Волчата

ВДАЛИ ОТ РОДНОГО ДОМА

Паровоз гудел, клубился дым, в котором исчезали пляшущие искры. Колеса отстукивали монотонную песню, неумолимо унося детей все дальше и дальше.

Душко и Вука, как и остальные дети, потеряли чувство времени. Кто лежал, кто сидел на грязной соломе в битком набитых вагонах. Некоторые тихо плакали.

Они все еще переживали кошмар тех минут, когда их силой вырывали из рук матерей. Как свежие раны, их жгли воспоминания о горящих селах, об убитых родных, обо всех ужасах, увиденных ими во время наступления гитлеровцев.

Широко раскрытыми, перепуганными глазами они вглядывались в темноту, держась за руки и теснее прижимаясь друг к другу.

Вука сидела, прислонившись спиной к стенке вагона. Рядом, положив голову ей на колени, лежал Душко. Неподалеку тяжело вздыхал Лазо.

Вука и Душко не переставали думать о матери. Она была совсем другая, когда прощалась с ними: казалась какой-то отрешенной и далекой. Дома они никогда не видели ее такой. Что с ней случилось за те несколько дней?

— Их убьют?

— Ты о ком, Душко?

— О наших мамах, — заплакал мальчик.

Вука постаралась его утешить:

— Нет, Душко, не убьют!

— Усташ сказал, что их всех перебьют!

— Это он нас просто пугал, чтобы мы его слушались! Наши мамы ни в чем не виноваты, их не за что убивать.

— А почему же тогда Стипе убил отца? А за что застрелили нашу собаку, кур, овец, а дома все сожгли?..

— Спи, Душко, не думай об этом.

Одной рукой она обняла его, другую положила брату на лоб. Душко прижался к ней. Он и не знал, что сестра такая смелая и спокойная. Дома она часто плакала, и домашние считали ее плаксой.

Душко уснул, за ним Лазо. Заснула и Вука.

Поезд мчался в ночи. Искры сыпались в высокую траву и гасли, словно в бешеном танце гибли сотни светлячков.

Вука проснулась среди ночи и посмотрела в щель. Ночь светлела, на горизонте показались неясные силуэты гор.

Душко дрожал во сне всем телом, махал руками и кричал:

— Пустите маму! Пустите мою маму! Бежим, Вука!

Ему снилось, что они втроем выбрались из колонны беженцев и по огромному лугу бегут к лесу. Трава, достававшая им до подбородка, волнами колышется на ветру. За ними, точно волки, гонятся усташи. Они все ближе, ближе… Нечем дышать, легкие, кажется, вот-вот разорвутся. Ребята падают, поднимаются и бегут дальше. В нос Душко ударяет запах пропитанных потом фашистских мундиров. Сейчас его вывернет наизнанку…

Вука разбудила брата, и он посмотрел на нее испуганными глазами.

— Они меня не тронут? — спросил он.

— Конечно нет. Это тебе все приснилось.

Дед обычно говорил ему: «Душко, никогда не давай себя догнать. Ты бегаешь лучше всех».

Он и правда любил вихрем носиться по лугам и полям, пока не падал от усталости на землю…

Они долго ехали без остановок, не получая ни еды, ни питья. Плакать ребята уже перестали и, обессиленные, молча лежали вповалку. От жары у многих потрескались губы, от голода судорогой сводило желудки, сердца сжимались от страха.

Наконец поезд остановился. Наступила пугающая тишина. Дети снова заплакали, столпившись у дверей, откуда повеяло свежим воздухом. Двери вагонов с треском распахнулись. Душко ослепил яркий свет, и он закрыл лицо руками, потом немного развел пальцы и увидел солдат и людей в железнодорожных фуражках. Вскоре к двери вагона поднесли корзину с едой. В носу защекотало от запаха кукурузного хлеба и вареных яиц.

Никто им не раздал еду и не сказал, как ее разделить. Просто сунули, как поросятам. Измученные, голодные дети бросились к корзине. Те, кто были посильнее и постарше, пробились вперед, оттолкнув малышей, которые с плачем попадали на пол. Душко понял, что еды на всех не хватит. Он рванулся вперед и, как кошка, стал пробираться к корзине. Сунув три яйца за пазуху и держа в каждой руке по куску кукурузного хлеба, он так же быстро и ловко пробрался обратно к сестре.

— Молодец! — похвалила его Вука, когда он протянул ей кусок хлеба. Они ели, наблюдая за все еще продолжающейся борьбой у корзины.

Оставшиеся ни с чем малыши плакали, но никому до них не было дела. Даже Лазо вернулся с пустыми руками. Те, кому досталось хоть немного еды, утешали остальных, что солдаты скоро принесут еще хлеба и тогда хватит на всех.

Тем временем пустые корзины забрали и к каждому вагону принесли по ведру воды, за которую тоже разгорелся бой. Оставшиеся без воды дети чувствовали, что гибнут от жажды. Потом воды, принесли еще, так что хватило на всех, но хлеба больше не дали.

Рядом с Вукой сидела трехлетняя девочка, которой ничего не досталось. Заливаясь слезами, она просила хлеба. Брат с сестрой дали ей по кусочку. Душко принес девочке воды — она совсем выбилась из сил. Другие детишки тянули к ним крохотные ручонки, прося хлеба.

Теперь стало немного полегче. Но вскоре настроение снова упало, потому что самые маленькие, не вынеся трудностей этого путешествия, стали умирать.

— Неда умерла!.. — вскрикнул мальчик, сидевший в углу.

— Ерка умерла… Алян умер, — раздавались возгласы старших братьев и сестер то с одной, то с другой стороны.

Напуганные смертью малышей, одни начали плакать и кричать, другие, словно птенцы со сломанными крыльями, молчали, прижавшись к стенке вагона.

— Вука, почему маленькие умерли? — спросил Душко.

— Не знаю, — тихо ответила сестра.

— Может, потому, что мы все съели и им ничего не досталось?

— Может быть, и потому… А можно умереть и от страха…

У Душко защемило сердце.

— Это мы виноваты, что они умерли.

— Нет, не мы! Солдаты сказали, что принесут еще еды! Они должны были сами разделить все, мы же еще не умеем… мы еще маленькие…

— Да, маленькие, а уже злые! Каждый думает только о себе…

От этой мысли Душко стало так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю. Так тоскливо сделалось на душе, что даже на сестру он не захотел смотреть. Он вдруг пожалел, что не умер вместе с отцом. Лучше бы тот проклятый торговец убил его…

Они ехали еще долго и наконец остановились в таком большом городе, какого Душко и Вука никогда в жизни не видели.

Снова открылись двери вагонов, и состав окружили солдаты. Среди них были женщины с повязкой Красного Креста на рукаве. Все смотрели на детей с любопытством, но не враждебно.

Солнце уже опустилось, было тепло, из здания вокзала доносился аппетитный запах съестного. Там, где заправлялись паровозы, брызгами разлеталась вода.

— Вы откуда, ребята? — спросил их один железнодорожник.

— Мы с Козары, — ответила Вука.

Душко почувствовал, что сестра гордится этим. То же чувство испытывал и он. Ему захотелось во весь голос закричать, что они из восставшей Козары, но он не решился.

Вскоре их разбили на пары, как в школе, и отвели в большой зал ожидания. Посередине стояли столы, на которых было много свежего душистою хлеба и кувшинов с водой. Возле столов стояли те же женщины с повязками на рукавах.

Неужели все это приготовили для них? Значит, на самом деле здесь не будет так страшно, как их пугали солдаты.

— Дети, это вам. Ешьте и пейте, сколько хотите! — объявила женщина средних лет, судя по всему, самая главная. Их подвели к столам, и каждый мог взять столько хлеба, сколько хотел, и напиться вдоволь воды.

У Душко, не успел он подойти к столу, потекли слюнки. Дома белый хлеб ели редко… а этот так вкусно пах и был мягким как пух…

Прижавшись к краю стола, Душко несколько раз протягивал руку за хлебом и ел, ел, пока живот не раздулся как барабан. Несколько кусков он спрятал в карманы.

Через полчаса они отправились дальше. Едва поезд тронулся, Душко почувствовал резкую боль в животе. И другие ребята, первыми добравшиеся до столов с едой, извивались и стонали от боли.

У Вуки ничего не болело, и у Лазо тоже. Вука обняла Душко за шею, утешая его:

— Потерпи немного, сейчас отпустит… все пройдет! Просто ты слишком много съел…

— Мы умрем? Может, нас отравили этим душистым хлебом? — спрашивал Душко сестру, глядя на нее испуганными глазами.

— Не умрете! Девочки же тоже ели, и ни у одной ничего не болит!

— Только бы нас не отравили, — хныкал Душко, пока боль не утихла и ему не полегчало.

Вскоре поезд опять остановился. Заскрежетали засовы, снаружи послышались резкие команды… и надежда на обещанную школу стала таять. Двери с треском распахнулись, и усатый усташ грубо крикнул:

— Выходите и стройтесь парами, партизанские выродки!

Местечко, где остановился поезд, называлось Яска. Дети со страхом смотрели на солдат, стоявших рядом с монахинями. Это были сестры из местного монастыря святого Винценция Павлинского — женщины с каменными лицами, ледяными глазами и холодными белыми руками, в каких-то странных одеждах и головных уборах, походивших на вывернутые крылья незнакомых птиц.

Душко крепко прижался к сестре, чтобы не потеряться в толпе. Хотя монахини молчали, он сразу почувствовал к ним ненависть, догадавшись, что отныне судьба всех детей будет зависеть от этих бледных, безжизненных существ.

Ограда из колючей проволоки и часовые похоронили всякую надежду на учебу в школе. Над входом висела табличка с надписью: «Сборный пункт для детей-беженцев».

Дети с любопытством оглядывались по сторонам. Это была конечная точка их пути.

Напрасно Душко озирался вокруг, присматриваясь, как бы сбежать, — за ними следило слишком много народу.

Их привели в унылое просторное помещение и первым делом всех наголо остригли. Потом заставили раздеться и вымыться противно пахнувшим мылом. Вместо старой одежды выдали полосатые робы, как у арестантов. Кому-то они оказались велики, кому-то — малы. Некоторые из ребят успели поменяться, остальным пришлось надеть то, что досталось.

Спали дети в больших комнатах с грязными окнами. Вдоль стен прямо на полу были устроены лежаки, покрытые соломой. Ребята лежали, тесно прижавшись друг к другу, накрывшись потрепанными солдатскими одеялами. Страх и долгий нелегкий путь так измучили детей, что они заснули как убитые.

Рано утром прозвенел звонок — это был сигнал, по которому надо было быстро встать, умыться, застлать постель и построиться на перекличку.

Детей познакомили с настоятельницей Клементиной. Их испугал ее бездушный, жесткий голос и холодный взгляд, который требовал безоговорочного повиновения.

Когда ребят построили, настоятельница Клементина вышла вперед и сказала:

— Дети! Мы спасли вас от красной заразы, освободили от этой скверны вашу душу и тело. За избавление от коммунистического ада вы должны быть благодарны нашему начальнику Павеличу и нам, благочестивым сестрам божьим. Мы будем заботиться о вас, изгоним из вас злого духа, освободим от грехов родителей и вернем в объятия господа бога, сделав из вас верных служителей Христа. Запомните раз и навсегда — здесь должно царить безусловное послушание! Только так вы сможете снискать милость божью и получить отпущение всех своих грехов. За неповиновение каждого из вас ждет наказание плетью, голодом или карцером.

Запомните: здесь приказываю я, и никто другой! Да поможет мне бог! Вот мой первый приказ: забудьте Козару и все, что там было. Все это осталось в прошлом. Никаких разговоров об этом, никаких вопросов и никаких писем.

Второе: здесь мы будем служить господу богу — работать, следить за порядком, чистотой души и тела и готовиться к вечной жизни! Кто нам будет в этом помогать, заслужит поощрение, кто попробует сопротивляться — тем хуже для него.

Когда ребята остались одни, Душко сказал Вуке:

— Мы с тобой никогда не забудем, что мы с Козары! И покорности пускай они от нас не ждут! Будем делать только то, что необходимо. Ненавижу их бога, который отдал нас им в руки! Никогда не буду ему молиться! И вообще, нам дед Джуро и Михайло говорили, что никакого бога нет! Видать, и правда его нет, а то бы он не позволил, чтобы мы так страдали!..

— Погоди, Душко! Наша мама верила в бога и просила его за нас. Может, бог и есть. Вот возьмет и покарает их, а нас спасет!

— Ну, не знаю, спасет он нас или нет. Лучше бы нам самим спастись… Надо бежать, как только случай представится!

Через несколько дней появились усташские офицеры, чтобы распределить несколько тысяч детей, привезенных с Козары и из других мест. Они отделили мальчиков от девочек, мальчиков разделили на две группы, в одну из которых вошли дети от десяти до четырнадцати лет, а в другую — младше десяти.

Высокий офицер сказал им:

— Дети, если вы будете себя вести хорошо, мы забудем, что вы с Козары, что ваши родители с оружием боролись против нас. Мы будем вас кормить, воспитывать и учить. Сделаем из вас хорватских янычар. Вы знаете, кто такие турецкие янычары? Это были наши дети, которых турки увезли к себе и из которых сделали солдат. Получилась самая боевая турецкая армия. И платили им, конечно, больше других. Вот и вы, если будете прилежны и послушны, получите возможность хорошо жить.

Множество горящих глаз были устремлены на него, но уловить их выражение было невозможно, и говоривший чувствовал это. Скорее всего, он сам не верил тому, что говорил, потому что достаточно хорошо знал людей с Козары и понимал, что их, бунтовщиков от рождения, никогда не перевоспитать. Но усташскому правительству все-таки вздумалось создать новых «янычар», и именно на этих детях было решено провести опыт.

Когда офицер замолчал, старшим мальчикам раздали усташскую форму с буквой «У» на фуражках. Почти всем фуражки оказались велики, у некоторых они сползали на нос, отчего мальчишки выглядели смешными и нелепыми.

Душко съежился, чтобы казаться еще меньше. Из-за своего маленького роста он попал в младшую группу.

Дни тянулись медленно. Дети оказались в руках злобных монахинь и безжалостных солдат, которые не проявляли к ним никакого сочувствия, но требовали полного повиновения. Кормили ребят плохо, а спрашивали с них много. Жили они в антисанитарных условиях и потому часто болели инфекционными болезнями. В лазарете не было лекарств, и болезнь чаще всего заканчивалась смертью. Когда ребенок попадал туда, он, как правило, уже не возвращался…

Группу, в которой оказался Душко, переселили из главного лагеря в другой, расположенный в бывшем барском поместье, окруженном фруктовым садом. В этом же лагере находилась и группа девочек, в которую попала Вука. Детей использовали для работ в поместье или заставляли работать на территории лагеря…

Лето было в самом разгаре. Солнце жгло потрескавшуюся землю, все колодцы высохли.

Дети просыпались с пересохшими губами и горлом, очень страдали от отсутствия воды.

Однажды днем остриженный наголо Лазо получил солнечный удар: голова у мальчика закружилась, он едва удержался на ногах.

Лагерное начальство всеми способами старалось вытянуть из детей сведения о родителях. Тех ребят, которые признались, что их отец, брат или сестра находятся в партизанах, ждала смерть. Душко и Вука счастливо избегали подобных ловушек.

Брат и сестра с трудом переносили подневольную жизнь, и только вера в то, что партизаны спасут их из этого ада, помогала им жить. А маленький Лазо совсем пал духом. Все его родные погибли на Козаре, и, вспоминая их, он плакал ночи напролет и вздрагивал всем телом, когда его окликала монахиня.

Однажды вечером Лазо и Душко попали в группу, которая должна была хоронить детей, умерших от инфекционных заболеваний. Кладбище с несколькими рядами простых деревянных крестов находилось сразу за садовым забором. Земля там была мягкая, ветки фруктовых деревьев осеняли последнее прибежище детей.

Получив лопаты, Душко и другие ребята копали могилки. Лазо еле сдерживал слезы, а Душко копал молча, стиснув зубы. Работой руководил могильщик — средних лет мужчина, который не был с ребятами ни суров, ни приветлив. Зато два усташа угрожали ребятам, запугивали, говоря, что их тоже убьют и закопают вместе с мертвецами, если они будут непослушными. Мальчики выкопали четыре могилы.

Вскоре принесли трупы, завернутые в мешковину. Дети умирали каждый день по самым разным причинам. Когда число умерших возросло, трупы стали засыпать перемешанной с землей негашеной известью.

Маленький мальчик, хоронивший своего приятеля, сорвал несколько цветов и бросил их в яму. Его подозвал усташ и приказал встать по стойке «смирно». Широченной ладонью он ударил мальчугана по губам с такой силой, что тот упал на землю, а из разбитых губ потекла кровь. Однако мальчик не заплакал, а только крепко стиснул зубы.

— Хочешь, чтобы и тебя тут же прикончили?! Вам что было приказано? Кто тебе разрешил бросать в могилу цветы?

Подошла настоятельница Клементина. Следом за ней двое солдат несли четыре креста, сколоченных из досок. Ямы наспех засыпали, настоятельница сложила руки и произнесла короткую молитву.

С кладбища мальчики возвращались обессиленные, измученные…

Постепенно Душко стал разбираться, что можно и чего нельзя делать в лагере. Он быстро нашел кое-какие «лазейки» в лагерном распорядке дня и многочисленных предписаниях, понял, как можно провести благочестивых сестер и даже охранников. Он понимал, что самое главное — это не перечить начальству, не слишком выкладываться на работе и по возможности добывать себе что-нибудь поесть.

Разжиться едой было заманчивое, но рискованное дело. Когда Душко посылали работать на кухню, он всегда очень старался, чтобы получить добавку. Проще было нарвать фруктов по дороге на работу. Созревшие сливы, груши и яблоки так и манили к себе. Рвать фрукты строго запрещалось, но вместе с ребятами он все-таки несколько раз отважился на это, по-братски разделив затем трофеи с Вукой и Лазо.

Душко очень гордился своими подвигами, и Лазо решил последовать его примеру, хотя Душко и Вука уговаривали друга не рисковать. Лазо не послушал их, слишком уж хотелось есть. После того как несколько раз ему удалось незаметно нарвать слив, он забыл об осторожности. В конце концов его поймал сторож и, крепко держа за ухо, привел к настоятельнице Клементине.

Монахиня объявила общий сбор. Лазо привели под стражей, и настоятельница приказала ему влезть на ящик, чтобы всем было видно его.

— Посмотрите на этого маленького вора, — сказала она. — Наконец-то мы поймали одного из тех, кто рвет недозревшие фрукты. А ведь мы строго-настрого запретили вам делать это. — С этими словами она вывернула карманы у мальчугана и выложила сливы на ящик.

Лазо стоял, низко опустив голову. Ребят он не стыдился, в душе он даже гордился собой, но наказания очень боялся. Каждый раз, когда кто-то из ребят совершал какой-нибудь проступок, наказывали по-разному, но всегда строго.

— Фрукты у него мы нашли, мы видели, как он ворует — тут нечего много говорить, осталось только решить, как его наказать, — сказала настоятельница.

Но тут один из охранников подсказал ей:

— Пусть он лучше скажет, кто еще этим делом занимается! Тогда наказание будет мягче!

А другой подошел к Лазо, схватил мальчика здоровенной ручищей за горло и заорал:

— Говори!..

Лазо молчал. Лицо его сначала посинело, потом начало бледнеть. Усташ чуть ослабил хватку, чтобы Лазо мог вздохнуть, и снова заорал на него:

— Говори, чтоб тебе пусто было, не то задушу!

— Я никого не знаю, — испуганно прошептал Лазо.

Охранник еще сильнее сжал его горло:

— Мы тебя научим говорить, козарский щенок! Знаю я вас, упрямцев! Будешь говорить или нет?!

Он изо всех сил сдавил ему горло, но, не услышав ответа, отпустил и подошел к настоятельнице. Шепнув ей что-то на ухо, он повернулся к детям:

— Ну что ж, попробуем по-другому! Ну-ка, вор, вытяни руки перед собой!

Когда мальчик сделал это, охранник приказал:

— Поверни руки и покажи ладони!

Лазо послушался. Взяв палку, которую ей протянул охранник, настоятельница стала перед мальчиком и ледяным голосом произнесла:

— В средние века ворам обычно отрубали руку, чтобы они больше не могли красть! Я в последний раз спрашиваю тебя, кто еще воровал фрукты? Если не знаешь имени, укажи лично!

— Я не знаю, — со страхом проговорил мальчик.

Лицо женщины словно окаменело, глаза зло загорелись. Она замахнулась палкой и больно ударила мальчика по рукам. Она ударила несколько раз, но мальчик не плакал, а только удивленно смотрел на нее.

— Паршивый воришка! Ты будешь говорить или нет?! Поверни-ка руки! — крикнула она. Когда ладони мальчика посинели, она стала бить по тыльной стороне рук.

Большие печальные глаза Лазо наполнились слезами. Он стоял с бледным, словно высеченным из камня лицом, на котором застыло выражение, какое можно увидеть только у великомучеников на иконах. Слезы покатились по его щекам.

— Ну, хорошо, теперь скажи, почему ты воровал?

— Мне хотелось есть и пить. Нам всем хочется! — ответил Лазо.

— Вы слышите, что он говорит? Это здесь-то тебе не хватает еды и питья? Всем не хватает еды и питья? Ложь! Наглая ложь! Такой наглости мы тебе не простим. Мы тебя высечем и накажем еще строже, если ты не скажешь, кто еще с тобой воровал!..

Мальчик еще больше побледнел. Его детская душа восставала против этого. На Козаре никогда никого не предавали. И он не предаст!

— Я знаю, но никогда не скажу. Даже если вы меня убьете! — выкрикнул он.

— Ах ты, партизанское отродье! — рявкнул охранник и, обернувшись к надзирательнице, сказал: — Знаю я их! Эти будут молчать, хоть ты на куски их режь!.. Зря стараемся. Только время теряем!

Вместе с другими детьми на эту расправу смотрели Душко и Вука. У Душко кровь прилила к голове. Вука крепко сжимала его руку. В таком же состоянии он кинулся на Стипе, когда тот убивал их отца.

Если бы сестра не держала его так крепко, он кинулся бы и на настоятельницу.

— Стой спокойно, если ты натворишь глупостей, нас обоих убьют!

Настоятельница и двое охранников совещались, отойдя в сторону.

Опустив избитые руки, Лазо стоял и ждал, что же будет дальше.

Солнце пекло. Дети щурились от яркого света и тоже ждали, что будет дальше, перебирая в уме самые страшные истории, передававшиеся от одного к другому. Все пытались угадать, какая смерть ждет провинившегося, и содрогались от страха.

Настоятельница приказала принести веревку.

— В наказание мы привяжем тебя к дереву, с которого ты воровал фрукты! Когда одумаешься и все расскажешь, тебя отвяжут! — сказала она.

Двое усташей подвели мальчика к дереву и обмотали веревкой от щиколоток до шеи. Лазо не сопротивлялся, глядя в небо, раскаленное от жгучего солнца. По щекам его градом текли слезы.

Настоятельница величественно выпрямилась, стараясь не встречаться глазами с взглядом мальчика. Теперь ей нужно было довести до конца обряд подчинения, с помощью которого она должна покорить этих детей. Повернувшись к ним, она театральным жестом развела руки:

— Когда-то Адам и Ева вкусили запретный плод, поддавшись змею-искусителю! Бог наказал их, изгнав из рая. До сих пор все мы страдаем за их первородный грех. Пусть наказание очистит от скверны эту молодую душу и вернет ее господу богу! Запомните, дети: так будут наказаны все, кто станет красть фрукты! Да поможет вам бог не делать этого! Аминь! А теперь всем быстро вернуться на свои рабочие места!

Дети, глубоко потрясенные, разбились по группам.

— Смотри, его чуть не убили из-за нескольких слив! — сказал Душко Вуке. — А сами украли на Козаре все, что у нас было! Скотину, еду! А сожгли сколько… Где же справедливость?.. Еще на бога ссылаются…

— Надо терпеть, Душко, ждать, когда нас спасут…

— Кто?

— Партизаны.

Огромный раскаленный шар солнца медленно опускался вниз, светя мальчику прямо в глаза. В солнечном сиянии поля превращались в разноцветное марево, а горы — в далекие зеленые острова. Лазо казалось, что весь мир, дымясь, как бы иссыхает. К жгучей боли от ударов палки, ранившей не столько его руки, сколько душу, добавилась слабость. Веревка врезалась в онемевшие худенькие ноги, руки, бедра.

Голова мальчика бессильно свесилась на грудь. Даже с закрытыми веками глазам было больно от яркого света. По лицу Лазо катились горькие слезы. Ему хотелось поскорее умереть, чтобы не было больше этих мучений…

Горячие солнечные лучи жгли остриженную голову, со всех сторон слеталась мошкара, больно впивавшаяся в каждый кусочек незащищенной кожи.

Он и раньше терпеть не мог противного жужжания этих крошечных насекомых, всегда отгонял их веткой от пасшихся на лугу коров, а теперь мошкара принялась за него самого. Наверное, насекомые мстят ему за то, что он их раньше отгонял… Но ведь он никогда не издевался над ними так, как люди над ним!.. К оводам присоединились комары и мухи, которые лезли в глаза, уши…

Солнце садилось. Лазо ждал, когда тень от веток упадет на него. Вокруг висели сочные плоды, стоило только протянуть руку и… Губы у него пересохли и потрескались, во рту было горько, кожа распухла от укусов. Глаза застилал разноцветный туман, в который он медленно погружался, переставая различать окружающие предметы. Все чаще и чаще он впадал в забытье.

Потом он надолго потерял сознание и пришел в себя, когда стемнело. В траве стрекотали цикады, подавали голоса ночные птицы. Где-то далеко строчили пулеметы. На востоке из-за гор поднималась бледная луна, заливая все вокруг прозрачным светом. И снова мальчуган погрузился в забытье, полное кошмаров.

«Как хочется к своим — к маме, отцу, братьям, сестрам… Я хочу умереть… умереть… уснуть навсегда…»

Он поднял глаза к небу. Среди трепещущей листвы виднелись звезды. С востока наплывали темные облака, временами закрывая луну. Подул сильный ветер, пригибая траву к земле.

Лазо закрыл глаза. Раньше все считали его трусишкой, фантазером, вечно чего-то боящимся и всегда готовым заплакать. И еще — добрым мальчиком.

Теперь Лазо был далеко — по ту сторону страха и желаний. Ему хотелось только спать, заснуть и не просыпаться. Раствориться в ветре, криках птиц, стрекоте цикад, ночной темноте… Потихоньку уйти и не возвращаться…

Порывами налетал ветер, затягивая небо тучами. Загремел гром, серое небо озарилось молниями, и на землю полились сильные прозрачные струи дождя.

Мальчик спал. Даже гром не разбудил его. Он не раскрыл губ, чтобы напиться дождевой воды. Голова его свесилась на грудь, по худенькому телу текли ручейки…

Он был далеко, в горах Козары. Он был вместе со своими родными…

Ветер бился в окна барака, где вповалку спали дети. Когда загремел гром и за грязными стеклами блеснула молния, Душко вскрикнул и проснулся. Он понял, что Лазо умер. Вне себя от страха он закричал:

— Он умер! Лазо умер!

Ему приснился Лазо. Он будто бы пришел к Душко и сказал, что убежал, при этом он широко улыбался, как раньше, когда заходил за другом, чтобы идти в школу или пасти коров. А потом он куда-то исчез, растворился в тусклом свете.

— Он умер! Лазо! Лазо!.. — кричал Душко, вырываясь из рук сестры.

Дети переполошились, закричали. Зажегся свет, и в дверях показалась настоятельница.

— Что здесь произошло? Кто умер? — спросила она, окинув детей ледяным взглядом.

— Лазо! Лазо!.. — кричали дети.

— Тихо! От такого наказания еще никто не умирал! И он не умрет.

Свет погас, и дети, немного успокоившись, снова легли. Они надеялись, что Лазо сейчас приведут к ним. За окном по-прежнему гремел гром, но дождь начал стихать.

Душко попробовал как-то успокоиться. Его мучила совесть. Поймали того, кто был виноват меньше всех. И теперь он за всех расплачивается. Ну почему они не попробовали убежать? Еще тогда, на Козаре… или позже, когда их вели и везли сюда.

Возвращения Лазо они так и не дождались…

Когда мальчика развязали, он был уже мертв. Его отнесли в покойницкую и положили на доски, где уже лежало несколько измученных маленьких тел, по которым бегали крысы с длинными хвостами.

Бедного Лазо похоронили, а через несколько дней ночью случилось то, о чем дети мечтали с первого дня пребывания в лагере.

Под утро, когда петухи уже возвестили приход нового дня, в поместье беспокойно залаяли собаки. Сначала раздались выстрелы, затем длинные пулеметные очереди и взрывы гранат.

Душко мгновенно проснулся и во весь голос закричал:

— Партизаны!

Это заветное слово в один миг разбудило всех детей, заставив их вскочить с постелей. Дети почувствовали, что в эти минуты решается их судьба. Стрельба приближалась, где-то совсем рядом послышались крики.

В комнате поднялся шум и гам. Дети прыгали от радости. Партизаны спасут их и вернут домой! Конец мучениям, унижению и страшным наказаниям… В окнах отражались отблески взрывов, бой шел уже у входа в лагерь.

Вошла перепуганная монахиня и зажгла свет:

— Тихо, тихо, дети. Ложитесь…

В ее голосе уже не было тех повелительных интонаций, с которыми к детям обращались раньше, требуя беспрекословного повиновения. Голос ее дрожал от страха.

— Партизаны! Партизаны! Партизаны! — кричали дети так громко, что заглушили ее слова. Монахиня замерла, остановившись на полуслове, зажала уши руками и выбежала из комнаты.

Снаружи еще некоторое время доносилась стрельба, потом дверь распахнулась. Дети увидели высокого партизана с пулеметом в руках.

— Дети Козары! Мы — партизаны, пришли освободить вас!

Плача от радости, дети бросились к дверям, к незнакомому партизану. Душко тоже хотелось обнять его, как он обнял бы брата Боро, деда или Михайло.

Дети высыпали во двор, где партизаны обнимали их, расспрашивали о своих родных и знакомых. Кое-кто из детей сразу побежал в сад за сливами, за которые несчастный Лазо заплатил жизнью. Для них первым знаком свободы была возможность вволю наесться фруктов, как когда-то у себя дома.

Душко и Вука тоже пригибали ветки к земле, срывая сливы и яблоки. Белые зубы впивались в сочную мякоть, по щекам тек сладкий сок. Дети угощали фруктами своих спасителей, чтобы хоть как-то отблагодарить их…

Вокруг сторожевых будок валялись тела убитых усташей. Уцелевших партизаны взяли под стражу. Вместе с усташами увели и монашенок, наиболее жестоко обращавшихся с детьми. Дети узнали, что поселок и окрестные лагеря атаковала 4-я Кордунская бригада, которая захватила врасплох местный гарнизон и разбила его в коротком бою.

Среди спасенных были дети с Козары, из Лики, Бании, Кордуна. Некоторые партизаны нашли здесь своих детей или детей друзей и знакомых. Другие партизаны напрасно искали своих.

Душко увидел, как привели настоятельницу Клементину, бледную, со связанными руками.

— Где мои дети? — закричал пожилой партизан.

— Где моя Сека?! — подхватил другой.

— Куда вы дели моего сына?!

Эти вопросы звучали со всех сторон, как обвинительный приговор настоятельнице.

Они находились как раз рядом с детским кладбищем, где земля на могилах была еще совсем свежей.

— Те, кого здесь нет, умерли. Бог сжалился над ними и взял их к себе, — как могла изворачивалась настоятельница.

— Это вы их убили! Убили невинных детей! Что они вам сделали? Вы убили наших детей. Теперь вы за все ответите…

— Простите меня!.. — взмолилась Клементина. — Я делала то, что мне приказывали. Все так делали, не только я. Мы служим господу богу, и нам поручили опекать детей, чтобы им было лучше…

— Неправда, неправда! — закричали в один голос дети. — Она нас била и мучила! Запирала в подвал! Привязывала к деревьям…

Тут к настоятельнице подошел тот самый пулеметчик, который первым ворвался к детям. Он громко выкрикнул:

— Мы — народный суд! За то, что ты убивала наших детей, мы приговариваем тебя к расстрелу!..

Дети замерли, услышав это, но быстро пришли в себя.

«В конце концов все получают по заслугам», — подумал Душко, словно умудренный жизнью старик.

— Пойдем отсюда, — сказал он Вуке. — Я не хочу смотреть на это. Я хочу домой.

Детей разбили на группы. Командир сказал, чтобы те, кому больше десяти лет и кто себя хорошо чувствует, построились парами. Всех их ждал долгий путь. Тем же, кто были младше и слабее, он сказал остаться и ждать, когда приедут люди на подводах, чтобы забрать всех их и увезти отсюда.

Идти домой хотели все — даже те, кто был очень ослаблен и болен. Душко, который по возрасту оказался в этой многочисленной группе младших, умолял взять его с собой.

— Ты останешься с маленькими, — сказал ему командир. — Ты слишком слаб, не выдержишь! Подожди, за вами скоро приедут.

С востока доносилась сильная канонада. Противник понял, что происходит в Яске, и пытался перерезать путь отхода партизанам.

Когда суета несколько улеглась, дети помладше вернулись в комнаты и стали ждать, когда же за ними приедут подводы. Никто из них не представлял себе, что с ними будет дальше.

— Как ты думаешь, Вука, за нами и правда приедут?

— Откуда же я знаю?

— А вдруг нас обманули?

— Партизаны никогда не врут!

— Пусть не обманули, но ты только подумай, сколько нас еще осталось! Где им взять столько подвод? И как проехать? Нам надо бежать.

— Куда, Душко?

— На Козару.

— Это слишком далеко, Душко, нас поймают. Я боюсь. Не добраться нам туда одним. И ты не уйдешь далеко. Только посмотри на себя — одна кожа да кости. У тебя не хватит сил…

— Вука, я все равно уйду. Каждый раз, когда мы откладывали, случалась беда. И отец сейчас был бы жив, и мы не торчали бы здесь, если бы отправились на Козару вечером, а не ждали утра. Маму не угнали бы, если бы мы ночью бежали из колонны. Лазо не умер бы, если бы мы раньше убежали…

— Может, ты и прав…

— Конечно прав. Я боюсь усташей и этих монахинь. Если партизаны не вернутся, то усташи нам отомстят.

Набрав в саду слив и яблок, ребятишки все-таки отправились в путь…

Душко и Вука шли, как им казалось, в направлении Козары. Они не представляли, когда отправлялись в путь, сколько рек им придется перейти, со сколькими незнакомыми людьми повстречаться.

Они прошли по высокой луговой траве, пересекли напрямик поле и лес, стараясь избегать людей, зная, что беглецы всегда должны быть осторожны. Но хватит ли у них сил выполнить то, что они задумали? Уставшие, они добрели до лесной опушки и в густом кустарнике устроились на ночлег. Нарвав веток и сделав из них подстилку, уснули как убитые.

Разбудил их дятел, сидевший на ближайшем дереве. Уже стемнело, воздух был напоен чудесным ароматом, в траве звенели цикады, где-то подавала голос косуля, далеко в лесу ухали совы.

— Все в порядке, — сказал Душко. — Раз слышны голоса зверей и птиц, то людей поблизости нет.

Они прислушались к лесным звукам, таким знакомым с детства. Им совсем не было страшно одним в лесу, и они были благодарны ему за предоставленное убежище. Полюбовавшись на мерцающие звезды, дети снова уснули.

Проснувшись на рассвете, снова тронулись в путь. Безопаснее всего они чувствовали себя в лесу и потому шли через поля, лишь когда это было необходимо. Первым шел Душко, за ним — сестра. Дед и отец с малых лет познакомили их со многими тайнами леса, и мальчик был уверен, что первым заметит того, кто попадется на их пути. Душко знал, что им надо брать пример с лесных зверей, единственное спасение которых — в быстрых ногах…

Через несколько часов они вышли на дорогу и остановились, испугавшись шума машин. Спрятались в кустах и стали ждать. Туда, откуда они пришли, проехала колонна усташей и гитлеровцев.

— Вот тебе, Вука, и подвода, которая бы нас оттуда увезла!

Сестра пожала плечами:

— Ты прав, только я не знаю, далеко ли мы так уйдем, ведь мы камнями поранили себе все ноги.

Душко и Вука перешли дорогу и до вечера шли лесом. Хотя летнее солнце и припекало на открытых местах, в лесу было уже прохладно. Свет едва пробивался сквозь густые ветки, под ногами расстилался зеленый мох, испещренный следами диких зверей. Питались брат и сестра ягодами, сладкими корешками — этому Душко тоже научил дед — и пили родниковую воду. Но голод все же давал себя знать.

— Рано или поздно, придется нам воровать или попрошайничать, — сказал Душко.

— Воровать мы не будем, а лучше попросим у людей. Найдутся же такие, которые нас пожалеют, — сказала Вука.

Но голод вскоре все-таки заставил их пойти и на воровство. Подойдя к одинокому хутору, они спрятались и стали ждать, когда хозяева уйдут в поле. К их счастью, за хозяевами ушла и собака.

Душко пошел к дому по высокой густой траве, достававшей ему до груди. Когда он наклонял голову, его совсем не было видно. Так он добрался до хлева, нашел курятник и сунул за пазуху несколько свежих яиц. В хлеву на донышке ведра он нашел вареный картофель, приготовленный для поросят.

Вука еле дождалась брата, умирая от страха. Увидев среди листвы его раскрасневшееся лицо, она поняла, что все сошло удачно, и с облегчением вздохнула. Они выпили сырые яйца, съели по картофелине, напились воды из ручья и отправились дальше.

Так они шли несколько дней. Душко подбирал в хлевах остатки корма, когда хозяев не было дома. Иногда ему приходилось спасаться бегством от собак.

Зарядили дожди. Дети стали мерзнуть. Спать они укладывались под деревьями и, хотя Душко стянул у кого-то простыню, в которую они заворачивались, ложась спать, все равно промокали до нитки. Вука простудилась, и Душко боялся, как бы сестра не умерла. Надо было рискнуть и попросить помощи у людей.

Однажды они увидели большой дом на самом краю села и, дождавшись темноты, подошли и постучались в дверь.

— Что вам нужно в такой поздний час? — спросил хозяин, когда ребята вошли.

— Пустите нас, пожалуйста, переночевать и дайте хоть чего-нибудь поесть, — попросила Вука.

Вся семья сидела за столом: хозяин, хозяйка и их дети — трое уже взрослых и двое ровесников Душко и Вуки.

— Садитесь к столу, — приветливо пригласила хозяйка. — Кое-что осталось от ужина, как раз вам хватит.

Она принесла тарелку мясного супа и по большому куску хлеба. Вся семья смотрела, как ребята жадно набросились на еду, быстро проглотив все до последней крошки. Хозяйка сразу заметила, что девочка простужена, заварила ей чай и дала какие-то таблетки.

— Откуда вы, дети, и куда путь держите? — спросил их хозяин.

Душко и Вука заранее договорились, что отвечать, и девочка поведала бесхитростную историю, вполне правдоподобную, способную вызвать сочувствие сердобольных людей: мать у них умерла, отец работает в Германии, а сами они идут к тете.

Хозяева их больше ни о чем не спрашивали, и дети успокоились, решив, что им поверили. Когда они попросили разрешения переночевать в хлеву, хозяин великодушно воскликнул:

— Вот еще что придумали! Спите в комнате!

Хозяйка дала им воды вымыть ноги и отвела в комнату с двумя кроватями, застеленными чистыми душистыми простынями. Дети улеглись на мягкие постели, полные благодарности добрым людям, которые, может быть, помогут им добраться до родной Козары.

Вука помолилась за этих добрых людей, как ее учила мать. Душко тоже повторял за ней слова молитвы, хотя чрезмерная любезность хозяев не внушала ему особого доверия. Он прошел дедову школу, а дед слишком хорошо знал жизнь, чтобы доверять незнакомым людям.

Занятые молитвой, дети не слышали, как хозяйка босиком подкралась к двери и подслушала их, а потом вернулась к мужу на кухню.

— Ну что? — спросил он. — Видать, это сербы с Козары. Из лагеря небось сбежали…

— Нет, это, похоже, сироты. Молились о родителях и за нас помолились, что мы приютили их.

— Глупая баба! Ничего-то ты так и не узнала, — нахмурился муж.

Он сердито бросил тапочки и босиком направился к двери.

— Ты рехнулась, старая, какие это сироты? — прошипел он вернувшись. — Партизанские ублюдки, вот они кто. Нам с тобой не поздоровится, если эта мразь победит. Все у нас отберут да еще и прикончат за то, что наши сыновья служат у усташей. Надо заявить о них в жандармерию. Пускай их отправят назад, откуда пришли!

— Пожалей их. Пусть переночуют и идут куда хотят! Они же дети. Подумай, муж, о своих…

— Нет! Я не собираюсь из-за них рисковать. Наш сын — усташский офицер, только что вернулся с Козары, а отец будет укрывать беженцев?!

Он дождался, пока дети уснули, и, не обращая внимания на жену, подошел к комнате, дважды повернул ключ в замке и сунул его в карман. Позвав в кухню старшего сына, он велел ему взять велосипед, съездить в жандармерию и рассказать там, что у них дома заперты двое беглецов.

Жена еще раз попробовала отговорить его:

— Не навлекай божью кару на наш дом!

Рассвирепев, он ударил жену, и бедная женщина смирилась.

Сын вернулся поздно ночью и сообщил, что за беглецами придут утром.

Проснувшись среди ночи, Душко услыхал голоса на кухне и шум в сенях и сразу же почуял неладное: почему уставшие за день крестьяне не спят ночью?

Он разбудил сестру, она открыла глаза и взяла его за руку. Он попробовал ее лоб:

— Ты еще плохо себя чувствуешь?

— Очень плохо. Меня знобит. А что?

— Ты не могла бы встать? Нам надо уйти отсюда, когда все стихнет и хозяева лягут спать.

— Ночью? Но мы даже не знаем, где находимся…

— Мне кажется, я знаю. Это плохие люди. Они что-то замышляют. Я чувствую, что они нас выдадут.

— Вряд ли, ведь они нас так хорошо приняли.

— Слишком хорошо. И непонятно почему.

Ребята подождали, пока в доме все стихло, и тогда Душко встал, подкрался к двери и осторожно повернул ручку. Дверь не поддалась.

— Вука, они нас заперли, слышишь?

— Заперли? Зачем?

— Чтобы мы не убежали. Мы у усташей! Так глупо попались в ловушку. Как мыши…

Он еще несколько раз толкнул дверь, но безуспешно. Тогда он подошел к окну, но на нем оказалась железная решетка. Душко метался по комнате, как пойманный зверек. Ничего путного в голову ему не приходило. Сестра плакала. Мысль о том, что их вернут туда, откуда они бежали, приводила его в ярость. Он подошел к двери и стал так сильно барабанить по ней кулаками, что звуки ударов разнеслись по всему дому.

— Откройте! Откройте же!.. — кричал он.

Вся семья сбежалась в сени, хозяин рявкнул:

— Ты что, хочешь дверь сломать, сопляк?!

— Откройте, мы хотим уйти! Зачем вы нас заперли?!

Послышался голос хозяйки:

— Отпусти их! Не слушать же их стука всю ночь! Скажем, что они убежали!

— Ни за что! — отрезал хозяин и пригрозил детям: — Слушайте, вы, сопляки, завтра за вами придут жандармы и отправят вас туда, откуда вы удрали!

— Откройте! Выпустите нас! — твердил свое Душко, продолжая стучать.

Наконец дверь открылась. На пороге стоял хозяин с ремнем в руке. Из сеней в комнату упал луч света, ослепив Душко. Схватив мальчика за волосы, хозяин принялся безжалостно бить его ремнем по спине, по ногам — куда придется. Устав, он отшвырнул мальчика в угол и, задыхаясь, рявкнул:

— Не заткнешься — получишь еще!

Дверь захлопнулась. Тихо плача, Душко забрался в кровать. Все тело болело и жгло, как огнем, первый раз в жизни его высекли.

Вука, как могла, утешала брата. Оба проплакали до самого рассвета. Наступил день. За окном, озаренное лучами летнего солнца, расстилалось широкое поле, по которому они уже не могли бежать дальше…

К вечеру следующего дня на старом автомобиле двое жандармов привезли маленьких беглецов назад, в лагерь, который по-прежнему назывался сборным пунктом для детей-беженцев. Всю дорогу ребята молчали. Душко весь был исполосован ремнем. Израненное тело распухло и болело, но еще больше он страдал, глядя на горевшую в лихорадке сестру.

В лагере их встретили руганью и угрозами. Жандармы передали детей новой настоятельнице, которая смерила их суровым взглядом с головы до ног и спросила:

— Зачем вы сбежали?

— Мы не сбегали, — ответил Душко. — Мы пошли вместе со всеми, но сестра заболела в пути, и нам пришлось отстать и идти своей дорогой.

— Куда?

— Как куда? Мы хотели попасть к себе домой…

— Ты складно врешь. А зачем ты, детка, крутился вокруг хутора? Зачем барабанил в дверь?..

Душко молчал, опустив глаза. Вспомнив наказы матери, он притворился униженным и подавленным.

— Сестра говорила, что надо вернуться в лагерь, а мне больше хотелось домой. Посмотрите, какая она больная, — жалобно проговорил он.

Настоятельница и жандармы о чем-то посовещались, после чего женщина приказала:

— Отведите девочку в лазарет, пусть ею там займутся. А этого мы за бегство накажем, чтобы другим неповадно было.

Незадолго до ужина всех детей построили, а Душко заставили подняться на ящик, чтобы всем его было видно. Так же стоял и бедный Лазо, когда его наказали. На виду у всех детей с Душко сняли рубашку, чтобы все видели следы от побоев.

Дети смотрели на Душко с любопытством и восхищением, как на героя, который стоит у позорного столба, но не сдается.

Детей мучил страх. Вернувшись в лагерь, усташи свирепствовали несколько дней. Больных малышей они выбрасывали в окна, нескольких засекли до смерти; пайки были сильно урезаны. Условия жизни ребят с каждым днем ухудшались…

— Смотрите, дети, — проговорила настоятельница, — перед вами Душко Гаич, который сбежал от нас. Он обкрадывал крестьян и бесстыдно вел себя. Он нарушил наши правила поведения и был за это наказан; посмотрите, как его высекли! В наказание за побег он пять дней просидит один на чердаке на хлебе и воде.

Душко уже слышал об этом чердаке. Туда запирали малышей, которых хотели запугать чертями и привидениями. Самые слабые и впечатлительные дети сходили с ума, побывав там.

После ужина, состоявшего из тоненького ломтика хлеба и чашки соленой воды, двое стражников отвели Душко на чердак конюшни. Зазвенела цепь, скрипнул ключ в замке. Весь чердак был покрыт толстым слоем пыли, паутина висела по углам. Повсюду валялся какой-то хлам. Сквозь маленькие окошечки на чердак проникал слабый свет.

С замиранием сердца Душко принялся ощупывать стены мрачного чердака. Вдруг на перекладине он увидел тела повешенных. «Неужели каждого, кого здесь запирают, потом вешают?» — в испуге подумал мальчик.

Подойти поближе Душко не решился. Ему было очень страшно. Сильно колотилось сердечко, готовое выскочить из груди. Но потом он вспомнил рассказы тех малышей, которые побывали на этом чердаке: им слепили глаза ярким светом, завывали ужасными голосами. «Может, эти висельники — просто чучела?» — подумал он.

Набравшись храбрости, Душко коснулся «повешенного» рукой. Тот оказался легким-легким и закачался взад-вперед. Это было чучело вроде тех, что мастерили они с дедом, — в какую-нибудь старую, изношенную одежду напихивали сухих кукурузных листьев.

Сначала он хотел снять чучела с веревки, но потом решил не делать этого. Пусть все останется как было. Пусть все они думают, что он страшно испугался. Осмотрев весь чердак, он нашел ящик с костями домашних животных, а затем еще один, в котором лежали маски чертей со страшными глазами и козлиными рогами.

Больше тут ничего не было. Мальчик вернулся на облюбованное им место успокоенный. На чердаке было душно, пот катился с него градом, дышалось с трудом. Подложив под голову какие-то тряпки, он попытался заснуть. От побоев болело тело, но усталость взяла свое, и Душко скоро уснул.

Проснулся он оттого, что кто-то до него дотронулся. «Наверное, крысы», — подумал он. И действительно, вокруг бегали эти мерзкие твари, таращились на него из темноты маленькими глазками, вытягивая остренькие морды.

Больше в эту ночь он не сомкнул глаз, отгоняя крыс. Днем они попрятались по углам, оставив его в покое.

В полдень стражник принес котелок с водой и крохотный кусочек хлеба.

— Ну как ты тут, маленький беглец? Тебе еще повезло, что тебя не повесили или не забили до смерти, пока везли сюда.

Душко смотрел на него с удивлением и недоверием, не понимая, чего усташ хочет от него. А тот, пока мальчик жадно ел хлеб, запивая его водой, не сводил с него глаз.

— Я ничем не могу тебе помочь, да и не смею. Партизаны меня чуть было не убили, а когда вернулись наши, тоже едва не отправили на тот свет, думали, что я предатель, — сказал он, забирая посуду.

Ночью Душко продолжал бороться с крысами. Ему страшно хотелось спать. Веки отяжелели, словно налились свинцом. До рассвета мальчик убил несколько крыс и после этого так крепко заснул, что стражнику, который принес ему утром еду, пришлось как следует потрясти его, чтобы разбудить.

— Знаешь, я их тоже ненавижу. Слов не хватает, как они мне отвратительны!

Душко не понял, кого усташ так ненавидит: то ли крыс, то ли того, кому служит, то ли тех и других сразу.

Рядом со скудным завтраком стражник положил мальчику кусок хлеба с салом и три яблока:

— Ешь, парнишка, набирайся сил. Мы тут побились об заклад, что за пять дней ты или с ума сойдешь, или помрешь. Такого наказания еще никто не выдерживал… Ты даже не представляешь, как я их ненавижу. Только ты выживи! Видишь, все это я ворую для тебя с кухни. Если меня поймают, то обязательно посадят в тюрьму. Только я им не дамся!..

Наконец срок заточения истек, и Душко выпустили с чердака.

— Ну, ты герой! — похвалил его добрый стражник, прощаясь с мальчуганом. — Попади к тебе в руки враг — ему не поздоровится. Вот только подрасти тебе надо…

Не по годам мудрый, Душко понял, что человек может оказаться в таком положении, когда привлекать к себе внимание очень опасно. Особенно, если рядом кто-то сильнее тебя, от кого зависит твоя участь.

С чердака он вернулся подавленным, ходил пошатываясь и делал вид, что совсем ослаб и жить ему осталось недолго. Как ребята ни приставали к нему, они так и не узнали ничего, кроме того, что ему там было худо и страшно.

За день до освобождения брата Вука, поправившись, вернулась из лазарета. Только ей он все рассказал без утайки. Пока их не было, в лагере распространилась дизентерия. Многие дети умерли еще до того, как их осмотрел врач. Всех, кто утром не поднялся по сигналу, завернули в простыни и унесли в покойницкую.

С каждым днем жизнь в лагере становилась все невыносимее. Пока их нормально кормили, надеясь вырастить из них новых янычар, было еще более или менее терпимо. Теперь же они больше не были нужны усташам, которые поняли, что их опыт сделать из детей хорватских янычар не удался. Самым страшным для детей было решение наполовину сократить пайки, из которых и без того за счет маленьких страдальцев питались снабженцы, кладовщики, кухонный персонал, стражники, которые все безнаказанно тащили себе и спокойно смотрели, как дети бродят точно привидения по лагерю, словно тени с большими, печальными, голодными глазами…

— Если и дальше так будет, мы скоро все умрем, — сказала брату Вука.

Лето кончалось, близилась осень, но, к счастью, дни стояли теплые, иначе дети совсем бы замерзли в своей ветхой, изношенной одежде.

На лицах детей лежал отпечаток голода. Еда стала главной заботой каждого, кто хотел выжить. Утром им выдавали по тарелке жидкой похлебки и ломтик хлеба — такой тоненький, будто прозрачный. Обед был ничуть не лучше — суп с крошечными кусочками капусты, морковки и картошки и немного фасоли; мяса и масла не было и в помине.

Душко, который привык дома много есть, очень страдал от голода и болей в животе. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним возникали деревья сада, покрытые сочными вкусными плодами. По ночам ему снилась домашняя пища — лепешки, испеченные добрыми мамиными руками, вареная курица, парное молоко.

Над лагерем витала тень смерти. Дети страдали от кишечных заболеваний, едва переставляли слабые ноги, но вынуждены были рыться в помойках.

Вука ночи напролет плакала от жалости к малышам, которые совсем ослабели. У нее сжималось сердце, когда она видела, как по утрам приезжает большая подвода, груженная досками для гробов. Лошадьми правил старик в черном, больше похожий на смерть, чем на бывшего батрака из усадьбы. С каждым днем все меньше детей поднималось с постели. Возница в черном собирал мертвых и осторожно укладывал их рядком на подводу, прямо на доски для гробов.

Душко и Вука заботились, как могли, о маленькой Мии. Она была дочерью тети Стои, сестры их матери. Ее отца и брата усташи убили по дороге в лагерь и бросили в реку, сестра Мии умерла через несколько дней после того, как их привезли сюда. Мия осталась в живых благодаря Вуке, утешавшей ее и ободрявшей.

Мии было семь лет, у нее были каштановые волосы, миндалевидные глаза и нежная кожа. Крохотная и впечатлительная, девочка была запугана до смерти и по ночам часто просыпалась с криком. Она быстро привязалась к Душко и Вуке, но других детей не знала и боялась всех, не решаясь назвать им свое имя.

Вскоре Мия заболела. Лазарет был переполнен, и девочку некуда было положить, хотя у нее была высокая температура. Мия бредила. Вука склонилась над ней, чувствуя себя бессильной чем-либо помочь. Когда утром прикатила очередная подвода за мертвыми, девочке стало жутко. Услышав в дверях голос дежурной монахини, кричавшей «Встать!», Вука поставила полуживую Мию на ноги и вытащила из барака.

Вечером Мии опять стало плохо. Около полуночи она попросила пить. Вука принесла стакан воды и смочила ей пересохшие губы.

— Вука, я умру, — сказала девочка спокойно, без страха и с такой уверенностью, что Вука залилась слезами. — Так хочется увидеть маму…

— Ты ее обязательно увидишь, Мия… — сказала Вука.

Обеими ручками Мия стиснула ее руки. Маленькая и трогательная, как птенчик, она словно становилась все меньше, как угасающая свечка. Вот она закрыла глаза… Губы ее вздрогнули, и руки бессильно упали. Вука положила голову Мии себе на колени и так и держала ее до последней минуты, когда замерли слабые удары сердца и похолодели руки. Казалось, девочка просто уснула… За окном занялся новый день, и вдалеке послышался стул колес подводы. Монахиня прокричала привычное «Встать!».

Одни за другим дети вскочили на ноги, только Мия осталась лежать. Ее бледное личико было похоже на сорванный цветок.

В дверях показался возница в черном, и Вука заплакала.

Говорят, всему на свете бывает конец. Пришел конец и смертям в детском лагере. Вскоре во всех лагерях «Независимого государства Хорватия» оказалось столько детей, что власти уже не знали, что с ними делать. Их начали отпускать и отдавать на воспитание. Мир, в котором еще шла война, содрогнулся, узнав о том, что делают с детьми варвары-усташи в центре Европы.

В лагерь, где были Вука и Душко, пришла бумага о том, что родители и близкие, находящиеся на территории, непосредственно не охваченной военными действиями, могут забрать своих детей домой.

Душко и Вука смотрели, как приходили чьи-нибудь родственники. Чуть живые, но счастливые детишки уходили со своими родными. А у Душко и Вуки не было возможности покинуть этот лагерь. Дед Джуро не решился бы отправиться за ними, не было у них и родственников, которые могли бы это сделать. Отчаяние и безысходность все больше овладевали детьми.

Силы совсем оставили их. Душко еле переставлял ноги и часто, прислонившись к чему-нибудь, молча смотрел вдаль, туда, где, как ему казалось, находилась Козара. Сестра чувствовала, как вместе с силами и здоровьем брата покидает воля к жизни, как его охватывает отчаяние. В таком состоянии человек часто сам желает себе смерти.

Однажды вечером, когда солнце уже село, они увидели во дворе тетю Стою. Обливаясь слезами, женщина возвращалась с детского кладбища, где были похоронены обе ее дочери.

Брат с сестрой бросились навстречу тете Стое, и скоро уже плакали все трое. Душко и Вука рассказали ей про Мию и попросили взять их с собой.

Перед тем как Стоя отправилась с Козары, к ней пришел дед Джуро. «Если вызволишь своих, прихвати заодно и моих», — попросил он и дал ей на дорогу немного денег…

На следующий день Стоя получила в лагерной управе разрешение забрать Душко и Вуку. Так как обе ее дочери умерли, ей разрешили взять детей сестры. Она подписала обещание, что будет их содержать и воспитывать, но не на Козаре.

Когда они отошли от лагеря, тетя их переодела. В лагерной одежде страшно было появляться в тех краях, где на каждом шагу встречались усташи. Силы Душко были на исходе. Стриженая голова, хрупкие плечики, голодные глаза, выпирающие кости, обтянутые потемневшей от солнца кожей, — вот что осталось от прежнего Душко. Его сестра выглядела ничуть не лучше. Их глаза были полны страха, и дети казались жалкими и несчастными.

Стое и детям удалось сесть на поезд. Сначала в купе никого не было, кроме них, потом его заполнили солдаты, возвращавшиеся из отпуска. Они раскрыли свои мешки и принялись за еду. Запахло свежеиспеченным хлебом, салом и яблоками. Душко и Вука глотали слюнки, не в силах оторвать голодных глаз от такого богатства.

Молодой домобран, деревенский парень с приветливым лицом, обратился к Стое:

— Мамаша, ваши дети небось голодные?

— Как видишь, сынок…

— Может, возьмете что-нибудь? — спросил он, сочувственно глядя на них.

— Если вы так добры, я взяла бы что-нибудь для этих бедняжек. Сами видите, еле живые они от голода. Бог вознаградит вас за это, добрый человек.

Солдат раскрыл мешок:

— Я вам все отдам, что мне дома дали. Переложите себе в сумку, пригодится в пути.

Благодарная Стоя предложила солдату денег, но тот наотрез отказался:

— Ничего мне не надо. Кто знает, что будет с моими детьми, пока не кончится эта бойня! Мне всех детей жалко, как и своих…

Стоя поблагодарила солдата и отрезала Душко и Вуке по кусочку хлеба и сала. Солдаты сочувственно смотрели, как едят голодные дети. Не успели ребята доесть, как дверь купе распахнул пьяный усташ.

Он плюхнулся на свободное место напротив женщины с детьми и сначала посмотрел красными опухшими глазами на Стою, а потом на детей. Подняв голову, он окинул всех домобранов презрительным взглядом:

— Ну, как дела, домоседы?!

Не получив ответа, он перевел взгляд на Душко. У мальчика все внутри закипело. Он забыл материнский наказ и, почувствовав в себе бунтарскую кровь деда, не отвел глаз, а спокойно выдержал взгляд усташа.

Стоя заметила, как ощетинился усташ. Колючий взгляд мальчика разозлил его. Чуть слышно она велела Душко опустить глаза, но было уже поздно. Пьяный усташ грубо спросил:

— Слушай, женщина, куда ты везешь этих козарских сербов, партизанских деток? Небось они из лагеря, а?!

Стоя не растерялась и отрицательно покачала головой, надеясь, что домобраны, которые были к ним так добры, поддержат ее.

Но усташ заорал и на солдат:

— Чего вы на меня так уставились, идиоты?! — Он обнажил грудь и продолжил: — Видите след партизанской пули? Если вам этого мало, посмотрите еще здесь, — задрал он рукав рубашки. — И здесь! — Все увидели недавно затянувшийся след от пули на руке. — Смотрите, смотрите на эти раны, тыловые крысы! Все это — дело рук партизан. Вы, домобраны, в это время небось бежали сдаваться! А мы за вас кровь проливаем!

— Это ваше дело! — возразил молодой домобран.

— Не только мое, но и ваше тоже!

Все замолчали. Усташ снова уставился на мальчика, потом вдруг схватил его и поднял вверх.

— Сейчас я этого сербского ублюдка вышвырну в окно!

Душко беспомощно повис в воздухе. Усташ держал его так крепко, что мальчуган не мог даже пошевелиться. Он только слышал стук колес и видел, как за окном вьется паровозный дымок, мелькают деревья и дома. Ему казалось, что он замер на месте, а все вокруг него несется с бешеной скоростью. Мальчик даже не пытался вырваться.

Тетя Стоя быстро загородила усташу проход к окну. Вука пронзительно закричала, и все повернулись к ним. Молодой домобран, который отдал ребятам свою провизию, преградил дорогу усташу.

— Отпустите ребенка! — решительно потребовал он.

Поднялись еще несколько домобранов, они вырвали мальчика из рук усташа и вернули женщине. Тетя Стоя крепко прижала Душко к себе, чтобы никто не смог отнять у нее мальчика.

Вагон был заполнен солдатами-домобранами, и только недалеко от двери сидели двое усташей, но они не захотели вмешиваться. Раздосадованный тем, что ему не удалось выполнить задуманное, усташ сыпал бранью:

— Гляди-ка! Они не дают уничтожить сербскую шваль! Сколько я таких уже отправил на тот свет: и по приказу, и по своей воле… Вы за это еще поплатитесь, трусы! Я донесу на вас командованию. Вы еще меня узнаете…

Раскачиваясь, он направился в другой конец вагона, к усташам, однако уговорить их помочь ему не удалось. К счастью, на первой большой станции все трое вышли, а в вагон набилось множество крестьян, возвращавшихся из города с базара.

Случай в поезде научил Стою осторожности. Они сошли с поезда на какой-то станции за несколько остановок до города. Стоя опасалась, что усташский патруль на мосту перед городом задержит их и детей отправят обратно, в лагерь.

На станции было очень много солдат, но на женщину с детьми никто не обратил внимания. Стоя с ребятами быстро пошла прочь от станции. Миновав деревню, они свернули в сторону реки. Шли сначала полем, потом редколесьем и остановились лишь тогда, когда оказались совершенно одни на возвышенности между железной дорогой и рекой. Отсюда начинался лес. Небо прояснилось, показалось солнце, и все вокруг вспыхнуло многоцветьем осенних красок. Перед ними в сиреневой дали возвышалась Козара. Живописные пожелтевшие горные склоны, покрытые темными пятнами леса, спускались в долину.

Все трое упали на землю, мгновенно позабыв обо всех переживаниях и бедах, о той неизвестности, которая ждала их впереди. Они плакали от радости. Родная земля раскрывала им, как мать, свои объятия. Но впереди еще был нелегкий путь, где на каждом шагу их поджидали опасности.

Они шли ночью, а днем спали в стогах свежего сена. Душко долго не мог оправиться от страха.

— Тетя Стоя, почему нас преследуют на каждом шагу?! Почему мы не можем идти домой по дороге?

— Потому что мы сербы.

— Неужели только поэтому? Разве мы чем-нибудь отличаемся от других?

— Ничем не отличаемся, Душко, и говорим на том же языке. Только мы за партизан.

Больше Душко уже ни о чем не спрашивал.

Выло еще темно, когда их разбудила косуля, подавшая голос недалеко от места их ночевки. Они быстро поели — у них еще оставались продукты, которые в поезде им дал домобран, — и отправились дальше. При свете первых солнечных лучей перед ними блеснули зеленые воды широкой реки, через которую надо было переправиться на лодке.

Над берегом реки кружили стаи воронов. У излучины реки птицы терзали чьи-то трупы. Большую стаю они спугнули и в заводи, куда пришли в поисках лодки. Черные крылья птиц со свистом рассекали воздух, когда вороны с карканьем кружились у них над головой. Вука испуганно прижалась к тете, Душко тоже стало не по себе при виде птиц, которые их совсем не боялись. Раздвинув кусты, Стоя и дети увидели на речном песке изъеденный до костей труп. В воде плавал еще один, уже вздувшийся, с веревкой вокруг шеи. Руки его были протянуты к берегу, словно он искал защиты. Течение принесло его неведомо откуда. У третьего в спине зияла огромная рана.

Женщина упала на колени.

— Это наши. Помолимся за них! — сказала она.

С тяжелым сердцем опустились на колени и дети. Им казалось, что их самих несут куда-то воды зеленой реки. Холод от мокрого песка поднимался по их ослабевшим ногам до самого сердца и леденил голову.

Они пробормотали несколько молитв за этих несчастных.

— Боже, смилуйся над нашими душами, — закончила Стоя.

Они постарались побыстрее уйти с этого жуткого места. Душко больше не хотелось ни искупаться в реке, ни напиться воды. Он хотел только одного — поскорее оказаться высоко в горах.

В следующей маленькой заводи они, к своему счастью, увидели привязанную к дереву рыбацкую лодку с веслами. Поискав хозяина, чтобы попросить его перевезти их, и так никого и не найдя, тетя подошла к лодке и сказала:

— Придется самим переправляться через реку!

Жители гор, они не умели плавать и потому боязливо ступили в лодку. Сначала им пришлось ковшом вычерпывать воду. Потом они отвязали лодку, и тетя оттолкнулась веслом. Она гребла, а дети по очереди вычерпывали поступавшую в лодку воду. Берег отдалялся, течение становилось все быстрее и сносило их вниз, но тетя продолжала грести изо всех сил.

Когда они добрались до середины реки, на берегу появился какой-то человек, который громко кричал:

— Вернитесь, вы украли мою лодку!.. Вернитесь!..

Не обращая на него внимания, Стоя налегала на весла.

Человек продолжал кричать, пока не увидел, как лодка ткнулась в противоположный берег и беглецы привязали ее. Только тогда он наконец успокоился.

Местность по эту сторону реки оказалась уже знакомой. Стоя знала эти пологие холмы, поднимавшиеся к Козаре. Перед войной жители Козары приходили сюда продавать излишки продуктов, а в городе покупали для себя все необходимое. В здешних селах у Стои были даже знакомые. Но и здесь женщине и детям все время приходилось быть настороже, чтобы случайно не угодить в руки усташей, часто наведывавшихся в эти края.

Чем ближе становился родной дом, тем легче было идти, тем больше их охватывало нетерпение и волнение. Стоя не разрешала детям идти быстро: слишком уж они были истощены. Шли потихоньку, останавливались у добрых людей, чтобы подкрепиться, поговорить или переночевать.

Через три дня под вечер они пришли в село, где жила Стоя. Об их появлении людей оповестил веселый лай собак.

Дне старшие дочери Стои обрадовались возвращению матери, но, не увидев возле нее своих младших сестренок, сразу же поняли, какое горе их постигло. Пришлось утешаться тем, что в живых остались Душко и Вука, их двоюродные брат и сестра.

В селе сразу стало известно, что Стоя вернулась с двумя детьми. К ее дому потянулись люди. Пришли соседки и двоюродная сестра отца.

— Боже милостивый, да неужели это они?! Что же с вами такое там делали? Вас ведь не узнать! Неужто это Душко?! Худющий, как смерть! До тебя и дотронуться-то страшно!..

Вопросам не было конца. Женщины спрашивали про своих детей и мужей, потерявшихся во время наступления. Каждый еще на что-то надеялся…

Стоя накормила детей и уложила спать. Зная, как они измучены и напуганы, она понимала, что было бы лучше всего, если бы они забыли обо всем пережитом, пока не оправятся окончательно.

В горнице, где Стоя постелила детям, Душко увидел себя в большом зеркале. Неужели это он? Перед ним стоял незнакомый мальчик, с большой стриженой головой, синяками под воспаленными глазами, с торчащими ушами, с костлявыми руками и тоненькими ногами.

Вука выглядела ничуть не лучше. Худенькая, наголо остриженная, она больше походила на мальчика.

— И что только дедушка скажет, когда нас увидит? — вздохнул Душко.

— Он нам всяким обрадуется!

С мыслью о доме и о деде Джуро измученные, но счастливые дети крепко заснули.