Волчата

ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА

Очередная карательная операция оккупантов на Козаре провалилась. Партизаны по-прежнему находились в горах, а гитлеровцы, понеся тяжелые потери, отступили. Кудела был уверен, что все произойдет именно так. Однако он не решился высказать свои мысли подполковнику Шлахту. Составляя рапорт, он выдал убитых мирных жителей за партизан. Выглядело это довольно убедительно. Теперь он мог спокойно идти на доклад к начальству, которое, как он знал, и само не было особенно щепетильным при составлении подобных рапортов…

После карательной операции ночные кошмары Куделы продолжались. Как-то ночью ему приснилась пустынная равнина, на которой солдаты расстреляли группу женщин. Женщина средних лет, которую он застрелил сам, вдруг превратилась в его мать. Как наяву, он видел красивое лицо, перекошенное предсмертной мукой. Он хотел прикончить ее, но она вдруг приподнялась, попыталась обнять его и попросила пощадить. С криком Кудела проснулся…

Он понял: еще немного — и он не выдержит. В конце концов он решил поехать домой, чувствуя необходимость обо всем рассказать матери. А заодно прихватил и мешок с драгоценностями, чтобы понадежнее припрятать его дома.

Родители его жили на окраине небольшого городка. Отец и старший брат занимались кустарным промыслом. Семья владела небольшим участком земли. Дела шли хорошо. Обеих сестер Куделы родители выгодно отдали замуж.

Все ждали победного окончания войны, но события последнего времени как-то поколебали эту веру. А тут еще их Анте со своим неукротимым характером… Когда война только началась, все в семье восхищались им. А теперь он все чаще слышал в доме упреки, что, мол, это они, усташи, втравили всех в эту войну и неизвестно, чем теперь все кончится.

Когда Кудела на автомобиле подъехал к дому, мать, увидев его, очень обрадовалась. Они обнялись, и мать сразу же поняла, что с сыном происходит что-то неладное. Много хлопот доставлял Анте семье еще в юношеские годы, но, несмотря на это, мать любила его больше всех и всегда ждала его возвращения.

Войдя в дом, он поздоровался с отцом, который сидел у радиоприемника и слушал новости с фронта. Анте подсел к отцу и стал слушать. Мать тем временем накрыла, на стол. Хотя с отцом Анте постоянно ругался и спорил, отец гордился сыном. Отец, получивший образование в Австрии, твердо верил в «германское экономическое чудо», считая, что война должна принести и им благополучие.

— Как дела, сынок? — спросил отец, потрепав Анте по голове.

С тех пор как Кудела стал майором, в родительском доме он еще не появлялся. Новое звание сына обрадовало родителей. Пришлось Анте рассказать им кое-что о войне и о политике.

Пришел брат, тихий, спокойный человек, которого нисколько не интересовала политика.

После ужина, сославшись на то, что он плохо себя чувствует, Анте ушел в свою комнату, чтобы немного отдохнуть. К нему пришла мать и, присев на край кровати, спросила:

— Что с тобой, сынок? Не заболел ли? — Так когда-то она спрашивала его в детстве, нежно положив руку на лоб.

— Да нет, вроде бы ничего особенного не случилось.

— Ты очень изменился, Анте, тебя не узнать.

— Ты права, мама. Но разве ты знаешь кого-нибудь, кто в этой проклятой войне не изменился?

— К сожалению, твоя правда, сынок. Все мы переменились. — Мать замолчала, опустила глаза и ждала, что еще скажет сын. Сама она решила ни о чем больше не спрашивать, но сын продолжал упорно молчать.

— Я спрятала твой чемодан в шкаф, — сказала она, чтобы хоть как-то поддержать разговор. — Ты знаешь, я не из любопытных, но все же заглянула в мешок, что лежал в чемодане…

— И правильно сделала.

— Чьи это вещи?

— Мои, если хочешь знать. Мои!..

И, словно догадавшись, мать спросила!

— Твои?.. Тогда чьими же они были раньше?..

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Кто знает, через сколько рук прошло все это? Вещи эти, как ты выразилась, были собственностью врагов нашего государства. Поэтому их конфисковали. Кое-кто захотел их присвоить себе, но теперь они принадлежат мне.

— Значит, ты присвоил государственное имущество? — испуганно спросила мать.

— Хочешь сказать, что я украл у государства, которое ворует на каждом шагу? — раздраженно заметил Кудела. — Ну, отдал бы я все это куда следует. И что тогда?

— Дело твое, сынок. Но ты же знаешь, что не прав. Да и головой своей рискуешь. Это меня и беспокоит. На всех этих монетах и драгоценностях кровь, особенно на золоте. Оно всегда приносит несчастье…

— Не беспокойся. Их владельцы уже кто где: кто в раю, кто в аду…

На лицо матери легла тень.

— Я твоя мать, Анте, и я боюсь за тебя. С этим шутки плохи. Денег у нас и без того достаточно.

— Мне не деньги нужны, а золото. Когда придется удирать отсюда, все полетит в тартарары…

Мать, испуганно оглянувшись, прикрыла ему рот ладонью:

— За такие слова тебя могут расстрелять или в тюрьму посадить…

— Именно поэтому я тебе и говорю… Ведь ты единственный человек, которому я могу доверить свои мысли.

— Я только хочу предупредить тебя. Старики всегда говорят, что если на похищенном есть кровь, то это всегда приносит несчастье.

— Мать, брось-ка ты это. Весь мир сейчас в крови. Один у другого последний кусок хлеба вырвет, не то что золото. Один другому яму роет. Нет доверия, а дружбы и подавно. Всяк свою шкуру спасает.

— Поэтому-то, Анте, мы и несчастливы. Страшная судьба нас ждет. Вы вот убежите, а что станет с нами, с детьми? Что будет с твоим сыном? А если партизаны сделают с нами то же, что вы с ними делаете?

— Страшное того, что мы сделали, сделать уже невозможно.

— Ты, наверное, имеешь в виду тот лагерь, что у реки?

Мать затронула его самое больное место. Он опустил глаза, отвернулся и неподвижно уставился в белую стену.

— Если хочешь знать правду, я тебе скажу, — пробормотал он. — То, что говорят, это все ерунда… Здесь и слова-то трудно подобрать. Это хуже ада…

Дрожащим голосом мать спросила:

— Это верно, что вы их там тысячами убиваете?

— Да разве кто их считал? Наверное, сотни тысяч… И давай больше не будем об этом, а то ночью не заснешь…

— Я давно уже не сплю спокойно. Молю бога, чтобы скорее все это кончилось. Разве до войны мы не жили со всеми в мире и согласии? С теми, против кого вы сейчас воюете?

— Что я могу поделать? Государство приказало нам истребить сербов, коммунистов, цыган — всех наших врагов. В людях проснулся зверь, и теперь нет такой силы, которая бы их сдержала…

— Анте, дорогой мой, вы накличете на нас божью кару. Разве ты забыл, что мой отец — твой дед — был сербом? Что кто-то из моих дальних родственников сейчас находится в лесу у партизан? По твоим словам выходит, что, если бы тебе приказали, ты убил бы и меня, и отца, и брата… Может, и себя самого?

— Не надо, мать. Кругом сейчас хаос, и никто не в состоянии распутать этот клубок. Все это ничто по сравнению с тем, что происходит со мной. Только тебе я могу довериться, другим — нет. Если бы не ты, давно бы пулю в лоб себе пустил.

И Кудела стал рассказывать…

— Они спать мне не дают, все гонятся за мной, хотят убить. День — мой, а приходит ночь — я в их власти. Если это не кончится, я сойду с ума. Во сне мои жертвы оживают, пытают меня, казнят…

— Кто, сыночек? — спросила мать и сочувственно взяла его за руку.

Лицо Куделы вдруг потемнело, а на глазах выступили слезы, как у больного ребенка.

— Те, которых мы убивали сотнями…

— Сколько же их? Ты об этом никогда мне не рассказывал…

— Много, мама… очень много. Зачем я тебе все это говорю? Держал бы в себе, но больше нет сил. В последнее время мертвецы вдруг превращаются то в моего сына, то в жену, то в тебя. Вижу только мертвые, окровавленные лица близких мне людей. А можешь ли ты понять, как чувствует себя человек — убийца матери, сестры, отца? Я вскакиваю среди ночи и не могу сомкнуть глаз. Я знаю, что меня ждет. Сумасшедший дом…

— Ой, сыночек, сыночек мой, что же ты наделал?! — запричитала мать, закрыв лицо ладонями. — Как же я боялась тогда, когда ты уехал учиться в Рим, а еще больше потом, когда вернулся оттуда! Не знаю, чем тебе и помочь. В чем же мы провинились, если господь бог так нас наказывает? Мы все готовы отдать, только бы избавить тебя от самого страшного…

— Ты, мама, не отчаивайся. У других руки побольше в крови, чем у меня, и ничего им не делается.

— Но я твоя мать, и до других мне дела нет. Я давно вижу, что с тобой что-то неладное происходит. Долго я ждала, когда ты мне все расскажешь…

— Поэтому-то я к тебе пришел, а не к отцу…

— Очисти ты свою душу от нечисти добрыми делами… Может, господь и сжалится над тобой… Далеко, очень далеко ты зашел… Сейчас я тебе только одно скажу: вот уже второй год подряд я пересылаю большие суммы денег этим… ну, партизанам, чтобы они помогали тем, чьи родные в лагерях. Потому даю, что знаю: если они победят, то будут милостивы к нашим детям. А еще для того, чтобы душу твою спасти…

— Ты с ума сошла! Погубить себя хочешь? Ты думаешь, наши будут к тебе милосердны, если узнают об этом? Нет, они и меня не пощадят. Это все опасная игра, и ты должна остерегаться.

— За меня, сынок, не бойся, я очень осторожна. Смотри только отцу ни слова…

После разговора с матерью Кудела немного успокоился. Мать ушла в свою комнату, упала на кровать и разрыдалась. Она так и не придумала, как же ей помочь сыну.

Наутро Кудела спустился в подвал и замуровал в стену свою добычу. Матери сказал, что, если он погибнет, пусть они все берут себе.

— Зачем ты эти вещи оставляешь у нас? Теперь и я сна лишусь. Боже, смилуйся над нами! Анте, беги отсюда, если можешь. Здесь на каждом шагу только и говорят о том, что ты палач и прославился кровавыми делами на Козаре…

Вернувшись в свою часть, Кудела узнал, что на фронте, к счастью, наступило временное затишье. Сима доложил майору, что в его отсутствие ничего особенного не случилось. Кудела вдруг вспомнил о пленном партизане Митко, который сидел в карцере, ожидая решения своей участи. Кудела заглянул в камеру. Митко сидел в углу, свернувшись калачиком. Лицо и руки парня были в синяках и ранах.

Когда майор вошел, пленный не шелохнулся.

— Встать! — приказал Кудела. Он повел его в комнату, где обычно допрашивали пленных.

От яркого света Митко зажмурился. На стенах в этом помещении висели орудия пыток: цепи, крюки, ремни. Вдоль стен стояли деревянные скамьи, к которым привязывали пленных.

— Ну что, передумал? Будешь говорить или молчать?

Митко отвернулся в сторону. Он боялся, что его снова начнут пытать.

— Я вроде бы все рассказал. Больше мне сказать нечего…

— Послушай, парень, я знаю таких, как ты. Вас мы раскалываем как орешки. Раз ты взял в руки оружие, значит, ты солдат, и даже твой возраст тебя не спасет. Партизаны пленных расстреливают, и мы поступаем так те. По закону я должен тебя расстрелять. Но для тебя я сделаю исключение, хотя ты этого и не заслуживаешь. Ты очень похож на моего сына, он, правда, младше тебя. Катись-ка ты отсюда на все четыре стороны! Хочешь — домой, хочешь — к партизанам! Мне плевать. Ночью тебя отвезут на окраину города, прикажут бежать. Ты беги. Вслед тебе будут стрелять, но мимо. Понимаешь?..

— Нет, не понимаю. Вы хотите меня убить?

— Ни в коем случае. Я хочу, чтобы ты знал: майор Кудела не свинья, которую надо заколоть. Я тоже бываю иногда великодушным…

Кудела приказал отвести пленного обратно в камеру, а сам отправился посмотреть на других арестованных. В основном это были люди, вина которых так и не была доказана, и он распорядился всех их выпустить.

Митко очень удивился, когда вернулся с допроса в камеру. Его даже не ударили! Еще больше он удивился, когда получил миску похлебки и ломоть хлеба.

Ночью за ним зашел Сима и какой-то солдат в усташской форме. Они повели Митко на окраину города.

— Ну, парень, благодари господина майора и вали отсюда! — крикнул Сима.

Митко глубоко вдохнул чистый, свежий воздух и глянул на знакомую гору, что возвышалась перед ним. Он очень боялся, что ему выстрелят в спину. Усташи подняли автоматы, раздались две сухие очереди. Митко обернулся, взглянул на стрелявших и опрометью бросился бежать.

В горах стояла тишина. Весь день светило тусклое зимнее солнце, лучи которого почти не грели. С горных вершин дул пронзительный, холодный ветер.

В один из таких дней на тропинке, что вела к Совиной горе, Боса увидела маленькую фигурку человека. «Кто бы это мог быть? — подумала она. — Не Митко ли? Только он всегда умел так осторожно, по-кошачьи пробираться по открытой местности».

Стоявший рядом с Босой Душко сложил ладони и по-пастушески крикнул.

Человек остановился, прислушался и прокричал в ответ:

— О-го-го!..

— Неужели это ты, откуда? — с удивлением спросила Боса, когда Митко подошел к ним. Друзья думали, что его уже нет в живых.

Они спустились в погреб. Митко вытер пот со лба и принялся рассказывать:

— Схватили меня усташи и повели на расстрел. Да не тут-то было. Я в сторону метнулся, а они по мне давай палить, да не попали, куда им… Я верткий… — Он задрал рубаху и для пущей убедительности стал показывать друзьям следы от ударов палками. И тут же поспешил добавить, что, хотя его и пытали, он никого не выдал.

— Бедный Митко! — воскликнула Боса. Ей стало жаль паренька. Она налила ему полную чашку грушевого взвара. — Ты голоден?

— Нет, не голоден, только пить очень хочу. Смотрите, сколько я по пути насобирал! — И он показал мешок, полный кусков хлеба, солонины, сыра и сушеных яблок.

— Где же ты все это раздобыл? — спросила Боса.

— Хороший связной все может. Шел я от дома к дому, показывал свои раны. Разве кто не подаст такому? Даже каменные сердца размягчить можно, если таков покажешь…

Митко только что исполнилось четырнадцать лет. Война помешала ему закончить школу. Родители у него погибли, братья и сестры тоже. Остался он один-одинешенек на этом свете. Был он и в концлагере, куда попал во время очередной облавы фашистов на Козаре. Но партизаны спасли его от смерти. Для себя подросток сделал один вывод: если хочешь остаться в живых, надо побольше молчать, независимо от того, прав ты или нет, молчать, и все тут. Поэтому даже своим школьным друзьям он не рассказал всей правды о том, как был в плену. Он считал, что никто ему не поверит, если он скажет, что его вот так запросто выпустил известный всем палач Кудела. Разве кто-нибудь поверил бы, что Кудела отпустил его только потому, что Митко похож на его сына…

Уже два года Митко служил связным партизанского батальона. Несколько раз ему удавалось бежать от гитлеровцев и четников, ускользал он и от вражеских патрулей. Дважды Митко был ранен. Все шутили, что раны на нем заживают, как на собаке.

Все, что Митко принес в мешке, он отдал своим друзьям. Они плотно поели, и Митко лег спать. Проспал почти два дня, а когда проснулся, то не обнаружил своей одежды.

— Боса выбросила твое тряпье, — сказал ему Душко. — На-ка примерь вот это! — И он протянул ему трофейные брюки и френч.

Вечером, сидя возле печки, ребята смотрели на огонь и разговаривали. Больше всех говорил Митко. И о боях, в которых он побывал, и о славных партизанских командирах с Козары… Некоторых он знал лично, другим доставлял донесения или почту. Много добрых слов сказал он о Леке Пейовиче, ставшем для него вторым отцом, братом, другом. Они делили на двоих последний кусок хлеба.

Прошла неделя. Митко совсем поправился, раны его затянулись, и он заторопился обратно в бригаду, говоря, что в такой мышиной норе, как этот погреб, он жить не может. Парень хорошо чувствовал себя только там, где есть простор, где видно небо.

Когда Митко уже собрался уходить, он вдруг заметил знакомую фигуру человека, который вел под уздцы хромую лошадь.

Это был лесник Михайло. Подойдя к знакомым развалинам, он с удивлением заметил Митко, которого считал погибшим.

— Это мы еще посмотрим — кто кого, дядя Михайло! — весело крикнул ему Митко.

Привязав лошадь к сухому дереву, лесник рассказал, что специально привел ее сюда, чтобы ребятам было что есть. Зима стояла холодная, а продуктов у них почти не осталось.

— Бедная лошадь, — грустно сказала Боса и, подойдя к животному, погладила его по морде.

Душко осмотрел рану на передней ноге лошади. Пулей была раздроблена кость. Разбиравшийся в лошадях Митко важно заметил:

— Хорошая лошадь, жаль ее. Если бы рана у нее была полегче, я обязательно увел бы ее в бригаду, а так… Да и кормить ее нечем.

Привязанная к дереву лошадь жалобно смотрела вокруг, уши ее повисли, раненую ногу она поджимала под брюхо. Собравшиеся вокруг лошади ребята чувствовали себя в чем-то виноватыми. Убивать лошадь им было жалко, но они понимали, что иного выхода нет.

Михайло тоже было жаль бедное животное, но что оставалось делать? Голод не тетка. А в лесу, заметенном снегом, не так-то легко подстрелить какого-нибудь зверя. Там остались одни голодные волки.

— Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, — произнес Михайло и, вытащив пистолет, пристрелил лошадь. — Ну, а теперь, ребята, не теряя времени, принимайтесь за дело. Мяса вам надолго хватит. Не волкам же такое добро оставлять…

Ребята принялись разделывать тушу и провозились до темноты. Над их головой кружили стаи ворон. Они налетели откуда-то из-за гор, расселись на ветках и ждали, когда придет и их черед поживиться.

Быстро стемнело. Взошла луна. На склонах гор, совсем недалеко, завыли голодные волки. Выли они как-то особенно жутко. Вскоре их серые тени замелькали поблизости от убежища, там, где ребята разделали тушу лошади. В ночной тишине было слышно, как волчьи зубы лязгают о лошадиные ребра. Насытившись, волки ушли.

Прежде чем леснику Михайло и Митко отправиться в горы, ребята устроили настоящий пир. Боса поджарила на углях куски конины. Все ели с большим аппетитом и благодарили старого Михайло.

Больше всех радовался Митко, которому лесник пообещал по возвращении в отряд дать винтовку и патроны. Правда, не насовсем, а только на время. Ведь в бригаде винтовок на всех не хватало.

На следующее утро вершины гор окутались серыми, тяжелыми облаками. Подул резкий ветер. Старик и Митко, собравшиеся в дорогу, подняли воротники, натянули на уши шапки, поглубже запахнулись. Пес весело прыгал вокруг них. Всю ночь он просидел в погребе у двери и злобно рычал, чуя бродивших неподалеку волков.

Через некоторое время фигуры Михайло и Митко скрылись в лесной чаще. Душко и Боса опять остались одни. В воздухе лениво закружились крупные снежинки.

Зиму, с ее глубокими снегами, серым небом, ветрами и слепящей белизной, Душко и Боса переживали в одиночестве. Казалось, что вокруг ничего не происходило. Фашистов не было видно, но во двор ребята выходить боялись, поскольку на снегу оставались следы. Стоило появиться гитлеровцам или усташам, как они сразу же заметили бы, что в развалинах кто-то есть.

Душко часто снились родители. Он словно возвращался в свое счастливое детство, когда был еще совсем маленьким и сидел на руках у матери. Он видел ее большие черные глаза, с радостью и надеждой смотревшие на окружающий мир. Во всей округе Анна считалась самой красивой женщиной.

Однажды Душко приснилось, что мать забрала его в поле. Она работала, а он слушал, как поют птицы. Потом он увидел отца. Отец посадил его верхом на коня, и они вместе медленно объезжали ниву. Откуда ни возьмись появились одетые в черные мундиры усташи, которые начали хватать и убивать всех подряд… Душко проснулся от охватившего его страха. Мальчика колотила дрожь.

В другой раз ему приснилась страшная картина. По самой середине широкой реки, заросшей по берегам густым кустарником, плыло тело его матери. Руки ее были распростерты, как крылья птицы, лицо повернуто к небу, глаза широко раскрыты, лицо бледнее бледного, а в груди — рана. Течение уносило ее все дальше и дальше. Душко, пробравшись через кустарник, хотел броситься в воду и доплыть до матери, но в воде откуда-то появилось много мертвых тел. Туман опустился на берега, стлался низко по воде. Было видно только середину реки, где течение становилось все быстрее. Душко раздвигал ветки кустов, в кровь расцарапал руки. Ему словно не хватало воздуха. А тело матери проплыло мимо и скоро совсем исчезло…

Просыпаясь от таких страшных снов, он всякий раз чувствовал, как ласковые руки матери обнимают его, но это была не мать, а Боса, которая прижимала к груди его руки и держала их так до тех пор, пока он не успокаивался и не засыпал снова.

Босу тоже преследовали страшные сны. Ей снились подземные убежища, в которых они прятались когда-то, усташи, которые охотились за подростками, бросали в них гранаты. Она тоже видела во сне свою маму, которой фашисты накинули на шею петлю. Девочка стонала во сне, и, разбуженный этими стонами, просыпался Душко.

— Боса, почему мне снится, будто моя мама плывет по реке? Неужели они убили ее и бросили в реку?..

— Не знаю, Душко. Ты не думай об этом. Лучше верь, что война скоро кончится и твоя мама вернется домой. А все, что снится, неправда. Вот и я почему-то маму во сне вижу. Будто я вынимаю ее из петли. А ведь ее расстреляли. Я это точно знаю…

— Давай больше не будем об этих снах говорить. Выйдем, подышим свежим воздухом и забудем эти страшные сны.

Когда они вышли из погреба, ярко сияло солнце. Пахло весной. Целый час они просидели на развалинах дома, глядя на вершины гор, покрытые снегом. Война, казалось им, шла где-то далеко-далеко…

Когда на снегу появились первые весенние проталины, Душко взял винтовку, подаренную ему старшим братом, и отправился на охоту. Нужно было чем-то кормиться. Боса хотела пойти вместе с ним, но он не позволил. Всеми своими поступками он хотел доказать, что он уже взрослый и все может сам.

В дорогу Боса дала ему три вареные картофелины и горсть сушеных груш. Другой еды у них не осталось.

Солнце грело по-весеннему тепло, снег быстро таял. Теперь можно было смело идти в лес, не боясь оставить следов.

Три дня бродил Душко по лесу в поисках серн и кабанов, но голодные волки за зиму разогнали всех животных. Спал он где придется — на ветвях дерева в густом лесу, в заброшенной партизанской землянке. Охотничий азарт вел его вперед, да и стыдно было возвращаться домой с пустыми руками. А просить подаяния в селах он не хотел.

Боса с нетерпением ждала, когда вернется Душко, но он все не приходил. «Неужели и его схватили усташи? — думала перепуганная девочка. — К Михайло он, конечно, не пойдет. Мельницу бандиты сожгли. Тетя Стоя перебралась со своими дочками подальше от Козары, к родственникам. Может, он решил навестить Майю и посмотреть, как она пережила эту страшную зиму?..»

А Душко думал о Босе, о том, что стыдно ему возвращаться домой с охоты с пустыми руками. Какой это был бы позор! И он продолжал бродить по лесу в поисках добычи.

На третий день, выйдя на опушку леса, он увидел самца косули. Руки его задрожали от нетерпения, и он никак не мог прицелиться. Наконец грянул выстрел, и животное упало.

Душко достал из сумки охотничий нож и принялся быстро свежевать тушу, как его научил когда-то дед. Сердце, печень и легкие он завернул в тряпицу и положил в сумку. Связал туше ноги, взвалил ее на спину и углубился в лес, помня наказ деда: «Сразу же уходи с этого места, так как выстрел может кого-нибудь привлечь».

Пока он двигался по лесу, прошел час. Теперь Душко чувствовал себя в безопасности. Он решил немного отдохнуть и перекусить. Ноги его от напряжения и усталости дрожали, от голода перед глазами стоял туман. Вот уже два дня он питался одними сушеными грушами, которые дала ему Боса, пил родниковую воду. Остановившись, он развел костер, нарезал ломтиками мясо, насадил на веточки и держал над огнем, чтобы оно прожарилось. Он не стал ждать, пока оно подрумянится, и с жадностью набросился на еду. Насытившись, Душко лег на землю и с интересом сквозь густые ветки елей рассматривал облака, которые медленно плыли по небу. Облака быстро меняли форму, и казалось, что они приплыли из тех самых снов, что снились Душко раньше, в погребе. Отдохнув немного, он встал и, взвалив добычу на спину, отправился домой.

За все это время он никого не встретил в лесу, не видел даже следов человека. «Как там Боса, одна среди гор?..» — с нежностью думал он о девочке.

Добравшись наконец до Совиной горы, он увидел Босу, которая радостно махала ему руками. Как и подобает настоящему охотнику, он бросил добычу к ее ногам.

— Ой, Душко! — воскликнула Боса, обхватив его за шею. — Я так боялась, что с тобой что-нибудь случится. Думала, умру от страха. Хотела было идти искать тебя, но только не знала куда.

— За меня не беспокойся, — отводя ее руки, важно произнес Душко.

— Какой же ты храбрый! — с гордостью проговорила Боса.

— Теперь нам никакой голод не страшен. — Душко разрубил тушу косули на куски, отнес их в погреб, где было попрохладнее. — Как только снег совсем стает, опять на охоту пойду, потом рыбы наловим. А там, глядишь, и война кончится.

Когда Душко поднялся из погреба наверх, уже стемнело. В кронах деревьев завывал ветер. Небо перечеркнула молния, в горах прогремел гром. Началась гроза. Первые крупные капли дождя упали Душко на лицо.

— Хорошо, что ты вернулся до грозы, — сказала, подойдя к нему, Боса. — Помнишь, как в прошлом году мы вымокли около мельницы? — Она вытерла его лицо платком. — Почему ты так радуешься грозе?

— Дедушка очень любил смотреть на нее, да и Михайло тоже. Дождю я всегда рад.

— И я очень радуюсь дождю. Вот только грома боюсь, да еще когда молния сверкает. Как бы не убила… А вообще-то я больше люблю весну, когда солнышко такое ласковое, листья на деревьях распускаются…

— Каждому что-то любо, — совсем по-взрослому заметил Душко. — Михайло, так тот все любит. Такой уж у него характер. А почему его до сих пор нет, уж не заболел ли?

Душко очень любил Михайло, так же, как своего деда, и всегда ждал его с нетерпением. Теперь, когда Душко осиротел, Михайло как бы стал для него отцом.

Гроза тем временем продолжалась, и ребятам пришлось спуститься в подвал, Они с аппетитом съели по большому куску мяса и запили его бульоном. Наконец-то после стольких дней голода они были сыты.

Поев, они легли, накрывшись одеялами, и быстро уснули. Утром встали рано, вышли из погреба. Гроза прошла. Слышалось пение птиц. Над головой ребят раскинулся купол голубого неба, пронизанного солнечными лучами. Они посмотрели на восток, где занимался новый день.

Майор Кудела решил заняться устройством личных дел, воспользовавшись временным затишьем на фронте.

Немцы готовили очередной план разгрома партизан. Больше всего их интересовали Верховный штаб партизанского движения, который они стремились уничтожить любой ценой, и верховный главнокомандующий партизан Тито.

Кудела был уверен, что эта операция, как и все предыдущие, провалится. Сейчас его больше всего беспокоило собственное будущее, которое могло стать для него весьма печальным.

Его отношения с подполковником Шлахтом вконец испортились, когда тот принялся усиленно ухаживать за Кларой. Шлахт постоянно цеплялся к Куделе, старался как можно больше досадить ему, направил командованию несколько рапортов о полной непригодности Куделы к участию в предстоящих боевых операциях, приписывал ему паникерство и идейную близорукость, обвинял в пьянстве. Он даже доложил о том, что Кудела, ни с кем не посоветовавшись, выпустил из-под ареста лиц, задержанных за связь с партизанами. Шлахт неоднократно обращался к командованию с просьбой передать дело Куделы в трибунал.

Об этом Куделе рассказала Клара, которая однажды увидела на столе подполковника подготовленный для доклада начальству рапорт.

Кудела был потрясен. Сначала он не поверил Кларе, решил, что этот Шлахт просто намерен опорочить его в глазах Клары, чтобы самому предстать перед ней истинным героем. Однако спустя несколько дней он понял, что ошибся. Его вызвали в штаб, а там с ним беседовал полковник службы безопасности, с которым Кудела встречался в прошлом году. Полковник встретил его недружелюбно. Он предложил Куделе сесть, а затем строго спросил:

— Майор, почему вы доставляете нам столько хлопот? У нас их и без того достаточно. Разве не так? Мы надеялись, что вы, человек образованный, будете вести себя с немцами дипломатично. А как явствует из полученного нами рапорта, все обстоит иначе. Они требуют, чтобы мы как можно скорее отстранили вас от должности. Хотите послушать, что о вас пишут?

Кудела слушал полковника будто в полусне. Слова из рапорта, который читал полковник, не доходили до него. Наконец, не желая больше слушать, он прервал полковника:

— Не трудитесь дальше. Я до последнего слова знаю, что там написано. Если вы хотите добить меня, то добивайте. Да, я трус, вот уже четвертый год я избегаю фронта. К тому же я еще и пьяница, бабник. И вообще никчемный человек. Себялюбец, не выполняющий приказов начальства…

— Ну-ну, господин майор, не надо так. Мой долг познакомить вас с этим рапортом.

— Простите меня за резкость, господин полковник, но хочу заметить, что каждое слово в этом рапорте не что иное как самая наглая ложь, состряпанная известным мне чванливым немецким офицером. Его очень интересует некая женщина, и в ее глазах он тщится поднять свой авторитет. Он бы с удовольствием отстранил меня от дел, а сам бы предался любовным утехам вместо того, чтобы идти на Козару и воевать с партизанами. Плевать я хотел на его рапорты! Кто лучше меня знает местных жителей и местные условия? — Куделу словно прорвало. С дрожью в голосе он вылил на немцев всю накопившуюся за это время желчь.

Полковник, терпеливо выслушав его до конца, заметил:

— Я согласен, что в некоторых вопросах вы правы. Но ваши методы, ваш образ мышления не соответствуют должности офицера связи с немецким штабом. Вы не можете сотрудничать с ними, если не уважаете мощи германского рейха. А это главное. Должен вам сказать, что из тактических соображений мы вынуждены вас отстранить от должности, правы вы или нет.

— Воля ваша. Можете меня даже расстрелять. Немцы всегда во всем будут правы…

— Майор Кудела, вы забываетесь! Мне поручено сообщить вам следующее: мы, разумеется, ценим ваши былые заслуги и попытаемся как-то уладить этот конфликт. Мы знаем, что вы чудом спаслись от смерти, и потому хотим направить вас в клинику, где вы подлечите свои нервы. Дорогой Кудела, война достигла кульминационного момента, так что будьте благоразумны…

Выйдя от полковника, Кудела решил проведать сестру и сына. Мимо него по дороге, поднимая тучи пыли, прошли танки и моторизованная пехота. «Видно, готовится новое наступление, — подумал он. — Но, к счастью, не в моем районе».

Сына он застал дома. Звонимир бросился ему на шею, а племянники прыгали вокруг и все ждали, когда же дядя раздаст им гостинцы.

Сестра пожаловалась на племянника, он стал каким-то беспокойным, отстает по многим предметам в школе, ни с кем не разговаривает.

«Неужели мое настроение передалось ему?» — мысленно спросил себя Кудела.

Он вспомнил Митко и других подростков с Козары, которые жили в разрушенных домах. Они мерзли и голодали, и слишком много испытаний выпало на их долю. Здесь же, в городе, у детей было все; они сыты, находятся в безопасности, учатся в школах и все равно чем-то недовольны. Что ждет их в будущем? Неужели им придется расплачиваться за грехи отцов?

Кудела не стал ругать сына, а только сказал:

— Звонимир, обещай мне, что ты подтянешься в школе. Будь хорошим мальчиком, не обижай братьев и слушайся тетю. Наступают тяжелые времена. Может случиться так, что ты останешься один и тебя будут винить за то, что сделали мы, взрослые…

Звонимир с удивлением посмотрел на отца и заплакал. Он почти ничего не понял из того, что сказал отец, но сильно перепугался.

Сестра, чтобы ее дети не слушали их разговора, поспешно увела их в другую комнату. Вернувшись, она со страхом спросила:

— Анте, разве наши дела на фронте так плохи, как об этом говорят люди?

— Гораздо хуже, дорогая Хелена.

— Мой муж считает по-другому. Он полагает, что исход войны будет для нас благоприятным.

— Твой муж — ненормальный! Неужели ты сама ничего не видишь? Вместо того чтобы утешать тебя красивыми словами о нашей близкой победе, твой супруг позаботился бы о том, чтобы отправить вас в безопасное место. Война, дорогая моя, проиграна. Теперь это вопрос времени…

— Боже мой, до чего же мы докатились! — Хелена больше доверяла брату, чем мужу, который никогда не имел собственного мнения. — Анте, а что сделают с нами коммунисты, если они победят? Убьют?

— Цацкаться с нами они, конечно, не станут. Поступят так же, как мы поступали с ними. Я лично прихода коммунистов ждать не собираюсь. А ты попробуй уговорить мужа, чтобы он под каким-нибудь предлогом спрятал вас в надежном месте. Денег я тебе дам.

Услышав это, сестра ничего не могла сказать, а только заплакала. Но ее слезы еще больше разозлили Куделу.

Домой он вернулся в полном отчаянии. Запершись у себя в кабинете, решил никуда не выходить. Задернул шторы, налил себе водки и тяжело опустился в кресло. Он принялся мысленно перебирать все варианты, с помощью которых мог бы еще спасти свою жизнь, но так ничего и не придумал. «А что, если меня пошлют в клинику и остаток дней мне придется провести в сумасшедшем доме? Или разжалуют и отправят на фронт, в окопы?»

Неожиданно в голову пришла мысль о самоубийстве. «Может быть, в этом и есть спасение? Но что такое смерть? Конец всему, бегство в никуда, в вечный сон».

Кудела сидел в кресле и тяжело дышал. Головная боль стала невыносимой.

Он достал пистолет, зарядил и приставил к груди. И тут же отвел руку. Поднес пистолет к глазам… Ствол с маленьким отверстием вдруг превратился в огромную пустоту. Ему казалось, что он видит загнанный в ствол патрон, который, нажми он на спусковой крючок, мгновенно освободит его от всех тягот.

От мысли о близкой смерти ему сделалось страшно. Как просто смотреть на смерть других и как тяжело самому расстаться с жизнью…

Все люди похожи друг на друга, все боятся смерти. Так кто же самоубийца? Храбрец или трус? Об этом офицеры его круга любили поговорить. Теперь смерть стояла совсем близко, за его спиной. «Если я покончу с собой, — думал Кудела, — сын останется сиротой. Клара и Шлахт, ведь они теперь… они будут смеяться надо мной, скажут, одним дураком на свете меньше… Все забудут обо мне… Только на Козаре не забудут… Там мне никогда не простят…»

Кудела решил позвонить Кларе и пригласить ее к себе. Она сразу же согласилась. Ожидая ее, он все пытался разобраться, действительно ли нужна ему эта девушка или в нем говорит только ущемленное самолюбие, которое мучило его с того дня, как Клара начала работать в штабе у немцев.

Клара вошла свежая, красивая — само воплощение жизни, в которой Куделе уже не было места. Опустившись в кресло, девушка заметила на столе пистолет и недопитую бутылку водки и сразу же пожалела, что согласилась прийти.

Кудела, подойдя к двери, неожиданно закрыл ее на ключ:

— Теперь, дорогая Клара, мы можем спокойно поговорить. Сейчас самое время.

Клара посмотрела в пьяные, холодные глаза Куделы, обратила внимание на его неуверенные движения. Девушка старалась понять, что с ним происходит. А он вдруг схватил пистолет и принялся подбрасывать его на ладони. Глаза Куделы лихорадочно блестели. Клара напряглась и ждала, что будет дальше.

— Ловко ты меня надула с этим немцем! Дурака из меня сделала! Но ты забыла, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— В чем же я тебя обманула, Анте? Я всегда была для тебя девушкой для развлечений. Я любила тебя, а ты — нет.

— Разве ты можешь понять, что происходит в моем сердце?

— Но ты же все время молчишь, ничего не рассказываешь мне…

— Этот немец что-нибудь про меня говорил?

— Пойми меня правильно, Анте. Шлахт от меня без ума. Он одинок, постоянно твердит, что ему нужна женщина…

— Значит, ты спишь с ним?

— Ты же знаешь, что немцы берут все и им никто не может запретить. Они почти всю Европу захватили. Так могу ли я сопротивляться?.. И где был ты, когда меня надо было защитить?

— Замолчи! Ты отдалась ему, словно загипнотизированная курица!

— А разве ты сам не отдался немцам? Вы все под ними находитесь. Они могут сделать с вами все, что придет в их голову!

— Глубоко ошибаешься. Вот увидишь, я докажу Шлахту, что правда на моей стороне.

— Ничего ты ему не докажешь.

— Выходит, он лучше меня?

— Стоит ли сейчас об этом говорить? Разница кое в чем, конечно, есть.

— В чем же именно?

— В том, Анте, что он хочет, чтобы я была его женой, а не любовницей…

— И ты поверила этому! Такое тебе всякий может пообещать. Мужчины всегда обещают женщине золотые горы, чтобы заманить ее, завлечь, а потом бросить. Если бы я хотел жениться на тебе, я не стал бы об этом трепаться…

— Жаль, но ты опоздал. Почему же ты раньше мне об этом не говорил?

— Да, ты права, слишком поздно. Но ты и этот твой немец все же просчитались.

Неожиданно нахлынувшая ревность ударила Куделе в голову. Глаза его налились кровью.

— Раздевайся, и марш в постель! — грубо крикнул он.

Клара рассмеялась ему в лицо:

— Ты ошибаешься. Я не из тех, кого по вашему приказу убивали и насиловали…

— Я приказываю тебе, раздевайся…

— Ты эти шуточки брось!.. Я — невеста подполковника Шлахта, и он знает, куда я пошла. Представляешь, что он с тобой сделает, если ты только пальцем меня тронешь?

— Ладно, будь его женой, но знай, что я отомщу и ему, и всем немцам, да и тебе тоже…

Клара встала:

— Ты закончил? А теперь открой дверь!

— Нет, не закончил. И дверь не открою!.. А с тобой разделаюсь. Это ты меня обманула…

— Убей меня. Для тебя это будет не первая и не последняя жертва.

Кудела вскочил как ошпаренный. Схватив плетку, он подбежал к Кларе.

— Если ты не подчинишься мне, я тебя выпорю!

Клара спокойно сказала:

— Хорошо, я подчиняюсь силе. Я все сделаю, что ты пожелаешь, только спрячь плетку и пистолет. — Она медленно разделась, дрожащими руками отбросила одежду в сторону и легла в постель.

— Вот теперь я скажу тебе всю правду, — сказал Кудела. Пистолет он все еще держал в руке. — Я решил покончить с собой, но это не все. Я и тебя вместе с собой с удовольствием прихвачу. Вот бы посмотреть на твоего Шлахта, когда он обнаружит в моей постели свою мертвую любовницу!

Девушка задрожала от страха, увидев, что Кудела направил на нее пистолет. Лицо у него было жестоким и холодным. Это был прежний Анте Кудела, убийца, жаждавший чужой крови. Если бы в этот момент Клара произнесла какое-нибудь неосторожное слово, он не задумываясь убил бы ее.

Наступила мучительная тишина.

Клара разрыдалась. Кудела буквально остолбенел, услышав ее плач.

— Вот я, перед тобой… только не убивай меня… и себя тоже… подумай о сыне… — говорила она сквозь рыдания. — Шлахт тебе не простит этого…

Словно из тумана, перед майором возникли Звонимир, мать, сестра с племянниками… Он увидел свой окровавленный труп и почувствовал, что в нем вдруг что-то лопнуло, как лопается стальная ось повозки от непомерной тяжести. Нестерпимая боль в голове быстро прошла, как и желание убить лежащую перед ним девушку. Он вытер выступившие на лбу капли холодного пота и отложил пистолет в сторону.

— Ты права, Клара, во всем права. Одевайся и прости меня, — пробормотал Кудела.

Теперь он походил не на разъяренного зверя, а на человека, готового утопиться. Вид у него был жалкий.

— Клара, ты славная девушка, и я хочу, чтобы ты была счастлива. С кем, мне теперь все равно. Помни только, что не стоит менять одного бандита на другого. Мы тебя не стоим. Убийцы и насильники не могут любить по-настоящему. Мы оказались в слишком густом тумане, и шансов на спасение у нас никаких нет…

Клара быстро оделась:

— Спасибо тебе…

— За что? Это я должен благодарить тебя, что ты спасла меня от самоубийства. — Кудела подошел к двери и распахнул ее. — Я подчинюсь судьбе. Шлахт уже начал меня обливать грязью перед начальством. Скоро меня совсем спишут. О том, что случилось сегодня, забудь, будто этого и не было вовсе. Надеюсь, мы останемся с тобой друзьями.

По бледному лицу Клары текли слезы. Ничего не сказав, девушка подошла к Куделе и поцеловала его в лоб.

Когда Клара ушла, Кудела вдруг почувствовал страшную усталость и рухнул на кровать. Он был бы рад уснуть, но боялся, что его снова будут мучить кошмарные сны.

Выйдя от Куделы, Клара пошла домой. Она предупредила квартирную хозяйку, что плохо себя чувствует, и попросила никого не впускать. Обычно в это время подполковник Шлахт имел привычку присылать за ней своего адъютанта. Сегодня она не хотела видеть даже Шлахта, поскольку не могла бы скрыть от него своего настроения. Девушка приняла снотворное и, не поужинав, легла спать. Нервное напряжение постепенно прошло.

На следующий день в ателье, где работала ее знакомая портниха, она должна была встретиться со связным из штаба партизанской бригады…

Прошло два года с тех пор, как ее заслали к немцам. Здесь Клара появилась под чужим именем, с выдуманной биографией. Старший брат и сестра Клары находились в фашистском концлагере. Еще два брата ушли в горы к партизанам, ей же приходилось работать среди врагов…

Хорошо отдохнув, Клара, как обычно, утром пришла на работу. Когда выдалась свободная минута, она отправилась в ателье, прихватив с собой материал на платье на тот случай, если ее задержат и будут обыскивать. Сейчас, когда положение на фронте резко изменилось, гитлеровцы стали особенно подозрительными.

В ателье, в условленном месте, ее ждал связной, который поблагодарил Клару от имени командования за сведения, переданные ею в штаб партизанской бригады.

Информация, которую Клара передала связному сейчас касалась подготовки гитлеровского командования к налету на Верховный штаб партизанского движения. Связной остался очень доволен новыми сведениями, но, узнав о новой встрече Клары с майором Куделой, забеспокоился.

— Нервы сдают, — пожаловалась Клара. — Не знаю, долго ли еще смогу выдерживать такое. В городе меня считают немецкой шлюхой, предательницей.

— Что делать, такова уж наша профессия.

— Я бы с удовольствием вернулась в бригаду. Я уже столько раз просила…

— Понимаю тебя и просьбу твою передам в штаб. Надеюсь, что командование пойдет тебе навстречу, но ты нам очень нужна именно здесь, в тылу у фашистов…

Вечером того же дня Шлахт пригласил Клару к себе домой.

— Как вы себя чувствуете, моя дорогая? — спросил он девушку, прежде чем они сели за стол.

— Спасибо, прекрасно…

— Позвольте спросить, что понадобилось от вас майору Куделе? Мои люди видели, что вы заходили к нему.

— Он пригласил меня, чтобы сообщить нечто важное. Я же пошла к нему с единственным желанием — поскорее расстаться с ним…

— Так что же важное он вам сообщил? — ревниво прервал ее Шлахт.

Клара непринужденно рассмеялась:

— Странный человек этот Кудела!.. Как только вы стали оказывать мне знаки внимания, он вдруг еще больше заинтересовался мною… Он предложил мне стать его женой…

— Вот как! Раньше он почему-то не мог оценить ваших достоинств, а теперь, судя по всему, его замучила ревность. Надеюсь, вы ему отказали?..

— Разумеется. Не могу же я связать свою судьбу с человеком, чье настроение меняется, как погода в апреле.

— Вы поступили совершенно правильно, дорогая. Я сделаю все, чтобы убрать его отсюда. Больше он не будет вас преследовать. Я научу его, как вести себя с дамами… Думаю, самое разумное — отправить его в клинику. Помнится, когда мы были на Козаре, с ним постоянно случались нервные припадки…

— Вы хорошо это придумали: Кудела стал просто невыносим.

Выпив рюмку коньяку, Шлахт продолжал:

— Пусть он исчезнет! Я и так столько нервов с ним потерял! Приближаются трудные времена, нам предстоят тяжелые бои, давайте-ка лучше забудем об этом Куделе и воспользуемся теми минутами отдыха, которые у нас еще есть.

С этими словами Шлахт поднялся из-за стола и обнял девушку за плечи. Глаза Клары оставались печальными и задумчивыми.

— С вами я забываю об этой сумасшедшей войне и снова становлюсь человеком, — проговорил Шлахт.

Клара усмехнулась и позволила ему поцеловать себя.

На Козару пришла весна, принеся теплые южные ветры и весенние частые грозовые дожди. Быстро таял снег. По склонам гор журчали ручьи. Из-под снега показалась трава, распустились первые весенние цветы.

Крестьяне из окрестных сел, оставшиеся в живых, вышли на пахоту, готовились к севу.

Майя и ребята, которых она собрала вокруг себя, кое-как перезимовали. Люди помогали им кто продовольствием, кто одеждой. Время от времени наведывался к ней и лесник Михайло. Заходили иногда Душко и Боса.

Ребят радовала весна. Теперь снова можно было бегать по зеленой траве, бродить по лесу, помогать взрослым в поле.

Здесь, среди питомцев Майи, Душко встретил знакомого мальчика. Это был Милош, ослепший на один глаз. Родители Милоша погибли. В тот день ему вместе с другими ребятами удалось спрятаться в овраге, поросшем высоким кустарником, но там их обнаружили немецкие овчарки. Милош с ужасом смотрел, как гитлеровцы из автоматов расстреливали безоружных ребятишек. Самому Милошу повезло: немцы не заметили его.

Оказавшись среди сирот, за которыми ухаживала Майя, он несколько раз просился в бригаду, но каждый раз ему отвечали, что он еще маленький и должен подрасти. Поэтому он и стал просить Душко взять его на наблюдательный пункт.

— Ничего, что у меня только один глаз. Я вижу так же хорошо, как и двумя глазами. А слышу еще лучше, — уговаривал он Душко.

Друзьям Милош очень нравился за добрый характер и прилежание. И когда понадобилось отправить кого-нибудь к Михайло на Козару с донесением, решили, что это должен быть Милош. Мальчуган страшно обрадовался, что ему поручили такое серьезное дело, и похвалился Майе. Он был ее первым помощником и всегда ухаживал за самыми маленькими. Выполнив поручение, он вернулся к Майе…

В один из солнечных дней ребята пришли с поля, где помогали взрослым. Майя сварила картофельный суп и разлила его в алюминиевые миски. Ребята, очень проголодавшиеся после работы, расселись вокруг костра и весело стучали ложками.

Не успели они доесть суп, как послышались выстрелы и чьи-то крики. Откуда-то появился старый крестьянин и испуганно закричал:

— Ребята, спасайтесь! Фашисты!

Все бросились сначала в лес, но оттуда показались фашисты. Засвистели пули. Ребята повернули к развалинам. Фашисты были совсем близко и стреляли, не жалея никого.

Майю и Милоша гитлеровцы обнаружили в подвале одного из разбитых домов и приказали им выйти. Один из разъяренных фашистов схватил Милоша и тут же заколол его штыком.

Майя в ужасе попятилась, но чьи-то сильные руки вцепились в нее, стали срывать одежду. Девушка сопротивлялась, кусалась, пыталась вырваться. Но ее крепко держали. Вокруг гоготали пьяные гитлеровцы.

— Что здесь происходит? — вдруг послышался чей-то голос. Это был офицер, командовавший отрядом карателей. — Смирно!

Солдаты сразу же отпустили Майю. Девушка поднялась и попыталась привести в порядок лохмотья, что оставались на ней.

— Иди за мной! — приказал ей офицер по-сербски. Она повиновалась, а когда они оказались на опушке леса, офицер бросил: — А теперь мотай отсюда! — и показал ей направление, куда лучше идти.

Майя бросилась в лес, боясь, как бы офицер не выстрелил ей в спину.

Солнце клонилось к горизонту, когда Майя добралась до Совиной горы. Силы покидали ее, и девушка упала на мягкую лесную землю, вцепилась руками в траву. Перед ее глазами все еще стояла кровавая картина расправы фашистов с беззащитными детьми, стариками и женщинами. «Лучше бы я погибла вместе с ними…» — думала она.

Немного отдохнув, Майя встала и пошла дальше. Душко и Боса встретили ее в развалинах. Плача, она рассказала им, что случилось с ней и ее подопечными. Слушая взволнованный рассказ девушки, Душко думал: «Вот она, судьба. Милош словно чувствовал это и потому просился к нам. Если бы мы его взяли тогда, сейчас он был бы жив. Почему мы этого не сделали? Лесник Михайло всегда нам говорил, что на войне надо быть очень осторожным. Каждый день приносит неожиданности. Вот и теперь…»

Они разместили Майю в своем погребе. Несколько дней девушка не вставала с постели. По ночам ей снились страшные сны. Она с криком просыпалась и потом долго не могла уснуть.

Душко, отправившийся на поиски Михайло, нашел его в лесной землянке. Старик расхворался: сильно болела поясница. Михайло приходилось много ездить и ходить, а годы-то уже были не те. О нападении фашистов на село, где жила Майя с сиротами, Михайло уже было известно. Но, узнав, что Майя находится у них, он решил пойти с Душко. Когда они тронулись в путь, Душко спросил:

— Дедушка, а почему гитлеровцы убивают ребятишек и стариков? Ведь они-то им ничего не сделали…

— Из страха, милок. Нападать на партизан они теперь боятся. Козара сейчас — свободная земля. Вот они и вымещают всю свою злобу на детях да стариках.

— Дедушка, когда еще на задание пойдешь, возьмешь меня с собой? — спросил Душко.

Старик внимательно посмотрел на паренька. «Хочет отомстить за деда», — подумал он.

— Конечно возьму, о чем разговор?! Ты только подготовься как следует.

Увидев старого Михайло, Майя очень обрадовалась. Все вместе они решили, что девушка должна пробираться в партизанский госпиталь.

— Раненых в госпитале много. Сама подлечишься, а потом останешься там за медсестру, — предложил Михайло.

Душко проводил их до сгоревшей мельницы, возле которой они увидели бревна и штабель досок.

— Смотри-ка, Муйо, видать, снова решил мельницу строить. Значит, опять у нас мука будет, — весело заметил лесник.

Поблизости от мельницы находилась могила деда Джуро. Она была ухожена, выложена дерном, вокруг росли свежие цветы.

— Это я, Душко, за могилой ухаживаю, — признался Михайло. — В ней я должен был лежать, а не твой дед…

Девушка и старик отправились дальше в горы. А Душко, постояв еще немного у могилы деда, повернул обратно. Но сначала захотел зайти в пустовавший теперь дом тети Стои, где он оставил еще в прошлый раз немного соли. С этими мыслями Душко свернул на тропинку, что вела к знакомому дому…

Шлахт добился своего, и Куделе не оставалось ничего другого, как лечь в клинику. Немец обставил все таким образом, что Куделу положили в клинику до полного выздоровления от нервного расстройства после тяжелого ранения.

Зайдя в последний раз в немецкий штаб, Кудела столкнулся лицом к лицу с подполковником.

— Вы уезжаете, майор? — спросил Шлахт, старательно изобразив удивление.

— Нет, не уезжаю, герр подполковник, скорее, возвращаюсь. Я ложусь в клинику.

— В клинику?! — наигранно удивился Шлахт. — Вот видите, я и раньше говорил, что вам надо обратиться к врачам.

— Теперь я вас послушал.

— Лучше поздно, чем никогда. Желаю вам скорейшего выздоровления.

— Спасибо! — буркнул Кудела, неприязненно подумав: «Лицемерная свинья!»

В коридоре Кудела встретил Клару:

— Я уезжаю. Думаю, что больше тебя никогда не увижу.

— И у меня такое же чувство.

Долгим взглядом посмотрев на нее в последний раз, он произнес:

— Красивая ты, черт возьми! Я тебя никогда не забуду.

— Лучше, чтобы ты забыл меня, Анте. Я отношусь к числу женщин, которые приносят несчастье.

— Может, ты и Шлахту несчастье принесешь? Или ты его на самом деле любишь?

— Нет, не люблю, это он меня любит.

— Ну, желаю тебе всего хорошего. — И Кудела пожал ей на прощание руку.

Когда он, словно лунатик, шел по длинному коридору, Клара долго смотрела ему вслед.

В клинике Куделу встретил седовласый доктор приятной наружности. Просмотрев сопроводительные документы Куделы, он сказал, что лежать майору здесь придется совсем недолго, а когда его состояние придет в норму, он сможет выйти из клиники.

Куделу поместили в палату, где стояли две кровати. Соседом Куделы оказался раненный в голову усташский сотник.

Отодвинув занавеску, Кудела выглянул в окно. На улице вовсю сияло весеннее солнце, цвели каштаны. За оградой был город. Там жили люди, там была небезопасная, но все же свобода. А здесь? Клиника скорее походила на тюрьму.

Несколько ночей Кудела не мог сомкнуть глаз, хотя его и пичкали какими-то успокоительными лекарствами. Когда же, наконец, он заснул, страшные сны снова стали мучить его…

Дней через десять Куделу вызвал в кабинет седовласый доктор с добрым лицом. От него исходили какая-то необыкновенная сила и спокойствие.

— Что вас мучает, господин майор? — спросил доктор, внимательно глядя на Куделу. — Если хотите, чтобы мы вам помогли, будьте со мной предельно откровенны.

— Похоже, я схожу с ума, доктор.

— Я бы этого не сказал, не надо преувеличивать. Лучше опишите мне симптомы вашей болезни.

Часа два Кудела подробно рассказывал о том, какие кошмарные сны стали сниться ему по ночам. Он не хотел быть до конца откровенным с доктором, делиться с ним своими тайными мыслями об этой проклятой войне, и поэтому не рассказал всего.

Доктор, не спуская с него глаз, внимательно слушал, а когда Кудела закончил, спросил:

— А как вы себя сейчас чувствуете?

— Мне страшно, доктор. Я бы попросил вас ради моего душевного спокойствия вернуть мне пистолет… Я его под подушкой держать буду…

Доктор рассмеялся:

— Если бы это зависело только от меня! Будь моя власть, я бы вам и пулемет дал, если бы это способствовало вашему выздоровлению, но здесь у нас строгие правила. Пациенты не имеют права носить оружие. В клинике у нас есть люди, страдающие депрессией, склонные к самоубийству, чрезмерно агрессивные, а с ними всегда может случиться несчастье. И без того у нас с некоторыми больными возникают серьезные проблемы.

— Боже мой, в чем же я провинился, если меня поместили среди сумасшедших? — неожиданно спросил Кудела.

— Не беспокойтесь и покоритесь судьбе. Здесь клиника, а не сумасшедший дом. Здесь мы лечим нервные расстройства. Но если вы не будете придерживаться наших правил и станете вести себя агрессивно, вот тогда…

— Ну уж нет! Туда — никогда! Лучше петля или пуля в лоб.

— Господин Кудела, почему у вас из головы не выходит мысль о самоубийстве?

— Хочется послать всех к черту, так мне все опротивело! С меня довольно…

— Вы же еще молодой человек, с высшим образованием, из хорошей семьи, вы сделали неплохую карьеру. Перед вами все пути открыты…

— Вы были бы правы в том случае, если бы за мной ничего не было. А как быть с тем грузом, который давит на меня?..

— Как и все другое, это рано или поздно забудется. В новых обстоятельствах вы станете новым человеком. Именно в это вы и должны верить, если хотите поправиться. Верить в смысл жизни. Только это вернет вам и веру в самого себя.

— Красиво вы говорите, доктор. А что, если мне не нужна такая жизнь?

— В вас говорит болезнь и озлобление. Вот поэтому-то вы здесь и находитесь. Скажите же наконец, чего вы боитесь больше — смерти или жизни?

— Откровенно? И того, и другого. Когда-то я ничего не боялся: ни бога, ни черта, ни живых, ни мертвых. И судьбы не боялся. У меня была железная воля, склонность к авантюрам. Я даже считал, что меня и пуля-то никогда не возьмет.

— С каких же пор возникли проблемы?

— После ранения. Во мне как бы поселились два человека, постоянно спорящие между собой. Один хочет убивать всех подряд, а другой, наоборот, его останавливает. А потом эти мертвые, что преследуют меня во сне…

Вернувшись после беседы с доктором в палату, Кудела прилег на койку и, подложив руки под голову, надолго задумался.

Мысли его прервал раненый сотник.

— Что, сильно мучили вас эти доктора? — спросил он.

— Нет, не очень.

— Вам еще повезло, а то нескольких они тут просто до смерти замучили. Все хотят знать, что человек думает, и все такое. До того доходит, что просто смех берет.

— От меня они не много узнают, — сказал Кудела.

— Все-таки лучше говорить им правду, как на исповеди.

— Спасибо за совет. А что с вами произошло? Извините, конечно, что спрашиваю.

— Партизаны подстрелили меня возле шоссе и вместе с другими пленными посадили в грузовик. А ночью я оклемался немного и бежал. До лесу дополз и айда к своим. Врачи говорят, что у меня что-то в мозгу повреждено. После ранения я каждые несколько дней теряю сознание. Вы меня, конечно, поймете, раз сами были тяжело ранены, а вот начальство мое не понимает. Объявили симулянтом и чуть не отправили на фронт. Не будь у меня в штабе друзей, сейчас уже валялся бы где-нибудь в окопе…

Вечера больные из соседних палат проводили в комнате отдыха. Побывал там и Кудела. Чего только он не услышал! К рассказам одних он внимательно прислушивался, другие не трогали его вовсе, и он уходил к себе в палату. Ему казалось, что вокруг все тронулись умом. Молодые люди, а духовно — сущие развалины…

С доктором они как-то незаметно сблизились. Поначалу доктор вел себя с Куделой осторожно, опасаясь, что майор, как мина замедленного действия, может взорваться в любую минуту. Он считал, что Кудела не тот человек, за которого себя выдает.

В свою очередь Кудела почувствовал, что этот человек в белом халате искренне желает ему добра. Доктор не лез к нему в душу, и это вполне устраивало Куделу. Вскоре он стал полностью доверять доктору.

— Знаете, майор, — сказал ему как-то доктор, — я вами доволен. Ваше здоровье теперь зависит только от вас. Мы, врачи, всегда храним тайны пациентов. Таково наше правило. Поэтому вам нечего опасаться. И тем не менее я не стану заставлять вас все рассказывать о себе, хотя своим рассказом вы и могли бы облегчить душу и помогли бы нам быстрее обнаружить источник вашей болезни…

Позднее, когда доктор вновь встретился с Куделой и беседа их затянулась, он откровенно сказал:

— Ваш недуг, майор, кажется, становится мне понятным… В вашей душе происходит борьба — ум, эмоции, страсти и инстинкты находятся в противоречии. Вы слишком поддались страстям…

— Значит, я продал душу дьяволу?

— Именно так. И наверное, хотите заполучить свою душу обратно? Однако сделать это трудно. Вы испачкались в крови…

— Мягко сказано, доктор. Я утонул в этой крови. Но, хочу заметить, не по своему желанию, а по приказу других…

— Но я уверен, что и вы сами в чем-то тоже повинны. Ведь ужасы войны, которые запечатлелись в ваших снах, поначалу доставляли вам удовольствие, не так ли?

Кудела опустил голову.

— Скажу вам откровенно: кадровый военный в государстве, где царит идеология насилия, иным быть не может…

— Да, вы жили иллюзией, что мир можно переделать с помощью силы, что войны — это средство очищения духа и общества, которое, по вашему мнению, превратилось в зловонную лужу. Так, во всяком случае, мне говорили другие пациенты.

— Я стал жертвой тех, — пытался оправдаться Кудела, — кто манипулирует людьми и посылает их на бойню, называемую войной до победного конца…

— А вам не кажется, что вы стали жертвой собственных амбиций?

— Если хотите, да. Я сам сел в поезд, который мчится в пропасть. И вот теперь я здесь, в вашей клинике, но в худшем случае я мог бы оказаться и в другом месте, вам не кажется?

— Вы правы… Самое ужасное, что может быть на свете, — это выпачкать руки человеческой кровью. Особенно кровью ни в чем не повинных людей…

— С вашими рассуждениями я не согласен, доктор. Все это пропаганда. Кто же не испачкал рук в крови, если он участвует в войне? Мир создан для убийств. Это бойня, бордель и базар одновременно…

— Не надо рисовать все слишком мрачными красками. Мир совершенно не таков. Трагедия же людей как раз в том и заключается, что они не готовы отвечать за собственные поступки.

Кудела упорно не хотел брать на себя вину за все происходящее с ним самим. Некоторое время они с доктором внимательно смотрели друг на друга. В палате сгустились сумерки. В городе зажглись фонари. Но доктор и пациент все сидели в темноте. Куделе показалось, что одетый в белый халат доктор похож на привидение. Помолчав немного, доктор спросил:

— В читаете библию? Наверное, помните притчу о перевоплощении?

— Помню. Были времена, когда я в одной руке держал библию, а в другой — пистолет.

— Хочу вам только напомнить о том, как один из учеников Христа помог прозреть некоему недругу христиан и тот превратился в апостола… Так вот я надеюсь, что вы тоже наконец прозреете…

Прошло несколько недель, как Кудела находился в клинике. Постепенно беседы с доктором стали для него потребностью. Еще никогда в жизни он не встречал человека, которому мог бы доверять свои душевные тайны. Они подолгу разговаривали, встречаясь почти каждый день.

Беседы обычно велись в полутемной палате. Кудела лежал на кровати и отвечал на вопросы доктора. Ему казалось, что он разговаривает сам с собой. Иногда доктор что-то записывал. Особенно его интересовали детские годы Куделы.

…Анте был первым ребенком у нежной, хрупкой матери и грубого отца. Мать отдавала сыну все свободное время, баловала его. Отец же стал обращать на него внимание только тогда, когда тот начал ходить. Именно с этого времени отец начал прививать сыну такие черты характера, как твердость, жестокость, потому что считал, что без них человек ничего не добьется в жизни. Материнская нежность соединилась в Анте с отцовской беспощадностью. За малейшую провинность отец наказывал Анте ремнем, но буквально на следующий же день ласкал его и дарил подарки. Отца Анте уважал, но в то же время и боялся. А иногда и просто ненавидел… Через два года после рождения Анте у него появился брат, потом сестра.

Росли дети все вместе. В доме был достаток. Маленький Анте все больше становился похожим на отца. К младшему брату и сестре он относился свысока, считая, что они должны ему во всем подчиняться.

Когда Анте учился в школе, произошел такой случай. На сушившуюся во дворе дома Куделы кукурузу повадились прилетать воробьи. Анте, притаившись, стрелял в них из рогатки, что доставляло ему большое удовольствие. Отец хвалил его за это и приговаривал, что кукуруза их собственность, а значит, воробьи — воры, которых надо строго наказывать. Убитых воробьев Анте закапывал в саду. Когда воробьев стало меньше, мальчик принялся расстреливать из рогатки залетавших в сад дроздов, синиц, овсянок, но отец запретил ему делать это, поскольку то были полезные птицы, очищавшие фруктовые деревья от вредителей.

В школе Анте всякий раз стремился продемонстрировать свою силу перед товарищами, напугать их. Вскоре он стал заводилой в классе.

Дома у Куделы часто резали то овцу, то теленка. Анте любил смотреть, как льется кровь, и дрожал от наслаждения, когда животное вели на бойню. Ему еще не исполнилось и тринадцати лет, когда отец дал ему нож, чтобы он сам прирезал овцу. Поначалу мальчик струсил, но виду не подал, не хотел, чтобы кто-нибудь заметил это. Потом резать животных по просьбе отца стало для Анте привычным делом.

Когда Анте уже ходил в гимназию, отец вдруг решил, что его сын должен стать мясником. Но этому воспротивилась мать, которая не хотела, чтобы ее Анте занимался таким делом. Она мечтала, что ее первенец будет священником или судьей, пробьется в высший свет. В школе Анте был отличником и всегда поддразнивал брата, который был не очень способен к наукам и больше любил копаться в земле.

Родителям и учителям пришлось много повозиться с Анте, когда у него наступил переходный возраст. Анте рано стал интересоваться вопросами пола. Его внимание как-то привлекла молодая деревенская девушка, работавшая в их доме на кухне. Анте было тогда пятнадцать лет, а ей — чуть больше двадцати. Жила девушка в пристройке. Однажды Анте заметил, что занавески на ее окнах задернуты неплотно. Он подкрался к окошку и стал подглядывать, как она раздевается. Подглядывал до тех пор, пока девушка не легла и не погасила свечу.

С того дня Анте ходил сам не свой. Когда родителей не было поблизости, он не раз порывался обнять ее, дотронуться до нее. Девушка была настроена к нему дружелюбно и не догадывалась, что происходит с парнем. Каждый вечер он подкрадывался к ее окну и подглядывал.

Однажды в дождливую ночь, когда все в доме крепко спали, он подошел к пристройке, где жила девушка. Окно оказалось незапертым. Он потихоньку открыл его и, вскочив на подоконник, проник в комнату. Было совсем темно, и слышалось только ровное дыхание спящей девушки. Подойдя, он дотронулся до нее. Она сразу же проснулась и испуганно спросила:

«Кто это?»

«Это я, Анте».

«Ты? Чего тебе здесь надо?»

«Тебя надо».

«Совсем рехнулся. Уходи отсюда! Разве не видишь, что я сплю?»

«Никуда я не пойду. Я к тебе пришел».

«Как ты сюда пробрался?»

«Через окно».

«Значит, я забыла его запереть. Вот наказанье божье…»

Она зажгла свечу, что стояла на тумбочке подле кровати, и увидела Анте. Он был в расстегнутой рубахе, с взлохмаченными волосами. Глаза у него блестели, как у волчонка. Резко отбросив волосы за спину, девушка сказала:

«Пойдем, я выпущу тебя. Если ты сейчас же не уберешься отсюда, я закричу».

«Только попробуй! Я скажу, что ты сама заманила меня. Поверят мне, а не тебе, да еще из дома тебя выгонят».

Девушка вздохнула: парень был прав. Это было бы ужасно — с позором уйти из дома, где она с таким трудом нашла работу…

«А теперь уходи поскорее. Что я скажу твоей матери, если она узнает? Я же во всем и виновата буду».

«Не узнает. А можно, я еще приду?»

«Нет. У меня есть парень, который меня убьет, если узнает…»

«Это я его убью, если ты хоть раз его к себе пустишь! Поклянись, что не будешь с ним…»

«Ты еще совсем ребенок. Хозяева не любят, когда их дети путаются с дворовыми девками…»

От девушки Анте уходил с двойственным чувством — победителя и побежденного. Он решил, что больше никогда не пойдет к ней.

Когда Анте вернулся к себе в комнату, брат зажег свечу и вопросительно посмотрел на него:

«Ты где бродил до сих пор?»

«Тебе-то какое дело? Гулял. Вот только попробуй заикнись кому, все кости переломаю!»

Брат понял, что с Анте что-то произошло, но не мог догадаться, что именно.

А Анте, не раздеваясь, упал на кровать, словно кто-то свалил его ударом кулака.

— Так чем же кончилась эта история? — спросил доктор у Куделы.

— Все лето я ходил к девушке и оставался у нее на ночь. О последствиях мы не думали. Однажды она сказала, что полюбила меня, что всегда ждет, когда я приду. Вообще же разговаривали мы друг с другом мало. Каждый раз я выходил от нее, как лунатик.

Мать скоро заметила происшедшую во мне перемену. Спросила, что со мной, почему я такой бледный, будто меня только что сняли с распятия. Я ничего не сказал ей.

Ходить к той девушке я продолжал до тех пор, пока не узнал, что она беременна. Она сама обо всем рассказала матери. Моя мать была умной, доброй женщиной, она никому ничего не сказала. Дала девушке денег, послала ее к врачу. От меня же она потребовала, чтобы я больше не ходил к той девушке. Я сдержал слово, данное матери. Внешне я как-то сразу окреп, возмужал, что ли. В школе меня начали интересовать одноклассницы…

А та девушка вышла замуж за парня, с которым встречалась раньше. Он работал на фабрике. Позже она родила ему троих детей. Жаль только, что парень тот с коммунистами связался. В начале войны мы его арестовали. Она тоже оказалась в тюрьме. Ее хотели отправить в Германию на принудительные работы. Мать все упрашивала меня, чтобы я что-нибудь сделал, чтобы спасти ее. Мне это удалось. Когда я повез ее на машине к сестре, она всю дорогу меня благодарила. Я сказал: «Вот видишь, хорошо, что в ту ночь ты не закричала. Ты меня спасла, теперь настала моя очередь. В другой раз, если попадешься, я уже ничего не смогу сделать. Не лезь больше в политику».

Так что, видите, доктор, не такая уж я кровожадная скотина, как может показаться на первый взгляд. Спас я ее от пули и концлагеря…

Помню, в первый год учебы в университете я влюбился в девушку, очень похожую на мою мать. Благородная такая, каких я еще никогда не встречал. Посоветовавшись с матерью, я без долгих размышлений решил жениться на ной. Отец сначала не возражал, но, когда узнал, что она родилась не в городе, а в селе, прямо-таки взбесился и проклял меня. Говорил, что она мне не пара. Чего он только не делал, чтобы помешать нашей свадьбе!

Тогда-то между мной и отцом и образовалась пропасть. К тому же во время одной ссоры черт дернул меня бросить ему в лицо, что он обманщик и что у него есть другие женщины кроме матери. Этого он стерпеть, разумеется, не мог. Пришлось мне уйти из родного дома. Жена моя умерла при родах, остался сын…

Потом я продолжал учебу в Риме. К тому времени я уже сильно разочаровался в жизни. Тогда-то и попал к усташам. Вместо того чтобы искать себе другой путь в жизни, я видел спасение в политике. «Независимое государство», о котором столько твердили усташи, мне совсем затуманило голову. Меня перевели в Германию, а накануне войны я снова очутился дома и уже оттуда попал прямо на войну, на эту бойню…

Что было потом, вы знаете. Был и лагерь, что у реки стоит, были и карательные операции на Козаре…

— А как вы поступали с женщинами, которых брали в плен? — негромко спросил доктор.

— Как все солдаты, у которых развязаны руки, но об этом я не хочу сегодня говорить. Наверное, вы и сами догадываетесь…

После таких разговоров Кудела чувствовал какое-то облегчение. Беседы с доктором о прошлом заставляли его по-иному воспринимать окружающее. Желание покончить с собой прошло.

Однажды, когда он зашел в кабинет, то увидел доктора, склонившегося над грудой бумаг. Поднявшись навстречу Куделе, доктор спросил его о самочувствии.

— Теперь намного лучше, доктор.

— Искренность всегда очищает, а ложь затуманивает сознание. Я здесь проанализировал все, что вы мне рассказывали. Не ошибусь, если скажу, что сейчас в вашем характере превалирует материнское начало, которое долго таилось у вас в подсознании. До этого преобладали отцовские черты, черты человека, не умеющего управлять своими страстями. Но многое от его характера в вас еще осталось, и от этого вам необходимо избавляться. Рано или поздно все убийцы сходят с ума. Это неизбежно.

— Пугаете, доктор?

— Вы достаточно сильны духом и потому должны знать про себя всю правду, как бы она ни была горька. Впрочем, время постепенно излечит вас, избавит от врожденной крутости. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Выходит, я могу быть свободным?

— Пока еще рановато. Это только начало вашего выздоровления. Вот когда вы полностью научитесь владеть собой, это и будет означать, что вы поправились.

Избавившись от Куделы, подполковник Шлахт чувствовал себя гораздо увереннее. Он твердо решил, что Клара станет его женой. Ему нравилось, что девушка во всем повиновалась ему, удовлетворяла любое его желание, могла быть то веселой, то грустной.

Фотографию жены и дочерей, погибших в Германии во время бомбежки американской авиации, Шлахт вставил в рамку и держал на своем столе. «Однако утраченного уже не вернешь», — думал он.

Пока Кудела был рядом с ним, Шлахт жил в постоянном страхе, что этот темпераментный балканец уведет Клару из-под его носа. Но теперь, когда ему удалось упрятать Куделу в клинику, Шлахт почувствовал себя в безопасности. Он постоянно оказывал Кларе знаки внимания, делал подарки, много рассказывал о себе, обещал…

Гитлеровское командование в те дни разрабатывало план захвата Верховного штаба партизанского движения во главе с Тито. Шлахт вместе со своим штабом готовил план нанесения неожиданного удара по партизанским бригадам, расположенным на Козаре.

Квартира Шлахта находилась в здании штаба. Когда-то здесь жил некий богач, выехавший затем в Германию. Квартира подполковника была обставлена по его вкусу, в спальне стояла огромная кровать и резная мебель. Шлахт не доверял никому и в целях безопасности в одном из окон приказал установить пулемет. У другого окна, за шкафом, у него был целый арсенал: патроны, гранаты. Под кроватью лежал автомат.

В этой квартире Клара чувствовала себя хозяйкой. Она как-то сразу вошла в эту роль. Работу переводчицы при штабе она выполняла безукоризненно, и все были довольны ею. Казалось, все шло своим чередом. Кудела был забыт. Но однажды от него пришло письмо. Клара показала его подполковнику. Ярости Шлахта не было предела. Он сказал, чтобы Клара ни в коем случае не отвечала. Письмо Куделы было полно нежных воспоминаний и горьких слов по утраченной любви. Читая его, Клара никак не могла понять, что это — игра воображения или истинная боль и тоска по прошлой жизни.

От Клары Шлахт ничего не скрывал. Он рассказывал ей о своей работе, о планах предстоящих операций, оценивал действия партизан. Ему очень хотелось, чтобы кто-то поддерживал его, подтверждал правильность его мыслей и поступков. Клара, разумеется, внимательно его слушала. Она никогда ничего не забывала, а если и переспрашивала о чем-нибудь, то старалась делать это так, чтобы не вызвать подозрений у немца.

— С какой радостью я бы наконец узнала, что этот майор замолчал навсегда, — сказала как-то Клара Шлахту, когда тот вновь вспомнил о Куделе. — До чего эти сумасшедшие любят говорить всякие сентиментальные глупости!

— Не волнуйся, дорогая, он же болен, а стало быть, для нас уже не опасен, — успокаивал ее Шлахт.

— И все равно я боюсь его. Не удивлюсь, если узнаю, что он сбежал из больницы, чтобы отомстить нам. Ты не знаешь этих людей. Они готовы на все.

— Пусть только попробует! Если он появится в городе, я тотчас велю его арестовать…

В последнее время нервы у Клары начали сдавать. Правда, она добыла много важных сведений для партизан, но какой ценой… Ей хотелось все бросить и бежать прочь от этих грубых вояк, которые только и знали, что пьянствовали да развратничали. Сколько раз она просилась обратно, в партизанский отряд! Но вот, наконец, наступил момент, когда Кларе сказали: то, что ей предстоит сделать, будет ее последним заданием…

Оно оказалось трудным. Партизанский штаб принял решение ликвидировать подполковника Шлахта, и сделать это было поручено Кларе. Связной принес ей шкатулку, в которой находилась мина замедленного действия. Эту мину Клара должна была положить за шкаф на квартире у Шлахта.

Девушка очень разволновалась, когда связной объяснил ей, что предстоит сделать.

— Возьми себя в руки, — успокаивал он Клару. — Помни о тысячах жертв этого палача…

Вечером, когда Клара собиралась идти домой, Шлахт вдруг остановился у стола и начал внимательно разглядывать девушку. Глаза у него были красные, отекшие. Кларе вдруг показалось, что он обо всем догадался. Шлахт налил себе рюмку водки и залпом выпил. Вид у него был жалкий, беспомощный. Таким Клара его никогда не видела. Затем он упал на кровать и повернулся к стене. Когда Клара подошла к двери и стала открывать ее, он снова поднялся, подошел к девушке и поцеловал.

— Весь день у меня сегодня чертовски трещит голова. Мучают какие-то нехорошие предчувствия, — сказал он.

— Ты устал. Будет лучше, если ты как следует отдохнешь.

Шлахт прижал ее к себе и заглянул в глаза. Клара с трудом выдержала его взгляд. Ей опять стало страшно. Чтобы он не видел ее глаз, она прижалась к нему, словно ища защиты. Это успокоило Шлахта.

В тот вечер выполнить задание ей не удалось. На следующий день Клара боролась с удивительным чувством. «Выдержу ли я это последнее испытание? А что, если сейчас он захочет обыскать меня?» Ей стало страшно. Она несколько раз присутствовала при допросах, когда пытали женщин, подвешивали их к потолку, срывали одежду, били палками…

Когда немец заснул, Клара потихоньку встала с кровати и на цыпочках подошла к сумочке, где лежала мина. И тут Шлахт во сне заворочался, застонал и перевернулся на другой бок. Клара подошла к окну и положила мину за шкаф. Потом, присев на край кровати, медленно оделась. Руки ее дрожали, сердце бешено колотилось в груди.

В комнате стоял полумрак. Свет проникал только с улицы, где перед окном висел большой фонарь.

Клара подошла к зеркалу причесаться. Из его глубины на нее смотрело бледное, усталое лицо с лихорадочно блестящими глазами, показавшееся ей совершенно чужим…

Близилась минута отмщения за муки тех, кто тысячами умирал в концлагерях, кто погибал на полях сражений.

Клара подошла к спящему Шлахту и, чтобы немец ничего не заподозрил, поцеловала его.

Шлахт проснулся и резко повернулся к ней. Взгляды их встретились.

— Какая чудесная ночь, — произнес он. — Мне снилось, что я сижу на берегу моря. Я видел, как ты уходишь и постепенно растворяешься в тумане…

— Я и правда сейчас ухожу. Завтра снова приду к тебе…

Он протянул руки и обнял Клару:

— Я буду держать тебя, чтобы ты не убежала, как там, во сне. Побудь со мной еще.

Но Клара выскользнула у него из рук.

— Ты такая милая… Мне нравится быть с тобой, — сентиментально произнес Шлахт. — Но я не буду настаивать, чтобы ты осталась. Мне в самом деле надо хорошенько выспаться. Завтра меня ждет важное дело. Готовится новое наступление…

Клара на цыпочках вышла из комнаты и тихо притворила дверь. Часовой в коридоре, когда она проходила мимо, приветливо улыбнулся ей. Здесь Клару все хорошо знали.

Придя домой, она быстро собрала вещи и отправилась в условленное место, где ее ждали двое партизан, переодетых в немецкую форму.

— Все в порядке, — спокойно сказала она.

— Тогда надо поторапливаться.

Без особых приключений им удалось выйти из города, миновав немецкие патрули. Затем они спустились к реке, где у берега их ожидала лодка. Переплыв на другой берег и углубившись немного в лес, они решили передохнуть.

Все трое нервничали, поглядывали на часы. Близилось время, когда должен был произойти взрыв.

И вот он прогремел. К небу поднялся столб пыли и дыма, взметнулся огонь. Над городом взвились сигнальные ракеты, послышались пулеметные очереди.

Клара с облегчением вздохнула. Наконец-то все самое трудное было позади. Сейчас ей хотелось и плакать, и смеяться.

Только на следующий день добрались они до партизанского отряда.

Клара как бы родилась заново. Совсем другими глазами смотрела она на деревья, траву, зеленеющие поля. Горько было видеть сожженные опустевшие села. Только изредка можно было встретить стариков или детей. Повсюду виднелись следы пожаров…

Партизаны встретили Клару приветливо, рассказали, что произошло за время, пока ее не было в отряде. Теперь Клара была уверена, что не зря рисковала жизнью, работая у врага, терпя унижения. Сердце ее радостно билось, когда она видела хорошо вооруженных парней с добрыми открытыми лицами. Кто-то из них сообщил, что в городе взлетел на воздух немецкий штаб, при взрыве которого погибло много фашистов.

Кларе очень хотелось сказать им, что это сделала она, но приходилось молчать…

Когда, распрощавшись с партизанами отряда, Клара и ее спутники хотели идти дальше, в штаб корпуса, путь им преградили трое парней.

— Уж не ты ли Клара Марич, что жила в городе? — спросил один из них, с презрением глядя на девушку.

Она растерялась и не могла вымолвить ни слова.

— Что молчишь, курва немецкая?! Я тебя сразу узнал. Что тебе надо у партизан?

Их окружили бойцы отряда, а парень все не унимался:

— Смотрите, кто к нам пожаловал! Сучка немецкая! Кто же это додумался шпионку на Козару привести?

— Это неправда! — выкрикнула Клара, стараясь перекричать расшумевшихся партизан, и, зажав лицо ладонями, разрыдалась.

— Может, ты ошибся? — растерянно спросил кто-то.

— Ну да! Я сам видел ее под руку с фрицем!

Связной, что приходил к Кларе в город, увидев собравшуюся вокруг девушки толпу, поспешил туда.

— Вы что здесь затеяли? — строго спросил он и, взяв Клару за локоть, хотел увести.

— Гляньте-ка, немецкая шлюха идет! — крикнул парень.

— Лучше попридержи язык да не суйся туда, куда тебе не положено. Клара — наша разведчица! — резко сказал связной.

К собравшимся подошел комиссар роты, и бойцы стали тихо расходиться по своим местам. Последовала команда приготовиться к маршу.

Кларе было обидно до слез. Она только недавно почувствовала, как к ней возвращается радость, и вдруг такое… Чего доброго, и после войны найдутся такие, что станут ее презирать и называть предательницей. Не будешь же всем объяснять, как оно было на самом деле…

Комиссар роты, молодой симпатичный парень, подошел к Кларе и извинился за происшедшее.

— На войне без ошибок не бывает, — сказал он. — Случается, один другого подстрелит. Ты уж извини нас…

Но Клара никак не могла успокоиться. Сколько раз гитлеровцы и усташи подозревали ее, проверяли, но она сумела выдержать все. И пытки бы выдержала, если бы пришлось.

Рота ушла. К Кларе подошел Михайло. Лесник долго утешал девушку:

— Не принимай все так близко к сердцу, дочка. Всякое случается. Тот, кто сам ничего не пережил, ничего и не поймет. Легче в бою, когда враг прямо перед тобой и и ты смотришь на него через прицел винтовки. Труднее — когда ты воюешь с ним в его собственном логове. Не печалься. Командование высоко оценило твою работу…

Клара была очень благодарна старику за добрые слова. Помолчав немного, она спросила:

— Это вы, дядя Михайло, стреляли в того усташского майора? Кудела его фамилия.

— А откуда ты знаешь, что я? Ты же меня первый раз в жизни видишь.

Их разговор прервал собачий лай. Из леса вышли парень и девушка. Оба запыхались от быстрой ходьбы. Это были Душко и Боса.

— Дядя Михайло, у мельницы фашисты! — сообщил Душко.

Старик подозвал посыльного, что-то сказал ему и велел поскорее бежать в штаб партизанской бригады. Потом познакомил ребят с Кларой.

— Вот это — Душко Гаич, а это — Боса. Их тоже Кудела разыскивал, хотел убить. Это они отомстили Стипе Баканяцу за все его преступления. Посмотри, какими героями стали! В любое время сюда, на Козару, приходят, никого не боятся. Они у меня на наблюдательном пункте находятся. Мимо них и птица незамеченной не пролетит.

Когда сели ужинать, вернулся посыльный из штаба и принес весть о том, что гитлеровцы начали очередное, седьмое по счету, наступление на партизан.