Волчий остров

Квартирантка

Полину Андреевну, или попросту бабу Полю, в нашем дворе считали чудаковатой. Нет, не сумасшедшей, но со странностями.

Прежде она работала школьной учительницей, характера была крутого, потому, возможно, и мужем не обзавелась. Детей тоже не было, из родственников – племянник, сын покойной сестры, которого отрадой сердца при всем желании не назовешь.

Борька был гуляка, не дурак выпить, по экспедициям мотался; дружки, вечеринки, девицы сомнительной внешности. Тетка его отчитывала, поучала, осуждала, а он то смеялся над ее воспитательными потугами, то огрызался. Образ жизни племянника противоречил жизненным ценностям и установкам заслуженного работника образования, каковым являлась Полина Андреевна. Она видела в Борьке не родного человека, а педагогическую ошибку, потому тетка и племянник еле выносили друг друга, практически не общались.

Словом, баба Поля жила одиноко, замкнуто. Вышла на пенсию, но вместе с другими старушками на лавочке не сидела, ни с кем дружбы не водила. Кивнет – и мимо пройдет. Соседки ее за глаза «цацей» звали: вся, мол, из себя, ни словечка, ни улыбки, ставит себя выше остальных.

Детишкам соседским баба Поля постоянно делала замечания, их родителей тоже находила, в чем упрекнуть. В общем, всеобщей любимицей Полина Андреевна никогда не была.

Годы шли, спина «цацы» постепенно сгибалась, стекла очков становились все толще, волосы редели и седели. Никто одиноко живущей старухе особо не сочувствовал, да она и не желала ничьего сострадания или жалости, люди никогда не были ей особенно важны и интересны.

А не так давно жизнь бывшей учительницы круто изменилась. Как считали все соседи, в частности моя бабушка, сам бог ей послал помощницу. Все же одинокому человеку в старости нелегко: и болячки мучают, и в магазин или аптеку ходить тяжело, и в доме прибрать порой не по силам.

Лариса была ангелом во плоти. И красавица, и умница, и сердце доброе. Стар и млад, все в нашем дворе ее обожали: для каждого доброе слово найдет, малыша по головке погладит, пожилому человеку поможет сумку до квартиры донести. Насколько угрюма, нелюдима была Полина Андреевна, настолько же сердечной, приветливой и улыбчивой оказалась ее квартирантка.

Про статус девушки баба Поля скупо обмолвилась моей бабушке: квартира двухкомнатная, пенсия небольшая, решила сдать комнату, нашла жиличку. «Да уж, – самозабвенно судачили соседки, – Полина, поди, всю душу из бедной девушки вытрясла, пытаясь выведать, какие у той недостатки, слабости и пороки». Но, видно, Лариса оказалась безупречна, если такое придирчивое чудовище сумела убедить поселиться под одной крышей.

Итак, с момента появления Ларисы прошло месяцев шесть или около того. В тот день, о котором пойдет речь, произошла странная история, не дающая мне покоя. Я расскажу ее вам, а вы решайте, правдива ли она.

Стоял октябрь. Я возвращалась из школы. Училась в выпускном классе, голова была занята подготовкой к экзаменам и (в ничуть не меньшей степени) Маратом из параллельного класса, который то ли влюблен в меня, как я в него, то ли нет. Вопрос этот занимал мои мысли, хотя, узнай родители и бабушка, раскричались бы: об учебе думать надо, а не о «Маратах» разных.

Ключи от квартиры я с собой не брала – незачем, бабушка же всегда дома. Но в тот день дома ее не оказалось: уехала к сестре, той что-то срочно понадобилось.

– Я скоро буду, – волновалась бабушка по телефону, – минут через сорок! Подожди меня, по двору погуляй, даже польза будет, а то вечно дома сидишь. Если озябнешь, в магазин зайди погрейся. Или на почту.

– Ладно, бабуль, разберусь, – прервала я ее излияния, думая, что впредь надо брать ключи.

Можно было к лучшей подруге пойти, но она болеет – грипп. Так и вышло, что я присела на лавочку возле нашего подъезда. А через некоторое время на ту же скамейку опустилась Полина Андреевна.

Я поздоровалась и напряглась: говорю же, приятной собеседницей бабу Полю никто бы не назвал. Начнет мораль читать, ворчать. Но сразу встать и уйти тоже ведь нехорошо, невежливо.

Полина Андреевна покосилась на меня с непривычной робостью во взгляде и спросила:

– Ты же Марии Федоровны внучка?

Я подтвердила.

– Можно посидеть с тобой? Домой не хочу. – Лицо ее сморщилось. – Да и не дом это. Тюрьма. Я как перед казнью.

Слова были настолько необычными, что я вытаращила глаза, не зная, как реагировать. Но быстро сообразила, что Полине Андреевне нужно было лишь одно: чтобы ее выслушали.

Слова полились сплошным потоком:

– Мысль о квартирантке пришла мне в голову после того, как однажды плохо стало в ванной. Сердце схватило. То ли вода слишком горячая была, то ли понервничала, когда в пенсионный днем ходила. Кое-как до кровати добралась, а сама думаю: «Случись что (инсульт, инфаркт), скорую некому вызвать. Помру – и буду лежать гнить». Так страшно стало! И с той поры будто заноза в мозг попала. Целыми днями напролет хожу и думаю: не пустить ли квартирантку? Девочку-студентку. Непьющую и некурящую, порядочную, старательную, спокойную, лучше из деревенских. Приезжают же учиться, а в общежитии жить не все могут. Шумно, народ кругом. И картины у меня в голове одна другой краше! Мы с этой самой девочкой сидим, чай пьем, она мне по дому помогает, в магазин ходит. – Баба Поля замялась. – Будет, думаю, как дочь, которой у меня нет. И к пенсии прибавка: лекарств много приходится покупать, а они дорогие, все дорожает. Хотела я уже объявление дать, а тут вдруг… Шла из магазина, дождь начался, а у меня зонтика нет. Поторопилась, чтобы не промокнуть, оступилась, ногу подвернула. И тут она. Лариса. Никто не спешил помочь, а она под руку меня взяла, зонт над головой раскрыла; бережно, шажочек за шажочком до дома довела. Разговорились, конечно. Она не студентка, работает медсестрой, а в остальном – совершенно такая, какую я себе нарисовала: трудолюбивая, работящая, без вредных привычек. И жилье как раз подыскивает. Что тут скажешь?

– Вы ее пустили к себе жить.

– Ага. Как в сказке про избушку лубяную и глупого зайку, которого лиса обманула. – Баба Поля вздохнула. – Первые месяца два все было замечательно. Ухаживала за мной Лариса, словно за родной бабушкой: и готовила, и посуду мыла, и продукты покупала, и уборку генеральную сделала, ванную комнату и кухню отдраила до блеска. А еще – она же медсестра! – давление измеряла и уровень сахара, витамины колола, которые доктор прописал. И все с улыбкой, с лаской, без раздражения. Ни разу я у нее на лице недовольного выражения не видела. И посидит, и чайку со мной попьет, и все ей в радость. Я ей все-все про себя рассказала, а про нее знала, что она сирота, жилья своего нет и не предвидится, на зарплату медсестры не разбежишься, а она ведь еще мне за жилье платила. Хотя я вскоре предложила не платить: ты, говорю, Ларочка, как родная, но она слышать ничего не хотела. Мол, как договорились, так и буду вносить плату, а за вами ухаживать только в радость, вы мне теперь бабушка, у меня никогда бабушки не было. Кто бы заподозрил? – Полина Андреевна страдальчески посмотрела на меня. Я не знала, что ответить, и пожала плечами. – Вот видишь. И я не подумала, что она ловкая, расчетливая дрянь!

Вот так слова. Неслыханно! Перед глазами встало лицо Ларисы, ее милая улыбка и сияющий взгляд. «Да, – подумалось мне, – бабка совсем поехала». И то, что она рассказывала дальше, лишь укрепляло в этой мысли.

– Сейчас-то я понимаю, что день за днем Лариса подводила меня к мысли о том, чтобы я сделала то, что сделала. Оформила на нее дарственную. Мне нотариус объяснила, что по договору, пока я жива, квартира принадлежит мне, а как помру, переходит к Ларисе. То есть я хозяйка, как и была, но, как ни крути, Лариса становится выгодоприобретателем, получает квартиру в случае моей смерти. Это нотариус объяснила, хорошая женщина. Вежливо просила подумать: вы, дескать, знаете Ларису не так долго, она вам не родственница. Для меня упоминание о родственниках – что красная тряпка для быка. Я взбеленилась: родственник мой, говорю, шалопай и балбес, ему все равно, жива я или нет! Короче, подписала бумаги. И через неделю началось…

Баба Поля поджала губы, прикрыла глаза. Мне показалось, она пытается сдержать слезы.

– Среди ночи проснулась как-то. Слышу, из соседней комнаты звуки странные доносятся: причмокивание, чавканье, урчание, хруст. Будто ест кто-то жадно. Не знаю почему, но напугало меня это. Ночь, луна огромная, кругом тишина – и эти звуки. Уговариваю себя: «Может, Ларочка есть захотела, аппетит проснулся». Моя мама блокадница была. Она редко про то, как люди выживали в блокадном Ленинграде, рассказывала, но однажды обмолвилась, что люди от голода и мертвецов ели. Никогда никаких подробностей, но у меня даже после одной фразы поселился в душе (и на всю жизнь остался) страх. Кто-то высоты боится, кто-то – пауков или привидений, а у меня мысль о людоедах вызывает панику, страх. Я подумала, что в соседней комнате – людоед! Костями хрустит, плоть человеческую зубами раздирает. Такой ужас обуял, за себя страшно и за Ларочку! Встала, пошла к ней в комнату, дверь открыла. Лунный свет прямо на кровать падал, мне ее лицо хорошо видно было. И вот я вижу: лежит она на спине, руки на груди сложены. Пальцы длинные, чересчур длинные, ногти похожи на когти, кривые, острые. Губы в темном измазаны, я сразу поняла, что это – кровь. Рот приоткрыт, зубы не белые и ровные, а хищные клыки в два ряда! Стою ни жива ни мертва, а она как откроет глаза! Смотрит на меня, и такая в ее взгляде лукавая злоба, такое злорадство! Улыбнулась и пальцем погрозила. Я повалилась замертво. Очнулась утром в кровати. Лариса рядом: хлопочет, улыбается, давление меряет. Я спрашиваю, что это было, а она делает вид, что и не было ничего! Она, мол, утром забеспокоилась, почему я долго не встаю, пошла, а мне, видать, плохо стало. Я хотела верить, но знала, что она врет. Что-то было в ее глазах, чего я раньше не замечала. И с той поры не было ни одной спокойной ночи.

Я посмотрела на бабу Полю и только в этот момент заметила, что выглядит она плохо: кожа сероватая, глаза провалились, руки дрожат, голова слегка трясется. Видеть, вправду спит плохо.

– Раньше, пока я на нее квартиру не переписала, Лариса таилась, притворялась хорошей. Да что я вру-то! – Осердилась сама на себя Полина Андреевна. – Человеком она претворялась. А она ведь не человек, нет! Кто – не знаю, только не человек. Поначалу, когда я еще понять пыталась, кто она, когда пыталась бороться, бывало, открою дверь в ее комнату среди ночи, а Ларисы нет! Через несколько минут снова посмотрю – лежит на кровати: рот в крови, акульи челюсти распахнуты, когтистые пальцы, усмешка в пол-лица. Думаю, питается она, кормится по ночам, уходит куда-то. – Баба Поля содрогнулась. – У пациентов своих кровь пьет и у меня. Хотя я этого и не помню.

Это звучало как полный бред, но смешно мне не было – было страшно.

– Никакой больше уборки, готовки и глажки. Продукты покупает (надо же перед всеми делать вид, какая она заботливая), но сама не ест: перестала передо мной прикидываться, будто питается обычной человеческой едой. Все эти разговоры по душам, улыбочки пропали, а мне и не надо, боюсь до смерти, стараюсь на глаза ей не попадаться. Когда Лариса дома, сидит в своей комнате, оттуда запах идет – тяжелый, могильный. Жирной землей пахнет, сырым мясом. И всегда сыро, сумрачно, солнечные лучи как будто внутрь пробиться не могут. То это существо волчком крутится, то бродит и бормочет. Я видела, как иногда ее пальцы вытягиваются, спина горбится, а под кожей перекатывается что-то. На ночь я пробовала дверь запирать, чтобы она не вошла, но замки ломаются. Дважды меняла – без толку. Стала стул к дверям придвигать, так он сам собой отъезжает, ножки по полу скребут, а мне кажется – по сердцу царапают. Или приставлю стул, отвернусь на секунду – а он посреди комнаты стоит! Изводит она меня ночами: топает, как слон, в дверь и стену колотит, воет волком, спать не дает. А соседи не слышат, никто ничего не слышит, только я! Или примется свет включать и выключать, какой тут сон? У меня голова болит, сердце колотится, силы на исходе. Не могу ни есть, ни пить, ни спать. Я слабею, чахну, а она силой наливается, пьет мою жизнь.

– Вы просили ее уйти? – спросила я.

Баба Поля невесело усмехнулась:

– Я же говорю, поначалу надеялась избавиться. Позвонила племяннику. Рассказала. Он хоть и непутевый, но добрый парень. Наверное, не поверил мне, как ты сейчас не веришь, но все же пришел проведать, пусть мы и в ссоре были. – Голос старухи сел, она шепотом договорила: – Та ему открыла, заулыбалась, слова мне сказать не позволила, в кухню за собой повела. О чем они говорили, не знаю. Но только через несколько минут дверь отворилась, Борька вышел, Лариса следом идет, усмехается.

У Борьки лицо белое, губы кривятся – в бешенстве он, значит. Посмотрел сердито и говорит: «Ты зачем меня позвала и перед хорошим человеком позоришь? Лариса ухаживает за тобой, помогает во всем, капризы твои терпит, а ты ее квадратными метрами попрекаешь, хотя сама же и предложила дарственную оформить! Совести у тебя нет, сплетни по двору распускаешь, меня с ней стравить задумала? Не стыдно? Помешалась на своей квартире, на имуществе! Не вздумай больше с этой чушью лезть, не звони». Отчитал, как девчонку. Как я сама, бывало, его отчитывала.

Сказал все это и ушел. Я рванулась за ним, а Лариса меня хвать за плечо. Нагнулась и прошипела: «Никто тебе не поможет, запомни. И не зли меня». А от самой гнилым мясом и кровью несет сквозь духи; глаза желтые, холодные, звериные. Борьке я все-таки позвонила, убедиться хотела, что он в порядке, но у него телефон был выключен. Ни словом не перемолвились…

При этих словах слезы все-таки закапали из глаз старушки, но она быстро смахнула их.

– Месяц назад собралась я с силами. Или, думаю, одолею ее, или она меня со свету сживет. Решила пойти к нотариусу. Можно, наверное, что-то сделать и отозвать договор дарения? И в полицию сходить хотела, у меня бывший ученик целый полковник, должен помочь, подсказать. Только недалеко ушла. Она прознала откуда-то, куда я собралась, даже за порог не дала выйти. Сказала: «Иди, дура старая, попробуй. Но как только обратно вернешься, тут же в гроб ляжешь. В любой момент тебя прихлопнуть могу. Пока жалею. Думаешь, тебе сейчас плохо? Еще раз замыслишь против меня, я тебе покажу, что такое, когда плохо и страшно по-настоящему». Больше уж я и не рыпаюсь, сейчас только… – Полина Андреевна посмотрела на меня. – Ни о чем не прошу, знаю, что бесполезно. Тебе и не поверит никто, даже если бы ты сама мне поверила, захотела помочь. Старики и дети – самые бесправные, беззащитные. Считается, дети слишком малы, чтобы понимать что-то, а старики, наоборот, слишком стары. Но рассказала – полегче стало. Ты, детка, держись от этой…

Не успела Полина Андреевна закончить фразу, как дверь подъезда распахнулась, показалась Лариса. Красивая, улыбчивая, голос певучий, глаза добрые. Увидела нас на лавочке и выдохнула:

– Баба Поля, нельзя же так! Ушла потихоньку из дому, ничего не сказала. Я думала, вы у себя, отдыхаете после обеда. Холодно, сыро, вам вредно, суставы будет ломить. – Лариса обратила ко мне встревоженный взгляд. – И ты, наверное, замерзла. Губы вон синие! Давайте-ка, голубушки, по домам. Чаю горячего попить, чтобы не заболеть.

Лариса помогла Полине Андреевне подняться и, осторожно поддерживая, повела к двери. Я растерянно смотрела им вслед. Безумный рассказ старушки потряс меня, но я не понимала, что все это значит.

Несчастная баба Поля не лгала, она была напугана, ее переполняло отчаяние. Но то, что она говорила правду, не было гарантией того, что ее рассказ был правдив, вот такой парадокс. Возможно, у Полины Андреевны не все в порядке с головой, она больна, и ужасы, в которые свято верит, ей померещились. В действительности Лариса ровно такова, какой ее считают: милая, душевная, искренняя девушка, которая старается всячески помочь бабе Поле, ухаживает за ней и заботится.

Соседки дошли до двери. Полина Андреевна, с трудом переставляя ноги, скрылась внутри, а Лариса оглянулась напоследок.

В тот краткий миг, когда красавица-соседка глядела на меня в упор, в глазах ее мелькнуло злое торжество и… что-то вроде угрозы, предупреждения. Мне вдруг почудилось, что я вижу ее такой, как описывала Полина Андреевна: жуткое, жестокое существо, порождение мрака. Ведьма, черная ведьма, которая в два счета уничтожит меня, если я осмелюсь встать у нее на пути.

Да, это трусость и малодушие, но я сразу решила, что постараюсь забыть. Не буду задаваться вопросами, не стану искать справедливости для несчастной старухи. К тому же она права: мне все равно никто никогда не поверит.

Дверь подъезда захлопнулась, и я осталась в одиночестве.