Вождь окасов

ГЛАВА LII Подкоп

Согласно предсказанию Трангуаля Ланека, Луи де Пребуа Крансэ выздоравливал с изумительной быстротой. Из желания ли ранее начать поиски, или по своему крепкому сложению, накануне дня, назначенного к отъезду, Луи выздоровел совсем и объявил дону Тадео, что в состоянии отправляться в путь когда угодно.

В романах люди, тяжело раненные, обыкновенно на другой же день как ни в чем ни бывало принимаются за свои любовные похождения, но в настоящей жизни бывает не так. Природа имеет свои неоспоримые права, перед которыми самый сильный человек должен преклоняться. Если молодой француз через пять дней после получения ран и мог встать на ноги, так это потому, что раны эти были неопасны; они только ослабили его несколько потерей крови и зажили от компрессов из oregano, растения, обладающего драгоценным качеством залечивать раны почти немедленно.

Однако все заставляет нас предполагать, что молодой человек, ослепленный любовью, ошибался, утверждая, что силы его возвратились. Он думал так от нетерпения, которое пожирало его. Впрочем, движения, которые он делал, могли служить доказательством, что он говорил правду и что действительно он выздоровел.

Еще другое беспокойство терзало графа: Валентин и Трангуаль Ланек уехали уже три дня, и никто не знал, что сделалось с ними.

Курумилла, о скором прибытии которого объявил Жоан, также не подавал о себе вестей. Все эти обстоятельства в огромных размерах увеличивали нетерпение молодого человека.

Дон Тадео со своей стороны тоже не был спокоен. Бедный отец, устремив взгляд на ароканские горы, беспрестанно дрожал от горести при мысли о страданиях, которым подвергалась его возлюбленная дочь среди ее похитителей.

Однако, по странной непоследовательности человеческой натуры, дон Тадео, несмотря на безмерную горесть, которая сжимала его сердце, ощущал неизъяснимое чувство радости при мысли о том, какое страшное мучение причинит он донне Марии, когда откроет ей, что жертва ее злобы была ее собственная дочь, то есть единственное существо, которое она истинно любила, невинная причина ее ненависти к дону Тадео, та наконец, каждую слезу которой она готова была в своей неистовой любви искупить своей кровью.

Дон Тадео, одаренный душой избранной, чувствами благородными и возвышенными, отталкивал эту мысль, внушаемую ему ненавистью, но она возвращалась все сильнее и упорнее, до того желание мщения врождено в сердце человека.

Дон Грегорио, получив от своего друга власть, торопился с приготовлениями к завтрашнему отъезду, подгоняемый Луи, который не оставлял его ни на минуту.

Было около восьми часов вечера. Дон Грегорио только что отпустил генерала Корнейо и сенатора Сандиаса, которые должны были везти Бустаменте в Сантьяго, и разговаривал с доном Тадео и графом о завтрашнем путешествии, единственном предмете, который в эту минуту мог интересовать этих троих людей. Вдруг дверь отворилась, и вошел Курумилла.

Увидев его, все вскрикнули от радости и удивления.

– Наконец! – вскричали в один голос дон Тадео и Луи.

– Вот и я! – печально отвечал ульмен.

Бедный индеец, казалось, был изнурен усталостью и голодом; его посадили и поскорее предложили закуску. Несмотря на все бесстрастие, к которому индейцы приучены с детства, Курумилла бросился на кушанья, поданные ему, и с жадностью начал глотать их. Этот поступок, нисколько не согласовывавшийся с ароканскими обычаями, заставил друзей наших призадуматься. Они предположили, что если ульмен до такой степени позабыл обычаи своего народа, то, верно, он очень страдал.

Когда наконец аппетит его удовлетворился, Курумилла, не заставляя просить себя, рассказал с величайшими подробностями все, что с ним случилось, то есть каким образом он освободил молодую девушку и как через час принужден был оставить ее во власти врагов.

Расставшись с донной Розарио, храбрый индеец удалился на столько, чтобы не попасться в руки похитителей; невидимый для них, он следовал за ними, не теряя их из вида, и подстерегал все их движения, это было для него тем легче, что враги не думали искать его.

Король Мрака и граф поблагодарили Курумиллу за такую бескорыстную и верную преданность.

– Я еще ничего не сделал, – сказал он, – надо все начинать сызнова; но теперь, – прибавил он, с видом сомнения качая головой, – это будет труднее, потому что враги остерегаются.

– Завтра, – с живостью возразил дон Тадео, – мы все вместе пустимся на поиски.

– Да, – сказал вождь, – я знаю, что вы завтра должны ехать.

Луи и испанцы взглянули на него с удивлением: они не понимали, каким образом известие об их отъезде могло распространиться, несмотря на все предосторожности, с которыми они его скрывали. Курумилла улыбнулся.

– Для окасов тайны не существуют, – сказал он, – когда они хотят узнать их. Антинагюэль знает все, что происходит здесь.

– Но это невозможно! – вскричал запальчиво дон Грегорио.

– Пусть брат мой выслушает, – спокойно возразил вождь, – завтра при восходе солнца отряд в тысячу солдат белых повезет из Вальдивии в Сантьяго пленника, которого бледнолицые называют генералом Бустаменте... Так ли?

– Да, – отвечал дон Грегорио, – все, что вы говорите, совершенно справедливо; но как вы это узнали, вот что сбивает меня с толку.

– Я должен признаться, – отвечал ульмен, улыбаясь, – что тот, от кого я узнал эти подробности, сообщил их не мне, а другому, нисколько не подозревая, что я слышал их.

– Объяснитесь, вождь, умоляю вас, – вскричал дон Тадео, – мы теперь как на горячих угольях... мы желаем знать, каким образом враги так хорошо узнали о наших намерениях?

– Я вам уже сказал, что следовал за воинами Антинагюэля и должен признаться, что иногда опережал их; третьего дня на восходе солнца токи и его воины, все вместе с той бледнолицей женщиной, которая, без сомнения, должна быть Гекубу, злым духом, приехали в долину, где происходило возобновление договоров. Ползя как змея в высокой траве, я притаился в двадцати шагах от них. Как только Черный Олень приметил великого токи ароканов, он поскакал к нему. Подозревая, что во время своего совещания эти два человека скажут что-нибудь такое, что после пригодится нам, я приблизился как можно ближе, чтобы не потерять ни слова из их разговора; таким образом они, не подозревая ничего, сообщили мне свои планы.

– Какие планы? – с живостью спросил дон Грегорио. – Разве они намерены напасть на нас?

– Бледнолицая женщина заставила Антинагюэля поклясться, что он освободит ее друга.

– О! О! – сказал дон Грегорио. – Это намерение не так легко выполнить, как они думают.

– Брат мой ошибается.

– Как?

– Солдаты должны проходить ущелье.

– Без сомнения.

– Там-то Антинагюэль нападет на бледнолицых со своими воинами.

– Что же нам делать? – вскричал дон Грегорио.

– Конвой будет истреблен, – с унынием прибавил дон Тадео.

Курумилла молчал.

– Я знаю вождя, – сказал граф, – он не оставит друзей своих в затруднительных обстоятельствах, не придумав средства избавить их от опасности, о которой сам объявил им.

– Но, – возразил дон Тадео, – к несчастью, эта опасность неизбежна, в Сантьяго нет другой дороги кроме этого проклятого ущелья; его непременно придется проезжать, а в нем пятьсот решительных человек могут изрубить в куски целую армию.

– Все равно, – продолжал настойчиво молодой человек: – я опять повторю то же, что сказал вождь воин искусный, у него ум находчивый, и я уверен, что он знает, как избавить нас от этой опасности.

Курумилла улыбнулся французу и сделал ему утвердительный знак.

– Ну, видите, не прав ли я? – вскричал Луи: – говорите, вождь, не правда ли, вы знаете средство избавить нас от этого опасного прохода?

– Я этого не утверждаю, – отвечал ульмен: – но если мои бледнолицые братья согласятся позволить мне действовать, я берусь расстроить планы Антинагюэля и, может быть, вместе с этим найду средство освободить молодую девушку с лазоревыми глазами.

– Говорите, говорите, вождь! – с живостью вскричал граф. – Объясните нам, какой план вы придумали; эти кабальеро совершенно полагаются на вас; не так ли, господа?

– Да, – отвечал дон Тадео, – мы вас слушаем, вождь.

– Но пусть братья мои прежде подумают, – возразил Курумилла, – они должны предоставить мне право руководить экспедицией.

– Даю вам слово, ульмен, – сказал дон Грегорио, – что мы будем делать только то, что вы велите нам.

– Хорошо! – сказал Курумилла. – Пусть же мои братья слушают.

И нимало не медля, он описал составленный им план, который, как и надо было ожидать, получил всеобщее одобрение. Особенно граф и дон Тадео пришли в восторг и обещали себе прекраснейшие результаты.

Когда собеседники приняли последние меры и во всем условились, было уже очень поздно. Все они имели нужду в отдыхе для того, чтобы приготовиться к отважной экспедиции, сопряженной со столькими опасностями. Особенно Курумилла, не спавший несколько дней, буквально падал от усталости.

Один Луи как будто не чувствовал потребности собраться с силами; он готов был тотчас же отправиться в путь. Но благоразумие требовало посвятить несколько часов сну и потому, несмотря на протесты графа, все разошлись.

Молодой человек, принужденный против воли повиноваться увещаниям своих опытных друзей, удалился с досадой, обещая себе мысленно не позволить им забыть час, назначенный для отъезда.

Как все влюбленные, не будучи в состоянии видеть свою возлюбленную, Луи утащил с собой Курумиллу, чтобы по крайней мере иметь утешение поговорить с ним о ней. Но бедный ульмен был так утомлен, что едва успев улечься на циновке, служившей ему постелью, погрузился в такой глубокий сон, что молодой человек потерял всякую надежду разбудить его.

Мы должны сказать к чести Луи, что он легко примирился с этой неприятностью, рассудив, что от Курумиллы зависит успех дела и что ему необходимо быть бодрым. Он вздохнул с сожалением и дал возможность ульмену спать сколько он хочет.

Бедный Луи никак не мог заснуть, потому что нетерпение и любовь, эти два тирана молодости, сжигали ему сердце. Не зная что делать, он влез на крышу дворца и, устремив взор на великие горы, мрачные контуры которых обрисовывались на горизонте, начал думать о донне Розарио.

Ничего не может быть спокойнее, целомудреннее и вместе сладострастнее американской ночи. Темно-синее небо, усеянное бесчисленными звездами, посреди которых сияет великолепное созвездие Южного Креста, душистый запах в воздухе, морской ветерок, все располагает душу к задумчивости.

Луи надолго забылся в своих одиноких мечтаниях. Когда он вернулся во дворец, звезды уже начинали постепенно угасать, и одна сторона неба подернулась перламутровым оттенком. Скоро должен был начаться рассвет.

– Пора, – сказал молодой человек и быстро сошел с террасы, чтобы разбудить своих товарищей.

Но он нашел их уже готовыми к отъезду. Он один опоздал. Это легко было понять. Луи мечтал, другие просто спали.