Вождь окасов

ГЛАВА LXXXI Громовой удар

Ароканы, рассыпавшиеся по лагерю, с удивлением увидели этих двух существ, бегущих в сильном волнении; но с беззаботностью и с бесстрастием, отличавшими их, они сочли за благо не вмешиваться. Красавица бросилась в палатку; дон Тадео устремился за ней. Донна Розарио спала на сухих листьях, покрытых бараньей кожей. Руки ее были скрещены на груди, лицо бледно, черты заострены; она походила на мертвую. Дону Тадео это и показалось.

– Боже мой! – вскричал он с отчаянием. – Она умерла!

И он бросился к ней вне себя. Красавица его удержала, сказав:

– Нет, она спит.

– Но, – возразил бедный отец недоверчиво, – этот сон не может быть естественным; наш приход разбудил бы ее.

– Этот сон действительно не естественный, она обязана им мне.

Дон Тадео бросил на Красавицу пытливый взгляд.

– О! Успокойся, – сказала она с иронией, – эта женщина жива, только он должна была заснуть.

Дон Тадео оставался безмолвен.

– Ты меня не понимаешь, – возразила куртизанка, – я объяснюсь: эта молодая женщина, которую ты так любишь...

– О! Да, я люблю ее, – перебил Король Мрака, – бедное дитя, в таком ли положении должен был я найти ее!

Красавица улыбнулась с горечью.

– Я похитила ее у тебя.

– Несчастная!

– Я тебя ненавижу и мщу! Я знаю глубокую любовь твою к этой твари: похитить ее у тебя значило поразить тебя в самое сердце, и я ее похитила...

– Злодейка! – закричал дон Тадео с глухим гневом.

– Но это еще не все! – продолжала Красавица, не обращая внимания на восклицания своего врага. – Я изобрела средство расплатиться с тобою сполна.

– Какую еще ужасную гнусность придумало это чудовище? – прошептал дон Тадео, с беспокойством смотря на спящую девушку.

– Антинагюэль, враг твоего рода и твой, влюблен в эту женщину.

– О! – вскричал дон Тадео с ужасом.

– Да, он любит ее, – бесстрастно продолжала Красавица, – и я решилась отдать ее ему; но тогда как вождь захотел воспользоваться правами, которые я дала ему над его пленницей, она вооружилась вдруг кинжалом и угрожала убить себя.

– Благородное дитя! – прошептал дон Тадео с умилением.

– Не правда ли? – сказала Красавица с иронией. – Я сжалилась над ней и так как я хотела не смерти ее, а только бесславия, сегодня вечером я налила ей опиума, который предаст ей беззащитной ласкам Антинагюэля: через час все будет кончено; она сделается любовницей великого токи ароканов. Как ты находишь мое мщение? Достигла ли я моей цели на этот раз? Дон Тадео не отвечал; этот ужасный цинизм в женщине пугал его.

– Ну! – продолжала Красавица насмешливым голосом. – Ты ничего не говоришь?

Король Мрака смотрел на нее с минуту блуждающим взором, потом вдруг захохотал хриплым и судорожным смехом.

– Безумная! Безумная! – вскричал он звучным голосом. – А! Ты отмстила, говоришь ты! Безумная! Ты мать, ты обожаешь свою дочь и холодно, обдуманно замышляешь подобные преступления! Но, стало быть, ты не веришь в Бога? Стало быть, ты не боишься, что Его правосудие поразит тебя? Безумная! Знаешь ли ты, что ты сделала?

– Моя дочь! Ты говорил о моей дочери! Возврати ее мне! Скажи мне где она, и клянусь, я спасу эту женщину! Дочь моя! О, если бы я видела ее!

– Твоя дочь, несчастная! Змея, наполненная ядом, можешь ли ты еще думать о ней после преступлений, которые ты совершила!

– О! Если я отыщу ее, я так буду любить ее, что она простит меня!

– Ты думаешь? – сказал дон Тадео с ужасающей иронией.

– О! Да, дочь не может ненавидеть свою мать! Дон Тадео схватил Красавицу за руку и грубо толкнул ее к груде листьев, на которых спала донна Розарио.

– Спроси у нее сама! – вскричал он громким голосом.

– Ах! – сказала донна Мария с отчаянием. – Что ты говоришь? Что ты говоришь, Тадео?

– Я говорю, несчастная, что это невинное существо, которое ты преследовала как гиена, это бедное дитя, которое ты заставила терпеть невыразимую муку, твоя дочь!.. Твоя дочь, слышишь ли ты?.. Та, которую ты так любишь и которую требуешь от меня так настойчиво!..

Красавица оставалась с минуту неподвижна как бы пораженная громом. Вдруг она захохотала демонским смехом и вскричала:

– Прекрасно сыграно, прекрасно сыграно, дон Тадео! Ей Богу! С секунду я думала, что ты говоришь правду, что эта тварь действительно моя дочь!

– О! – прошептал дон Тадео. – Эта кровожадная женщина не узнает свое дитя, у нее нет сердца, если ничто не говорит ей, что эта несчастная, которую она приносит в жертву своему постыдному мщению, ее дитя!

– Нет, я тебе не верю, это невозможно! Господь не допустил бы такого великого преступления!.. Что-нибудь предупредило бы меня, что это моя дочь.

Красавица бегала взад и вред как хищный зверь, произнося невнятные крики и беспрестанно повторяя глухим голосом:

– Нет! Нет! Это не моя дочь! Бог не допустил бы меня до этого...

Сильное чувство ненависти невольно овладело доном Тадео при виде этой неизмеримой горести; он также хотел мстить.

– Безумная, – сказал он. – Это дитя, которое я похитил у тебя, не имело ли каких-нибудь примет, по которым тебе возможно было бы узнать ее; ты, ее мать, должна это знать.

– Да! Да! – сказала донна Мария тихим и прерывистым голосом. – Сейчас, сейчас...

И, бросившись на колени, она наклонилась к спящей донне Розарио и с живостью сбросила мантилью, покрывавшую ее шею и плечи. Вдруг она испустила отчаянный крик:

– Дитя мое! Это она! Это мое дитя!

Она приметила три черные родинки на правом плече молодой девушки. Вдруг все члены ее задрожали, лицо странно вытянулось, глаза неизмеримо раскрылись и как будто хотели выскочить из своих орбит; она крепко прижала обе руки к груди, испустила глухое хрипение, походившее не рев, и грохнулась на землю с отчаянием, которого невозможно передать.

– Дочь моя! Дочь моя! О, я спасу ее! – восклицала она. Она ползала у ног бесчувственной девушки, и с неистовством целовала ей ноги.

– Розарио! Дочь моя! – кричала она голосом, прерывавшимся от рыданий. – Это я, мать твоя! Узнай меня! Боже мой! Она меня не слышит, она мне не отвечает! Розарио! Розарио!

– Это ты ее убила, – бесстрастно сказал ей дон Тадео, – бесчеловечная мать, холодно подготовившая бесчестье своего ребенка. Лучше пусть она не пробуждается никогда! Лучше пусть она умрет прежде чем ее осквернят нечистые поцелуи человека, которому ты предала ее!

– Ах! Не говори таким образом! – вскричала донна Мария, с отчаянием ломая себе руки. – Она не умрет! Я этого не хочу! Она должна жить! Что буду я делать без моего ребенка? Я спасу ее, говорю я тебе!

– Слишком поздно!

Донна Мария вскочила и пристально взглянула на дона Тадео.

– Я говорю тебе, что спасу ее! – повторила она глухим голосом.

В эту минуту раздался лошадиный топот.

– Вот Антинагюэль! – сказал с ужасом дон Тадео.

– Да, – отвечала она голосом резким и решительным, – но какое мне дело до приезда этого человека! Горе ему, если он дотронется до моего ребенка...

Занавес палатки вдруг приподнялся. Явился Антинагюэль. За ним следовал воин с факелом в руке.

– Э! Э! – сказал вождь с иронической улыбкой. – Кажется я пришел кстати.

С легкостью, которой удивился даже дон Тадео, Красавица так изменила свое лицо, что Антинагюэль не возымел ни малейшего подозрения об ужасной сцене, которая только то происходила.

– Да, – отвечала она улыбаясь, – брат мой пришел кстати.

– Сестра моя имела со своим супругом удовлетворительный разговор?

– Да, – отвечала она.

– Хорошо; Великий Орел белых – воин неустрашимый; крики женщины не могут его тронуть; скоро окасские воины испытают его мужество.

Этот грубый намек на участь, которая для него готовилась, был понят доном Тадео.

– Люди моего характера не пугаются напрасных угроз, – отвечал он с презрительной улыбкой.

Красавица отвела вождя в сторону.

– Антинагюэль, брат мой, – сказала она тихо, – мы были воспитаны вместе.

– Сестра моя хочет просить меня о чем-нибудь?

– Да, и для собственной своей пользы, брат мой хорошо сделает, если согласится на мою просьбу.

Антинагюэль взглянул на нее.

– Говорите, – сказал он холодно.

– Я сделала все, чего желал мой брат. Вождь утвердительно наклонил голову.

– Эту женщину, которая ему сопротивлялась, – продолжила она с неприметным трепетом в голосе, – я выдала ему беззащитной.

– Хорошо.

– Брату моему известно, что бледнолицые знают разные секреты?

– Да...

– Если брат мой хочет, я выдам ему эту женщину не такую холодную и неподвижную...

Глаза индейца сверкнули странным блеском.

– Я не понимаю моей сестры, – сказал он ей.

– Я могу, – отвечала Красавица с намерением, – в три дня так изменить эту женщину, что она будет так же любезна и так же предана моему брату, как до сих пор он видел ее непослушной, злой и упорной.

– Сестра моя сделает это? – сказал он недоверчиво.

– Сделаю, – отвечала донна Мария решительно. Антинагюэль размышлял несколько минут; Красавица внимательно рассматривала его.

– Зачем сестра моя ждала так долго? – возразил он наконец.

– Затем, что я не думала, чтобы необходимость могла заставить меня прибегнуть к этому.

Индеец задумался.

– Впрочем, – прибавила Красавица равнодушно, – я говорю таким образом из дружбы к моему брату; если мое предложение ему не нравится, он вправе отказаться от него.

Когда она произносила эти слова, внутренний трепет пробегал по всему ее телу.

– И ты говоришь, что нужно три дня для совершения этой перемены?

– Три дня.

– Это очень долго.

– Стало быть, брат мой не хочет ждать?

– Я этого не говорю.

– Как же поступит брат мой?

– Антинагюэль вождь мудрый, он будет ждать. Красавица встрепенулась от радости; если бы вождь отказал, она решилась заколоть его кинжалом, рискуя быть убитой сама.

– Хорошо, – сказала она, – брат мой может положиться на мое обещание.

– Да, – отвечал вождь, – молодая девушка больна; лучше пусть она выздоровеет... она будет женой вождя.

Красавица улыбнулась с неописанным выражением. Дон Тадео, услыхавший эти слова, нахмурил брови.

– Пусть Великий Орел белых следует за мной, – продолжал Антинагюэль, – чтобы я вверил его надзору моих воинов, если он не предпочтет дать мне свое слово, как уже сделал однажды...

– Нет, – лаконически отвечал дон Тадео.

Оба вышли из палатки. Антинагюэль приказал своим воинам караулить пленника и сел перед огнем.

Мы уже имели случай заметить, что ароканы чрезвычайно суеверны, так же как и все другие индейцы; они верят с величайшей легкостью чудесам, которые обещают им совершить белые, это объясняет легкость, с какою Антинагюэль согласился на трехдневную отсрочку, которой потребовала Красавица.

С другой стороны индейцы, хотя имеют решительную наклонность к испанским женщинам, не сладострастны по природе; привыкнув обращаться с женщинами как с существами низшего разряда, они считают их рабынями и в своей слепой гордости предполагают, будто они должны быть слишком счастливы, пользуясь их добрым расположением. Антинагюэль любил дону Розарио и, по причине этой самой любви, не прочь был добиться взаимности, это льстило его гордости и возвышало его в собственных глазах.

Еще одно обстоятельство было в пользу молодой девушки: токи вернулся в лагерь в лучшем расположении духа, потому что его экспедиция имела благоприятные результаты, которых он не смел ожидать. Приехав в лагерь чилийцев, он нашел генерала Фуэнтеса, который командовал войсками вместо дона Грегорио, уехавшего в Сантьяго, куда народ призвал его принять временно сан президента республики в отсутствие дона Тадео.

Фуэнтес был человек характера кроткого и благосклонного; он принял токи почетным образом; оба долго разговаривали. Разговор их кончился тем, что все окасские пленные, кроме заложников, взятых доном Грегорио, были освобождены чилийцами; со своей стороны, Антинагюэль обязался освободить через неделю дона Тадео, уверяя, что он находится под караулом далеко в Кордильерах.

У Антинагюэля был тайный умысел, вот какой: с первого взгляда он угадал, что чилийскому генералу надоела война; тогда он постарался выиграть время, чтобы набрать довольно людей и попытаться сделать набег; это было тем легче, что большая часть чилийской армии направилась во внутренние земли и у генерала Фуэнтесса было только около двух тысяч человек кавалерии и пехоты.

Освобождать же дона Тадео Антинагюэль вовсе не был намерен. Но ему не хотелось казнить его прежде чем обстоятельства сделаются так благоприятны, что он мог бы в безопасности удовлетворить свою жажду. В эту неделю, которую он выговорил себе, он хотел разослать повсюду гонцов, чтобы собрать воинов как можно более.

На восходе солнца лагерь был снят. Окасы шли целый день по горам без определенной цели. Вечером они остановились по обыкновению. Антинагюэль, прежде чем идти отдыхать, зашел к Красавице и сказал ей только:

– Сестра моя начала?

– Начала, – отвечала дона Мария.

Целый день напрасно старалась она заставить молодую девушку разговориться с нею; та упорно молчала, но Красавица была не такая женщина, чтобы легко отказаться от своей цели. Как только вождь оставил ее, она подошла к доне Розарио и, склонив голову, сказала ей тихим и печальным голосом:

– Сеньорина, простите мне все зло, которое я вам сделала; я не знала с кем я имела дело; ради Бога, сжальтесь надо мной, я ваша мать!

При этом признании молодая девушка зашаталась, как громом пораженная, она ужасно побледнела и протянула руки, как бы отыскивая опоры. Красавица бросилась поддержать ее. Дона Розарио оттолкнула ее с криком ужаса и убежала в свою палатку.

– О! – вскричала несчастная мать со слезами в голосе. – Я буду так любить ее, что она непременно простит меня.

И она легла у входа в палатку, чтобы никто не мог войти туда без ее ведома.