Волчата

ОДИНОЧЕСТВО

Так на четвертом году войны Душко остался один-одинешенек. Что предстояло ему пережить? Душко хорошо запомнил слова деда Джуро и лесника Михайло, что в одиночестве может жить только тот, кто найдет в себе силы, чтобы превозмочь страх, кто очень любит жизнь и достаточно силен, чтобы выдержать столь тяжелое испытание. Душко поклялся памятью деда, отца, братьев и сестры, что не посрамит фамилию Гаичей.

Расставание с Босой юноша переживал тяжелее, чем думал. Он надеялся, что однажды вернется с охоты, а Боса уже ждет его.

Дед как-то говорил ему, что живущие в одиночестве порой становятся чудаками, отвыкают от людей. Чтобы такого не случилось, Душко старался разговаривать сам с собой вслух. Иногда декламировал стихи, которые слышал от Босы.

Осень была в полном разгаре. Лес стоял тихий и пустой, навевая грусть. Вся земля была устлана ковром опавших листьев. Душко любил слушать, как шуршит сухая листва, и иногда ложился на этот желто-багряный ковер, чтобы почувствовать, какой он мягкий и теплый.

Звери начали уходить на зимовье. Теперь можно было найти в лесу след косули или кабана. Белели камни пустых развалин сожженных сел, омытые частыми осенними дождями.

После ухода партизанских бригад горы словно вымерли.

Несколько раз Душко навещал мельника, который предлагал ему перезимовать у него на мельнице, а заодно и помочь ему по хозяйству. Душко благодарил Муйо, но отказывался, говоря, что останется на Совиной горе, как приказал ему лесник Михайло.

Старый Бегич от души жалел Душко.

— Бедняга, как же ты один будешь зимой-то? А вдруг волки нападут? — сокрушенно качал он головой.

— Как-нибудь справлюсь, не впервой, — уверенно отвечал парень. — Я и сам как волчонок стал…

Однажды Душко, придя на мельницу, застал Бегича склонившимся над кораном. После нападения на мельницу старик стал очень пугливым. Страх навсегда поселился в его душе. Иногда ему казалось, что торговец Стипе Баканяц вовсе не убит и что однажды ночью он снова придет и будет пытать его, как старика Джуро.

— Дядя Муйо, ты зря волнуешься, — успокаивал его Душко. — Я же тебе говорил, что Стипе Баканяца больше нет. Будь уверен, этого проклятого майора тоже не будет. Никто из этой банды больше сюда не вернется.

До того как выпал глубокий снег, Душко отправился в лес, чтобы разыскать Михайло. Партизаны, которых он встретил, сказали, что лесник нездоров и сейчас находится в своей хижине. Душко поспешил туда.

Он застал старого Михайло лежащим на лавке. Рядом сидел его верный пес Серый. Душко рассказал леснику, что в районе все спокойно, и передал ему от Муйо немного муки.

— Хорошо, если спокойно, — сказал Михайло. — И за муку спасибо. Войне вот-вот конец, а я совсем развалился: спину ломит сильно да и ревматизм разыгрался.

Душко пригласил лесника к себе, сказал, что всегда рад видеть его на Совиной горе. Старик поблагодарил парня и пообещал, что обязательно придет, как только позволит здоровье.

Не раз лесник говорил Душко, что он должен оставаться на Совиной горе, поскольку неизвестно, что может случиться до того, как партизаны освободят город. Не разрешал он ему идти в бригаду, где находились его друзья Митко и Остоя. Михайло знал, что в душе парень сердится на него, поскольку горит желанием уйти в партизаны, чтобы отомстить за погибших родных. Лесник просто боялся, что Душко может погибнуть, а ведь он обещал своему другу Джуро, что будет следить за его внуком и никому не даст парня в обиду.

Несколько дней Душко пробыл у лесника, хозяйничал по дому. Втирал ему в спину какую-то мазь, выходил с собакой в лес на разведку, по вечерам разжигал печку и слушал рассказы Михайло о жизни.

Старик стал быстро поправляться. Когда Душко, прибрав в хижине, стал как-то чистить винтовку лесника, он вдруг сказал:

— Никогда не забуду, как ты подстрелил этого мерзавца Куделу.

Лесник задумчиво проговорил:

— Интересно знать, где эта гадина сейчас находится. Слышал я как-то, что он чуть ли не умом тронулся…

— А что ты будешь делать, когда война кончится? — поинтересовался Душко у лесника.

Михайло посмотрел на паренька удивленно: он и сам еще толком не думал об этом, все недосуг было.

— На Козаре останусь, — ответил он после раздумья.

— А как же ты, больной, будешь жить зимой? Давай перебирайся ко мне, на Совиную гору. Вместе новый дом поставим, хозяйствовать будем, — предложил Душко.

— Я вот что думаю, — не ответив на его предложение, сказал Михайло, — тебе Душко, учиться бы надо.

Этих слов от лесника Душко не ожидал. Он и не думал об учебе. Что же, выходит, и ему теперь отправляться вслед за Босой?

— Дед, я Козару очень люблю, как и ты. С ней я не расстанусь, — твердо сказал он. — Один буду жить.

— Мал ты еще. Тебе сначала мир нужно посмотреть, все испытать, попробовать… А захочешь спокойствия — вернешься.

— Дед меня учил, чтобы я с тебя пример брал.

— Твой дед, Душко, был храбрый человек и мой самый близкий друг. Ты настоящий Гаич, весь в него. Я верю, ты сможешь эту зиму один прожить на Совиной горе, мне нечего бояться. Но человек должен жить среди людей, иначе он пропадет.

— Дедушка, а ты веришь, что моя мама все-таки вернется? — вдруг спросил Душко.

— Верю. И ты верь. И она живет этой же надеждой…

— Снилось мне однажды, как она мертвая по реке плыла…

— Сны, сынок, обманчивы. Иногда и не отличишь, где правда, а где ложь.

От старого Михайло юноша ушел с новой надеждой в душе.

Низко над горами повисло свинцово-серое небо, походившее на тяжелый купол. Со стороны реки поднимался густой туман, который окутывал горы. Душко казалось, что он отрезан от всего мира. Тишина вокруг стояла такая, что Душко слышал, как в висках у него стучит кровь. Вокруг не было никого — ни птиц, ни животных. Здесь, среди этой пустоты и безмолвия, он вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным. На следующий день северный ветер разогнал туман и тучи, небо очистилось, горы засверкали сахарной белизной снега.

Однажды Душко разбросал вокруг землянки остатки пищи: сгнившие яблоки, куски мяса. С гор прилетела стая голодных галок и ворон, и он обрадовался их появлению. Постепенно птицы привыкли к нему и перестали бояться, как прежде.

Однажды на птичий гомон сбежались и голодные лисы. Затем появились и волки.

Душко поначалу спокойно отнесся к волкам, их угрожающему вою, доносящемуся издалека. Но потом, когда вой приблизился и серые тени замелькали среди развалин, в душе парня появилось чувство ненависти к этим животным. Он вспомнил, как они набросились на несчастного Ненада…

В один из дней волки появились в развалинах. Снова послышался их вой. Душко прицелился и выстрелил в здоровенного самца, по-видимому вожака стаи. Волк упал в снег, забился в конвульсиях, а потом затих. После этого случая Душко почувствовал себя увереннее.

Назавтра с гор опять прилетела огромная птичья стая. Жадными клювами и острыми когтями птицы разодрали остатки волчьей туши. Душко наблюдал за ними из укрытия. Птицы сражались за добычу, с криком отгоняли друг друга.

На следующую ночь волки появились снова. Они выли совсем близко от землянки Душко. Ему удалось подстрелить еще одного волка… Звери вернулись, когда тучи на небе закрыли луну. Они будто понимали, что человек в темноте ничего не сможет им сделать.

Душко вспомнил, как всегда поступал лесник Михайло. Среди камней он укрепил заостренный кол с привязанным на нем куском мяса. Проволокой он соединил кол с взрывателями трех гранат, и получилось нечто наподобие самодельной мины.

Ночью Душко услышал далекий вой. Волки появились снова, он слышал их рычанье. Потом грохнул взрыв, и все стихло.

Наутро Душко обнаружил в воронке несколько волчьих туш. По снегу в направлении леса тянулись кровавые следы.

Теперь волки обходили развалины села стороной. Иногда среди ночи парень, правда, еще слышал их далекий вой, но потом он прекратился. Вероятно, звери нашли, чем поживиться, в другом месте.

Зима с ее ледяными ветрами и частыми снегопадами продолжалась. Толстый снежный покров запер Душко в землянке. Он топил печь, читал, мечтал. А потом случилось то, чего Душко боялся больше всего: он простудился.

У него поднялась высокая температура, он тяжело дышал. Душко так ослаб, что с трудом мог добраться до печи, чтобы растопить ее и согреть себе немного воды. И не было никого, кто сумел бы ему помочь. Ни на его голос, ни на выстрел все равно никто бы не ответил…

Душко знал, что должен во что бы то ни стало побороть болезнь. Поэтому он заставлял себя вставать, чтобы хоть чего-нибудь поесть. Пластом он лежал только два дня, когда ему было совсем худо. Стоило парню закрыть глаза, как ему виделся брат Илия, который сидел на берегу ручья, омывал свои раны и улыбался, словно ничего не произошло. Видел он и отца, зарубленного усташами, и Вуку, погибшую от немецкой пули, и маму, и деда, Боро, одноклассников, погибших на Козаре. Иногда ему снилось, что его настигают усташи в черных мундирах и с собаками. И тут он просыпался…

Снилась ему и Боса, красивая, улыбающаяся. Она звала его с собой…

Вскоре погода улучшилась, Душко стал быстро поправляться. Сияло солнце, и на склонах гор появились черные проталины. В воздухе запахло весной. Все длиннее становились дни. К Душко снова вернулся аппетит. За время болезни он сильно отощал. Продуктов у него почти не осталось. Надо было спускаться вниз, к мельнице, где можно было подстрелить косулю…

Муйо очень обрадовался его приходу:

— Вот хорошо! А я-то думал, что ты погиб! Много людей этой зимой поумирало в деревнях. Ты что, болен? Бледный какой, ну просто как моя мука!

— Да, дядя Муйо, болел я. Смерть совсем рядом ходила, но меня не дождалась…

Дочь мельника сварила из кукурузной муки клецки да принесла парню кружку теплого молока…

«Как же хорошо жить среди добрых людей!» — думал он, возвращаясь к себе от мельника и неся в мешке муку и сыр.

В апреле партизаны, перерезав единственную дорогу, что вела в город, окружили его.

Сидя в подвале, Кудела и Сима со страхом прислушивались к гулу орудий. От родителей Симы им стало известно, что советские войска уже у стен Берлина, что западные союзники русских тоже вошли на территорию Германии.

В подвале Куделу снова стали мучить страшные видения. Он часто кричал во сне, на губах его выступала пена, руками он молотил воздух вокруг себя. Пока поблизости не было партизан, это еще можно было терпеть. Но, когда партизаны приблизились к городу, родители Симы не на шутку перепугались. Они боялись, как бы крики не услышал кто на улице и не поинтересовался, что происходит в их доме. Родители упрекали сына, боясь, что он их погубит.

— А что я могу сделать? — говорил им Сима, пожимая плечами. — Я задушил бы его, и делу конец. Как-нибудь выкрутились бы…

— Нет, сынок, не делай этого. У тебя и так руки запачканы кровью. Пусть уж другие этим займутся.

Потом канонада смолкла. Партизаны вошли в город. «Независимое государство Хорватия» перестало существовать, а его вожди разбежались кто куда. Усташи вместе с гитлеровцами двинулись к западной границе, чтобы перейти к англичанам и таким образом спастись и от партизан, и от русских.

Утром партизанский взвод окружил дом родителей Симы. Партизан, вошедший в дом, строго спросил:

— Кого прячете? Нам стало известно, что у вас кто-то скрывается…

Отец побледнел как полотно и посмотрел на мать. Сестру затрясло как в лихорадке. Когда партизан предупредил их о возможных последствиях, они сознались, что прячут сына и усташского офицера Куделу, дезертировавших из армии несколько месяцев назад.

— Идите и скажите им, пусть сдаются добровольно! — приказал партизан. — Это облегчит их участь. Мы не расправляемся с людьми так жестоко, как это делали усташи.

Отец спустился в подвал.

— Дом наш окружен. Сдайтесь сами партизанам, если не хотите зла нашей семье. Мы и так достаточно натерпелись из-за вас, — сказал он Куделе.

— Злая судьба преследует меня, — вымолвил майор, бессильно опустив руки.

Сима не потерял присутствия духа. Он посоветовал майору либо сопротивляться до конца, либо покончить жизнь самоубийством.

Отец попытался образумить сына:

— Разве ты не видишь, что все кончено?! Может, бог даст, из их тюрьмы еще и сбежать удастся….

И вот сначала Сима, а за ним Кудела вышли из подвала с поднятыми руками. Партизаны связали их. Быстро обыскали дом, нашли оружие, патроны, гранаты.

Арестованных доставили в город и поместили в том же подвале, где раньше усташи держали взаперти жителей Козары и откуда потом уводили их к реке и расстреливали.

На первом же допросе офицер предупредил арестованных:

— Не пытайтесь отпираться. Вы — майор Кудела, прозванный на Козаре Черным сотником. А это ваш подручный Сима. Нам все о вас известно.

Кудела помолчал, а затем спросил офицера:

— Что вы сделаете с нами?

— Мы с вами ничего не сделаем. Сначала вы расскажете нам о своих преступлениях, а затем вас, палачей, будет судить народ Козары.

— Боже мой! — простонал Кудела. — Вы не имеете права! С пленными надо поступать по закону. Мы же сдались добровольно…

— Майор, а по какому праву ваши усташи судили мирных жителей? Ведь это вы убивали и жгли на Козаре, отправляли в лагеря тысячи ни в чем не повинных крестьян. Сколько детей вы поубивали…

— То была война. Мы лишь выполняли приказ командования… Теперь, Сима, нам конец, — сказал Кудела, когда их отвели обратно в камеру. — Мы в руках у козарских крестьян, и другой дороги, кроме той, что ведет в ад, для нас нет.

Через несколько дней обоих арестованных усташей посадили в машину и отправили на Козару. Под вечер их привезли в какое-то село и заперли в церкви. Куделе эта церковь была хорошо известна. Когда тяжелые двери захлопнулись, Кудела подумал: «Человек предполагает, а бог располагает. Все мы сейчас перед божьим судом предстанем. Вот она, моя смерть, и пришла!..»

Лучи заходящего солнца, проникавшие в церковь, освещали стены, которые были изуродованы пулями и испачканы кровью.

Кудела знал эту церковь… В ней он вместе с попом Богомилом насильно перекрещивал православных в католиков. Неожиданно Куделе показалось, что лики святых на иконах ожили и теперь взирают на него со всех сторон.

…В алтаре горела свеча. В нос ударил запах ладана, смешанный с запахом пота. Священник осенял крестом стоявших на коленях крестьян. Потом раздалась команда, и началась кровавая бойня…

— Ты помнишь, Сима? — спросил Кудела своего сообщника, блуждая взглядом по стенам.

— Еще бы! — откликнулся тот из темноты.

Кудела вспомнил, что сначала он закалывал людей штыком. Хватал свою жертву за волосы, протыкал штыком грудь или шею, а затем отбрасывал бездыханное тело в сторону. От воспоминаний о том, как кричали умирающие, как кровь растекалась по каменному полу церкви, майора начала бить лихорадка…

Пленных в церкви оказалось довольно много. Рядом с Куделой сидел хорошо одетый горожанин, который то стонал, то выкрикивал:

— Будьте вы все прокляты! Будь проклят тот час, когда я связался с вами! Теперь вот из-за вас приходится умирать!..

Кудела презрительно посмотрел на него:

— Пошел к черту, трус! Если бы победили мы, то ты небось расхваливал бы нас до небес. — Он зло сплюнул. — Это вы, буржуи, нас породили. А сейчас удрать хотите, чистенькими остаться! Не выйдет!..

Горожанин высокомерно посмотрел на него:

— Вы заслуживаете смерти, вы все, кто убивал и грабил на Козаре. А я найму адвоката и выберусь отсюда. А вас бы я всех одним махом прикончил. С тех пор как зародилось ваше дурацкое движение, от вас одни убытки и никакого толку…

Кудела отвернулся, не стал спорить. К чему? Стоило ли теперь искать виновных? Грехов и без того у всех хватало.

Два дня арестованных продержали в церкви. Сима все еще надеялся, что произойдет чудо и он спасется. Кудела же, напротив, готовился принять смерть. Она виделась ему в образе высокой женщины в белом, которая протягивала к нему руки. Кудела смотрел на распятие Христа. Он никогда не верил в бога, но сейчас подумал: «А может быть, если бы верил, не оказался теперь среди этого сброда?»

Наутро у одного из арестованных не выдержали нервы. Он взобрался на хоры и закричал что-то диким голосом, а затем бросился вниз…

От друзей Душко узнал, что в одно из сел привели пленных усташей из числа тех, кто особенно зверствовал на Козаре. Он отправился туда. Пришел в село и Михайло, чтобы посмотреть на Куделу и его сообщников, которых должен был судить народный суд.

Оставшиеся в живых люди после стольких лет изгнания вернулись в свои родные места. Много жителей Козары погибло. Те, кто остались в живых, хорошо запомнили палачей, принесших столько страданий Козаре.

Вокруг церкви, в которой содержались арестованные, стоял невообразимый шум. Люди кричали, плакали. Это были крестьяне — мужчины, женщины, старики и дети, — вооруженные кто вилами, кто топором.

Михайло, Душко, Остоя и Митко смешались с толпой. Начался суд… Виновные были приговорены к смертной казни. Люди с громкими криками одобрения и возгласами «Смерть!» подтвердили решение суда.

Вокруг церкви, с трудом сдерживая натиск толпы, стояли солдаты. Душко охватило беспокойство. На какой-то миг воцарилась напряженная тишина. Все застыло, как перед бурей.

Солдаты распахнули двери и на церковный двор стали выводить усташей. Те щурились от яркого солнца, прикрывали руками глаза.

Крестьяне оттеснили солдат и с криками окружили усташей. Каждый, вглядываясь в арестованных, искал глазами своего мучителя. Разве можно было забыть того, кто на твоих глазах убивал мать, отца, сестру, брата?!

— Вот ты где, убийца! Это ты убил моего отца!..

— Отомщу за мать и четырех сыновей!..

— Покажите мне того, кто убил моего брата!

Куделе хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. То, что происходило вокруг, он уже не раз видел в своих ночных кошмарах.

Куделу знали все. Среди ревущей толпы он заметил старика с винтовкой и мальчика с пистолетом за поясом. В старике Кудела узнал партизанского разведчика Михайло Чирича, которого безуспешно пытался схватить все эти годы. Теперь-то ему стало совершенно ясно, что только старик мог тогда стрелять в него.

По приказу Михайло часовой подвел Куделу к нему.

— Ну что, майор, помнишь ты меня? — спросил старик.

— Знаю, ты Михайло Чирич, ты стрелял в меня. Почему же ты не стреляешь в меня теперь? Этим ты облегчил бы мою участь.

— Нет уж, Кудела, сейчас я тебя трогать не стану: пусть тебя другие расстреляют.

Когда арестованных повели к обрывистому берегу реки, Кудела вспомнил, как они гнали людей в лес, как убивали их, как сбрасывали трупы в ямы. Вспомнил, как сам он на Козаре убивал спрятавшихся в подвалах ребят, бросая туда гранаты.

На краю обрыва группа арестованных остановилась. Было душно, небо покрылось облаками. Листья деревьев трепетали на ветру, над головами обреченных кружилось воронье, словно почуявшее поживу.

Молодой офицер, сопровождавший колонну, повернулся к толпе крестьян и что-то решительно крикнул.

Из толпы вышла женщина средних лет, держа в руках топор. Однажды к ней в дом нагрянули усташи. Женщина в это время в большом котле варила сливовый джем. Усташский унтер-офицер, что сейчас стоял среди арестованных, выхватил у нее из рук грудного младенца и бросил в кипящий котел, а ее повалил на землю и семь раз ударил штыком. Только чудом она выжила.

Теперь женщина узнала этого палача. Усташ тоже узнал ее и с ужасом смотрел на топор в ее руках. Солдаты вывели его из толпы и подогнали к краю обрыва. Женщина подняла топор и занесла его над головой усташа, но силы оставили ее… Она закрыла лицо руками и разрыдалась:

— Кто вернет мне моего малютку? Кто вернет мужа, отца, мать?! Одна-одинешенька осталась я на этом свете…

Ее плач подействовал как сигнал. Замелькали топоры и мотыги…

— Я не виноват! — закричал горожанин, который спорил в церкви с Куделой. — У меня есть свидетели… Люди, опомнитесь! Я никогда не служил в армии!..

Усташи в страхе перед возмездием сбились в кучу. Крестьяне убивали их топорами и одного за другим сбрасывали с обрыва.

— Эй, Михайло! Ты так и будешь стоять и смотреть?! — крикнул леснику какой-то крестьянин. — Или тебе они ничего плохого не сделали?

Лицо старика потемнело. Слова крестьянина глубоко задели Михайло.

— Я связанных не бью. С меня и других достаточно, — сухо ответил он.

Стоявший рядом с крестьянином офицер положил ему на плечо руку и сказал:

— Ты лучше о себе побеспокойся. А Михайло оставь в покое…

К краю обрыва подвели палачей из концлагеря. Некоторые из них были молодые, с холеными лицами. Один разорвал свою рубашку на груди, заорал:

— Сюда воткните нож, сюда! — и показал на сердце. — Жаль, что мало вас я поубивал!..

Из толпы вышел старик, лицо которого избороздили глубокие морщины. Вся семья старика погибла: пятерых детей замучили усташи, три сына пали в бою, жена сгорела заживо в доме.

— На, получай за все, проклятое семя! Теперь ты уже никого не убьешь! — И старик, замахнувшись, со всей силой ударил усташа топором по голове.

Тут женщины разглядели среди оставшихся усташей Симу, испуганно жавшегося к майору Куделе. Они узнали Симу — это он вместе с другими усташами окружил их село и начал охоту на детей, расстреливая их на месте… Симу схватили и потащили к краю обрыва…

Кудела пытался спрятаться в середину редеющей толпы усташей, смотрел в землю, боясь поднять глаза на разъяренных крестьян. Мухи и оводы назойливо кружились над арестованными. Черной тучей с карканьем летали над ними вороны… Невольно Кудела вспомнил о своем сыне, о сокровищах, спрятанных в родном доме. Кому теперь все это нужно? Кому?..

Кто-то из толпы заметил и его:

— Смотрите-ка, а ведь это Черный сотник!

— Смерть палачу!..

Конвоиры подвели Куделу к обрыву. Он не упирался, не кричал.

Две женщины, мужей которых он приказал повесить, проткнули его вилами. Убитый горем старик, у которого Кудела вырезал всю семью, ударил его топором. Черный сотник свалился с обрыва на мертвые тела усташей, но он еще был жив…

Страшная боль пронизывала все его тело. Пересохшие губы жадно просили воды. Он медленно приподнялся и пополз к реке, до которой оставалось всего несколько метров. Когда он напился, сделалось немного легче, но сил уже не осталось.

Кудела бросил взгляд на противоположный берег реки, поросший кустарником. Далее высилась гора, которая, казалось, все росла и росла, поднимаясь к небу. Вот она нависла над ним и начала падать…

Душко и Михайло молча наблюдали за Куделой с обрыва. Старик подождал, пока усташ напьется, затем не спеша снял с плеча свою снайперскую винтовку, прицелился. В оптический прицел он увидел в несколько раз увеличенное лицо человека, который все эти годы сеял в горах смерть, вселял в людей страх и ужас… Грянул выстрел…

Повесив винтовку на плечо, Михайло сказал стоявшему рядом Душко:

— Мы свое дело сделали. Расквитались за все сполна, а теперь нам надо уходить отсюда. Жизнь идет своим чередом.