Вочий вой

ГЛАВА 18

Казаки, преодолев две версты по снежной целине, медленно втягивались в горловину оврага. Высланные вперед разведчики не стали углубляться в его пугающую глубину, чтобы не оставлять следов, явственно просматривающихся в лунном свете, а осмотрели его склоны с увала. Только легкий скрип снега под ногами самих разведчиков нарушал тишину ночи, и они подали знак остальным, что путь безопасен.

Лукьян Синица во главе засадной партии подошел первым и с первого взгляда определил, что располагать засаду придется на одном склоне, поскольку пешеходная ширина оврага не превышала полутора аршин. Кроме того, по дну оврага протекал неширокий ручей, который тоже затруднял передвижение большой группы людей, а значит, передвигаться ногаи по его дну будут в колонну по одному. Соответственно и стрелки должны располагаться в одну линию, чтобы одним залпом поразить наибольшее число противника.

Каждый выбирал себе место для засады сам, и вскоре все казаки укрылись в естественных складках местности и занялись обустройством своих стрелковых ячеек.

Лукьян прошел вдоль засадной линии с веткой акации и замел ею следы на снегу. Сам он вместе с лучшим стрелком Фролом Лысогоркой укрылся на выходе из оврага, обеспечив позицию для стрельбы в упор. Сигналом для залпа должен был послужить выстрел Антипа Синицы – младшего брата Лукьяна, который сидел первым в цепи в самой глубине оврага и должен был пропустить всю колонну ногайцев мимо своей засады и стрелять в последнего из них.

Прежде чем занять место в небольшом ровчике, промытом в склоне оврага талыми водами, Лукьян осмотрел позицию казаков и убедился, что она не просматривается снизу. Только после этого он скользнул в ров и, взял в руки пищаль.

Лысогорко закончил прибивать выкопанную кинжалом землю для укладки своих ружей, присыпал выемку снегом, а затем послюнявил зачем-то указательный палец и поднял его вертикально вверх.

- Ты чего? – спросил Лукьян шепотом.

- Смотрю, есть ли течения ветра внутри оврага, - ответил также шепотом Фрол.

- А если есть, так что?

- А если есть, то ногайцы почуют нас, ежели ветер от нас будет в их сторону дуть, - сказал Фрол.

- Как почуют, у них что, собаки есть?

- Да зачем собаки? Просто от нас запах не такой, как от них. От них пахнет лошадью, овчиной, бараньим салом, а от нас дегтем, ружейной смазкой, табаком. И потому от нас запах сильней, чем от них.

- Не думал об этом, - задумчиво промолвил Синица.

- Так ведь ты и не сидел в засадах сутками на перехвате ханских гонцов. Не знаешь, как обнаружить засаду по разным признакам, по звукам, по запахам, по крикам птиц, по примятостям травы и почвы…

Лукьян с уважением посмотрел на Фрола и сказал, усмехаясь в усы:

- Зато я умею скакать сутками, не сходя с коня, и рубаюсь лихо. Но твоя наука тоже должна быть преподана казакам. Вот я, насколько, казалось мне, опытный вояка, а то, что ты сказал – для меня тоже в новину. Не задумывался я над такими тонкостями. А те, кто уходит в степь в пикеты, обязательно должны знать то, что ты знаешь.

- Даст Бог, выживем в эту ночь, скажешь Зарубе, чтоб заставил казаков от каждого куреня учиться. Я много чего могу рассказать о степи и ее обитателях – враждебных нам и дружественных. Многое знаю о стрельбе и о том, как врага выслеживать, да и еще много чего казаку полезного в ратном деле.

- А чего Зарубе-то? Заруба не атаман, простой казак, как и мы с тобой,- Лукьян пошевелился, удобнее укладываясь в своем природном окопе.

- Не шевелись! – зашипел на него Фрол. – Ночью звук на полверсты улетает, а ты кинжалами своими тарахтишь. А Заруба будет атаманом, потому что разумеет военное дело, как никто другой. И хлопцы его уважают. А теперь тихо!

Фрол осторожно и медленно высунул ствол пищали за бруствер и стал пристально всматриваться в темень оврага. Лукьян опять заерзал на своем месте, и Лысогорко резко придавил его рукой к земле. Лукьян хотел, было вырваться, но до слуха его долетел издалека скрип снега под множеством ног, и легкое металлическое позвякивание. Он сразу встрепенулся и так же, как только что Фрол, стал осторожно просовывать ствол своей рушницы в приготовленную для стрельбы выемку.

Первое, что увидели казаки – был пар, вырывающийся разом из нескольких десятков глоток, задыхающихся от тяжелой ходьбы по снежной целине, перепутанной к тому же сотнями корневых отростков, стелившихся под снегом по дну оврага. Сами же ногайцы, упакованные, как и казаки, в белые одежды оставались на таком расстоянии невидимыми.

Казаки тихонько потянули назад замки своих пищалей, взводя курки, и приготовились к стрельбе.

Через несколько минут появились в поле зрения первые фигуры, из-за одеяний своих больше похожие на привидения, чем на живых людей. И только тяжелое дыхание и легкое позвякивание оружия свидетельствовали о том, что к засадной линии приближаются все-таки люди, а не существа из бабушкиных сказок о нечистой силе.

Передовой дозор был уже в десятке шагов от окопа Синицы и Лысогорко, когда тишину зимней ночи разорвал первый выстрел, сделанный Антипом Синицей по ногайскому воину, шедшему в караване последним.

Спустя мгновение вся засадная линия полыхнула вспышками выстрелов, и ногайцы стали валиться в глубокий снег, так и не успев понять, что за злая сила отнимает их жизни. Те, кто выжил после первого залпа, бросились к выходу из оврага, ища спасения, но готовые к стрельбе рушницы казаков лишили их этой возможности. Лишь несколько наиболее быстрых и удачливых воинов, ныряя под невысокие ветки и постоянно меняя направление движения, смогли уйти с линии огня. Уже через полторы – две сотни аршин они натолкнулись на отряд Кумчака, воины которого присели под укрытие густых колючих веток боярышника, не зная, что предпринять в сложившейся ситуации, бросив в глубокий снег ненужные теперь мостки.

Раненный в плечо и в спину Айсулу схватил за ворот Кумчака и прохрипел:

- Уходим, Кумчак, уходим! Там засада, нельзя туда!

Несколько воинов Кумчака подхватили Айсулу под руки и, спотыкаясь о корневища, потащили его к выходу из оврага. Айсулу пытался сперва перебирать ногами, но силы быстро покидали его, и в его горячечном мозгу вдруг возникло видение: он - высокий и красивый, в ханских парчовых одеждах, расшитых золотом, летит по небу на ослепительно белом коне, а за его плечами развевается ярко-красная ямышы , поверх которой небрежно наброшен белый башлык. Он улыбается солнцу и, обернувшись, видит целую кавалькаду красавиц, летящих вслед за ним на таких же белых конях. Он встает в стременах и распахивает руки, пытаясь обнять ближайшую к нему красавицу, но ее конь стремительно уходит влево, а вместо красавицы появляется сверкающий клинок, занесенный над его головой чубатым казаком, голым до пояса и задорно улыбающимся во весь рот. Айсулу пытается уклониться от удара сабли казака, но тут его конь вдруг спотыкается, и Айсулу летит с коня, распластав руки. Он летел долго и счастливо улыбался, радуясь, что избежал смертельного удара. Но вскоре с ужасом заметил, что его полет, все ускоряясь, приближает его к земле. И вот она – такая прекрасная в белом пушистом снежном одеянии, такая желанная и доступная – совсем рядом… Айсулу обрушился на нее, путаясь в полах ямышы, и сразу попытался встать. Но страшная, невыносимая боль рванула каждый нерв его сильного, крепкого тела, разорвав его на мелкие куски. Его мозг мгновенно наполнился кипящей смолой, которой ногайцы смолили копья, и разлетелся мелкими огненными брызгами. Некоторое время Айсулу еще сознавал угасающим сознанием, что он умирает, но постепенно и это, едва пробивающееся сквозь беспамятство сознание покинуло его, и Айсулу умер. Ногайцы несли теперь с поля боя тело знаменитого на всю Буджакскую степь разведчика, о котором в юртах и кибитках, и в шатрах мурз ногайские матери рассказывали своим детям легенды. Зачастую уже сам Айсулу не знал и не помнил, что в тех легендах сказка, а что быль. Так много было в его жизни подвигов, что многие из них стали уже преданиями для малышей.

Тело Айсулу конвульсивно дернулось несколько раз, и душа легендарного воина рассталась с его телом навсегда.