Вождь окасов

ГЛАВА LXXVI Победитель и пленник

Увидев как упал Бустаменте, чилийцы испустили крик радости, на который ароканы отвечали криком отчаяния.

– Бедный Жоан! – воскликнул Валентин, рассекая ударом сабли череп одному индейцу, который хотел заколоть его кинжалом. – Какая превосходная это была натура.

– Его смерть прекрасна! – отвечал Луи, употреблявший свое ружье как палицу и добросовестно убивавший тех из окасов, которые приближались к нему.

– Подвергнувшись такой мужественной смерти, – заметил дон Тадео, – Жоан оказал нам последнюю услугу и избавил палача от работы.

– Ба! – возразил Валентин. – Он счастлив; ведь надо же умереть когда-нибудь! Друг мой, вы слишком любопытны; мой разговор вас не касается, – прибавил он, обращаясь к индейцу, который бросился на него, и ударом ноги отбросил несчастного на десять шагов. – Возьми, Цезарь! Возьми! – закричал он своей собаке.

Цезарь загрыз упавшего окаса в одну секунду. Валентин был в восхищении, никогда не находился он на подобном празднике; он сражался как демон с чрезвычайным удовольствием.

– Боже мой, как мы хорошо сделали, что оставили Францию! – повторял он каждую минуту. – Ничто не может доставить столько удовольствия как путешествие.

Луи помирал со смеху, слыша эти слова.

– Ты кажется очень забавляешься, брат? – сказал он ему.

– Чрезвычайно, любезный друг, – отвечал Валентин.

Смелость его была так велика, отважность так непритворна и наивна, что индейцы смотрели на него с восторгом и чувствовали себя как бы наэлектризованными его примером. Цезарь, на которого господин его надел кожаную кирасу и огромный ошейник с железными остриями, внушал индейцам неописанный страх; они в ужасе бежали от него. В своем простодушном и суеверном легковерии, они воображали, что это страшное животное неуязвимо, что это злой гений, сражавшийся за их врагов.

Между тем битва становилась все ожесточеннее. Чилийцы и ароканы сражались на груде трупов. Индейцы не надеялись уже победить, но не пытались бежать; решившись пасть все, они хотели продать свою жизнь как можно дороже и дрались с ужасным отчаянием мужественных людей, которые не ждут и не требуют пощады.

Чилийская армия все более и более сосредоточивалась вокруг ароканской. Еще несколько минут и конец последней был неизбежен; никто в этом не сомневался: вопрос мог быть только о времени! Никогда, с самых отдаленных времен завоевания, не погибало в одном сражении такого множества индейцев!

Антинагюэль проливал слезы бешенства и, видя как падают вокруг него самые дорогие его товарищи, чувствовал как сердце его разрывалось от горести. Все эти люди, жертвы честолюбия их вождя, падали, не произнося ни одной жалобы, ни одного упрека. Твердый как скала среди картечи, сыпавшейся градом вокруг него, токи с нахмуренными бровями, сжатыми губами, беспрерывно взмахивал своей палицей, покрасневшей до рукоятки от пролитой им крови.

Вдруг страшная улыбка сжала тонкие губы Антинагюэля. Движением руки он позвал ульменов, еще сражавшихся, и разменялся с ними несколькими словами тихим голосом.

Сделав знак согласия на полученное ими приказание, ульмены немедленно возвратились на свои места, и несколько минут битва продолжалась с прежним бешенством.

Вдруг масса в полторы тысячи индейцев ринулась с невыразимым бешенством на эскадрон, в центре которого сражался дон Тадео, и окружил его со всех сторон. Эта смелая атака привела чилийцев в замешательство. Ароканы сражались с удвоенным ожесточением и все более и более теснили этот слабый эскадрон, состоявший только из пятидесяти человек.

– Мы окружены! – заревел Валентин. – Поскорее выберемся, а то эти воплощенные демоны изрубят нас всех до одного.

Он бросился, очертя голову, в середину сражающихся. Все последовали за ним. После горячей схватки, продолжавшейся три или четыре минуты, чилийцы очутились здравы и невредимы вне гибельного круга, в котором враги хотели их заключить.

– Гм! – сказал Валентин. – Жаркое было дело! Но слава Богу, наконец мы выбрались!

– Да, – отвечал граф, – чуть-чуть было мы не попались! Но где же дон Тадео?

– Это правда! – заметил Валентин, окидывая взором окружавших его. – О! Я теперь понимаю все! – прибавил он с гневом, ударив себя по лбу. – Скорее! Скорее! Поспешим на помощь к дону Тадео!

Молодые люди стали во главе сопровождавших их кавалеристов и с бешенством бросились на индейцев. Они скоро приметили того, кого искали. Дон Тадео, поддерживаемый только четырьмя или пятью человеками, бился как безумный среди толпы окружавших его врагов.

– Держитесь! Держитесь! – кричал Валентин.

– Мы здесь! Мужайтесь, мы здесь! – повторял граф.

Голоса их достигли до дона Тадео; он улыбнулся им и отвечал с грустью:

– Благодарю вас, но все бесполезно; я погиб!

– Черт побери! – сказал Валентин, с бешенством кусая усы. – Я спасу его или погибну с ним вместе.

Он удвоил усилия. Напрасно воины окасские хотели воспрепятствовать ему подвигаться; каждый удар его сабли убивал человека. Наконец горячность французов превозмогла мужество индейцев; они пробились в круг, но дон Тадео исчез...

Луи и Валентин в сопровождении всадников, которых вдохновляло их мужество, осмотрели все ряды окасов, но все было бесполезно. Вдруг индейская армия, признав, без сомнения, невозможность продолжать борьбу с превосходными силами, которые грозили уничтожить ее, рассеялась. Бегство было полное. Чилийская кавалерия, пустившись в погоню за беглецами, преследовала их на расстоянии двух миль и рубила без жалости. Только отряд из пятисот всадников, по-видимому составленный из избранных воинов, во главе которых находился Антинапоэль, отступал в массе, отражая по временам нападения тех, которые преследовали их слишком близко.

Этот отряд удалялся так быстро, что его никак нельзя было догнать, и скоро исчез за изгибами высоких пригорков, которые оканчивают долину Кондорканки и служат контрфорсом Кордильерам.

Победа чилийцев была блистательна, и вероятно ароканам долго не могла прийти мысль возобновить борьбу; они получили урок, который должен был принести им пользу и оставить между ними продолжительное воспоминание. Из десяти тысяч воинов, вступивших в сражение, индейцы оставили семь тысяч на поле битвы; кроме того, значительное число их пало во время бегства. Бустаменте, главный виновник этой войны, был убит. Тело его было найдено с воткнутым в грудь кинжалом, который нанес ему смерть. И странная случайность, на рукоятке этого кинжала находился отличительный знак Мрачных Сердец!

Это сражение достославно окончило одним ударом междоусобную войну! Результаты, полученные победителями, были огромны. К несчастью, эти результаты уменьшились несчастьем чрезвычайно важным, исчезновением, а может быть и смертью дона Тадео, единственного человека, энергия и строгость правил которого могли спасти страну.

Армия чилийская посреди своего торжества была погружена в горесть. Дон Грегорио Перальта с отчаянием ломал себе руки. Потеря человека, которому он был предан телом и душой, сводила его с ума! Он ничего не хотел слышать. Фуэнтес был принужден принять начальство над войском. Пятьсот ароканских воинов, по большей части раненых, попались в руки победителей. Дон Грегорио Перальта приказал расстрелять их. Напрасно старались отговорить его от этого жестокого приговора, который мог иметь в будущем чрезвычайно пагубные последствия.

– Нет, – отвечал дон Грегорио сурово, – человек, которого все мы обожаем, должен быть отомщен!

И он хладнокровно приказал расстрелять несчастных.

Армия раскинула лагерь на поле битвы.

Валентин и друг его в сопровождении дона Грегорио целую ночь пробегали огромное поле битвы, на которое коршуны уже опустились с отвратительными криками радости. Эти трое человек имели мужество приподнимать груды трупов. Однако ж поиски их были безуспешны: они не могли найти тела их друга.

На другой день на рассвете армия пустилась в путь по направлению к Биобио, чтобы воротиться в Чили. Она вела с собою аманатами тридцать ульменов, захваченных в городах, которые были преданы грабежу.

– Поедемте с нами, – печально сказал дон Грегорио, – наш несчастный друг умер; теперь вам нечего более делать в этой ужасной стране.

– Я не разделяю вашего мнения, – возразил Валентин, – я думаю, что дон Тадео не умер, а только попал в плен.

– Отчего вы это предполагаете? – вскричал дон Грегорио, и взор его сверкнул. – Имеете вы какое-нибудь доказательство в том, что вы говорите?

– К несчастью, никакого.

– Однако вы имеете же какую-нибудь причину?

– Конечно, имею.

– Скажите же мне, друг мой.

– Она покажется вам так ничтожна.

– Все-таки скажите.

– Ну! Если вы хотите непременно, я признаюсь вам, что имею тайное предчувствие, которое говорит мне, что друг наш не умер, но находится в руках Антинагюэля.

– На чем вы основываете это предположение? Вы человек слишком умный, сердце у вас слишком преданное для того, чтобы вы старались шутить о подобном предмете.

– Вы отдаете мне справедливость; поэтому я скажу вам, на чем я основываю мое мнение... видите ли, когда я вышел из круга врагов, окружавших нас, я тотчас заметил отсутствие дона Тадео...

– Ну, что же вы сделали тогда?

– Я воротился назад! Дон Тадео мужественно сражался; я закричал ему, чтобы он держался твердо.

– Он вас услыхал?

– Конечно, потому что он отвечал мне. Я удвоил усилия, словом, я достиг почти тотчас же того места, где его видел; но он уже исчез, не оставив следов.

– Что же вы заключили из этого?

– Я заключил, что многочисленные враги захватили его и увели, потому что, несмотря на все наши поиски, мы не нашли его тела.

– А кто же вам сказал, что они не унесли его тела, убив его?

– Зачем? Умерший дон Тадео мог только стеснить их; тогда как, овладев им живым, они могут надеяться, что, возвратив ему свободу, или, может быть, грозясь убить его, добьются, чтобы их заложники были им возвращены. Впрочем, зная хорошо страну и нравы этих свирепых людей, вы можете разрешить этот вопрос скорее нежели я, иностранец.

Дон Грегорио был поражен справедливостью этого рассуждения.

– Это весьма возможно, – отвечал он, – в словах ваших много правды; может быть, вы и не ошибаетесь; но вы мне не объяснили что вы намерены делать?

– Очень простую вещь, друг мой; здесь в окрестностях укрылись два индейских вождя, которых вы знаете.

– Да.

– Эти люди преданы Луи и мне; они будут служить нам проводниками, и если, как я думаю, дон Тадео жив, клянусь вам, что я найду его.

Дон Грегорио с минуту глядел на Валентина с чрезвычайным волнением; две слезы засверкали в глазах его; он взял за руку молодого человека, крепко пожал ее и сказал голосом, дрожавшим от умиления:

– Дон Валентин, простите меня, я вас еще не знал; я не умел ценить вашего сердца по его достоинству; я американец, полудикарь, люблю и ненавижу с одинаковой силой; дон Валентин, позвольте мне обнять вас?

– От всего сердца, мой добрый друг, – отвечал молодой человек, напрасно стараясь скрыть под улыбкой свое волнение.

– Итак, вы едете? – продолжал дон Грегорио.

– Сейчас.

– О! Вы найдете дона Тадео; теперь я в этом уверен.

– И я также.

– Прощайте, дон Валентин! Прощайте, дои Луи!

– Прощайте! – отвечали молодые люди. Валентин свистнул Цезарю и пришпорил свою лошадь.

– Поедем, – сказал он своему молочному брату.

– Поедем, – отвечал тот.

Они поехали, но едва сделали несколько шагов как услыхали позади себя быстрый галоп лошади и обернулись: дон Грегорио догонял их, делая им знак подождать его. Они остановились.

– Извините, господа, – сказал он им как только очутился возле них, – я забыл сказать вам одно; мы еще не знаем, что Господь готовит нам; может быть, сегодня мы расстаемся навсегда.

– Никто этого не знает, – заметил Луи, качая головой.

– Послушайте же, господа, – продолжал испанец, – в каких бы обстоятельствах вы ни находились, помните, что, пока жив Грегорио Перальта, у вас есть друг, который по одному вашему слову охотно прольет за вас свою кровь... поверьте мне, что с моей стороны подобное предложение вполне обосновано.

И не ожидая ответа молодых людей, дон Грегорио пожал им руки и ускакал во всю прыть. Французы следовали за ним глазами с задумчивым видом, потом продолжали путь, не обменявшись ни одним словом.