Восхождение. часть 3

13. Хайнлайн в СССР

Помимо разрешения греческого кризиса, у советской разведки было много и других забот и успехов. Перечисленные Серовым перебежчики и предатели были лишь мелочью, вершиной айсберга. Чаще разведка участвовала в значительно более мирных, но при этом не менее важных мероприятиях. В перерыве сессии Верховного Совета к Никите Сергеевичу подошла министр здравоохранения Мария Дмитриевна Ковригина — единственная на тот момент женщина среди посвящённых в Тайну.

— Никита Сергеич, как бы нам с вами обсудить несколько важных вопросов?

— Сейчас не успеем?

— Боюсь, что нет, и надо бы ещё Ивана Александровича Серова пригласить. Без него мне с этим делом не управиться, а вас он скорее послушает.

— Так давайте сегодня после окончания заседания? — предложил Хрущёв.

Собрались вечером в кремлёвском кабинете Первого секретаря. Серов явно был уже в курсе, он пришёл с папкой, полной заранее подобранных Ковригиной информационных распечаток.

— Никита Сергеич, — начала министр, — у меня есть идея, как наша страна может заработать весьма существенное количество валюты. Но потребуется помощь МИДа и компетентных органов.

— Слушаю вас, Мария Дмитриевна, — заинтересовался Хрущёв.

— У нас сейчас наблюдается очень серьёзный прогресс по всем медицинским и биологическим направлениям, — продолжила Ковригина. — Товарищ Веденеев прислал важнейшую медицинскую информацию. Прежде всего это сама «электронная энциклопедия», где перечислены наиболее опасные заболевания, и там же имеется информация о методах их лечения и названия лекарств, их краткие описания. В присланном наборе учебников есть описания технологий получения множества препаратов, а также описано их действие на организм и способы применения. Благодаря нашим учёным, мы сильно продвинулись и в технических средствах диагностики и вообще в медтехнике. Можно сказать, что наша медицина за прошедшие несколько лет вырвалась на самые передовые позиции в мире. Экспорт наших новых лекарств уже по многим позициям опережает западные страны.

— Отличные новости, Мария Дмитриевна, — улыбнулся Первый секретарь. — Вот если бы ещё новые лекарства можно было побыстрее испытывать? Чтобы быстрее пускать их в продажу?

— Тут, к сожалению, есть объективные ограничения по срокам, иначе можно упустить какие-то побочные эффекты, и ущерб для нашей репутации будет очень большой.

— Понятно, — кивнул Хрущёв.

— Но я сейчас не о лекарствах. Есть одно направление, которое при правильной организации дела может стать очень выгодным, — сказала Ковригина. — Медицинский туризм.

— Это как? — уточнил Никита Сергеевич. — Больных со всего мира к нам возить? Так у нас в больницах для своих не всегда мест хватает. Да и условия пока ещё, прямо скажем, не везде позволяют иностранцев пригласить.

— Нет, не так. Вот, скажем, мы строим отели на греческих островах, в Югославии, в Албании, в Египте, по всему миру. Условия для проживания там отличные. Почему бы не открыть прямо в отеле мини-клинику для туристов? — предложила Мария Дмитриевна. — Каждый турист сможет пройти там диагностику, получить назначение препаратов, тут же купить их в аптеке и пройти курс лечения одновременно с отпуском. Цены на медицинские услуги в Европе зашкаливают, особенно дорогая у них стоматология и протезирование, а у нас сейчас активно осваиваются новые пломбирующие полимеры, появились высокооборотные турбинные бормашинки с пневмоприводом и борами из твёрдых сплавов, новые анестетики. Цены мы можем опустить по некоторым процедурам от 20 до 50 процентов, по сравнению с Европой, и всё равно это будет для нас выгодно.

— Чёрт меня подери, — восхищённо произнёс Первый секретарь. — Что скажешь, Иван Александрович?

— Вполне реально, — пожал плечами Серов. — В капстранах цены на медицину действительно дикие. А кто лечить-то будет? Надо же врачей дополнительно готовить?

— Врачей так и так нужно готовить больше, — ответила Ковригина. — Мы уже расширили набор по сравнению с 1955 годом в полтора раза, но нужно ещё больше. Я предлагаю другой вариант — работа по очереди, вахтовым методом, по два-три месяца. Причём посылать туда врачей в том числе и из глубинки, из сельских и районных больниц. Вначале, конечно, им придётся пройти курс повышения квалификации. Они, таким образом, смогут ознакомиться с передовыми методиками лечения и новейшей медтехникой, которая ещё далеко не во всех больницах у нас самих имеется. Сами понимаете, оснастить по последнему слову 20–30 курортных мини-клиник можно довольно быстро. И когда это оборудование появится в каждой районной больнице, там уже будет подготовленный персонал, умеющий на нём работать.

— По-моему, идея отличная, — одобрил Хрущёв. — Вот только — после работы в такой курортной клинике не привыкнут ли наши врачи хорошо лечить пациентов только за деньги?

— Да ведь врачи этих денег и видеть не будут, — рассмеялась Мария Дмитриевна. — В клинике будет администратор, который и будет вести все расчёты, учёт лекарств и расходных материалов, регистрацию пациентов. Врачи как получали свою зарплату, так и будут получать. Для них сама возможность побывать за границей, поработать на европейских курортах, где после смены можно поплавать в тёплом море, да ещё и зарплату за это получить — уже праздник. К тому же врачи у нас по большей части женщины, с детьми, а курортный сезон — летом. Можно разрешить им брать с собой детей школьного возраста, заодно и с детским отдыхом проблему поправим. Не все же у нас могут в «Артек» или в «Орлёнок» детей отправлять. Да и «Орлёнок» ещё только строится. Конечно, есть детские лагеря и попроще, и в Крыму и на Кавказе.

— Мне нравится, — похвалил Первый секретарь. — Давайте организуем.

— А я-то чем могу помочь? — поинтересовался Серов.

— Информацией о ценах на различные медицинские процедуры в европейских странах, — пояснила министр. — Чтобы нам обоснованно составить наш прейскурант, и не продешевить, и не задирать цены. В каждой стране цены на медицинские услуги немного различаются, вам проще эту информацию собрать и обработать.

— Понял, сделаем, — ответил Серов. — Только вы мне списочек предлагаемых процедур, или как это там называется, составьте, а то ведь мои люди в массе своей не врачи.

— Все списки у нас готовы, — Ковригина передала председателю КГБ солидную папку.

— Вот это правильный подход, — Серов аж крякнул — папка оказалась увесистой.

— Ещё что-нибудь, Мария Дмитриевна? — спросил Хрущёв.

— И даже не одно, — министр достала из своего портфеля ещё одну папку, потоньше. — Есть у нас несколько сложностей с получением уже известных лекарственных препаратов, в частности, инсулина.

— Это от диабета? — уточнил Никита Сергеевич.

— Да, лекарство первой необходимости, больной должен всегда иметь его при себе. Технология его получения в присланных учебниках есть, но мы её сейчас реализовать не смогли, — с сожалением признала Ковригина.

— Почему же? — удивился Хрущёв.

— Присланная технология — не химическая, а биохимическая. Инсулин «там», в будущем, получают из генномодифицированных грибков, в которые введена комбинация человеческих генов. Нам такая технология пока недоступна.

— А как же сейчас в Америке, в Европе этот инсулин получают?

— Они перерабатывают на инсулин биоматериал свиней, причём основная трудность и дороговизна — из-за многоступенчатой процедуры очистки препарата. Чем он чище — тем эффективнее и безопаснее для пациента. Технология высокой очистки даже на Западе ещё только разрабатывается фирмой «Eli Lilly» и появится только в 1963-м году. Лицензию они нам не продадут.

— Так, понятно… — тут же сообразил Первый секретарь. — Иван Александрович, надо как-то эту технологию спи… гм… раздобыть. Дело важнейшее, прояви находчивость.

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Серов. — Варианты могут быть разные.

— Теперь ещё несколько важных моментов, — продолжала Мария Дмитриевна. — Иван Александрович меня познакомил с товарищем Ефремовым. Очень интересный человек Иван Антонович. Обсуждали мы с ним много всего, и он мне рассказывал, что в правительстве в прошлом году обсуждали проблемы демографии и рождаемости.

— Было дело, — подтвердил Хрущёв. — Вопрос очень важный для страны.

— Именно. Только вот решаете вы его, товарищи, немного не с того конца, — заявила Ковригина.

— Дык… какой вырос, с того и решаем, — пошутил Серов.

— Да нет, с этим-то как раз всё пока не так плохо, — в тон ему ответила министр. — То, что жильё строится, и в первую очередь предоставляется многодетным, молодожёнам, и вообще семьям с детьми — тоже правильно. Беда в другом. Это, конечно, прежде всего, недоработка Минздрава, но демографическая проблема у нас зарыта в том числе и в отношении акушерок, врачей и санитарок в роддомах к роженицам. Не везде, конечно, но во многих медучреждениях отношение к людям у нас откровенно хамское. Но если в поликлинике какой-нибудь пенсионер не постесняется и скандал закатить, то роженицы в роддоме предпочитают отмучиться и поскорее обо всём забыть. При этом второй раз через это проходить — желающих мало. И с каждым годом — всё меньше. То есть, прямое негативное влияние на демографию.

Дело, сами понимаете, интимное, многие стесняются описывать процедуры и те, не побоюсь этого слова, издевательства, которые приходится им терпеть, прежде всего, от младшего персонала. Да и врачи там тоже — далеко не все ангелы. Работа тяжёлая, грязная, суточные дежурства, зарплаты маленькие. Приходится иногда принимать в сутки по два десятка родов. Роженицы все рожают по-разному, у одной всё быстро проходит, другая может по двое суток рожать, да ещё и брыкается от боли так, что у акушерки все руки в синяках после приёма ребёнка.

— А что, обезболивающее вколоть — большая проблема? — удивился Хрущёв.

— Сейчас — проблема. Даже не экономическая, а чисто психологическая, причём — у персонала. Ещё недавно анестетиков не хватало катастрофически, экономили на всём. Сейчас положение улучшилось, но ещё не все это осознали. Многие продолжают работать по-старинке. Пока что у нас ещё многие врачи искренне считают, что хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается.

— Так издайте соответствующее распоряжение по министерству, и дело с концом, — Серов тоже не понимал, в чём трудности.

— Тут проблема комплексная, и решать её надо тоже комплексно, — пояснила Мария Дмитриевна. — Я долго изучала, как обставлено дело на Западе, и сейчас, и «потом». Прежде всего, там используются другие, более продвинутые методики, например, вертикальные роды.

— Это как? — удивился Никита Сергеевич. — Стоя, что ли?

— Стоя на коленях, или сидя на специальном стуле без сиденья, вариантов можно придумать много. Роженице так легче.

— А почему у нас так не делают?

— А у нас врачи против. Им наклоняться надо, чтобы увидеть, что там с ребёнком происходит. Один-два раза — ещё можно, а если у врача суточное дежурство, два десятка мамашек рожают, как на конвейере, тут по полу целые сутки не наползаешься. Нужны специальные столы с опрокидывателями. Прототип в Институте Космической медицины разработали, сейчас запускаем его в производство, — ответила Ковригина. — На таком столе мамочку можно и горизонтально уложить для осмотра, и высоко приподнять вертикально, чтобы акушерке удобно было роды принимать.

— Ну вот, видите, всё смогли поправить, — одобрил Хрущёв.

— Всё да не всё, Никита Сергеич, — покачала головой Ковригина. — Я вот от Дмитрия Фёдоровича Устинова узнала, как у него в отрасли внедряли перекрёстную систему премирования. И хочу по Минздраву, прежде всего — в роддомах ввести такой же порядок. Только оценивать работу персонала будут не коллеги, а пациенты. Анонимно, после выхода из роддома. Заниматься анкетированием должен не роддом, а Народный контроль. И надо изменить систему оплаты труда, чтобы была базовая часть, и премиальная, начисляемая по результатам анкетирования пациентов. Чтобы те, кто обращается с пациентами по-скотски, чувствовали некоторую лёгкость в кошельке, а те, кто работает на совесть и ухаживает за людьми по-человечески — получали премии. Почему я к вам и обращаюсь — мне, чтобы протолкнуть это решение, нужна партийная поддержка.

— Хорошее решение, — ответил Первый секретарь. — Я поддержу, и дам команду в ЦК, потому что предвижу много-много мата по этому поводу.

— Спасибо вам заранее, Никита Сергеич. У меня ещё два важных вопроса, — сказала Мария Дмитриевна — У нас существует весьма серьёзная проблема ухода за лежачими больными. Старики парализованные, с нарушениями деятельности мозга после инсультов, с несрастающимися переломами бедренных костей, или вообще по старости, лежат годами. За ними обычно ухаживают родственники, некоторые из-за этого вынуждены увольняться с работы, устраиваться на низкооплачиваемые должности, вроде истопников, сторожей, уборщиц, только чтобы иметь возможность ухаживать за отцом или матерью. От такого развития событий не застрахован никто, будь то просто рабочий, инженер или учёный. С точки зрения экономики это очень невыгодно.

У меня есть предложение. Вот вы в 58-м году очень удачно договорились с патриархом Алексием, и мы совместно с церковными деятелями организовали при мужском монастыре на острове Валаам центр по уходу за инвалидами войны.

Хрущёв сообразил, о чём она говорит. Речь шла о наиболее тяжёлых инвалидах, оставшихся без рук и ног. Их было относительно немного, и проблему удалось решить путём привлечения к уходу за ними монахов.

— Да, было дело. Как там, кстати, дела обстоят?

— Гораздо лучше стало, — ответила Ковригина. — От монахов большая помощь получилась, и пациенты теперь совсем брошенными себя не чувствуют. С этого года начали получать для них первые экзоскелеты. (АИ, см. гл. 04–12). Техника, конечно, сложная, но теперь инвалиды хотя бы могут сами ложку ко рту поднести, пройти по комнате до туалета — вы не представляете, до какой степени они рады!

Вот я и хочу предложить — для ухода за лежачими больными, прежде всего — за инсультниками, маразматиками, когда человек уже находится в состоянии овоща, и надежды на излечение нет — построить специальные больницы-интернаты по соседству с действующими монастырями. Руководить ими будут врачи, а обслуживающий персонал набирать из монахинь. Я уже обсудила этот вопрос с патриархом Алексием. Он такой подход одобрил, и надеется, что помощь церкви по уходу за больными может стать основанием для некоторого уменьшения налогов с монастырей. (АИ, см. гл. 03–16)

— Что ж, вполне разумно, — похвалил Никита Сергеевич. — Мы с патриархом этот вариант обсуждали, применительно к инвалидам, а вот о лежачих больных тогда не подумали. А ведь проблема в масштабах страны большая, урон для экономики от неё огромный. Вы, Мария Дмитриевна, сможете подготовить проект постановления ЦК и Совета министров, и согласовать его с патриархом? Или вам в помощь, скажем, кого-нибудь из ЦК подключить? Я могу товарищу Шепилову поручить вам помочь?

— Думаю, что проект постановления я подготовлю, — ответила Ковригина. — Вот если патриарх вдруг возражать станет — тогда, возможно, понадобится посодействовать.

— Просто позвоните товарищу Шуйскому и скажите, он мне сообщит, а я всё организую, — заверил Хрущёв. — Вы ещё что-то хотели предложить?

— Да. Изучая присланные документы в ИАЦ, я обратила внимание ещё на одну проблему. Серийные убийцы, маньяки, людоеды, насильники и прочие личности с тяжёлыми патологиями, — Мария Дмитриевна выложила перед Первым секретарём несколько листков бумаги, озаглавленных «Список серийных убийц».

(https://ru.wikipedia.org/wiki/Список_серийных_убийц_СССР_и_России)

Никита Сергеевич внимательно просмотрел документ.

— Как много этих уродов… И от чего они такие появляются?

— Вот это нам и нужно выяснить, — ответила Ковригина. — Список, вполне вероятно, неполный, и заканчивается датой отправки посылки. Поэтому очень важно разобраться в механизме возникновения психических отклонений, приводящих, казалось бы, обычного человека к совершению таких вот зверских преступлений.

— Согласен. Я смотрю — большинство периодов деятельности относится к 70–90 годам.

— Да, но уже в 1963-м начнут свою деятельность Ионесян, по кличке «Мосгаз», и Гусаков, а в 1964-м — Сливко в Невинномысске.

— Вот, кстати, — вмешался Серов. — Что с Ионесяном делать будем?

— А где он сейчас?

— Сидит за уклонение от службы в армии.

— Что предлагаете, Мария Дмитриевна? — спросил Хрущёв. — Вопрос ведь непростой. Эти люди пока ещё никаких преступлений не совершили, а многие из них ещё даже не родились.

— К проблеме серийных убийц надо подходить с научной точки зрения, — ответила Ковригина. — Есть же у нас целые закрытые города. Можно организовать в одном из упразднённых монастырей закрытый НИИ, по изучению этих патологий. Затем подвергнуть всех, перечисленных в этом списке, и родителей тех фигурантов, кто на сегодняшний день ещё не родился, специальному медицинскому осмотру и серии психологических исследований.

То есть, в ходе обычного медосмотра, проводящегося в трудовых коллективах, где они работают, сажаем «своего» психиатра, который, будучи предупреждён, сделает вид, что обнаружил некую патологию, заявит пациенту, что у него проблема, не позволяющая продолжать работу по специальности, и выпишет направление на обследование в этот наш закрытый НИИ. А уже там пациенту объявят, что проблема серьёзнее, чем показалось сначала, и предложат либо принудительное лечение в психиатрической больнице, либо, так сказать, «работу» и проживание в качестве подопытного объекта в этом НИИ, с трудоустройством ближайших родственников поблизости. Понятно, что «работа» должна быть пожизненной. В данном случае, гражданские права этих людей не имеют значения по сравнению с количеством убитых ими жертв. Возможно, в ходе исследований удастся даже выяснить механизм возникновения психических патологий. Надежды на это немного, но если не попробуем, то точно не узнаем.

— Что скажешь, Иван Александрович? — спросил Хрущёв.

— Вам бы, Мария Дмитриевна, спецоперации планировать, — улыбнулся председатель КГБ. — Думаю, вполне можно такое организовать. Я даже наших комитетских специалистов на роль «психиатров» предоставлю. Свяжитесь со мной в ближайшее время, обговорим все детали. Как раз на Ионесяне эту схему и можно опробовать. Перед самым освобождением из заключения проведём ему медосмотр, на котором и «обнаружим» его патологию. Соответственно, под Ионесяна организуем, для начала, спецлабораторию при какой-нибудь психиатрической больнице, а когда маньяков наберётся побольше, это к середине 70-х, примерно, там уже можно будет подумать об организации полноценного НИИ.

— Раз уж речь зашла о психиатрии, я бы тоже хотел одну проблему поднять, — продолжал Серов. — Диссиденты и «карательная психиатрия». Вы, Мария Дмитриевна, читали об этом в ИАЦ?

— Кратко ознакомилась, — по виду Ковригиной было понятно, что информация не доставила ей удовольствия.

— Я хочу сказать, что при помощи психиатрии проблема диссидентов не решается, — пояснил свою мысль Иван Александрович. — Мы лишь подставимся как мишень для критики со стороны всяких антисоветских «правозащитных организаций». Зачем нам такое счастье? Ясно ведь, что диссиденты в массе своей не психически больные, хотя есть среди них и такие, конечно, например, та же Новодворская.

— Кстати, а она сейчас где? — спросил Хрущёв.

— В школе учится, ей сейчас 10 лет, — ответил Серов. — Там проблема была, по большей части в бабушкином и родительском воспитании, в «индивидуалистическом духе». Мы организовали ряд мероприятий, в результате чего родители были вынуждены забрать её у деда с бабушкой не в 9 лет, а уже в 5, в 1955-м. Отец у неё еврей, человек заслуженный, фронтовик, но… еврей, одним словом. Со своими особенностями в воспитании детей. Сейчас она вроде как вполне нормальная пионерка, её активно вовлекают в общественную работу — по нашей рекомендации, но, сами понимаете, КГБ не может следить за каждым еврейским ребёнком в стране. Что из неё дальше получится — время покажет. Вполне возможно, что участие в общественной жизни вправит ей мозги, но я с неё глаз спускать не намерен.

Я хочу сказать, — продолжил Иван Александрович, — что «карательная психиатрия» в борьбе с диссидентами бесполезна, это не метод. Конечно, среди них попадаются откровенно больные, которых лечить надо, но большинство из них абсолютно здоровые люди, вполне осознанно не приемлющие советский образ жизни. Возможно, лёгкие психические отклонения у них и имеются, но это не повод закрывать их в психушку. Правильнее было бы выслать их из страны. Практику официальных предупреждений об уголовной ответственности мы проводим, но в этой социальной группе есть люди идейные, готовые изображать из себя «мучеников» и «борцов с режимом».

— Необходимо чётко разделять направленность их деятельности. Полное подавление всякого инакомыслия приведёт к тому, что все будут мыслить одинаково и ходить строем, как в муравейнике. Это не наш метод, он лишь ослабит наше общество, — ответил Никита Сергеевич. — Наоборот, нужно внимательно прислушиваться к ним и выбирать из их выступлений все рациональные моменты. Ведь эти люди не только «обличают кровавый режим», они ещё и указывают на имеющиеся недостатки, которые нужно изживать. Вот тех, кто сосредоточен на выявлении и устранении недостатков, надо поощрять. А для «борцов с кровавым режимом» есть соответствующая статья Уголовного кодекса.

Но выслать — это тоже не выход. Большинство диссидентов — люди образованные, способные к литературной деятельности. Их высылка лишит нас контроля за ними, и лишь усилит пропаганду наших врагов.

— Согласен, — подтвердил Серов.

Проводив Ковригину, председатель КГБ на минутку задержался:

— Хотел ещё тебя предупредить, — сказал Иван Александрович.

— О Ковригиной?

— Нет, с ней всё в порядке. Об Оппенгеймере. Который в ЮАС.

— А с ним что?

— Ничего, за исключением того факта, что клан Оппенгеймеров входит в состав так называемого «мирового правительства». Изначально туда был вхож Эрнст Оппенгеймер, после его смерти Гарри, если и не унаследовал его положение в их тайной структуре, то уж связь с ними точно не утратил.

— Понятно. Интересная информация, — Никита Сергеевич задумчиво вертел в руке авторучку. — В общем, вполне логично, что промышленник такого уровня вхож в структуры «мирового правительства». Будем с ним осторожны.

— Эрнст, по-видимому, входил непосредственно в так называемый «Комитет 300», считающийся центральным органом «мирового правительства», хотя там чёрт ногу сломит, в их переплетающихся структурах, очень всё запутано. Входит ли туда Гарри — пока неясно, пытаемся это выяснить. Ты ему ничего лишнего не сообщал?

— Нет, я с ним, кроме как через твоих людей, не контактировал. А ты ему что-нибудь важное сливал?

— Нет, и пока что Оппенгеймер от связей с нами получил больше пользы для своих компаний и предприятий, чем мы от него. Мы его старались привязать к себе кое-какой инсайдерской информацией. Впрочем, на Фервурда он удачно помог выйти. Одно это уже многое окупает.

— В общем-то, двойной агент и нам может пригодиться, — решил Хрущёв. — например, для установления непосредственной связи с противником, если мир окажется на грани открытой конфронтации, как во время Карибского кризиса, например. Постарайся его прикармливать и дальше. Как ты это выяснил — не спрашиваю, твои секреты — твоя работа.

Серов умолчал о любопытной операции, в ходе которой собирались данные о членах «мирового правительства». Опосредованно владея медиахолдингом ONN и принадлежащими ему газетами, КГБ использовал для поиска и идентификации членов «мирового правительства» репортёров «жёлтой прессы» и фотографов-папарацци, промышляющих «охотой за знаменитостями». Вначале собранные ими интервью и фотографии просто анализировали, выявляя скрытые связи и закономерности, затем начали давать фотографам редакционные задания «на разработку» тех или иных фигур.

Сложнее всего было не собрать информацию, а обработать её. Для этого аналитики КГБ разрабатывали сложные алгоритмы, которые потом в виде программы закладывались в ЭВМ и анализировались. По мере сбора и обработки информации выявлялись различные общественные структуры и организации, используемые противником для проведения его политики. Очень скоро аналитики Серова вышли на «Тавистокский институт человеческих отношений», а затем открытия посыпались как из рога изобилия. Были выявлены сотни других некоммерческих организаций, финансируемых из фондов, акционерами которых были уже знакомые лица — миллиардеры из верхних строк перечня Forbes. Именно по ним и предстояло работать в будущем.

Уже к началу курортного сезона 1960 года на нескольких курортах Греции, Египта и Югославии появились сначала диагностические и стоматологические кабинеты, оборудованные по последнему слову медицинской науки и техники, а затем полноценные мини-клиники. В некоторых местах они были обустроены в арендованных зданиях рядом с отелями, в других — развернуты контейнерные передвижные госпитали. Туристы очень быстро оценили удобство новой услуги — по сути, им предлагали параллельно с отдыхом провести курс лечения, да ещё и по заметно меньшим ценам, чем у них на родине.

Советским врачам, работавшим вахтовым методом в этих клиниках, новый подход понравился ещё больше. Возможность вывезти детей на летний отдых на море, не на месяц, а на всё лето, да и самим после смены отправиться не домой, к плите и уборке, а на пляж, оказалась очень привлекательной. Руководство больниц тут же смекнуло, что вахтовые выезды на работу в курортных клиниках могут быть дополнительным средством поощрения для работников. Не обошлось и без злоупотреблений, когда график выездов корректировался в пользу лиц, особо приближенных к персоне главврача. Было несколько громких коррупционных скандалов, в итоге вмешались Народный контроль и прокуратура, а Минздравом была принята специальная инструкция по организации выездной работы. После этого злоупотребления полностью не исчезли, но их количество сильно сократилось. (АИ)

Среди врачей возникла определённая конкуренция за право поехать даже не на выездную работу, а на курсы по повышению квалификации, без прохождения которых к работе на выезде врачей не допускали. Заодно возник интерес к изучению иностранных языков, так как в процессе лечения с иностранцами нужно было плотно общаться. Возникли новые вакансии для переводчиков, потребовались медсёстры со знанием иностранных языков — всё это стимулировало население к получению новых знаний и заметно поднимало престиж профессии медика. (АИ)

Иван Александрович Серов помог решить проблему с инсулином. Пользуясь подконтрольными агентствами по подбору кадров, на фирму «Eli Lilly» были внедрены два советских агента, которые сумели завербовать одного из разработчиков новой технологии получения и очистки препарата. Так технология попала в СССР, оборудование было заказано через подставных лиц на тех же фирмах, что обеспечивали техникой компанию «Eli Lilly».

Распоряжением Минздрава во всех медучреждениях СССР, прежде всего — в роддомах и поликлиниках была изменена система оплаты труда, введены премии, начисляемые по результатам анкетирования пациентов. По предложению министра, анкетирование проводили контролёры Народного контроля. Перетряска оказалась болезненной, сопровождалась скандалами и судебными процессами. Параллельно была принята инструкция по приёму родов, предусматривавшая использование обезболивания и техники вертикальных родов. Роддома по всей стране оснащались новейшим оборудованием. В результате уже в первые месяцы 1961 года Центральное Статистическое Управление доложило о постепенном росте рождаемости в городах и районах, первыми получивших новое оборудование для роддомов. (АИ)

При женских монастырях начали открывать специализированные клиники по уходу за особо тяжёлыми больными. Туда принимали наиболее тяжёло больных, без надежды на выздоровление, чтобы облегчить жизнь их родственникам. Заботу об этих людях разделило между собой государство и церковь. Монастыри за уход за больными получали налоговые льготы. (АИ)

Один из закрытых ещё до войны монастырей был отремонтирован и передан Минздраву для размещения в нём НИИ специальных психологических исследований. Его первыми пациентами стали Владимир Ионесян, Борис Гусаков, и Анатолий Сливко, позднее штат подопытных постепенно пополнялся новыми членами. (АИ)

В схеме работы по пресечению деятельности диссидентов и прочих антисоветчиков появились некоторые изменения.

Лидия Корнеевна Чуковская, возвращаясь домой, как обычно, открыла почтовый ящик. Под газетами обнаружился официального вида конверт, без марок и обратного адреса. Дочь знаменитого детского писателя выросла ярой антисоветчицей и активно занималась диссидентской деятельностью. Щадя её отца, её временно не трогали, хотя и приглядывали за ней внимательно.

Лидия Корнеевна открыла конверт. В нём была открытка. От одного взгляда на эту открытку её затрясло. Это было приглашение посетить Комитет государственной безопасности, с целью «профилактической беседы». При взгляде на оборотную сторону открытки Лидию Корнеевну затрясло ещё сильнее.

Открытку-повестку оформили креативно — на обороте была помещена обнаруженная в ноутбуке картинка «Родина слышит» (http://files.adme.ru/files/news/part_56/562255/1518305-R3L8T8D-550-gimage_730.jpg)

Когда эту картинку увидел Иван Александрович Серов, он долго хохотал, а затем попросил оформить её в рамку и повесил на стену у себя в кабинете. После такого одобрения руководства идея поместить картинку на открытку-повестку прошла «на ура».

В числе других диссидентов Чуковская посетила отделение КГБ, где получила официальное предупреждение об уголовной ответственности за продолжение антисоветской деятельности. Было понятно, что человек она идейный и предупреждение её, и ей подобных, не остановит. Но некоторых, ещё не втянувшихся глубоко в антисоветскую деятельность, такими предупреждениями удавалось остановить на ранней стадии и вернуть к нормальной жизни.

Сразу после окончания сессии Верховного Совета Никита Сергеевич посетил московские автозаводы — завод имени Сталина и МЗМА. Он был здесь уже не в первый раз. Сейчас он смотрел, как идёт техническое переоснащение производства новыми станками. А посмотреть было на что.

Заводы сильно разрослись, были построены новые производственные площадки в пригородах и целые новые заводы по производству автоагрегатов в городах-спутниках Москвы, и малых городах Калининской, Рязанской и Калужской областей. Центральный район постепенно становился единым агропромышленным конгломератом.

В цехах шла замена и модернизация оборудования. Старые универсальные станки частично заменялись новыми станками с программным управлением, где управляющая программа считывалась с магнитной плёнки, частично модернизировались, путём навешивания новых управляющих приставок и исполнительных приводов на старые, но ещё не изношенные до критической потери точности, механизмы.

Автозаводы стали центрами внедрения новых технологий. Хрущёву показали не только участок электроэрозионной обработки, которая воспринималась уже как привычная. Он увидел участок водоэрозионной резки, где листовой металл резали струёй воды под давлением, несущей абразив. Резка происходила по программе, считываемой с магнитной ленты. Готовил ленту заводской технолог, на ЭВМ PDP-1М, пока ещё не персональной, а выделенной в количестве одной штуки на отдел.

На соседнем участке станок сварки трением сваривал в полуавтоматическом режиме резервуары для автоцистерн. Показали ему и экспериментальный плазменный станок порошковой наплавки, в котором в факел плазменного разряда в атмосфере азота подавался металлический порошок, и на движущемся столе медленно вырастала деталь сложнейшей формы. Потом её поверхность доведут до блеска, пока ещё вручную, и она станет литейной моделью для отливки серийной топливной арматуры.

Пригласил Хрущёва на заводы в этот раз академик Михаил Алексеевич Лаврентьев, исследовавший технологическое применение взрывов во всех их проявлениях — от направленного взрыва для перемещения горных пород, до штамповки и сварки взрывом. Именно штамповку взрывом Михаил Алексеевич показал в этот раз Первому секретарю ЦК.

— Взрываем небольшой заряд взрывчатки в воде, и гидроудар вдавливает металл в форму, — пояснил принцип действия своей разработки Лаврентьев. — Основное преимущество — высокая производительность. Можно за один раз обрабатывать несколько деталей, или получать детали большой площади, вроде капота или крыла автомобиля, без использования дорогостоящего пресса массой несколько тысяч тонн.

— Очень здорово придумано, — похвалил Хрущёв. — Я смотрю, вы уже эту технологию внедрили в серийное производство? — он проводил взглядом электрокар, нагруженный только что отштампованными капотами.

— Внедряем. Сейчас изготавливаются опытные партии деталей, — ответил Лаврентьев. — Это ещё что! Пойдёмте, я вас познакомлю с одним интереснейшим изобретателем из Ленинграда.

Академик привёл Никиту Сергеевича к промышленной установке, возле которой сосредоточенно работал высокий мужчина с длинным лицом и грустными глазами. При виде Хрущёва он устало выпрямился и обтёр руки ветошью.

— Здравствуйте, Никита Сергеич.

— Здравствуйте, здравствуйте. С кем имею честь, так сказать?

— Юткин Лев Александрович, первооткрыватель электрогидравлического эффекта и разработчик множества способов его применения в народном хозяйстве, — представил Лаврентьев.

— Так-так… И что этот ваш эффект может? — спросил Хрущёв.

— Например, развивать давление в сто тысяч атмосфер, путём подачи относительно небольшого электрического импульса. Таким давлением можно штамповать металл, производить поверхностное упрочнение, дробить камни — с этого я и начинал, — коротко рассказал Юткин. — При сверхвысоких давлениях происходят многие, пока ещё слабо изученные процессы. Например, электрогидравлическим ударом можно очищать сточные воды, и даже деактивировать свиной навоз…

— О! — упоминание в присутствии Первого секретаря новых методов переработки свиного навоза неизменно производило магический эффект. — Расскажите-ка поподробнее, Лев Александрович! Как эта ваша штука работает?

— Да вот, простейшая электрическая схема. Трансформатор, диод, конденсатор, один или два воздушных разрядника, обеспечивающих пробой, и резервуар с водой, в котором установлены электроды. Там всё и происходит. Смотрите сами. Только наушники наденьте, бабах будет хороший, — Юткин протянул Хрущёву и Лаврентьеву по паре больших шумозащитных наушников, третьи надел сам.

Никита Сергеевич натянул на лысину наушники, приготовился.

Юткин положил в форму очередную листовую заготовку, закрыл камеру, зажал её рычажным зажимом. Включил установку. Трансформатор загудел, несколько секунд ушло на зарядку конденсатора, затем между полированными стальными шариками проскочила искра, послышался громкий щелчок разряда, затем сразу — мощный удар, установка слегка вздрогнула. Лев Александрович выключил электричество, открыл камеру и продемонстрировал Первому секретарю готовую деталь.

— Чтобы отштамповать такое изделие, нужен пресс массой несколько сотен тонн, ну, и стоимостью соответствующей, — пояснил Юткин. — А тут — сами видите, установка массой меньше сотни килограммов и энергопотребление куда скромнее.

Ещё я разработал насос высокого давления для подачи топлива в цилиндры дизельного двигателя, работающий на том же эффекте. Сейчас он проходит испытания, после их окончания можно будет ставить вопрос о серийном применении на автомобилях и тракторах. Такой насос значительно проще и дешевле по конструкции.

— Так это же потрясающе! И почему это не внедряется?

— Внедряется, — вставил Лаврентьев. — Но очень медленно, куда медленнее, чем следовало бы.

— А что там насчёт свиного навоза, можно поподробнее рассказать? — не отставал Хрущёв.

— Там механизм воздействия пока не вполне ясен, но суть в том, что электрические разряды и гидравлические удары в резервуаре с водой, смешанной с торфо-навозным компостом в соотношении торфа и навоза 1:2, деактивируют её, делая едкую субстанцию почти безвредной, готовой для применения в качестве удобрения, например, — пояснил Юткин. — Это позволяет получать удобрения во много раз быстрее, чем обычным компостированием. Энергозатраты при этом процессе немалые — примерно 50–55 киловатт на кубометр раствора. (Себестоимость 1 кВт х ч электроэнергии, полученного на ГЭС в 1960-х была примерно 0,1 коп)

Зато этим же способом можно очищать, например, любые сточные воды, включая городские фекальные стоки. Сейчас у меня разработана опытная установка, позволяющая получать удобрения в полностью автоматическом режиме.

— А напряжение нужно высокое? — спросил Никита Сергеевич. — Нужно ЛЭП тянуть?

— Достаточно напряжения бытовой сети.

— Так если поблизости есть ГЭС, такая переработка получается не слишком и дорогой, особенно, если получать в результате удобрение, — тут же прикинул Хрущёв. — С механизмом воздействия учёные рано или поздно разберутся, а мы с вами — практики, для нас важнее применение в народном хозяйстве.

Вот что, Лев Александрович. Работа ваша для страны очень важна. Я вас попрошу — напишите по каждой вашей разработке короткую аннотацию, примерно на страничку, с упором на экономический эффект, и передайте Михаилу Алексеевичу, он передаст мне, а я протолкну через Совет Министров. Вы в Москве живёте?

— В Ленинграде, — ответил Юткин. — В Москву меня на автозавод пригласили, для экспериментов.

— Так… — Никита Сергеевич повернулся к сопровождавшему его помощнику, Андрею Степановичу Шевченко. — Андрей Степаныч, пометьте пожалуйста, мне по возвращении в Кремль позвонить в Ленинград, Спиридонову, чтобы взял работу товарища Юткина на личный контроль и обеспечил поддержку.

А вас, Лев Александрович, я хочу вот о чём попросить. У вас в Ленинграде, может, слышали, есть такая детская организация на базе детдома, называется «Коммуна юных фрунзенцев».

— Этих коммун сейчас много, — кивнул Юткин. — Что-то слышал, но не факт, что именно о них.

— С них всё это движение детских и молодёжных коммун и начиналось. Но суть не в этом. Эти ребята по поручению Главкосмоса совместно с Институтом космической биологии и медицины ведут важнейшую научную работу — экспериментальную отработку космической оранжереи для предстоящего полёта на Марс.

— Ого! Дети? — удивился Юткин.

— С научным руководителем, разумеется, — пояснил Хрущёв. — Я вот и подумал, что для космического корабля ваш метод переработки отходов в удобрения — как раз то, что надо. Хочу попросить вас связаться с их научным руководителем, профессором Чесноковым и подключиться к этой работе. Руководство Главкосмоса я попрошу ваше открытие самым внимательным образом изучить и по возможности использовать.

Андрей Степанович, выясните, как с Львом Александровичем связаться, и его контакты передайте профессору Чеснокову, как только будет получено описание метода получения удобрений. Михаил Алексеевич, — Первый секретарь повернулся к академику Лаврентьеву. — Я на вас надеюсь, держите связь через Андрея Степаныча, или через товарища Шуйского. Телефоны у вас все есть.

— Всё организую, Никита Сергеич, — заверил Лаврентьев. — У меня ещё сейчас идёт отработка важной тематики — направленного взрыва. Когда будет результат, хорошо бы вам с товарищем Косыгиным тоже взглянуть. Большая польза для народного хозяйства может получиться.

— Направленный взрыв? Это как в кумулятивных боеприпасах?

— Не совсем, но отчасти похоже.

— Где-то мне попадалась фраза: «Большинство проблем человечества может быть решено грамотно рассчитанным зарядом взрывчатки», — пошутил Хрущёв.

Лаврентьев засмеялся:

— Точно подмечено. Я, пока методику применения направленного взрыва отрабатывал, у себя на даче все пни повыкорчевал.

— Оп-па! — удивился Никита Сергеевич. — Пни? Взрывом? А дача-то не пострадала?

— Так там же навеска ВВ мизерная, — пояснил академик. — Происходит небольшой хлопок, и всё. Вся сила взрыва уходит в пень.

— Гениально! А детонаторы какие?

— Да любые, я электрические использовал, можно что-то на основе ружейных капсюлей попробовать сделать, ударного действия, по типу реле, — пожал плечами Лаврентьев. — Это уже детали. Дойдём до промышленного применения — придумаем. Есть ещё способ сварки взрывом, тоже сейчас над ним работаем.

— Здорово, Михаил Алексеич! Порадовали, — Хрущёв взял академика за локоть и отвёл в сторону. — Скажите, а Иван Александрович Серов и Пётр Иваныч Ивашутин к вам за помощью не обращались?

— Э-э-э… — Лаврентьев тут же посерьёзнел. — Пока нет. А должны были?

— Ну, у них по роду работы тоже встречается немало «пней», которых трудно выкорчевать, — вполголоса пояснил Никита Сергеевич. — Им ваши разработки наверняка пригодились бы.

— Если есть такая необходимость — конечно, помогу, пусть обращаются, — заверил академик. — Есть и методики расчёта формы и массы зарядов, и пособия по установке напишем, вплоть до учебных курсов для сотрудников.

— Вот и хорошо, я тогда товарищу Серову передам, — улыбнулся Хрущёв.

Помимо ознакомления с новейшими технологиями и достижениями, Никита Сергеевич, как обычно, пообщался и с рабочими обоих заводов. Его интересовало всё — как платят, как люди оценивают снабжение, обеспечены ли они жильём, питанием на работе, спецодеждой, справедливые ли расценки и нормы, как работает городской транспорт и удобно ли добираться до работы. Эти поездки на заводы и в колхозы помогали держать руку на пульсе, иначе за бесконечной чередой текущих дел очень легко было оторваться от реальной жизни и нужд народа.

Рабочие сразу почувствовали неподдельный интерес Первого секретаря, в разговор вступали охотно. Тем более — в народе знали, что Первый привык решать проблемы, не отходя от кассы, тут же даёт поручения своим помощникам, директорам предприятий и секретарям райкомов и горкомов, а может и всыпать по первое число, если есть за что.

— Жильё дают! — ответили на его вопрос едва ли не хором. — Строят сейчас много, да ещё и порядок заведён чёткий — жильё в первую очередь самым нуждающимся, многодетным и передовикам производства. Кто хорошо работает — без жилья не останется.

— Нормы? А что нормы? Нормальные! — засмеялся пожилой рабочий. — Выполнимые, если работать, а не чаи гонять полдня. Расценки… да кто ж ими доволен бывает? Не срезают, и хорошо. Стабильность есть. Опять же, система перекрёстного премирования работает.

— А систему социальной оценки у вас не вводили? — спросил Хрущёв.

— У нас в цеху — система коммунистического труда, социальную оценку мы не вводили, — ответил рабочий. — В других цехах вводили, люди работают, получают неплохо. Многие пить бросают — невыгодно. У детей в школе успеваемость улучшается — мужики пить бросили, а заняться-то чем-то надо, особенно — зимой. Вот и делают уроки с детьми.

— Снабжение улучшилось! Раньше за хлебом в 6 утра очередь занимали, мясо только по праздникам видели, а сейчас всего завались в магазинах, даже фрукты тропические!

— Снабжению, товарищи, партия и правительство уделяют первейшее значение. — А как на работе питание организовано? — спросил Хрущёв.

— Грех жаловаться, столовая работает, кормят вкусно. Хорошо сделали — скатерти со столов убрали, столы новые, пластиком хитрым покрыты — и горячее можно поставить, и крошки стереть легко. На раздаче сделали самообслуживание, выбор есть из двух-трёх блюд, берёшь то, что нравится, да ещё салатов три-четыре вида всегда, — похвалила женщина в спецовке.

— Рюмочку вот только наливать перестали, — посетовал кто-то из задних рядов.

— Тебе налей! Забыл, как палец едва прессом не оттяпало, после рюмочки-то?

— Дык, это… Тогда не рюмочка была, а стакан целый…

— Транспорт стал лучше ходить, Никита Сергеич! Особенно как трамваи новые появились, эти, скоростные, что по отдельной дорожке ходят. Они и гремят меньше, и идут быстро.

— Да главное — до метро доехать, а там уже в любую точку города удобно добираться.

— Так то в Москве, а в других-то городах метро нет!

— В других городах, товарищи, будем пускать скоростные трамваи и внутригородские электрички, — объявил Первый секретарь. — В Ленинграде вот, уже такую электричку пустили, метро там ещё далеко не весь город охватывает, а у электрички вместимость даже больше, но есть проблема с рельсами, они город разрезают на куски, приходится туннели или эстакады строить. Поэтому трамвай удобнее.

— Да, трамвай, который новый, длинный — хорош. Удобный, зимой тепло, едет быстро!

— Да и ходить транспорт стал чаще!

— Хорошо, товарищи, — улыбнулся Хрущёв. — А в туристические поездки за границу кто-нибудь из вас уже ездил? Или у вас тоже — только начальство по заграницам катается?

— Начальство, конечно, чаще ездит, — ответил один из рабочих. — Но и из нас, из народа, уже многие за границей побывали.

— О! И как впечатления? — спросил Никита Сергеевич.

— Впечатления? Да как вам сказать? Разные впечатления, — ответил рабочий. — У нас тут люди в разных странах побывали. И в Европе, и в Азии, и в арабских странах. В Европе, конечно, нашим всё больше красивые да богатые районы стараются показать. Но иногда проезжали через рабочие районы. Вот где помойка-то! Вот где ужас.

И в Азии тоже самое — бедность и бардак, насмотрелись на ихние «восточные базары»… С виду да, богато, а посмотришь повнимательнее, что народ покупает, а они больше ходят, да смотрят, чем покупают. Большинство населения живёт очень бедно. Такие лачуги из не пойми чего налеплены! Если с нашей страной сравнивать, то мы-то куда лучше живём…

— Никита Сергеич, — Андрей Степанович Шевченко, наклонившись, прошептал на ухо. — Тут иностранец с женой на экскурсии, увидел вас, спрашивает, можно ли пообщаться?

— Какой иностранец? — удивился Хрущёв.

На завод имени Сталина иностранца не пустили бы, а на МЗМА, где шёл разговор, порядки были менее строгие. Здесь собирались «Ситроены», и к присутствию французов в цехах уже привыкли. Однако сейчас ситуация была другая.

— Американский писатель, Роберт Хайнлайн, с супругой, — ответил Шевченко.

— Вон оно что… — протянул Первый секретарь.

Приезд Хайнлайна он ещё в прошлом году обсуждал с Серовым. Даже читал его статьи с негативными отзывами о СССР и советском туристическом обслуживании, присланные Веденеевым и обнаруженные в архиве специалистами ИАЦ. При обсуждении сошлись на том, что недостатки в работе «Интуриста» следует устранить, и передали рекомендации руководству турагентства, а Виктору Васильевичу Гришину было поручено проконтролировать исполнение. Самого же Хайнлайна, как убеждённого антикоммуниста, решили принимать на общих основаниях, не выстилая ковровую дорожку, но и не создавая никаких дополнительных неудобств.

— В конце концов, деньги за поездку он заплатил — надо выполнить свою часть соглашения и предоставить ему всё, что им оплачено, — решил тогда Никита Сергеевич. — Раз уж мужик скандальный — ущерб для нас от его статей будет больше, чем та пара сотен долларов прибыли, что удастся с него получить.

Серов, в свою очередь, дал своим людям в «Интуристе» свои инструкции:

— Писатель он неплохой, но в жизни — говнюк изрядный, что не редкость. Не вздумайте перед ним стелиться и угождать, если будет строить из себя высшее существо — осаживайте твёрдо, но вежливо. Всё, что оплачено, ему надо предоставить по первому требованию. В конце концов — выделите ему отдельную машину, проще будет.

Жена у него говорит по-русски, сам он по ходу поездки тоже начнёт понимать по-нашему, поэтому следите за тем, что вокруг него говорят. Он к нам приехал не за приятными впечатлениями, а за негативом. Для нас его визит тоже полезен — ему есть с чем сравнивать, поэтому его отзывы для нас — как лакмусовая бумажка, помогут поправить то, что для нас уже настолько примелькалось, что мы и замечать эти недостатки перестали. Он для нас — своего рода «ревизор Народного контроля». Будет проситься смотреть заводы, деревни, рабочие районы. Если производство несекретное — пусть смотрит.

И вот сейчас «скандальный гость» с женой случайно оказались на экскурсии в соседнем цеху МЗМА. Услышав, что рядом находится Первый секретарь ЦК, они подошли к охране и спросили, не найдётся ли у руководителя страны минутки для неформального общения.

Первоначально Никита Сергеевич встречаться с Хайнлайном не планировал. Приехал какой-то там американец, как частное лицо, по туристической визе — и пусть его. Но раз уж так случилось, да ещё при народе, в присутствии рабочих — почему бы и не поговорить минут пять — десять?

— Пригласите, — кивнул Первый секретарь, и, обратившись к рабочим, добавил. — Товарищи, у нас тут редкий гость — американский фантаст Роберт Хайнлайн. У нас его кое-что издавали, может быть, кто-то даже читал? Приехал он по турпутёвке. Думаю, вам тоже будет интересно с ним побеседовать?

Ответом был взрыв энтузиазма. Многие видели по телевизору разговор Никиты Сергеевича с Никсоном на прошлогодней выставке в Сокольниках, а тут вдруг такое бесплатное развлечение — целый американский писатель.

Хайнлайн оказался высоким, подтянутым, уже в годах, с явно читаемой военной выправкой — чувствовалось обучение в Аннаполисе и служба на флоте. Его жена Вирджиния особого впечатления на Хрущёва не произвела. Приветствие было церемонным, англосаксонским, подчёркнуто вежливым. Никита Сергеевич, хитро усмехнувшись, сказал:

— Не стану вас спрашивать, понравилось ли вам в Советском Союзе, так как уже знаю, что не понравилось. Скажу вам честно — я побывал в Америке, и мне там тоже не всё понравилось. По многим позициям мы с вами, русские и американцы — очень разные. Но, может быть, мы не будем концентрироваться на различиях, и попытаемся найти что-то общее?

Жена Хайнлайна, видимо, неплохо понимала по-русски, она перевела мужу слова Хрущёва. Хайнлайн оторопел. Такого он не ожидал. У Никиты Сергеевича своего переводчика не было, приходилось полагаться на способности американки. Наконец, Хайнлайн сумел сформулировать ответ.

— Нет, нет, — перевела Вирджиния, — Нам тоже многое понравилось. У вас здесь замечательные люди, приветливые и открытые. Хотя ваш коммунизм нам действительно не понравился.

— Коммунизм, говорите, не понравился? — усмехнулся Никита Сергеевич. — Представьте, что вы оказались на большой стройплощадке, где недавно возвели фундамент, и теперь кладут стены. Вокруг грязь, размешанная грузовиками, везде сложены штабеля кирпича, материал для кровли, бетонные балки, работают подъёмные краны, очень шумно, строители в бытовках живут, с минимумом удобств. А напротив стоит уже давно построенное здание, где вы живёте. Большое, окружённое живой изгородью, с газоном и цветником. И, кстати, чтобы уж совсем точная аналогия была — ваш собственный дом — ветшает. Вспомните, к чему призывали отцы-основатели США? А как оно выглядит сейчас? А что будет через 50 лет?

Так вот, господин Хайнлайн, коммунизм вы видеть не могли, потому что мы только начали его строить. Вы пока видите только большую стройплощадку, где когда-нибудь будет построен коммунизм.

Ответ Хрущёва угодил в точку. Хайнлайн сам часто занимался строительными работами, он сложил из кирпича фонтан возле своёго дома, и хорошо представлял себе, что такое стройка. Он выслушал перевод жены, его лицо удивлённо вытянулось:

— Мы как-то не думали над этим… Не воспринимали вашу страну с такой позиции.

— В том и беда, что многие люди воспринимают других не с той позиции, — парировал Никита Сергеевич. — Вы были в Индии?

— Да. Красивейшая страна, но ужасно запущенная. А вы? Вы ведь тоже там были?

— Был, как раз недавно. Я хочу сказать, что русские и индийцы чем-то похожи. Учёные говорят, что у наших народов были общие предки.

— О, да! Кажется, я понимаю, что вы имели в виду!

— Это при том, что в Индию не вторгался Гитлер. Впрочем, там долго хозяйничали англосаксы, это оккупанты пострашнее нацистов, но они хотя бы не бомбили индийские города. Многое из того, что вы видели, срочно отстраивалось заново после самой разрушительной войны в истории человечества.

Сравнение англосаксов с нацистами Хрущёв сделал намеренно, и заметил, что Хайнлайна это изрядно покоробило:

— Англичане не уничтожали 6 миллионов евреев!

— Но именно они придумали нацизм и концлагеря. Не верите? Спросите буров в Южной Африке. Хотите — вместе позвоним премьер-министру Фервурду, он вам по телефону сам расскажет?

О том, как Фервурд отреагирует на звонок Первого секретаря ЦК КПСС, Никита Сергеевич предпочёл не уточнять и перепрыгнул на другую тему:

— А ведь я читал ваши книги. Мне понравилось. Вы отлично пишете, особенно для молодёжи.

— А что вы читали? — поинтересовался Хайнлайн.

— Не так много, времени для чтения у меня не хватает. Мне очень понравился ваш рассказ «Долгая вахта». Это история настоящего героизма, служения долгу. У меня сын много читает, и иногда мне советует. Недавно он прочитал вашу новую книгу — «Звёздный десант». Читал в оригинале, на английском, он у меня хорошо английский знает. Ну, и мне рассказал.

Хайнлайн выслушал перевод жены и ответил:

— Польщён… весьма… не ожидал, что мои книги читают в России, да ещё на таком уровне.

— У вас в книге космический корабль назван «Роджер Янг», — припомнил Хрущёв. — Мы с сыном удивились — кто такой? Выяснили, что был такой сержант, совершивший подвиг, как нам рассказали, он пытался уничтожить японский дот.

— … спасая сослуживцев. И погиб при этом, — подтвердил Хайнлайн. — Геройская смерть.

— А вы знаете, кто такой Александр Матросов?

— Не имел чести… Кто это?

— Советский солдат. В точно такой же ситуации, только зимой, он пытался спасти товарищей от вражеского пулемётчика. Он подобрался к дзоту и своим телом закрыл амбразуру, — рассказал Хрущёв. — Вашему Янгу было 25 лет. Матросову — всего 19.

Хайнлайн был потрясён. Он выпрямился и молча отдал честь, глядя в пространство. Все молчали, рабочие перестали тихо переговариваться между собой, и тоже умолкли.

Прошла примерно минута, прежде, чем американец нарушил молчание:

— Это был настоящий герой. Немногие способны на такое мужество.

— Ишь, пробрало буржуя, — послышался негромкий голос среди рабочих.

Хрущёв немедленно бросился в наступление:

— Соединённые Штаты за всю войну потеряли менее полумиллиона человек. Советский Союз потерял двадцать миллионов! Из них около 12 миллионов — гражданские лица — старики, женщины и дети. Вы видели у проходной щит отдела кадров, на нём написано: «Требуются». Видели, сколько вакансий? У нас рабочих не хватает, мы вынуждены даже сокращать армию, чтобы было кому работать на заводах. А в вашей прессе всерьёз утверждают, что мы, якобы, хотим захватить Европу! После таких потерь снова устраивать войну в Европе? Нам что, делать больше нечего? Нам бы восстановить то, что фашисты разрушили.

— Так откройте границы, разрешите иммиграцию, — пожал плечами Хайнлайн. — И не читайте газеты, там одна пропаганда. Обычно — глупая.

— У нас недостаточно жилья даже для собственных граждан. Какая ещё иммиграция?

— Стройте больше. Я вижу, у вас очень много строят, и быстро, не только в городах, но и в пригородах и в сельской местности.

— Строим. Но не хватает денег, строительных рабочих, стройматериалов. Климат у нас холодный. Это в Америке можно за месяц понастроить фанерных домиков, у которых стену кулаком пробить можно, а нам приходится строить дома со стенами в два кирпича, потому что зимой у нас холодно, знаете ли! Минус десять — это норма, а то и минус двадцать бывает.

— Сколько это по Фаренгейту?

— А чёрт его знает, сами переводите, — отмахнулся Никита Сергеевич. — Вот вы отмечаете, что у нас в СССР плохие гостиницы, грязные туалеты, плохо кормят в ресторанах… Всё верно, это старьё, по-хорошему, надо бы полностью снести и построить всё новое. Но такое строительство стоит дорого, и у нас есть более приоритетные затраты. Приходится обходиться тем, что есть, постепенно приводя всё в порядок.

— Попробуйте тратить меньше на вооружения, учитесь жить по средствам, — американец рассуждал с непробиваемым англосаксонским высокомерием.

— Как думаете, сколько стоит создание атомной промышленности, водородной бомбы и носителей для неё? Дорого! Очень дорого! А мы, в разорённой войной стране, были вынуждены вместо восстановления наполовину разрушенного жилого фонда создавать ударными темпами атомное оружие, атомную промышленность и средства доставки. А тут ещё засуха, голод 1947 года, половина трудоспособного мужского населения или погибла, или в армии, а у вероятного противника тысячи стратегических бомбардировщиков.

— Мы защищались от коммунистической агрессии! И защищали Европу.

— А мы защищались от вашей империалистической агрессии, — парировал Хрущёв. — И защищались от Европы.

— Но мы не собирались на вас нападать!

— Да? Вот мы на вас до 1957 года напасть не могли физически — баз вблизи ваших границ у нас нет, а с советской территории наши самолёты до вас могли долететь только в один конец. Пришлось строить ракеты, способные преодолеть гигантские расстояния и любую систему ПВО. Но теперь мы можем говорить с вами на равных.

— Вы утверждаете, что сбили наш разведывательный самолёт. Я, конечно, в это не слишком верю, скорее всего, он сам упал или сел на вынужденную, — заявил Хайнлайн. — Я хочу сказать, что сбивать невооруженный самолёт — негуманно и не способствует улучшению отношений между нашими странами.

— Ишь, как заговорил! — возмутился пожилой рабочий. — А они есть, отношения-то? Всё больше через прицел друг на друга смотрим!

— А вам понравится, если сосед с другой стороны улицы заглядывает через подзорную трубу к вам в окна? — спросил Хрущёв.

— Гм… нет, конечно. Я подам на него в суд.

— Подскажите, в какой суд подавать на Аллена Даллеса с его самолётами-шпионами? Ваш Госдепартамент заявил, что США оставляют за собой право летать над нашей территорией сколько хотят и когда хотят. Нам оставалось лишь заявить, что мы оставляем за собой право сбивать любые чужие самолёты над нашей территорией, кроме тех, что летают по программе «Открытое небо».

Кстати, Госдепартамент заявил, что появление советского самолёта над территорией США будет означать войну. Представьте, что мы заявим то же самое, и в ответ на пролёт вашего разведчика ударим по США всем имеющимся арсеналом? А ведь ваши генералы обязательно попытаются попробовать, насколько крепкие у нас яйца. Так что, попробуем, господин Хайнлайн?

Американец побледнел.

— Не думаю, что стоит спешить с такими заявлениями…

— Согласен. Видите, как интересно получается. Пока американец один, он ведёт себя вполне разумно, и с ним даже можно найти общий язык и договориться, — улыбнулся Никита Сергеевич. — Но как только вас становится много, сразу что-то происходит, видимо, ваше национальное чувство собственного величия превышает критическую массу, и вы начинаете общаться со всем миром с позиции силы.

А мы — другие. Мы хотим жить в мире со всеми. Но нам не дают. Постоянно к нам кто-то лезет — то татары, то турки, то поляки, то французы, то англичане, то немцы… Мы их в дверь — они в окно! Да сколько ж можно!

— Но вы распространяете по всему миру коммунизм! — взвился Хайнлайн. — Сталин, хотя бы, распустил Коминтерн! А вы создали его снова!

— Да. Распустил, — согласился Хрущёв. — Это была вынужденная мера. Ошибка, которая обошлась мировому коммунистическому движению очень дорого. В итоге нам пришлось воссоздать Коминтерн в ответ на доктрину Эйзенхауэра. Вы точно так же распространяете капитализм. У вас своя идеология, у нас своя. Что в этом плохого?

— Вы хотите завоевать Соединённые Штаты и установить у нас коммунизм!

— Нам что, делать больше нечего? У нас своих проблем хватает! — отмахнулся Хрущёв. — Это вы окружили нас военными базами и хотите завоевать СССР, чтобы установить у нас капитализм.

— Но мы не хотим вас завоёвывать, мы только защищаемся от коммунизма, это всё красная пропаганда!

— А мы не хотим завоёвывать вас, мы защищаемся от капитализма, это всё буржуйская пропаганда, — почти теми же словами ответил Никита Сергеевич.

К этому моменту даже до жены Хайнлайна начало кое-что доходить, и она попыталась урезонить своего мужа:

— Дорогой, по-моему, так вы ни до чего не договоритесь. Вы же обвиняете друг друга в одном и том же! — Вирджиния произнесла это сначала по-английски, а затем повторила по-русски для Хрущёва.

— Дорогая, но о чём вообще можно договориться с этими коммунистами? — удивился Хайнлайн.

— Ну, например, об издании в СССР ваших книг, — предложил Первый секретарь. — Хорошую фантастику мы любим и ценим, а фантастика у вас хорошая.

Американец, услышав перевод, ошалело повернулся и уставился на Хрущёва так, будто увидел его впервые:

— Вы хотите издавать мои книги? В России?

— Так уже кое-что издавали. Между прочим — пошло «на ура», как у нас говорят. У вас это называется «бестселлер», — Никита Сергеевич, разумеется, произнёс английское слово минимум с тремя ошибками, но Вирджиния всё равно поняла.

— У нас примерно 210 миллионов населения, — продолжал Хрущёв. — Пусть даже фантастику читает одна десятая часть — в реале, конечно, куда больше — это уже двадцать миллионов читателей.

Как только американец почуял запах денег, все политические разногласия немедленно отступили на второй план:

— Я согласен. С удовольствием подготовлю для издания в вашей стране хоть всё собрание сочинений, — ответил Хайнлайн.

Рабочие, среди которых было немало молодёжи, услышав о возможности издания хорошей фантастики, радостно зашумели, начали переговариваться, вспоминать, кто что из фантастики читал. Кто-то вспомнил, что читал и Хайнлайна, рассказ «Долгая вахта» вышел на русском в 1958-м и ещё был на слуху.

— Вот видите, вас в Советском Союзе знают и читают, — Никита Сергеевич указал на оживлённо обсуждающих ситуацию рабочих.

— М-да… признаться, я весьма удивлён. Несмотря на то, что я далёк от одобрения вашего политического строя… — Хайнлайн не закончил фразу и задумался. — Удивительно.

— Я вам даже больше скажу, — продолжил наступление Хрущёв. — Вот мы, русские, вместе с американцами, совместно сражались против гитлеровской Германии. Как вы оцениваете этот период наших двусторонних отношений?

— Безусловно, положительно, — отозвался американец. — Я высоко ценю вклад Советской армии в разгром нацизма.

— О! А как вы думаете, если, скажем, прямо сейчас, в разгар «холодной войны», наша планета столкнётся с угрозой, как минимум равной, или превосходящей угрозу нацизма, с угрозой, с которой не получится договориться, которой невозможно противостоять поодиночке — есть ли у наших стран шанс вновь объединить усилия в борьбе с общим врагом? — спросил Никита Сергеевич.

— Зависит от угрозы, — пожал плечами Хайнлайн. — Пока что я не вижу такого реального врага.

— Но вы же писатель, — усмехнулся Хрущёв. — Проявите фантазию. Что, если на Землю, к примеру, вторгнется агрессивная инопланетная раса, вроде этих ваших жуков, что вы описали в «Звёздном десанте»?

Выговорить «Starship Troopers» для Никиты Сергеевича было слишком сложно, но Вирджиния понимала, о чём идёт речь.

— Ну, в таком случае, несомненно, полагаю, ваше и наше правительства найдут общий язык очень быстро, — в свою очередь, усмехнулся американец.

— А как по-вашему, нынешнее состояние конфронтации между НАТО и Восточным блоком — положительный фактор международной политики, или отрицательный? — продолжал Первый секретарь.

— Конфронтация не может быть положительным фактором, — пожал плечами писатель. — Только идиоты могут желать войны, но защищать Родину необходимо.

— Почему вам не внести свой вклад в дело борьбы за мир? — предложил Хрущёв.

— Что вы имеете в виду?

— Почему бы не экранизировать ваш «Звёздный десант»? А вы могли бы сами написать сценарий.

— Вы предлагаете снять фильм по моей книге? — Хайнлайн был немало изумлён.

— Не просто фильм. Совместный советско-американский фильм о том, как США и СССР вместе отражают вторжение из космоса, угрожающее всей планете, — ответил Никита Сергеевич. — Ваш «Звёздный десант» мог бы послужить отличной основой для сюжета. Я бы даже предложил больше — совместно написать несколько расширенный сценарий вместе с одним из советских авторов. Ваша книга, я бы сказал, слишком быстро заканчивается, — усмехнулся Первый секретарь. — Слишком много внимания уделено подготовке и обучению, и слишком мало — основным событиям. Для хорошего боевого фильма этого недостаточно.

— Совместный фильм, да ещё и по совместному сценарию? Гм… — американец задумался.

— Не спешите отказываться, на мой взгляд, это могло бы быть интересным начинанием.

— М-да… такого ещё не было… — Хайнлайн задумался. — Я видел ваши фильмы — «Тайна двух океанов» и «Страна багровых туч». Я бы сказал — снято хорошо, особенно — спецэффекты и пейзажи.

Но я решительно не представляю, как можно осуществить технически совместную работу над сценарием, на двух языках, да ещё находясь на разных континентах. Вы же не думаете, что мы останемся в вашей стране на всё время написания сценария?

— Конечно, нет. Совместная работа организуется очень просто, — ответил Никита Сергеевич. — Нужна ЭВМ, как у вас говорят — компьютер, небольшой, стоимостью примерно 100 тысяч долларов, со специальной программой для обработки текста. Его может арендовать киностудия. Программа такая уже существует, её разработали в Массачуссетском технологическом институте.

— А откуда вам это известно? — подозрительно спросил Хайнлайн.

— Есть у меня хороший друг, а у него работа такая — всё знать, — отшутился Первый секретарь. — Далее, нужны два переводчика — для вас и для советского автора, и два телетайпа — у вас дома, и у нашего автора, Ещё — пишущая машинка IBM Selectric на киностудии — для редактора, который будет редактировать текст и вычитывать опечатки. Такая машинка умеет сразу переводить текст на перфоленту для ввода в компьютер. На этапе вычитки желательны ещё два фототелеграфных аппарата, чтобы вы могли передавать редактору текст с вашими пометками, хотя можно обойтись и без них, только телетайпом.

Вы с вашим советским коллегой, каждый у себя дома, будете набирать текст на телетайпе, и пересылать его в компьютер, предложение за предложением. Редактор на киностудии всё это объединит.

— Текст можно поделить по эпизодам, а некоторые эпизоды написать в двух вариантах, и буквально выбрать по отдельным предложениям, у кого лучше получится, — подсказала Вирджиния.

— О! Мадам Хайнлайн говорит дело! — одобрил Хрущёв. — Так ещё никто не писал, насколько я знаю. Вы — первый в США профессиональный писатель, вам и логично было бы осваивать новое направление. Так что скажете?

— Дорогой, мне кажется — это было бы очень интересно! Я могла бы быть твоим переводчиком, — предложила Вирджиния.

— Не знаю, не знаю… В любом случае, пока нет предложений от киностудии, говорить не о чем, — покачал головой Хайнлайн. — Если будут такие предложения — посмотрим.

— Конечно, — согласился Никита Сергеевич. — Но я полагаю, такое предложение скоро последует. Кстати, вы упомянули сбитый самолёт-разведчик. Хотите взглянуть на обломки?

— Безусловно, если это возможно.

— Возможно. Мы собрали все обломки, какие смогли найти, и выставили их в павильоне в парке Горького. Можно посмотреть хоть сейчас.

Хайнлайн с женой переглянулись. Когда ещё будет такая возможность — осмотреть обломки самолёта-шпиона и, может быть, даже уличить во лжи самого советского лидера Хрущёва. Американец всё ещё считал, что самолёт совершил вынужденную посадку.

— Мы готовы.

— Тогда едем, — Хрущёв повернулся к рабочим, поблагодарил за тёплый приём, пожелал трудовых успехов и попрощался.

Выйдя за ворота завода, он остановился возле автомобиля:

— Кстати! А вы видели наш метрополитен?

— Мы спускались туда один раз, в выходной день, когда только что приехали, ещё до поездки по стране, — ответила Вирджиния. — Мне там понравилось, очень красиво. Даже удивительно, что подземка может быть такой красивой.

— Давайте проедем на метро, — предложил Первый секретарь.

— Никита Сергеич, разумно ли это? — начальник охраны, полковник Никифор Трофимович Литовченко, сменивший на этом посту Ивана Михайловича Столярова, впервые вмешался в разговор. — Сейчас конец рабочего дня, час пик.

— Не страшно. Подумаешь, потолкаемся немного, — Хрущёв подмигнул ему, показывая, что он что-то задумал.

В метро было полно народу. У Андрея Степановича Шевченко нашлась мелочь, которую он разменял на пятачки и объяснил американцам, куда эти монетки опускать. Толпа подхватила их, людей было очень много. Охранники едва успевали удерживать людей хотя бы на минимальном расстоянии, чтобы охраняемого не затолкали. Никто не предполагал встретить в метро Первого секретаря ЦК, поэтому на них особо не обращали внимания. Зато Хайнлайн вовсю вертел головой, как будто пытался посчитать людей и оценить количество населения столицы.

Именно за этим Никита Сергеевич и затащил гостей в метро. Он знал, что американец, вообразив себя великим математиком и логистиком, высчитал, что у нас в пятимиллионной на 1960-й год Москве якобы всего 750 тысяч населения. Как он написал в своей статье «Pravda значит правда», «город обладает такой транспортной сетью, что крупнее он быть просто не может. Если в него набить более трех четвертей миллиона, они начнут голодать. Они не могут пойти на риск и увеличить население, пока не удвоят число дорог и размеры сортировочных станций».

Сейчас, пока они спускались по эскалатору, писатель изумлённо оглядывался, и вполголоса переговаривался с супругой, явно пытаясь понять, откуда вдруг появились все эти люди? Хрущёв с интересом наблюдал, как трещит великий американский шаблон, ехидно подталкивая локтями Шевченко и Литовченко. Люди на встречном эскалаторе, устало скользя взглядом по лицам, периодически узнавали Первого секретаря, и реагировали довольно непосредственно. Одни пытались протереть глаза, другие щипали себя в разных местах, пожилые женщины крестились, некоторые мужчины даже давали зарок бросить пить.

— Что-то не так, мадам? — спросил, наконец, Никита Сергеевич.

— Да… — Вирджиния озадаченно пыталась сформулировать проблему. — Откуда столько людей? В городе пустые улицы, а здесь — Вавилонское столпотворение!

— Все едут с работы, час пик, — ухмыляясь, пояснил Хрущёв. — Метрополитен — основная транспортная система в городе.

— Не понимаю… А как они ездят за покупками? На улицах совсем мало людей.

— Им не надо ездить за покупками, люди всё могут купить по дороге с работы до дома. Магазины шаговой доступности есть в каждом микрорайоне или квартале, если это район старой застройки, — подсказал Шевченко. — Сейчас у нас появились большие магазины, вроде ваших супермаркетов, но туда люди чаще ездят по выходным, закупаясь продуктами на всю неделю.

— Да, но как и когда подвозят товары? — спросил Хайнлайн. — По ночам?

— Нет, в течение рабочего дня. Основной поток покупателей в рабочие дни идёт после 16 часов. В 15.30–15.45 заканчиваются первые смены на заводах, рабочие едут домой, по дороге заходят в магазины. Два раза в день — рано утром и от 16.00 до 17.00 подвозят только свежий хлеб. Многие любят, чтобы хлеб был совсем свежий, хотя сейчас проще хранить его в полиэтиленовом пакете в холодильнике. Но это не всем нравится.

— Это всё — рабочие? — удивился американец, оглядывая забитую людьми станцию.

— Да, рабочие с нескольких заводов.

Люди вокруг, узнав Хрущёва, удивленно здоровались, и проходили мимо, продолжая оглядываться. С грохотом подошёл поезд, и толпа внесла их внутрь. Было тесно, но вентиляция на станции работала на полную мощность, а в поезде при движении через воздухозаборники попадало столько воздуха, что в вагоне ощущался ветер. Разговаривать во время движения было почти невозможно — слишком шумно.

Из поезда вывалились слегка помятые. На пересадке Хайнлайн с женой восхищённо вертели головами — интерьеры станций Московского метрополитена неизменно вызывали восхищение у большинства иностранцев. Людей вокруг было много, все с удивлением здоровались с Никитой Сергеевичем, явно не ожидая встретить его в метро, да ещё в час пик.

— Дорогая, мы с тобой явно что-то не учли в наших расчётах, — признал писатель. — Хотя я до сих пор не понимаю, как при таком количестве населения в городе целый день могут быть пустые улицы и мизерное количество транспорта?

Вирджиния, встретив вопросительный взгляд Хрущёва, перевела.

— Очень просто, — пояснил Никита Сергеевич. — Маршруты городского транспорта хорошо оптимизированы. Рабочих утром везут транспортом от жилого района до проходной завода, вечером — обратно. Все нужные магазины, школа, детский сад, почта, отделение банка, библиотека и другие учреждения — в шаговой доступности.

Безработицы при социализме не бывает, поэтому днём по улицам никто не шатается, разве что командировочные. Школьники — в школе, студенты тоже на учёбе. На выходных весной и летом народ разъезжается из города на дачные участки или просто на природу.

— То есть, ночной жизни у вас вообще нет? — спросила Вирджиния.

— Так если рабочему утром к 7 часам на работу, к станку — какая тут ночная жизнь? — усмехнулся Шевченко. — Ночью спать надо. Рабочие начинают трудовой день в 7.00, инженеры — в 8.00-8.30, учреждения — в 9.00. А ведь до работы ещё надо доехать. Это у вас там безработные целыми днями бегают, ищут работу, а у нас трудоустройство гарантировано Конституцией.

Есть вечерние сеансы в кинотеатрах, концерты, рестораны работают примерно до полуночи, но такого круглосуточного брожения, как на Западе, разумеется, нет.

На выходе из метро у Андрея Степановича Шевченко вдруг запищал в кармане мобильный телефон — сел аккумулятор. Шевченко, извинившись, подошёл к стоящему в вестибюле торговому автомату, опустил в щель 10 копеек и разряженный аккумулятор, и тут же получил на обмен заряженный. Вся процедура заняла секунды. Американцы вначале даже не поняли, что происходит.

— Никель-металлгидридные аккумуляторы надо разряжать до конца, чтобы дольше служили, — пояснил Шевченко, устанавливая новый аккумулятор в телефон. — Поэтому в городах сейчас начали ставить вот такие автоматы, которые принимают разряженные аккумуляторы и за минимальную плату выдают в обмен заряженные. Ну, и заряжают принятые аккумуляторы, конечно.

— Заодно, как мне говорили, производится контроль аккумулятора. Если он уже старый и не держит заряд — он отправляется на утилизацию, — добавил Хрущёв. — То есть, владельцу телефона вообще не надо беспокоиться о состоянии аккумулятора.

Хайнлайн, глядя на телефон в руках Андрея Степановича, что-то спросил. Его супруга перевела:

— Муж спрашивает, а что это за приборчик вообще? Радиоприёмник?

— Нет, это мобильный телефон, — ответил Шевченко.

— Телефон? — повторил американец. — Phone? Mobile?

— Ну да, телефон, — подтвердил Никита Сергеевич. — Вы на нашей выставке в Нью-Йорке в прошлом году не были? Мы там среди прочего показывали мобильные телефоны. И в ваших газетах об этом много писали. Вы что, газет не читаете?

— В газетах мы об этом читали, — ответил Хайнлайн. — Но не поверили. Что значит — мобильный телефон? Говорить по телефону, стоя прямо на улице? Чушь, такого не может быть! Помню, нас тогда это очень сильно возмутило — в американских газетах — и вдруг такая беспардонная красная пропаганда. У нас в Америке таких телефонов нет даже у миллионеров! Их ещё просто не изобрели! Откуда такой телефон мог взяться у красных?

(Об истории советской мобильной связи 1957-60 гг — фильм «Загадка ЛК-1» http://filmodok.ru/publ/tv_peredachi/istorija/zagadka_lk_1_2015/48-1-0-11342)

Хрущёв расхохотался:

— А телевидение у вас откуда взялось? Зворыкин и Сарнов — оба русские эмигранты.

— Да, но они — образованные люди, получившие образование ещё до вашей ужасной революции!

— Так после революции у нас образование стало доступно всем, бесплатно, от этого грамотных инженеров стало только больше! — засмеялся Никита Сергеевич. — Да что мы спорим, Андрей Степаныч, дайте ему телефон, пусть сам позвонит куда-нибудь, хоть в своё американское посольство, хоть ещё куда.

Шевченко с готовностью протянул Хайнлайну телефон.

— Надо выдвинуть антенну, — он уцепился ногтями за шарик телескопической антенны и вытянул её из телефона. Американец достал из бумажника визитку, набрал номер, с непривычки путаясь в кнопочном наборе.

— Теперь нажмите «Вызов», — подсказал Андрей Степанович, показывая на кнопку.

Писатель нажал кнопку с символом телефонной трубки, поднёс аппарат к уху. Послышался громкий, ясно слышимый даже стоящим рядом людям, долгий телефонный гудок. Ещё один, затем голос произнёс по-русски, с американским акцентом:

— Посольство Соединённых Штатов Америки. Чем могу помочь?

На Хайнлайна было жалко смотреть. Он на глазах съёжился, как воздушный шарик, из которого вышел воздух, и молча протянул телефон обратно.

— И давно у вас появилась такая связь? — спросила Вирджиния.

— Первые опыты с радиотелефонной связью были ещё в 1947-м, но тогда, сразу после войны, было не до того, — рассказал Хрущёв. — В 1957-м появился опытный образец, коробка весом килограмма три, я с него звонил с ВДНХ домой, супруге, она не поверила. У него был диск, как у проводного телефона, и подключалась обычная трубка с проводом. В 1959-м началось развёртывание инфраструктуры связи, установка первых автоматических телефонных ретрансляторов и освоение серийного производства модели ЛК-2. Она была побольше этой, с две пачки сигарет, тяжёлая, и тоже с диском. Её выпускали недолго, вскоре появилась модель ЛК-3, вот эта, маленькая, с кнопочками. Сейчас мобильная связь работает в крупных городах, В Москве, Ленинграде, и центрах экономических районов-комбинатов, бывших столицах союзных республик, городах-миллионниках.

— Такой телефон, наверное, очень дорого стоит? Его могут позволить себе только очень высокооплачиваемые руководители?

— Стоит он 400 рублей, — ответил Шевченко. — Примерно как хороший телевизор, не самый лучший, но хороший. Рабочий получает в среднем от 1200 до 1500 рублей. (цифры до реформы 1961 г, которой в АИ не было). Да вон, смотрите, — он указал на человека в толпе, входящей из метро, тоже поднявшего к уху такой же телефон. — Высокооплачиваемые руководители, знаете ли, на метро не ездят.

— А как же господин Хрущёв, сейчас? Мы же только что ехали?

— Это я вас специально в метро затащил, — ухмыльнулся Никита Сергеевич. — А то в Советском Союзе побывали, а ничего самого лучшего не видели.

— А за новый аккумулятор, при замене вышедшего из строя в автомате, клиент в этом случае платит полную его стоимость? — спросил Хайнлайн.

— Нет, те же 10 копеек, — ответил Шевченко. — Мобильная радиотелефонная связь у нас всего второй год как внедряется, количество заменяемых аккумуляторов пока исчисляется единицами. Экономисты подсчитали, что затраты на рекламу среди населения и организацию сбора аккумуляторов для правильной утилизации выходят дороже, чем разработка обменного автомата и выдача населению новых аккумуляторов.

Хайнлайн задумался на несколько минут, потом произнёс:

— М-да… Пока я пишу фантастику, эти красные воплощают её в жизнь. Где-то что-то пошло не так…

По дороге от метро к парку Горького внимание американской четы привлекла необычная сценка. Возле обычного на вид магазина «Овощи-фрукты» остановилась чёрная «Волга». Из неё выбралась молодая девушка в форме, с собачкой на поводке. Собачка была небольшого роста, мордой похожая на лису, белая с серо-коричневым, пушистая и сильно раскормленная. Никите Сергеевичу она показалась чем-то знакомой.

Девушка с собачкой вошли в магазин, до которого Хрущёву с прочей компанией оставалось дойти метров двадцать. Андрей Степанович Шевченко вдруг сказал:

— Подождите, Никита Сергеич, сейчас будет кое-что интересное.

Хрущёв и американские гости остановились, заинтригованные.

Из овощного магазина вдруг выбежал упитанный мужчина директорской наружности, в хорошем костюме, с портфелем в руке и папкой подмышкой. Он явно был сильно напуган.

Из «Волги» вылез водитель и приглашающе открыл заднюю дверь. Мужчина с обречённым видом забрался внутрь. В этот момент из двери магазина выглянула не менее упитанная продавщица:

— Соломон Моисеевич, а если ваша супгуга позвонит — щто сказать? Когда ви таки будете?

— Ох, Сагочка… Скажите, что если в огганах учтут чистосегдечное пгизнание — то лет чегез шесть…

Хлопнула дверца, «Волга» отъехала. Хрущёв с Шевченко, Литовченко, охраной и американцами подошли ближе. Из двери появилась девушка с собачкой, посмотрела вслед «Волге», и тут заметила Первого секретаря:

— Ой!

От неожиданности она даже испугалась, но затем выпрямилась по стойке «смирно», дёрнув «собаку» за поводок, скомандовала:

— К ноге! Сидеть! — а затем, вытянувшись в струнку, отрапортовала:

— Товарищ Первый секретарь ЦК! Лейтенант Морозова! Провожу профилактический рейд по просьбе ОБХСС.

— Вольно, — улыбнулся Никита Сергеевич. — Это что за рейд, расскажите подробнее. Прежде всего, как вас звать, товарищ лейтенант?

— Ольга, — слегка смутившись, ответила девушка. — Вот, выгуливаю ручного песца товарища Серова, по адресам воров и взяточников.

— То-то я смотрю — зверь знакомый, — усмехнулся Хрущёв. — Только он, вроде, белый был?

— Так это он в летней окраске, — ответила Ольга. — Зимой он снежно-белый, а летом сероватый, — она присела и повесила на ошейник песца круглую чёрную бирку с цифрами.

— Это — номер статьи Уголовного кодекса следующего адресата. После того, как в прошлом году по «рязанскому делу» арестовали Пчелякова, в народе пошёл слух, что к тем, кто проворовался, берёт взятки или занимается приписками, приходит песец и приносит чёрную метку…

Хрущёв фыркнул и расхохотался, придерживая живот:

— О-ох, уморили! Ну, молодцы!

— Смех-смехом, — улыбнулась девушка, — а ОБХСС вышло на товарища Серова с просьбой об аренде песца. Ну, и меня, как кинолога, отрядили в помощь. Теперь вот, как ни выйдем погулять, так три-четыре явки с повинной… Раскрываемость поднялась в несколько раз, уже, говорят, в других городах будут в кинологических отделах песцов заводить.

— Гениально! — Первый секретарь одобрительно поднял вверх большой палец. — Только где же этих песцов столько взять?

— Так у нас их полная тундра! Вообще они, как и лисы, легко приручаются, — ответила Ольга. — Я вот слышала, что есть такая звероводческая ферма, где специально домашних лис разводят, на мех.

— Да что вы говорите? — удивился Хрущёв. — Надо будет поинтересоваться, спасибо. Нет, правда, вы молодцы, проявили находчивость! Только вот, не слишком вы его раскормили?

— А иначе затея не работает! Песец должен быть полным, Никита Сергеич!

Ольга посмотрела на часы и заторопилась:

— Ой, мне ещё в потребсоюз успеть надо, пока они не закрылись! Разрешите идти, товарищ Первый секретарь?

— Идите! — улыбнулся Хрущёв.

Шевченко долго пытался объяснить донельзя удивлённому Хайнлайну и его супруге, «как это работает», но американцы так ничего и не поняли.

— Это, наверное, непереводимый русский фольклор, — покачала головой Вирджиния, выслушав объяснения Андрея Степановича. — Я поняла так, что это — священное тотемное животное, один вид которого почему-то вынуждает русских нарушителей закона сознаваться в совершённых деяниях. Но вот как это на самом деле работает — не понимаю… Магия!

Ещё один спор вспыхнул возле выставленных в павильоне в парке Горького обломков сбитого самолёта U-2. Хайнлайн безапелляционно, как настоящий офицер, заявил:

— Его не сбили! Он развалился при вынужденной посадке! Современные самолёты летают так быстро, что при нарушении целостности обшивки их разрывает на мелкие куски воздушным потоком. А тут такие крупные обломки!

— Не сбили, говорите? — Никита Сергеевич, кряхтя, наклонился, присел, осмотрел обшивку в нижней хвостовой части сломанного пополам фюзеляжа, и жестом подозвал американца.

— А это, по-вашему, что? — спросил он, просунув палец в отверстие с рваными краями.

Вся обшивка была испещрена подобными отверстиями. Хайнлайн нехотя, сквозь зубы, был вынужден признать, что самолёт таки был сбит. Уличить красных во лжи и ославить перед всем миром в очередной раз не получилось.

Расставшись с Хайнлайном, Никита Сергеевич вызвал по телефону машину и вернулся в Кремль. В машине он сказал Андрею Степановичу Шевченко:

— Вот пусть теперь этот упёртый дурень немного пошевелит мозгами и осмыслит всё, что увидел. Потом посмотрим, что он напишет по возвращении в Штаты.

21 марта 1960 года вечером из автобуса на окраине Буэнос-Айреса, в бедном районе Сан-Фернандо, на углу улицы Гарибальди и загородного шоссе вышел худощавый человек в очках, с букетом цветов. Он вошёл в дом, обнял жену и поздравил её с юбилеем их совместной жизни.

При этом он не обратил внимания на машину, медленно проехавшую по улице. В машине находился агент израильской спецслужбы «Моссад» Цви Аарони. Его задачей было сфотографировать мужчину с букетом, но главным было даже не это. Главным был сам букет.

В «Моссаде» знали, что 21 марта 1960 г свою серебряную свадьбу должны были отметить палач еврейского народа Адольф Эйхман и его супруга Вероника, урождённая Либль. Эйхман официально считался погибшим, его «безутешная вдова» весной 1952 года вместе с детьми выехала из Австрии в Аргентину, где вскоре вышла замуж за некоего Рикардо Клемента, работавшего на складе фабрики «Даймлер-Бенц» под Буэнос-Айресом. «Моссад» не без оснований подозревал, что под именем Рикардо Клемента в Аргентине скрывается Эйхман. Но фотографии подозреваемого у израильской разведки не было — Эйхман был осторожен и всю предыдущую жизнь старательно избегал фотографов. «Моссаду» удалось раздобыть одну его фотографию, но на ней Эйхман был ещё очень молод, а в 1960-м ему уже было 54 года, и он должен был сильно измениться.

Цви Аарони сумел несколько раз сфотографировать Рикардо Клемента, но уверенности в том, что он и Эйхман — одно и то же лицо, у «Моссада» всё ещё не было. Поэтому, когда он увидел Клемента, входящего в дом с букетом цветов в руках, у Аарони было ощущение, что он выиграл джекпот. Даже самый любящий муж не стал бы поздравлять жену с годовщиной свадьбы с её предыдущим супругом. Тем же вечером Аарони передал сообщение в штаб-квартиру «Моссад». Решение выкрасть «Клемента» и судить в Израиле было принято в тот же день.

Для руководства операцией в Аргентину под чужим именем лично вылетел руководитель «Моссад» генерал Иссер Харель. Под его руководством действовала группа агентов общей численностью 30 человек. В основную группу входили Абрам Шалом, Дани Шалом, Эфраим Элани, Зеев Керен, Цви Малкин, Цви Аарони, Моше Тавор, Яаков Гат, Иона Элиан. Непосредственным командиром группы был Рафаэль Эйтан. Помимо них, были ещё группа поддержки и отдельные агенты — наблюдатели. Между собой группы не контактировали, и ничего не знали друг о друге, на случай возможного провала.

Район Сан-Фернандо в 1960-м ещё не был плотно застроен. Подобраться к дому было очень тяжело. Фактически дом «Клемента» — Эйхмана стоял посреди чистого поля, напротив, через дорогу, располагался дом его старшего сына Николаса (Клауса).

Второй сложной задачей было вывезти Эйхмана в Израиль. Это можно было сделать или морем, или по воздуху. Выбор генерала Хареля пал на второй вариант. 25 мая 1960 г в Аргентине готовились отметить 150-летие республики. В Буэнос-Айрес ожидались делегации со всего мира, в том числе и из Израиля. Генерал в отставке Бен-Арци, ставший генеральным директором авиакомпании «Эль-Аль», предложил израильской делегации свой самолёт. Он рассчитывал открыть новую авиалинию между Израилем и Аргентиной. Полёт оплатила из своих фондов разведка «Моссад». Решено было переправить Эйхмана в Израиль обратным рейсом этого самолёта.

Трудность этого варианта состояла в большой беспосадочной дальности перелёта. Предстояло преодолеть без посадки расстояние от Израиля до Дакара, а затем от Дакара до Тель-Авива. Советские спецслужбы уже работали по делу Эйхмана в контакте с «Моссад», в обмен на содействие Израиля с подбором доказательств по обвинению в геноциде Степана Бандеры. (АИ, см. гл. 04–18). В руководстве страны обсуждалась идея предоставить Израилю для вывоза Эйхмана авиалайнер Ту-114, но от этой мысли отказались. Выкатить на сцену Ту-114 было всё равно, что выставить белого слона с серпом и молотом на борту.

Разработка операции началась в конце 1959 г., а непосредственная подготовка — в апреле 1960 г. Оперативники «Моссад» прибывали в Аргентину по одному, из разных стран и в разное время. Для оформления этих поездок «Моссадом» была даже создана подставная туристическая фирма. В самой Аргентине были арендованы конспиративные квартиры и автомобили, за домом на улице Гарибальди велось круглосуточное наблюдение. Иссер Харель 30 апреля 1960 года прибыл в Аргентину для руководства предстоящей операцией.

9 мая руководитель «Моссад» занял позицию в одном из кафе Буэнос-Айреса, ожидая там докладов от своих разведчиков. У него была крупномасштабная карта города, по которой он отмечал передвижения своих агентов. Каждые полчаса Харель переходил из одного кафе в другое. Каждому агенту было назначено своё время и место для доклада, после чего Харель менял позицию.

Такая конспирация была связана с политической позицией правительства Аргентины, состоявшего в основном из военных профашистской ориентации. Они последовательно отказывались выдавать беглых нацистских преступников, каждый раз заявляя, что «не располагают информацией» о них. Харель находился в Аргентине нелегально, и если бы его задержали, то политические последствия могли быть очень неприятными.

Рафи Эйтан со своими людьми выехал на операцию. Но тщательно разработанный план сорвался. У въезда в район Сан-Фернандо, на переезде оперативную группу «Моссад», маскировавшуюся под туристов, неожиданно остановила полиция. Оперативники, и без того едва сдерживавшие нервное напряжение, едва не схватились за оружие. Но оказалось, что полицейские остановили их, чтобы отвезти в больницу разбившегося мотоциклиста. Никакие отмазки, вроде «сами мы не местные, мы — туристы, иностранцы», не подействовали. Операцию пришлось отложить и доставить пострадавшего в госпиталь. Момент, когда можно было перехватить Эйхмана, оказался упущен. Рафи Эйтан отменил операцию и собрал совещание. На нём проведение операции было перенесено на 11 мая.

Обычно Эйхман приезжал домой около 19.00. В этот раз он опоздал. Оперативники «Моссад» пропустили уже два автобуса. Эйхман приехал на третьем, около 8 вечера. Как только автобус отъехал, Эйхмана ослепили фарами подъехавшего автомобиля. Цви Малкин окликнул его: «Un momentito, senor», в несколько шагов догнал и схватил за шею, Абрам Шалом, выскочивший из машины — за ноги, с другой стороны подбежал Рафи Эйтан. Втроём они затолкали пленника в машину, заткнули рот кляпом, надели наручники на руки и ноги, и накрыли одеялом. Весь захват занял не более 20 секунд, свидетелей поблизости не оказалось. Его положили на колени сидящего на заднем сиденье Эйтана, и Цви Аарони предупредил:

— Лежи спокойно — или прикончим.

У «моссадовцев» ещё не было полной уверенности, что они схватили именно Эйхмана. Зато была информация об имевшихся на теле настоящего Эйхмана шрамах — на левой руке, и ещё один — после удаления аппендицита. Рафи Эйтан прямо в машине нащупал оба эти шрама, убедившись, что они схватили именно Эйхмана. Что подумал Эйхман, когда какие-то мужики силой затолкали его в машину и тут же полезли к нему в штаны — осталось неизвестным

Для «Моссада» похищение Эйхмана не стало лёгкой прогулкой. Не дождавшись отца, сын Эйхмана Дитер бросился к старшему брату, Николасу, и сообщил, что отец исчез. Николас сразу подумал, что его похитила израильская разведка. Они с Дитером подняли по тревоге одного из друзей отца, бывшего офицера СС. Немецкая диаспора в Буэнос-Айресе была немалая. Два дня они искали Эйхмана в полиции, больницах и моргах. Вокруг Николаса и Дитера собралась целая молодёжная группа поддержки. Около трёхсот человек на велосипедах несколько дней прочёсывали весь город. Ещё один давний знакомый Эйхмана, тоже бывший офицер СС, организовал слежку в портах и в аэропорту. На железнодорожном вокзале, причалах, даже на перекрёстках автомагистралей дежурили молодые парни из числа немцев, переселившихся в Аргентину. Были даже предложения похитить в ответ посла Израиля, или взорвать израильское посольство, но от подобного экстремизма сыновья Эйхмана благоразумно отказались.

Ситуация ещё более осложнялась подготовкой к празднованию 150-летия аргентинской республики. Город был наводнён полицией и агентами службы безопасности. На улицах круглосуточно дежурили армейские патрули, на дорогах проводились проверки.

Однако любителям из немецкой диаспоры не удалось переиграть профессионалов из «Моссад». Пленника доставили на виллу, арендованную в пригороде Буэнос-Айреса. Его тщательно обыскали на предмет наличия яда или скрытого оружия. Цви Аарони провёл первый допрос, окончательно установив личность похищенного. На допросе Эйхман уверенно назвал свои номера в СС — 45326 и 63752, и номер своего партийного билета НСДАП — 889895.

Эйхмана продержали на конспиративной квартире до 20 мая. Большую часть времени он провёл, прикованным наручниками к кровати, в тёмных очках, чтобы он не мог видеть лиц агентов. Врач-анестезиолог Иона Элиан сделал ему сложную анестезию, чтобы Эйхман оставался в сознании и мог говорить, но при этом не мог пошевелиться. Уже в первые дни Эйхмана несколько раз допросили. Рядом с пленником постоянно находился один охранник, не сводивший с него глаз. Второй охранник дежурил в соседней смежной комнате, межкомнатная дверь постоянно оставалась открытой.

Разговаривать с Эйхманом охранникам было строго запрещено. Ночью выставляли охрану и во дворе. В комнате Эйхмана был установлен звонок, чтобы охранник мог вызвать помощь. Во дворе стояла наготове машина, на случай необходимости немедленного отъезда. Если в доме появится полиция, решено было любой ценой вывезти Эйхмана в другое место. При отсутствии такой возможности Рафи Эйтан должен был приковать себя наручниками к Эйхману, выбросить ключ и сообщить властям личность задержанного. Принадлежность к «Моссаду» было приказано категорически отрицать. Все, кого задержит полиция, должны были представиться израильскими добровольцами.

19 мая в столицу Аргентины прилетел самолёт израильской делегации. С участием израильского пилота Рафаэля Арнона была организована фиктивная автоавария, а 20 мая он был выписан из больницы. Вечером 20 мая Эйхмана накачали наркотиками, переодели пилотом авиакомпании «Эль-Аль» и в таком виде провели в самолёт. У агентов «Моссад» были заготовлены документы с фотографией Эйхмана, на имя Рафаэля Арнона, и даже медицинское заключение: «19 мая 1960 года названный пациент пострадал во время езды в автомашине. Выписан из больницы 20 мая. Пациент может перенести полёт под наблюдением врача». Однако никто в аэропорту не обратил внимания на лишнего члена экипажа израильского самолёта. Эйхман, находясь под действием наркотика, не понимал, что с ним происходит, и не мог протестовать.

Самолёт вылетел из аэропорта Буэнос-Айреса вечером 20 мая. После 13-часового перелёта он на последних литрах топлива приземлился в Дакаре. Над Атлантикой помог попутный ветер. После дозаправки и отдыха экипаж снова поднял самолёт в воздух. Ещё 11 часов полёта, и наконец, 22 мая, посадка в аэропорту Тель-Авива. Иссер Харель немедленно поехал с докладом к премьер-министру. Руководитель «Моссад» рекомендовал держать факт захвата Эйхмана в секрете. В Аргентине ещё оставались агенты «Моссад», выслеживавшие доктора Менгеле. Обнародование информации грозило срывом их миссии. Бен-Гурион спросил:

— Скажи мне, сколько человек уже знают, что Эйхман в Израиле?

Прикинув на ходу, Харель ответил:

— По крайней мере сто человек знают.

— Если сто человек знают, завтра об этом будет знать вся страна, и это будет в газетах, — ответил премьер.

Вечером 22 мая, (по другим данным — 23 мая) Бен-Гурион объявил с трибуны кнессета:

— Великий злодей Эйхман находится в наших руках. Он доставлен в Израиль силами службы безопасности. Доставлен, чтобы предстать перед израильским судом.

В Израиле Эйхман был официально арестован по постановлению суда. Первоначально он был заключён в тюрьму Джильма, вблизи Хайфы, а затем переведён в тюрьму Рамле. Для содержания Эйхмана в Рамле был выделен целый этаж. Туда никто не входил, за исключением тщательно подобранной охраны. В её составе не было никого, кто побывал в немецких концлагерях или потерял там своих родственников. Непосредственно контактировал с Эйхманом, главным образом, йеменский еврей Шалом Нагар. Он же дегустировал всю пищу, перед подачей её Эйхману. Руководство Израиля более всего опасалось, что кто-нибудь из пострадавших ранее от действий нацистов, постарается расправиться с ним до суда.

В камере Эйхмана были койка, стол и стул. Почти все время на Эйхмана были одеты ножные кандалы. За Эйхманом следили круглосуточно, в его камере постоянно находился надзиратель. Камера была разделена решёткой, ещё один надзиратель располагался в «предбаннике» и наблюдал за тем, что происходит в самой камере Эйхмана, а в соседней камере постоянно находился дежурный офицер. Остальные охранники дежурили снаружи.

Расследованием преступлений Эйхмана занимался начальник следственного управления полиции генерал Маттитьягу Села. Для проведения расследования был создан специальный 106-ой отдел полиции. Непосредственно допросы Эйхмана вёл капитан полиции Авнер Лесс. Он допрашивал Эйхмана в общей сложности в течение 275 часов.

Следствие по уголовному делу Эйхмана, получившему № 40/61, продолжалось почти 11 месяцев. После окончания следствия юридический советник правительства Гидеон Хаузнер подписал обвинительное заключение, состоявшее из 15 пунктов.

Захват Эйхмана «Моссадом» вызвал широкий общественный резонанс. Правительство Аргентины обвинило Израиль в незаконном похищении. 8 июня 1960 года Аргентина официально потребовала возврата Эйхмана, а 15 июня подала жалобу на действия Израиля в ООН. В жалобе говорилось, что эти действия — «грубое нарушение прав суверенитета, создающее опасную атмосферу для сохранения мира во всем мире».

Для урегулирования конфликта в ООН было созвано специальное совещание. Министр иностранных дел Израиля Голда Меир принесла официальные извинения аргентинскому правительству, но подчеркнула, что «нарушения закона в данном случае были оправданными». По официальной израильской версии захват Эйхмана осуществили «еврейские добровольцы», не состоящие на государственной службе. Доказать причастность к этому делу израильской разведки аргентинским спецслужбам так и не удалось.

Следствием похищения Эйхмана стала массовая паника среди нацистов, укрывавшихся в Аргентине. В частности, после исчезновения Эйхмана сбежал в Парагвай, ещё один нацистский преступник, врач Йозеф Менгеле. Позднее Рафи Эйтан заявлял, что его группа выследила Менгеле в процессе поиска Эйхмана, но руководство «Моссад» не рискнуло выкрасть сразу двух нацистских преступников, опасаясь провала.

Арабская пресса, настроенная против Израиля, открыто выражала поддержку Эйхману. В то же время СССР поддержал усилия Израиля по наказанию нацистских преступников, как в прессе, так и по официальным каналам, в т. ч. в ООН. (Реальная история)

В связи с захватом Эйхмана Никита Сергеевич Хрущёв направил личное послание премьер-министру Бен-Гуриону, подчеркнув, что, несмотря на глубокие разногласия по многим вопросам, в части, касающейся наказания нацистских преступников, советская сторона готова и далее сотрудничать с Израилем и оказывать всестороннюю поддержку.

Уголовные дела Эйхмана и Бандеры расследовались параллельно. Следственные органы СССР и Израиля постоянно обменивались информацией и документальными доказательствами, а также свидетельскими показаниями очевидцев. (АИ)

(Написано по материалам http://guide-israel.ru/history/36515-poxishhenie-ejxmana-1960/ http://rusplt.ru/world/Eihman-sud.html https://ru.wikipedia.org/wiki/Похищение_Эйхмана, и фильму «Секретные операции «Моссада»: Похищение Эйхмана)

Поимка и расследование по делам Эйхмана и Бандеры были лишь наиболее громкими из множества дел о преступлениях нацистов и их пособников, расследуемых в этот период Комитетом Государственной безопасности. Благодаря информации из «электронной энциклопедии» удалось выйти на след многих карателей и убийц, проживавших законспирированно на территории СССР. Одной из таких разоблачённых стала Антонина Макаровна Макарова, известная по прозвищу «Тонька-пулемётчица».

Во время Великой Отечественной войны 19-летняя санитарка Макарова, попав в окружение, в силу стечения обстоятельств оказалась на службе «вспомогательной полиции Локотского самоуправления» — коллаборационистского режима на территории Брянской области, действовавшего в период её оккупации нацистскими войсками в 1941-43 гг. Полицаи напоили её, затем дали пулемёт «Максим» и приставили к делу. Антонина Макарова осуществляла расстрелы местных жителей, задержанных по подозрению в помощи партизанам. Расстрелы производились из пулемёта, группами по 27 человек. Численность групп определялась вместимостью камеры, где содержались арестованные. За период существования «Локотского самоуправления» Макарова успела расстрелять около 1500 человек.

После начала советского наступления в 1943 г Макарова вместе с отступающими немецкими частями эвакуировалась в Белоруссию. Там она сумела добыть поддельные документы медсестры, подтверждавшие её службу в советском госпитале. В итоге немцы отправили её в концлагерь в Кенигсберге, где она и была освобождена, в числе прочих заключённых, советскими войсками после освобождения города. Макарова устроилась работать медсестрой в советский передвижной госпиталь, где познакомилась с находившимся там на излечении советским солдатом Виктором Гинзбургом, вышла за него замуж, поменяла фамилию и после войны уехала в белорусский город Лепель, где позднее работала контролером ОТК швейного цеха Лепельского деревообрабатывающего объединения.

Поиски Макаровой начались сразу после войны. На допросах многие каратели говорили о Тоньке-пулеметчице, Медсестре, Москвичке. Но её фамилию не мог вспомнить никто. Розыскное дело «пулемётчицы» то сдавалось в архив, то снова всплывало.

Расследование дополнительно осложнилось тем, что Антонину по ошибке записали во всех документах как Макарову ещё в детстве, хотя её отец Макар носил фамилию Парфёнов (по др. данным — Панфилов). Поэтому следствие долго не могло выйти на её родственников. Также в распоряжении УКГБ Брянской области имелись документы о расстреле немцами группы женщины, больных венерическими болезнями, и были основания полагать, что «пулемётчица» была расстреляна в составе этой группы.

В итоге, до обнаружения информации о Макаровой в «электронной энциклопедии», никто не мог сопоставить факты и установить, что ветеран войны, передовик производства Антонина Гинзбург и военная преступница Антонина Макарова — одно и то же лицо. За послевоенные годы сотрудники КГБ тайно и аккуратно проверили всех женщин Советского Союза, носивших это имя, отчество и фамилию и подходивших по возрасту. Таких Тонек Макаровых нашлось в СССР около 250 человек. Но настоящая Тонька-пулеметчица как в воду канула.

(В реальной истории первые подозрения в отношении гражданки Гинзбург появились только в 1976 г, когда её брат, заполняя анкету перед поездкой за границу, записал её, как свою сестру, проживавшую в Белоруссии, но указал девичью фамилию Макарова. У кадровых органов возник вопрос, почему все родственники Панфиловы, а одна сестра — Макарова. По данному факту была начата проверка, перешедшая в расследование. http://www.sb.by/obshchestvo/article/smertnyy-prigovor-dlya-tonki-pulemetchitsy-2.html)

В присланных документах в связи с Макаровой упоминался также скрывавшийся от правосудия начальник локотской тюрьмы, начальник локотской тюрьмы Николай Иванин, с которым у Макаровой был роман.

Комитетчики начали розыск выживших свидетелей — уроженцев посёлка Локоть, знакомых с Иваниным и Макаровой в период оккупации. За Макаровой-Гинзбург в Лепеле было установлено наблюдение, которое уже через неделю пришлось снять, т. к. подозреваемая забеспокоилась.

В течение года следствие разыскивало свидетелей, которым предъявлялись для опознания фотографии Макаровой военного и довоенного периода, а также недавно сделанные фотографии Антонины Гинзбург. Большинство свидетелей уверенно опознавали Гинзбург как Антонину Макарову.

Параллельно в Брянске был найден скрывавшийся под другой фамилией бывший начальник локотской тюрьмы Николай Иванин. Он был задержан, и на допросе вспомнил фамилию девушки-палача, хотя по ошибке назвал неправильное отчество — Антонина Анатольевна, и неправильное место рождения — Москва. (В реальной истории Иванина только в 1976 г случайно задержали на городской площади в Брянске — его узнал мужчина, сидевший когда-то в локотской тюрьме, и затеял драку.)

Следователи провели с подозреваемой «зашифрованную беседу» в Лепельском райвоенкомате. Предлогом стал разговор об участии в боевых действиях, якобы для будущих наградных дел. Вместе с Макаровой были приглашены и еще несколько женщин, участниц Великой Отечественной войны. Фронтовички охотно вспоминали. Макарова — Гинзбург при этой беседе явно растерялась: не могла вспомнить ни командира батальона, ни сослуживцев. При том в её военном билете было указано, что в 422–м санитарном батальоне она провоевала с 1941 по 1944 год включительно. Далее в справке записано:

«Проверка по учётам военно — медицинского музея в г. Ленинграде показала, что Гинзбург (Макарова) А.М. в 422–м санитарном батальоне не служила. Однако неполную пенсию, куда входила и служба в рядах Советской Армии в период войны, она получала, продолжая работать старшим контролером ОТК швейного цеха Лепельского деревообрабатывающего объединения».

Такая «забывчивость» более походила не на странность, а на реальную улику.

В Лепель начали тайно привозить тех, кто мог опознать женщину-палача из посёлка Локоть. Проводить опознание приходилось очень осторожно — чтобы в случае отрицательного результата не поставить под удар репутацию уважаемой в городе «фронтовички и отличной труженицы». Подозреваемая ни о чем не должна была догадываться.

В ходе этих мероприятий было проведено повторное опознание Гинзбург-Макаровой прибывшими в Лепель из Брянской области Пелагеей Комаровой и Ольгой Паниной. У первой Тонька снимала угол осенью 1941 года в деревне Красный Колодец, а вторая в начале 1943 года была брошена немцами в Локотскую тюрьму. Обе женщины уверенно опознали в Антонине Гинзбург «Тоньку — пулеметчицу». (Именно эти женщины в реальной истории опознали Макарову значительно позднее, 24 августа 1977 г. http://www.sb.by/obshchestvo/article/smertnyy-prigovor-dlya-tonki-pulemetchitsy-2.html)

Чтобы исключить ошибку, следственная группа КГБ организовала ещё ряд опознаний гражданки Гинзбург. Большинство свидетелей — уроженцев брянского посёлка Локоть безоговорочно опознали в ней «пулемётчицу». Летом 1960 г Антонина Макаровна Гинзбург была задержана на улице сотрудниками КГБ. Ей было предъявлено обвинение в военных преступлениях. Макарова на допросах не отпиралась, но и виновной себя не считала, рассказывала обо всём спокойно, говорила, что кошмары её не мучили. Ни с дочерьми, ни с мужем общаться не захотела. Её супруг-фронтовик бегал по инстанциям, грозил жалобой в правительство, даже в ООН — требовал освобождения жены. Это продолжалось до тех пор, пока следователи не решились рассказать ему, в чём обвиняется его любимая Тоня. После этого молодцеватый, бравый ветеран поседел и постарел за одну ночь. Семья отреклась от Антонины Гинзбург и уехала из Лепеля. (http://www.aif.ru/society/history/istoriia_palacha_Tonki-pulemyotchitcy)

В ходе расследования в Брянской области были обнаружены массовые захоронения военного периода. К сожалению, из полутора тысяч жертв удалось идентифицировать только 168. Расстрел этих людей и был положен в основу обвинительного заключения в деле Антонины Макаровой.

Её привезли на место совершения преступлений. По дороге от бывшей тюрьмы до места расстрелов её неоднократно узнавали местные жители. Многие шарахались и плевали вслед. Макарова шла и обо всем вспоминала. Спокойно, как вспоминают о будничных делах. Она удивлялась людской ненависти — ведь, по ее мнению, война должна была все списать. Свидания с родными она тоже не просила. Даже не захотела ничего им передать.

Суд приговорил Антонину Макарову-Гинзбург к высшей мере наказания.

(Описаны действительные события, в реальной истории относящиеся к 1978 г http://www.aif.ru/society/history/istoriia_palacha_Tonki-pulemyotchitcy)

Агент Коминтерна заметил этого паренька 18 мая 1957 года, в Ледовом дворце Милана, где проходил конкурс — «Первый итальянский фестиваль рок-н-ролла». Нескладный длинный 19-летний парнишка со своей рок-группой неожиданно занял первое место. Большинство участников исполняли американские песни, а эти парни из Rock Boys спели по-итальянски, выступили с собственной песней «Я скажу тебе «чао», и победили.

После концерта агент передал информацию о парне, показавшемся ему перспективным, в Москву. Хотя полноценная стратегия захвата мирового рынка грамзаписи сложилась у Серова только к 1959 году, наиболее талантливых исполнителей начали подбирать и пристраивать к делу ещё за два года до создания «Melody Records Inc.». Это и были те «кое-какие намётки», о которых Иван Александрович упоминал в разговоре с Хрущёвым.

Для работы с итальянским «контактом» в страну прибыл агент КГБ, получивший инструкции — встретиться с ним и постараться привлечь к сотрудничеству. Встреча состоялась через несколько дней. Агент говорил на английском, представился как «мистер Смит», музыкальный продюсер, сдержанно похвалил выступление группы на фестивале, одобрил выход с собственной песней на итальянском:

— Правильно сделали, что спели на своём языке. Петь по-английски можно, даже нужно, но ваша основная публика здесь, и английского она, в массе своей, не знает. Поэтому пойте на итальянском. А я могу организовать для вас запись музыкального альбома.

Ребята заинтересовались, предложили послушать несколько своих песен, возможно — уже что-то отобрать для записи. «Продюсер» согласился. Они сыграли одну песню, другую, третью.

— Это всё хорошо, но не совсем то, что продаётся. Ты музыку сам пишешь? Или тексты?

— Музыку иногда сам, чаще — друзья пишут, я только исполняю их музыку и тексты.

— Тогда скажи друзьям — нужно чередование быстрого и медленного, ритмичного и мелодичного. Пойми, парень, у тебя отличный голос, так пусть его услышат все. Итальянский — самый «песенный» язык, наряду с ивритом, японским и русским. Английские песни, в сравнении с итальянскими звучат так, будто певец поёт с полным ртом каши.

Парни захохотали, а «Смит», посмеявшись вместе с ними, продолжил:

— Вот вам простой пример — в английском — original soundtrack, а как будет по-итальянски?

— Э-э-э… Colonna Sonora originale…

— Вот именно! Вы только вслушайтесь, как это звучит! А ведь — простейший технический термин. Поэтому вам нужно использовать естественную мелодичность родного языка на всю катушку. А если ты будешь только прыгать и кричать, как все — толку не будет, хоть тебя и прозвали «Moleggiato» («Пружинистый» — итал.). Я не смогу это продать. Людям нравится слушать что-то новое, непохожее на то, что они уже слышали раньше. Попробуй написать что-то мелодичное. Вот мой телефон, позвонишь, когда будет, что показать.

Парень позвонил через неделю. Новая песня понравилась «продюсеру» заметно больше.

— Вот, ведь можешь, если захочешь. С этим уже можно отправляться на конкурс. Давай, продолжай в том же духе, и у тебя получится.

С этой песней его протеже выступил на фестивале лёгкой музыки в городке Анкона, 13 июля 1958 года. Песня «Твой поцелуй, как рок» принесла ему победу, хотя она ещё не была похожа на то, что требовалось. Переубедить его, переломить юношеское упрямство и максимализм оказалось очень сложно, куда сложнее, чем представлялось вначале. Но контракт с «Melody Records Inc.» на выпуск альбома был подписан в 1959-м, и началась работа совместно с оркестром Джулио Либано. Работа над альбомом шла параллельно с концертами, и завершилась к концу 1959-го года, альбом вышел в марте 1960-го.

Первый опыт работы со студией звукозаписи ребят из рок-группы и порадовал, и огорчил одновременно. Парнишка понял, что сотрудничество с «Melody Records», её жёсткие правила и ограничения в долгосрочной перспективе его не устраивают. Ему хотелось самостоятельности, а получить её можно было, лишь организовав собственную студию грамзаписи. Но это была очень дорогостоящая затея, а все участники группы были выходцами из бедных семей.

«Смит», выслушав его, возражать не стал, даже наоборот — поддержал:

— О'кей, я тебя вполне понимаю. Самостоятельность — это прекрасно, но где ты возьмёшь деньги? Моё предложение — давай запишем ещё один, два, может быть — три альбома, потом тебе, как я понимаю, предстоит идти на армейскую службу, у тебя будет время подумать, а пока служишь — тебе будут капать денежки от продаж твоих пластинок. К концу службы наберётся какая-то сумма, уже будет легче.

Парень согласился. Действительно, скоро идти служить, так или иначе придётся прервать работу над записями и концерты. К тому же один из членов группы на следующий день привёл своего знакомого:

— Это — синьор Паоло. Думаю, он сможет помочь нам достать деньги.

— Вы — инвестор? — парнишка, прищурившись, окинул недоверчивым взглядом небогатую одежду «синьора Паоло».

— Нет, конечно, но я знаю кое-кого, кто смог бы помочь, и он готов с тобой встретиться.

— Bene, это интересно, когда и где?

— Завтра я за тобой заеду.

«Кое-кто, кто смог бы помочь», оказался далеко не «кое-кем», а заместителем генерального секретаря Итальянской Коммунистической партии Луиджи Лонго.

— Привет, парень. Кажется, я слышал тебя по радио, — Лонго по-доброму улыбнулся, сразу нивелировав разницу в возрасте. — Слышал, ты хочешь организовать собственную студию грамзаписи? Думаю, у тебя получится.

— А я слышал, вы можете помочь достать денег?

— Могу. У нас есть кооперативный банк, который может дать тебе кредит.

— Мне нечего предложить в качестве залога.

— Тебе ведь скоро идти в армию, так? А твои пластинки уже продаются. Я могу поговорить с руководством банка, устроить для тебя счёт на особых условиях, например, с капитализацией процентов. Доход от продажи твоих пластинок издатель будет переводить на этот счёт, и к концу службы у тебя накопится какая-то сумма, — предложил Лонго. — Если же её не хватит, банк, по поступлениям на счёт, сможет оценить риски, прикинет твои возможности, и может быть, мне даже удастся убедить правление банка купить студийное оборудование, и передать тебе в лизинг.

— Это было бы здорово. Нет, правда, здорово. Спасибо вам.

— Погоди благодарить, я ещё ничего не сделал, — усмехнулся Лонго. — Кстати, я тут подумал. Совсем недавно я встречался с русским лидером Хрущёвым. Он хорошо отзывался об Италии, в кулуарных беседах упоминал, что наша культура, наша эстрадная музыка в советской России очень популярна. Думаю, после окончания твоей армейской службы я мог бы попробовать организовать твоей группе или тебе одному, как получится, гастроли в СССР.

Это, между прочим, огромная страна, гигантский музыкальный рынок. На выручку от гастролей по Советскому Союзу ты не только студию сможешь открыть, ты сможешь купить собственный заводик печати грампластинок. С твоим талантом ты можешь добиться очень многого.

— Гастроли? В СССР? Ого, это было бы круто! О, чёрт! Porco maledetto! А мы в первом же альбоме записали смешную песню про Хрущёва!

— Надеюсь, не слишком оскорбительную?

— Да вроде нет, но кто ж его знает, как он отреагирует?

— Тогда, если насчёт гастролей в СССР удастся договориться, сделайте специальное издание альбома для русских без этой песни. Замените её чем-нибудь безобидным.

— Это мы запросто. А в России, вообще, пластинки печатают?

— А ты думал, там только вживую на балалайках играют? — засмеялся Лонго.

— Ага, причём играют исключительно медведи, в армейских шапках, знаете, как в газетах на карикатурах рисуют, со звёздочкой.

— Русские первыми запустили спутник в космос, уж пластинку-то они могут напечатать! Я слышал, пластинки у них печатает большой завод.

— Ну, круто!

— Так, парень, я уже в годах, и память иногда подводит. — Лонго взял блокнот и карандаш, вопросительно взглянул на визитёра. — Дай-ка я запишу, как тебя зовут, а то забуду,

— Адриано Челентано.

— Хорошо, Адриано, будем считать, что мы договорились, — Лонго написал несколько цифр на листке из блокнота. — Вот тебе мой телефон, записывай песни, выступай, будешь готов открыть счёт в банке — звони. Как отслужишь в армии — жду твоего звонка, займёмся твоей студией и гастролями в СССР.

— Спасибо, синьор. Только вот… Советский Союз далеко, а я… стыдно признаться, я с детства жутко боюсь летать на самолётах.

— Вот как? Ну, не страшно, что-нибудь придумаем. Для коммунистов нет ничего невозможного, — усмехнулся Лонго.

Продажи первого альбома оказались настолько успешными, что «Смит» почти сразу же предложил Челентано начать работу над следующим альбомом, получившим название «Furore». Он часто присутствовал в студии, сидя в наушниках и внимательно слушая записываемые мелодии. Далеко не всегда нужное звучание получалось с первого раза, а запись для пластинки должна быть близка к идеальной, поэтому работа шла напряжённо.

Услышав одну из новых песен во время записи, «Смит» вдруг показал «ОК», сложив пальцы в кружочек. Закончив песню, Адриано снял наушники и спросил:

— Что, синьор Смит, понравилось?

— Не просто понравилось, парень! Вот оно — твоё звучание, твой стиль. Она так и называется — «Nessuno Credera»?

— Да, так и называется.

— Отлично! Просто отлично. Вот в таком стиле и продолжай. Попомни мои слова, такое пойдёт как горячие пирожки.

(Первые 4 альбома Челентано сильно отличались по стилю от его последующего творчества. «Nessuno Credera» — пожалуй, единственная его песня из ранних, похожая на то, к чему мы привыкли).