Вольноопределяющийся

Глава 2

Василиса Егоровна Третьякова чаевничала по утру в обществе соседа-землевладельца отставного майора от артиллерии Черемисова Прова Николаевича. Отслужив в рядах Российской Армии положенные двадцать пять лет, Пров Николаевич решил вернуться к корням и заняться внедрением в сельское хозяйство новейших европейских разработок технологического свойства. Был он мужчиной высоким, приятной наружности, ко всему прочему холост. Опасности и трудности воинской жизни лишь слегка посеребрили виски этого сорокачетырехлетнего майора, что вкупе с черной как смоль шевелюрой, роскошными усами и отменной армейской выправкой придавало ему завидную толику мужского обаяния. Роскошный образ соседки-помещицы сразил сердце бывшего вояки с первого взгляда. Злые завистливые языки, как это часто бывает, пытались очернить женщину перед Черемисовым, мол, она тебе в матери годится. Но упрямый майор, не слушая «доброхотов», упорно шел к цели и пару-тройку раз в неделю навещал красавицу Третьякову в её доме. Покамест далее совместных чаепитий дело у них не зашло, но настырный вояка не терял надежды и пытался всячески произвести приятное впечатление на даму своего сердца.

— Так вот, несравненная Василиса Егоровна, стоим мы, значит, в кавказском ущелье Кызыл-Арба — Красная Телега по ихнему. По дну небольшая речушка протекает, вода ледяная талая с горных ледников зубы сводит, но вкусная, словами не передать. Наших едва батальон наберется, турок тыщ сорок, в основном янычары — бойцы знатные, отчаянно-бесшабашные! Моя батарея средних мортир, в засаде замаскированная под купу кустарника. Ждем, когда вражина ломанется на наши позиции. Оно хоша и горы, но свежести никакой, жарища, будто в чухонской бане, что сауной прозывается! Нервы, скажу вам, на взводе. Четыре с небольшим сотни супротив эдакой армады, похлеще будет, нежели у древних эллинов при Фермопилах супротив персов! Дело к обеду, а супостат и не думает наступать. Ну мы немного успокоились, решили, что на сегодня генеральный штурм отменяется, а назавтра должен был подойти двадцатитысячный корпус генерал-лейтенанта Буланова Серафима Дмитриевича. Вздохнули посвободнее, а турка возьми да попри на наши позиции аккурат опосля обеда. Страх Господень, вы бы видели, Василиса Егоровна, янычары по пояс голые с саблями и пистолями прут как бессмертные! Благо дело происходило в зауженном пространстве и развернуться широким фронтом супостат не имел возможности. Спасибо нашим одаренным, в первую очередь создали над батареей, коей изволил командовать ваш покорный слуга, непроницаемый для пуль, вражеских снарядов и чародейских штучек барьер, иначе нас повыбили бы в первые минуты боя. Особливо волшба. Вы бы видели как буквально в сажени от тебя молнии сверкают и огненные шары летают! Ужасти! После начала атаки мы не сразу открыли огонь по наступающим. Сначала произвели контрбатарейную борьбу, иначе говоря, подавили огнем артиллерию противника. Да что там было артиллерии той?! Смех один — с десяток дульнозарядных бронзовых пушчонок. А вот одаренных у них было очень много. Всячески нам мешали и угрожали. Благо подпоручик Супрунов правильный прицел взял и накрыл одним снарядом всю эту братию. Много жизней русских людей он тем самым спас! Я потом на него представление написал к ордену Святого Михаила-Воина. По подвигу и награда. Чуть позже, когда в горной теснине турок скопилось побольше мы дали залп в самую гущу наступающих, а за ним еще, еще и еще. А османы так и прут, будто страха в их сердцах нет, пуль пехотинцев и наших снарядов совершенно не боятся! Это мы потом узнали, что перед боем их опиумом накачали по самые брови. Моя батарея стреляет и стреляет! Ниже по склону пехота из винтовок лупит! Дым смрад, короче, Ад и Израиль! В какой-то момент стволы орудий перегреваться начали. Наконец раскалились едва ли не докрасна. Боеприпаса имеется в достатке, а стрелять нет никакой возможности — стволы расширились от нагрева, снаряд не летит куда нужно, водой охлаждать опасно, может ствол разорвать! Однако и у врага нервы оказались не железные, через полтора часа после начала атаки откатились на свои позиции. Так вот, обожаемая хозяюшка, когда дым рассеялся, такого количества трупов я не видел более ни разу, а кампаний мне довелось пройти немало. Горы мертвецов по всему ущелью, речка разлилась запруженная телами. Вода в ней вся красная от человеческой крови.

— Неужто такое бывает?! — сжав пальцы рук от волнения в кулачки, испуганно воскликнула Василиса Егоровна.

— Честью офицера клянусь! — гордо выпятил богатырскую грудь отставной майор. — В тот день турка атаковать так и не решилась. А на следующее утро подошли наши и погнали мы супостата сначала до Эривани, потом до Тифлиса и дальше. Лично мне сам царь грузинский Давид Третий Глонти повесил на шею золотую цепь кавалера ордена Горного Орла. После освобождения от турецкого ига кавказских единоверцев, нашу батарею перебросили под Нарву…

Рассказать о своих подвигах в Третьей Северной Войне майору помешал приезд мальчишки-посыльного на коняге.

— Госпожа барыня! Госпожа Барыня! — едва увидев вышедшую на крыльцо Третьякову, заорал во всю свою луженую глотку пацан. — Там это… вашего Андрея заарестовали полицейские и в тюрьму посадили!

— Как арестовали?! — всплеснула руками Егоровна.

— Побил он каких-то охвицеро̀в и кучера ихнево едва не до смерти. Один, сказывают, ажно цельный болярин. За то ево в кутузку и определили, суда, значица, дожидаться.

— Господи Боже мой! — нервы женщины не выдержали и она тут же осела на ступеньку крыльца. Благо отставной майор вовремя оказался рядом, подхватил даму под локоток и успел предотвратить жесткую посадку. — Андрюшеньку полиция арестовала! Он же мухи не обидит! Расскажи, мальчик, кто тебя послал? Может пошутковать решили?

— Не, Василиса Егоровна, это никакие не шутки. А прислал меня Еремей Силыч Сидоров, я при евоном трактире на подхвате у Викентия Дормидонтыча — повара ихнего. Если что, Серега я Мальцев, меня там всяка собака знает. Вчерась ваш Андрей прибыл на поезде из столицы. Пешком решил прогуляться до поместья. А господа велели кучеру огреть его кнутом. Тот за кнутовище, а ваш как перехватит, да ка-а-к дернет! Кучер с козел прям в кусты улетел! Тут и сами офицера из возка повылазили. Он одному бздыщь! Другому бздыщь! Кажись, бояричу челюсть сломал, второму нос на боковину свернул. Но тех-то быстро всех излечили в больничке, а вот вашего в каталажку посадили, ну как бы за оскорбление чести и достоинства болярского сынка и столбового дворянина.

— А что за боярич и кто тот дворянин? — встрял в беседу Черемисов.

На что трактирный мальчишка незамедлительно отрапортовал:

— Болярин Орлов и сынок местного помещика Семипольского. Грят в гости оне ехали к Семипольским на смотрины младшей сестры охвицера Семипольского, ну жениться вроде бы надумали на ей…

— Так, стоп, не нужно лишнего! — притормозил говорливого мальчугана отставной военный. — Анекдоты про сватовство наследника боярского рода к хоть и столбовой, но дворянке можешь рассказывать своему повару, мне же в подобное мало верится. — Затем, повернувшись к хозяйке поместья, продолжил: — Как бы там ни было, дела у вашего воспитанника, можно сказать, швах. Прилюдно нанести оскорбление рукоприкладством отпрыску одного из знатнейших родов империи — гарантированно вынести себе приговор суда, минимум лет на двадцать каторжных работ. М-да, уважаемая, Василиса Егоровна, не завидую Андрею. Видать горячий он у вас юноша, жаль не успел с ним познакомиться.

— Что же мне делать, Пров Николаевич?

— Не вам, обожаемая Василиса Егоровна, — Черемисов лихо подкрутил черный ус, — а нам с вами, если, разумеется, позволите подсобить старому вояке в этой вашей беде. — Майор был еще тем стратегом и, проявив активное участие в делах Третьяковой, рассчитывал наконец-то завоевать сердце неприступной красавицы. И пусть мотивация этого его поступка кому-то покажется чересчур меркантильной, однако, помощь мужчины — это именно то, что в данный момент крайне необходимо хоть по-своему и сильной, но все-таки женщине.

Вскоре, получив от Третьяковой честно заработанный гривенник, Серега Мальцев ускакал обратно в Боровеск, а Василиса Егоровна начала лихорадочно собираться выручать из неволи «свово сокола ясноглазого Андрюшеньку».

Первым делом, по совету отставного майора, набрали побольше разных харчей долгого хранения и погрузили на возок Черемисова. У Василисы Егоровны хоть и был свой конный выезд, но после предложения соседа воспользоваться его транспортом, уже готовым к путешествию, не стала заморачиваться со своей повозкой. Также Третьякова предусмотрительно взяла с собой крупную сумму денег — мало ли кому сунуть понадобится.

Собирались недолго. Через полчаса, коляска Черемисова лихо катила, поднимая пыль, по грунтовой дороге, проходящей вдоль живописного берега реки Протвы. Впрочем, Василисе Егоровне было не до окружающих красот. Женщину била нервная дрожь, поскольку осознание случившегося с единственным в этом мире по-настоящему близким человеком несчастья все сильнее и сильнее приводили её в ужас. За свои прожитые восемь десятков лет Третьякова неоднократно успела убедиться в предвзятости законов и законников при рассмотрении судебных тяжб между родовитыми и простыми людьми. Её Андрюшенька всего лишь обычный юноша мещанского сословия. Кто он супротив хотя бы того же Семипольского? А об Орловых и говорить не приходится. Разумеется ей известно, кем на самом деле является Андрей, но эта информация на самый крайний случай. Если Фемида окажется настолько слепа, что позволит засудить невиновного человека (а Третьякова была абсолютно уверена в невиновности Андрея), она отправится во Владимир, добьется встречи с главой рода Иноземцевых Иваном Германовичем и была не была, расскажет том, кем на самом деле является её воспитанник. Не поможет, так она и к Яромиру Афанасьевичу Шуйскому обратится за помощью. Но пока что этот козырь она решила попридержать до выяснения обстоятельств — уж очень её Андрюшенька негативно относится к идее восстановить прерванные связи с родней.

Боровеский обер-полицмейстер Лука Ильич Товстоногов был крайне любезен, с помещицей Третьяковой и сопровождавшим её майором в отставке. На её требование немедленно освободить Андрея Воронцова недовольства не проявил, лишь прояснил ситуацию:

— Дражайшая Василиса Егоровна, рад бы, да не в моей это власти. Видите ли, имеет место нанесение урона чести и достоинству лицам дворянского и… — он вознес к потолку указующий перст, — боярского родов. А это, я вам скажу, по нашим законам можно квалифицировать как покусительство на государственные устои. Да, уважаемая, именно так-с. А подобные деяния, за просто так с рук не сходят-с. Вы уж извините меня, Василиса Егоровна, но помочь вам ничем не могу.

Третьякова хотела тут же устроить скандал, но сопровождавший её Пров Николаевич, мгновенно разобрался в чувствах, обуревающих его пассию, и вмешался в разговор, дабы предотвратить ненужные дрязги. Найдя в рассуждениях главного городского полицейского вопиющую зацепку, он задал ему весьма неудобный вопрос:

— Подождите, уважаемый Лука Ильич. Хотелось бы узнать, каким таким образом идущий своей дорогой юноша смог нанести урон чести и достоинству пассажирам благородного происхождения?

— Ну не знаю, господин Черемисов, может быть, оскорбил словесно или каким действием. Сегодня ожидается прибытие специальной следственной комиссии из Владимира. Мне же дали понять, чтобы не суетился и не предпринимал силами своего управления никаких действий по этому делу.

— Понятно, — возмущенно прошипела Третьякова, — приедут подчищать дерьмо за благородными господами и топить мово Андрея. — Осознав, что в этом ведомстве правды не добиться, Василиса Егоровна грозно сверкнула своими темными глазищами и, обратившись к сопровождающему сказала: — Пойдемте, Пров Николаевич, здесь нам более делать нечего.

Следующий визит наша парочка сделала в городскую тюрьму Боровеска. Завидев Третьякову штабс-капитан от жандармерии Овчинников Геннадий Петрович начальник означенного заведения был готов расшибиться в доску. До обращения к целительнице супружеская пара Овчинниковых никак не могла зачать ребенка. Маститые светила от медицины лишь разводили руками, не найдя причин к бесплодию супругов. Егоровне с помощью Андрея (он тогда еще не уехал на учебу) удалось быстро во всем разобраться и подобрать соответствующее лекарственное средство для Геннадия Петровича, поскольку именно его организм страдал от редкого врожденного заболевания моче-половой системы, блокирующего полноценное наполнение сперматозоидами семенной жидкости.

Штабс-капитан тут же организовал встречу Третьяковой с задержанным Воронцовым в отдельном изолированным от посторонних глаз помещении. Черемисова в комнату свиданий не допустили, ибо не родственникам не полагается. Овчинников также принял привезенные продукты питания, пообещав распределить по справедливости между Андреем, прочими сидельцами его камеры и охраной, как того пожелала госпожа Третьякова, но только после тщательного досмотра на предмет выявления неположенных предметов. На недовольную мину на лице помещицы начальник тюрьмы лишь виновато развел руками:

— Прошу прощения, уважаемая Василиса Егоровна, но таковы правила. Досмотр передаваемых сидельцам посылок, суть процедура обязательная, и даже я, как начальник данного заведения, не в силах её отменить.

Едва завидев «свово мальчика», Егоровна приголубила Андрея и по-бабьи разрыдалась. Однако быстро пришла в себя и довольно четко довела до его сведения незавидные перспективы предстоящего уголовного разбирательства. Предложила обратиться за помощью либо к Иноземцевым, либо к Шуйским — все-таки родная кровь, непременно подсобят. На что юноша отреагировал категорическим отказом и велел Егоровне не опасаться за него даже в том случае, если суд вынесет несправедливый приговор.

— Со мной все будет хорошо в любом случае, не волнуйся, бабушка, — и с доброй улыбкой нежно прижал внешне еще совсем молодую женщину к своей широкой груди, заставив её еще раз горько разрыдаться.

После визита в городскую тюрьму Егоровна посетила еще нескольких местных чиновников, включая городского голову Родионова Владислава Терентьевича. В результате означенного общения утешительных прогнозов по делу своего воспитанника не получила. Прокурор Иван Силыч Скороходов подтвердил слова обер-полицмейстера о предстоящем приезде столичной следственной группы, а также то, что на основании собранных именно ею материалов ему предстоит выдвигать обвинение против гражданина Воронцова на предстоящих судебных заседаниях. Он, разумеется, в курсе того, что на самом деле случилось во время конфликта, но поскольку задета честь одного из самых влиятельных боярских родов, он будет вынужден действовать по велению вышестоящего начальства, на которое, вне всякого сомнения, будут давить Орловы. Что же касаемо свидетельских показаний, народ либо купят, либо запугают до изумления, так что надеяться на человеческую совесть не стоит.

Окончательно убедившись в том, что дело пахнет керосином, Третьякова отправилась в салон мадам Бубновой, где обычно реализовывала свою косметическую продукцию как среди местных дам, так среди многочисленной приезжей публики.

Екатерина Велизаровна Бубнова дама из мещанского сословия без каких-либо дворянских корней, но весьма пробивная и обладающая завидной способностью неплохо зарабатывать на женских чаяниях и бедах, даже в том случае, если те совсем уж мнимые. Выйдя по младости лет замуж за престарелого купца была верна ему до самой его смерти. Не скомпрометировав себя порочными связями, унаследовала приличный капитал и несколько объектов недвижимого имущества в разных городах империи. Всю недвижимость, кроме добротного дома в центре Боровеска, выгодно продала. Деньги положила в банк, с тех пор ведет беззаботную жизнь рантье. Посетив Париж, организовала у себя в доме «Salon Moderne». Сначала это было место встречи местного бомонда. Гоняли чаи, кушали пирожные, судачили обо всем и вся, оценивали творчество местных поэтов, художников, музыкантов и прочих творческих личностей. Вскоре предприимчивая Бубнова открыла при своем заведении пошивочную мастерскую и начала извлекать из своего предприятия реальную выгоду. Затем и Василиса Егоровна появилась со своими омолаживающими мазями, да примочками. Однако как место встречи представительниц и представителей боровеского света «Модный Салон» не потерял своего значения, наоборот, его популярность неизменно увеличивалась, и мадам начала подумывать о покупке более просторного помещения.

Сегодня в заведении Бубновой было все как обычно. Уважаемая публика сидела в зальной комнате на диванчиках, в креслах и на мягких стульях, попивала чай, кофе, лимонад, внимая какому-то местному пииту, читающему загробным трагическим голоском:

Выступление молодого человека было прервано появлением мадам Третьяковой в сопровождении рослого красавца помещика Черемисова. Все присутствующие — в основном дамы — окружили нашу пару и начали бурно выражать свои сожаления по поводу задержания полицией Андрея Воронцова.

Между тем внимательный взгляд Василисы Егоровны сканировал публику, вычленяя особо важных для её коварной задумки персон.

«Жены городничего, обер-полицмейстера, прокурорша и прочие особы, приближенные к телам ключевых фигур Боровеска, присутствуют практически в полном составе, — отметила Третьякова, — значит, как бывало говаривал Андрюшенька: „План „А“ не удался, будем воплощать в жизнь план „Б““».

Егоровна сделала вид будто ей стало дурно. Заботливые дамы тут же усадили её и сопровождающего за столик, налили обоим чаю, даже успокоились и перестали озабоченно квохтать.

Воспользовавшись наступившей тишиной, Третьякова сделала заявление, не повышая голоса:

— Спасибо, уважаемые господа и дамы, за ваше понимание сложившейся ситуации. Всем вам известно, что мово воспитанника Андрея Воронцова содержат в мрачном узилище и в самом скором времени отправят на каторгу за, якобы, совершённое им преступление, ибо супротив боярского произвола в нашем царстве-государстве управы нет. Так вот, если мальчика неправедно осудят, ноги моей не будет ни в этом заведении, ни в самом Боровеске. И вообще, продам имение и отправлюсь на родину в город Астрахань.

Слова целительницы произвели эффект разорвавшейся бомбы. Дамы мгновенно сообразили, чем для них чревата потеря стабильного источника красоты и женского здоровья. Хоть зелья и стоили огромных денег, но они того вне всякого сомнения стоили (прошу прощения за невольную тавтологию). Благодаря их омолаживающему свойству, даже шестидесятилетняя супруга городского начальника выглядела дамой едва за тридцать. Это что же получается, через год-два, когда по словам Третьяковой, целительский эффект мазей закончится, привыкшие выглядеть молодо женщины пожилого возраста вмиг превратятся в развалины?

— А как же мы? — первой задала волнующий всех вопрос обер-полицмейстерша.

— Да, да! Что же будет с нами?! — возбужденно загомонила толпа.

Дождавшись, когда гул в помещении немного уляжется, Третьякова сказала:

— Всё, не стану более заниматься всякой ерундой. Куплю полдюжины баркасов, организую рыбный промысел на Каспии. Тяжко мне тут будет находиться, когда мой кровиночка без вины в Сибири, али на Камчатке, али в каком ином гнусном месте кайлом машет. — После этих слов помещица поднялась со стула и в сопровождении верного Прова Николаевича демонстративно покинула помещение.

Шум и гам, поднявшиеся после ухода нашей парочки невозможно передать словами.

Поддерживаемая твердой мужской рукой, Третьякова ловко забралась в возок, в этот момент на её красивом лице витала загадочная улыбка. Бомба, которую она только что бросила в толпу озабоченных собственным телесным благополучием женщин не могла не сработать. Если до этого каждая из них лишь на словах проявляла сочувствие, не желая реально предпринимать какие-либо действия, теперь все кардинально поменяется. Дамы предпримут всё, чтобы высосать мозг через уши своих высокопоставленных мужей.

Василиса Егоровна хоть и носила юбку, но была особой сообразительной и в жизненных коллизиях разбиралась получше многих наученых теоретиков. Тому, что ей наплело местное начальство, о, якобы, своей неспособности повлиять на ход следствия по делу Андрея, она не верила ну ни капельки. Врут и городничий, и обер-полицмейстер, но, самое главное, прокурорский и судья. Вполне могут, пока высокая комиссия из столицы еще не пожаловала, им ничего не стоит собрать правильные свидетельские показания, успеть дать им ход и доказать Андрюшенькину невиновность. Не хотят идти наперекор вышестоящему начальству. Ладно, теперь за них возьмутся их же жены, вот и посмотрим, как они станут вертеться будто змеюки на раскаленной сковороде.

После того, как коляска, ведомая кучером, тронулась, Пров Николаевич посмотрел на даму своего сердца и задал волнующий его вопрос:

— Василиса Егоровна, надеюсь, насчет вашего отъезда на Каспий, вы… гм… слегка преувеличили?

— Ну почему же, дорогой мой майор? Все может статься, хоть мне этого не особо хочется. А разве вы откажетесь последовать за мной в качестве… — Третьякова сделала паузу, именуемую в иной реальности «мхатовской», — законного супруга?

При этих её словах горячее сердце вояки едва не выпрыгнуло из груди. Ничуть не стесняясь проходящих по улице горожан, своими сильными руками он крепко обнял податливое женское тело и впился губами в столь желанный красивый женский ротик. Поцелуй оказался обоюдным и долгим. Наконец, бравый майор отстранился от любимой женщины и охрипшим от волнения и желания голосом молвил:

— За вами, обожаемая Василиса Егоровна, хоть в Ад.