Воля дороже свободы

XVII

Человеку свойственно думать о себе. Это просто, разумно и приятно. Это помогает выжить в опасной ситуации и способствует процветанию в ситуации благополучной. Это, в конце концов, естественно: думать о себе каждый умеет с детства.

Думать о других – занятие, напротив, довольно трудоёмкое и зачастую безрадостное. Тот, кто думает о других, впустую расходует собственное время. А если он что-то для других ещё и делать начнёт, то рискует лишиться имущества, свободы или жизни. Притом, в большинстве случаев он не получит за свои деяния никакой благодарности. Наоборот: те, ради кого он старался, упрекнут, что старался слишком мало. И вскоре даже имя его забудут. Да, думать о других – неразумно, а делать что-то не для себя – верх глупости.

Но Земля ещё цела только потому, что находятся придурки, которые поступают наперекор разуму.

Лучший Атлас Вселенной

Ночь в Разрыве была холоднее всех ночей, что мог припомнить Кат. Не спасал даже плащ из ткани-самогрейки: стужа просовывала ледяные щупальца за воротник, забиралась снизу под полы, втягивалась в рукава.

Но Петер донимал Ката куда сильнее стужи.

– Видишь, – бубнил он, плетясь позади, – тебе действительно не нужно будет никого убивать. Обманка… Обманка снимает копию только с живых. Как вы говорите – «творит парсуну»?

Он старательно произнёс на чужом языке последние два слова.

Кат сплюнул под ноги. Плевок затрещал от мороза.

– Это самое глупое из твоих требований, – луч фонаря рыскал по земле, высвечивая кусты песчаного винограда. – Мы идём грабить настоящих душегубцев. Людей, которые нас застрелят, не моргнув глазом. И ты говоришь мне никого не убивать? А если не будет другого выбора?

Петер дышал тяжело, с присвистом.

– Просто… Если кто-то умрёт, чтобы Ирма выжила, – он кашлянул, – пусть даже совсем никчёмный человек… Она сама не стала бы…

– Хватит, – сказал Кат. – Считай, тебе повезло. Обманка не работает с трупами. Всё.

Пневма толкала и толкала вперёд, и не было никаких признаков, что они приближаются к точке перехода. Плащ, казалось, вовсе утратил способность греть.

– А ты можешь пообещать, что не станешь никого убивать, если…

– Тебе повезло дважды, – перебил Кат, повысив голос, – поскольку полмесяца назад я принёс с Кармела для Килы вот эту игрушку. Ей можно завалить человека насмерть, а можно только оглушить. Нам нужен, стало быть, второй вариант.

– Я имею в виду – потом, – робко сказал Петер. – Ну, после того, как мы снимем копии…

– Трижды! – Кат развернулся и ткнул пальцем в грудь Петеру. – Трижды тебе повезло. Потому что я оказался таким олухом, что согласился помочь. Сейчас советую помолчать, потому что ты меня достал до кишок. Ещё одно слово – и я, клянусь духом, отдам тебе эту палицу вместе с масками. И ты попрёшься туда в одиночку. Духом клянусь!

Петер шмыгнул носом и промолчал. В молчании его явственно слышалось несогласие.

Кат в который раз подумал, что можно было бы попытаться выкупить Ирму у рейдеров. И в который раз эту мысль отверг. Во-первых, Кила на прощание отсыпал не так уж много золота; по вельтскому курсу – тысяч на десять марок. Красивую девочку торговцы живым товаром наверняка оценят дороже; особенно если учесть, какой штраф они заломили с Эндена за троих сбежавших рабов. Ну, а во-вторых, идти на сделку с рейдерами намного опаснее, чем тайком пробраться к ним на склад. Лох, который светит деньгами перед лихими людьми, в лучшем случае просто останется без денег. А в худшем…

Тут Кат сообразил, что пневма больше не толкает его невесть куда. Настал, наконец, момент покинуть это холодное дикое место – ради того, чтобы попасть в место, которое будет ещё хуже.

– Подарок профессорский не потерял? – спросил Кат, нащупывая под воротником булавку.

Зашуршала ткань куртки. Петер вынул из внутреннего кармана свёрток и протянул его Кату – держа в плотно сомкнутой горсти, словно пойманного мотылька.

– Посвети.

Петер взял у него фонарь и направил луч на руки.

Кат зажал свёрток в кулаке, уколол булавкой палец. Подумал, разворачивая бумагу: «Не просыпать бы». Несколько секунд он хмуро дивился тому, что ночью в ледяной пустоши готовится сцедить каплю собственной крови на щепотку какой-то дряни – и всё это, чтобы попытаться выкрасть совершенно незнакомую девчонку оттуда, где её, возможно, и нет вовсе… «А может, нахер? Может, плюнуть да забить? – во рту стало сухо. – Жив буду, к Аде вернусь. Попрощаемся нормально. А пацан потом ещё спасибо скажет, что не пустил его на верную смерть. Может, всё-таки нахер, а?..»

Дохнул морозом ветер, бумажка с порошком легковесно шевельнулась. Кат, спохватившись, накрыл её ладонью. «Интересно, что сказал бы сейчас Маркел? Что я волен век повеки? Да, Маркел нашёл бы слова. Как он там повторял? Воля – это желание и стремление что-то сделать, а свобода – это когда тебе позволяют что-то сделать другие. И поэтому воля для человека дороже свободы. И ещё поэтому я должен сам найти, из чего мне выбирать, а не ступать по чужим следам. И так далее, и тому подобная болтовня».

Руки стыли на холоде.

Пора было решаться.

– Ну хватайся, чего стоишь, – сказал Кат Петеру. – Да фонарь погаси.

Петер вцепился в рукав плаща.

«Вот я дурак-то», – подумал Кат.

Зажмурившись, он вдавил окровавленный палец в центр бумажного клочка.

Тут же стало намного теплее.

Правда, темнота никуда не делась.

Зато в нос ударил запах – сложный, резкий, химический.

Кат достал из-за пазухи палицу, нащупал кнопку. Выставил оружие перед собой. Ощупью забрал у Петера фонарь и, направив его книзу, включил.

Жёлтый световой круг упал на бетонный пол. Кат повёл фонарём вперёд. В круге возникла кирпичная стена, мелькнул застеклённый шкаф, длинно проплыл стеллаж с полками, забитыми одинаковыми пакетами, и, наконец, высветился сидящий на стуле возле стеллажа человек, который, выпучив глаза, тащил из-за пояса здоровенный пистолет.

Кат нажал на кнопку.

В темноте беззвучно полыхнула молния. Человек по-птичьи прижал к груди сведённые судорогой руки и повалился навзничь. Кат, стараясь не топать, подбежал к нему. Наподдал ногой пистолет – тот, вертясь, улетел под шкаф. «Не достать теперь…» Свет фонаря запрыгал по стеллажам, выхватил из темноты нагруженную коробками тележку. В дальнем углу тускло блеснула железная дверь.

– Уф, – выдохнул Петер. – Больше никого… Он живой?

Кат, стиснув зубы, посветил лежавшему в лицо. Закаченные глаза, раззявленный рот, струйка слюны в трёхдневной щетине. Немолодой уже, грузный тип с редкими светлыми волосами.

– Дышит вроде, – сказал Кат. – Сейчас парсуну сниму.

Присев, он достал из рюкзака обманку, размотал провод и нахлобучил маску на небритую физиономию. Повернул до щелчка ручку на боку коробки. Пока обманка гудела, Кат водил фонарём по сторонам, чтобы не пропустить новую угрозу – если таковая появится. Но никакой угрозы не было. Только высокие, до потолка стеллажи, только тележка с коробками, только дверь в углу, да вторая дверь – в углу напротив.

Обманка щёлкнула.

Кат поставил фонарь на пол кристаллом вверх, снял маску с рейдера и, преодолев отвращение, поднес стальную полусферу к собственному лицу. Закрепил ремень на затылке.

– Ого, – тихо сказал Петер.

Кат вытянул перед собой руки – незнакомые, короткопалые, с татуированными островерхими буквами на запястьях. Встал, бросил взгляд вниз. Из-под увесистого пуза выглядывали носки армейских ботинок.

«Получилось», – Кат невольно потянулся к животу. Рука беспрепятственно прошла сквозь морок и встретила ткань плаща. Что ж, неплохая маскировка. Жаль, что говорить на вельтском наречии Кат по-прежнему не мог. Если встретятся местные, придётся отмалчиваться. А лучше – сразу стрелять.

Он припомнил нарисованный Энденом план здания. Со склада готового штоффа, где они сейчас находились, можно было попасть в подвал – там-то и хранили погружённых в гибернацию рабов. Судя по всему, дверь в углу вела как раз в этот самый подвал.

Ключи нашлись в кармане брюк поверженного рейдера. Кат отдал их Петеру. Тот зажёг собственный фонарь, взял его в зубы и, сгорбившись у двери, принялся за дело. Подходящий ключ никак не попадался, Петер сопел, покряхтывал, замок издавал строптивый скрежет – в общем, шума было предостаточно. Кат сделал бы всё тише и быстрей, но он стоял на стрёме, держа в руке готовую к бою палицу и светя по углам. Порой он нацеливал фонарь на своего бесчувственного двойника, однако тот по-прежнему не двигался.

– Есть, – выдохнул, наконец, Петер. Замок щёлкнул (Кату показалось – оглушительно), и дверь приотворилась. Из проёма потянуло дурным воздухом.

Кат лишь один раз в жизни сидел за решёткой – на своё двадцатилетие, когда, напившись духа, влетел в кабацкую драку. Пробыл он в тюрьме всего неделю, но запах общей камеры запомнил на всю жизнь.

Из-за двери сейчас пахло точно так же.

Фонарь осветил узкую лестницу, ведущую в кромешный мрак. Кат стал осторожно спускаться, пробуя каждую ступеньку вытянутым мыском ботинка. Потревоженная среди ночи лестница мстительно скрипела, но на скрип никто являться не спешил.

Им везло – пока.

Ступеньки кончились. Лучи фонарей скользнули по стенам.

– Ох, мама, – сказал Петер. – Это они. Нашли. Мы их нашли, Демьян!

– Тихо, – прохрипел Кат чужим голосом. – Ищи свою Ирму, и сваливаем.

Здесь тоже стояли стеллажи. Только на досках были расстелены матрасы. И лежали на них не пакеты со штоффом, а живые люди.

Самые разные люди.

Вот крепкий парень лет двадцати – а рядом худой длинноногий подросток. Вот девушка с растрепавшимися косичками, которые наверняка заплела ещё дома, до похищения – а возле неё женщина постарше: подбитый глаз, потёки туши на щеках. Вот сплошь мохнатый, в одном исподнем мужчина с выступающими из волос рогами – а подле него обычный мальчишка, такой, как Петер, без шерсти, без копыт и прочего. Вот вчерашний беспризорник, весь грязный, бритоголовый – а на соседнем матрасе кукольной красоты барышня, чьи локоны хранят следы блестящей пудры.

Их было здесь не меньше трёх десятков.

Голову каждого охватывал металлический обруч, и от обручей тянулись куда-то в темноту длинные провода.

Петер побрёл между стеллажами. Пятно света плясало по лицам, хранившим одинаковое выражение – спокойное и немного торжественное, будто они готовы, проснувшись, встретить что-то неизбежное, но определённо хорошее… В подвале царила стылая духота, пропитанный тюремной вонью воздух казался ядовитым, и хотелось уйти отсюда как можно скорее. Куда угодно, хоть в Разрыв.

Кат нацелил фонарь на вход в подвал. Петер, конечно же, забыл за собой закрыть. Взойдя по отвратительно визгливой лестнице, Кат притворил дверь и убедился, что замок не защёлкнется сам по себе. Постоял на верхней ступеньке, вслушиваясь. Ничего подозрительного. Только стук собственного сердца, только тихое гудение какой-то машины, только сонное дыхание множества людей, сплетающееся в сложный непостоянный ритм.

Затем из темноты внизу раздался невнятный возглас Петера.

«Неужто повезло?» – подумал Кат. Спустившись, он пошёл на звуки. Шорох, возня и сдавленное пыхтение становились всё громче. Дойдя до крайнего стеллажа, Кат увидел то, что и рассчитывал увидеть: Петера, который, встав на нижнюю полку, пытался стащить кого-то с верхней.

– Нашёл, что ли? – чужой голос, исходивший из собственного рта, вызывал тошноту.

Петер вздрогнул и обернулся.

– Нашёл. Помоги…

Кат посветил фонарём. На верхней полке – вровень с его головой – лежала девушка. Спутанные золотистые волосы, детский овал лица, высокий чистый лоб. Пижама в горошек.

«Это она. Точно она. Та, что шла по аллее».

– Ирма, – сказал Петер. Он завозился, просовывая левую руку девушке под лопатки, при этом одновременно пытаясь правой обхватить её колени – неуклюже и бестолково.

Кат сунул ему свой фонарь, взял Ирму под мышки и потянул с полки. Тут же раздался оглушительный дребезг, будто уронили самовар.

– Там обруч был, – запоздало шепнул Петер. – Я его снял...

Кат скрипнул зубами и взвалил Ирму на плечи.

– Свет ниже держи, – велел он.

Петер старательно направил оба фонаря в пол. Кат развернулся и пошёл к двери. Похоже, грохота упавшего обруча никто не услышал. Им всё ещё везло. Но впереди ждало самое трудное: нужно было выйти наружу и добраться до города. Они не могли путешествовать через Разрыв втроём с Ирмой.

«Да, только в Разрыв-то можно свалить и одному, – подумал Кат. – Атлас у меня есть, все дороги открыты. А пацан пускай выкручивается, как хочет. Обруч он снял, обалдуй. Предупредить об этом мозгов не хватило. Вот сейчас, если сбегутся все, кто тут есть, пусть сам и разбирается. А я – в Китеж, к Аде…»

Они уже дошли до лестницы, и вдруг Петер остановился.

– Демьян, постой. Что с остальными делать будем?

– Ничего, – Кат обнаружил, что впопыхах успел сунуть палицу за пояс. Вынуть её, не уронив Ирму, оказалось непростой задачей.

– Здесь ещё столько человек, – Петер повёл фонарём в сторону стеллажей. – Их надо спасти.

«Долбанулся в край, – Кат почувствовал, что вновь неудержимо заводится. – Совсем ошалел. Всё, хватит. Самое лучшее, что я могу сделать – уйти в Разрыв. Незамедлительно. Девку мы нашли, обманка у этого олуха есть, оружие тоже можно ему оставить. Пусть спасает хоть всех рабов на Вельте. В одиночку».

Палица наконец-то оказалась в руке. Кривясь от тюремной вони, Кат глубоко вдохнул и медленно-медленно выдохнул.

«Последний шанс, – подумал он. – Дам щенку одуматься».

– Мы возвращаемся в Рунхольт, – сказал он. – Ты, я и девчонка. Сейчас.

– Тут, может, мои друзья! – громко зашептал Петер. – Я не всех ещё видел! А если даже наших здесь нет, всё равно! Это же люди! Их нельзя вот так оставить…

«Не одумался. Ну и ладно. Можно уходить».

Кат с остервенением вытер потный лоб. Хорошо хоть волосы в хвост собрать не забыл, а то мешались бы, как обычно.

«Уйду, а его поймают и уложат на полку. И потом, когда мы с Адой, оба больные, станем медленно подыхать взаперти, я буду знать, что его продали кому-то вроде Килы».

– Петер… – начал он.

– Да? – хрипло отозвался мальчик.

Сверху, из-за двери – был какой-то звук, или померещилось? Кат обернулся и нацелил палицу. Но всё вновь заволокло тишиной.

– Петер, – повторил он, поворачиваясь обратно, – я много видел придурков, но таких, как ты – никогда. Вот представь: поснимаем мы с них обручи. Что дальше?

Черты лица Петера в свете фонаря казались резкими, будто из дерева вырубленными. Было слышно его дыхание – тяжелое, какое бывает при сильной боли.

– Они все без сознания, – продолжал Кат. – Ходить не смогут ещё хрен знает сколько времени. Предлагаешь перетаскать их поодиночке на улицу и ждать, пока очухаются?

Петер закусил губу. В подвале было по-прежнему тихо.

– Мы и так рискуем, – сказал Кат. – И собой рискуем, и всем миром в придачу. Сейчас мы сделаем то, что собирались…

«Сейчас я вернусь домой и пойду к Аде. Один. Наконец-то. И всё будет не как утром, а нормально. Время есть, пока профессор бомбу не собрал. А дух выпью у кого-нибудь на улице. По-любому в городе осталась одна чернь».

–…что собирались, – повторил он с огромным усилием. – Вытащим твою подружку. И отправимся в Рунхольт.

Петер сморщился, как от уксуса.

«Да что я с ним вожусь? Это же мешок с духом, сучок безмозглый. Уговаривать его ещё…»

Во рту набралась горькая слюна. Кат оттянул маску указательным пальцем, сплюнул на пол.

«Врешь. Не возьмёшь».

– А потом, если бомба сработает, я поделюсь с тобой деньгами, какие останутся, – сказал он устало. – Даю слово. Наймёшь где-нибудь таких же дурней, как ты сам. Вернёшься с ними сюда и всех освободишь. Пойдём.

Груз девичьего тела чувствовался всё сильнее: Ирма была хрупкой, но не сказать чтобы невесомой.

Петер по-прежнему не говорил ни слова и не двигался с места.

– Ети твою фамилию, – зарычал Кат. – Идёшь, нет?!

– Да, – сказал Петер. – Да, ты прав. Иду.

Кат поставил ногу на ступеньку и сразу же ослеп от яркого света, который хлынул из распахнувшейся двери.

Вскинул палицу. Не целясь, нажал кнопку.

Молнии прошелестели очередью, вонзились в силуэты наверху.

Свет погас. Кто-то захрипел. Кто-то упал, покатился по лестнице вниз, перебирая ступеньки с черепным стуком.

Кат отпрыгнул, задев бедром Петера.

Всё стихло.

Петер подобрал оброненные фонари. Работал только один. Луч зашарил вокруг, упёрся в неподвижные груды на полу. Топорщились полы одинаковых чёрных курток, торчала скрюченная рука.

Кат всадил ещё по одной молнии в каждое тело – для уверенности и просто оттого, что хотелось выместить злобу.

Сердце колошматилось в груди так, что рёбрам было больно.

Больше никто не появлялся.

– Ладно, – сказал Кат через пару минут. – Сейчас тебе тоже парсуну слепим. Теперь есть, у кого брать.

Он спустил Ирму с плеч и уложил на пол.

Девушка негромко застонала.

Петер тут же склонился над ней, гладя по волосам и шепча по-вельтски. Ирма шевельнулась, произнесла что-то тихо и коротко. Петер упал на колени и поцеловал её ладонь.

Кат снова утёр пот со лба.

– Обманку давай, – сказал он.

Петер принялся медленно, неловко подниматься, не отпуская руку Ирмы, будто их пальцы склеились. Спросил о чём-то. Ирма кивнула – блеснули в свете фонаря белки глаз.

Потеряв терпение, Кат дотянулся до сумки Петера, рванул завязки и вытащил обманку – её уложили сверху, специально, чтобы можно было легко достать при необходимости. Петер оглянулся, весело щурясь.

– Извини, Демьян, – шепнул он. – Что ты сказал?..

Кат, разматывая на ходу провод обманки, подошёл к лежавшим рейдерам, пинком перевернул ближайшего на спину и накрыл маской прыщавую одутловатую морду. Обманка погудела и смолкла. Кат вернулся к Петеру – тот вновь стоял на коленях рядом с Ирмой – и, приложив маску к его лицу, затянул головной ремень.

Послышался щелчок. На месте Петера возник крупный парень с сальными патлами.

Ирма ахнула.

– Это я, – поспешно сказал ей Петер незнакомым ломающимся баском. – Всё хорошо, это я. А это мой друг Демьян…

Кат отдал ему палицу. Для трюка, который надлежало провернуть, нужны были свободные руки. Присев, он крепко ухватил Ирму за лодыжку, после чего сгорбился, подобрался и сделал боковой кувырок. Ирма сдавленно пискнула: теперь она висела на Катовых плечах. Этому приёму Маркел учил всех упырей в обители – вдруг придётся нести на себе ослабевшего от голода товарища. Но Кату приём обычно пригождался в других ситуациях... Он взял у Петера палицу, нашарил на полированном корпусе ребристую кнопку и, держась в круге света от фонаря, поднялся по лестнице.

На складе ничего не изменилось. Поблескивал стеклом шкаф, покоились на стеллажах пакеты с наркотиками. Грузный рейдер, чей облик временно достался Кату, смирно лежал в углу рядом с опрокинутым стулом. И только дверь, что вела наружу, была приоткрыта – должно быть, так её оставили те двое, которых Кат угостил молнией в подвале. Из дверного проёма глядела плотная темнота.

Темнота обещала многое.

«В Разрыв скорее! В Разрыв! – подумал Кат бессильно. – Ох я дурак, дурак».

Сзади задышал Петер.

– Демьян, – он пытался говорить шёпотом, но чужой голос подводил, давал петуха, – Ирма приходит в себя. У неё есть способность. Если что, можно будет…

Кат, не оборачиваясь, нашарил его голову и хлопнул по макушке ладонью. Петер вякнул от неожиданности и замолчал.

– Чтоб ни звука, – прохрипел Кат.

Он двинулся вперёд, стараясь ступать как можно тише, невзирая на дополнительный вес. План, начерченный Энденом, покоился за пазухой. Кат помнил всё наизусть.

За дверью должен быть цех, где готовят штофф. Из цеха, если пройти до конца, попадёшь в коридор. Слева по коридору – большое помещение, там устраивают собачьи бои и подпольные драки насмерть. Справа – комната охраны и лестница на второй этаж. Ночью рейдеры разъезжаются по домам, поэтому сейчас второй этаж пустует. Да и плевать, всё равно туда идти не нужно, а нужно идти вперёд, к выходу. К выходу на волю.

Кат толкнул дверь палицей и, выждав минуту, продолжил путь по цеху. Химией здесь воняло гораздо сильней, чем на складе. Свет фонаря отражался от ребристых чанов в сажень высотой, от покрытых изморозью холодильных шкафов, свет играл на железных столешницах, плутал между заполненными мутной дрянью колбами. Один раз дорогу преградили поставленные в ряд бидоны, пришлось искать обходной путь – а под ноги лезли провода и трубки, и цементное крошево, и какая-то заскорузлая ветошь.

Зато дверь в коридор была не заперта, и Кат решил, что эту небольшую поблажку он заслужил сполна.

Коридор оказался длиннее, чем представлялось по плану. То ли Энден что-то напутал, то ли Кат успел подзабыть: крадучись идти пришлось не меньше минуты. С дверями тоже вышла путаница. Оказалось, их не две, а пять, и все – по левую сторону. Но это были мелочи, поскольку навстречу так никто и не попался. Выход манил близостью, обещанием свободы, и приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не пойти к нему скорым шагом. Сдерживаться, как во время кормления.

Сдерживаться, как всю жизнь.

Наконец, они приблизились к стальной двери, забранной для надёжности решёткой. Дверь была заперта. Кроме того, на решётке висел здоровенный амбарный замок.

– Открывай, – сказал Кат Петеру, запоздало сообразив, что забыл обшарить карманы у тех, двоих в подвале. Впрочем, обошлось и так. Петер вставил в скважину первый попавшийся ключ, повернул, и дужка послушно вышла из гнезда, а решётка, скрипнув, отъехала в сторону.

Удача по-прежнему была на их стороне.

– Ура, – сиплым шёпотом сказал Петер.

И тут сзади раздался окрик.

Кат крутанулся на каблуках.

Дверь в дюжине шагов от него была приоткрыта. В проёме, заслоняя лившийся изнутри свет, стояла чёрная фигура.

Кат нацелился палицей в фигуру и нажал кнопку.

Ничего не произошло.

Кат надавил на кнопку опять.

Снова ничего.

«Сломалась?!»

Ирма зашевелилась, сползая с его плеч. Кат едва успел подхватить её, чтобы не шлёпнулась головой вниз, и уложить на пол.

Через секунду под потолком коридора загорелся тусклый кристалл.

Дверь распахнулась шире. Тот, кто вышел первым – это был знакомый Кату по прежним встречам рыжий рейдер – сделал шаг в коридор. Следом выглянули ещё двое: вроде бы, те же, что похитили Эндена, но Кат бы не поручился.

Рыжий нахмурился и что-то спросил.

Петер, запинаясь, отозвался.

Рыжий выдал фразу, звучавшую беспрерывной чередой брани и оскорблений – как, впрочем, многие фразы на вельтском языке.

Петер коротко ответил.

Рыжий вдруг захохотал. Хлопнув себя по коленям, повторил ответ Петера – видно, это была какая-то удачная шутка. Рейдеры за его спиной тоже заржали.

«Пацан-то умеет выкрутиться, когда надо, – смекнул Кат. – Хорошо, что у нас обманки работают. Кажется, пронесло…»

Тут устройство на поясе Петера как-то не по-хорошему защёлкало. Поддельное лицо с россыпью прыщей над переносицей расплылось, истаяло. Мелькнула испуганная мальчишечья рожица. Всего на мгновение. Но иногда мгновение – очень долгая штука.

«Подгадил Чолик, стерва», – звякнуло у Ката в голове.

Рыжий прищурился: всё-таки света в коридоре было маловато. Повелительно крикнул. И стал приближаться, с угрозой шаря за пазухой. Его подельники оказались проворней – успели достать пистолеты, но пока не целились, держали стволами вниз.

«Всё», – Кат выронил бесполезную палицу и полез в карман. Толку от ножа сейчас было чуть. Но хоть так…

Вдруг Ирма резко, со всхлипом набрала воздуха и запела. Это был простой мотив, похожий на колыбельную, которой унимает младенца среди ночи усталая мать. Без слов, без смысла, просто несколько повторяющихся звуков. «А-а-а, а-а-а-а», – тихий, надтреснутый голос. Она лежала у стены, свернувшись в клубок. «А-а-а, а-а-а-а. А-а-а, а-а-а-а».

Рыжий остановился. Сжал кулаки, оскалился. На лбу пиявкой вздулась жила. Глаза забегали. Он что-то забормотал и с силой ударил себя в челюсть.

«А-а-а, а-а-а-а».

Один из рейдеров, стоявший у двери, выронил пистолет, упал на колени и затрясся. Кату показалось – смеётся; но через несколько секунд до его слуха донеслись рыдания. Рейдер ревел в голос, как маленький мальчик, и пистолет валялся рядом с ним, словно забытая игрушка.

«А-а-а, а-а-а-а. А-а-а».

Второй бандит выпучил глаза и вцепился в собственные волосы с такой силой, будто хотел сорвать с черепа скальп, а потом, загребая ногами, враскачку побрёл вглубь коридора. Каждый раз, когда он натыкался на стену, из груди его исторгался вопль. В конце концов, он нашёл выход в цех, где готовили штофф, и исчез в темноте.

«А-а-а, а-а-а-а».

«Ирма приходит в себя. У неё есть способность», – вспомнил Кат слова Петера. Похоже, способность Ирмы была недюжинной; удивительно, как девушку, обладавшую таким даром, смогли похитить и удерживать в плену.

Однако нужно было действовать.

Рыжий стоял слишком далеко – в трёх саженях от Ката. Он, в отличие от остальных, сопротивлялся дару Ирмы: нашарил-таки под курткой кобуру и пытался её расстегнуть. Кат двинулся было вперёд, но опоздал. В лоб ему уставился пистолет. Воронёный ствол ходил ходуном, рейдера трясло, как с лютого похмелья. Неизвестно, что творилось у него в голове, но выстрелить он мог в любой момент.

«Была не была».

Кат осторожно, с предупредительной медлительностью начал поднимать руки.

Рыжий глядел на него поверх прыгающей мушки и скалился, как больной пёс.

«Далеко. Не смогу. Дурак я, дурак».

Пальцы Ката когтями впились в воздух. Рыжий встрепенулся, по телу от ступней до головы прошла судорожная волна. Пистолет брякнулся на пол.

Кат резко крутанул рукой, притягивая взгляд жертвы.

Убедился, что схватил крепко.

И, бросив, наконец, сдерживаться, со всей силы втянул в себя сладкую, дивную, кипящую пневму.

…Это было, словно возвращение в детство, в то летнее утро, когда по какой-то забытой причине он ощущал бесконечное счастье, и солнце улыбалось с бесконечного неба, и впереди ждала бесконечная жизнь.

Это было, словно объятия Ады, когда она, голодная до любви, обхватывала его руками, ногами, обволакивала всем своим существом, и они до самого утра были только вдвоём в целом мире.

Это было, как стакан ледяной воды после блужданий в пустыне Разрыва. Как стопка водки после тяжёлой работы. Как свежий хлеб из печи после охоты в зимнем лесу.

Это была настоящая жизнь.

…А потом его кто-то толкнул в бок.

– Демьян, хватит! Да хватит же! Он умрёт сейчас! – голос был незнакомый. Кату потребовалось какое-то время, чтобы осознать себя, вспомнить, что он и Петер забрались в берлогу рейдеров, что на нём и на Петере – обманки, и что обманка изменила голос Петера, так что, по видимости, это именно Петер сейчас толкает его и требует остановиться.

«Хрен там», – подумал Кат с наслаждением, добирая остатки рейдерского духа. Вообще-то, дух был не самого лучшего качества: рыжий определённо чем-то недавно обдолбался. Пьяная пневма – не лучший выбор. Но, как говаривал Кила, «на бесптичье и жопа – соловей»…

Тут Петер ударил плечом – с разбега, так сильно, что Кат пошатнулся и разорвал связь.

Рыжий грохнулся на пол и завыл, истекая слюнями. Он весь искрился золотом, каждое его движение вызывало в пространстве упругие муаровые волны. Свет в коридоре стал пурпурным и сладострастно мерцал.

«Хорошо, – отметил Кат. – А могло быть ещё лучше».

– Ну что ты наделал, – печально сказал Петер. – Теперь человек калекой останется.

Он до сих пор был в облике прыщавого бандита: обманка работала, хоть и могла дать сбой в любой момент. У стены лежала Ирма – маленькая, сжавшаяся в комок. Она больше не пела. Волосы её шевелились и разбрызгивались водопадом, пижама сверкала множественными гранями, будто высеченная из бриллианта.

– Надо выбираться, Демьян...

Кат взмахнул рукой. Петер отлетел, впечатался в стену и упал рядом с Ирмой. Больше он ничего не говорил, только мотал патлатой башкой и тёр затылок.

Кат подобрал пистолет – чёрный, как смерть, тяжёлый, как память – и сунул за пояс.

Дверь приблизилась, содрогнулась и с готовностью подставила замочную скважину. Ключ долго не хотел вставляться; спустя минуту – или четверть часа, или час – Кат осознал, что пытается вскрыть замок ножом. Ещё несколько часов – или секунд – ушли на то, чтобы вспомнить, где он в последний раз видел ключи. Ну конечно! Вон они, валяются возле Петера. С ключами дело пошло на лад; скважина довольным голосом заурчала и поддалась.

Свобода!

Век повеки, отныне довеки!

На улице хозяйничала ночь, в небе сияли два месяца: сапфировый и рубиновый. Чуть ниже виднелся третий, едва народившийся – чистый и острый, ни дать ни взять заточенный серп. Это было до одурения красиво. Но всё-таки не так красиво, как полуночный небосвод Китежа.

Кат шагнул наружу, задев притолоку макушкой, и аккуратно прикрыл за собой дверь. Кто-то спросил его о чём-то на неизвестном языке. Он поглядел по сторонам. Увидел двоих рейдеров-охранников. Занятно: у обоих были пристёгнуты к поясу боевые жезлы, довольно мощные с виду. Похоже, на вооружение внешней стражи бандитское начальство не поскупилось.

Тот, кто спрашивал, повторил свой вопрос; у него были замечательно густые брови и такие же густые усы – будто три зубные щётки на лице. Кат вместо ответа ухмыльнулся и от души хлопнул рейдера по плечу. Тот тоже ухмыльнулся – неуверенно и криво. Тогда Кат хлопнул по плечу другого охранника, плечистого, с единственным коротким рогом, торчавшим прямо из середины лба. И спокойно пошёл прочь. Он совершенно ничего не боялся: обманка работала исправно. Для всего мира он был толстым бандитом, дежурившим этой ночью на складе. Человек устал сторожить пакеты со штоффом и отлучился на двор до ветру. Обычное дело.

Охранники, видимо, не почуяли дурного, поскольку от Ката отстали и даже затеяли за его спиной ленивый разговор. Вероятно, обсуждали красоту трёх вельтских лун.

Кат же, неторопливо шагая, пересёк вымощенный бетонными плитами двор и ступил под сень здоровенного дерева, росшего в десятке саженей от дома. Опьянение потихоньку отступало, но, как всегда после пития духа, стали необычайно восприимчивыми все чувства, в первую очередь зрение. Он отчётливо видел впереди, на пустоши тёмную полосу – дорогу в город. Старую, разбитую, кривую. И тем не менее прекрасную. Не потому, что перебравшему пневмы Кату всё казалось прекрасным. Просто дорога вела к свободе.

К свободе – без настырного дурного мальчишки, без его девки и их щенячьей любви, без спасения никому не нужных рабов.

Без всего этого дерьма.

Ну, а если придётся что-то вспомнить потом – что ж, будет просто ещё одно воспоминание. Упырям на роду написано уживаться с непрошенными воспоминаниями, это привычная помеха. Одной помехой больше, одной меньше. Ерунда.

Вот что важно: бомба. Оазис. Взрыв.

И возвращение домой. К Аде.

Он постоял немного под деревом, в темноте. Рейдеры у входа вяло перебрасывались фразами; про Ката, похоже, забыли.

«Пора делать ноги, пока обманка не отключилась», – подумал он.

В этот самый момент раздался странный щелчок. Кат опустил голову. Растерянно оглядел собственные ладони (знакомые, крупные), собственный плащ, собственные ступни в огромных грязных ботинках.

Чужая личина исчезла. Он снова был собой.

«Вот сука! – паскудная ухмылка Чолика возникла перед глазами, будто наяву. – Дохлые кристаллы поставил. И в палицу, и в обманки. Сука, сука!»

Он поднял взгляд.

Охранники не смотрели в его сторону. Они смотрели на дверь, откуда именно сейчас, шатаясь, вывалился Петер с Ирмой на руках. Его обманка пока ещё работала. Рейдеры, однако, заступили ему дорогу. О чём-то спросили – куда громче и злее, чем спрашивали Ката.

Петер с трудом ответил. Подумав, добавил пару слов.

Охранники нехотя расступились.

«Ишь ты, – равнодушно подумал Кат. – Пацан всё-таки выкрутился».

Тут из-за двери показался ещё один бандит. Тот самый, который побрёл в цех, когда Ирма начала петь. Очевидно, он не задержался в цехе, а спустился в подвал. Поскольку теперь вёл с собой, придерживая под локоть, женщину из числа пленных рабов.

А ещё двое рабов следовали за ним. Парень и девушка – обнявшись, запинаясь на каждом шагу.

«Что за ерунда? – Кат сощурился. – Он решил вывести всех погулять среди ночи?»

Охранники засуетились. Один из них, с бровями-щётками, отстегнул от пояса жезл и прицелился в рейдера, который шёл с женщиной. Второй – единорог – взял за рукав Петера.

«Мальчишка больше не нужен», – подумал Кат.

«Ты так напился духа, что хватит на десяток переходов через Разрыв», – подумал он.

«Да и нет нужды никуда ходить, – мысли бежали быстро, но были отчётливыми, словно картинки в волшебном фонаре. – Очкарик уже собирает бомбу, ты возьмёшь её и доставишь в оазис. Или заставишь это сделать самого очкарика. Его не придётся долго уговаривать, он, небось, сам обрадуется возможности поучаствовать в уникальном эксперименте. А если заартачится, покажешь ему нож, и он потопает на своих козлиных копытах прямо в пустыню. Потом – бум! Убедишься, что дело сделано, и вернёшься в Китеж. Чтобы жить спокойно, как раньше. Чтобы искать диковины для Килы и Будигоста, как раньше. И кормить Аду, как раньше… Всё будет, как раньше. Вспомни, раньше же было здорово!»

До обострённого слуха Ката донёсся щелчок. Обманка Петера выключилась. На месте прыщавого бандита с одутловатой рожей возник пятнадцатилетний мальчик, из последних сил прижимающий к груди худенькую девочку.

– Врёшь, гнида, – сказал Кат, доставая из-за пояса пистолет. – Ни хера это не было здорово.

Темнота озарилась вспышками, наполнилась грохотом. Рубчатая рукоять заплясала в крепко сжатых ладонях – мощная отдача рвала оружие из рук. Единорог согнулся, заслонил локтями живот, сделал два шага, запутался в собственных ногах и упал.

Его напарник поднял жезл. Молния пролетела над самой макушкой Ката. Кат выстрелил ещё трижды, а потом пистолет виновато клацнул, и стало ясно, что патроны кончились.

«Ну теперь, сволочь, пора, – Кат оскалился и рванулся вперёд. – Теперь можно!»

Напившийся пневмы упырь движется быстрее любого человека. В ушах свистнул ветер. Пролетела ещё одна молния – снова мимо. Смазанным пятном мелькнуло сбоку лицо Петера. Охранник увернулся, но Кат успел схватить его за куртку. Замолотил ножом – раз, раз, раз. Нож втыкался легко, а выдёргивать приходилось с силой, и брови-щётки каждый раз дёргались, дёргались… Потом рейдер упал, и Кат упал сверху, до рукояти всадив клинок ему под челюсть.

Над ухом грохнуло. По лицу шваркнули горячие камешки, выбитые из бетонной плиты. Кат обернулся – блеснули три месяца на бархатном небе.

Единорог всё-таки поднялся на ноги. Он шатался, облитый бледной кровью, и размахивал жезлом. Снова грохнуло, молния ушла далеко вправо. Кат бросился, вцепился в запястье единорога, но тот не выпустил жезл, затеял бороться. Кат ударил ножом наискось. Ослеп от брызг. Рубанул «запятой», сбоку, как учил Кила. Услышал крик – воющий, с клёкотом. Потянулся протереть глаза.

Тут в его голове что-то взорвалось, месяцы погасли, и небо рухнуло.