Армия под командой генерала Фуэнтеса состояла из двух тысяч человек пехоты, восьмисот кавалеристов и шести пушек. Это была сила страшная в той стране, где народонаселение весьма немногочисленно и где часто с величайшим трудом собирают армии вполовину меньшие по численности.
Освободив берег от беглецов, Фуэнтес расположился лагерем, решившись дать своему войску отдохнуть несколько часов, прежде чем оно должно было соединиться с доном Тадео.
В ту минуту, когда, сделав последние распоряжения, генерал входил в свою походную палатку, к нему подошел индеец.
– Чего вы хотите, Жоан? – спросил он.
– Великому вождю Жоан уже не нужен; он хочет воротиться к тому, кто послал его.
– Вы свободны, друг мой; однако ж я думаю, что вам лучше следовать за армией.
Индеец покачал головой.
– Я обещал моему отцу немедленно воротиться, – сказал он.
– В таком случае, поезжайте; я не могу и не хочу вас удерживать; вы перескажете все, что видели; письмо может повредить вам в случае неожиданного нападения.
– Я сделаю все, что мне приказывает великий вождь.
– Счастливого пути, только берегитесь попасть в руки неприятеля.
– Жоан осторожен...
– Прощайте же, друг мой, – сказал Фуэнтес, делая прощальный знак индейцу и входя в свою палатку.
Жоан воспользовался данным ему позволением и немедленно оставил лагерь. Ночь была темная, луна была закрыта густыми тучами. Индеец с трудом шел в темноте. Часто он был вынужден возвращаться назад и делать большие обходы, чтобы избегнуть мест, которые считал опасными. Он шел, так сказать, ощупью до самого рассвета. При первых лучах дневного светила, он проскользнул как змея в высокой траве, поднял голову и невольно задрожал. Впотьмах он прямо попал в ароканский лагерь, в отряд Черного Оленя, который наконец успел собрать своих воинов и в эту минуту составлял арьергард ароканской армии, бивуачные огни которой дымились на горизонте мили за две.
Но Жоан нелегко приходил в отчаяние. Он увидел, что часовые еще его не заметили и надеялся выйти цел и невредим из беды, в которую попал. Он не обманывал себя насчет своего критического положения; но оценив его хладнокровно, решился выпутаться из беды и тотчас же принял для того все необходимые меры.
После нескольких минут размышления, он пополз в противоположную сторону, останавливаясь иногда затем, чтобы прислушаться. Все шло хорошо несколько минут. Ничто не шевелилось. Глубокая тишина продолжала господствовать в долине. Жоан вздохнул свободно. Еще несколько минут и он был спасен.
К несчастью, в эту минуту случай свел его лицом к лицу с Черным Оленем, который как бдительный вождь, осматривал посты. Вице-токи повернул к нему свою лошадь.
– Брат мой устал; он уже давно скользит в траве как ехидна, – сказал он Жоану ироническим голосом, – пора ему переменить положение.
– Я это и сделаю, – отвечал Жоан без малейшего смущения.
И прыгнув как пантера, он вскочил на лошадь Черного Оленя и схватил его поперек тела, прежде чем тот успел догадаться о его намерении.
– Ко мне! Ко мне! – вскричал Черный Олень громким голосом.
– Еще слово и ты умрешь! – сказал ему Жоан тоном угрозы.
Но было поздно. Крик вождя был услышан, толпа воинов спешила к нему на помощь.
– Трусливая собака! – вскричал Жоан, увидев себя погибшим, но еще не отчаиваясь. – Умри же!
Он воткнул свой отравленный кинжал между плеч Черного Оленя и бросил его с лошади на землю; изгибаясь в конвульсиях агонии, Черный Олень умер, как бы пораженный громом.
Жоан приподнял коленами свою лошадь и пустил ее во весь опор на тех, которые преграждали ему путь. Эта попытка была безумна. Один из окасских воинов прицелился в него из ружья, и лошадь повалилась на землю с разбитым черепом, увлекая в своем падении и всадника. Двадцать окасов бросились на Жоана и связали его, прежде чем он успел сделать какое-либо движение в свою защиту.
Однако Жоан спрятал кинжал, которого индейцы даже не искали, в том убеждении, что пленник бросил свое оружие.
Смерть Черного Оленя, одного из самых уважаемых воинов, произвела величайшее смятение между ароканами. Один ульмен немедленно принял начальство вместо него. Жоана и одного чилийского солдата, захваченного в плен в предыдущей битве, отослали в лагерь Антинагюэля.
Токи очень был огорчен, получив известие о смерти Черного Оленя; он потерял не только друга, он лишился помощника.
Происшествия этой ночи распространили испуг в рядах индейцев. Чтобы подкрепить мужество своих воинов, Антинагюэль решился сделать пример и принести в жертву пленных Гекубу, духу зла. Эти жертвоприношения, мы должны признаться, ныне становятся все реже и реже между окасами, но они должны иногда прибегать к ним, когда хотят поразить ужасом своих врагов и доказать им, что решились вести с ними беспощадную войну.
Время уходило; армия должна была идти вперед, и потому Антинагюэль приказал, чтобы жертвоприношение было совершено без всякого отлагательства.
На некотором расстоянии от лагеря главные ульмены и воины составили круг, в центре которого был воткнут предводительский топор токи. Пленники были привезены из презрения на лошадях без хвоста и без ушей. Жоан, как самый виновный, должен был подвергнуться смерти последний, для того, чтобы он мог быть свидетелем казни своего товарища и таким образом заранее предвкусить ожидавшую его участь. Однако ж, несмотря на то, что в эту роковую минуту все как будто оставили мужественного индейца, он не оставлял надежды на спасение.
Пленный чилиец был храбрый солдат, хорошо знавший ароканские нравы, а следовательно и участь, ему назначенную, и при всем том решившийся умереть мужественно.
Несчастного сняли с лошади и поставили возле топора, повернув лицом к чилийским границам, чтобы он почувствовал более сожаления, переносясь мыслью в свое отечество, которого не должен был увидеть никогда. Ему дали в руку связку маленьких палочек и одну большую острую палку, которой он должен был рыть яму и втыкать в нее одну за другой маленькие палочки, произнося имена ароканских воинов, убитых им во время его жизни.
На каждое слово, которое произносил солдат, прибавляя к нему эпиграмму на своих врагов, окасы отвечали страшными проклятиями. Когда все палочки были воткнуты, Антинагюэль подошел к своей жертве и сказал:
– Инок храбрый воин; пусть он засыплет эту яму землей, чтобы слова и мужество, которые он выказывал во время своей жизни, остались погребены на этом месте.
– Хорошо, – отвечал солдат, – но скоро вы узнаете, что чилийцы имеют еще более храбрых солдат нежели я!
И он беззаботно засыпал яму землей. Токи сделал ему знак стать возле топора. Солдат повиновался. Антинагюэль поднял свою палицу и разбил ему череп. Несчастный упал, но еще не умер и судорожно изгибался. Тогда два колдуна бросились на него, разрезали ему грудь и вырвали сердце, которое подали, еще трепещущее, токи. Антинагюэль высосал из него кровь, потом передал ульменам; они по очереди последовали его примеру.
В это время воины бросились на труп и изрубили его в несколько минут; сделав дудки из костей убитого, они взялись за руки и, воткнув его голову на пику, начали плясать, распевая страшную песню, которой аккомпанировали этими ужасными дудками.
Последние сцены этой варварской драмы упоили окасов свирепой радостью; они вертелись и ревели как безумные, забыв второго пленника, которому предстояла такая же участь.
Но Жоан не дремал, несмотря на свою бесстрастную наружность; в то время, когда страшная сатурналия достигла высшей степени восторга, он счел минуту благоприятной, кольнул свою лошадь и ускакал во весь опор по долине.
Несколько минут в стане ароканов происходил неописанный беспорядок, которым Жоан искусно воспользовался, чтобы еще более увеличить быстроту бега своей лошади. Наконец окасы опомнились от изумления, которое причинила им его отчаянная решимость спасти свою жизнь, и бросились за ним в погоню.
Жоан все скакал. Он скоро приметил с испугом, что расстояние между ним и догонявшими все уменьшалось ужасным образом. Ему попалась жалкая кляча, которая едва дышала, между тем как окасские воины были на быстрых скакунах. Он понял, что если будет продолжать скакать на лошади, то неминуемо погибнет.
Проезжая мимо пригорка, который был так крут, что лошади не могли ехать по нему, Жоан с быстротой соображения храбрых людей угадал, что это место представляло единственную возможность на спасение и приготовился к последнему усилию. Он направил свою лошадь как можно ближе к пригорку и приподнялся на ней стоя.
Окасы между тем догоняли беглеца с громкими криками. Еще несколько минут и он попал бы в их руки. Вдруг, схватив толстую ветвь дерева, наклонившуюся над долиной, он вскарабкался на нее с ловкостью и проворством кошки, оставив лошадь одну продолжать свой бег.
Воины вскрикнули от восторга и досады при виде такой штуки. Лошадей своих, скакавших во всю прыть, они не успели остановить, и это дало неустрашимому индейцу время углубиться в кустарник и взобраться на вершину горы.
Однако ж окасы не отказались от надежды захватить своего пленника. Они бросили лошадей у подошвы горы, и человек десять из них самых проворных и бойких пустились по следам Жоана. Но перед ним теперь было свободное пространство. Он продолжал бежать на гору, цепляясь руками и ногами и останавливаясь только на самое необходимое время, чтобы перевести дух. Трепет ужаса пробегал по его членам; он видел, что эта сверхъестественная борьба, которую он поддерживал так энергически, окончится его пленом.
Преследователи скоро переменили тактику; вместо того, чтобы бежать всем по его следам, они рассеялись и составили широкий круг в виде веера. Жоан составлял центр круга, который все более и более суживался около него. Все было кончено; несчастный непременно должен был попасть в руки врагов как муха в паутину. Он понял, что более продолжительная борьба была бесполезна, что на этот раз он действительно погиб. Намерение его было принято тотчас. Он прислонился к дереву, вынул из-за пазухи кинжал и решился убить как можно более врагов и наконец умертвить самого себя, когда многочисленность их одолеет его.
Окасы прибежали, запыхавшись, махая копьями и палицами с криками торжества. Приметив Жоана, который устремил на них сверкающие глаза, воины остановились на секунду, как бы совещаясь между собой, потом бросились на него все вдруг. Они уже были от него шагах в пятидесяти.
В эту минуту Жоан вдруг услыхал голос, тихий как дыхание, который произнес ему на ухо.
– Опустите голову.
Он повиновался, не давая себе отчета в том, что происходит вокруг него и кто ему шепнул эти слова. Раздались четыре выстрела, и четыре индейских воина покатились мертвые на землю.
Опомнившись от этой неожиданной помощи, Жоан прыгнул вперед и заколол одного противника, между тем как четыре новых выстрела положили еще четверых ока-сов на землю. Остальные из преследователей, испугавшись, в беспорядке бросились с горы и исчезли с криками ужаса.
Жоан был спасен. Он осмотрелся вокруг, чтобы узнать, кому обязан был своей жизнью. Валентин, Луи и два индейских вождя были возле него. Цезарь душил окаса, извивавшегося в последних конвульсиях агонии.
Четверо друзей издали наблюдали за лагерем ароканов, были свидетелями отчаянного побега Жоана и храбро подоспели к нему на помощь, когда он уже думал, что ему осталось только умереть.
– Э! Друг, – смеясь, сказал ему Валентин, – удачно отделались вы! Еще немножко и вы попались бы опять!
– Благодарю, – сказал Жоан с волнением, – я уже не считаюсь с вами!
– Я думаю, что мы хорошо сделаем, если укроемся в безопасное место, – заметил Луи, – ароканы не такие люди, чтобы не постарались отомстить.
– Дон Луи прав, – подтвердил Трангуаль Ланек, – надо уйти немедленно.
Все пятеро углубились в горы; но напрасно опасались они нападения. По преувеличенному донесению о числе врагов, которое воины, избежавшие пуль французов, сделали Антинагюэлю, он вообразил, что эта позиция занята сильным отрядом чилийской армии, и вследствие того рассудив, что занимаемый им пост был неблагоприятен для сражения, велел снять лагерь и удалился в противоположную сторону от авантюристов.
Курумилла, оставшись в арьергарде, уведомил своих друзей о том, что происходило. Те воротились назад и, стараясь быть незаметными, издали следовали за индейской армией.
Как только друзья расположились бивуаком на ночь, Валентин спросил Жоана, по какому стечению необыкновенных обстоятельств они могли оказать ему такую важную услугу. Жоан рассказал им по порядку происшествия, случившиеся после того как он их оставил, чтобы отправиться в Вальдивию к дону Тадео.
На рассвете, с письмом от Луи к Королю Мрака, он оставил друзей своих, чтобы как можно скорее соединиться с чилийской армией и сообщить дону Тадео известия, которых тот ожидал, чтобы согласовать свои движения с движениями Фуэнтеса.