Дон Тадео провел большую часть ночи, отдавая приказания уничтожить следы сражения. Он назначил чиновников смотреть за городской полицией. Обеспечив насколько было возможно спокойствие и безопасность граждан, отправив несколько депеш в Сантьяго и в другие центры известие о том, что случилось, разбитый усталостью, он бросился одетый на походную постель, чтобы отдохнуть.
Он спал около часа беспокойным сном, когда дверь комнаты его с шумом растворилась; яркий свет ударил ему в лицо, вошло несколько человек. Дон Тадео вдруг проснулся.
– Кто там? – закричал он, стараясь, не смотря на свет, ослепивший ему глаза, рассмотреть тех, которые разбудили его так некстати.
– Это я, – отвечал дон Грегорио.
– Но вы не один, мне кажется?
– Нет, со мною дон Валентин.
– Дон Валентин! – вскричал дон Тадео, проводя рукою по лбу, как бы затем, чтобы прогнать последние тучи, затемнявшие его мысли. – Но я ждал дона Валентина утром; что заставило его ехать ночью?
– Причина серьезная, дон Тадео, – отвечал молодой человек мрачным голосом.
– Ради Бога, говорите! – вскричал дон Тадео.
– Будьте тверды! Соберитесь с мужеством, чтобы перенести удар.
Дон Тадео раза прошелся по комнате., потупив голову, нахмурив брови, потом остановился перед Валентином с бледным, но бесстрастным лицом. Этот железный человек преодолел себя, предчувствуя тяжесть удара, он приказал своему сердцу не разрываться от горя, своим мускулам не трепетать.
– Говорите, – сказал он, – я готов вас слушать. Когда он произносил эти слова, голос его был тверд, черты лица спокойны, Валентин, сам человек мужестве-ственный, был поражен.
– Несчастие, которое вы пришли объявить мне, не касается ли меня одного? – спросил дон Тадео.
– Да, – сказал молодой человек трепещущим голосом.
– Слава Богу! Говорите, я вас слушаю. Валентин понял, что не следовало подвергать душу этого человека более жестокому испытанию и решился сказать:
– Донна Розарио исчезла: ее похитили во время нашего отсутствия. Луи, мой молочный брат, желая защитить ее, упал пораженный двумя ударами кинжала.
Король Мрака походил на мраморную статую; никакое волнение не обнаруживалось на его суровом лице.
– Дон Луи умер? – спросил он.
– Нет, – ответил Валентин, все более и более удивляясь, – я надеюсь даже, что через несколько дней он выздоровеет.
– Тем лучше! – сказал с чувством дон Тадео. – Это для меня приятное известие.
И скрестив руки на своей широкой груди, он начал ходить по комнате большими шагами. Трое человек смотрели на него, удивляясь его высокому стоицизму, которого они не понимали.
– Неужели вы оставите донну Розарию у ее похитителей? – спросил его дон Грегорио тоном упрека.
Дон Тадео бросил на него взор, исполненный такой горькой иронии, что дон Грегорио невольно потупил глаза.
– Если бы ее похитители укрылись в недрах земли, я и тогда отыскал бы их, кто бы они ни были, – отвечал дон Тадео.
К нему подошел Трангуаль Ланек.
– Их преследует Курумилла, – сказал он, – он их найдет.
Молния радости осветила на секунду черные глаза Короля Мрака.
– О! – прошептал он. – Берегитесь, донна Мария!
Дон Тадео тотчас угадал, кто был виновником похищения.
– Что намерены вы делать? – спросил дон Грегорио.
– Ничего, – отвечал он холодно, – пока наш лазутчик не вернется; друг, – обратился он к Валентину, – не имеете ли вы еще чего-нибудь сказать мне?
– Почему вы предполагаете, что я не все сказал вам? – спросил молодой человек.
– А! – возразил дон Тадео с меланхолической улыбкой. – Вы еще не знаете, друг, что мы испано-американцы как ни стараемся выказаться цивилизованными, но все-таки остаемся еще полуварварами... мы ужасно суеверны...
– Так что ж?
– Между другими глупостями в таком же роде, мы верим пословицам, а не говорит ли одна из них, что «несчастие никогда не приходит одно»?
– Вы правы: да, действительно, я привез вам еще одно известие, хорошее ли, дурное ли, вы одни можете судить о том...
– Ну вот видите, я знал, что есть еще что-то, – сказал дон Тадео с печальной улыбкой, – сообщите же мне это известие, друг мой; я вас слушаю.
– Вы конечно знаете, что вчера Бустаменте возобновил мирный договор с ароканским вождем.
– Точно.
– Не знаю, какой лазутчик или перебежчик уведомил их о том, что произошло здесь; дело в том, что к вечеру они узнали о поражении и взятии в плен генерала Бустаменте.
– Что ж далее?
– Тогда ими овладело какое-то неистовое безумие, они держали большой совет.
– Словом, они нарушили договор, не так ли, друг мой?
– Да.
– И вероятно решились вести с нами борьбу?
– Я полагаю; четыре токи вырыли топор войны; вместо них был выбран один верховный токи.
– А! – сказал дон Тадео. – А знаете ли вы, как зовут этого верховного токи?
– Знаю.
– Кто же это?
– Антинагюэль.
– Я это подозревал! – вскричал дон Тадео с гневом. – Этот человек обманул нас; это лицемер, живущий только хитростью; безграничное честолюбие заставляет его при случае жертвовать самыми важными интересами и нарушать самые священные клятвы. Этот человек играл в двойную игру: он притворно выказывал себя союзником Бустаменте и нашим, основывая на нашей взаимной вражде свое будущее возвышение; но он слишком поторопился сбросить маску, и клянусь, я накажу его так, что его соотечественники будут это помнить и через столетие еще будут трепетать от ужаса.
– Берегитесь ушей, слушающих вас, – сказал дон Грегорио, указывая ему взором на ульмена, который бесстрастно стоял против него.
– Какое мне дело, – возразил дон Тадео запальчиво, – если я говорю таким образом, я хочу, чтобы меня слышали; я благородный испанец, язык мой произносит то, что я думаю. Ульмен может, если хочет, передать мои слова своему вождю.
– Великий Орел белых несправедлив к своему сыну, – отвечал Трангуаль Ланек печальным голосом, – не у всех арокан одинаковое сердце; Антинагюэль один отвечает за свои поступки; Трангуаль Ланек ульмен в своем племени; он знает как он должен присутствовать при советах вождей; что глаза его видят, что уши его слышат, сердце забывает, а язык не повторяет: зачем отец мой говорит мне эти оскорбительные слова, когда я готов употребить все свои силы, чтобы возвратить ему ту, которую он потерял?
– Это правда! Я несправедлив, вождь; напрасно говорил я таким образом; сердце у вас прямое, а язык не знает лжи; простите меня и позвольте мне пожать вашу благородную руку.
Трангуаль Ланек горячо пожал руку, искренно протянутую ему доном Тадео.
– Отец мой добр, – сказал он, – сердце его помрачено в эту минуту великим несчастием, поразившим его; пусть отец мой утешится: Трангуаль Ланек возвратит ему молодую девушку с лазоревыми глазами.
– Благодарю, вождь, я принимаю ваше предложение; можете положиться на мою признательность.
– Трангуаль Ланек не продает своих услуг; он вознагражден, когда друзья его счастливы.
– Вы достойный человек, Трангуаль Ланек! – вскричал Валентин, пожимая руку вождя. – Я счастлив быть вашим другом. Я расстанусь с вами на некоторое время, – прибавил он, обращаясь к дону Тадео, – поручаю вам моего брата Луи.
– Вы меня оставляете? – с живостью спросил дон Тадео.
– Да, так надо; я вижу, что ваше сердце страдает, несмотря на неслыханные усилия, которые вы делаете, чтобы выглядеть бесстрастным; я не знаю, какие узы связывают вас с несчастным ребенком, который сделался жертвою такого гнусного покушения; но чувствую, что потеря его вас убивает; о клянусь Богом, я возвращу ее вам, дон Тадео, или умру.
– Дон Валентин! – вскричал дон Тадео с волнением. – Что хотите вы делать? Ваше намерение безумно; никогда не приму я такой преданности.
– Позвольте мне действовать как я считаю нужным. Я парижанин, то есть упрям как лошак, и когда мне засела в голову мысль, дурная или хорошая, она уже не выйдет оттуда, клянусь вам; я только обниму моего бедного брата и тотчас уеду; вождь, отправимся отыскивать похитителей.
– Поедем, – сказал ульмен.
Дон Тадео оставался с минуту неподвижен: он глядел на молодого человека со странным выражением; в нем происходила сильная борьба; наконец человек одержал верх над государственным деятелем, он зарыдал и упал в объятия француза, произнеся голосом, полным горя:
– Валентин! Валентин! Возвратите мне мою дочь!..
Наконец высказался отец. Стоицизм разбился навсегда об отцовскую любовь. Но человеческая натура имеет границы, за которые не может переступить; нравственное потрясение, полученное доном Тадео, неимоверные усилия, какие он делал, чтобы скрывать его, совершенно лишили его сил; он упал на плиты залы, как горделивый дуб, пораженный молнией. Он был без чувств. Валентин с минуту смотрел на него с выражением горести и сострадания, потом сказал:
– Бедный отец, вооружись мужеством; твоя дочь будет возвращена тебе!
И он вышел большими шагами вместе с Трангуалем Ланеком, между тем как дон Грегорио, став на колени возле своего друга, хлопотал над ним.