Воля дороже свободы

XIII

Хотя твоей судьбе, о путник, в целом не позавидуешь, ты всё же обладаешь одним большим преимуществом перед остальными смертными. Тебя ведёт по пути настоящий бог. Лично. Персонально. Бог, который специализируется на пророчествах и предсказаниях. Бог, обладающий самым острым умом среди Олимпийцев (а они изрядные хитрецы, все до единого). Тот, кто видит сокрытое и сокровенное, тот, кто разит без промаха из любого оружия. Тот, кто способен посылать видения людям в самые дальние миры, туда, куда не достают волны моих передатчиков. Дар Аполлона невообразимо могуч, пускай транслируемые образы и несколько размыты.

И не забудем, что Солнцеподобному помогает его верный слуга. Который тоже, между прочим, кое-что умеет, поскольку не вчера родился.

О да. Не вчера.

Лучший Атлас Вселенной

Ранен.

Он ранен.

Они его ранили!

Бок наливался тупой болью. Если прижать рукой, болело сильнее, но так хотя бы меньше текла кровь. Правда, кровь всё равно находила лазейки, убегала между пальцами, и, когда он оглядывался, то видел за собой след из жемчужно-розовых клякс.

Ещё немного.

Ещё можно успеть.

Можно спастись.

Холопы, бараньи морды! Предали, сговорились, напали всем стадом. Что ж, поглядим, чья возьмёт в итоге. Машина уже близко. Машина – в конце коридора, за дверью со старым замком. Он всё починил и настроил, всё готово и ждёт его. Сталь и энергия. Сталь и энергия не могут предать, на такое способна только плоть. Ничего. Это ничего. Плоть слаба, он давно собирался от неё избавиться. Получилось чуть раньше, чем хотелось. Но ничего.

Дверь, замок. Ладонь в крови, вытереть. Унять дрожь. Выровнять дыхание. Могут быть помехи, успокойся же, успокойся!! Так, хорошо. Хорошо. Приложил. Щелчок.

Сработало.

Вспыхнули под потолком кристаллы, заполнили светом огромный, населённый древними машинами зал. Каждая деталь вычищена, каждая цепь проверена, каждая батарея заряжена. Он всё перебирал лично, не доверял инженерам. Правильно делал, как оказалось.

В центре зала на магнитной подушке – капсула. Прекрасная, совершенная, с удобным ложементом внутри.

Услышал позади себя шаги и голоса. Рванулся вперёд, забыв о ране. Вскрикнул, закашлялся, харкнул солёным. Подволакивая ногу, доковылял до капсулы. Приложил ладонь, дождался, пока отъедет герметичная заслонка. Тяжко, со стоном перевалился через край, вскарабкался на ложемент. Изнывая от боли, дотянулся до рукоятки, затворил тяжёлую заслонку.

Внутри капсулы тут же стало темно.

Он откинулся на ложементе, чувствуя, как со спасительным жжением вонзаются иглы – в запястья, в шею, в спину. Успел. Холопы остались снаружи, они ему ничего не сделают. Ещё немного потерпеть. Ещё чуть-чуть – и он избавится от этого старого, постылого, умирающего куска мяса. Ещё несколько минут…

И за миг до того, как на капсулу обрушилась кувалда, он вспомнил, что забыл запереть за собой дверь машинного зала.

Потом были только тьма и боль. Боль рвала тело на части, на мелкие куски, расщепляла до атомов. Он беспрерывно кричал, понимая, что всё кончено, что сам отдал себя в руки торжествующих ничтожеств, что погибает, наверное, самой жуткой смертью из всех возможных. Он кричал долго, несколько часов или даже суток. И тьма впитывала его крики, как чёрная вата.

А затем во тьме расцвёло золотое сияние.

– Юноша, – сказал человек, который был, как солнце. – Юноша – это ключ. Найди дом победителя.

– Ключ? – переспросил Кат. – Какой ключ? Какой дом?..

– Дом победителя, – повторил человек-солнце.

И пропал.

Кат остался один. Но теперь он не боялся темноты, потому что вспомнил себя. А темнота – что ж, это просто такое место, где кончился свет. Не беда: свет всегда можно зажечь заново.

Думая так, он проснулся.

Было холодно. Сквозь морозные завитушки в окно пробивалось утро. Сверху нависал низкий полоток в разводах небрежной побелки. Знакомый потолок, знакомая побелка, знакомые пятна копоти от лампы.

Он лежал в кровати на втором этаже собственного дома.

Кат потянулся, выстраивая в памяти события, что привели его сюда. Батим, Фьол, охота на зверя, взбесившиеся кроты, бегство, разрушенная башня. Звёзды в прозрачном небе Разрыва, зов пневмы, капля крови на странице атласа.

Дом, дверь, лестница, кровать.

Глубокий, как обморок, сон.

Кошмар, что привиделся под утро.

И – последнее, но главное – человек-солнце. Который явился нежданно, как и в прошлый, и в позапрошлый раз. Развеял ужас и тьму. Указал путь.

Понять бы ещё, что это за путь.

– Юноша – ключ, – проговорил Кат чужим со сна голосом. Откашлялся и добавил: – Дом победителя…

Обретя звучание, слова не стали понятнее. Однако было ясно: человек-солнце подсказал, как искать того, кто мог бы собрать устройство по добытым чертежам. Бомбу, которую затем надо будет взорвать в каком-то из оазисов Разрыва – как называл пустынные язвы покойный Фьол.

Кат вылез из кровати, попутно обнаружив, что спал одетым, в штанах и рубашке. Задумчиво почесал зад. Натянул ботинки и спустился вниз.

Петер уже встал и чистил куртку платяной щёткой.

– Доброе утро! – сказал он весело. – Не жарко сегодня, да?

– Угу, – сказал Кат. – Из жратвы что-то осталось?

– Сухари и колбаса, – Петер отложил щётку и, держа куртку на вытянутых руках, критически её оглядел. – Ещё сыр.

Кат зашёл на кухню, пошарил в буфете. Извлёк связку баранок и чудом уцелевший кусок сахара с орех величиной. Сахар был алмазной твёрдости. Кат с сомнением поглядел на холодную печку, на покрытый сажей чайник, на почти пустое угольное ведро.

Хотелось чаю.

Растапливать печь не хотелось совсем.

Можно было, конечно, отправиться к Аде. Она уже наверняка встала и приготовила завтрак – какие-нибудь оладьи или кашу, а то и блины. И уж наверняка у неё готов был свежий, крепкий чай. Горячий. С повидлом…

Кат сплюнул в угольное ведро. Он отлично понимал, что, если зайдёт сейчас к Аде хотя бы на минуту, то минута эта продлится до полудня. А времени не было совсем.

На кухню заглянул Петер.

– Может, поедим? – предложил он. – О, брецели!

– Это баранки, – сказал Кат и бросил связку на стол. – Давай тащи свою сумку.

Из сумки Петер извлёк колбасу, сыр и сухари, которые, на удивление, почти не пострадали – ни во время охоты на зверя, ни после. Кат сделал толстые, неуклюжие бутеброды, и они с Петером поели, сидя друг напротив друга за голым кухонным столом. Потом Кат налил в две кружки холодной воды из чайника, и настал черёд баранок. Баранки были дрянь: совсем чёрствые, на вкус как деревяшка.

Реликтовый сахар Кат трогать не стал, предоставив Петеру грызть его в одиночестве.

«Что ж теперь? – мысли бестолково ползали в голове. – Брать атлас, ходить с одного света на другой и везде разыскивать учёных? Это ведь непростые должны быть учёные. Не теоретики какие-нибудь, а самые что ни на есть практики. Чтобы могли разобраться в чертежах и смастерить то, что придумал Бен. Притом быстро. Вот скольких я знаю учёных, не считая врачей? Во всех мирах, где побывал? Ни хрена я не знаю. Как вообще их искать? Где они водятся? В доме победителя, видимо. Ну и что это за дом такой?»

– Знаешь, Демьян, – сказал Петер, – я тут подумал и понял, что не представляю, как нам быть дальше.

У него было очень серьёзное выражение лица, которое стало бы ещё серьёзней, если бы не оттопыренная сахаром щека.

– Чего там представлять, – пробурчал Кат. – Сейчас возьмём атлас, да прямо и пойдём по порядку. Сколько там страниц с якорями-то? Двадцать, тридцать?

– Двадцать две, кажется, – немного шепеляво сказал Петер.

Кат кивнул:

– Будем, значит, топать от мира к миру и везде спрашивать: а вот не видали, люди добрые, мастера, чтобы нам собрал такую штуку, которой и названия-то нет? Не видали? Ну ладно, извините за беспокойство. Двигаем дальше.

Петер покатал во рту сахарный окатыш. Деликатно выплюнул в ладонь и положил на стол.

– Может, мы и мой мир так найдём, – несмело предположил он. – Ну… В процессе.

Кат поджал губы.

– Вряд ли, – сказал он. – Там же описания есть. Я всё прочитал, от корки до корки. Ни на одном свете нет трёх лун. И ни один не называется «Вельт». Про туманы тоже не написано. Видать, этот твой мир – где-то совсем на отшибе.

Петер вздохнул.

– Если Вельта в атласе нет, то, возможно, того мира, что мы ищем, там тоже нет? – проговорил он.

Кат не ответил, потому что именно этого больше всего и боялся. Хотя нет, пожалуй; ещё сильней он боялся, что всё получится – и отыскать нужный мир, и мастера, и бомбу взорвать там, где надо…

Но, вернувшись на Китеж, он найдёт только пустыню и обугленные развалины на месте дома Ады. Потому что опоздает.

«Юноша – это ключ, – вспомнил он. – Дом победителя… Перечитаю-ка ещё разок эту пеженую книжку. Авось какая-нибудь подсказка найдётся. А пока читаю, пускай печь топится. Чаю охота до смерти».

– Ты знаешь, где про учёных можно поспрашивать? – спросил он, поднимаясь из-за стола. – Есть мысли? На Китеже-то с научными делами туго. Аграрная структура хозяйства, знаешь ли.

Петер развёл руками.

– Поспрашивать? В разных университетах, наверное. У нас в городе, например, есть такой Институт Гевиннера. Сейчас почти никто наукой не занимается, времена трудные. Но раньше там устраивали симпозиумы, выступали перед публикой. Кестнер хотел нам устроить экскурсию…

Он осёкся и замолчал, колупая пальцем столешницу.

Кат выволок из-под печки полено и достал нож, чтобы нащепать лучины. Клинок по-прежнему покрывали засохшие разводы звериной крови. Поморщившись, Кат шагнул к стоявшему у окна рукомойнику и принялся отмывать нож в ледяной воде.

– Институт Гевиннера, – фыркнул он. – Ну и название.

– Название как название, – вяло откликнулся Петер. – Фамилия первого ректора.

– Да ясное дело, – Кат поднёс нож к свету, проверяя, не оставила ли кровь ржавых пятен. – Но всё равно срамно звучит как-то.

Петер потянулся и зевнул.

– Гевиннер значит «победитель», – сказал он. – А что, ты прямо сейчас хочешь отправляться?

Кат застыл на месте. Аккуратно, с отчётливым щелчком сложил нож.

– Победитель?

– Победитель, – покивал Петер. – На самом деле, этот Гевиннер никого не побеждал, конечно. Разве что каких-нибудь своих коллег в диспутах. Просто фамилия такая.

Кат, роняя капли, потёр лоб мокрой рукой.

– Так, – сказал он. – Так. Ну, это уже что-то… Осталось найти ключ. Который юноша. Который, стало быть, юноша…

– Что? – удивлённо переспросил Петер.

Кат несколько секунд смотрел на разрисованные морозом оконные стёкла, пытаясь оценить, насколько опасна идея, которая только что пришла ему в голову.

– Бери сумку, – сказал он. – Идём в Разрыв.

– Как скажешь, – осторожно произнёс Петер, вылезая из-за стола. – А куда потом?

Кат задвинул полено носком ботинка обратно под печку. Вышел в прихожую, снял с крючка плащ. Обнаружилось, что в чистке тот особо не нуждается: ошмётки батимской грязи осыпались с подола, не оставив следов. По-видимому, ткань, мало того что самостоятельно грелась и охлаждалась, так ещё и самоочищалась к тому же.

Кат просунул руки в рукава, проверил, цела ли мелочь в карманах, застегнул пуговицы. На ум пришла Ада. Как она шила плащ, как радовалась, готовя сюрприз, как хотела выждать до Солнцеворота. Как поняла, что Солнцеворота может вовсе не дождаться… Он достал футляр, надел очки и запретил себе думать о всех этих вещах. Дело предстояло серьёзное, отвлекаться не стоило.

Но, вернувшись в гостиную и увидев Петера, который ждал его с сумкой на плече, Кат немедленно вспомнил, что сумка – тоже дело рук Ады.

– Цепляйся, поехали, – отрывисто сказал он, подхватывая с пола рюкзак. – Один, два, три, четыре…

В Разрыве был вечер.

Над горизонтом сгущалось марево. Дюны подставляли ребристые спины последним лучам солнца – уже нестрашным, почти ласковым, золотым. Ветер унялся. В тишине порой раздавался еле слышный звон, будто кто-то щёлкал пальцем по опрокинутой чаше неба, и небо отзывалось стеклянным чистым звуком.

Кат забрался на дюнный гребень, дождался, пока в теле пробудится пневма, и зашагал туда, куда она звала.

Петер следовал за ним в молчании.

«Если всё так просто, – думал Кат, – то почему никто никогда этого не делал? Хотя, наверное, не было нужды. В самом деле: когда приходишь с другого света, то всяко что-нибудь с собой приносишь. Еду, одежду, пыль на сапогах. И можешь вернуться. Только этот дурачок в одной пижаме явился, да и ту продал… Ну, мироходец, держись. Сейчас что-то будет. А что будет? Что может случиться?»

– Куда мы? – не выдержал Петер. В тот же момент Кат остановился, потому что пневма успокоилась, показав своим спокойствием: здесь. Пришли. Можно выбираться в тот мир, от которого у тебя есть якорь. Если он есть.

Кат вынул булавку и кольнул палец.

– Дай-ка руку, – сказал он. Петер протянул ладонь, и Кат крепко сжал её своей здоровенной правой лапой, словно хотел скрепить какой-нибудь договор по китежскому обычаю.

Петер хлопнул ресницами и робко улыбнулся. Слегка стиснул пальцы, отвечая на пожатие, хоть и не понимая, отчего это потребовалось именно сейчас.

Тогда Кат вытянул левую руку и мазнул окровавленным пальцем по лбу мальчика.

Петер вздрогнул, удивлённо нахмурился.

А в следующий миг вокруг стало темно.

Темно и тихо.

Кат отпустил ладонь Петера.

– Где мы? – спросил тот, невольно понизив голос до шёпота.

– Сам мне скажи, – отозвался Кат, снимая очки.

– Что ты имеешь в виду? – произнёс Петер напряжённо. – Стоп, минутку…

Кат понимал, что они находятся в доме. В доме, куда давно никто не заглядывал. Это чувствовалось по стоячему воздуху, лишённому запахов еды, одежды и людского дыхания. Это угадывалось по царящему кругом сырому холоду. Об этом молчаливо свидетельствовала тишина.

Петер негромко ахнул.

– Я знаю, где мы, – сказал он.

Послышались его шаги – уверенные, быстрые – а потом щёлкнул выключатель, и зажёгся свет.

Из темноты вокруг них возник зал – судя по убранству, что-то среднее между гостиной, классной комнатой и домашним театром. Вдоль дальней стены тянулось возвышение, вроде сцены. На сцене, опрокинутая, лежала небольшая трибуна. Повсюду были разбросаны обломки мебели: стулья, парты. Валялось несколько портретов в крайне плачевном состоянии. Под ногами блестели осколки стекла – разбитые абажуры от световых кристаллов.

– Это конференц-зал, – хрипло выговорил Петер. – Здесь мы учились. И выступали. И праздновали дни рождения. Я… Я дома.

Он сделал несколько шагов и остановился посреди зала, стиснув руки в замок.

– Похоже, сюда воры наведались, – заметил Кат. – И не раз. Странно, что свет ещё работает.

Петер покачал головой, не сводя глаз с поверженной трибуны.

– Кестнер всегда платил за месяц вперёд, – сказал он и вдруг скривил губы. – Демьян, извини, мне надо убедиться…

Не договорив, он уронил сумку на пол и быстро зашагал к высоким двустворчатым дверям рядом со сценой. Налёг плечом, открывая – створки были разбиты, висели косо. За дверями виднелась полутёмная лестница. Петер заскрипел ступенями и скрылся из виду.

Кат убрал очки в футляр, не торопясь прошёлся по залу. «Ошибся я насчёт воров, – подумал он. – Воры просто вынесли бы всё ценное. А тут кто-то душу отводил, куражился… Как мальчишка говорил – рейдеры?» Под трибуной виднелось пятно засохшей крови, дорожка из ржавых потёков вела через весь зал к входной двери: тащили раненого или убитого. Кат вспомнил утренний сон и зябко повёл плечами.

Ему вдруг пришло в голову, что Петер, должно быть, очень привязан к приюту, раз его вынесло из Разрыва именно сюда, а не, скажем, в родильную палату, где мальчик появился на свет. Кат прикинул, куда бы попал сам, если бы кто-то додумался приспособить его живое тело вместо якоря. В свой дом о трёх окнах? В особняк Ады? На развалины отцовского хутора близ Радовеля? В обитель Маркела?

Вновь скрипнули ступени. Петер вернулся в зал.

– Никого, – сказал он. – Всех забрали. Ирма… Её тоже нет.

«Конечно, нет», – подумал Кат.

Петер запустил пальцы в волосы и с силой подёргал.

– Надо искать, – проговорил он невнятно. – Демьян, надо скорее их искать! Ирма наверняка ещё где-то рядом. Я чувствую. Не могу ошибаться. И остальные ребята, Клаус, Гуннар, все… И Кестнера тоже можно найти! Демьян!

Он смотрел на Ката блестящими глазами: губы обветрены, искусаны, на лбу – мазок запекшейся крови.

Кат молчал.

– Надо искать! – выкрикнул Петер во всё горло, сжимая ладонями виски. В полупустом зале прозвенело короткое эхо.

Кат покачал головой.

– Сперва нужно доделать дело, – сказал он.

Петер закрыл лицо рукавом и постоял так с минуту, чуть раскачиваясь.

– Да, – голос его был сиплым. – Да, ты прав.

Он отвернулся, шагнул к валявшейся на полу сумке, подобрал за ремень.

Кат глянул на духомер. Прибор под обшлагом плаща светился ярко и безмятежно. С кормлением можно было подождать.

Петер подошёл ближе.

– Пойдём, – сказал он глухо. – Не могу здесь больше оставаться.

– Давай, – сказал Кат. – Покажешь, где у вас этот институт.

Они вышли в прихожую. Под сломанной вешалкой были раскиданы стоптанные разновеликие ботинки. Тут же обнаружилось ещё одно кровавое пятно, размером много больше того, что в зале. Петер, едва взглянув, дёрнул головой и широкими шагами проследовал к входной двери. Кату подумалось, что человек, которого сюда приволокли, скорей всего, подняться уже не смог. Вероятней всего, это и был Кестнер – единственный, кто пытался дать отпор нападавшим.

Петер с силой толкнул дверь. Она оказалась незапертой, отворилась неожиданно легко. Мальчик едва не упал, в последний момент схватившись за бронзовую, в форме львиной головы, ручку.

«Свет забыли погасить», – подумал Кат.

И вслед за Петером шагнул наружу.

Мир, называвшийся Вельтом, был грязным и неблагополучным. Кат понял это, как только вдохнул городской воздух, в котором мешались запахи палёного мусора, гниющего мяса и стоялой мочи. Беглый осмотр улицы подтвердил выводы. В подворотне напротив валялся труп. То, что это был именно труп, а не, скажем, пьяный, становилось ясно по вывернутым конечностям и белёсой, уже начинавшей ржаветь луже, подтекавшей вокруг головы. Мимо шёл, помахивая дубинкой, одетый в мундир человек с пёсьей головой – определённо смотритель порядка. Он на несколько мгновений задержался возле мертвеца, чтобы пнуть того по окоченелой лодыжке – а затем продолжил путь, шагая уверенно и неторопливо.

«Интересно, здесь, как на Китеже, специально полканов в городовые набирают, или просто случайно совпало?» – подумал Кат, провожая его взглядом.

Петер втянул голову в плечи.

– Нам туда, – обронил он, скованно махнув рукой. – Институт там.

Они двинулись по улице. Стояло пасмурное утро, повсюду клубился туман, не было видно ни солнца, ни неба. Из сероватой мглы выплывали здания: старые, притом на удивление добротно построенные. По всему угадывалось, что их возводили с усердием, даже с любовью. Ни один дом не походил на соседние, каждый обладал какой-то скромной, но продуманной деталью, отличавшей его от прочих. Тут – крохотные балкончики, там – фантазийная лепнина над окнами, здесь – круглая жестяная башня голубятни. Первые колонисты, которых сюда переселил Бен Репейник, обустраивались всерьёз и со вкусом.

Но за полторы сотни лет всё изменилось к худшему. Изрисованные шпаной стены в облупленной штукатурке, затянутые плёнкой грязи стёкла, сломанные зарядные будки на перекрёстках, щербатая мостовая – весь город носил печать многолетней нищеты и упадка.

И жители города были ему под стать.

Они торопились поутру на службу, источая отвращение – к этой службе, к миру, к себе самим. Одежда, вроде бы разных фасонов и цветов, сидела на всех людях одинаково неловко и уродливо. Женщины были как-то особенно нехороши собой: тела запакованы в бесформенные юбки и блузы, волосы спрятаны под куцые шляпки, лица заляпаны яркой, избыточной косметикой. Мужчины смотрели так, словно готовились сию секунду броситься в драку. И драться насмерть.

А ещё здесь было очень мало тех, кому повезло родиться в обычном человеческом облике. Почти все обладали хвостами разной длины и шерстистости. У некоторых горожан ноги оканчивались копытами: кто-то ходил запросто, не скрываясь, иные носили хитро скроенную обувь, но их издалека выдавала размашистая, с лёгким взбрыком поступь. Тут и там из-под шапок виднелись рога. Землистой синью отливали жабьи морды – таких созданий попадалось мало, но они здорово выделялись в толпе. Посреди улицы, косвенно подтверждая гипотезу Ката, неспешно прогуливался толстый псоглавец в полицейской форме.

И повсюду мыкались нищие, по большей части – калеки. Безногие сидели на самодельных тележках, безрукие выставляли напоказ культи, слепцы тянули грязные ладони, норовя ухватить прохожих за край одежды. Шныряли из подворотни в подворотню чумазые дети – молчаливые, со взрослой тяжестью во взглядах.

В довершение картины где-то неподалёку всё время ржали кони и слышалась ругань на здешнем языке, который, как показалось Кату, был для ругани приспособлен идеально. Даже лучше словени. Язык этот чем-то напоминал речь жителей урманской слободки в Китеже, но звучал ещё грубее.

«Должно быть, местные после всех заварушек так и не оклемались, – думал Кат. – И правительство бездельничает. Будигост, пожалуй, здесь всё получше наладил бы. Рейдеры лютуют, опять-таки… У нас, правда, Кила есть. Но он поскромней». Вслед за этими мыслями вспомнилось, что молодцы Килы, хоть и не громили никогда приютов, всё же порой умыкали людей.

В том числе – для Ады.

– Город тоже Вельт называется? – спросил Кат, чтобы отвлечься.

– Нет, – Петер смотрел под ноги. – Рунхольт.

Кат качнул головой:

– Странно. На Китеже столица Китеж, на Танжере – Танжер. Как Основатель назвал, так и оставили. У вас по-другому?

– У нас переименовали, – выдавил Петер. – После войны. Война год назад кончилась.

– Вон оно что. Тогда понятно, откуда увечных столько. Да и всё остальное...

– А перед этим другая война была, – Петер покрутил шеей. – Ещё до моего рождения.

Перешагнув мусорную кучу, они свернули в переулок и тут же посторонились, чтобы пропустить ковыляющую вдоль стены девушку – избитую, в порванном, криво застёгнутом плаще. Петер, приостановившись, тронул её за плечо и что-то с участием спросил. «Помощь предлагает, – догадался Кат. – Ишь, доброхот». Впрочем, девушка сбросила Петерову руку и, процедив сквозь зубы несколько слов, захромала своей дорогой. Из-под плаща виднелись тонкие лодыжки и копытца: раздвоенные, маленькие, похожие на козьи.

Петер вздохнул и побрёл дальше. Кат на всякий случай огляделся, но ничего опасного не заметил и зашагал следом.

– А где чернь у вас? – спросил он Петера. – Никто мусор не убирает, грязно везде. Неужели все на заводах пристроены?

– У нас нет такого разделения, – сказал Петер. – Я понял, о чём ты. Но на Вельте отменили экзамены на гражданство. Давно уж. Люди… как бы равны.

– Равны? – Кат сощурился. – Даже вконец никудышные? И на вече все ходят? И жениться каждому можно?

Петер пожал плечами.

– Теперь вообще всё понятно становится, – пробормотал Кат.

Туман постепенно развеивался. Вместе с ним слабел запах тухлятины: очевидно, белёсые испарения и были источником вони. «В нашем городе часто бывают туманы, которые пахнут нехорошо», – вспомнил Кат слова Петера. – Хрен ли было строить этот Рунхольт в таком смердячем месте? Или туманы потом появились? После войн всякое бывает…»

Над крышами показалось солнце, но светило оно будто бы в долг – неохотно и скупо. Переулок тем временем привёл Ката с Петером к широкому проспекту. От прочих улиц проспект отличался лишь размерами: такие же старые, обветшалые дома, такие же болезненные, усталые с самого утра люди. Одно из зданий лежало в руинах – от него исходила мощная эманация сырой магии, у Ката зачесалась кожа, словно он вернулся на Батим. По горам битого кирпича шныряли создания, похожие на китежских сторожевых кошек, только намного меньше, не выше сапога. Вид у них был потасканный, но независимый.

– А мы так сразу могли? – спросил вдруг Петер, по-прежнему глядя под ноги. – Использовать меня вместо якоря?

Кат цокнул языком:

– Раньше до такого никто не додумывался. Да если б и додумался, трудно было бы проверить. Обычного человека мироходец через Разрыв не поведёт – обоим смерть. А парами мироходцы путешествуют редко. Конкуренция... Так что у нас уникальный опыт.

– Здорово, – сказал Петер равнодушно. – Слушай, Демьян, а отчего ты так заинтересовался институтом Гевиннера? Прямо сам не свой сделался, когда я про него сказал.

– Сон у меня был, – нехотя сказал Кат.

– А-а, – Петер помолчал. – Как тогда?

– Как тогда.

Петер поднял руку и указал на противоположную сторону проспекта:

– Вот. Пришли.

Институт был громаден. Могучее здание о четырёх этажах занимало целый квартал, простираясь от перекрёстка до перекрёстка. На городскую суету равнодушно глядели ряды высоких стрельчатых окон; кое-где в рамах вместо стёкол желтели фанерные листы. Центральный портал венчали скульптуры, изображавшие воинственного вида зверюг, вставших на дыбы и победно скалящихся навстречу солнцу. Одна из зверюг держала в лапе флаг. Он был таким грязным, что казался траурным.

Кат и Петер трусцой перебежали через проспект, едва не угодив под мчавшуюся во весь опор коляску, причём кучер нарочно взял в сторону, стараясь их зацепить. Очутившись перед институтом, Петер поднялся по лестнице и, упираясь пятками в побитые мраморные плиты, отворил тяжеленную дубовую дверь.

Внутри обнаружился гигантских размеров вестибюль – полутёмный, тихий, безлюдный. В невообразимой вышине тускло отсвечивали стекляшки развесистых люстр, но ни один кристалл не горел. Свет проникал лишь через окна, и его явно недоставало для такого огромного помещения. Справа и слева из сумрака проступали широкие ступени ведущих наверх парадных лестниц.

Отчётливо пахло варёной капустой.

– И что дальше? – пробормотал Петер.

Кат направился вперёд: ему показалось, что в глубине вестибюля блеснул какой-то огонёк. Через дюжину шагов обнаружилось, что темнота между лестничных маршей скрывает застеклённую будку с окошком, а, когда Кат с Петером подошли ближе, то разглядели в будке вахтёршу – крупную, неопределённого возраста тётку. На обшарпанном столе перед ней лежала газета с крестословицей, рядом горел крошечный масляный фонарь. Из окошка тянуло тем самым тоскливым капустным запахом.

– Здравствуйте! – по-божески сказал Петер и приветливо улыбнулся.

Вахтёрша покосилась на него поверх черепаховых очков. Бросила взгляд в сторону Ката. Брюзгливо искривила верхнюю губу, показав зубы – точь-в-точь собака на привязи.

Прошипела несколько слов на своём языке.

– Мы… занимаемся наукой, – продолжал Петер. – Прибыли для консультации… Э-э… Для консультации со специалистами по… М-м…

Вахтёрша что-то гаркнула – до такой степени выразительно, что перевода не требовалось. Выпростав из-за спины жилистый, в седой щетине хвост, она захлопнула его кончиком окошко.

Петер растерянно посмотрел на Ката.

Кат испытал внезапный, очень сильный толчок злобы. Стукнуло в висках, защекотало под кожей, в ушах зазвенело. «Стерва жирная, – он со скрипом двинул челюстью. – Почуяла свою власть, гнида. Раздолбать её сраную будку на части, а после – за неё саму приняться. Пасть до ушей разделать, чтобы улыбалась повежливей…» Рука сама скользнула в карман, стиснула нагретую гладкую рукоять.

–…делать-то будем? – донёсся сквозь звон в ушах шёпот Петера.

Кат медленно выдохнул. Сосчитал до двадцати, представляя каждую цифру разноцветной, как учил в детстве Маркел. Звон утих, ярость схлынула, оставив после себя муторное томление – будто удержал, не сблевав, подкатившую тошноту. «Ну-ну, – подумал он. – Раздухарился-то, а? Из-за какой-то бабы… Да, нервы никуда стали».

С некоторым усилием вытащив руку из кармана, Кат скинул рюкзак, распустил шнуровку и, порывшись, достал с самого дна один из заветных мешочков, выданных Будигостом. Стукнул в стекло костяшками, дождался, пока вахтёрша поднимет взгляд, и извлёк из мешочка золотую монету.

Глаза, увеличенные линзами очков, алчно округлились.

«А золото здесь, кажется, в цене, – смекнул Кат. – И то добро. По крайней мере, кристаллы не потрачу».

Вахтёрша отворила окошко.

– Ну? – спросила она: ворчливо, но по-божески.

– Разрыв, – сказал Кат. – Телепортация. Пневма. Кто у вас этим занимается, знаешь?

Вахтёрша засопела.

– Тебе зачем? – спросила она.

– Как хочешь, – сказал Кат. – Других спрошу.

И, развернувшись на каблуках, сделал несколько шагов прочь. «Всё она знает, курва хвостатая, – подумал он. – Денег у этого заведения шиш да маленько, держать отдельного человека на вахте им не по средствам. Наверняка она ещё и секретарь, и что-то вроде экономки. Раз не бросила службу, стало быть, числится в штате давно. Сплетничает, как дышит, моет кости всем подряд. Ей известно вообще всё, что тут происходит».

– Погоди, – послышалось сзади. – Не поняла. Пневма? Чего там?

Кат вернулся к будке.

– Нам нужен учёный, который исследует вопросы, связанные с Разрывом, – сказал он. – Вы же тут в курсе, что на мир пустыня надвигается? Кто по таким вещам главный?

Вахтёрша дрогнула буклями.

– А-а, – сказала она. – Тебе, наверное, в отдел экспериментальной энергетики надо.

И замолчала, выжидая.

Кат через окошко бросил монету ей на стол.

– На третий этаж подымешься, направо, до конца. Увидишь большие двери с табличкой. Дальше спросишь, кто там остался за старшего, – проговорила вахтёрша, ловко смахивая монету хвостом в подставленную ладонь. – Много их было, да много и уволилось.

– Пойдём, – сказал Кат Петеру, подбирая рюкзак и пряча мешочек с золотом. – Покажем чертежи, потолкуем с учёной братией. Если повезёт, найдём того, кто разберётся.

Он двинулся к лестнице. Петер пошёл рядом, заглядывая ему в лицо.

– Тебе всё это явилось во сне? – спросил он шёпотом.

Кат неопределённо качнул головой.

– С ума сойти, – Петер беззвучно хлопнул в ладоши. – Демьян, да ты же настоящий провидец!

– Рано радуешься, – сказал Кат, поднимаясь по ступенькам. – Ещё ничего не…

Тут он оказался в полной темноте.

Успел обречённо подумать: «Опять».

А потом услышал голос.

– Радость, как мы берём её в самой себе, есть очень простая абстракция, – сказал голос. – Прямую с ненулевым вектором будем полагать мысленным человеком. Тогда нет никакого учителя в душевной экономике. Следовательно, радость в виде субъективной страсти мысленно прибывает. Она прибывает и для нас разрешается коллинеарно. Человеком она разрешается. Это всё, что нужно для наличного бытия. И…

Уши резанул крик. Полный ужаса и боли, захлёбывающийся, отчаянный. Так кричат люди под жестокой пыткой. Так кричат звери, попавшие в капкан. Так могла бы кричать земля, пожираемая Разрывом. Кату хотелось заткнуть уши пальцами, заорать изо всех сил самому – лишь бы не слышать этот кошмарный вопль. Но у него не было ни ушей, ни пальцев, ни голоса.

Была только тьма.

Кончилось всё так же внезапно, как и началось. Мрак развеялся, крик затих. Над головой возник потолок с нерабочей люстрой, под ноги вернулась лестница – длинная, с исшарканными мраморными ступенями, с дубовыми перилами. Кат вцепился в эти перила из всех сил.

– Ах ты блядь, – прохрипел он, крутя головой.

– Что ты сказал? – испуганно переспросил не знавший словени Петер.

Кат с отвращением отбросил со лба потные волосы. Шипя, втянул сквозь зубы воздух.

– Я ж провидец, – ответил он. – И провижу, значит, что всё будет очень херово. Вот это самое и сказал.