Воля дороже свободы

XII

Подлинные боги – непостижимы, а их пути – неисповедимы. В этом-то и кроется отличие, скажем, Аполлона от ныне покойной Хальдер Прекрасной. Выходцы с Батима использовали все свои силы и возможности для достижения вполне человеческих, понятных целей: власть, ресурсы, технологии, оружие. Настоящие божества, хоть и принимают порой участие в людских делах, в основном заняты чем-то таким, о чём неизвестно даже мне, хотя я стал их поверенным многие столетия тому назад. Возможно, наш материальный мир для них – только один из планов бытия. Пусть и главный. И они постоянно совершают что-то недоступное для человеческого ума в иных, недоступных планах…

Увы, необходимо признать, что, по-видимому, на сегодняшний день большинство подлинных богов мертвы.

Почти все погибли несколько десятков лет назад, борясь с первой катастрофой. Закрывая бреши, латая прорехи, пробитые в реальности. В каком бы измерении ни текли жизни богов, сами они могли существовать, только пока были целы их владения – здесь, на Земле. Это была новая титаномахия. Только на сей раз пришлось воевать не с титанами, а с вышедшими из-под контроля силами природы.

И боги выстояли, но заплатили кровавую цену. Умерли почти все, кому была небезразлична судьба людей: Гефест, Деметра, Тор, Сварог, Митра и сотни, сотни прочих.

А те, кто остались, теперь встретились с новым бедствием. О, мне знакомо это чувство – когда видишь, что должен победить непобедимое.

И понимаешь, что не сможешь.

Лучший Атлас Вселенной

На протяжении жизни Кат не раз оказывался в дураках.

Но никогда не делал из этого трагедии.

Невелика беда, если тебя одурачили. Главное – извлечь из случившегося урок на будущее и больше не попадаться. Ну, и, естественно, отплатить тем, кто поставил тебя в дурацкое положение, притом так, чтобы прочим стало неповадно.

Однако из той ситуации, в которой он очутился теперь, извлечь урок на будущее было затруднительно.

Потому что никакого будущего, по всей вероятности, не предвиделось.

Шипя сквозь зубы словенские ругательства, Кат оглядел то, что его окружало. Уродливое полумёртвое редколесье, пересечённое шрамом просеки. Засыпанную яму у самых ног. Другую яму поодаль. Башню над деревьями. Небо над башней.

Мальчика в грязной одежде, безмолвно готовящегося к смерти.

Кат встретился глазами с Петером. Тот стоял, зачем-то вцепившись в сумку окостеневшими пальцами. Ветер ерошил его волосы, словно гладил по голове.

На прощание.

Кат подошёл к Петеру, вынул из кармана ржавый шарик и уронил – вниз, в могильную черноту, туда, где среди натёкшей из грунта воды еле заметно поблескивал бок ловушки.

В следующий миг снизу донёсся громкий, невероятно противный писк. Он был коротким, но, казалось, успел просверлиться сквозь уши и достать до самого мозга. Кат зажмурился, а когда снова открыл глаза, то не увидел ямы. На её месте была ровная земля, очень натуральная с виду: устройство воссоздало серую безжизненную почву, разбросанные по ней мелкие ветки и даже следы человечьих ног. Следы, правда, были размытые и, если приглядеться, все одинаковые. Но кто бы стал приглядываться?

– Думаешь, его так удастся обмануть? – спросил Петер тусклым голосом.

Кат хотел сказать, что понятия не имеет о том, как обмануть зверя, которого в жизни не видел и предпочёл бы не видеть вообще. Но пустые слова заняли бы время, а времени не было.

Он снял с шеи камень на шнурке – спасительный талисман, плоть от плоти китежского дома – и протянул Петеру:

– Если что, уходим в Разрыв. Скорее всего, придётся идти порознь. Встречаемся в Китеже, у меня. Держи якорь.

Петер вздрогнул, отвёл руку с талисманом:

– Я… Я не смогу один. Как?..

– Сможешь, – нетерпеливо сказал Кат и набросил шнурок мальчику на шею. – Тогда, в приюте же смог.

Петер сжал губы и заправил талисман за пазуху: пальцы дрожали, не слушались. Потом спохватился:

– А ты как?

– У меня атлас в рюкзаке, – напомнил Кат. – Китеж там тоже есть. Что делать, помнишь?

Петер судорожно дёрнул головой:

– Представить Разрыв. Взять песок. Закрыть глаза…

– Мне, чтобы уйти, нужно досчитать до ста, – перебил Кат. – Тебе, поди, и тысячи будет мало. Значит, придётся сперва отбежать на безопасное расстояние. Это может быть сложно. В общем, гляди в оба и действуй по обстоятельствам.

Петер попытался улыбнуться, но ничего не вышло.

– Мы ведь должны поймать этого... Эту штуку.

– Если мы сдохнем, – возразил Кат, – то никого уже поймать не получится.

Он достал из-под отворота плаща булавку и воткнул её Петеру в воротник.

– Выжить нам надо. Понял?

– Понял, – Петер снова кивнул и выдавил улыбку – чуть поубедительней, чем в первый раз.

– И не вздумай… – начал Кат, но оборвал себя на полуслове.

Ему явилось воспоминание. Притом совершенно непонятно чьё, поскольку у человека в памяти такое храниться не может.

…бежишь, бежишь, всё серое и красное, серого больше, красное бывает редко и хорошо пахнет, ищешь красное глазами, носом, ушами тоже ищешь, красное движется, сладкое, горячее, красное всегда сначала сладкое и горячее, а потом ещё слаще, но горячим уже не бывает, лучше жрать сразу, найдёшь, схватишь, поиграешь немного и глотаешь кусками, большими кусками, а сейчас бежишь, всё серое, красного нет, красного нет, злость, голод, красного нет, злишься на всё сразу, на всё серое, оно несладкое, негорячее, ломаешь серое вокруг, бодаешь, валишь на землю, рвёшь когтями, зубами, невкусное, негорячее, злость, злость, жрать, красное, жрать, злость, жрать…

– Демьян, – позвал Петер вполголоса.

Кат очнулся.

Со стороны башни что-то приближалось.

Оно было большим.

Очень большим.

Оно шумело так, что становилось ясно: ему нечего бояться. Это всё остальное вокруг должно бояться. А лучше – убегать. Со всех ног, не разбирая дороги, опережая собственный крик.

Оно шло через лес, сквозь лес, не замечая леса. Верхушки деревьев вздрагивали, кренились, собираясь величаво опасть под властью земного притяжения – и вдруг резко ныряли вниз, в гущу ветвей. Сила, которая их обрушивала, многократно превосходила притяжение земли.

Потом раздался рёв. Петер ахнул и зажал уши, а Кату вмиг стало ясно, что охота на того, кто может так реветь – исключительно глупая затея. Самоубийственно глупая.

И наконец они увидели зверя.

Он выломился на просеку, оставив за собой ещё одну просеку – такую же широкую, свободную полосу, устланную поваленными деревьями. Зверь был величиной с хороший амбар. Бронированная костяными пластинами холка доставала до верхних веток. С рогов, простёршихся на пять саженей в стороны, свисали гнилые лохмотья. Густая шерсть доходила до земли, скрывая ноги. Морда у существа была не звериная: из меха торчали влажные паучьи жвалы, над ними блестела россыпь фасетчатых глаз, а ниже извивалась пара не то щупалец, не то хоботов.

Чудовище было страшным до тошноты и отвратным до дрожи.

Увидев Ката с Петером, оно развернуло жвалы и снова затрубило, испуская прозрачную дрожащую струю пара.

«Нам кранты, – пронеслось в голове Ката. – Старик долбанулся на всю голову. Как можно поймать эту громадину?!»

Видимо, о том же подумал и Петер.

– Не справимся! – выдохнул он, косясь на Ката ошалелым от ужаса глазом. – Надо бежать!

– Валим, – согласился Кат. – Я направо, ты налево. Пошёл!

Зверь рванулся вперёд.

Они бросились в стороны.

Ветер засвистел в ушах Ката, волосы откинуло назад. Несколько жутких секунд он бежал – бежал сломя голову, ожидая хруста веток за спиной, удара, смертной боли: словно попал в кошмарный сон. Корявые стволы заслоняли путь, ноги скользили по набрякшей влагой почве. Рюкзак цеплялся за сучья, но не было ни единого свободного мгновения, чтобы стащить его с плеч.

Когда Кат, наконец, рискнул бросить взгляд за спину, то обнаружил, что находится в относительной безопасности. От ямы его отделяли полсотни саженей, а необъятная косматая туша виднелась ещё дальше – и стремительно притом удалялась.

Зверь гнался за Петером.

Из двух жертв он выбрал ту, что была слабее. Ломился сквозь лес, быстро и неудержимо, явно превосходя скоростью заполошный бег мальчика. Буро-зелёная куртка мелькала между деревьями чуть впереди расставленных, исходящих ядом жвал монстра.

«Можно уходить в Разрыв, – подумал Кат. – Досчитать до ста, пожалуй, успею. Но пацан?..»

И тут его окатило каким-то дурным весельем. Как уголком глаза замечают движение, так и Кат отмечал – уголком сознания – что всё складывается хуже некуда. Им не удалось поймать зверя. Петер вот-вот погибнет, и с ним заодно погибнет возможность свободно разгуливать по мирам без вечной заботы о том, где раздобыть пневму. Больше не представится возможности одолеть Бена и забрать у Фьола чертежи. Разрыв продолжит разрастаться по Китежу и скоро поглотит дом Ады.

Но всё это казалось сейчас незначительным. Пренебрежимо малым. Главным было то, что Кат выжил. Всех перехитрил, ускользнул от опасности. Он мог дышать, говорить, есть, пить, любиться. И волен был идти куда глаза глядят. Свободен в высшем понимании этого слова.

Оставалось только смыться в Разрыв.

– Один, – пробормотал Кат, отступая на шаг, чтобы надёжней укрыться от зверя за деревом. – Два. Три. Четыре…

Под ногой хрустнула ветка.

Кат взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Крепко оцарапался о торчащий острый сучок.

И пришёл в себя.

Вернулись привычные, почти родные эмоции: раздражение, тревога и чувство общей неустроенности. Мир, как обычно, был плох, дела обстояли, как всегда, из рук вон погано. И с этим, как водится, предстояло что-то делать.

Но главное – Петера догонял зверь.

Собственно, самого Петера уже не было видно: его заслонил мохнатый, колыхающийся на бегу звериный зад.

Счёт шёл на секунды.

– Эй! – крикнул кто-то.

Зверь дёрнул ухом.

Кто-то заорал громче:

– Эй, говно-о! Драть твою ма-ать! Иди сюда, скотина пеженая! Э-э-эй!

Монстр замедлился, остановился. И принялся разворачиваться – медленно, неуклюже, сшибая деревья. Храпя от лютого бешенства.

– Иди! Иди, сука! Ну иди, я тебя в жопу еть буду! Дава-ай!!!

И вот когда чудище, поливая землю пеной, сочащейся из-под жвал, развернулось, взревело и ринулось к Кату – только тогда Кат сообразил, что это кричал он сам.

«Дурак», – промелькнуло в голове.

Ноги сами понесли его прочь.

«Один, два, три… – представить Разрыв с открытыми глазами, да к тому же перепрыгивая через пни, оказалось непростым делом. – Четыре, пять, шесть…»

Сзади послышался глухой шум и треск.

И ещё – рёв.

«Да неужели?..»

Кат обернулся.

Зверя не было.

Были только сломанные, вповалку лежащие деревья. Яма, чернеющая посреди просеки. И заглушённый, доносящийся из-под земли вой, в котором ярость мешалась с болью.

Кат остановился, перевёл дыхание.

Прихрамывая, держась за донимавший тупым колотьём бок, каждую секунду ожидая какого-нибудь подвоха, он вернулся к яме.

Маскировка исчезла, обнажив неровные, осыпавшиеся земляные края. Кат заглянул вниз и отпрянул, когда из глубины опять взвился к небу рёв. Под ногами загудело от ударов: зверь молотил лапами в глинистые стены.

Из-за деревьев вышел Петер. Он хватал ртом воздух, волосы прилипли ко лбу.

– Этот… там?..

– Там, – Кат упёрся в колени, выдохнул. – Только, думается, ненадолго. Здоровый, сука, выберется легко.

Петер побрёл к нему навстречу в обход ямы – осторожно, медленно, держась подальше от края.

– Стой на месте… – начал Кат.

Снизу хлыстом вывернулся звериный хобот. Обвил Петера поперёк тела. Тот коротко вскрикнул, а хобот рванул его, повалил и поволок к яме.

Кат выхватил нож. Упав на колено, вонзил клинок в жёсткую плоть, собранную из блестящих сочленений, как огромный жучиный ус. С усилием выдернул, вонзил ещё раз, и ещё.

Хобот выпустил Петера, хлестнул по земле, выбил нож из Катовой руки. И вдруг обмяк. Распластался варёным червём, соскользнул вниз.

В следующий момент из ямы полился звук сирены – оглушительное кряканье, которое сопровождали жёлтые вспышки, мерцавшие через каждые две-три секунды.

Петер встал: сначала на четвереньки, потом, собравшись с силами – на ноги.

– Чего… Чего это? – спросил он сипло. Слова были едва слышны из-за шума. – Это та… Та штуковина, да? Ловушка сработала?

– Сейчас узнаем, – проворчал Кат под нос.

Он сходил за ножом, подобрал и вытер с клинка вонючую кровь. Пару раз закрыл-открыл, чтобы проверить, не сломана ли пружина. Нож был в порядке.

Петер потряс головой.

– Кажется, я действительно… – начал он медленно, но тут раздались знакомые взрывы – бу-ум, бум, бум. Земля неподалёку от ямы разверзлась, и из свежевыкопанного тоннеля выкарабкался крот-проходчик, показавшийся теперь Кату не таким уж большим и вовсе не страшным.

За проходчиком объявился Фьол: весь припорошенный землёй, потный, с болтающимся на груди дыхательным аппаратом. Сияя улыбкой, старик подобрался к Петеру и заключил его в объятия.

– Ай да внучок! – воскликнул он, перекрикивая сирену. – Ну вот знал я, знал! Чей угодно дар вижу, насквозь, без ошибки, без обмана! Молодец мальчик! Молодец!

– Вы уверены, что у нас всё получилось? – громко спросил Петер, с видимым отвращением высвобождаясь из цепких Фьоловых рук. – Вдруг он сейчас как-нибудь… оживеет?

– А мы сейчас проверим! – бодро отозвался Фьол и, обернувшись, прокричал команду.

Из туннеля вылезла самка. Оба крота, опасливо косолапя, приблизились к яме, покружили, обнюхали землю костяными рылами. Крот-проходчик буркнул нечто повелительное. Самка заворчала было в ответ, но получила богатырскую затрещину, и, жалобно поскуливая, прыгнула вниз.

С минуту слышалось лишь ритмичное кряканье сирены.

«Ожил, – думал Кат. – И сожрал. Сейчас наружу полезет…»

Но из ямы выбралась только кротиха – цепляясь за стены когтями, пыхтя от натуги, намертво зажав в челюстях обрывки постромок. За ней на поверхность выползла помятая волокуша с привязанным кубом-ловушкой. Все грани куба вспыхивали жёлтым светом.

Оставляя за собой влажный улиточий след, Фьол подтёк к ловушке и коснулся её бока. Сирена умолкла, мерцание прекратилось. Старик мельком глянул в яму.

– Сдох, – прокомментировал он увиденное. – Дух покинул сие бренное тело, и тело околело. Околело тело, хе-хе-хе!

Фьол отдалился на аршин от куба и вдруг, скорчив гримасу, метко плюнул на стальную плоскость.

– Вот и попался, – сказал он дрожащим от чувств голосом. – Попался, обмудок чокнутый. Слышишь, хозяин, а? Это я, старший инженер биостанции! Фьол Юханссон! Узнаёшь верного слугу?

Ответом ему была тишина. Впрочем, Бен, заключённый внутри ловушки, скорей всего, и не имел возможности ответить.

– Ладно, ла-а-адно, – пел Фьол, ползая вокруг прибора. – Мы ещё поговорим. Мы ещё потолкуем! У меня для тебя столько придумано! Ух, повеселимся!

Он вдруг тоненько застонал и, прильнув к кубу, принялся молотить его кулаками.

– Тварь! Палач! – хрипел он. – Всё припомню, всё!!

Прибор на удары никак не реагировал.

Петер стоял на краю ямы, смотрел исподлобья, кривил губы. Сумка косо висела на боку, слипшиеся волосы колтуном торчали над макушкой, ветер пошевеливал измазанные в грязи полы куртки.

Кат подошёл к Фьолу и похлопал его по плечу. Крот-проходчик тут же всхрапнул и припал к земле, готовый кинуться.

– Цыц! – крикнул ему Фьол и обернулся к Кату: – Ну, чего?

Он тяжело дышал, лицо было серым, только на щеках лилово цвели сосудистые пятна.

– Чертежи, – коротко сказал Кат.

Старик нерадостно ощерился:

– А-а, как же, как же! Раз обещал – значит, дам. Фьол Юханссон врать не будет. Фьол Юханссон честный человек! Сейчас… Сейчас-сейчас-сейчас…

Он сунул руку в пройму куртки и рывком вытащил пухлый конверт, склеенный из пожелтелого от времени картона.

– На! – рука с конвертом описала неверную, трясущуюся дугу. – Бери! Фьол Юханссон своё слово держит…

Кат взял конверт. Открыл. Развернул лист тончайшей сиреневой бумаги, тут же с хрустом затрепетавший на ветру. Большую часть листа занимал чертёж какого-то неведомого агрегата – строгие линии, выноски, стрелки. Рядом теснились пояснительные надписи, таблицы, деловито пестрели штриховкой графики. Смотрелся чертёж очень внушительно. Во всяком случае, не похоже было, что старик изобразил всё это для отвода глаз. В конверте оставались ещё несколько листов – плотно стиснутая, исполненная технической премудрости стопка.

«Должно быть, настоящие, – решил Кат. – Только что теперь с ними делать?»

– Ладно, верю, – сказал он и аккуратно сложил чертёж по прежним сгибам.

– Ещё бы не верил! – огрызнулся Фьол. – Зачем бы я врал?

– Не знаю, – сказал Кат равнодушно. – Я вообще без понятия, чего от тебя ждать.

Фьол стянул губы куриной гузкой.

– Ну и вали отсюда, – буркнул он. – Катись со своим щенком, пока я не передумал…

Кат сунул конверт во внутренний карман плаща. Обернулся, кивнул Петеру.

– Прощайте, сударь, – сказал Петер Фьолу. Тот отмахнулся, а мальчик добавил, обращаясь к кротам: – И вы прощайте, ребята.

Самец-проходчик тупо смотрел в землю, бубня что-то на своём уродливом языке. Самка пустила под ноги струю мочи.

Петер обогнул яму и встал рядом с Катом.

– В Разрыв? – спросил он вполголоса.

– Да, – так же негромко ответил Кат. – Только сперва отойдём подальше, а то мало ли что.

Они неторопливо пошли в сторону полуразрушенной башни. Через пару дюжин шагов Кат бросил взгляд за плечо. Опасности не наблюдалось. Кроты всё так же смирно стояли подле Фьола, который, в свою очередь, был полностью занят разговором с заключённым в ловушке Беном. «Вот и славно, – рассудил Кат. – И хер с вами со всеми».

– Хватит, – сказал он Петеру, остановившись. – Доставай мешок с песком…

Что-то ударило снизу, в ступни. Ката подбросило, как на трамплине. Он кубарем полетел вперёд. Еле успел подставить руки, кувырнулся по инерции через голову. Зашиб затылок.

Поднялся, оглушённый, вслепую шаря перед собой скрюченными пальцами.

«Убью», – подумал неприцельно, но решительно. В ушах звенело от удара.

Но убивать никого не пришлось.

На том месте, где только что стоял Кат, почва лопнула, точно гнилое яблоко. Расталкивая плечами глинистые пласты, по-собачьи отряхиваясь, наружу вылез крот – матёрый, здоровенный, весь в белёсых шрамах и бородавках с кулак величиной. Повёл рылом, надсадно хрюкнул.

В тот же момент земля вздрогнула, заходила ходуном. Кат пошатнулся, опустился на корточки, упёрся кулаком, чтобы не упасть вновь. Нашёл взглядом Петера: тот стоял рядом на четвереньках, хватаясь за редкую колючую траву и тараща осоловелые от страха глаза.

Кругом шла работа. Грохотали взрывы, вспучивались одна за другой гигантские кротовины, выпуская на поверхность новых и новых чудовищ. Кроты вылезали из-под земли и шли к ловушке. К Фьолу. Окружали, стягивались в сплошную стену мускулистой плоти, смердящей, источающей недоверие и злость. Воздух полнился фырканьем, бормотанием, отрывистыми возгласами. Не требовалось знать язык, чтобы понять: возгласы были бранью. Может быть, даже матерной.

«Хреновые дела, – подумал Кат. – Надо уходить». Голова всё ещё гудела от удара, мысли путались.

Последним присоединился к кротовьему сборищу матёрый самец. Рявкнул, чтобы дали дорогу – похоже, он тут был за вожака. Вразвалку, играя чешуйчатыми лопатками, протолкался вглубь.

Кат не видел, что происходило дальше. Только слышал.

Вот истерично визжит Фьол: что-то требует, приказывает. Кажется, даже угрожает.

Вот ответ вожака: раскатистый рык. Гневный. Обвиняющий.

Крики Фьола: знакомая Кату, успевшая набить оскомину смесь бахвальства и презрения.

Общий кротовий гам, в котором тонет голос старика. Возмущение. Злоба. Страх?

Длинный, сложный, с переливами вой. Вожак.

И – свалка. Живая стена приходит в движение, мелькают когти, кто-то становится на дыбы, кто-то прыгает по чужим спинам, чтобы ввинтиться сверху.

Кажется, ещё один крик Фьола. Короткий, отчаянный.

Последний.

«Конец мудаку червивому, – Кат поднялся на ноги. – Туда ему и дорога».

– Уходим, живо, – бросил он Петеру.

Тот сощурился, вглядываясь в яростную неразбериху. Ахнул:

– Убили! И ловушку ломают, кажется…

– Уходим, – повторил Кат, взял Петера за шкирку и, придав ему вертикальное положение, подтолкнул в спину.

Они побежали прочь от кротовьей кучи-малы, туда, где над деревьями виднелся серый купол башни. Позади слышался рёв и вой чудовищ, к которому примешивались гулкие, со стальным звоном удары. «А ведь и правда ломают, полудурки», – подумал Кат.

Бежать было трудно, под ноги лезли поваленные деревья, корни, пеньки. Башня приближалась медленно, неохотно.

Вдруг сзади хлопнуло, точно кто-то надул огромный бумажный кулёк и ахнул по нему великанской ладонью. Раздались вопли, в которых звучало естественное ликование существ, только что общими усилиями сломавших что-то прочное и ценное.

Затем все дружно смолкли, будто бы одновременно подавившись языками.

А через несколько секунд земля загудела от многоногого топота.

Обернувшись, Кат увидел, что их с Петером нагоняет живая лавина. Кроты бежали организованно и быстро, разом выбрасывая передние лапы и синхронно отталкиваясь задними. Как хорошо дрессированные кони на представлении. Как автоматы, настроенные ловким механиком.

Рядом вскрикнул Петер.

Кат наддал ходу. Рюкзак снова молотил по спине, и снова не хватало времени его скинуть. Вход в башню был близок, манил ступенями, проступавшими из затхлой черноты. «Только бы лестница уцелела, – мысли скакали в голове, словно горошины в погремушке. – Только бы забраться повыше…»

Кат влетел под ущербную арку, взбежал по ступеням, каждый миг ожидая, что древний бетон провалится, и они с Петером рухнут вниз, прямо под ноги кротам. Повезло: винтовая, закрученная улиткой лестница привела к ровной площадке. Повезло лишь отчасти: площадка обрывалась ломаным, щетинистым от арматуры краем, и дальше уже никакой лестницы не было. Они оказались в западне, единственный путь из которой вёл обратно, в лапы преследователей. Сквозь проломы в стенах виднелись скудные кроны деревьев, прыжок с такой высоты означал бы смерть.

Снизу донёсся треск, что-то посыпалось, загрохотало.

Кроты заревели в унисон. Башня задрожала от ударов.

Тяжело дыша, Кат шагнул к черневшему в центре проёму и посмотрел вниз. Там царил хаос: пытаясь настигнуть беглецов, могучие твари обрушили нижнюю часть лестницы и теперь бесились, разнося ветхие стены.

«Авось успеем уйти, – дыхание никак не выравнивалось, – покуда они тут всё не развалили».

– Цепляйся, – велел он Петеру. Тот послушно ухватился за плечо, и Кат начал считать вслух.

– Один, два, три, – говорил он, плотно сомкнув веки и пытаясь не обращать внимания на звуки внизу. – Четыре, пять, шесть…

Бу-ум!

Бум! Бум!

Башня словно бы вздохнула всем корпусом. Пол ощутимо накренился.

– Взрывают! – крикнул Петер. – Цоколь взрывают!

– Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, – продолжал Кат сквозь зубы. – Пятнадцать, шестнадцать…

«Не успеть, – стучало в голове. – Не успеть. Попробовать сейчас? В жизни не выходило без счёта…»

Тут кроты заорали так, что Кат подпрыгнул на месте. Это был оглушительный, разноголосый крик, крик отчаянной боли и отчаянного бешенства. Затем посыпались взрывы – торопливой, беспорядочной очередью. Кат попытался наспех представить солнце, пустыню, кусты песчаного винограда. Зажмурился изо всех сил, до разноцветных пятен. Ничего не выходило. Он просто оставался там, где и был: на чужой планете, в дырявой бетонной коробке, готовой вот-вот рассыпаться на куски, с мальчишкой, вцепившимся в рукав…

Взрывы вдруг прекратились, наступила тишина. Кат выждал пару секунд и рискнул разлепить веки.

– Что они?.. – начал Петер тонким голосом и не закончил. Сглотнул, попятился.

Кат медленно, выверяя каждый шаг, подступил к краю площадки и заглянул вниз.

На первом этаже среди обломков лестницы стоял крот.

Всего один.

Это был матёрый вожак. Его сплошь покрывали кровавые разводы, с головы свисал надорванный шмат кожи, к груди жалась вывернутая, изжёванная лапа. Шкура на боках натягивалась при каждом вдохе, обозначая рёбра, и порывисто, болезненно спадала при выдохе.

Стены вокруг крота походили на частое решето, в бетоне виднелись сквозные дыры идеально круглой формы. Воздух пахнул зверинцем, пылью и смертью.

– Где остальные? – одними губами прошептал Петер.

Крот поднял голову и уставился вверх. Увенчанная костяным тараном звериная морда неспособна была выражать эмоции. Но взгляд крошечных глаз горел такой яростью, что Кат поёжился.

– Они что, друг друга… в Разрыв? – тихо спросил Петер.

– Сходи глянь, может, где ещё остались, – Кат качнул головой, указывая на пролом в стене. – Только не вывались.

Петер подобрался к пролому и выглянул наружу.

– Нет, – отозвался он через минуту. – Никого.

Вожак всё смотрел на Ката. Злоба в его глазах понемногу гасла, сменяясь чем-то другим.

Кажется, тоской.

Совсем не звериной. И даже не человечьей.

Наконец, он опустил морду. Фыркнул, окропив землю красными брызгами.

И заковылял прочь – медленно, неловко подпрыгивая, точно пёс с перебитой лапой.

– Почему… – начал Петер.

– Потом, – оборвал его Кат и, отступив от края, достал из кармана футляр с очками.

На этот раз никто ему не мешал, и, когда он досчитал до ста, наступила непроглядная ночь. Будто чья-то милосердная рука выключила свет, чтобы умирающий, изуродованный Батим вместе со всеми его несчастными жителями исчез с глаз долой. Кат поспешно снял очки, опасаясь, что снова увидит красное небо, мёртвые деревья, вихрь на горизонте. Но кругом были только дюны и редкие аспидно-чёрные пятна песчаного винограда, почти неразличимые в темноте.

Кат потянул носом, вдыхая чистый, ничем не пахнувший воздух Разрыва. Запрокинул лицо: в ледяном небе плыли незнакомые созвездия. Каждый раз, когда он бывал здесь, звёзды складывались по-новому.

«Неужто живой?»

Ветер холодил голову и шею, однако плащ из ткани-самогрейки исправно берёг тепло. Во внутреннем кармане у самого сердца ощущался твёрдый конверт с чертежами.

Петер поёжился:

– Никак не привыкну, что тут такой мороз бывает.

– Айда выход искать, – сказал Кат и побрёл к ближайшей дюне.

Петер нагнал его и зашагал рядом.

– Всё-таки не понимаю, – пробормотал он. – Что там произошло? Почему кроты передрались? Отчего последний просто взял и ушёл? И зачем они ломали ловушку?

Песок скрипел под подошвами. Кат хмыкнул:

– Думаю, они вообще были против затеи Фьола. Все, кроме той парочки, что с ним водилась. Услышали сирену, пришли посмотреть. Ну, и решили выпустить хозяина.

– Выпустить?! Он ведь им жить не давал!

Кат поддёрнул лямки рюкзака:

– Должно быть, боялись, что без Бена станет ещё хуже.

– Как-то глупо с их стороны, – с сомнением произнёс Петер.

– Кроты тупые. Сам ведь видел… Хотя не знаю. Возможно, наоборот – ломали ловушку, чтобы с ним покончить. Но ошиблись.

Петер кашлянул.

– Тех, двоих они тоже убили.

– Плевать, – поморщился Кат. – Всё позади, и ладно. Вот зачем они друг дружку в Разрыв покидали – действительно непонятно.

Петер поднял воротник куртки и спрятал руки в карманы.

– Мне кажется, – задумчиво проговорил он, – Бен откусил больше, чем мог проглотить. Вселился сразу во всю стаю кротов, чтобы разрушить башню. Только не осилил управление, ну, каждым одновременно. То ли это для него было в принципе не по зубам. То ли впрямь ослабел… От моего присутствия.

– Н-да, – протянул Кат. Взобравшись на вершину дюны, он повернулся лицом к ветру. – Может, и правда у тебя способность есть.

– Может, и правда, – сказал Петер. – Наверное, последний крот поэтому ушёл. Бен решил, что проиграл. И отступил.

Кат медленно поворачивался вокруг себя. Ему вдруг страшно захотелось спать – до одури, до звона в ушах. Он зевнул, с хрустом выворачивая челюсть.

Петер вздохнул.

– Подвели мы их, – тихо сказал он. – Джона с Джил. Не вернули сына.

С неба сорвалась звезда и, очертив дугу над горизонтом, пропала.

В теле Ката начала пульсировать пневма.

– Туда, – сказал он, указав на восток, где небо было чуть светлей.

Петер вдруг завозился, ощупывая грудь.

– Погоди, – сказал он. – Тут твой маяк. Ну, камушек…

Кат покачал головой и принялся спускаться с дюны.

– Пусть у тебя будет, – сказал он и снова зевнул. – На всякий случай.