Воля дороже свободы

VIII

Многие считают главным злодеянием Основателя то, что он извратил человеческую природу и вложил разрушительные силы в руки недостойных. Немало и тех, кто проклинает его за слабость: не сумел, дескать, остановить начавшиеся войны и катаклизмы. Но, как ни странно, некоторые личности больше всего винят его в том, что полвека назад он бесследно исчез и больше не появлялся ни на одной из планет – тогда как населявшие их люди продолжали вырождаться и погрязать в бедствиях. Раньше такая точка зрения меня изрядно забавляла. Это, думал я, всё равно как если бы овцы гневались, что волк больше не режет их стадо. Хотите вернуть того, кто всем испортил жизнь? Кушайте больше рыбы: говорят, она улучшает память.

Однако теперь Основатель действительно стал нашей последней надеждой.

Я долгое время отправлял на его поиски мироходцев, но только потратил впустую деньги и разбазарил экземпляры книги. Бессилен отыскать его убежище даже мой господин – он лишь чувствует, что преступник всё ещё жив. Видимо, Основатель сумел окружить себя какой-то непроницаемой оболочкой. Возможно, к нему удастся проникнуть, имея якорь, принадлежащий тому месту, где он скрывается… Но откуда же, смерть и кровь, взять этот проклятый якорь?

Впрочем, у нас есть кое-какие соображения. Хорошо бы, о путник, тебе эти соображения пригодились больше, нежели твоим предшественникам.

Лучший Атлас Вселенной

Они всегда ждали чего-то подобного. Мальчик, обладающий сверхчеловеческими способностями. Замкнутый мирок, в котором тесно молодому уму. Далёкая, щедрая, опасная и оттого ещё более манящая цивилизация. Другие люди – будущие друзья, учителя, помощники. Девушки, в конце-то концов. Конечно, Джон и Джил догадывались, что Бен захочет уйти.

Но не думали, что он уйдёт так внезапно и бесповоротно.

И так… Ну, бессердечно.

Они не стали путешествовать наугад, высматривая следы сына в нехоженых краях. Понимали, что он наверняка отправился на Землю. В большой город, где есть библиотеки, университеты, машины и всё, о чём только мечталось на острове.

В Дуббинг.

Но Дуббинга Бен не знал совершенно, да и, собственно, никогда не видел. Поэтому, вероятней всего, первым делом он наведался к тому, кого более-менее представлял по отцовским рассказам. К тому, кто мог бы выслушать его историю и не побежал бы тотчас доносить в полицию.

Энландрия приветствовала Джона и Джил тоскливой осенней моросью. Они вышли из Разрыва в западной части Дуббинга, где с давних времён обитали аристократы – в том числе, Питтен Мэллори. Несмотря на прошедшие годы, Джон отлично помнил дорогу. Но на месте дома, где он рассчитывал найти сына, обнаружилось пепелище.

Хмурые пожарные ходили по дымящимся развалинам, рядом мокла под дождём кучка зевак. Скрипуче ныла, удаляясь, сирена медицинской кареты. Джон свистнул проезжавшему кэбу, проник в разум кэбмена и велел гнать за каретой что есть мочи.

Обожжённого, еле живого Мэллори привезли во Флотский госпиталь – туда, где когда-то лежал его племянник. Нужно было спешить: датчики божественной энергии наверняка успели засечь всплеск двойной силы, вот-вот могли появиться констебли. Джон не стал тратить время. Он просто остановил кэб на задворках госпиталя, выпустил в воздух рой магических частиц и, найдя Мэллори за больничной стеной, забрался в его сознание.

То, что удалось обнаружить, подтвердило худшие опасения Джона.

Бен действительно пришёл к старику домой. Однако не стал просить ни приюта, ни покровительства. Мальчик с порога принялся требовать, чтобы ему показали раритет, хранившийся у Мэллори дома – старинную, довоенной работы шкатулку, способную создавать воображаемые миры и переносить туда людей. Мэллори был так ошарашен происходящим, что безропотно пригласил Бена в гостиную. Усадил перед камином, налил чаю. И принёс раритет. (Подумать только: странный загорелый мальчишка, одетый в ветхую одежду, представляется сыном Джона Репейника и хочет взглянуть на вещь, о существовании которой знают только специалисты...)

Джон проклял тот день, когда ему пришло в голову рассказать Бену о шкатулке. Тогда, шесть лет назад, это казалось неплохой мыслью – красивая сказка, в самый раз, чтобы развлечь сына перед сном. Теперь сказка привела к катастрофе. Найвел Мэллори, талантливый специалист по пневмоэнергетике, способен был обучить Бена очень, очень многому. А если бы он отказался, Бен пригрозил бы отключить прибор, создававший мирок, где только и мог существовать Найвел.

Хороший ход. В самый раз для того, кто хочет получить всё и сразу.

Увидев шкатулку, Бен выхватил её из рук Мэллори и пустился бежать. Семидесятилетний толстяк не мог ничего поделать. Когда он, задыхаясь, доковылял до прихожей, там уже бушевал огонь. Неизвестно, что произошло – сбил ли Бен случайно газовый рожок со стены, или поджёг дом намеренно. Как бы то ни было, последним осознанным воспоминанием Мэллори стал огонь, преградивший путь к выходу. Дальше всё заволокло ужасом и болью. Бедняга выжил только благодаря тому, что соседи быстро заметили дым и вызвали пожарных.

А Бен?

Бен пропал.

И вот теперь Джону и Джил пришлось идти наугад. Они пустились на поиски – беспорядочные, долгие, изнурительные. Искали сына в хмурой дождливой Энландрии, хоронясь от правительственных ищеек. Искали в Твердыне, под грохот канонады – там была война, Джон вышел из Разрыва прямо среди поля битвы и едва не угодил под огромный танк. Искали в Арвернисе, где бушевал гнойный грипп: однажды ночью Джил очутилась близ полного нечистот канала, увидела там утопленника, и ей померещилось, что утопленник похож на Бена. Она нырнула за ним, а когда поняла, что обозналась, сверху в канал сбросили ещё один труп – прямо ей на голову.

Они искали в Северной Федерации, и в Нинчу, и в Элладе, и много где ещё. В Элладе, кстати, произошёл странный случай. За Джил на улице погнался какой-то резвый старик, крича: «Стой, дура, я просто хочу поговорить, смерть на тебя…» Тут же из-за угла появились полицейские, и пришлось спешно возвращаться на остров.

Они искали не только на Земле. Был мир, где в небе висело пять лун – одна настолько большая, что глаз различал пятна и рытвины на её мраморном теле. Был мир, где горные вершины, острые, как колья, утопали в едких облаках, пахнувших горелой резиной. Был мир, замёрзший до основания, укутанный снегом и льдом, и из-подо льда смотрели на Джона мёртвые чудища: смерть застигла их в попытках выбраться на волю. Были прочие миры, удивительные и непостижимые, и совершенно безжизненные – все до единого.

Ни Бена, ни его следов найти так и не удалось.

Джил поседела – сплошь, до последнего волоска.

…А потом, спустя два года поисков Бен пришёл к ним сам.

Он вернулся на остров. Тощий, неожиданно высокий, с повзрослевшим лицом. Со шрамом на груди – извилистым, скверно сросшимся. Весь увешанный какими-то устройствами, от которых фонило, словно от перегретого зарядного кристалла.

Он нашёл то, что искал.

Колыбель богов.

Батим.

Радость Джона и Джил была недолгой. Сын пробыл на острове всего неделю. Ел за троих, отсыпался вволю. Почти ничего не отвечал, когда его расспрашивали о странствиях; он вообще говорил мало, ронял при необходимости «да», «нет», а чаще просто кивал либо мотал головой, в зависимости от обстоятельств. «Да, путешествовал. Да, многое видел. Многое узнал. Нет, не болит. Нет, рыбы больше не хочу. В данный момент хочу спать. Пойду спать».

И ни разу не сказал: я сожалею, простите, что заставил вас страдать и скитаться.

Днём он где-то пропадал. Может быть, даже уходил с острова, посещал другие миры – в том числе, Батим, о котором тоже едва обмолвился. На его площадке появились новые машины. Собранные на скорую руку, они выглядели просто и даже примитивно: кубы и цилиндры из серого металла, неподвижные, скучные. Но при взгляде на них Джона почему-то пробирал озноб.

«Что ты строишь, над чем работаешь? – спросил он Бена. – Зачем тебе эти штуковины?»

Бен только пожал плечами.

А через три дня Джон узнал – зачем.

Он вышел утром из хижины и побрёл к океану – ополоснуться, проверить вершу, которую ставил накануне, да заодно поглядеть, нет ли поблизости сына. Была ещё надежда, что Бена удастся разговорить, растормошить. Взломать его жутковатое молчание, пробиться к тому мальчику, который всего несколько лет назад катался у тебя на плечах... Джон шёл привычной, утоптанной тропинкой, отводя в сторону тяжёлые от росы пальмовые листья, когда вдруг со всего маху налетел на что-то твёрдое. На что-то невидимое.

Что-то, чего раньше здесь не было.

Он сразу понял: это сыновних рук дело. Здорово рассердился, конечно. Достал со своими фокусами, мелкий засранец. Всё, хватит, сейчас поговорим по-мужски!

И, сердясь, Джон пошёл вдоль прозрачной стены, касаясь её рукой, чтобы определить, где она закончится. Хотел выйти к берегу, найти зарвавшегося пацана и оттаскать, наконец, за уши. Бог там или не бог, а он мне сын, и пришла, кажется, пора, его воспитывать. Лучше поздно, чем никогда. Наигрались в молчанку. Да, сейчас он у меня получит…

А стена всё не заканчивалась и не заканчивалась.

К полудню он, уставший, изнывающий от жары, вернулся к той же тропинке, откуда начал утром. Невидимая преграда охватывала весь остров, и Джон прошагал вдоль неё, замкнув круг.

У тропинки ждал Бен. Одетый для дороги, с сумкой на плече и с боевым жезлом на поясе.

«В этом была необходимость», – сказал Бен. Он заговорил первым: Джон не успел сказать ни слова.

«Была необходимость, – повторил Бен. – Чтобы вы не могли помешать. Я воссоздал старую технологию. Изучил на Батиме. Над островом – купол. Он пропускает воздух и солнечный свет. Всё остальное задерживает. Пока только задерживает. Чтобы вы не причинили себе ущерб по незнанию. Когда мы закончим разговор, я переведу режим с удержания на аннигиляцию. Для большей сохранности».

«Зачем? – спросил Джон. – Бенни, сынок… На хрена?»

«У меня есть план. То, что ты сделал со мной и с мамой – то же самое можно сделать с каждым человеком. Буквально. Я намерен поставить эксперимент».

«Да ты спятил», – потрясённо сказал Джон. Он не говорил сыну о своих несбыточных мечтах. В жизни не говорил. Но, видно, Бен додумался до этого сам.

«Я реорганизую людей, – сказал Бен. – Изменю весь мир. Болезней, преступлений, нехватки ресурсов – ничего такого не станет. Смерти тоже. Потом, когда-нибудь. Я справлюсь, уверен. Новая эпоха, папа».

«Чушь, – сказал Джон. – Даже не думай».

И ударил в барьер магическим потоком.

Ничто и никогда не способно было остановить парцелы. Частицы, которыми Джон мог проникать в чужие умы, читать мысли, сканировать личность, убивать – эти частицы без сопротивления проходили сквозь металл, бетон, плоть. Вообще сквозь что угодно. У Джона много раз была возможность это проверить.

Нет, убивать сына он, естественно, не собирался. Обездвижить, разве что. На время, до поры, пока не придумает, что с ним делать дальше.

Но поток – чёрный, блестящий, похожий на рой пчёл из воронёной стали – вонзился в барьер и пропал. Без следа. Парцелы словно растворились в воздухе.

Бен поправил на плече сумку.

«Не стоит, папа, – посоветовал он. – Батимские технологии – надёжная вещь. Многоуровневая блокада. Я ведь долго готовился. Да, и не пытайся, пожалуйста, выйти в Разрыв. Это будет совершенно бесполезно. А после того, как я включу режим аннигиляции – ещё и очень неприятно».

Джон, разумеется, тут же попытался. Впустую.

Бен кивнул:

«Я знал, что тебе моя идея не понравится. И принял меры».

«Что ты собираешься делать? – спросил Джон угрюмо. – Как именно ты их хочешь… реорганизовать?»

Бен покачал головой.

«Я теперь – единственный живой и свободный бог во вселенной. Насколько мне известно. Так что торопиться некуда. Начну с создания экспериментальных групп, а там… Пойду методом проб и ошибок, наверное».

Джон тогда не выдержал. Сорвался. Начал кричать, ругать Бена, молотить кулаками по вогнутой поверхности невидимого купола. Что именно кричал – он толком не помнит, да это и неважно.

Важно, что Бен постоял, глядя на беснующегося Джона, кивнул ему на прощание.

И исчез.

Ушёл в Разрыв.

А оттуда – ещё куда-то.

Ну, а что случилось потом, вы отлично знаете.

Ведь знаете?

– Знаем, – кивнул Кат.

Джон вытащил из кармана портсигар и прикурил от кристалла. Это была уже десятая самокрутка: рассказ отнял немало времени.

Солнце потихоньку налаживалось к закату.

Невдалеке, у линии прибоя, драли глотку чайки.

– Сударь Джон, а как получилось, что мы вас понимаем? – вдруг спросил Петер. – Вы ведь… Ну… Родом совсем из других мест. Не из миров, которые создал Осн… ваш сын. А говорите по-нашему. По-божески.

– Это энландрийский, – возразил Джон. – Прости уж, мне виднее, я на нём двести с лишним лет говорю. И вы все болтаете по-энландрийски, между прочим.

– А, так вон оно что, – кивнул Кат. – Твой сын сделал общим языком тот, на котором говорил с детства.

– Точно, – Джон сощурился, чтобы дым не ел глаза. – Самый обычный язык. Довольно простой для освоения. Я, кстати, слышал настоящую божественную речь. Один раз в жизни слышал.

– И как? – поинтересовался Кат.

Джон пыхнул самокруткой:

– Да никак. Повторить не смогу, а на энландрийский это не переводится.

Он замолчал со странным выражением лица, будто ждал чего-то. Через несколько секунд Кат понял, что Джон пошутил. Но шутка вышла совсем не смешной.

– Ладно, – сказал Джон. – Вот что, парни. Вы должны кое-что знать о моём сыночке. Мне когда-то удалось пообщаться с одним богом. Из древних. Ну, я говорил – Моллюск. И… Он очень сильно отличался от человека. Не тем, что мог отращивать щупальца, и не тем, что вкладывал мне мысли прямо в башку. Это и многие из вас умеют.

Он замолчал, критически оглядывая тлеющий кончик самокрутки.

– Чем же он отличался? – не выдержал Петер.

«Тем, что его организм вырабатывал за день такую кучу пневмы, что мне на полгода хватит, – угрюмо подумал Кат. – И этот Моллюск тоже мог, наверное, прикуривать от кристалла. И дымить, как паровоз, и жить притом пять тысяч лет. И плодить детишек, которые хотят переделать мир по своему сраному усмотрению».

Джон пристально посмотрел на него, точно всё-таки мог слышать мысли сквозь барьер. Потом глубоко затянулся и произнёс, выдыхая дым:

– Он отличался умом.

– Умом? – Кат не выдержал и хмыкнул. – Умный, что ли, был не в меру?

Джон поморщился:

– Вообще-то да, он занимался наукой. Видели бы вы его лабораторию… Но я имел в виду другое. Ум бога – он не такой, как у вас. Он нацелен на прогресс.

– Прогресс, – повторил Кат. – Да, нам что-то такое говорили в гимназии. Я так понимаю, боги вечно хотели, чтобы всем стало лучше. И при этом не считались с человеческими жертвами.

Джон задумчиво покивал:

– Неплохо сформулировал, громила. Именно так. Не считались с жертвами. Лично я отказался от этого подхода. Так что меня вряд ли можно назвать богом в полном смысле слова. Просто очутился в неудачное время в неудачном месте, попал под раздачу, получил волшебные силы. Сижу теперь с этими силами в полной жопе. Какой же из меня, к херам, бог?

Джон усмехнулся, вновь на секунду сделавшись молодым. Петер повёл подбородком, изображая вежливое сомнение.

– А вот Бен – именно такой, – продолжал Джон, уже без улыбки. – Понятия не имею, откуда в нём это. Мы его не так воспитывали. Наверное, когда Хонна меня обращал, что-то въелось в гены. И передалось Бену по наследству. Вроде как от деда – внуку.

На минуту утвердилась тишина, прерываемая только далёким хохотом чаек.

– Интересно знать, – проговорил Кат, – сколько тут до нас побывало мироходцев?

– Порядочно, – отозвался Джон. – Несколько дюжин.

– И у каждого, значит, был атлас?

– Да, – Джон сбил пепел под ноги. – На Земле очень хотят положить конец этой катастрофе. И посылают сюда таких, как вы. Видимо, полагают, что я знаю, где находится Бен. Так вот, настало время сказать самое главное.

Джон снова затянулся.

– Я не знаю, где мой сын. Но могу предположить.

И бросил взгляд исподлобья.

– На Батиме? – произнёс Кат.

– На Батиме, – кивнул Джон. – Те, кто были до вас – они ввели меня в курс истории. Я знаю, что в новых мирах случились бедствия разного толка. И про то, что Бен исчез отовсюду полсотни лет назад, тоже знаю. Притом уверен, что он жив. Джил почувствует, если… Ну, как тогда, давно, во время бури. Поэтому, думаю, он попросту сбежал. Это в его духе. Однако бежать-то ему почти некуда. Кроме как…

– На Батим, – сказал Петер негромко, пробуя звучание слова.

– Паршивое место, – скривился Джон. – Настоящая дыра. Там что-то страшное случилось давным-давно. Всеобщая война, кажется. Но Бенни просто обожает этот полумёртвый мирок. И всегда туда возвращается.

– Всегда? – поднял бровь Кат.

Джон повёл рукой с дымящимся окурком:

– Он не бросил нас на произвол судьбы, когда включил барьер. Навещал. Нечасто, раз в пять-шесть лет. И рассказывал всякое. А мы слушали. Куда деваться, родная же кровь. Но рассказы, в основном, были про то, как ему повезло найти Батим, и как ему там здорово живётся.

Он помолчал, играя желваками. Затем продолжил, тихо и серьёзно:

– Это очень хорошо укрытое место. Найти без якоря невозможно. Что-то мешает, специальное поле или сама атмосфера планеты – не уверен, врать не стану. Случайно туда не попасть. Ну, знаете, как: идёшь-идёшь в Разрыве, потом чуешь точку перехода, и – хлоп! – очутился неведомо где…

– Так нельзя делать, – возразил Кат. – Сдохнешь.

– Нам с Джил можно, – Джон криво усмехнулся. – Мы два года этим способом по мирам шастали. Да только никакого Батима не нашли.

Мимо промчалась крошечная птица: радужный комок перьев, шелест ветра под трепещущими крыльями.

– Извините, – робко сказал Петер, – но я так и не понял, зачем нам нужно искать вашего сына.

Джон потёр ладони, словно мыл их под несуществующей струёй воды. Кажется, он не хотел говорить то, что собирался. Очень не хотел.

Кат тоже не хотел, но кому-то надо было.

– Основатель – бог, – сказал он. – И его главная божественная способность – наука. Верно?

– Верно, – Джон качнул головой. – Вообще-то, все боги занимались наукой. Это, так сказать, их образ жизни: что-то исследовать, изобретать, ставить эксперименты. Но мой сынок, надо отдать ему должное, переплюнул предшественников. Он и до обращения был гением. А теперь…

Он махнул рукой.

– А теперь он бог-гений, – сказал Петер.

– Угу, – кивнул Джон. – Словом, ребята, если кто и сумеет вам помочь… Нам всем помочь, вернее… Так это – Бен.

Радужная птица пролетела обратно – так низко, что крылом задела торчащий вихор на голове Петера.

– Мы можем тебя освободить? – спросил Кат. – Тебя и твою жену? Без вас нам крышка. Наверняка.

Джон снял шляпу и ожесточённо поскрёб в голове.

– Засранец всё спрятал на совесть, – сказал он с горечью. – Ясное дело, аппаратура, которая создаёт купол – где-то здесь, на острове. И многие мироходцы пытались её отыскать. Мы вместе обходили периметр, думали, гадали. Они под каждый камень заглядывали. Но ничего не нашли.

В животе у Ката вдруг заурчало. Он машинально протянул руку, сорвал с куста красную гроздь и принялся ощипывать. Ягоды были тёплые от солнца и напоминали по вкусу калиновый кисель.

– Значит, и мы вряд ли найдём? – спросил Петер.

Джон щёлкнул языком:

– Можно попытаться ещё раз. Но, думаю, Бен всё предусмотрел, и мы останемся с носом. Может, устройство вообще лежит на дне моря. А времени мало.

– Мало, – согласился Кат, принимаясь за вторую гроздь. – Ладно. Пойдём так. Есть мысли, как попасть на этот самый Батим?

– Да отчего ж – мысли, – сказал Джон неохотно. – Я точно знаю, как туда добраться. На северном берегу острова валяется машина. Вроде раньше могла летать по воздуху, у неё ещё такие лопасти наверху… Короче, Бен притащил её с Батима и бросил здесь. Не знаю, почему. Сломалась, видно, а обратно переть ему было лень.

– Якорь? – произнёс Кат, утирая губы от ягодного сока.

– Якорь, – сказал Джон, глядя ему в глаза. – Кусок металла с обшивки. Или пыль в кабине. Или ещё что – ты, вижу, человек опытный, должен разобраться. В общем, да, эта машина – якорь на Батим.

Под ногами Ката послышался шорох. Из незаметной норки, скрытой в траве, выползла зелёная ящерица. Огляделась, подрагивая горлом. Не сочтя троих неподвижных людей значимой угрозой, извилисто вскарабкалась на ботинок Ката и там застыла, величавая, словно маленький дракон. У неё было три глаза: два – где положено, по бокам головы, а третий, прикрытый белёсой плёнкой, красовался на темени.

– Хорошо, – проговорил Кат, хотя ничего хорошего не ждал – ни сейчас, ни в обозримом будущем. – Теперь скажи, пожалуйста, отчего мы должны тебе верить.

– Демьян!.. – тихо ахнул Петер.

Ящерица струйкой утекла в траву.

Джон мягко улыбнулся сквозь недельную щетину. «А ну как на самом деле может молнией шарахнуть?» – подумал Кат. Однако отступать было поздно.

– Без обид, – продолжал он, – но в атласе сказано, что сюда стоит отправляться во всеоружии и быть наготове. Ещё тебя там называют «отцом зла». Понимать можно по-разному. Опять-таки без обид. (Сердце колотилось, будто в груди барабанил лапами дрессированный заяц). Откуда мне знать, что ты – не Основатель? Может, ты сам соорудил эту прозрачную хрень, чтобы тебя никто не мог достать. А когда здесь появляются мироходцы – рассказываешь им сказку про сына и отправляешь неизвестно куда. Допустим, я тебе поверю. Найду ту штуку на северном берегу, отломаю от неё кусок и пойду в Разрыв. Где я выйду? Что со мной будет? Без обид, – добавил он снова и поднял руки, стараясь выглядеть как можно более миролюбиво.

Петер, вытаращив глаза, глядел то на Ката, то на Джона. Поза его выдавала готовность в любую секунду вскочить и быстро убежать в произвольном направлении.

Джон вздохнул.

– Я в тебе не ошибся, – сказал он. – Ты и впрямь человек опытный… Ну что ж, доказательств у меня немного. Джил, будь добра, покажись.

То, что случилось затем, Кату показалось чудом. Не просто магией, связанной с чьими-нибудь способностями или с техникой, работающей на пневме. Именно чудом. Необычайным событием, поражающим воображение.

Справа от Джона стояла женщина. Она не возникла из ниоткуда, не появилась внезапно – она просто была рядом с ним. Как во сне: только что снилось, что идёшь в одиночестве по лесу, и вдруг начинаешь говорить с другом, который, оказывается, уже давно за тобой следует. Так и Джил. Она всё время стояла возле Джона, только раньше Кат не мог её заметить.

А ещё она была богиней.

Взгляд Ката машинально отмечал, что Джил – высокая и стройная, что её лицо бесстрастно, а глаза отсвечивают жёлтым кошачьим блеском, что седые волосы спускаются до лопаток, и что одета она очень просто, в домотканое серое платье.

В то же время Кату хотелось упасть перед ней ничком, поклясться в вечной службе и молить о благословении. Ни одна женщина на свете (включая Аду) не пробуждала в нём такие эмоции. Это не было вожделением, любовью такое тоже было назвать трудно; пожалуй, единственным подходящим словом стало бы «поклонение». Лишь огромное усилие воли удержало Ката на месте.

Искоса он взглянул на Петера: тот, конечно же, не выдержал и, поднявшись с места, побрёл вперёд, прямо к опасной преграде. Тогда Кат тоже встал, шагнул к нему и, схватив за шиворот, встряхнул так, что лязгнули зубы.

Петер перевёл дух.

– О, – сказал он. – О-о.

– Ну всё, – послышался голос Джона. – Они уже поняли. Только им доказательств не хватает. Принесёшь?

Кат моргнул. Слева от Джона стояла ещё одна Джил. Она держала в руках детскую люльку, внутри которой виднелось свёрнутое маленькое одеяло – полинявшее от времени, с блёклым цветочным узором.

– Ещё, – сказал Джон.

Теперь его окружали три женщины. С одинаковыми лицами, в одинаковых платьях. Наверное, если бы кто-то взялся сосчитать седые волосы на их головах, то результат не отличался бы ни на один волосок. У третьей Джил в руках были игрушки: деревянный солдат, исцарапанный паровозик и сдутый мяч.

– И ещё, – произнёс Джон, криво ухмыляясь.

Четвёртая копия богини подняла над головой нечто, напоминавшее маленькую картину, какие вешают над камином. Это был глиняный слепок в резной рамке. Покрытая трещинами поверхность гипса хранила отпечатки двух младенческих ступней.

– Решили такое сделать, когда ему исполнился год, – произнёс Джон с усилием. – На память. Рамку я сам вырезал…

Сейчас он выглядел глубоким стариком. Лоб прорезали морщины, скулы бугрились желваками, губы вытянулись в линию. Когда Кат отвёл взгляд от Джона, то обнаружил, что копии Джил исчезли – она вновь стояла в одиночестве.

– Это не иллюзия, – хрипло произнёс Джон. – Моя жена умеет телепортироваться. Недалеко, но мгновенно. И создавать двойников. Вот сейчас сделала троих и послала в хижину за детскими вещами. Всё ради тебя, громила. Ради доказательств. Тебе как – хватит, или больше надо?

Петер деликатно кашлянул. Кат глянул вниз, обнаружил, что до сих пор сжимает в руке ворот его рубахи, и разжал пальцы. Потом снова поднял глаза на Джил.

Обычная женщина. Худощавая, загорелая. Пожалуй, её можно было назвать красивой, если бы не застывший тоскливый взгляд.

Джил склонила голову набок.

– Она говорит, что больше не будет принимать божественный облик, – сказал Джон после недолгого молчания. – Говорит, что не рассчитала сил. Но надо было как-то убедить вас, что она – настоящая.

– Ничего, – с трудом разлепив спёкшиеся губы, сказал Кат. – Доказательства… В самый раз. Спасибо.

Петер вдруг отколол такую штуку: размашисто шагнул вперёд и низко поклонился, а после, выпрямившись, протянул ладонь к Джил.

– Сударыня, – сказал он. – Сударыня, мне очень жаль… Очень жаль, что так вышло с вашим сыном. Правда.

Кату показалось, что глаза Джил заблестели ярче.

– И мы… – Петер помедлил, потом вытянул вторую руку. – Мы с Демьяном обязательно его вам вернём. Ну, или как следует постараемся. Обещаем. Правда, Демьян?

Он оглянулся на Ката.

Кат не ответил. Он смотрел на Джил. Смотрел, как богиня меняется в лице. Прикусывает губу. Опускает веки.

Потом её плечи вздрогнули, и она исчезла. Словно никогда здесь не появлялась.

Джон раскрыл портсигар. Тот оказался пустым. Джон повертел портсигар в руках, потом с треском захлопнул крышку.

– Ну, парень, – сказал он Петеру негромко, – давно с ней такого не бывало.

– Простите, пожалуйста, – пробормотал Петер, – я всё испортил.

– Да нет, наоборот, – сказал Джон и поднялся на ноги. – Она ведь точно каменная ходила уже сколько лет. Ни улыбки, ни слёз. Словечка не услышишь – только смотрит, если что-то надо, а я у неё в голове читаю. Как вот сейчас. И почти всё время невидимая. Я-то знаю, где она, да только от этого не легче. А ты её… Ты её, кажется, расшевелил. Спасибо тебе.

Петер покраснел и потупился.

Джон прошёлся, разминая ноги, и легонько пнул ведро.

– Знали бы вы, как мне вас неохота отпускать, – сказал он.

– Неохота? – Кат поднял голову.

– Да. Вы мне понравились.

– Чем же? – удивился Петер.

Джон покрутил ногой в стоптанном ботинке, растирая брошенный часом раньше окурок.

– Страданием своим, – отрывисто, сквозь зубы сказал он.

– Страданием? – переспросил Петер.

Джон выпрямился.

– Именно, – сказал он. – У вас обоих кое-что есть за душой. То, что не даёт покоя. То, что не можете забыть. Не можете простить себе. Мне отсюда вас не прочитать: многоуровневая блокада, мать её. Но опыт, знаете ли... Так как? Прав я, или нет?

Петер сгорбился, разглядывая собственные ботинки, покрытые засохшим песком и хвоей.

– Да, – выдавил он.

Кат промолчал. Джон поглядел на него из-под шляпы и понимающе кивнул.

– Я в вас верю, – сказал он. – Верю, что не бросите всё на полпути, как те, кто здесь до вас шлялись. Пойдёте до конца. Страдание, ребята, оно всегда вдохновляет. Не даёт сказать: да ну его, своя рубашка ближе к телу, живём один раз, пускай другие жопу рвут…

Петер вздохнул – тяжело, длинно. Как-то совсем непохоже на себя.

– Удачи вам, – добавил Джон. – И это… Как машинку у берега найдёте, сразу на Батим не кидайтесь. Там хреново. Нужно бы подготовиться.

– Я подготовлюсь, – сказал Кат.

«И попрощаюсь», – добавил он про себя.