вину примеряет? Я развернулась и нарвалась на поцелуй. Не короткий. Не примирительный. А…

— Кузя, блин… где мы спать тогда будем?

— А мы разве будем спать? Я тебе разрешил поспать утром. И вообще я поставлю будильник, чтобы не проспать самолет…

Да с него станется! Хоть бы на завтрашнее утро не ставил будильник. И о чудо, я проснулась первой. Наверное, потому, что мы спали спина к спине, на двух разных подушках, проверяя у друг друга пятки на предмет шершавости, достояние отпуска.

Сейчас я лежала к нему лицом, а его закрытые глаза смотрели в потолок. Он закинул руку за голову, и я не могла понять, как можно спокойно дрыхнуть с такой напряженной лопаткой. И как вообще можно дрыхнуть, когда я уже проснулась…

— Кузя… — позвала я сначала тихо, потом чуть громче, а потом поцеловала его.

— А я уж думал, не додумаешься, — скривил он губы, продолжая лежать с закрытыми глазами.

Зато вытянул руку из-под головы, чтобы притянуть меня к себе… Что, снова? Типа ты все заспал и не помнишь, что у нас это уже было сегодня ночью? Или тебе лень снимать постельное белье, и поэтому ты решил сделать так, чтобы резинка простыни сама соскочила с матраса, или…

— Даша, ты можешь не смотреть на меня так осуждающе, будто это нужно только мне?

Я не смотрела, я щупала — его, но нужно это было не только ему. Только…

— Ты колючий…

— Я знаю, — он ткнулся губами мне в ладонь, которой я пыталась отвести его лицо от своего лица. — Я могу не целовать…

И спустился к груди, но я снова схватила его за колючие щеки…

— Тут тоже больно…

Теперь я поймала его на животе.

— Да иди ты… побрейся! — уже в голос хохотала я, потому что этот засранец вспомнил, что кроме иглоукалывания, я боюсь еще и щекотки…

Я крутилась и не могла выкрутиться из его рук — люди, не боящиеся щекотки, никогда не поймут, как это ужасно, и я со всей дури заехала ему пяткой в нос, или в зубы, или в глаз… Главное, что мне перестало быть до колик больно.

— Даш, ты это, смотри, что делаешь…

Он потирал лицо.

— Кузь, это не смешно… — я села и обхватила себя руками. — Не щекоти меня никогда…

Зачем я произнесла это дурацкое слово "никогда"? Никогда принадлежит вечности, а у нас минус один день, четыре в запасе и даже если мы израсходуем все четыре пачки, это ничего не поменяет в природе наших отношений: отпуск вместе, жизнь — порознь.

— Хорошо, не буду, — ответил Кузьма и остался приминать коленями матрас.

— Спасибо, — ответила я, чувствуя себя под его каким-то странно оценивающим взглядом не просто неловко, а прямо-таки жутко.

Хотелось спросить, чего ты? Но я точно язык проглотила. Снова думала про оставшиеся дни. Сейчас как спросит снова, что мы будем делать? А я не знаю, что мы будем делать со всем этим… Что буду делать я, когда мы распрощаемся с ним в зале прилета. А так ведь и будет.

— Даш, а ты серьезно, что ли, боишься щекотки?

Хорошо, что он задал вопрос пулеметной очередью, а то бы я навоображала себе бог знает чего, сделай он после моего имени паузу, даже секундную.

— Боюсь. А что, похоже, что я придуриваюсь? — добавила я уже с обидой. И даже не за недоверие к моим слабостям, а за то, что минуты бегут и их не остановить.

— А кто тебя знает… — пожал он плечами как-то совсем по-детски.

— Иди брейся, если хочешь… — я не договорила. Ком встал в горле, или так проявилось нежелание называть жопу жопой.

У нас просто секс. Ничего не значащий. Для него. Но какого фига он тогда обнимает меня во сне? И теперь, если я даже и найду кого-то для секса, то никто меня вот так не обнимет ночью. Да, блин, Дашка, так же спать совершенно неудобно?! Нет, так спать приятно… Пусть и неудобно.

— Не хочу…

Я смотрела ему в глаза и не дышала. Не хочешь? Минус одна возможность почувствовать себя тебе нужной. Хотя бы для этого… Я ведь чему-то научилась, да? Я ведь не бревно? Тебе со мной хорошо?

Я смотрела и чувствовала, что разревусь — вот прямо сейчас. Не хочет…

— … бриться. Ты не представляешь, какая эта экзекуция…

Я почти выдохнула. Нет, нет, он раздерет мне все лицо, если я соглашусь на него небритого.

— Тогда пошли завтракать, — прикусила я губу, чувствуя на ресницах предательские слезы. А я трезвая, это не от вина. Это…

— Как насчет завтрака в постели? — усмехнулся Кузьма. — Закрой глаза.

С большой радостью — так легче держать слезы внутри себя.

— И долго мне так сидеть? — спросила я с вымученной улыбкой, хотя для себя уже решила просидеть так до окончательной победы над слезами. Ведь не объяснишь, отчего плачу. Он меня больше не щекочет. Или?

— Кузя…

— Я не собираюсь тебя щекотать…

— Но это щекотно…

Ну что за фигня — наждачкой по позвоночнику тоже не фонтан!

— Да что ты за неженка такая?!

Он стиснул руки у меня на животе и нагло вжался подбородком в плечо. Я сидела по-прежнему с закрытыми глазами, хотя плакать расхотелось — было щекотно, но пока не до слез. И команда — открой глаза! — до сих пор не прозвучала. Похоже, Кузьма благополучно забыл, что велел мне зажмуриться.

Я схватила его за руку и подняла ее вверх, пытаясь нащупать его запястьем его же щеку…

— Почувствовал разницу? — спросила я, ткнув его второй рукой в мою щеку…

— И эта разница мне нравится… Но бриться я не пойду… Я мечтал хотя бы в отпуске не бриться…

— И что же? — процедила я сквозь зубы, вновь чувствуя нестерпимую резь в глазах.

— Да вот… Девчонка красивая подвернулась…

Я не успела ничего сказать — или ответить, или промолчать, глотая обиду. Он ткнул меня носом в подушку: типа та мягкая… Как и его язык, сыгравший гамму на моей спине.

— Если чего-то не видеть, то его как бы и нет… — шептал Кузьма мне в ухо, касаясь шеи горячим языком, и я ежилась, потому что было щекотно…

— Мне можно открыть глаза? — спросила я, смотря в белую подушку.

— Можешь, все равно уже не увидишь моей щетины…

А зачем видеть? Я ее чувствую — она там, за моей спиной, на твоем улыбающемся лице. Тебе смешно — ты выкрутился, как всегда. Не хочешь чего-то делать и не делаешь… А я вот просто не знаю, чего хочу и ничего поэтому не делаю. Просто тихо, а порой громко принимаю твои ласки, и тебя, и приму все-то, что принесет с собой первый день в Питере. Пусть будет дождь. Тогда я просто скажу, что у меня на лице поцелуй дождя, а не твой — прощальный.