Волчий остров

Последний житель деревни

Кирилл и Савелий дружили с детских лет: в одном дворе жили, в школе десять лет за одной партой сидели и даже поступили в один вуз. Правда, Кирилл на втором курсе на другой факультет перевелся.

Впрочем, большого значения то, какой именно факультет за плечами, не имело, потому что ни тот ни другой по специальности не работали: Кирилл начал с ларька на рынке, а теперь владел тремя магазинами по продаже товаров для дома, Савелий занимал хорошую должность в городской администрации.

С годами дружба только крепла: выручали друг друга, помогали, чем могли, постоянно общались, а еще была традиция – ездить несколько раз в году на рыбалку с ночевкой на два-три дня. Да не куда-нибудь, куда попало. Было у друзей свое особое место на берегу Вороньего озера. Там и рыба водилась, и природа была такой красоты, что дух захватывало. Озеро чистейшее, лес нехоженый, на берегу трава мягче самого дорогого ковра.

Наверное, люди истоптали бы это место, загадили, только далековато оно было от человеческого жилья. Несколько часов нужно ехать от Быстрорецка, где жили друзья; постепенно поселки заканчивались, асфальтированная дорога сменялась проселком, затем – непроходимой для большинства автомобилей колеей. Друзей это не смущало: ездили они на мощном внедорожнике Савелия.

Близ Вороньего озера была лишь одна деревня, называлась предсказуемо: Вороновкой, и та хирела и умирала, как и многие российские деревни.

– Прямо сердце рвется, – говаривал поэтически настроенный Савелий. – Какие места, живи да радуйся, ан нет.

– Жили бы – места быстро перестали бы радовать, – философски замечал Кирилл.

Деревня притаилась среди густого леса, дорога стрелой пронзала ее, уводя к озеру. Когда-то это было большое поселение, но те времена давно прошли. Лет двадцать назад, когда Савелий и Кирилл открыли для себя Воронье озеро и стали туда ездить, деревня еще трепыхалась, держалась на плаву, хотя и с трудом.

Но с каждым годом, проезжая здесь, друзья замечали все больше заколоченных домов, зарастающих бурьяном дворов. Молодежь переселялась в города, в Вороновке доживали свой век старики и те, кому совсем некуда было ехать, кто не мог себе позволить искать счастье в дальних краях.

Деревня усыхала и съеживалась, врастала в землю, уходила в нее, дома чернели и умирали. Савелий и Кирилл вспоминали о деревне, только проезжая мимо нее, а после возвращались в город, окунались в привычный водоворот дел, и деревня умирала снова – теперь уже в их памяти.

Правда, однажды ночью Кириллу приснился кошмар, о котором он никогда никому не рассказывал. Ему снилось, что он очутился в Вороновке ночью, совсем один, без Савелия. Не было тут больше ни одного живого человека, но в то же время деревня была обитаема. Из каждого окна следили за ним жадные, голодные глаза, и Кирилл знал: если он остановится и посмотрит, встретится взглядом с этими существами, то никогда не выберется из проклятого места. Проснулся с криком, в холодном поту, и жена (тогда еще они не развелись) сказала, что он своими воплями напугал ее до смерти.

Пять лет назад друзья обнаружили в Вороновке всего шесть обитаемых домов, а в прошлом году в деревне остался один жилец – Петрович. Имени его Савелий и Кирилл не знали, он представлялся всем по отчеству, говорил: привык, что так его всегда величают.

Был Петрович лесником. Лес всю жизнь был его стихией, его истинным домом. В том, что именно он был последним жителем деревни, с уходом которого поселением окончательно завладеет лес, был грустный символизм.

Так сложилось, что Кирилл и Савелий приятельствовали со стариком. Лет десять назад познакомились случайно: обычно проезжали деревню без остановки, а тут колесо прокололи неподалеку от его дома. Вышли менять, Петрович тоже вышел, разговорились…

С той поры друзья всегда останавливались, заходили в гости, привозили продукты, подарки. Петрович говорил, что ему и другим жителям нужно, а не достать. В огороде ведь всего не вырастишь, машина с товарами из ближайшего поселка приезжала редко. Потому консервированные персики (очень их Петрович уважал), некоторые медикаменты, свечи, сборники кроссвордов, шампуни и мыло, чай в пакетиках и прочие мелочи были весьма кстати.

Друзья оставляли подарки и ехали на озеро, а к вечеру Петрович, сухой и крепкий, как старое дерево, приходил к ним на берег посидеть у костра, поговорить. Сидел пару часов, рассказывал свои бесконечные байки, а после уходил домой. Через лес идти не боялся, знал каждую кочку, каждый куст.

Байки, к слову, интересные, жутковатые и, по утверждению Петровича, правдивые. Например, говорил лесник, по лесам бродят души тех, кто когда-то нашел здесь свою смерть. Не могут упокоиться, нету у них могилы, креста, не отпели их, не нашли потому что, говорил Петрович. Вот они и гневаются, и ищут, кого бы за собой утащить на тот свет.

– Слыхали небось: идешь по лесу, а за спиной то ветка хрустнет, то шорох какой, то будто шаги чудятся? Они это, покойники! Оглянешься – все, считай, пропал. Заберет тебя мертвец!

– Так делать-то что? – спрашивал Кирилл. Он, в отличие от более прагматичного Савелия, немного, но верил старику.

– А ничего не делать! Не оглядываться, в глаза мертвяку не смотреть! Молитву читай, если знаешь, да беги шибче! А не знаешь молитву, так матерись! Отпугивает нечисть крепкое словцо.

И про леших рассказывал Петрович. Мол, если увидеть в лесу толстое, раскидистое дерево, особенно если с дуплом, то подходить к нему близко нельзя: хозяин леса такие любит. Глянет он на человека – тот и забудет, кто он, откуда, никогда из леса не выберется, заморочит его леший.

– Разве леший – это не старичок с бородой? – посмеивался Савелий.

– Леший разные обличья принимает, – наставительно замечал Петрович. – Хоть покойным родственником или другом твоим, хоть чудищем лесным прикинется.

Друзья слушали, и истории эти успокаивали, заставляли забыть о насущных проблемах, опостылевших заботах и делах. Во многом именно за посиделки у костра любили друзья поездки на рыбалку, и неотъемлемой частью этого постепенно стал старый лесник.

Нынешний год выдался особенно суетным, суматошным, непростым.

Кирилл после семи лет брака, который с самого начала был ошибкой, разводился с женой. Процесс был долгим, вытрепал все нервы. Детей у супругов не было, делили только имущество, и, хотя имелся брачный контракт, споры были яростные, до последней капли крови, как говорил сам Кирилл, зарекшийся когда-либо вступать в новый брак. У Савелия дочь сдавала экзамены, поступала в вуз, на работе кое-какие сложности возникли, решаемые, к счастью.

Словом, на рыбалку не выбирались месяцев девять – неслыханный перерыв. Собрались в конце августа, на исходе лета: дни пока стояли теплые, но ночами было уже прохладно.

Мимо деревни проезжали ближе к вечеру: не рассчитали время в пути.

– Скоро темнеть начнет, надо успеть палатку поставить, – озабоченно проговорил Савелий.

В свете гаснущего дня Вороновка выглядела жутковато. Лес все сильнее напирал на деревню: точно великан, ломающий кости, рушил стены, сносил крыши и заборы. Листва разрасталась, человеческие постройки не выдерживали напора, и Кириллу думалось, до чего Петровичу, должно быть, тоскливо одному. Вспомнилось, как он в прошлый раз, когда они приезжали, сказал:

– Помирать мне скоро. – Друзья попытались успокоить его, перевести все в шутку, дескать, молодой ты еще, мальчишка совсем, но Петрович был непреклонен: – Чую, ходит за мной костлявая. Ищет. Как помру, похороните меня по-человечески. Мы же, кто в деревне остались, одинокие, нету у нас родни. Хоронили друг друга по очереди, как могли, батюшку из поселка соседнего приглашали. Теперь один я остался. Думаю, меня-то кто проводит? Нет ведь уже никого, и машина продуктовая перестала приезжать. Забыли обо мне, верно. Думают, не осталось в Вороновке живых. Только вы и помните, что я есть на белом свете. Обещайте не бросить гнить.

Тяжело было это слышать. Скомкали неприятный разговор, пообещали, чтобы как-то свернуть с темы. Забылась та беседа давно, а теперь вспомнилась.

Вот и дом старика. Окошки полыхали в лучах закатного солнца. Возле крыльца – дедовы резиновые галоши. Плетеная корзина на скамейке стоит, возле нее – топорик небольшой.

Кирилл остановил машину, посигналил. Они всегда так делали, и если старик не в лесу был, а дома, то выходил. Если не было его, они оставляли на столике возле крыльца подарки, а он, вернувшись и понимая, что они приехали, шел к ним на озеро, знал, где искать.

На этот раз никто не вышел.

– Бродит где-то, старый, – улыбнулся Савелий. – Ловит последние летние денечки.

Они выгрузили привезенные для Петровича гостинцы. Кирилл постучал в дверь на всякий случай (вдруг дед заснул), но ответа не получил.

– Ладно, поехали, придет к нам, как поймет, что мы тут, – сказал Савелий, садясь за руль, и вскоре друзья уже катили к озеру.

Все вроде, как обычно, но на душе у Кирилла было неспокойно.

– Может, надо было зайти в дом, – сказал он. – Проверить.

– Знаешь же, не любит он этого, сам говорил. Не волнуйся, явится к костерку. А если вдруг нет, сами заглянем к нему перед отъездом.

– Помнишь, он в прошлый раз про похороны говорил? – спросил Кирилл. – Я вспомнил, из головы не идет. Дом какой-то… Тихий, что ли. Нежилые дома, где люди больше не живут, по-другому выглядят. И дом Петровича…

– Ты прямо раскис, Кирюха, – перебил Савелий. – Что тебе в голову лезет? Дом как дом. И Петрович скоро явится, вот увидишь.

Но старый лесник не пришел.

Друзья разложили костер, поставили палатку, даже удочки закинули – вечерний клев. Было десять вечера, совсем стемнело, стало ясно, что Петровича ждать не стоит. Друзья ужинали, пили пиво, говорили, но чувствовалось некое напряжение, беспокойство и пустота. Не хватало чего-то.

Вернее, кого-то.

– Не пришел Петрович, – сказал Кирилл. Оба думали об этом, но до той минуты не касались темы.

– Пес его знает, может, обиделся на что? Или захворал?

– Я чувствовал, проверить надо было, – досадливо произнес Кирилл.

– Чувствовал… Чувствительный ты наш, – беззлобно отозвался Савелий. По голосу можно было безошибочно понять, что и он встревожен, озадачен.

– Давай спать, – предложил Кирилл, – а утром слетаем туда и обратно, посмотрим, как он там. Палатку, вещи оставим – никто не возьмет.

Ночь была – хоть картину пиши. Лунища – огромная, яркая, самую чуточку до полного шара не дотянувшая – смотрит с ясного неба. Звезды бисером рассыпаны, в городе никогда столько не увидишь. Лес притих, ветра совсем не было, и озерная поверхность гладкая, ровная, будто стеклянная.

Савелий сидел у костра, а Кирилл отошел от палатки нужду справить. Сделал свои дела, пошел обратно, но выйти из леса на поляну не успел. Услышал, что справа от него ветка хрустнула, будто на нее кто-то наступил.

В глубокой тишине треск прозвучал громко и четко. На ум пришли слова Петровича о неупокоенных бродячих мертвецах, на которых не следует смотреть, но подумалось об этом поздно: Кирилл от неожиданности уже успел обернуться.

Обернулся – и увидел его.

Петрович стоял в паре метров, возле большого толстого дерева. Кирилл хорошо его видел, луна, небесный фонарь, позволяла рассмотреть. Никаких сомнений: Петрович, точно. Брюки в сапоги заправлены, куртка-дождевик – он всегда в таком наряде в лес ходит. Борода лопатой, а волосы растрепанные, будто он сквозь ветки продирался. Руки пустые, палки и корзины нет, странно.

– Петрович! – обрадовался Кирилл, но радость была внешняя, показная, ненатуральная. Что-то в облике старика настораживало, тревожило, мешало пойти навстречу. – Ты чего там стоишь, в лесу? Иди к озеру, к костру, на поляну!

– Тяжко мне, – проскрипел Петрович, голос был хриплый, натужный.

– Мы тебе привезли кое-чего, на крыльце оставили, ты видел?

Петрович покачнулся, словно хотел шагнуть и не мог.

– Кирюха, ты чего там? Сам с собой разговариваешь? – крикнул Савелий.

– Петрович пришел! – отозвался Кирилл.

Это прозвучало испуганно, как крик о помощи. Савелий встал и пошел к другу.

– Тяжко, ой, тяжко, – снова проскрипел Петрович и, словно через силу, все-таки сделал шаг вперед.

Кирилл сам не мог объяснить себе, что именно настолько его пугало, но он инстинктивно отшатнулся, попятился. Хотелось бежать к костру, к теплому свету и огню; а когда подошедший сзади Савелий вздумал приблизиться к старику, он схватил друга за руку: нет.

– Ты чего там затаился, Петрович? Иди сюда, – сказал Савелий, тоже почувствовав неладное.

– Лучше вы ко мне, – был ответ. – Идите, идите сюда. Ждал я вас, ждал…

Глухой, неестественный, деревянный голос не был похож на мягкий говорок Петровича. Складывалось ощущение, что говорить человеку трудно, горло сдавило.

Друзья, не поворачиваясь спиной к ночному гостю, не сговариваясь, отошли к костру. Теперь они стояли в круге света, а Петрович, хотя и подошел ближе, но так и остался на границе света и тьмы, не решаясь приблизиться.

– Идите ко мне, – повторил он. – Обещали прийти!

Кирилл нагнулся, схватил фонарь, лежащий на раскладном столике, и направил луч на Петровича. Тот немедленно вскинул руки, заслоняя лицо, заворчал, как дворовый пес, точно свет причинял ему боль, отступил за ближайшее дерево.

Но, прежде чем он скрылся, друзья успели заметить бледное лицо – лицо Петровича. И все же это был не он, не тот человек, которого они знали, к которому успели по-своему привязаться. Ночной гость теперь стоял за деревом, одна рука царапала ствол, и в этом движении, в слишком длинных ногтях было что-то звериное, нечеловеческое.

– Погаси! Убери! – раздалось из мрака, и Кирилл покрылся холодным потом при мысли о том, что с ним было бы, подойди он к старику в темноте.

Он опустил фонарь. Тот, кто прежде был Петровичем, показался из-за дерева.

– Погасите костер! Жарко мне. Погасите, и я подойду. Или вы ко мне идите, не обижу, – скрипел он. – А ведь обещали, обещали!

– Что за черт, – прошептал Савелий.

Кириллу нечего было ответить, да и не требовалось отвечать.

Веришь ты в мистику, темные силы, потусторонний мир или нет, но лишь безумец сейчас рискнул бы подойти к тому существу, что пряталось в темноте, не решаясь выйти к огню и свету. Можно сколько угодно считать себя скептиком и материалистом, но когда ты на краю земли, в лесу, близ заброшенной деревни, в сотне километров от ближайшего поселка, а из чащи на тебя смотрит невесть откуда взявшееся чудовище, инстинкт будет вопить: «Стой где стоишь, будь на свету, дождись утра, бодрствуй, не смей спать!»

Так друзья и поступили.

Хорошо, что дров запасли достаточно, не нужно было идти за ними в лес. Просидели всю ночь возле костра, подкидывая ветки, не давая огню погаснуть. Спать не хотелось, какой уж сон. Жуткое существо, прикидывавшееся Петровичем, до рассвета бродило у края леса, не выходя на поляну, время от времени призывая Кирилла и Савелия, уговаривая погасить пламя.

С первыми лучами солнца порождение тьмы сгинуло без следа. Друзья, дождавшись, когда окончательно рассветет, собрали палатку, погрузились в машину и поехали прочь, точно зная, что это была последняя их ночевка у озера.

Показалась Вороновка.

– Помнишь, он все про обещание говорил? – задумчиво спросил Кирилл.

– И что?

– Мы вправду обещали не бросить, похоронить. Но не было нас давно, и он мог…

Кирилл умолк. При свете дня все казалось несусветной дикостью. Может, Петрович спятил в одиночестве, а они испугались больного человека! Не может же покойник по лесу разгуливать?! А ночью казалось: может, еще как.

– Надо заехать, – решительно проговорил Кирилл, – зайти к нему, посмотреть, что там. Вчера еще следовало бы.

Савелий не спорил, заглушил мотор перед домом старика.

Привезенные из города гостинцы так и лежали на столе пестрой кучкой. Друзья толкнули дверь, и она поддалась. В сенях был странный запах, сладковатый, но сухой, так пахнут давно увядшие цветы.

Петрович лежал на полу посреди комнаты, которую именовал «залой». Смерть застала его, когда он, должно быть, собирался отправиться в лес. И сапоги на нем были, и куртка-дождевик, которую Кирилл и Савелий ночью видели. Умер, по всей видимости, очень давно; перед потрясенными друзьями было высохшее тело: скелет, скалящийся череп с остатками волос.

– Он хотел, чтобы не оставляли его гнить брошенным, забытым, – сдавленно проговорил Кирилл.

– Мы не знали, не могли знать, что Петрович…

Друзья посмотрели друг на друга.

– Нужно похоронить его, – сказал Савелий.

– По всем правилам, – подхватил Кирилл, – отпеть и все такое, чтобы… – Он тяжело сглотнул и договорил: – Чтобы он не бродил по лесу. Чтобы лежал мирно, и душа упокоилась.

… Кому другому, может, и не удалось бы. Сложно вызвать священника, привезти гроб, крест и все необходимое в деревню, которой уже и на карте нет. Но деньги решают и не такие проблемы.

Кирилл и Савелий устроили Петровичу хорошие похороны, упокоился он на местном кладбище, возле жены, которая умерла давным-давно, и дочери, скончашейся в младенчестве. Других деток, как Петрович говорил, бог не дал. Нашли в ящике документы его, чтобы на кресте написать имя, фамилию, даты (вторую приблизительно, конечно, только год). И отпевание было, чтобы душе легче в иные пределы уйти, и даже поминки. Дом Петровича заколотили, на дверь замок повесили: нет, мол, хозяев. Ушли.

Так последний житель окончательно покинул Вороновку, и деревня умерла теперь уж совсем, полностью.

Кирилл с Савелием думали как-нибудь приехать в эти края. Ненадолго, просто озером полюбоваться, могилу старика Петровича навестить, но так и не собрались никогда…