Восхождение. часть 3

21. Собачий космос

С марта 1960 года группа № 1 ВВС — под этим ничего не говорящим названием был зашифрован 1-й отряд космонавтов — начала регулярные тренировки. Первоначально в группе было лишь 13 человек — отбор был крайне жёстким, и ограничение по возрасту в 30 лет отсекло слишком много достойных кандидатов.

В декабре 1959-го по рекомендации Марка Лазаревича Галлая ограничения были пересмотрены. Для специалистов высокой квалификации возрастную планку подняли до 45 лет на момент приёма в отряд, и до 50 лет на момент полёта, при условии соответствия медицинским требованиям. Это позволило привлечь к комплектованию отряда опытных лётчиков-испытателей, а также упростило комплектование «группы № 2» — отряда иностранных космонавтов, создаваемого в рамках программы «Интеркосмос» (АИ).

В группу № 2 вошли, главным образом, кандидаты из дружественных стран, из состава ВЭС и Организации Варшавского Договора, по большей части — лётчики с боевым опытом, или лётчики-испытатели.

Эта группа комплектовалась медленнее. Не все страны ВЭС были готовы сразу предоставить своих кандидатов, хотя требования были разосланы ещё в 1959-м. Весной 1960 года, на сессии Координационного Совета ВЭС в Дели, Хрущёв поторопил участников:

— Подготовка космонавта занимает минимум год. Поэтому, если мы хотим утереть нос Западу, мы должны поднажать и взяться за обеспечение подготовки, что называется, «всем миром». В конце концов, нас, единомышленников, в составе ВЭС полтора или два миллиарда человек! Неужели мы не сдюжим?

Цифру в два миллиарда Никита Сергеевич назвал «с потолка».

— Проблема сейчас состоит в том, что на сегодняшний день мы имеем возможность обеспечить интенсивную подготовку только для шести человек, — продолжал Хрущёв. — Эти шестеро сейчас и готовятся к полёту. Но, для достижения максимального политического эффекта, мы должны подготовить больше космонавтов, в том числе, как минимум два международных экипажа, возможно — ещё один женский экипаж, но этот вопрос пока рассматривается.

Чтобы обеспечить подготовку большего числа космонавтов, требуется дополнительное оборудование для Центра подготовки — всякие там центрифуги, барокамеры, термокамеры — подробный список я потом раздам. Всё это оборудование нами уже спроектировано, разработано, и изготавливается, но вы, господа и товарищи, можете нам, Советскому Союзу, в этом помочь! Прежде всего я имею в виду промышленно развитые страны — ГДР и Чехословакию. Товарищи Пик и Новотный — у ваших стран развитая промышленность. Подключайтесь и помогайте! Эти машины и механизмы не слишком сложные и не слишком дорогие, но их нужно сделать в достаточном количестве, чтобы можно было интенсивно готовить сразу хотя бы двадцать, а лучше — тридцать космонавтов!

— Какой же у вас корабль? — удивился Вильгельм Пик. — На десять человек, что ли?

— Корабль трёхместный, — ответил Хрущёв. — В будущем у нас планируется постройка космической орбитальной станции, на которой смогут работать единовременно от 6 до 10 человек. Но орбитальная станция — дело будущего, а сейчас мы должны взять числом, то есть — количеством запусков.

Поэтому давайте, товарищи и господа, помогайте! Мы готовы принять и подготовить космонавтов из всех стран ВЭС, выбор за вами. Очерёдность полётов по программе «Интеркосмос» установим по простому и справедливому принципу — чья помощь будет весомее, космонавт от той страны в составе международного экипажа полетит раньше.

— Прошу прощения, господин Хрущёв, но справедливо ли это? — возразил Неру. — Объективно в состав ВЭС входят страны с очень разным уровнем развития. Нельзя же ставить на одну доску высокоразвитые страны, вроде ГДР и Чехословакии, и, скажем, Индию. Мы бы и хотели помочь, но не имеем технической возможности изготовить требуемое вам оборудование.

— Ничего, мы согласны взять деньгами, — пошутил Хрущёв. — Кроме шуток, ваши бизнесмены могут поучаствовать, скажем, закупить часть оборудования в США или Великобритании. Нам англосаксы такое оборудование не продают, а вам продать могут.

— Индия тоже уже начинает испытывать торговое давление со стороны США, — ответил Неру. — Я ожидаю, что в скором времени американцы могут распространить ограничения КОКОМ и на нас тоже.

Ситуация с КОКОМ была нестабильной. Американцы периодически пересматривали списки товаров, запрещённых к экспорту в страны ОВД и ВЭС. В зависимости от международной обстановки ограничения то ужесточались, то ослаблялись.

— Понятно, — ответил Никита Сергеевич. — Этого и я ожидал. Но это не страшно. В конце концов, у вас есть собственный космодром. Это и будет ваш, индийский вклад в программу «Интеркосмос», причём очень весомый вклад!

— То есть? — не понял Неру.

— Мы можем провести часть стартов по программе «Интеркосмос» с вашего космодрома, — пояснил Хрущёв.

Неру от неожиданности сел на своё место. Потом, придя в себя, спросил:

— Вы привезёте в Индию свою ракету для полёта с людьми, и свой космический корабль?

— Ну, так ракета одна и та же, что для спутников, что для людей, — ответил Никита Сергеевич. — Если мы для запусков спутников вам ракеты поставляем и спутники возим, почему не привезти корабль и космонавтов? Более того, я уже предлагал нашему Главному конструктору запускать орбитальную станцию с индийского космодрома, так можно будет увеличить её массу и размеры.

— Мы, безусловно, согласны! — тут же заявил Неру. — Надеюсь, в первом международном экипаже найдётся место для индийского космонавта. Кандидатов мы уже подобрали.

— Тогда считайте, вопрос решён, — ответил Хрущёв.

— А как могут помочь программе другие страны? — спросил Али Сабри. — Вот, у Индии свой космодром, китайские строители помогают вам строить дороги и здания, а чем может помочь, к примеру, Объединённая Арабская республика?

(В состав ОАР входили Египет и Сирия, а в АИ ещё и Иордания)

— Много чем, — ответил Хрущёв. — Нам пригодится любая помощь, даже самая простая. Например, сшить форму для космонавтов. Приготовить пищу в тюбиках, для питания космонавтов на орбите. Это только самые простые варианты, что мне с ходу в голову приходят, а специалисты могут ещё много чего подсказать. Мы пришлём своих инженеров, технологов, они помогут наладить производство, проследят за качеством. Важно, чтобы мы с вами вместе взялись за этот проект. Наша сила — в единстве!

— Не забывайте, что наши политические противники за океаном тоже готовят своих астронавтов для космического полёта, — продолжал Никита Сергеевич. — Мы примерно знаем характеристики их корабля-спутника и носителя. Они сейчас могут поднять в космос только одного человека. Мы — троих. В такой ситуации просто быть первыми — хорошо, но мы можем добиться большего!

Хрущёв стиснул руками край трибуны и заявил:

— Я предлагаю начать большой космический штурм! Конкретные планы и даты полётов я сейчас разглашать не имею права, но полётов должно быть много, и полёты международных экипажей мы с вами должны начать как можно скорее после первого полёта человека. Поэтому ваши кандидаты должны пройти отбор и начать тренировки уже в ближайшее время.

Инициатива Первого секретаря была принята с энтузиазмом. Вскоре из ГДР и Чехословакии начало поступать оборудование для тренировок космонавтов. Оборудование попроще, вроде качелей-лопингов, на которых проводились тренировки вестибулярного аппарата, поставляла Югославия (АИ).

Во время визита Хрущёва во Францию в марте 1960 года он обсуждал с президентом де Голлем широкий круг вопросов. Во время переговоров в резиденции президента в Рамбуйе де Голль обратился к нему с неожиданным предложением:

— Господин Хрущёв, до меня дошла информация, что страны ВЭС готовят совместную программу космических полётов. Кажется, она называется «Интеркосмос»?

— Вы хорошо осведомлены, господин президент, — признал Никита Сергеевич. — Передайте господину Мельнику мои поздравления

(Советником де Голля по вопросам разведки был Константин Константинович Мельник-Боткин http://russkiymir.ru/media/magazines/article/100076/)

— Обязательно, — усмехнулся де Голль. — Но я хотел спросить: считаете ли вы возможным участие в этой программе представителей Французской Республики?

Возможность участия Франции в программе «Интеркосмос» в СССР обсуждали. Разговор об этом был и с руководством Главкосмоса, и с руководителями КГБ и ГРУ, и с военными.

— Почему бы и нет? — ответил Хрущёв. — В конце концов, мы с вами уже строим космодром во Французской Гвиане. Полёт французского космонавта в составе международного экипажа на советском космическом корабле был бы логичным следующим шагом в нашем сотрудничестве. Если, конечно, вы хотите этого.

— Хочу ли я? — улыбнулся де Голль. — Я многое бы отдал за то, чтобы французский космонавт полетел в космос раньше американского, пусть даже не на французском корабле! В конце концов, я реалист, и понимаю, что построить работоспособный космический корабль за год-полтора Франция не сможет, а уж ракету — тем более.

— Я не уверен, что мы сможем обеспечить полёт французского космонавта раньше американцев, — честно предупредил Никита Сергеевич. — Просто потому, что восточные немцы, китайцы и индийцы встали в очередь раньше, а возможности по подготовке носителей у нас, к сожалению, ограничены. Подготовка ракеты занимает около двух месяцев, предстартовая сборка и испытания — около недели. Корабль можно готовить параллельно, но это тоже около месяца.

— Но мы же с вами — люди военные, господин Хрущёв, — подмигнул де Голль. — Это — вполне решаемая задача планирования. Нужно лишь заранее изготовить ракету и корабль, завезти их на космодром и не спеша готовиться к пуску. У вас и так уже два действующих космодрома — в России и в Индии. Мы вполне можем закончить строительство в Куру к декабрю этого года.

Первый секретарь понимал, чего хочет де Голль. Полёт французского космонавта с французского космодрома, пусть даже и на советской ракете, был бы знатным пинком для американцев.

— Корабль ещё не готов, — ответил Никита Сергеевич. — Мы сейчас очень интенсивно его доводим. Люди работают на пределе, специалистов на все три космодрома у нас просто нет. Пока нет.

— И это — тоже вполне решаемая задача планирования, — усмехнулся де Голль. — Вот, посмотрите, как можно это сделать. Я тут немного расписал схему перед нашим разговором…

Они обсудили возможные варианты.

— Разрешите мне взять ваши намётки, — попросил Хрущёв. — Я должен показать их специалистам. Сам я не могу принимать такие решения, поймите меня правильно.

— Конечно, берите, я всё понимаю, — согласился президент. — Постарайтесь убедить ваших учёных, я более чем уверен, что при должной организации работ всё получится.

— Попробую, — ответил Первый секретарь. — А вы пока организуйте отбор кандидатов в космонавты. Нужны как минимум два человека — основной космонавт и дублёр. Медицинские требования я передам вам через посла Виноградова.

Французы провели отбор кандидатов на удивление быстро, без задержек и тягомотины. Двух подобранных ими лётчиков — Жана Куру, «тёзку космодрома» и Жана-Мари Саже в Главкосмосе утвердили сразу, а вот третья кандидатура вызвала у Сергея Павловича лёгкий шок. Желание лететь изъявила Жаклин Мария-Тереза Сюзанн Ориоль, известная французская лётчица, на счету которой к 1960-му году было 3 женских мировых рекорда скорости, на самолётах «Вампир», «Мистраль» («Вампир» французской постройки) и «Мистэр» IVN (Всего у Жаклин Ориоль пять рекордов скорости, ещё два — на самолётах «Мираж-IIIC» и «Мираж-IIIR», в 1962 и 1963 гг)

— Они там с ума посходили? — возмутился Королёв. — Она же 1917 года рождения! 43 года тётке!

— Вот и будет повод запустить её пораньше, — усмехнулся Мстислав Всеволодович Келдыш. — Чтобы не затягивать. Я же предлагал женскую группу тоже формировать. Можно будет международный женский экипаж запустить. Отказать французам в данном случае будет некорректно, да и просто невежливо.

Ответ Королёва привести не представляется возможным. В конце концов, Сергей Павлович сдался и дал добро на формирование женского отряда космонавтов.

Не менее интересными оказались и кандидаты от ОАР. Египет и Сирия предложили по одному лётчику. Это были египтянин Хосни Мубарак и сириец Хафез Асад (АИ). Оба были боевыми лётчиками, проходили обучение в СССР. Асад летал на МиГ-17, Мубарак — сначала на истребителях, затем — на бомбардировщике Ил-28.

Когда о них доложили Никите Сергеевичу, тот хмыкнул:

— А что? Когда пойдут в политику — статус национальных героев-космонавтов им определённо популярности прибавит. Моё мнение — пусть летят, если по здоровью отвода не будет.

Основательные и педантичные немцы решили подстраховаться, понимая, что в таком сложном и опасном деле, как космические полёты, могут возникнуть любые неожиданности. В дополнение к первым двум кандидатам они подготовили ещё двоих, чтобы при любом раскладе у Восточной Германии оставался шанс отправить в космос своего гражданина. Вклад ГДР в подготовку программы «Интеркосмос» был наиболее значительным — без поставок немецкого оборудования подготовить такое количество космонавтов было бы невозможно, поэтому со стороны других членов ВЭС возражений не было.

Формирование «группы № 2» было завершено к июню 1960 года (АИ), после чего космонавты приступили к тренировкам. В состав 2-го, международного отряда вошли:

— от ГДР — Зигмунд Йен, Рольф Бергер, Вольфганг Бюттнер и Клаус-Юрген Баарс.

— от Польши — Анджей Абламович, Людвик Натканец.

— от Чехословакии — Властимил Давид, Ярослав Шрамек, Рудольф Духонь.

— от Югославии — Любомир Зекавица, Боян Савник,

— от Франции — Жаклин Ориоль (переведена в женский отряд после его формирования), Жан Куру, Жан-Мари Саже.

— от Китая — Чжао Баотун, Чунг Цзун.

— от Индии — Индер Мохан Чопра, Капил Бхаргава,

— от Индонезии — Росмин Норьядин, Игнатиус Деванто

— от ОАР — Хафез Асад, Хосни Мубарак.

В ходе формирования отрядов не обошлось без происшествий и курьёзов. Уже через пару дней после начала занятий генерал-лейтенант Каманин (звание генерал-полковника он получил только в 1967 г) вызвал к себе старшего лейтенанта Финштейна (АИ). Начало разговора не предвещало ничего хорошего:

— Товарищ старший лейтенант, вы подписку о неразглашении перед поступлением в отряд давали? — спросил Каманин.

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант! — громко и чётко ответил недоумевающий Финштейн, внутренне похолодев.

Он помнил, что не сказал никому ни слова о поданном заявлении в отряд космонавтов, об этом знало только его полковое начальство.

— Так почему же, чёрт тебя подери, лейтенант, весь одесский Привоз уже несколько дней обсуждает, «как здорово, что наш Зямочка будет космонавтом»?!! — от души рявкнул Каманин.

— Товарищ генерал-лейтенант, я никому ни слова не говорил, даже родной маме! — ответил Финштейн. — Правила я знаю, об ответственности предупреждён. Что же я, идиот, чтобы своими руками свою мечту перечеркнуть?

Каманин поднялся, прошёлся до окна, повернулся:

— Тогда откуда об этом стало известно всей Одессе?

— Ума не приложу! — честно ответил Финштейн. — Вообще у нас в Одессе очень трудно удержать что-то в секрете.

— Это не ответ, товарищ Финштейн! — Каманину было плевать на национальную специфику Одессы, у него были куда более серьёзные проблемы. — Меня уже трясут органы, что я им должен отвечать, по-твоему? Ты вообще понимаешь, во что вляпался? По правилам я должен сейчас отчислить тебя из отряда и выпнуть пинком под зад! А потом тебя выпнут и из авиации вообще, просто так, на всякий случай, ради перестраховки!

Финштейн прекрасно понимал, чем ему грозит такая перспектива. Стоя навытяжку перед начальством, он лихорадочно соображал: «Зямочка… Зямочкой меня зовут только два человека — мама и тётя Роза… Маме я ничего не говорил… Что я ей сказал? Дай б-г памяти… Что буду летать ещё выше, больше ничего. Мама наверняка позвонила сестре, как обычно… А вот та уже могла догадаться, она — женщина эрудированная, хоть и не слишком умная. Была бы умная — держала бы язык за зубами. Чёрт бы побрал её длинный язык!»

— Товарищ генерал-лейтенант! — произнёс Финштейн. — Могу только предположить… О космическом полёте человека сейчас говорят очень много, и в прессе, и по телевидению. Даже товарищ Хрущёв обсуждал эту тему с президентом Эйзенхауэром. О начале комплектования отряда космонавтов, в том числе — международного, в прессе сообщалось ещё в прошлом году…

— Ну, и? Короче, лейтенант! — нетерпеливо рявкнул Каманин.

— Моя тётка — учительница физики в школе, заодно ведёт уроки астрономии. Женщина неглупая, эрудированная, бывает у нас очень часто. Она могла вполне сложить два плюс два и догадаться.

— Твою мать! — Каманин схватился за голову. — Ну, и что прикажешь мне теперь с тобой делать?

Финштейн решился:

— Товарищ генерал-лейтенант! Разрешите сказать как есть?

— Валяй, хуже уже вряд ли будет, — буркнул Каманин.

Финштейн глубоко вдохнул:

— Вы, конечно, вправе меня отчислить из отряда, хотя моей прямой вины тут нет. Но будет ли это удачным решением? Сейчас за меня радуется вся Одесса, сами же подтвердили? Если же меня выкинут из отряда, весь город будет бурлить ещё больше, только теперь уже люди будут возмущаться. Да ещё начнут проводить всякие там исторические параллели, вспомнят недавнюю «борьбу с космополитизмом». Вот честно, товарищ генерал-лейтенант, мне очень жаль, что мои родственники стали причиной таких неприятностей. Объяснительную для органов я напишу, пусть проверят, потрясут тётю Розу немного, может, хоть она болтать после этого будет поменьше.

— Ишь ты, политик сраный… — пробормотал Каманин себе под нос.

Он ещё раз прошёлся по кабинету:

— Значит, так. Напишешь объяснительную, сдашь не в первый отдел, а мне лично! С секретчиками я сам поговорю. Дальше — ничего гарантировать не могу, кто там его знает, как наверху шестерёнки повернутся. Лётчик ты хороший, можно сказать — отличный, признаю. В отряде — один из лучших по уровню подготовки. По части секретности сейчас заметно помягче стало, твоё счастье. Лет пять-семь назад ты бы вылетел из отряда впереди собственного визга, и поехал бы с пилой и топором покорять природу Восточной Сибири, сам знаешь. Решение принимать буду не я. Тебе всё понятно?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант!

— На занятия бегом марш!

Ситуация с секретностью в стране действительно стала заметно попроще. Американцы вообще не делали секрета из своей подготовки пилотируемого полёта. Семёрка их астронавтов позировала для журналов, давала интервью направо и налево, и в прессе, и по телевидению. У нас, с началом программы «Интеркосмос», правила обеспечения режима пришлось существенно пересмотреть. Впрочем, программа подготовки космонавтов международного отряда несколько отличалась от той, по которой готовили советских космонавтов. По устройству систем корабля им давали только необходимый минимум.

— Если они в полёте не будут ремонтировать корабль, то зачем им знать устройство тех систем, до которых они не могут добраться? — задал резонный вопрос Серов на обсуждении международной программы. — Научите их, как управлять кораблём в ручном режиме, на всякий случай, это действительно необходимо. Объясните, что нельзя трогать. Пусть вызубрят последовательность действий на каждом этапе полёта. А как оно устроено и работает, и почему именно так — им знать совершенно незачем.

В итоге его точка зрения, с определёнными оговорками, была принята за основу концепции программы подготовки космонавтов «Интеркосмоса» (АИ)

КГБ тщательно проверил факты, изложенные в объяснительной старшего лейтенанта Финштейна. Факты подтвердились, источником утечки действительно был не он, а его не в меру догадливая и болтливая тётка. С ней была проведена беседа, на тему: «Что бывает, когда язык слишком длинный». В итоге, Финштейна в отряде оставили.

Эта история в пересказе Серова, дошла до Первого секретаря. Никита Сергеевич посмеялся, а потом, заглянув в список космонавтов 2-го отряда, пошутил:

— У нас там из ОАР два космонавта. Вот и отправим их вместе, а этого Финштейна назначим в их экипаж командиром.

— Боюсь, что при таком раскладе приземлится только один, — ухмыльнулся Серов. — И, зная «историю будущего», не удивлюсь, если это будет Финштейн.

История с Финштейном обрела неожиданное продолжение в конце сентября 1960 года, когда Никита Сергеевич участвовал в работе сессии Генеральной Ассамблеи ООН. В период сессии советская делегация разместилась в здании представительства СССР при ООН. Однажды вечером в кабинет Хрущёва позвонил его помощник по дипломатическим вопросам Олег Александрович Трояновский:

— Товарищ Первый секретарь, у нас тут необычная ситуация… вас по телефону спрашивают… по-русски.

— Ну, так соедините, — ответил «на автомате» углубившийся в чтение очередного документа Хрущёв.

В трубке щёлкнуло.

— Хрущёв слушает. Кто говорит?

— Алло! Никита Сергеич? — голос собеседника был ему незнаком. — Это Давид Викторович беспокоит.

— Какой Давид Викторович? — удивлённо переспросил Первый секретарь.

— Который Бен-Гурион.

Менее всего Никита Сергеевич ожидал услышать премьер-министра Израиля, да ещё вот так, по-простому. Он отложил документ:

— Слушаю вас.

— Никита Сергеич, я слышал, у вас человека в космос запускать собираются?

— И не только у нас, американцы тоже уже на весь мир объявили, — ответил Хрущёв.

— Таки да, но у них там всё пока плохо, — Бен-Гурион проявил немалую осведомлённость. — Я таки хочу предложить вам небольшой, но взаимовыгодный гешефт.

— Какой же? — осведомился Хрущёв.

— У вас там, в отряде космонавтов, есть пара наших людей…

— Вообще-то у нас в отряде космонавтов только граждане Советского Союза, — ответил Хрущёв. — А в программу «Интеркосмос» Израиль, насколько мне известно, не входит.

— Ой, та ладно! Таки ви не догадались, кого я имею в виду!

— Допустим, догадываюсь. Что вы хотите?

— Не, ну я таки понимаю, щто первым в космосе ви хотели бы видеть русского, — Бен-Гурион, безусловно, тоже был реалистом. — Да и вторым, думаю, тоже. Но ведь у вас должны планироваться и групповые полёты, иначе зачем бы вам начинать международную программу, так?

— В общем, вы угадали, — признал Хрущёв.

— Таки меня интересует вопрос: сколько будет стоить место командира для одного из наших, в одном из первых международных экипажей? — вкрадчиво спросил Бен-Гурион. — Даже не в первом, может быть, во втором или третьем?

Никита Сергеевич такого вопроса не ожидал, и был откровенно к нему не готов. После кровавой разборки на Синае в ноябре 1956 года отношения с Израилем были почти на нуле, не лучше, чем с Великобританией. С другой стороны, вечно дуться, как мышь на крупу, для великой державы — не самая правильная линия поведения. Тем более, если бывший противник первым заводит речь о нормализации отношений.

— Чисто с политической точки зрения это обсуждаемо, — ответил Хрущёв. — Очерёдность полётов определяю не я, а руководство Главкосмоса. Она зависит от уровня подготовки космонавтов. Я не слишком подробно осведомлён об успехах в подготовке каждого космонавта, и не могу прямо сейчас сказать, вошёл ли кто-то из «ваших», как вы выразились, в шестёрку, отобранную для полётов первой очереди…

— Таки вошёл, — заверил его Бен-Гурион.

Руководители Главкосмоса, разумеется, докладывали Хрущёву состав отобранной для первых полётов шестёрки космонавтов, но Никита Сергеевич, увидев в списке знакомые фамилии — Гагарин, Титов, Николаев — остальных трёх попросту не запомнил, а списка у него сейчас под рукой не было, в Нью-Йорк он его с собой не брал.

— Прямо сейчас я не готов вам ответить, — выкрутился Первый секретарь. — Мне необходимо посоветоваться с Президиумом и проконсультироваться с руководством Главкосмоса.

— Я всё понимаю, — успокоил Бен-Гурион. — Я подожду, сколько будет необходимо. Просто помните, щто наша благодарность будет безгранична. Конечно, в пределах разумного.

— Хорошо. Мы обсудим этот вопрос, не предавая его огласке, — ответил Хрущёв. — Если со стороны Главкосмоса и ВВС возражений не будет, с вами свяжутся наши дипломатические представители, и ваше предложение можно будет обсудить более предметно.

— Хорошо, Никита Сергеич, я с нетерпением жду. До следующего разговора, — учтиво попрощался израильский премьер.

Вернувшись в Москву, Хрущёв вызвал Королёва и рассказал ему о звонке из Израиля.

— Гм… — Сергей Павлович оказался удивлён не меньше. — Да, действительно. В первую шестёрку вошли Гагарин, Титов, Финштейн, Николаев, Попович, Быковский. Если помните, в ней должен был быть Нелюбов. Мы пересмотрели состав первого отряда, и сразу после отбора мандатной комиссии забраковали нескольких кандидатов, о которых было известно, что они выбыли в процессе подготовки. Просто чтобы не ломать судьбу хорошим лётчикам. Взяли вместо них лётчиков-испытателей и кандидатов, которые в той истории вошли во второй набор космонавтов.

— А где сейчас Нелюбов? — спросил Хрущёв.

— Насколько знаю, служит в палубной авиации, на авианосце «Северодвинск» (АИ). На хорошем счету у командования, — ответил Королёв.

— Вот и хорошо, — одобрил Никита Сергеевич. — А что скажете про этого вашего Финштейна?

Главный конструктор замялся.

— Что, так плохо? Тогда почему он в шестёрке первых кандидатов?

— Нет! В том и дело, что совсем неплохо! Очень даже неплохо! Парень сам по себе отличный, — ответил Сергей Павлович. — Умный, хладнокровный, собранный, самоконтроль на высоте, дисциплинирован. Здоровье отличное — дай бог каждому, не богатырь, конечно, но, как бы сказать… жилистый, руку жмёт, как тисками. Перегрузки переносит отлично, перепады давления — тоже, вестибулярка у него, пожалуй, получше, чем у Гагарина. В подготовке показывает отличные результаты. По большинству тестов идёт вровень с Титовым и немного уступает Гагарину, по некоторым — опережает Титова. К тому же он немного старше Германа, ну, и, безусловно, более дисциплинирован. Титов очень честолюбив, всегда хочет быть первым, и это у него частенько проявляется. Подготовке не мешает, но со стороны — заметно.

Финштейн, напротив, понимает, что быть первым у него шансов немного, но своего он не упускает. Всегда спокоен, собран, реакция молниеносная. Я запросил по нему данные из полка, где он служил. Командование сообщило, что он два года подряд выигрывал учения-соревнования по точности стрельбы по воздушным мишеням.

В общении с товарищами — ровен, дружелюбен, в неформальной обстановке — душа компании, такие еврейские анекдоты рассказывает — обхохочешься. Морально устойчив, скромен, со старшими — вежлив, но если прав — свою позицию отстаивает корректно, но твёрдо. Лидерство Гагарина не оспаривает, в отличие от Титова, но при необходимости готов брать на себя командование и ответственность за экипаж. На тренировках в роли командира экипажа ведёт себя уверенно, действует точно по программе полёта, при отработке нештатных ситуаций не теряется, сразу предлагает решение и выполняет его без колебаний.

— Ну, прямо-таки ангел во плоти, — усмехнулся Хрущёв.

— Я говорю как есть, объективно, — Королёв пожал плечами. — Хороший парень, претензий у меня к нему нет.

— Так что, у него совсем нет недостатков? — спросил Никита Сергеевич.

— Совсем без недостатков людей не бывает. Но у Финштейна, реально, недостаток только один — фамилия, — ответил Сергей Павлович.

— И что нам с ним делать? — почесал в затылке Хрущёв.

— А зачем с ним что-то делать? — спросил Королёв. — Пусть себе летит, в порядке очереди. Можно его и командиром международного экипажа назначить, если будет такое решение.

— Хорошо, Сергей Палыч, буду иметь в виду, — решил Первый секретарь. — С Израилем мы вопрос обсудим, но попозже. Надо выяснить у дипломатов, что можно с Бен-Гуриона слупить.

Ещё один курьёз случился с подачи самого Хрущёва. В кулуарах ООН между заседаниями Никита Сергеевич встречался со множеством политиков из всех стран мира. Вопросы обсуждались самые разные, в основном, касающиеся перспектив возможного сотрудничества. В одной из бесед с премьер-министром Японии Хаято Икэда разговор зашёл о космических успехах СССР. Икэда выразил своё восхищение ходом советской космической программы, а затем добавил:

— Мы в Японии с интересом и нетерпением ждём первого полёта человека в космос. У нас многие спорят, кто полетит первым — американец или русский. Иногда даже заключают пари.

— И на кого вы ставите? — подмигнул Никита Сергеевич.

— Моё положение не позволяет мне участвовать в азартных играх, — японец ловко ушёл от ответа.

— А знаете, на одном из совещаний в прошлом году, — припомнил Первый секретарь, — обсуждали возможность полёта женщины в космос, и наш Главный конструктор предложил запустить экипаж из японских школьниц. Он ещё сказал, что они умные, сообразительные, но при том небольшого роста, и лёгкие, поэтому их можно в спускаемый аппарат сразу пятерых посадить.

Никита Сергеевич рассказал об этом исключительно в шутку, и с интересом наблюдал, как расширились глаза японского премьера. Впрочем, Икэда быстро справился с удивлением, сообразив, что Первый секретарь пошутил.

— Это было бы весьма забавно, господин Хрущёв, — ответил премьер. — А если серьёзно — нельзя ли обсудить возможность полёта в будущем японского космонавта на вашем корабле? Конечно, я понимаю, что в наших отношениях были разные периоды, в том числе и весьма неблагоприятные. Но мы могли бы попробовать перешагнуть через старые обиды, и отодвинуть разногласия. Без этого едва ли мы сможем двигаться дальше. Урегулирование территориального спора и заключение мирного договора дают нам надежду на возможность дальнейшего расширения сотрудничества, не ограничиваясь только культурным обменом и закупками сырья.

«Ишь как вам всем в космос на чужом горбу захотелось», — мысленно усмехнулся Никита Сергеевич.

— С политической точки зрения я не вижу больших препятствий для участия японских кандидатов в космонавты в нашей программе «Интеркосмос», — ответил Хрущёв. — Чисто практически — поймите правильно: мы лишь готовимся к первому полёту, а наш, советский, и ещё один — международный — отряды уже сформированы. Боюсь, что вашим кандидатам придётся встать в хвост длинной очереди. Если, конечно, Япония не примет активное участие в подготовке технической части программы.

— А чем мы могли бы помочь? — поинтересовался Икэда. — Учтите, что у нас руки связаны ограничениями, навязанными нам американцами в рамках КОКОМ.

— Гм… — Никита Сергеевич лихорадочно соображал.

Япония в этот период ещё не стала тем «азиатским тигром», в которого она превратилась парой десятилетий позже. «Японское экономическое чудо» только-только начиналось. Ещё не было тех впечатляющих японских успехов ни в электронике, ни в автомобилестроении, ни в бытовой технике. Но Хрущёв знал, что эти достижения у японцев не за горами, и прикидывал, «что можно взять с гуся».

— Насчёт КОКОМ — они нам много крови попортили своими санкциями, — признал Никита Сергеевич. — Конечно, специалисты смогли бы более точно обозначить направления возможного сотрудничества. Что мы могли бы от вас получить — это, например, поднять уровень нашей точной механики и станкостроения, точного приборостроения, металлургии специальных сплавов. Чтобы обойти ограничения КОКОМ, придётся хорошо подумать, но это возможно. Можно начать с расширения научного обмена между нашими и вашими специалистами по разным отраслям. Вот, например, наш товарищ Тевосян привёз от вас очень полезные сведения по технологиям судостроения.

— Понимаю, — ответил Икэда. — Давайте возьмём паузу и дадим поручение специалистам подготовить список интересующих вас технологий, а уже после этого можно будет продолжить обсуждение.

— Согласен, — ответил Первый секретарь. — Вопрос непростой, спешить тут не следует, а то мы сейчас с вами пытаемся делить шкуру ещё не родившегося медведя.

Икэда вежливо улыбнулся, и разговор продолжился дальше, уже о других вопросах двустороннего сотрудничества, которое постепенно расширялось.

Через три дня к Хрущёву прибежал министр иностранных дел Громыко:

— Никита Сергеич, тут только что звонил из Японии наш посол Андропов (в АИ Ю.В. Андропова после Венгрии отправили послом в Японию). Он сообщил, что наше посольство уже второй день осаждают толпы японских школьниц и спрашивают, где можно записаться в космонавты. Вы японскому премьеру ничего такого, случаем, не говорили?

— А… м-м-м… ну… — Хрущёв замялся. — Я пошутил, вспомнил, как Сергей Палыч в шутку предлагал на совещании японских школьниц в космос отправить…

— Пошутили? Похоже, японский премьер принял ваши слова всерьёз! И как теперь будем выпутываться? — Громыко был не на шутку обеспокоен.

— Гм… Ну, не дурак же он, должен понимать, что на современном уровне развития техники запускать детей в космос нереально!

— Это мы с вами так считаем, а в Азии менталитет отличается от нашего, — пояснил Громыко. — Для них эксперименты на детях если и не рядовое событие, то уж всяко не категорически запретное. Надо что-то придумать, пока Юрия Владимировича японские школьницы не затоптали.

Пришлось руководству Главкосмоса срочно составлять обращение, в котором, среди прочего, было такое разъяснение:

«Возможность полёта детского экипажа обсуждалась на теоретическом уровне. Было высказано мнение, что такой полёт может состояться в отдалённом будущем, когда космические полёты станут привычным явлением, а уровень надёжности техники позволит летать на орбиту примерно так же, как сейчас — ездить на автобусе. Пока же ни одного полёта с человеком на борту ещё не было, и надёжность космической техники ещё не позволяет послать на орбиту даже хорошо подготовленного лётчика-испытателя. Поэтому говорить о полёте в космос школьников на сегодня явно преждевременно».

Это обращение было прочитано в Японии по радио и передано в письменном виде, в переводе на японский, осаждавшим советское посольство детям, после чего «осада» была снята. Как выяснилось позже, японский премьер рассказал о разговоре с Хрущёвым своим референтам. Его услышала одна из переводчиц, а дальше сработал «испорченный телефон». Переводчица поняла пересказанную премьером шутку Хрущёва по-своему, что-то недослышала, не так поняла, и тут же позвонила своей младшей сестре в Токио. И вот тут оно и завертелось. К счастью, недоразумение удалось быстро прекратить (АИ).

Интересные моменты возникали и в ходе подготовки космонавтов. О том, что Гагарин, впервые забираясь в спускаемый аппарат, снял ботинки и залез в корабль в носках, известно многим. В международной программе тоже были свои происшествия.

Много было ситуаций с бортовыми наборами продуктов питания. К примеру, индийцы питались только вегетарианской пищей. Для мусульман полностью исключались блюда из свинины, причём — для всего экипажа. Французы не мыслили обед без столового вина, и были весьма разочарованы «сухим законом» в процессе подготовки.

Техника, пока ещё несовершенная, тоже подбрасывала поводы для курьёзных ситуаций, как и сильно различающийся менталитет космонавтов. В ходе подготовки составы экипажей постоянно перетасовывали, чтобы выяснить психологическую совместимость и при этом добиться максимальной вариативности и полного взаимопонимания между космонавтами из разных стран.

Однажды Сергей Павлович вместе с Каманиным зашли в помещение, где проходил тренировку очередной международный экипаж. Космонавты отрабатывали сход с орбиты, о чём и доложил находившийся снаружи спускаемого аппарата Марк Лазаревич Галлай. Не желая мешать тренировке, Королёв с Каманиным развернулись и уже подошли к двери, как вдруг из открытого люка послышался звонкий шлепок и громкая команда:

— Хальт! Цурюк! Раус аус дем Ландерс!

Главный конструктор и заместитель начальника Главного штаба ВВС остановились посмотреть. Из спускаемого аппарата один за другим выбрались Вольфганг Бюттнер, Капил Бхаргава и китаец Чунг Цзун (АИ). Бюттнер был на этой тренировке командиром экипажа. Не заметив стоявших поодаль Королёва и Каманина, он скомандовал, мешая русские и немецкие слова:

— Смирно! Dummkopf! Слюшайт меня! Ви изучайт процедура сход с орбита! Изучайт Klarliste! На следующий тренировка сначала докладывайт мне, что собираетесь делайт! Если не понимайт, что какой кнопка делайт — не нажимайт! Запоминайт цвай комманден — хальт унд цурюк! Если я сказаль: «Хальт!» — рука убраль и сидеть смирно, как суслик! Ви проверяйт вертикаль перед нажимайт кнопка? Тогда зачем нажимайт, если вертикаль уходить? Dummkopf! Ви понимайт, что ми иметь одна попытка сход с орбита? Ви запускайт циклограм, Ти-Ди-Ю давайт импульс куда попало, корабль улетайт на высокий орбита! Ви думайт, я мечтай умирать без кислород, бир унд вюрстхен? (Bier und Würstchen — пиво и сосиски). Фрай! (Свободны!)

— Какой сочный термин этот Klarliste! — задумчиво произнёс Каманин.

Как выяснилось при разборе, Чунг Цзун, отрабатывая процедуру схода с орбиты, не заметил, что показания инфракрасной вертикали ушли от направления на центр Земли. В ходе тренировок на прибор подавались внешние сигналы, имитирующие его работу в условиях космического пространства. Не заметив, что вертикаль «ушла», китаец уже потянулся к кнопке БЦВМ, запускающей циклограмму схода с орбиты. Бдительный немец шлёпнул его по рукам, прервал тренировку и устроил показательную выволочку (АИ).

— Товарищ Бюттнер проявил себя как жёсткий и требовательный командир экипажа. Могу поставить его действия в пример всем командирам, — заявил на общем разборе, в присутствии всех — советских и иностранных — космонавтов, генерал Каманин. — Всем следует осознать, что, пока конструкторы не построили для нас более совершенный вариант корабля, летать придётся на том, что есть. Приборы и техника пока ещё не отлажены полностью. Возможно возникновение любых нештатных ситуаций. Вы должны быть предельно осторожны и внимательны, иначе жертвы неизбежны. А жертвы нам не нужны.

Также должен отдельно поблагодарить товарища Бюттнера за исключительно удачный термин «Klarliste», — продолжил Николай Петрович. — Сама идея мнемонических карточек с последовательностью операций оказалась очень полезной, и вообще — краткость — сестра таланта.

С этого момента немецкий термин «Klarliste» прочно вошёл в полуофициальную космическую терминологию.

После череды неудачных запусков и аварий в начале и весной 1960 года, советская космонавтика взяла громкий и убедительный реванш запусками ещё одной АМС, «Зонд-2» сфотографировавшей не отснятые в предыдущем полёте участки невидимой стороны Луны, и спутников телетрансляции «Молния-1», «по совместительству» выполнявших задачи упрощённой системы предупреждения о ракетном нападении (АИ, см. гл. 05–11).

Теперь Королёв и Келдыш сосредоточили внимание на двух основных задачах — окончательной отработке пилотируемого корабля для полёта человека, и запуске АМС к Марсу.

Первую станцию, «Марс-1960а», без спускаемого аппарата, но с «медным ведром Расплетина», отправили в полёт в начале мая. Запуск произошёл не в период «астрономического окна», выпадавшего на конец сентября, а заметно раньше. Название станции открыто не называли, для всех она ушла в полёт под порядковым номером «Зонд-3». Королёв вообще предлагал всем АМС, строящимся на единой платформе 2МВ, теперь уже больше напоминавшей 3МВ по своей конструкции, давать единое наименование «Зонд», не разделяя их на «Марсы» и «Венеры». Мстислав Всеволодович не соглашался, считая, что конструктивная платформа не является определяющей, в отличие от назначения.

О цели запуска в печати тоже не сообщили ничего конкретного, заявив, что в задачи полёта входит проведение различных исследований в открытом космосе. Ничего не сообщили и о траектории станции. Хотя американские радиолокаторы сопровождали АМС, как минимум, на начальном этапе полёта, сложная и непросчитываемая заранее траектория породила на Западе много слухов и споров.

В итоге специалисты из NASA сошлись на том, что «русские отправили ещё одну станцию к Луне, а потом утратили контроль, и АМС потерялась в межпланетном пространстве». В свою очередь, «конспиролухи» на все лады обсуждали в жёлтой прессе версию, что «красные отправили пилотируемый корабль на Марс». Доводы специалистов, что имеющаяся у СССР ракета физически не способна отправить даже одного человека к Марсу одним пуском, во внимание не принимались.

Тем временем академик Келдыш с Королёвым и Рязанским занимались всесторонним тестированием систем радиосвязи, ориентации, и других служебных систем станции. Это была главная задача запуска, ради которой не пожалели носителя. Королёв, убедившись, что в «той» истории надёжность советских АМС была крайне низкой, решил не допускать подобных провалов. Станцию запустили только после тщательной отработки на стендах, и пробного полёта вокруг Луны. Теперь предстояло проверить работу аппаратуры в длительном полёте.

Во многом помогала более совершенная энергетика станции, позволявшая осуществить более грамотные и технически безопасные решения. Не надеясь только на ещё несовершенные и малоэффективные за пределами земной орбиты солнечные батареи, «Зонд-3» оснастили в дополнение плутониевым РИТЭГом. Заодно «атомная печка» обеспечивала требуемый тепловой режим станции и подогрев воды при приготовлении фотореактивов, хотя и добавила конструктивных сложностей при монтаже фототелевизионной установки — пришлось защищать фотоплёнку от радиоактивной засветки. Станцию оснастили раскрываемыми радиаторами большой площади. Связь станции с Землёй теперь поддерживалась постоянно, а не отдельными сеансами по расписанию.

Тщательная подготовка сделала своё дело. Неприятности по ходу полёта вылезали, но не фатальные. Часть из них побороли за счёт резервирования систем. С остальными пришлось смириться. Так или иначе, станция постоянно оставалась на связи, и поддерживала нужную ориентацию.

После тщательных расчётов траектории, на значительном удалении от Земли, была отдана команда на включение электромагнитного двигателя. Здесь влияние Земли и Луны было сведено к минимуму, и АМС постепенно начала разгоняться. Её положение отслеживали по радиосигналам, пеленгуя их с наземных и корабельных пунктов радионаблюдения. При этом учитывалось и орбитальное перемещение Земли. Также в ходе полёта были проведены несколько коррекций траектории, чтобы более точно вывести станцию к Марсу. Лететь ей предстояло почти год — сильно разгонять станцию не стали, так как в этом случае увеличивались шансы проскочить мимо Марса. Мстислав Всеволодович рассчитывал орбитальный манёвр, который, если его удастся осуществить, вывел бы «Зонд-3» на марсианскую орбиту. Рассчитывали, опять-таки, на расплетинское «медное ведро» и управление от БЦВМ. С техникой начала 60-х «той» истории подобный манёвр был бы невозможен, и максимум, на что можно было рассчитывать — несколько мутноватых снимков, сделанных с пролётной траектории, на расстоянии в несколько десятков тысяч километров от планеты.

С борта станции ежедневно принимали ценные телеметрические данные о поведении её внутренних систем. Для этого «Зонд-3» был оснащён множеством самых различных датчиков, многие из которых специально разрабатывались по заданиям Главкосмоса. Эту информацию тщательно анализировали специалисты, разработчики систем станции. По результатам анализа дорабатывались системы следующей АМС «Зонд-4», старт которой наметили на 26 сентября — в оптимум астрономического окна для 1960 г.

Параллельно с полётом «Зонда» проводили окончательную отработку корабля 1К «Север». Работа основных систем отрабатывалась на запусках фоторазведчиков «Зенит», но на «Зенитах» не устанавливалась в полном объёме система жизнеобеспечения. На них только обеспечивалась терморегуляция и поддержание заданного уровня влажности. Отработать систему жизнеобеспечения, проверить переносимость условий невесомости и перегрузок при возвращении в атмосферу можно было только на запусках живых существ. Для этого были выбраны собаки.

К их подбору подходили не менее серьёзно, чем к комплектованию отряда космонавтов. Для полётов выбирали только беспородных и бездомных собак, уже прошедших естественный отбор в суровых условиях и доказавших свою жизнеспособность. У них было крепкое здоровье, они были неприхотливы в питании и лояльны к человеку. Полёты собак начались задолго до начала проектирования космического корабля и даже самого носителя Р-7, на геофизических ракетах.

Собак выбирали некрупных — массой до 6 кг и ростом не выше 35 см, так как капсула в головной части геофизических ракет была невелика. Собаки проходили цикл тренировок, их приучали долго находиться в замкнутом пространстве, переносить сильные перегрузки и вибрации, не пугаться громких и непонятных звуков, уметь находиться в тесном экспериментальном снаряжении, которое позволяло записывать получаемые данные с закреплённых на теле датчиков. Для удобства крепления датчиков собак подбирали короткошёрстных.

В начальный период исследования были тщательно засекречены. По существовавшей в СССР традиции секретились не только технические подробности и ТТХ изделий, но и фамилии учёных и конструкторов. Даже собакам давали псевдонимы, из-за чего в разных документах одни и те же «экипажи» именовались по-разному.

Запуски собак в космос начались задолго до полноценных космических полётов. 22 июля 1951 года на ракете Р-1В с полигона Капустин Яр отправились в полёт собаки Дезик и Цыган. В этот период осуществлялись даже не суборбитальные полёты, а вертикальные подъёмы на высоту от 100 до 400 километров. По достижении заданной высоты капсула с собаками отделялась, входила в атмосферу и приземлялась на парашюте. В период с 22 июля по 3 сентября 1951 года было выполнено 6 полётов. При этом 2 собачьих «экипажа» погибли.

29 июля, во втором запуске, погибли собаки Дезик и Лиса. Парашют их капсулы не раскрылся, и капсула на огромной скорости врезалась в землю. Исследование обломков показало, что из-за сильной вибрации вышло из строя барореле, обеспечивавшее раскрытие парашюта на заданной высоте. Этот случай заставил конструкторов начать разработку системы экстренного катапультирования космонавта для аварийных ситуаций.

(Подготовку собак к полёту, их посадочные капсулы и поведение в полёте можно посмотреть в киножурнале «Хочу всё знать» № 3 за 1957 год, начиная с отметки времени 5.55 https://www.youtube.com/watch?v=F6bmDIYu5gk)

Экспериментаторы никогда не относились к собакам, как к просто подопытным животным. Сергей Павлович вообще очень любил собак, в период экспериментальных запусков он каждый день, утром и вечером заходил к ним, проверял самочувствие четвероногих космонавтов, следил, чтобы их содержали со всеми возможными удобствами. Гибель собак во время полётов он переживал тяжело, как будто гибли его близкие люди, зато успешным полётам радовался от всей души. Когда Дезик и Цыган впервые благополучно приземлились, едва их достали из капсулы невредимыми, Королёв так обрадовался, что схватил Дезика и бегал с ним в руках вокруг капсулы. (Реальная история, из док. фильма «Отряд космических дворняг»)

28 августа погибли ещё две собаки — Мишка и Чижик. Их капсула разгерметизировалась на большой высоте, и собаки задохнулись. Как оказалось, клапан открылся опять-таки из-за сильной вибрации.

После 6-го полёта 3 сентября 1951 года испытания были прерваны. Началась разработка катапультируемой капсулы.

К 1954-му году были разработаны система катапультирования и новые системы наблюдения за животными в полёте. С 24 июня 1954 по 14 июня 1956 года было выполнено ещё 8 полётов. Эти полёты также выполнялись на ракетах Р-1 разных модификаций («русифицированная версия» Фау-2). И тут, к сожалению, не обошлось без жертв. 2 июля 1954 г погиб пёс Мишка. Его товарищ по экипажу, собака Дамка (или Димка, по другим данным), приземлился благополучно.

7 июля, в следующем полёте, погибла собака Рыжик. Череда неудач продолжилась и в 1955-м. 5 февраля, упав с 40-километровой высоты, погибли собаки Бульба и Лиса (вторая), а 25 июня 1955 года погибла ещё одна собака — Рита.

Как выяснилось в ходе расследования инцидента 5 февраля, ракета при старте отклонилась от траектории и начала заваливаться. По команде гироплатформы рули отработали, выправив полёт, но отработали слишком резко. Катапультные капсулы с собаками сорвались с креплений, пробили своей массой тонкую алюминиевую стенку кабины и рухнули на землю, не раскрывая парашюты, так как последовательность катапультирования не была запущена.

(Об этом и других случаях очень хорошо рассказано в фильме «Отряд космических дворняг» https://www.youtube.com/watch?v=Nx6wJV6UBwU)

Совершенствование техники обходилось дорого, но всё же это были жизни собак, а не людей. Доработка матчасти дала результаты — последующие 4 полёта обошлись без жертв.

Третья серия из 12 полётов проходила с 24 мая 1957 года, по 16 сентября 1960-го, параллельно уже начавшимся орбитальным полётам собак на полноценных космических аппаратах. В этой серии собаки летали на ракетах Р-2А и Р-5А, поднимаясь на ещё большую высоту. Рекорд высоты установили 27 августа 1958 года собаки Белянка и Пёстрая, они поднялись на 453 километра. В этих полётах часть собак находилась под наркозом, также вместе с собаками летали белые мыши, кролики, и прочая живность. Это были всё ещё подъёмы, а не полёты на большое расстояние или по орбите.

Без жертв не обошлось и тут. 21 февраля 1958 г собаки Пальма и Пушок в гермокабине новой конструкции поднялись на 473 километра, но погибли из-за разгерметизации во время спуска. 31 октября 1958 г собаки Жульба и Кнопка (вторая) погибли при возвращении в атмосферу из-за отказа парашютной системы.

После «посвящения в Тайну» Сергей Павлович Королёв тщательно анализировал присланные Веденеевым документы по советской космической программе. От него не ускользнуло трагическое сходство наиболее страшных катастроф в истории советской космонавтики: гибель Комарова из-за невыхода парашюта из контейнера, и смерть Добровольского, Волкова и Пацаева из-за преждевременного открытия клапана на большой высоте как бы предварялись очень похожими несчастными случаями с собаками.

— Смотри-ка, — сказал Сергей Павлович Келдышу. — Судьба-то, выходит, нас по два раза предупреждала — особое внимание обратить на опасность высотной разгерметизации и надёжность парашютных систем. Но Мишин этого так и не понял, а меня к тому времени уже не было…

— Слишком всего много случилось, — ответил Мстислав Всеволодович. — Новые проблемы и впечатления вытеснили старые. Предупреждения забылись, а за забывчивость пришлось заплатить жизнями людей. Надо сейчас сделать всё возможное, чтобы исключить подобные случаи. Эти системы наиболее критичны на этапе спуска. Но не надо забывать, что и другие системы тоже могут отказывать.

— Будем добиваться максимальной надёжности корабля, — решил Сергей Павлович. — Но сроки, сроки…

Помимо суборбитальных подлётов спускаемого аппарата на первой ступени Р-9 (АИ, см. гл. 04–04) была выполнена серия сбросов с транспортного самолёта — 25 попыток. (АИ, в реальной истории при отработке «Союза» было сделано 23 сброса с самолёта). Это помогло отработать конструкцию парашютной системы и двигателей мягкой посадки. Был отлажен хронометраж последовательности операций, от отстрела люка парашютного отсека, до посадки и отсоединения парашюта, включая выход нескольких парашютов, торможение, спуск на парашюте и сброс теплозащитного экрана, запуск двигателей мягкой посадки у самой земли, отработаны безопасные скорости снижения и конструкция спускаемого аппарата, включая амортизацию кресел и пластическую деформацию днища, которая поглощала остаток кинетической энергии в момент приземления.

Полёт кота Леопольда 20 марта 1957 года на ракете Р-5 (АИ, см. гл. 02–35) имел не только политическое значение. В отличие от предыдущих этот полёт был суборбитальным, то есть вход в атмосферу происходил по траектории, максимально приближенной к той, что получается при сходе с орбиты. Соответственно, скорость входа и нагрузки, действующие на спускаемый аппарат были тоже значительно выше, чем в предыдущих полётах собак. В этом полёте удалось впервые присмотреться к поведению теплозащитного покрытия. Было получено экспериментальное подтверждение, что покрытие при спуске будет гореть, снят график изменения температуры в спускаемом аппарате, и график изменения перегрузок. Впервые было опробовано управление гиперзвуковым планированием спускаемого аппарата (АИ). Эти данные очень пригодились в последующих полётах.

Серию орбитальных полётов собак на вновь разработанных кораблях 1К «Север» начали на год раньше, чем в «той» истории — 28 июля 1959 года в полёт отправились собаки Чайка и Лисичка (АИ частично, в реальной истории эти собаки полетели 28 июля 1960 года. Полёт был неудачным, собаки погибли из-за аварии носителя). Наученный горьким опытом предыдущих «собачьих катастроф» и зная, чем кончился «тот» полёт, Королёв гонял своих заместителей почём зря. «Стояние на ушах» оправдалось — ракету подготовили на редкость тщательно. Корабль совершил успешный суточный полёт, собаки приземлились живыми и здоровыми (АИ).

Однако послеполётное исследование спускаемого аппарата показало, что корабль ещё надо значительно дорабатывать. Благодаря информации из «документов 2012», Сергей Павлович знал, куда смотреть и на что обратить внимание. Он отметил, что жгут проводов, соединявший спускаемый аппарат с приборным отсеком, был оборван в нештатном месте и сильно оплавлен, а анализ графика перегрузок показал, что на начальном этапе входа в атмосферу корабль неуправляемо вращался с большой скоростью. Покопавшись в документах в ИАЦ, Королёв нашёл подтверждения своим выводам.

1К «Север» использовал конструктивные решения как «Союза», от которого была взята форма и компоновка отсеков, так и «Востока». Его внутренние системы, информация по которым была крайне фрагментарной, создавали те же люди и с тем же опытом, что в «той» истории разрабатывали системы «Востока». Ничего другого они в этой ситуации придумать не могли. Исключением стала лишь система управления, в которую была интегрирована БЦВМ. Хотя и она была крайне упрощённой. Корабль ещё не мог совершать полноценные орбитальные манёвры, вроде смены орбиты. Он лишь мог поддерживать свою ориентацию и отработать сход с орбиты — необходимый минимум для успешного полёта.

После полёта Чайки и Лисички корабль долго и тщательно дорабатывали, проверяя технические решения в ходе запусков спутников-фоторазведчиков «Зенит» (АИ, см. гл. 04–18). Доработка и доводка систем заняла более года. Спутники фоторазведки запускали ежемесячно. Удачными были далеко не все запуски, но для отработки корабля аварийные пуски были даже более ценными, чем успешные — в них выявлялись недоработки и конструктивные недочёты. Завод № 88, собиравший корабли 1К «Север» и спутники «Зенит», выпускал их системы и корпуса уже в режиме серийного производства, что позволяло собирать из компонентов корабль любого назначения. Государственный авиазавод № 1 в Куйбышеве (с 16 декабря 1961 г — завод «Прогресс») точно так же серийно собирал ракеты-носители Р-7, баллистические межконтинентальные Р-9 и ГР-1, и гражданские носители «Союз-2.1» и «Союз-2.3», комбинируя ступени ГР-1 и Р-9.

В ходе этих запусков удалось доработать систему разделения отсеков перед входом в атмосферу. Запущенные в мае, июне и июле 1960 года «Зениты» уже разделялись штатно, без эксцессов, и их спускаемые аппараты входили в верхние слои атмосферы без вращения.

(В реальной истории разделение гагаринского «Востока» при входе в атмосферу было аварийным, и Юрия Алексеевича изрядно покрутило, пока не расплавились и не оборвались кабели. Проблемы с разделением были и в последующих полётах)

Второй важнейшей доработкой был воздушный клапан, через который уравнивалось давление с забортным. Из-за этого клапана погибли два собачьих «экипажа», а в «той» истории — ещё и экипаж Добровольского, Волкова и Пацаева. Зная об этом, Сергей Павлович настоял, чтобы клапан был расположен в пределах свободной досягаемости экипажа.

— Поставьте клапан так, — сказал он Ивановскому, — чтобы любому из космонавтов достаточно было поднять руку и заткнуть его. Это может спасти жизни всему экипажу.

(Ивановский Олег Генрихович был ведущим конструктором КК «Восток», в АИ — соответственно, ведущий конструктор корабля 1К «Север»)

— А разве для безопасности недостаточно скафандров? — удивился Ивановский.

— Кто его знает, что там, в космосе, может случиться, — неожиданно мягко ответил Королёв. — Скафандры, конечно, у ребят будут. Без скафандров никаких полётов. Но скафандр — это последняя линия обороны. А вдруг сам скафандр окажется повреждён? Скажем, вращением или толчком кого-то выбросило из кресла и приложило стеклом шлема о пульт? Или вдруг два из трёх космонавтов потеряют сознание? Проще одному человеку перекрыть единственный клапан, чем дотянуться сразу до двоих и закрыть им гермошлемы.

Клапан перенесли в доступное место, более того, систему уравнивания давления сделали «разрешительной». То есть, барореле не открывало клапан автоматически, а позволяло его открыть. Решение на открытие клапана принимал экипаж. Впоследствии систему проверок сделали многоступенчатой, клапан открывался после выхода основного парашюта и снижения скорости до расчётного значения 22 км/ч (скорость снижения спускаемого аппарата «Союза» на основном парашюте)

Точно так же тщательно доводили парашютную систему. Когда 10 апреля 1959 года в суборбитальном испытательном запуске порвался купол основного парашюта (АИ, см. гл. 04–04), Королёв устроил страшный «разгон». Мало того, что он сам проверил, насколько гладко и качественно отполированы стенки нового, увеличенного парашютного контейнера, он также приказал провести динамометрический тест. На крюк кран-балки подвесили динамометр, подцепили его крюком спускаемый аппарат за парашют и медленно потянули, измеряя усилие, при котором сложенный купол выходит из контейнера. Усилие сравнивали с расчётным усилием, развиваемым вытяжным парашютом.

Сергей Павлович распорядился проводить динамометрический тест на каждом спускаемом аппарате, без исключений. Проверка была простая, крайне дешёвая, не требующая никаких дорогостоящих стендов, но она гарантировала, что катастрофы, подобной той, что погубила в «той» истории Комарова, теперь не произойдёт.

(К сожалению, в реальной истории такой тест впервые был проведён только после гибели Комарова. Оказалось, что сложенный парашют сидел в контейнере настолько туго, что спускаемый аппарат, зацепленный за стропы вытяжного парашюта, оторвался от пола цеха и поднялся в воздух, когда краном потянули купол из контейнера. «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»)

Парашют — устройство достаточно непростое, требующее предельной аккуратности и ответственности при укладке купола. Укладку проводили по заранее утверждённой схеме, под присмотром контролёра ОТК и военпреда. Они фиксировали правильность каждого движения укладчика, сверяясь со схемой, и расписывались в соответствующих графах журнала. Укладка получалась медленной, зато космонавты и наземный расчёт могли быть уверены, что основной и запасной парашюты уложены правильно.

Подобная тщательность, казалось, сама по себе уже гарантировала успех. Но Королёв, не обращая внимания на понукания всякого руководства, не спешил. Для отладки и отработки систем приземления было проведено 25 сбросов спускаемого аппарата с самолёта, 5 суборбитальных запусков на 1-й ступени Р-9 (АИ, см. гл. 04–04), и 10 полётов беспилотных фоторазведчиков «Зенит», прежде, чем руководители Главкосмоса разрешили продолжить программу полётов собак. Помогало отбивать административный нажим и однозначное распоряжение Хрущёва: «Никаких запусков «к празднику», «к дате», «к съезду» — ничего подобного быть не должно. Полёт космонавта назначаем на апрель 1961-го, если американы не сумеют подготовить свой корабль раньше». За ходом подготовки американской космической программы следили агенты, внедрённые Первым Главным управлением КГБ в NASA и промышленные корпорации, задействованные в процессе.

Первый полёт после возобновления программы был выполнен не с собаками. 15 июля 1960 года в рамках эксперимента «Биосфера» на орбиту отправился корабль с уменьшенным прототипом космической оранжереи, построенным пионерами из ленинградской коммуны (АИ). В оранжерее были образцы растений и грибов, предназначенных для питания будущих экипажей орбитальных станций и космических кораблей. Этот полёт был рассчитан на продолжительность в несколько месяцев, и по документам Главкосмоса, представленным в правительство, официально проходил как головной полёт первого этапа подготовки марсианской экспедиции. Помимо оранжереи, в спускаемом аппарате корабля были установлены приборы для наблюдения за ростом растений и регистрации физических параметров — изменений температуры, влажности, уровня радиации и т. п.

19 августа 1960 года, после того, как Сергей Павлович убедился, что в корабле проведены доработки по всем выявленным недостаткам, в суточный полёт отправились собаки Белка и Стрелка. Вместе с ними в катапультируемой капсуле спускаемого аппарата находились 28 белых и чёрных мышей в индивидуальных капсулах внутри общего контейнера, и две белых крысы, а также насекомые, растения и грибы. В спускаемый аппарат также положили семена различных сортов пшеницы, кукурузы, гороха, чтобы проверить влияние факторов космического полёта на их всхожесть и урожайность.

Для наблюдения за животными в полёте, под руководством директора НИИ-380 Игоря Александровича Росселевича была сделана и установлена в спускаемый аппарат радиотелевизионная система «Селигер». Она состояла из нескольких телекамер (в реальной истории камер было две) и кинокамер, снимавших собак анфас и в профиль. Ещё одну камеру установили в иллюминаторе спускаемого аппарата, чтобы проверить, будет ли вращение при входе в атмосферу (АИ).

Телепередача с борта корабля, позднее подтверждённая расшифровкой телеметрии и просмотром киноплёнок, показала, что на 4–6 витках собака Белка чувствовала себя плохо. Её рвало, она лаяла, билась, старалась освободиться от привязных ремней. Это очень обеспокоило медиков, и они категорически настаивали, чтобы первый полёт человека продолжался не более 1 витка.

Также в полёте проводились эксперименты по фоторегистрации космических лучей, и исследования Солнца в рентгеновском и ультрафиолетовом спектре излучения, для чего также были установлены специализированные приборы.

Королёв знал, что в «той» истории в полёте отказал датчик инфракрасной вертикали. По его указанию прибор подвергся значительной доработке, но его предстояло проверить на практике. Как оказалось, доработка не достигла цели — датчик вроде бы и работал, но определить направление на центр Земли — «построить вертикаль», необходимую для успешного схода с орбиты, не получалось.

(«Как не заблудиться в космосе». Системы ориентации КА https://geektimes.ru/post/253008/ и http://www.kosmos-inform.ru/i/infrakrasnaya-vertikal.html)

Момент был критический — если направление импульса будет выбрано неправильно, корабль вместо схода с орбиты может уйти на более высокую, а тормозная двигательная установка была одноразового действия. Но, так как тот же самый корабль использовался как платформа для фоторазведчика, на борту уже была БЦВМ и дополнительные приборы ориентации — солнечный датчик и гироорбитант. (В реальной истории впервые гироорбитант появился чуть позднее, на спутниках «Зенит», но в АИ эти спутники были сделаны раньше. Устройство и принцип действия см. по ссылке выше). С помощью гироорбитанта и БЦВМ удалось правильно сориентировать корабль для торможения перед входом в атмосферу.

Корабль вновь сделал 17 оборотов вокруг Земли. В 10.32 20 августа 1960 года по радиокоманде с Земли была запущена циклограмма схода с орбиты. В 10.38 штатно отработал тормозной двигатель. Разделение отсеков на этот раз прошло успешно. Спускаемый аппарат благополучно приземлился всего в 10 километрах от расчётной точки, в районе между городами Орск, Кустанай, Амангельды.

Об успешном полёте собак тут же было сообщено по радио. Но тут Белка и Стрелка стали вторым «экипажем», их полёт был уже не столь сенсационным, как полёт Чайки и Лисички в 1959-м. Тем не менее, это была весомая заявка на скорый полёт человека.

Сразу после полёта Белки и Стрелки коллективу ОКБ-1 пришлось переключиться на запуск АМС к Марсу. Сроки неумолимо диктовало астрономическое окно — 26 сентября планеты занимали такое положение, при котором отправленная в этот день к Марсу по гомановской траектории АМС могла иметь максимальную массу. Стоило поспешить или просрочить хоть несколько дней — и пришлось бы облегчать станцию, снимая часть полезной нагрузки и сокращая объём исследований.

АМС, получившая название «Зонд-4» или «Марс-1960б» несла спускаемый аппарат для посадки на Марс, поэтому поставить на неё «медное ведро» не было возможности. Компоновка корпуса станции представляла собой цилиндр с химическим двигателем большой тяги для маневрирования на одном конце, и спускаемым аппаратом на другом. Середину поверхности корпуса занимали солнечные батареи и антенны.

(В реальной истории АМС «Марс-1960» выглядели так http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/nk/1996/20/54.gif

В АИ станция уже значительно более продвинутая, и выглядит как нечто среднее между 2МВ-4 она же «Марс-1» http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/nk/1996/20/58.gif и 3МВ-4, она же «Зонд-2» http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/nk/1996/20/61.jpg)

На новой АМС была совершенно другая система связи, спроектированная уже на новой, полупроводниковой элементной базе, и не в СКБ-567, как в «той» истории, а в НИИ-885 Михаила Сергеевича Рязанского; совершенно другая система энергоснабжения — к малоэффективным и ненадёжным пока ещё солнечным батареям добавили РИТЭГ, преобразующий тепло от радиоактивного распада плутония в электроэнергию, более совершенная система управления и ориентации — станция имела БЦВМ на основе процессора 4004, систему астрокоррекции и ионные двигатели ориентации.

Марсианский спускаемый аппарат был разработан в ОКБ-301 Семёна Алексеевича Лавочкина под общим руководством Георгия Николаевича Бабакина, и изготовлен на заводе № 301. Лавочкин, которого Хрущёв в июне 1960 года вместо Сары-Шагана отправил в санаторий, подлечился и чувствовал себя в общем неплохо. Никита Сергеевич очень боялся, что с ним случится такая же беда, как с Курчатовым, которого точно так же лечили, следили за ним, сопровождали, но в итоге обмануть судьбу так и не сумели. Поэтому, лично вручив Семёну Алексеевичу Золотую Звезду Героя Социалистического Труда, а Михаилу Михайловичу Пашинину и трём молодым лейтенантам — Звёзды Героев Советского Союза за сбитый 19 апреля U-2 (АИ, см. гл. 05–10), Первый секретарь без всяких разговоров отправил Лавочкина сначала на обследование, а затем в санаторий.

В целом конструкция станции была значительно более совершенная, чем в «той» истории, более того, в некоторых ключевых моментах изменились алгоритмы поведения космического аппарата. Но главное изменение заключалось в том, что новые «Зонды» разрабатывались, изготавливались и отлаживались без спешки, по заранее составленному плану, утверждённому руководством Главкосмоса ещё в 1957-м году (АИ).

Трудовая дисциплина на опытных заводах соблюдалась предельно жёстко. Вместе с тем, руководство проводило с рабочими краткие беседы, разъясняя, какой аппарат они в данный момент делают, какую задачу он будет выполнять, и какое значение имеет приоритет Советского Союза при выполнении научных или военных космических полётов. Люди проявляли сознательность, работали качественно и слаженно, поощряемые системой перекрёстного премирования и социальной оценки. Поэтому удалось добиться от матчасти почти такой же надёжности, как у пилотируемого корабля.

(АИ, в реальной истории надёжность первых АМС была очень низкой, что и определило неудачи практически всех полётов АМС к Марсу. Блок «Л» в реальной истории был окончательно отработан только в октябре 1960 г, когда оптимальный срок запуска уже прошёл. В 1960 г обе запущенные станции были потеряны из-за аварий 3-й ступени носителя http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/nk/1996/20/20-1996-2.html В АИ эти недостатки были учтены и исправлены).

Точно так же тщательно отрабатывали и 4-ю ступень — ракетный блок «Л», который должен был разогнать АМС после выхода на круговую орбиту и вывести её на траекторию полёта к Марсу. Блок «Л» доводили тщательно, во время пробных стартов АМС и запусков спутников связи «Молния» (АИ, см. гл. 05–11). На орбите к этому времени уже работало 3 «Молнии». 3-я ступень тоже подвергалась постоянной доводке в ходе испытательных запусков боевых МБР Р-9, в которых она же была второй ступенью. Эти мероприятия позволяли надеяться на успех марсианской миссии.

Ракета «Союз-2.3» вывела станцию на орбиту 26 сентября 1960 года (АИ). Тщательная отработка всех систем носителя и АМС не прошла даром. Третья ступень, за которую особенно переживал Сергей Павлович, отработала без сбоев. Блок «Л» тоже запустился в расчётное время и выполнил задачу без замечаний. Станция «Марс-1960б» («Зонд-4») ушла к Марсу. Её пролёт мимо планеты по расчёту приходился на 29 апреля 1961 года. Сергей Павлович рассчитывал, что коррекции траектории под управлением БЦВМ и торможение в нужный момент помогут вывести станцию на вытянутую орбиту вокруг Марса, что позволит использовать орбитальный блок для фотографирования поверхности планеты с орбиты, и ретрансляцию сигналов от спускаемого аппарата на Землю.

Спускаемый аппарат предполагалось сбросить заранее, после чего он должен был войти в атмосферу Марса на 2-й космической скорости и затормозиться с помощью теплового экрана, а потом опуститься на парашюте. Вход в атмосферу был отработан во время полёта станции «Зонд-2» вокруг Луны и её возвращения к Земле.

По ходу полёта возникли проблемы — раскрыть солнечные батареи удалось далеко не сразу. (Подобная неисправность случилась в реальной истории на АМС 3МВ-4 № 2 «Зонд-2», запущенной к Марсу 30 ноября 1964 г. Из-за этого был пропущен момент коррекции траектории и станция пролетела слишком далеко от Марса http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/nk/1996/20/20-1996-2.html)

Сейчас Королёв был готов к такому повороту событий. На станции был резервный источник питания, достаточный для её полноценного электроснабжения и работы ионных двигателей ориентации, а по показаниям гироплатформы, переданным на Землю по телеметрии, удалось рассчитать слегка изменившееся положение центра тяжести АМС и подправить направление корректирующего импульса.

Наличие на борту аппарата полноценной, пусть и слабенькой, БЦВМ, позволило провести коррекцию траектории с высокой точностью, что было подтверждено затем быстрым захватом «опорных» звёзд системой астроориентации (АИ, такую бы технику и такой подход к отработке нам в реале в 1960-х — и «Викинги» отдыхали бы.). Расчёты, проведённые после коррекции траектории, показали, что станция «Зонд-4» уверенно идёт к точке встречи с Марсом (АИ).

Пока управленцы сосредоточили своё внимание на коррекциях траектории АМС и расчётах для выхода станций к Марсу, Королёв поставил конструкторам задачу улучшить надёжность корабля и сделать тормозную двигательную установку многоразовой, чтобы исключить опасные ситуации при сходе с орбиты. Вторым важным изменением была катапульта, по поводу которой разгорелись большие споры.

Условием Международной Авиационной Федерации для регистрации космического полёта было приземление космонавта внутри корабля. С другой стороны, катастрофы с собаками наводили на мысль, что при спуске может возникнуть ситуация, «когда оставаться в корабле станет страшнее, чем катапультироваться». Королёв собрал совещание разработчиков, на котором обсудили варианты. Олег Генрихович Ивановский указал, что для трёхместного корабля катапульта бессмысленна — через имеющийся люк так или иначе может катапультироваться только один из трёх космонавтов.

В итоге приняли компромиссное решение. Для первых двух одиночных полётов катапультное кресло в спускаемый аппарат решили поставить, испытать его в ходе полётов с собаками и манекенами, но использовать при полёте человека только в случае аварийной ситуации, если не раскроется парашют или спускаемый аппарат сильно закрутит при спуске. В штатном режиме приземление предполагалось внутри СА. После перехода к полётам экипажей катапульту предполагалось снять. К этому времени ситуация с безопасностью уже должна была проясниться. На участке выведения безопасность обеспечивалась системой аварийного спасения, уводящей корабль в сторону при взрыве носителя.

Были опасения, что при сильном вращении аппарата космонавт может потерять сознание и не потянет за ручки катапульты. На такой случай в циклограмму спуска, заложенную в БЦВМ, ввели процедуры проверки показаний установленных на борту датчиков — барометра и акселерометра. Если их показания выходили из безопасных пределов, автоматика отстреливала люк корабля и выбрасывала кресло с космонавтом наружу. Если же спуск проходил штатно, то катапультирование отменялось. (АИ, в реальной истории из СА «Востока» космонавты катапультировались и спускались на парашютах)

После апрельской аварии, когда ракета едва не угодила в командный бункер (см. гл. 05–11), на космодроме были введены строжайшие меры безопасности, исключавшие нахождение посторонних на стартовых площадках после окончания заправки ракеты (АИ частично). На площадках королёвского КБ-1 эти меры соблюдались неукоснительно. Однако, кроме Королёва, с Байконура осуществляли запуски своих ракет и другие разработчики, прежде всего — ОКБ-586 Михаила Кузьмича Янгеля. У них дисциплина была далеко не такая жёсткая. К тому же различные высокие начальники, то и дело приезжающие на полигон, постоянно пытались переиначить правила под свои хотелки.

В августе 1960 года на заводе № 586 завершились заводские испытания ракеты Р-16. Изделие получило индекс ГРАУ 8К64. На полигон Тюратам (Байконур) первую ракету за номером ЛД1-3Т доставили 26 сентября.

Р-16 была значительно больше и тяжелее сходной с ней по дальности и забрасываемой массе Р-9, из-за использования менее эффективного топлива, она весила 146 тонн и была длиной более 30 метров. Р-9 летала на керосине и жидком кислороде, из-за которого её было трудно хранить на позиции в заправленном виде. Р-16 использовала несимметричный диметилгидразин и раствор тетраоксида диазота в азотной кислоте (НДМГ+АК-27И) — самовоспламеняющиеся и зверски ядовитые компоненты, которые, тем не менее, могли долго храниться в баках ракеты при обычной температуре. Чтобы от кислоты не страдали прокладки и клапаны, в трубопроводах устанавливались прорываемые перед стартом пирозарядами металлические мембраны.

После сборки изделия на полигоне началась подготовка к лётным испытаниям. Ракету разрабатывали в предельно сжатые сроки, пытаясь «догнать и перегнать» Королёва, поэтому недоделок вскрывалось множество. Днём изделие испытывали, а ночью заводская бригада устраняла выявленные недостатки. Руководил испытаниями инженер-полковник Александр Сергеевич Матрёнин.

Перед началом электроиспытаний от главных распределителей системы управления отстыковали все штепсельные разъёмы, через которые проходили цепи на пиропатроны. Испытания проводили с технологической гироплатформой, чтобы не расходовать ресурс высокоточных гироприборов. Её установили рядом с ракетой на специальный стол, который мог вращаться в трёх плоскостях, и подключили к бортовой кабельной сети кабелями-удлинителями. После окончания испытаний штепсельные разъёмы вновь подключали к главным распределителям и со специального пульта проверяли целостность цепей всех пиропатронов ракеты.

В лаборатории гироприборов в это же время испытывали гиростабилизированную платформу. После завершения испытаний платформу установили на борт ракеты и подключили к бортовой сети. После установки гироплатформы провели заключительные операции: перегрузили первую и вторую ступени на грунтовую тележку, состыковали и подготовили ракету к транспортировке. К 20 октября ракету вывезли на стартовую площадку.

Стартовая позиция представляла собой бетонированную площадку с пусковым столом в центре. Вокруг стола была устроена канава-приямок для сбора компонентов топлива, закрытая сверху металлическими решетками, на случай, если компоненты прольются в процессе заправки ракеты. Из канавы жидкость отводилась по трубопроводу в специальный приёмный бак в подземном помещении. (судя по описанию, система была рассчитана на пролив только одного компонента топлива, так как компоненты при смешении самовоспламенялись). Рядом со стартовым столом в специальном автобусе, который испытатели называли «банкобусом», размещался передвижной командный пункт для руководителя работ по подготовке ракеты к пуску.

В восьми — десяти метрах от площадки находился наклонный спуск в подземное помещение под стартовым столом. Там были установлены дизель-генераторы на случай отключения сети электропитания, весы для взвешивания ракеты, различные коммуникации и аппаратура. Метрах в ста от старта стоял одноэтажный служебный корпус, в нем размещались стартовые подразделения воинской части, кабинеты главных конструкторов и конференц-зал. Между служебным корпусом и стартовой площадкой располагался подземный бункер — основной командный пункт. Оттуда шли все команды по управлению пуском ракеты. Территория старта была окружена широким рвом, за ним располагалось ограждение из колючей проволоки.

Пусковой стол, выдерживающий огромный вес заправленной ракеты, был выполнен как массивное кольцо с четырьмя регулируемыми опорами, на которые устанавливались кронштейны ракеты. Кольцо опиралось на четыре колонны, заделанные в мощную плиту, лежащую на бетонном фундаменте. В центре стола располагался конусообразный отражатель для отвода выхлопных газов из камер сгорания двигателя. Стол с ракетой мог поворачиваться вокруг вертикальной оси, для наведения ракеты в плоскость стрельбы.

Тележку с ракетой подкатывали к пусковому столу и прикрепляли к специальным упорам, вмонтированным в бетонированную площадку. С противоположной стороны к столу подводили установщик, и, с помощью механизма подъёма и тросов, ракету устанавливали в вертикальное положение.

Подъем ракеты впечатлял: тридцатиметровая громадина вместе с пристыкованной к ней на стартовой площадке головной частью и транспортировочной тележкой медленно разворачивалась и поднималась в вертикальное положение, затем зависала в воздухе над пусковым столом и опускалась на его опоры, а выполнившую свою роль тележку убирали со старта. Чтобы ракета не опрокинулась при сильных порывах ветра, её крепили к столу специальными стяжками.

21–22 октября к ракете пристыковали головную часть, установили на стартовый стол, провели испытания отдельных систем. 23 октября ракету заправили компонентами топлива и сжатыми газами. На 19.00 назначили старт. Команда испытателей уже несколько дней работала круглосуточно, без отдыха. Никаких объективных причин для такой спешки не было. Гонку устроил председатель Государственной комиссии, Главком РВСН, Главный маршал артиллерии Неделин. Он уговорил главного конструктора Янгеля «порадовать руководство страны трудовыми свершениями и осуществить первый пуск до 7 ноября». Янгель, страстно желавший опередить Королёва и пропихнуть свою ракету в качестве основного вооружения РВСН, пошёл на поводу у командующего.

Неделин командовал самым мощным родом войск менее года, но ракетами занимался почти с момента начала работ по этому направлению. Он был энтузиастом ракетного вооружения и сторонником освоения космоса, в том числе, в научных целях. В условиях централизованной плановой экономики поддержка того или иного направления на высоком уровне часто имела решающее значение. Космические успехи конца 50-х и начала 60-х не в последнюю очередь имели причиной мощную политическую поддержку со стороны Неделина и самого Хрущёва.

Маршала любили и уважали в войсках, в том числе за человечное отношение к людям. Он очень часто присутствовал на полигоне при пусках новых изделий, лично решая возникающие проблемы, не только технические, но и организационно-бытовые, например, организовывал доставку горячего питания для испытателей прямо на стартовую площадку.

(Такие примеры, безусловно, характеризуют Неделина с положительной стороны, хотя непонятно, почему было не прописать ту же доставку горячей пищи в должностных инструкциях обслуживающего персонала полигона, и почему этим должен заниматься Главком РВСН)

Сейчас маршал постоянно находился на стартовой площадке, быстро и эффективно решая возникающие по ходу испытаний вопросы и проблемы. Вокруг главкома постоянно вертелось и прочее начальство, в том числе заместитель председателя Госкомитета по оборонной технике Лев Архипович Гришин, председатель Научно-технического комитета Александр Григорьевич Мрыкин, заместитель начальника 4 управления ГУРВО Николай Афанасьевич Прокопов, начальник полигона генерал-майор Константин Васильевич Герчик, его заместитель Александр Ильич Носов, другие специалисты полигона и ОКБ-586, всего около 150 человек. Как выразился Борис Евсеевич Черток: «На каждого военного начальника должен быть хотя бы один нижестоящий или просто порученец.»

Здесь же, кроме главного конструктора Янгеля, «для оперативного руководства» находились главный конструктор системы управления ракеты Борис Михайлович Коноплёв, директор Всесоюзного НИИ электромеханики доктор технических наук Андроник Гевондович Иосифьян, которого Королёв называл «главным электриком всех ракет», разработчик систем телеметрии, начальник ОКБ МЭИ Алексей Фёдорович Богомолов, заместители Янгеля Лев Абрамович Берлин и Василий Антонович Концевой.

Вся эта толпа толклась на «нулевой отметке» вокруг заправленной ракеты. Само по себе это уже было грубейшим нарушением техники безопасности. Но присутствие маршала осложняло всё ещё больше. Неделин приказал написать новые инструкции по технике безопасности и сам же их утвердил, взяв всю ответственность на себя. Теперь чисто формально все манипуляции на заправленной самовоспламеняющимися компонентами топлива ракете проводились в полном соответствии с инструкциями.

23 октября в 18.00, за час до запланированного старта, был подан сигнал на прорыв мембран трубопроводов горючего и окислителя второй ступени. Однако вместо этого сработали пиропатроны, прорезавшие мембраны магистралей горючего 1-й ступени. У испытателей не было аппаратуры, которая могла бы однозначно свидетельствовать о срабатывании пиромембран. Поэтому техническое руководство приняло простое решение: контролировать факт открытия топливных магистралей на слух, по характеру звука гидравлического удара в момент прорыва мембран. Чтобы определить, сработали ли кольцевые ножи, прорывающие мембраны, специалисты ОКБ-586 — двигателист Константин Александрович Луарсабов и ведущий инженер-конструктор Аркадий Агеевич Кошкин (во многих источниках ошибочно указан как Василий Агеевич, см. http://sm.evg-rumjantsev.ru/24.10.1960/nedelin_disaster.htm в конце страницы) забрались на ракету и некоторое время пытались определить прорыв мембран «на слух», по звуку текущей жидкости в трубопроводах. Они доложили, что отчетливо слышали срабатывание пиромембран сначала по тракту окислителя, а затем и горючего, но, кроме того, через несколько минут после прорыва мембран они услышали срабатывание ещё каких-то пиропатронов.

Для руководителей ОКБ-586 это было полной неожиданностью. Объявили часовую задержку старта. С помощью переносных ламп специалисты стали шаг за шагом осматривать все пироэлементы на двигательной установке и вскоре по закопчённой поверхности корпуса определили, что кроме пиромембран, сработали ещё и пиропатроны отсечных клапанов газогенератора 1-го блока маршевого двигателя 1-й ступени.

(Двигатель 1-й ступени Р-16 состоял из 3-х одинаковых двухкамерных блоков, всего 6 камер сгорания.)

Старт был сорван. Работы остановили, и начали разбираться, в чём причина. Анализ электрической схемы показал, что такое могло произойти, если перепутаны провода в приборе А-120 — главном распределителе первой ступени. Когда его сняли с ракеты и вскрыли, обнаружилось, что изоляция проводов жгута, по которым шла команда на подрыв мембран, полностью расплавилась, и провода соприкасаются друг с другом.

Система управления ракеты, разработанная в харьковском ОКБ-692 под руководством Б.М. Коноплёва, была сделана почти полностью на электромеханике, по требованиям военных. Твердотельная электроника в период 1957-60 года была ещё недостаточно стабильной по характеристикам. При постройке ЭВМ и прочих электронных устройств практиковался тщательный отбор годных компонентов из «общей кучи», причём на Западе с электроникой была точно такая же ситуация. Подбор компонентов годился для единичных мэйнфреймов, но для серийной ракеты военным требовалось что-то дубовое и надёжное, поэтому выбрали вариант с электромеханической системой управления.

Как выяснилось, изоляцию расплавили горячие газы, образующиеся при сгорании пиропатронов. Провода внутри прибора замкнулись и вызвали срабатывание других пиропатронов, очередь которых ещё не настала.

При этом те же продукты сгорания пиропатронов, замыкая электрическую цепь в других местах, вызывали ложные сигналы датчиков о несрабатывании прорывных мембран.

Заправленная ракета с прорванными мембранами могла находиться на старте не более 24 часов. За это время кислота могла разъесть резиновые уплотнения, манжеты и прокладки. Если не запустить ракету в течение суток, придётся сливать ядовитые компоненты топлива, отправлять изделие на завод и перебирать топливную систему. Это заняло бы около месяца. У испытателей на тот период не было ни опыта, ни отработанной технической документации по сливу топлива.

Вечером прошло экстренное заседание Госкомиссии. Мнения разделились: «пускать» или «не пускать». Михаил Кузьмич Янгель был склонен слить топливо и начать подготовку второй ракеты, однако маршал Неделин возразил:

— Что я скажу Никите?

Под нажимом Неделина было принято решение продолжить работы по подготовке ракеты на старте и произвести пуск на следующий день. Председатель Госкомиссии подвёл итог:

— Ракету доработать на старте. Страна ждет нас. Все неисправности — устранить. Срок — сутки. Мы не имеем права срывать правительственные сроки — пуск произвести 24 октября.

В то же самое время, пока на Байконуре шло совещание Государственной комиссии, в Кремле ситуацию обсуждали на высшем уровне. Информация о катастрофе 24 октября 1960 года была и в «Списке событий, которые необходимо предотвратить», в котором она стояла сразу после затопления линкора «Новороссийск», и в «электронной энциклопедии», где было достаточно подробное описание катастрофы.

— Никита Сергеич, позвоните Неделину, прикажите ему не упрямиться и дать Янгелю слить топливо с ракеты, — предложил Королёв. — Ведь сам погибнет, и ценнейших людей погубит.

Хрущёв решительно поднял трубку телефона ВЧ:

— Коммутатор! Соедините с НИИП-5, с Неделиным.

Совещание Госкомиссии только что закончилось, когда послышался звонок «кремлёвки». Маршал сам взял трубку, кратко доложил о ходе работ по ракете.

— В ходе подготовки к пуску выявляются различные мелкие неисправности, производятся доработки, люди работают с полной отдачей. Пуск будет произведён в срок, — завершил свой доклад Неделин.

— Ракета заправлена? — прямо спросил Хрущёв. — Рисковать жизнями людей запрещаю категорически. Сливайте топливо, откладывайте старт, если необходимо — используйте запасную ракету.

В МИКе лежала подготовленная как раз на такой случай вторая Р-16, но испытания и доработки на ней не проводились. Полный цикл испытаний занял бы ещё месяц, что не устраивало ни Неделина, ни Янгеля.

— Товарищ Первый секретарь, все работы ведутся в соответствии с инструкциями по ТБ, — ответил маршал. — Никаких проблем не будет, люди опытные, работают аккуратно. Пуск будет произведён завтра.

Формально маршал не соврал — инструкции по технике безопасности уже были переписаны. Но сотрудники ОКБ-586 и персонал полигона по указанию начальства работали без отдыха уже третьи сутки, поэтому об аккуратности работы уже речи быть не могло. Хуже того, ранее старты ракет конструкции Янгеля, на высококипящих компонентах, проводились с полигона Капустин Яр. С Байконура до этого стартовали только керосин-кислородные королёвские изделия. Персонал Байконура, привыкший к относительно безопасным компонентам топлива, работал без противогазов, сковывающих движения и цепляющихся за оборудование. О том, что парами НДМГ дышать категорически нельзя, в предстартовой суматохе никто не задумывался.

Закончив разговор с Байконуром, Хрущёв положил трубку на рычаг и спросил:

— Как думаете, товарищи, послушается Неделин, или стоит его дополнительно проконтролировать?

— Не послушается, — покачал головой академик Келдыш. — Надо лететь на космодром и прекращать этот бардак.

— Согласен, — подтвердил Королёв. — Из-за его упрямства ценнейших людей потеряем, да ещё и старт придётся откладывать почти на полгода. Его спешка обернётся задержкой в принятии изделия на вооружение.

— Терять Неделина нам никак нельзя, — подчеркнул Келдыш. — Он — единственный из высшего военного руководства, кто разбирается в ракетной технике, и единственный высокопоставленный военный, поддерживающий космические исследования. Хотя Главкосмос формально и гражданская организация, но мы постоянно пользуемся военным полигоном, во время пусков работаем с военным персоналом.

Да что тут вообще обсуждать, могут погибнуть люди! Надо бы не надеяться на телефонные звонки, а послать на полигон авторитетного человека из «посвящённых».

— Я полечу, — коротко произнёс Серов. — Товарищ министр обороны, — он повернулся к маршалу Гречко. — В случае выявления грубых нарушений техники безопасности прошу разрешения прервать испытания и привлечь виновных к ответственности.

Андрей Антонович Гречко, поразмыслив, согласился:

— Иваныча надо придержать, пока он своим энтузиазмом не угробил кучу ценнейших специалистов. Ты, Иван Александрович, только его там не расстреливай на месте, даже если он того заслуживает. Этот сукин сын нам ещё пригодится.

— Поддерживаю, — произнёс Дмитрий Фёдорович Устинов, председатель Военно-промышленной комиссии. — Катастрофа, произошедшая по вине Неделина в «той» истории, отбросила нас почти на полгода назад. Сейчас, если сумеем её предотвратить, ракету доработаем за полтора-два месяца, и сохраним в целости стартовый комплекс. Но маршала надо окоротить и привести в чувство. Если просто отменим испытания, он в следующий раз устроит то же самое, и всё равно угробит кучу народа.

Никита Сергеевич повернулся к Серову:

— Иван Александрович, думаешь, он тебя послушает?

— Придётся послушать, — Серов был сосредоточен и отвечал непривычно кратко.

— Хорошо. Действуй по обстановке, только сам не рискуй, — попросил Хрущёв. — Мало ли как там оно обернётся, вдруг замкнёт раньше времени?

— Понятное дело, изменений-то уже много накопилось, — кивнул Серов.

— КБ Янгеля изменения затронули в значительно меньшей степени, — заметил Мстислав Всеволодович, — но вероятность такая есть, и учитывать её надо.

На полигоне с утра 24 октября специалисты занимались устранением дефектов, обнаруженных накануне. Самую сложную и опасную операцию замены сработавших пиропатронов на двигательной установке первой ступени виртуозно провел молодой слесарь-сборщик с помощью обычного паяльника. После этого нервная обстановка на старте заметно разрядилась. Тем не менее, люди продолжали напряжённо работать. Маршал Неделин постоянно находился на площадке. В нескольких метрах около него постоянно были военные рангом поменьше — начальник полигона генерал-майор Константин Васильевич Герчик, его заместитель инженер-полковник Александр Иванович Носов, начальник 2-го испытательного управления инженер-подполковник Рубен Мартиросович Григорьянц, командир эксплуатирующей войсковой части полковник Анатолий Александрович Кабанов. Как обычно в таких случаях, начальник полигона генерал-майор Герчик приказал принести из служебного здания стулья и табуреты для важных гостей. Их расставили на стартовой позиции. Митрофан Иванович уселся примерно в 17 метрах от ракеты.

(По другим данным, Неделин сидел вместе с заместителем председателя Комитета по оборонной технике Львом Архиповичем Гришиным на крыше бетонной аппарели, примерно в 28 метрах от ракеты, см. http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/kb-ujn/02.html)

Пока технические специалисты сосредоточенно делали своё дело, многочисленное начальство снова занервничало. Начальник НИИ-4 Министерства обороны Андрей Илларионович Соколов позвонил по ВЧ-связи на площадку и начал выяснять у члена Государственной комиссии, заместителя начальника НИИ-4 по специальной технике Георгия Степановича Нариманова, как продвигаются испытания.

Нариманов доложил, что первый пуск Р-16 отменён на стадии, когда прорваны мембраны двигательных установок и задействованы ампульные батареи, и что Госкомиссия под председательством маршала Неделина приняла решение повторить запуск ракеты.

По свидетельству одного из участников тех событий, ещё одного заместителя начальника НИИ-4 Юрия Александровича Мозжорина, «Андрей Илларионович прямо взорвался и начал по телефону кричать на Нариманова:

— Вы что там, с ума сошли? Вы же сидите на бомбе. Необходимо сливать топливо. Пусть ракета и пропадёт для испытаний. Используем её в учебных классах. Немедленно иди к маршалу и скажи от моего имени, чтобы немедленно прекратили все предпусковые работы на ракете. Это крайне опасно»

(Цитируется по http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/kb-ujn/02.html)

Требование было абсолютно правильное, но Нариманов не успел, или, скорее, не смог набраться мужества и пойти к Неделину.

Объявили часовую готовность к пуску. Для надёжного прорыва мембран в топливопроводах второй ступени, которые из-за ошибки в электросхеме так и оставались целыми со вчерашнего дня, решили провести эту операцию не с пульта управления, а вручную. Выполнить её поручили ведущему специалисту по электроиспытаниям Киму Ефремовичу Хачатуряну и инженеру Евгению Ерофееву (отчество, к сожалению, выяснить не удалось). С ними на ракету поднялся начальник бортового расчёта старший лейтенант Владимир Алексеевич Мануйленко.

У самого стартового стола Хачатуряна остановил Михаил Кузьмич Янгель. Он подозвал своего заместителя по двигателям Ивана Ивановича Иванова, и сказал Хачатуряну:

— Послушай его совета.

Иван Иванович коротко рассказал о происшествии на заводе. Накануне его вылета на полигон шла подготовка к огневым стендовым испытаниям двигательной установки второй ступени, и на пиростартер, который приводит в действие турбонасосный агрегат, каким-то образом случайно подали напряжение. Он, естественно, сработал, турбина пошла вразнос и разворотила чуть ли не весь стенд. К счастью, компонентов топлива в ТНА подано не было, поэтому обошлось без жертв.

В конце разговора Иван Иванович предупредил:

— Я очень Вам советую при подаче напряжения на подрыв пиромембран отключить штепсельный разъем от пиростартера.

Хачатурян, Ерофеев и Мануйленко поднялись по лестнице установщика на верхнюю площадку обслуживания, и открыли лючок в отсеке между первой и второй ступенями. Пиростартер располагался в труднодоступном месте, и, чтобы его отстыковать, Мануйленко, извиваясь как уж, влез в лючок, подсвечивая себе фонариком. Ему пришлось изрядно повозиться, пока, наконец разъём был отстыкован, мембраны прорваны и пусковые бачки заполнены. Это было нехарактерно для ракет Янгеля, та же Р-12 отличалась очень продуманным и удобным обслуживанием. Видимо, сказалось стремление «догнать и перегнать Королёва».

В трубопроводах отчетливо прослушивалось «булькание» жидкости, вытеснявшей воздух. Ерофеев крикнул сверху, что по прорыву мембран замечаний нет, и спустился вниз, а Мануйленко вновь пролез в лючок и пристыковал разъём. Теперь оставалось убедиться в надежности его стыковки, установить на борт задействованную ампульную батарею и подключить ее к бортовой кабельной сети.

С помощью тестера Хачатурян и Мануйленко начали прозванивать цепи и тут обнаружилось, что цепь одного взрывателя цела, а другого — оборвана. Чтобы проверить надежность стыковки разъема, Мануйленко в третий раз пролез к нему и убедился, что разъем состыкован нормально. Хачатурян доложил по шлемофонной связи Василию Антоновичу Концевому, что, по показаниям прибора, цепь одного из двух взрывателей пиропатрона пиростартера разорвана.

Хачатуряну приказали спуститься вниз, а Мануйленко остался на верхней площадке у открытого лючка. Спускаясь, Ким Ефремович увидел подъезжающую машину (АИ).

Внизу, у двигателей первой ступени, стояли Лев Архипович Гришин, Михаил Кузьмич Янгель, его заместители Лев Берлин и Василий Концевой, начальник 2 управления инженер-полковник Григорьянц, заместитель начальника отдела Виктор Вадимович Орлинский, и старший инженер Евгений Ильич Аля-Брудзинский.

— В чем причина обрыва цепи, как ты думаешь? — спросил Янгель.

— Цепь оборвана в разъёме, — поразмыслив, ответил Хачатурян. — Это могло произойти в процессе его отстыковки и повторной пристыковки, уж очень неудобный доступ к пиростартеру.

— Можно восстановить цепь? — спросил Берлин.

— Можно, — ответил Хачатурян. — Для этого нужны торцовый ключ, чтобы вскрыть разъём, и паяльник.

— А в каком состоянии сейчас этот разъём?

— Он подключен к пиропатрону пиростартера, который сработает и от одного взрывателя, если, конечно, его цепь под воздействием вибраций в полёте не нарушится.

Подумав немного, Михаил Кузьмич сказал:

— Восстанавливать цепь не будем. Задача первого пуска будет выполнена при успешной работе и одной первой ступени.

После этих слов Янгель обернулся к Хачатуряну и сказал в несколько несвойственной для него манере:

— А тебе здесь больше делать нечего. Иди в бункер и помоги Матрёнину.

(Реальный диалог, произошедший возле ракеты, цитируется по воспоминаниям К.Е. Хачатуряна https://www.nkj.ru/archive/articles/8244/)

В этот момент к ним подошёл ещё один военный, с погонами генерала армии. Ким Ефремович не знал его в лицо, но понял, что он только что подъехал (АИ).

— Здравствуйте, товарищи. Что тут у вас за толпа возле старта? — поинтересовался генерал.

— Ну, какая толпа, Иван Александрович, все при деле, — ответил Янгель. — Специалисты устраняют некоторые неполадки.

— Специалисты — это понятно, а это что за куча посторонних возле маршала толкается? Мне доложили, что ракета заправлена? Вас что, инструкции по технике безопасности не касаются?

— Полигонное начальство, — ответил за Янгеля Гришин. — Да ты чего беспокоишься, Иван Александрович, у нас тут всё под контролем, ни одного шпиона поблизости нет, — Гришин улыбнулся, пытаясь разрядить и без того напряжённую обстановку.

— Ни одного шпиона, говорите? — криво усмехнулся Серов. — А если найду? Шпионов тут, может быть, и нет, а вот халатность и головотяпство я тут у вас наблюдаю на каждом шагу. Бункер для кого построен? — рявкнул председатель КГБ. — Живо всех посторонних убрать со старта!

Орлинский, Аля-Брудзинский и Григорьянц незаметно испарились, у ракеты с Серовым и Гришиным оставались только Концевой, Берлин и сам Янгель. Маршал Неделин, заметив необычную суету возле ракеты, повернул голову и прислушивался. Его «свита» всё ещё оставалась рядом.

— Что там у вас застопорилось? — поинтересовался Серов.

— Небольшие неполадки в электросхеме, сейчас всё исправим, — ответил Янгель. — На старт не повлияет.

— А подробнее? — строго спросил председатель КГБ. — Мне доложили, что у вас вместо пиропатронов на второй ступени сработали пиропатроны на первой, так?

Его осведомлённость всех очень сильно насторожила. Янгель замялся:

— Да, есть такое дело. Дефектный прибор заменили, сейчас всё должно быть в порядке.

— А как сейчас пиропатроны сработали, без замечаний?

— Да, — ответил Янгель. — Сейчас их не с пульта подорвали, а вручную, с верхней площадки.

Серов посмотрел вверх, увидел Мануйленко, всё ещё стоящего на площадке обслуживания:

— А он чего там стоит?

— Ждёт нашего решения. В разъёме пиростартера турбонасоса второй ступени предполагаемый обрыв одной из цепей, но там есть резервирование, — начал Янгель. — На старт ракеты это не повлияет, в худшем случае — не заведётся двигатель второй ступени, если вторая цепь не сработает, например, из-за вибрации на старте.

— А если двигатель раньше времени заведётся? — глядя на Янгеля, испытующе спросил Серов. — Скажем, прямо сейчас?

Янгель побледнел.

— Лучше не шутите так, Иван Александрович… С чего бы ему завестись?

— А я не шучу. Вам ваш заместитель Иванов доложил о вчерашнем происшествии на стенде, на вашем заводе в Днепропетровске? — недоверчиво прищурившись, спросил Серов.

— Да, но…

— Но вы никаких выводов из этого не сделали, — закончил председатель КГБ. — Так, — он повернулся и окликнул идущего от «банкобуса» к бункеру Хачатуряна:

— Товарищ Хачатурян! Да, да, вы. У вас лампочка на длинном проводе найдётся? На бортовое напряжение изделия? Провод нужен такой, чтобы от разъёма пиростартера второй ступени доставал до земли.

— Найдём, товарищ Серов, — на Хачатуряна произвело сильное впечатление, что председатель КГБ знает его в лицо и по фамилии.

— И побыстрее, пожалуйста.

— Что вы хотите сделать, Иван Александрович? — спросил Янгель.

— Прикажите отсоединить разъём от пиростартера, и подключить к нему провод от лампочки, — сказал Серов. — На всякий случай.

— Товарищ Серов, ты чего там раскомандовался? — окликнул их Неделин.

— Исправляю ваше головотяпство, товарищ Неделин! — так же громко ответил Серов. — Вы почему допустили такое количество посторонних на старт? Почему возле заправленного изделия толкутся все, кому не лень? Правила по ТБ не для вас писаны?

— Ты тут не распоряжайся, я эти правила сам подписывал и утверждал! — рявкнул Неделин. — Иди отсюда и не мешай работать! У нас сроки горят, нам изделие запускать надо!

— Вы сейчас будете гореть вместе с изделием, если не уберётесь отсюда немедленно! — заорал в ответ Серов.

Он поднял левую руку, с закреплённой на ней маленькой рацией ближнего действия:

— Товарищ капитан, уберите всех посторонних со старта!

От административного корпуса подъехал автобус. Из него высыпали солдаты спецназа, вооружённые, с противогазами на поясе. Командовавший ими капитан поднялся на крышу аппарели, где устроился маршал и прочее полигонное начальство. Солдаты аккуратно, но настойчиво проводили всех в бункер.

Янгель и его заместители взирали на эту ситуацию с невероятным удивлением. От бункера подошёл Хачатурян с лампочкой и целой бухтой провода, в нескольких метрах следом за ним, отчаянно ругаясь, шёл маршал Неделин. Янгель кивнул Хачатуряну, и тот снова полез на установщик. Когда он объяснил Мануйленко задачу, Владимир Алексеевич страдальчески поморщился:

— Шо, опять? — но затем взял конец провода и безропотно полез в лючок, снова отсоединять разъём от пиростартера ТНА. Когда он присоединил к контактам концы провода лампочки, Хачатурян спустился вниз и, по знаку Серова, прикрутил лампочку проводом к лестнице. Мануйленко хотел остаться на площадке, но Серов жестом приказал ему спускаться.

— Серов, ты что себе позволяешь? — грозно спросил Неделин, подходя к ракете. — Ты нам план запуска сорвать хочешь?

Иван Александрович, не слушая его, сказал:

— Теперь, товарищи, все пройдёмте в бункер. Тут опасно. Товарищ Хачатурян, мы эту лампочку из бункера увидим в перископ, если она загорится?

Было 18.40 минут 24 октября 1960 года, на Байконуре уже стемнело, и работа велась при искусственном освещении. Ким Ефремович окинул взглядом залитую светом прожекторов площадку:

— Едва ли. Вот если свет временно погасить, то увидим.

Серов решительно проводил всех в бункер. Янгель зашёл за угол, покурить. Неделин шёл, всё ещё ругаясь, но слишком сильно кричать на председателя КГБ не рисковал. Свет на площадке погасили.

Из-за малой помехоустойчивости блока усиления программируемых импульсов гироплатформы порядок предстартовой подготовки был изменён. Представитель главного конструктора гироприборов А. И. Минаев предложил ввести в технологический график операцию по переустановке в исходное состояние шаговых двигателей программных токораспределителей со штатного наземного пульта системы управления.

Порядок операций при подготовке ракеты к пуску на Р-16 задавал программный токораспределитель (ПТР). Этот прибор представлял собой барабан, на внешней поверхности которого крепились металлические пластинки-ламели. Барабан вращался с помощью шагового двигателя. Каждый его шаг замыкал те или иные контакты, от которых открывались клапаны, срабатывали пиропатроны, включались приборы. Система была дубовая, но надёжная, иногда даже слишком.

(Помнится, кое-кто в комментах на полном серьёзе утверждал, что в СССР в 1958-60-м гг не было шаговых двигателей. Как видим, шаговые двигатели в СССР не просто были, один из них даже ухитрился убить Главкома РВСН, и ещё 77 человек из персонала ОКБ-586 и полигона)

В пультовой бункера в этот момент находились два офицера полигона — Ф. Ларичев, и В. Таран, и два инженера, специалисты по системе управления ракеты — В. И. Пустовов, и В. А. Бабийчук, которые контролировали ход предстартового набора схемы.

(К сожалению, имена и отчества этих специалистов найти не удалось)

Когда Серов загнал всех в бункер, он попросил Льва Берлина встать к перископу и смотреть на установщик:

— Я там лампочку прикрутить попросил, сейчас посмотрим, загорится она или нет? — пояснил Иван Александрович.

Сам он вышел из бункера и присоединился к Янгелю и Неделину. Выход из бункера был направлен в сторону от стартового стола. На стартовой площадке никого не было (АИ).

— Так я гоню ПТР вниз? — послышался голос из пультовой.

— Давай, — не отрываясь от перископа, ответил Берлин.

Михаил Кузьмич Янгель чиркнул спичкой, прикуривая, и в этот момент Серов, с неожиданной силой повернул к стартовому столу его и Неделина одновременно. На лестнице установщика вспыхнула и погасла едва заметная с большого расстояния лампочка.

(АИ, в реальной истории в этот момент, в 18.45 запустился двигатель второй ступени. Его факел прожёг бак окислителя, а затем и бак горючего первой ступени. Компоненты топлива смешались и воспламенились. В результате взрыва и пожара погибло 57 человек из персонала полигона и 17 специалистов ОКБ-586, ещё 49 человек получили сильные ожоги и надышались ядовитыми парами НДМГ, 4 из них впоследствии скончались. Полный список пострадавших см. http://sm.evg-rumjantsev.ru/24.10.1960/nedelin_disaster.htm)

Янгель побледнел и выронил папиросу.

— Твою ж мать… — ошеломленно произнёс Неделин.

Из бункера выкатился перепуганный Берлин:

— Михаил Кузьмич, лампочка мигнула, на установщике!

— Да… я видел… — на Михаила Кузьмича было страшно смотреть.

— Так, — жёстко произнёс Серов. — Продолжать испытания запрещаю. Изделие полностью обесточить, топливо слить, изделие разобрать и отправить на завод, для диагностики. Всем, кто не занят в операциях по сливу топлива — немедленно отдыхать. Люди работают три дня без нормального отдыха, ошибки неизбежны. А вы, гражданин Неделин, поедете в Москву. Капитан, проводите его до автобуса. Гражданин Янгель, вы останетесь на позиции, пока изделие не будет приведено в безопасное состояние, затем сдадите дела своим заместителям. Я пока тоже останусь здесь, разбираться и искать ответы на вечные русские вопросы: «кто виноват» и «что делать» — будем завтра.

Компоненты топлива с ракеты слили, её увезли в монтажно-испытательный корпус для отправки обратно на завод. До окончания анализа причин возникновения аварийной ситуации подготовка к испытаниям запасной ракеты была отложена.

Серов вызвал на полигон председателя военно-промышленной комиссии Дмитрия Фёдоровича Устинова, министра оборонной промышленности Константина Николаевича Руднева, министра радиоэлектронной промышленности Валерия Дмитриевича Калмыкова (АИ, в реальной истории — председатели Государственных комитетов Совета Министров СССР по оборонной технике и радиоэлектронике), заведующего отделом оборонной промышленности ЦК КПСС Ивана Дмитриевича Сербина. С ними также прилетел начальник Третьего главного управления Комитета государственной безопасности Анатолий Михайлович Гуськов.

(В реальной истории эти же товарищи входили в состав комиссии по расследованию катастрофы, которую возглавлял Брежнев. Кроме них, в комиссии были ещё директор НИИ огневых стендовых испытаний ракет Г. М. Табаков, директор ЦНИИ ракетостроения Г. А. Тюлин. В АИ взрыва не было, поэтому в их присутствии нет необходимости)

Они прибыли на следующий день, однако уже к моменту их прилёта причину нештатной работы схемы управления выяснил всё тот же Ким Ефремович Хачатурян (см. https://www.nkj.ru/archive/articles/8803/ раздел «Две версии причин катастрофы»). Анализируя комплексную электрическую схему системы управления, он обнаружил, что при подготовке её к пуску образовалась незапланированная команда на запуск двигательной установки второй ступени.

Анализ схемы показывал, что при выполнении операции «переустановка шаговых двигателей в исходное состояние» в момент замыкания контактов программного токораспределителя напряжение с шины, появившееся при подключении к бортовой кабельной сети автономно задействованной ампульной батареи второй ступени, беспрепятственно поступает на запуск пиростартера двигателя второй ступени и на электропневмоклапан наддува пусковых бачков.

Тут же вспомнили о предложении представителя главного конструктора гироприборов Минаева о введении переустановки «в ноль» программных токораспределителей, управляющих запуском. Тщательное расследование было продолжено, и выявило, что для подачи нештатного сигнала на пиростартер ТНА второй ступени, вместо которого, по настоянию Серова, включилась лампочка (АИ), было необходимо выполнение сразу трёх условий. Во-первых, заблаговременно автономно были подорваны разделительные пиромембраны второй ступени, и пусковые бачки заполнились компонентами топлива; во-вторых, тоже заблаговременно была задействована бортовая ампульная батарея второй ступени, в результате чего на бортовой шине второй ступени появилось напряжение; в-третьих, была проведена незапланированная операция по переустановке шаговых двигателей системы управления в исходное состояние.

Каждый из этих факторов в отдельности не мог повлиять на нормальный процесс подготовки ракеты к пуску, но их сочетание приводило к катастрофе. Пожар, безусловно, произошел бы и при наличии только двух последних факторов. В этом случае неизбежно запустился бы пиростартер маршевого двигателя второй ступени, турбина пошла бы вразнос, разрушила баки ракеты, и последствия были бы не менее трагичными.

Влияние всех трех факторов на исход первого пуска Р-16 можно было обнаружить. Для этого нужно было глубоко проанализировать электрическую схему, с учётом того, что нигде и никогда раньше операция по переустановке шаговых двигателей системы управления в исходное состояние не была опробована, либо проверить набор схемы к пуску с учетом всех принятых изменений на стенде системы управления в ОКБ-692. Ни того, ни другого сделано не было.

Таким образом, предпосылкой к возникновению аварийной ситуации были неправильные решения, принятые техническим руководством испытаний в глубоко стрессовой ситуации, усугубляемой присутствием на площадке многочисленного высокого начальства и несколькими сутками работы без отдыха, когда уставшие люди работали «на автопилоте», не осознавая последствия своих действий.

Когда Серов позвонил с полигона и доложил, что задержал Главкома РВСН маршала Неделина и главного конструктора ОКБ-586 Янгеля, Хрущёв схватился за голову:

— Ты что, Иван Александрович! Ну, приехал бы, навёл бы шороху, загнал бы всех в бункер, но арестовывать-то зачем? Что теперь делать будем? Для страны они оба необходимы, они же ценнейшие специалисты!

— Не арестовал, а задержал до выяснения всех обстоятельств, — ответил Серов. — Даже ценнейших специалистов надо иногда осаживать, когда они от энтузиазма берега теряют. Ты бы видел, какой бардак они тут развели на старте! 150 человек, половина из которых не имеет прямого отношения к испытаниям, болтаются вокруг заправленной самовоспламеняющимися ядовитыми компонентами ракеты, курят прямо на стартовой площадке, руководство РВСН, ОКБ и полигона грубо пренебрегает требованиями техники безопасности! И ради чего? Чтобы главком РВСН мог красиво отрапортовать к празднику! Никакой производственной или военной необходимости в этой грёбаной штурмовщине не было! Можно было совершенно спокойно слить топливо, доработать систему управления ракеты, и через месяц-полтора запустить её.

— В общем, я выполнил свою работу, теперь пусть военная прокуратура выполняет свою, — закончил доклад Иван Александрович. — Принимайте решение, какое считаете нужным, а я пошёл дальше шпионов ловить.

Неделина и Янгеля продержали месяц под арестом, пока прокуратура разбиралась в допущенных ими нарушениях (АИ). В итоге, учитывая, что никто не погиб, и ущерба социалистической собственности нанесено не было, дело было сначала переквалифицировано на менее серьёзную статью, а примерно через полгода — совсем закрыто. Однако виновникам нарушение с рук не сошло.

Происшествие обсуждали на коллегиях профильных министерств. Очень серьёзно досталось от министра радиопромышленности Калмыкова Борису Михайловичу Коноплёву, разработчику системы управления Р-16. Его сняли с должности главного конструктора, в ОКБ-692 ввели «внешнее управление», переподчинив его в качестве филиала НИИ-885 Михаила Сергеевича Рязанского (АИ). Технических специалистов полигона заставили перерабатывать инструкции по технике безопасности, а затем — сдавать по ним аттестационный экзамен (АИ). Военное руководство полигона почти в полном составе сняли с должностей. Не стали наказывать лишь заместителя начальника полигона по научным и опытно-исследовательским работам инженер-полковника Александра Ивановича Носова. На день происшествия он фактически сложил с себя полномочия и должен был уехать в Москву, для учёбы в военной академии. На площадке он находился неофициально, задержался, чтобы посмотреть старт Р-16.

Михаила Кузьмича Янгеля жёстко «проработали» на заседании Военно-промышленной комиссии. Председатель ВПК Устинов устроил ему жесточайший разнос за допущенный на испытаниях бардак. Однако он же в итоге и вступился за Янгеля, напомнив присутствующим:

— Товарищи, наказать Михаила Кузьмича придётся, но необходимо помнить, что ему ещё нужно довести до ума изделие. Полагаю, в следственном изоляторе у него была возможность спокойно подумать, и теперь он будет выполнять свои обязанности более ответственно. Задачу доводки Р-16 с его ОКБ никто не снимал, и лучше него с этой задачей никто не справится.

В итоге Янгеля сняли с должности главного конструктора ОКБ-586, но при этом оставили «временно исполняющим обязанности». Ему вернули должность после успешного и безаварийного окончания испытаний Р-16 (АИ).

Больше всего, предсказуемо, досталось маршалу Неделину. После месячной «отсидки» в Лефортово, его доставили к министру обороны. Андрей Антонович Гречко в выражениях не стеснялся:

— Ты что учудил на полигоне, засранец? Думаешь, победителей не судят? Так ты победи сначала! Разъ…бай! Праздник решил трудовыми победами отметить? Уселся, бл…дь, на стульчик, перед заправленной ракетой! Ты, бл…дь, хоть представляешь, что там могло случиться?

Багровый, как свёкла, Неделин стоял по стойке «смирно», в целом осознавая, что накосячил изрядно, хотя всё же не понимал, почему, несмотря на множество предыдущих подобных случаев, именно сейчас его так «взгрели», но молчал. А министр обороны, тем временем, продолжал:

— Ты хоть понимаешь, дурья твоя башка, что Серов спас там вас всех? Если б ему особисты с полигона не позвонили, что у вас там, в ракете, х. йня какая-то коротнула, а вы там вокруг неё ё…аный курултай устроили, ты бы, мудак х. ев, сейчас здесь не стоял бы! Нашли бы от тебя обгорелый клок шинели с погоном, ржавые часы, да оплавленную Звезду Героя! Или что там на тебе ещё было, металлического?! Да и х…й бы с тобой, но ведь там ещё полторы сотни человек вокруг ракеты болтались, лучшие спецы ОКБ и полигона! Ты бы и их со собой на тот свет прихватил!

При этих словах министра маршала даже передёрнуло. Он снова представил себе, что могло произойти, если бы вместо повешенной по приказу Серова лампочки сработал пиростартер двигателя второй ступени. Ему приходилось читать информационное сообщение Первого Главного управления КГБ о взрыве ракеты «Юпитер» в 1957-м году в США (АИ, см. гл. 02–35), и он теперь очень ясно понимал, к чему мог привести взрыв 146-тонной Р-16. В тот момент Митрофан Иванович не обратил внимания на невероятно точные, натуралистические подробности, которые упомянул министр обороны — оплавленная Звезда Героя, обрывок шинели с погоном и ржавые часы. Он задумался об этом значительно позже.

Министр, выговорившись, слегка успокоился:

— Повезло тебе, что ты единственный, кто в ракетах разбирается. Никита за тебя просил, чтобы под суд не отдавать и с должности не снимать. Смирно! Слушай Постановление Президиума Верховного Совета СССР!

«За проявленные при испытаниях особо важного изделия преступную халатность и пренебрежение правилами техники безопасности, Главного маршала артиллерии Неделина разжаловать до генерал-полковника, с сохранением его в должности командующего РВСН. Предупредить генерал-полковника Неделина о неполном служебном соответствии. В случае повторения нарушений техники безопасности при испытаниях передать дело в военный трибунал.»

— Всё понял? — грозно спросил Гречко.

— Так точно, понял, товарищ министр обороны!

— В следующий раз так легко не отделаешься, под суд пойдёшь, паршивец! Иди, работай!

Меры безопасности, принятые на площадках КБ-1 Королёва, были в обязательном порядке распространены на все площадки полигона Тюратам, а также на полигоны Капустин Яр, Плесецк и Сары-Шаган (АИ частично, См. гл. 05–11).

После успешного запуска АМС в конце сентября 1960 года КБ-1 продолжало техническую отработку корабля 1К «Север», проверяя внедрённые решения во время пусков фоторазведчиков «Зенит» и кораблей-спутников с собаками. Надёжность отдельных систем всё ещё оставляла желать лучшего. К тому же нужно было научиться управлять спускаемым аппаратом в режиме гиперзвукового планирования. Пока что разброс при посадке ещё оставался слишком велик — спускаемые аппараты «Зенитов» садились в радиусе около 500 километров от расчётной точки приземления.

Это доставляло множество сложностей поисково-спасательной службе. Персонал ПСС тоже тренировался. В их распоряжение были предоставлены вертолёты Ми-4 и Ми-6, наземный отряд специальных вездеходов, разработанных на заводе имени Сталина под руководством Виталия Андреевича Грачёва (см. гл. 03–17) и транспортный самолёт Ан-8, используемый заодно в качестве ретранслятора. Через него поддерживалась связь ЦУПа с низколетящими поисковыми вертолётами.

Помимо наблюдательных постов Контрольно-измерительного комплекса, в поиске также участвовали войска ПВО страны. Войска противоракетной обороны пока ещё не были сформированы, они ещё только зарождались внутри ПВО. Но единая информационная система ПВО страны уже работала, отслеживая каждый вход корабля в атмосферу. Данные от РЛС и постов визуального сопровождения по информационной сети передавались в ЦУП, на космодром, и на наблюдательные пункты (АИ).

Входящий в атмосферу корабль можно было наблюдать визуально — после разделения отсеков он выглядел с Земли как два летящих один за другим ярких огонька на фоне неподвижного звёздного неба. Свечение при проходе через верхние слои атмосферы было настолько ярким, что его было хорошо видно даже на светлом фоне рассветного или закатного неба. Учитывая типовую трассу входа, посты визуального наблюдения располагались в горах Кавказа.

(Вот видео входа в атмосферу корабля «Союз» https://www.youtube.com/watch?v=aEPz7ejwPSc Там три огонька, т. к. у «Союза» есть ещё орбитальный отсек.)

При входе в атмосферу, корабль засекали сначала самолёты и дирижабли ДРЛО. Вместе с наземными постами РЛС они вели спускаемый аппарат, обмениваясь данными в реальном времени и передавая текущие координаты расчётной точки посадки группе поиска и спасения.

После полёта Белки и Стрелки корабль снова долго и тщательно дорабатывали, проводя множество стендовых испытаний как отдельных систем, так и всего корабля в комплексе, а затем проверяя принятые решения в ходе реальных космических полётов. Запущенный в октябре «Зенит» снова улетел не туда, спускаемый аппарат приземлился в тайге, и его искали неделю (АИ). При посадке оказался повреждён приводной радиомаяк. Обычно вертолёты ПСС летели на его сигнал, а тут им пришлось разыскивать корабль вслепую.

По результатам этого полёта в стропы парашюта вшили антенны из тонкой проволоки. Таким образом, корабль получил антенну огромных размеров, излучение которой можно было засечь за несколько сотен километров. Правда, только несколько минут, на этапе спуска. Как только СА касался земли, парашют сплющивался и опускался рядом. Чтобы удобнее было искать аппарат после приземления, парашютный контейнер сделали немного глубже, и уложили на его дно оболочку небольшого аэростата, из тонкой полиэтиленовой плёнки (АИ). После посадки её выталкивали из контейнера сжатым воздухом, затем оболочка наполнялась водородом из небольшого баллона, и поднималась на высоту около 200 метров. В её фал была тоже вшита проволочная антенна, таким образом удалось обеспечить передачу сигналов радиомаяка на значительное расстояние (АИ).

Ноябрьский запуск «Зенита» прошёл удачно, и 1 декабря был запущен следующий «собачий» экипаж — собаки Пчёлка и Мушка. Сергей Павлович Королёв перед продолжением программы запусков собак, как обычно, изучал информацию, предоставленную ИАЦ, и знал, какие неисправности помешали в «той» истории этим полётам. Но проверки матчасти были проведены куда более серьёзные — не только по отказывавшим системам, но и комплексные. Часть узлов и деталей корабля при подготовке в МИКе от греха заменили вовсе — Сергей Павлович категорически не хотел рисковать собаками.

Проверяли не только корабль, но и ракету. В результате, суточный полёт Пчёлки и Мушки завершился полным успехом. Собаки благополучно приземлились внутри спускаемого аппарата, и примерно через полчаса были эвакуированы спасателями.

(АИ, в реальной истории из-за отказа системы стабилизации тормозной двигательной установки (ТДУ) величина тормозного импульса оказалась недостаточной. Спускаемый аппарат не вошёл в атмосферу в расчётное время, и был подорван системой самоликвидации, из опасения, что он может улететь в Китай. Собаки погибли.)

Примерно к этому времени была подготовлена система аварийного катапультирования. Её сначала испытывали на самолёте — летающей лаборатории, а теперь нужно было опробовать катапультирование манекена из реального спускаемого аппарата.

Но Сергей Павлович решил провести повторный суточный полёт собак, не рискуя сокращать и без того короткую программу испытаний. При подготовке к каждому полёту постоянно вылезали те или другие отказы, главным образом — в корабле, хотя случались неполадки и в системах носителя, казалось бы, уже испытанного вдоль и поперёк. Это означало, что корабль недоиспытан, и требует наработки статистики безаварийных пусков.

К тому же Владимир Иванович Яздовский ещё летом привёз из Новосибирского НИИ цитологии и генетики целый выводок симпатичных лисят (АИ, см. гл. 05–20). К зиме они подросли и превратились в очаровательных молодых лис. Сергею Павловичу лисы понравились не меньше собак. Особенно его впечатлила их эмоциональность. Когда Яздовский при нём отругал нашкодившую лису, она обиделась и заплакала настоящими слезами, как человек (АИ частично, лисы действительно плачут, как люди. см. https://news.tut.by/society/481822.html). Поэтому Королёв одобрил предложение Яздовского запустить вместе с манекенами не собак, а именно лис. Эти полёты планировались одиночными — одно животное и манекен, поэтому специфический лисий запах не должен был стать помехой. Лис держали отдельно от собак, помещения были хотя и рядом, но не общие.

А тут ещё на одном из совещаний Хрущёв предложил как-то увековечить героические полёты собак. Предложение было не лишено смысла — собаки в буквальном смысле своими жизнями проложили человеку путь в космос.

— Может, нашим космическим собакам памятник поставить? — предложил Королёв. — Я смотрю, сейчас жилконторы взялись за благоустройство дворов и улиц, то и дело вижу, то фонтаны, то скамеечки, то какие-то новые фигурки ставят… (АИ, см. гл. 05–17)

— Памятник — это хорошо, — согласился Никита Сергеевич. — Давайте закажем какому-нибудь скульптору.

— Но памятник будет один на всю страну, — неожиданно подал голос Серов. — Много ли людей о нём узнают? Давайте ещё, помимо памятника, снимем многосерийный мультфильм о ваших собаках? Вот его точно вся детвора Союза смотреть будет.

— Мультфильм? — переспросил Хрущёв. — А почему не нормальный фильм?

— Потому что с мультфильмом не надо будет заморачиваться с разрешениями на съёмки на особо секретных объектах, — тут же догадался Королёв. — Да и для детей мультфильм будет интереснее.

— У меня по поводу мультфильма ещё одно соображение есть, — пояснил Иван Александрович. — Помните того пацана-японца, Миядзаки, что участвовал в работе над «Марсианской экспедицией кота Леопольда»? Так вот, он сейчас учится в университете, и собирается затем открыть собственную студию, используя опыт, полученный на «Союзмультфильме», (АИ, см. гл. 02–38). Вот и привлечь его к работе над этим проектом, заодно постажируется парень, вникнет в киношно-мультипликационную кухню.

— А что, наши мультипликаторы сами, без помощи япошек, не справятся? — спросил Хрущёв.

— Справятся, безусловно, — согласился Серов. — Но тут у меня есть целый ряд соображений в пользу будущего сотрудничества. Парнишка талантливый, и работа над совместным проектом могла бы помочь ему раскрутиться. Японская анимация в будущем очень здорово поднимется, и мы могли бы, используя опыт сотрудничества, и, разумеется, талант Миядзаки, развить и нашу мультипликацию аналогичным образом. Тем более, трудовые резервы в Юго-Восточной Азии у нас имеются.

Опять же, если мультфильм будет чисто советский, его увидят только в СССР и странах ВЭС. Если же он будет советско-японский, его увидят и в Японии, — продолжал Серов. — А в Японии сейчас живут поболее сотни тысяч американских военнослужащих, многие — с семьями. Теперь представьте, приходит американский офицер домой, а ему дети рассказывают, как они смотрели мультик про советских собак в космосе. Не про американскую обезьяну, ети её мать, а про советских собак!

Хрущёв с Королёвым многозначительно переглянулись.

— А это мысль! — заметил Сергей Павлович. — Тогда у меня предложение: давайте сделаем этот мультик полудокументальным. То есть, чтобы там были собаки как собаки, и люди как люди, а не говорящие животные на двух ногах. Чтобы техника была узнаваемая, а не просто сигарообразная ракета со стабилизаторами как у «Фау-2» и круглыми иллюминаторами, из которых торчат собаки. Чтобы люди тоже были узнаваемые, всё равно мы уже рассекретили основных разработчиков. И сделаем мультик многосерийным, чтобы показать все ключевые моменты отработки пилотируемой программы, начиная с первых подъёмов собак на Р-1, и кончая первым полётом человека.

— А что, хорошая задумка! — Никита Сергеевич осознал потенциал идеи. — Противника на идеологическом фронте надо бить со всех сторон, и безжалостно. Только вот… При создании мультфильма авторам придётся изучать технику куда более глубоко, чем будет показано на экране. Так же как писатель изучает вопрос много глубже, чем потом пишет в книге. Мы что, япошек этих допустим к технике? По-моему, это будет опрометчиво.

— Думаю, всё, что касается техники, должны прорисовывать наши, а японцам оставим общие моменты — людей, собак, несекретные фоны, и прорисовку фаз анимации, — предложил Серов. — По поводу сюжета, у меня по ходу размышлений кое-какие идеи появились. Я передам их режиссёру, и ещё надо бы товарища Клушанцева привлечь к работе. Тема космоса у него в творчестве определяющая, он и как консультант может поработать, и в анимации разбирается. Он же в своих документальных фильмах анимационные спецэффекты использует.

Принципиальное решение было принято. Режиссером-постановщиком нового мультфильма назначили Вячеслава Михайловича Котёночкина, и уже он, как руководитель проекта, привлёк к сотрудничеству над новым мультфильмом Хаяо Миядзаки, организовав ему временную учёбу в МГУ (АИ). Иван Александрович Серов, как и обещал, передал Котёночкину папку с набросками сценария — текстовыми заметками, появившимися у него «по ходу подготовки операции», как он сам выразился. Когда Котёночкин бегло ознакомился с заметками Серова, у него глаза вылезли на лоб и волосы встали дыбом.

— Иван Александрович, вы серьёзно? Вы предлагаете такое детям показать?

— А что в этом такого? — пожал плечами Серов.

— Так ведь это никакая цензура не пропустит! Да и как ещё товарищ Главный конструктор на это посмотрит?

— С цензурой, думаю, мы договоримся, — улыбнулся Серов. — Никиту Сергеевича попросим помочь. Товарища Королёва я постараюсь уговорить. В конце концов, это — тоже наша история. Гордиться тут особенно нечем, но и правду сказать людям надо. Совсем необязательно показывать эти начальные сцены с натуралистическими подробностями. Можно только обозначить их, чтобы никого психологически не травмировать. Вы, кстати, покажите эту идею вашему японцу, я думаю, он эту затею одобрит. А то ещё и разовьёт.

Иван Александрович явно знал, что говорил. Миядзаки вцепился в его идею, и даже попросил разрешения побывать в НИИ-88, поговорить с Сергеем Павловичем, и его заместителями.

— Нам же нужно будет нарисовать в нашем фильме всех создателей советских ракет! — объяснил он Котёночкину. — Мы должны знать, как они выглядят, как говорят, как двигаются, какие у них любимые словечки, поговорки, чтобы наш фильм был достоверным!

Королёв сначала отмахивался, ссылаясь на занятость:

— Да некогда мне ерундой заниматься! — ответил он Серову, который отслеживал по своей линии совместную работу Котёночкина и Миядзаки.

— Это, Сергей Палыч, совсем не ерунда, — ответил Серов. — Этим мультфильмом мы можем, что называется, сразу нескольких зайцев убить. И собак ваших космических увековечим, и детей со всей вашей космической тематикой поподробнее познакомим. Я ведь не зря к работе над проектом предложил товарища Клушанцева подключить. Он — известный популяризатор науки, поэтому мультфильм у нас получится документально-познавательный, обучающий, и в то же время игровой. Детям как раз понравится.

— Ну… ради детишек, конечно, стоит заморочиться, — согласился Королёв. — Хотя, если честно, не ко времени это — уж очень работы сейчас много.

— Работы у вас и потом меньше не станет, — улыбнулся Иван Александрович. — Как и у меня, и у всех остальных наших коллег. Нам очень важно показать этот мультфильм одновременно в СССР и в Японии, сразу после полёта нашего первого космонавта. Кроме того, есть и ещё одна идея, не менее важная.

Он кратко изложил Королёву содержание начального эпизода мультфильма, который уже обсуждал с Котёночкиным. Сергей Павлович был изрядно удивлён:

— Тема-то, прямо скажем, не детская, Иван Александрович! Даже если эту вашу историю с хлебом в неё вплести.

— А это — ещё одна линия, скажем так — не дезинформации, а, скорее, запутывания вероятного противника, — пояснил Серов.

— То есть?

И вот тут Иван Александрович поведал Королёву то, что пока не говорил Котёночкину — свой замысел финала мультфильма:

— Мы вам своим присутствием постараемся не мешать, — заверил председатель КГБ. — Нам надо только поучаствовать в одной сцене, когда ваши ребята в марте следующего года будут вынимать из спускаемого аппарата лису и манекен. Вы же эти моменты всегда на киноплёнку снимаете?

— Обязательно снимаем, — подтвердил Сергей Павлович. — Для документирования необходимо.

— Вот! А у мультипликаторов есть такая техника анимации, когда они свою картинку рисуют, обводя покадрово силуэты актёров, проецируемые с обычной киноплёнки, — пояснил Серов. — Поэтому ваши документальные кадры при работе над мультфильмом очень бы пригодились. А уж мои ребята присмотрят, что из снятого можно будет показывать, а что — нет.

— Так-так… — Королёв был заинтригован. — Допустим, документальные съёмки всех запусков собак мы «Союзмультфильму» предоставим, частично, конечно, без секретных фрагментов. Сотрудников ваших в группу поиска и спасения включим, это не проблема. Но с чего вы решили, что американы на эту версию клюнут? Ведь дикость же! Американы — рационалисты, и далеко не дураки. Они даже на версию с инопланетянами не особо повелись, а уж в такую ерунду и подавно не поверят.

— Тут будет работать принцип информационного шума, — пояснил Серов. — Мы сбрасываем противнику одну за другой разные версии, причём одна другой невероятнее. Сначала они отмахиваются от них и идут самым простым путём — ищут у себя наших шпионов, и даже находят. Но шпионажем можно объяснить далеко не всё. По космосу мы американцев сильно опережаем, и объяснить это опережение кражей секретов они не могут, так как воровать у них в этой области нам пока нечего — они ничего прорывного ещё не создали. Вот когда у них пойдёт «NERVA», тогда, конечно, а пока у них особых успехов даже с F-1 ещё нет.

Поэтому американы вынуждены раз за разом анализировать подсовываемую нами дезу, и из всех неправдоподобных версий они в итоге выберут наименее неправдоподобную, именно по причине своего рационализма.

Королёв недоверчиво потёр кулаком подбородок:

— С японцем вашим я поговорить могу, конечно, только нет у нас в Главкосмосе переводчицы с японского.

— Я вам из своих пришлю, — усмехнулся Серов. — Девушка толковая, знает не только японский, но ещё и английский, и французский. Я бы вам советовал её на работу устроить официально.

Королёв только пожал плечами:

— Если девушка действительно толковая — почему бы и нет? Вот мне бы ещё переводчицу с лисьего, — пошутил Сергей Павлович. — А то эти лисята, что привёз товарищ Яздовский из Новосибирска, они, конечно, ручные, умные, но шкодные, грызут всё подряд. Надо бы найти кого-то, кто может призвать их к порядку.

— Есть у меня и такой специалист, — ответил Иван Александрович. — Она у нас тоже занимается уходом за лисами и песцами (АИ). Могу её вам временно откомандировать.

— Сделайте одолжение, хотя бы на время завершения программы запусков животных, — попросил Королёв.

— Хорошо, — согласился Серов.

Переводчица оказалась молодой девушкой, похоже — вчерашней студенткой, азиатской наружности, как потом выяснилось — из Бурятии, хотя имя у неё было вполне русское:

— Перова Лариса, — представилась девушка. — Переводчик-японист.

Королёв, не отрываясь, смотрел на её волосы. Они были красно-рыжие, в точности соответствуя оттенком шерсти лисы-огнёвки, выводок которых привёз из Новосибирска Яздовский.

— Э-э-э… Лариса, простите, вы волосы красите?

— Да, а что? — переводчица улыбнулась. — Правда, цвет красивый? Такой яркий! Это сейчас новые краски для волос появились, более стойкие, и не такие атомные, как хна. Правда, в магазинах всё больше медно-красные оттенки, а мне вот этот приглянулся.

Вскоре прибыла и вторая сотрудница от Серова — женщина уже немолодая, невзрачной, тоже азиатской наружности, с обесцвеченными перекисью водорода волосами. Одета она была просто, почти без украшений, только на шее висела единственная искусственная жемчужина на цепочке. По паспорту её звали Васильева Инна Сергеевна. Королёв коротко поговорил с ней, и перепоручил её Яздовскому.

В конце дня он, как обычно, заглянул к собакам и лисам. В «зверинце» был полный порядок, Инна Сергеевна управлялась с делами сноровисто и незаметно.

— Ну, как она? — поинтересовался Сергей Павлович у Яздовского.

— Человек она знающий, — ответил Владимир Иванович. — Скромная, вежливая, исполнительная. Лисята её действительно слушаются.

— А как собаки? Всё же человек новый?

— А вот собаки… — Яздовский замялся.

— Что такое?

— Да… даже не знаю, как и сказать. Когда она первый раз вошла, все собаки как будто с ума посходили, такого злобного лая я ещё ни разу не слышал. Я скорей сюда, пока добежал — слышу, всё затихло. Вхожу — она с лисятами занимается, а собаки по клеткам сидят молча, только когда она мимо проходит, почему-то по углам жмутся. Сейчас уже успокоились, и даже еду от неё брать начали, а вот утром даже тявкнуть боялись.

Королёв прямо спросил Инну Сергеевну:

— А что у вас утром с собаками было?

— Да всё хорошо, — ответила Васильева. — Я с животными с детства вожусь, управляться с ними умею.

— Хорошо, работайте, — Сергею Павловичу некогда было разбираться в собачьих страхах.

Через несколько дней, пересёкшись на одном из совещаний в Кремле с Серовым, он между делом, в перерыве, рассказал ему о «собачьем переполохе»:

— Сейчас-то всё нормально, но непонятно, что там произошло вначале.

— Да это на товарища Васильеву собаки поначалу всегда так реагируют, — пожал плечами Иван Александрович. — Может, запах какой-то индивидуальный чувствуют, мы-то, люди, не замечаем, а у собак нюх хороший.

Миядзаки и Котёночкин приехали в Главкосмос примерно через неделю после этих событий. Они с огромным интересом побеседовали несколько минут с Королёвым. Впрочем, Сергей Павлович, будучи очень занят, быстро спихнул гостей на своих заместителей — Чертока и Садовского. Те, немного поговорив с ними, проводили обоих к Яздовскому и собакам. Всё шло спокойно и размеренно, пока японцу не показали лисят, предназначенных для космического полёта. Миядзаки сначала тихо обалдел, потом умилился, а затем… увидел Инну Сергеевну. Он так и застыл на месте, переводя взгляд с неё на переводчицу, и обратно, как будто не верил своим глазам. Яздовский заметил, что обе женщины немного похожи друг на друга, но списал это на их бурятскую внешность. Японец как будто увидел в них что-то ещё, но ничего не сказал.

Уже на следующий день они с Котёночкиным обсудили сюжетную линию проекта мультфильма. Ознакомившись с заметками из папки Серова, Миядзаки пришёл в восторг, как и предполагал Иван Александрович:

— Гениально! Просто гениальная идея! Вот теперь у меня весь сюжет складывается! Вы только представьте, какую историю мы с вами можем написать! Историю человека, который, пройдя тяжелейшие испытания, не возненавидел всех вокруг, а остался человеком! Давайте возьмём для первой серии ту сцену, что из этих заметок, в папке, и немножко её дополним, вот так…

Выслушав своего японского коллегу, Вячеслав Михайлович всё ещё оставался в сомнениях:

— Боюсь, не пропустит худсовет. Мало того, что поднятая тема, скажем так, ещё недавно вообще не подлежала публичному обсуждению, так тут ещё и целый вагон мистики вокруг накручен…

— Да какая мистика? Обычная народная сказка, — уговаривал его японец. — Вроде вашего Конька-Горбунка или этого… Емели на самоходной печке.

— Хорошо, давайте рискнём, — наконец, согласился Котёночкин. — В конце концов, серии будут короткие, десятиминутные, да, пусть зря потратим время, но если что — перерисуем.

Миядзаки же для себя решил, что даже если советская цензура не пропустит начальный эпизод, то в японской версии он обязательно сделает его таким, как задумал.

После проведения на корабле множества доработок, установки катапульты, системы ручного управления, и новой версии приборной панели, индекс корабля был изменён с 1К (первый прототип) на 3КА. Основное наименование осталось тем же — «Север», в основном — чтобы не менять множество логотипов на сувенирной продукции, огромный ассортимент которой предполагалось выбросить на внутренний и внешние рынки сразу после полёта. Рекламе советского образа жизни через космонавтику руководство страны придавало решающее значение, даже большее, чем собственно научным исследованиям. Это немного расстраивало академика Келдыша и других ведущих учёных АН СССР, но они понимали, что в освоении космоса тесно переплетаются наука и большая политика.

1К

Корабль 7К-Л1 11Ф91 с разгонным блоком Д для полёта к Луне. Примерно так мог бы выглядеть в АИ корабль 1К / 3КА «Север». Шифром «Север» первоначально обозначались корабли несостоявшейся советской лунной программы. Эта и последующие подобные картинки — из книги «Мировая пилотируемая космонавтика»

Параллельно Феоктистов и Ивановский доводили на стендовых наземных испытаниях более совершенную версию корабля. Она уже имела двигательную установку многоразового запуска, пригодную не только для обеспечения схода с орбиты, но и для орбитальных маневров, обновлённую систему ориентации, унифицированную со спутниками фоторазведки «Зенит», расширенный комплекс аппаратуры ручного управления, позволявший совершать орбитальные маневры, как в автоматическом, так и в ручном режиме, улучшенное программное обеспечение БЦВМ. Главным отличием новой версии корабля был орбитальный отсек, устанавливаемый перед спускаемым аппаратом. В перспективе на него предстояло установить стыковочный узел, а также радиолокационную систему обеспечения стыковки.

Королёв только радовался неожиданной прозорливости Хрущёва, ещё в конце 1953 года предложившего начать работу над созданием семейства спутников различного назначения (АИ, см. гл. 01–10). Сейчас советская космонавтика на этом заделе опережала американцев более чем значительно. Не менее важным Сергей Павлович считал более раннее начало работ над системами стыковки и орбитальными станциями.

Разработка стыковочного узла уже близилась к концу, во всяком случае, разработчики перешли от моделей в масштабе 1:4 к экспериментальной наземной отработке на полноразмерных стыковочных узлах, уже даже не макетах, а вполне работоспособных образцах, пригодных для установки на корабль. С радиоаппаратурой сближения и управления стыковкой всё обстояло далеко не так радужно. Работа над ней велась уже пару лет, и всё ещё была далека от завершения.

(АИ, в реальной истории серьёзные работы, имеющие целью создание системы управления сближением, начались только в начале 1961 года, с переходом коллектива Раушенбаха в ОКБ-1, а понимание того, что управление сближением должно быть составной частью и одним из режимов общей системы управления движением, появилось лишь в начале 1963 года при обсуждении проблемы управления многопускового комплекса «Союз» для облета Луны. В АИ эти подвижки сознания под влиянием полученной информации должны произойти раньше)

Таким образом, из полумакетного прототипа «Севера» постепенно рождался полноценный 7К-ОК «Союз», способный совершать сложные манёвры на орбите, а затем и стыковаться с будущей орбитальной станцией.

Классический «Союз» 7К-ОК (орбитальный корабль)

Саму ОС совместно разрабатывали Тихонравов и Челомей (АИ). Эта работа поначалу не казалась слишком уж сложной — системы орбитальной станции во многом были аналогичны системам космического корабля, при этом, например, тормозная двигательная установка и система приземления и вовсе отсутствовали. Однако, приступив к проектированию, конструкторы быстро осознали, что специфика функционирования орбитальной станции выдвигает особые требования к системе жизнеобеспечения, радиационной защите, обитаемости, надёжности приборов и агрегатов. То есть, неправильно было бы воспринимать станцию, как большой, но упрощённый космический корабль — с ней вылезали другие проблемы, которые при проектировании корабля даже не рассматривались.

Как лучше разместить на станции до 10 космонавтов, запасы пищи, воды, воздуха, расходные материалы, как доставлять расходники на станцию, как утилизировать накапливающийся мусор, биологические и твёрдые бытовые отходы — всё следовало тщательно продумать и найти технические решения.

В обсуждениях родилась идея разработать не просто орбитальную станцию, а взаимоувязанный комплекс, в который, помимо станции и пилотируемого корабля, входил бы ещё тяжёлый транспортный корабль снабжения, оснащённый собственным спускаемым аппаратом. Первые подобные мысли у Владимира Николаевича Челомея появились ещё в начале работ над орбитальной станцией. Королёв его начинание неожиданно поддержал.

Конструкторы ОКБ-52 уже начали разрабатывать рабочие чертежи станции, но работу пока что сдерживали отсутствие системы сближения при стыковке и необходимость лётной отработки ракеты-носителя, способной вывести ОС на орбиту. В процессе подготовки пилотируемого полёта работы по РН «Днепр» хотя и не были приостановлены, но естественным образом перешли в разряд неприоритетных. Сил на всё одновременно у КБ-1 не хватало.

В проект орбитальной станции несколько неожиданно вмешались военные. Министр обороны Гречко прочитал в информационной рассылке из ИАЦ об американской разведывательной программе MOL (Manned Orbiting Laboratory), и написал в Президиум ЦК записку с предложением начать работу по аналогичной системе на базе уже проектируемой орбитальной станции.

Руководству Главкосмоса удалось отбиться от этой затеи министра обороны, но не совсем. Вместо военной орбитальной станции с постоянным дежурством на ней экипажа из космонавтов программа трансформировалась в тяжёлый автономный спутник комплексной разведки, который большую часть времени действовал бы автономно, но при этом его мог посещать экипаж с гражданской орбитальной станции, для обслуживания, ремонта, и замены расходных материалов. Такая станция, по замыслу Гречко, могла бы нести не только комплекс фотоаппаратуры для разведки, но и вести радиоразведку с помощью радиолокатора с высокой разрешающей способностью, подобно более поздним американским спутникам Lacrosse. Предполагалось, что в итоге будет создана радиолокационная карта поверхности Земли, с достаточно высоким разрешением, чтобы затем по ней могли ориентироваться в полёте крылатые ракеты.

Также перед разработчиками стояла задача обеспечить для космонавтов возможность поддерживать физическую форму, и при этом уберечь конструкцию станции от циклических знакопеременных нагрузок, создаваемых космонавтами при тренировках. Все эти и ещё множество других проблем приходилось решать по ходу проектирования, к тому же — не имея опыта и подтверждённых знаний о жизнедеятельности человеческого организма в условиях невесомости.

Всё, что касалось влияния невесомости на человека, пока оставалось на уровне предположений, хотя у Михаила Клавдиевича, после обсуждений конструкции станции с Королёвым, часто оставалось впечатление, что Сергей Павлович знает об этом существенно больше, чем говорит. Это началось примерно с конца 1956-го года, и стало особенно заметно, когда начались работы по кораблю 1К, фоторазведчику «Зенит» и ракете Р-9. Наблюдая, как Королёв, ознакомившись с тем или иным вопросом, каждый раз на чистой интуиции предлагает решение, часто внешне спорное, но в итоге оказывающееся оптимальным, а то и единственно верным, Тихонравов терялся в догадках, но задать Главному прямой вопрос не решался.

Феоктистов, напротив, часто спорил с Королёвым, и почти каждый раз оказывалось, что Сергей Павлович прав, или же предлагает более подходящее решение. Однажды, перед запуском собак Пчёлки и Мушки, Константин Петрович не выдержал, и в очередном споре, на этот раз — о системе жизнеобеспечения, спросил:

— Сергей Палыч, но почему вы так уверены, что это не сработает, и что делать надо по-другому?

— Да в том и дело, что сработает, только по другому выйдет лучше, — ответил Королёв.

По ходу спора они дошли до «собачьего питомника». Королёв, как обычно вечером, зашёл на пару минут проверить, всё ли в порядке у собак.

— Но откуда вы знаете? — не сдавался Феоктистов. — Мы же ещё ни разу человека в космос не запускали, почему вы так уверены?

— У меня, Константин Петрович, советчики хорошие, — отшутился Главный конструктор, погладив сидевшую в своей клетке Стрелку. — Они мне всё и рассказывают. Вот погоди, ещё лису с манекеном запустим, послушаю, что она скажет.

Феоктистов не слишком понимал, зачем Главный хочет запустить с манекеном лису, хотя можно было бы вполне обойтись собаками, но сообразил, что тут могла вмешаться большая политика.

В ходе работы над «Союзом» возникло предложение собрать спускаемый аппарат очередного «Зенита» с новым приборным и орбитальным отсеком от «Союза» и запустить его в такой комплектации. Фоторазведчики летали ежемесячно, и это был самый дешёвый способ полётной отработки систем нового корабля. В декабре на орбиту отправился «Зенит-М», оснащённый новой системой управления от «Союза», и орбитальным отсеком (АИ). За счёт преемственности в конструкции основных систем, полёт прошёл без серьёзных замечаний, хотя мелких отказов и неисправностей по различным системам было множество. Военные также оценили возросшие возможности корабля по маневрированию на орбите. В орбитальном отсеке «Зенита-М» был установлен прототип радиолокатора бокового обзора, а на цилиндрической боковой поверхности отсека смонтированы антенны. Данные, полученные от радара, записывались на магнитофонную ленту. Катушка с лентой затем возвращалась на Землю в спускаемом аппарате, вместе с отснятой фотоплёнкой, и расшифровывались при помощи ЭВМ. Локатор, установленный на «Зените-М», ещё не давал достаточного разрешения, это, скорее, была попытка оценить возможности подобной системы, с тем, чтобы потом развить её на будущем тяжёлом спутнике или орбитальной станции.

Так мог выглядеть

Примерно так мог выглядеть в АИ фоторазведчик «Зенит-М». Такой же цилиндрический бытовой отсек, только со стыковочным узлом вместо короба фотоаппаратуры, в дальнейшем получат в АИ корабли 7К-ОК «Союз». За прототип взят китайский КК «Шэньчжоу», сделанный на базе «Союза»

22 декабря был запущен последний в 1960-м году корабль-спутник 1К, с собаками Жулькой и Жемчужиной. Жулька была уже опытным «космонавтом», в 1959 году она уже летала на геофизических ракетах под именами Снежинка и Жемчужная. Королёв знал из «документов 2012», что в этом полёте произошёл отказ газогенератора третьей ступени носителя, из-за чего корабль не вышел на орбиту, и собаки в спускаемом аппарате три дня просидели в тайге, в районе Подкаменной Тунгуски. Поэтому в этот раз ракету проверяли особенно тщательно.

Мстислав Всеволодович Келдыш был заинтригован будущим результатом полёта:

— Посмотрим, получится ли у нас провести безаварийный запуск, — сказал он Королёву.

— Должно получиться, вроде бы уже всё, что можно, вылизали, — ответил Сергей Павлович.

Как оказалось, вылизали не всё. Вывод на орбиту и суточный полёт прошли штатно, а вот при сходе с орбиты снова дала сбой инфракрасная вертикаль. На этот раз импульс оказался направлен так, что спускаемый аппарат пошёл по более пологой траектории и приземлился с перелётом почти на 500 километров (АИ). Поисково-спасательная служба встала на уши. В декабрьской тьме, при длительности светового дня около 4-х часов, визуально отыскать собак шансов было мало. Помогла лишь система ПВО страны. Её радиолокаторы вели аппарат почти до самого момента посадки.

Пригодился и радиомаяк с антенной в фале аэростата. Его сигнал вертолётчики начали принимать более чем за сто километров. В итоге «четвероногих космонавтов» разыскали в тот же день. Катапульта для отстрела капсулы с животными из спускаемого аппарата на этот раз была специально отключена радиосигналом с самолёта, уже на этапе спуска, как только стало ясно, что парашют раскрылся, и скорость снижения не превышает расчётную.

(АИ, в реальной истории собак искали в тайге три дня, они не замёрзли и выжили только потому, что не сработала катапульта, и капсула с собаками осталась в спускаемом аппарате. Вся прочая живность, находившаяся вместе с собаками в СА — мыши и крысы — погибли от холода)

В остальном запуск можно было считать удачным. Но одного полёта корабля 3КА, предназначенного для полёта человека, было явно недостаточно. Королёв решил, что запускать человека можно только после двух подряд полностью успешных полётов корабля в комплектации для пилотируемого полёта, но с манекеном в катапультном кресле. Но в 1960-м году времени для проведения этих полётов уже не оставалось, а нужно было ещё внести в конструкцию корабля изменения, необходимость которых выявилась в последних полётах, и испытать внесённые изменения на стендах для наземной отработки. Пилотируемый полёт естественным образом сдвигался на весну 1961 года.

В процессе подготовки пилотируемого полёта Королёв постоянно отслеживал состояние работ по американской программе «Меркурий», пользуясь и переводами статей из открытой печати, и информацией, добываемой по каналам внешней разведки. Дела у американцев тоже шли далеко не блестяще. Если в Советском Союзе уже вовсю запускали на орбиту собак, то капсулы «Меркурий» пока что летали по большей части в беспилотном варианте.

Предварительный эскизный проект капсулы «Меркурий» был разработан летом 1958 года под руководством Максима Фаже, и 7 октября 1958 года принят к реализации. Был объявлен конкурс, который выиграла известная авиастроительная фирма «McDonnel Aircraft Corp». 6 февраля 1959 года с ней был подписан контракт на техническое проектирование и изготовление 12 лётных кораблей, «способных выдержать любую известную комбинацию ускорения, нагрева и аэродинамических нагрузок, которая может иметь место во время запуска или входа в атмосферу». Позднее этот заказ был увеличен до 20 кораблей.

(https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/6/6c/Mercury_Friendship7_Bassett_Celestia.jpg Внешний вид корабля «Меркурий»)

«McDonnel» к этому времени имела уже большой опыт разработки и производства реактивных истребителей. Основатель фирмы Джеймс Макдоннел лично курировал работу над капсулой «Меркурий». Менее чем через год, 25 января 1960 г., первый лётный корабль «Меркурий» был сдан заказчику.

(https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/3/3f/Mercury_Spacecraft.png Внутреннее устройство КА «Меркурий»)

Проблема заключалась в отсутствии на тот момент подходящей ракеты-носителя. Первоначально «Меркурий» планировалось запускать на МБР «Атлас», но она впервые вышла на старт только 14 апреля 1960 года, и этот пуск был аварийным. Ждать в NASA не могли, русских нужно было срочно догонять. Пришлось вернуться к выдвинутой в апреле 1958 года фон Брауном идее суборбитального полёта на БРСД «Редстоун», хотя ранее NASA подвергало эту идею уничижительной критике. Хью Драйден во время слушаний в Сенате по утверждению его первым заместителем администратора NASA в августе 1958 г. дал ей такую нелестную характеристику: «Техническая ценность этого [полёта] примерно такая же, как у циркового трюка с полётом девушки из пушки». Тем не менее, 16 января 1959 г NASA оформило заказ на 8 ракет «Редстоун», модифицированных для запусков капсулы «Меркурий».

(https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/b/bc/MR-1A_liftoff.jpg Старт корабля «Меркурий» на ракете «Редстоун», испытание MR-1A)

В марте того же 1959 года был составлен план полётов, которым предусматривалось 8 суборбитальных полётов на ракетах «Редстоун», один суборбитальный полёт на РН «Атлас D» и 8 орбитальных полётов на «Атласах». Первый суборбитальный полёт планировался на 26 апреля 1960 года, а первый орбитальный — на 1 сентября 1960 г. Но, когда 21 августа 1959 года начались лётно-конструкторские испытания «Меркурия», с первых же пусков стало ясно, что выдержать красивый график не удастся.

В пуске 21 августа 1959 г предполагалось отработать систему аварийного спасения. Макет капсулы установили на твердотопливную ракету «Литл Джо» — короткую толстую бочку с большими стабилизаторами. Из-за ошибки в электросхеме САС сработала не в полёте, а на земле, за 31 минуту до расчётного времени пуска. Основной парашют не вышел из контейнера, и макет капсулы разбился, упав в море с высоты 600 метров, куда его затащила САС.

Второй пуск состоялся 9 сентября 1959 года, уже на ракете «Атлас D». В нём предполагалось отработать весь полётный цикл — провести испытания теплозащиты, определение динамики входа в атмосферу, оценку работы систем приводнения. Запускали опять-таки макет капсулы. При старте у «Атласа» не отделился хвостовой отсек с двумя дополнительными двигателями, из-за этого топливо кончилось на 14 секунд раньше, и капсула не набрала расчётную скорость. Она пролетела 2400 километров за 13 минут, но при этом благополучно приводнилась, и была подобрана.

(Старт ракеты SM-65D «Atlas» http://www.designation-systems.net/dusrm/cgm-16d.jpg)

4 октября 1959 г в ходе внепланового испытания была проверена работа ракеты «Литл Джо», системы командного управления и аварийного подрыва капсулы. Через месяц, 4 ноября, снова пытались испытать работу системы аварийного спасения на максимальном скоростном напоре, и опять неудачно — отстрел капсулы произошёл позже расчётного момента.

С декабря 1959 американцы начали проводить суборбитальные запуски обезьян в капсулах «Меркурий». 4 декабря макака-резус по кличке Сэм поднялась на 85 км и провела в невесомости 3 минуты 13 секунд. Использовался предсерийный образец капсулы.

21 января 1960 года запустили самку макаки-резуса Мисс Сэм. В этом полёте, с третьей попытки удалось наконец-то испытать систему аварийного спасения в условиях максимального скоростного напора. Дальше в испытаниях наступила пауза, так как ни ракета «Редстоун», ни «Атлас D» ещё не были готовы. Во время вынужденной задержки 9 мая 1960 года испытали работу системы спасения, имитируя аварию прямо на старте. САС увела первую серийную капсулу на 750 метров от стартового стола. Это было признано недостаточным, и решено было доработать двигатель увода.

Доработки заняли почти полгода. За это время внешнеполитическая ситуация в мире сильно изменилась. Президент Эйзенхауэр принял участие в Парижском саммите 4-х держав, где были приняты важнейшие решения, в том числе по обеспечению безопасности в Европе, а также — по сотрудничеству в космосе (АИ, см. гл. 05–14). Но все понимали, что первый шаг на орбиту каждая из великих держав должна сделать самостоятельно — ради собственного престижа.

В июне 1960-го года президент посетил с официальным визитом Советский Союз. В ходе визита Эйзенхауэр побывал на космодроме Байконур, а его внук и внучки даже приняли участие в сборке советского «пионерского спутника», вместе с советскими детьми (АИ, см. гл. 05–15). Вернувшись в Штаты, президент через пару дней вызвал в Белый Дом руководителей NASA Томаса Кейта Гленнана и Хью Драйдена, а также главного конструктора американской космической программы Вернера фон Брауна.

Президент был крайне недоволен положением дел с программой «Меркурий».

— Господа! — Эйзенхауэр был мрачен. — Полагаю, вам известно, что в рамках моего визита к красным я побывал там, откуда они запускают в космос свои ракеты. У них это место называется «кос-мо-дром», — президент прочитал русский термин по бумажке. — Его географическое название я произнести не берусь.

Айк сделал паузу.

— Да, мистер президент, мы очень вам завидовали, — сказал Драйден. — И очень жалели, что у нас не было возможности побывать там вместе с вами.

— Разумеется, красные — не идиоты, они допустили в монтажно-испытательный комплекс — кажется, это у них так называется — только меня, членов моей семьи и единственного переводчика, — пояснил президент. — Даже охрану попросили подождать за дверью. И, конечно, никаких фотографий.

Но, господа! То, что я там увидел — впечатляет. Я видел Её… Ту самую бомбу, что они взорвали в Арктике в позапрошлом году (АИ, см. гл. 03–10)

— Не может быть! — изумился фон Браун. — Они вам её показали?

— Да… Она огромная. Весит, наверное, пару десятков тонн. Но они показали мне ракету, с такой же огромной головной частью, — продолжал Айк. — Они ничего не уточняли, конечно, но я так понял, что эта ракета предназначена для доставки этой бомбы.

Эйзенхауэр ошибался. Ракета ГР-1, она же 8К713, не могла поднять заряд бомбы АН-602. Но выглядела она, тем не менее, очень внушительно. То, что Айк принял за головную часть, было на самом деле корпусом третьей ступени вместе с головной частью. (см. http://militaryrussia.ru/blog/topic-798.html Примерно так же будет выглядеть в АИ носитель «Союз-2.1». Если приделать по бокам к 1-й ступени ещё две таких же, получится «Союз-2.3»).

Тем не менее, Никита Сергеевич сдержал обещание — показал-таки президенту «Кузькину мать».

— Там были и другие их ракеты, — продолжил президент. — Признаться, я плохо в них разбираюсь, и мало что понял, хотя и долго их рассматривал. В общем, господа, пока мы с вами тут ковырялись в песочнице, русские строили настоящие, большие ракеты. Мы не можем больше игнорировать подобную угрозу. Теперь нам придётся считаться с возможностью ответного удара красных, и действовать более осторожно. Я видел старт их ракеты. Это более чем впечатляет.

— Наши ракеты стартуют примерно так же, мистер президент, — заметил Гленнан.

— Наши ракеты пока ещё никак не стартуют, мистер Гленнан! — ядовито окрысился на него Айк. — Та возня с «Тором» и «Юпитером», которой мы до сих пор занимались, на фоне достижений русских — просто ерунда! А «Атлас» всё никак не полетит.

— Сэр, это новая техника, очень сложная, — объяснил фон Браун. — Специалистам требуется время для изучения особенностей её поведения. Мы сейчас движемся наощупь, и поэтому — так медленно.

— Что там у вас с «Меркурием»? — Эйзенхауэр неожиданно перескочил на другую тему.

— Мы, вместе со специалистами «Макдоннела», доводим капсулу, — ответил Драйден. — К сожалению, сейчас нас держит неготовность «Атласа» и «Редстоуна», причем с «Редстоуном» у нас даже больше уверенности, чем с «Атласом». Я не сомневаюсь, что доктор Браун сумеет довести его до готовности раньше, чем специалисты из «Конвэйр» доведут «Атлас». Хотя они обещали нам одну ракету для испытаний к концу июля. Доктор Браун прав — мы сейчас вынуждены пробираться наощупь в темноте.

— Чёрт возьми, но ведь русские пробираются точно так же! — возразил президент. — Так почему у них всё получается, а вы всё ещё ковыряетесь то со своей капсулой, то с ракетами?

— Сэр, они начали работу раньше нас… — начал Драйден.

— Насколько раньше? На год? При их-то ресурсах? — Эйзенхауэр возмущённо пожал плечами. — Чушь! Я видел, как у них живут люди. Советы много беднее нас, они сильно пострадали от войны — в этом Хрущёв не врёт, он всегда подчёркивает это, и не зря. Так оно и есть. Русские не катаются на автомобилях длиной по 20 футов, но при этом почему-то опережают нас в таких наукоёмких областях, как космос и атомная энергетика. Я начинаю склоняться к мысли, что их плановая экономика позволяет им концентрировать много большие силы и средства на направлении прорыва, и за счёт этого они добиваются решающего успеха. И ещё одно — образование! У красных оно бесплатное, и доступно для всех. И вот результат — в красной России моих внуков советские дети пригласили поучаствовать в сборке и запуске в космос настоящего спутника связи!

— Не может быть! — удивился Драйден. — Дети? А зачем детям спутник связи?

— Чтобы общаться между собой по радио, мистер Драйден, зачем же ещё? — язвительно ответил Айк. — У них дети занимаются наукой наравне со взрослыми! Мне показали космическую оранжерею, которая может работать в автоматическом режиме! Гидропоника. Полив, подкормка, дозировка удобрений — всё автоматизировано. Так вот, эту оранжерею сделали дети! Вы можете себе такое представить? Конечно, красные добиваются успехов, если у них налажена такая преемственность поколений! С детьми у них работают специалисты мирового уровня!

— В прошлом году я вам предлагал пригласить советских детишек младшего возраста, — продолжал президент. — Я тогда пошутил. Но, побывав там, убедился, что шутка оказалась недалека от истины. Вы только представьте моё изумление. Пока мы с господином Хрущёвым летали в Иркутск и вели переговоры в резиденции на берегу озера Байкал — кстати, красивейшее место, должен вам заметить… так вот, в это время мои внучки и Дэвид с родителями ездили в советский детский лагерь, это вроде нашего лагеря скаутов.

Потом мы встретились на русском космодроме, и тут мне Дэвид рассказал, что они с девочками в этом детском лагере собирали настоящий спутник связи, и сейчас пойдут его запускать! Признаться, сначала я не поверил — мало ли во что дети играют. И тут мимо нас шествует целая команда этих русских скаутов, у них они называются «пионеры», они везут с собой на тележке такой гранёный корпус с антеннами и этими… солнечными батареями, кажется, и какая-то девочка приглашает Дэвида, Энн и Сьюзанн пойти с ними, для участия в финальной подготовке к запуску!

— Не может быть! — произнёс фон Браун.

— Я чуть челюсть не уронил, — признался Айк. — В этот момент я вспомнил сцену из «Парсифаля» Эшенбаха, где Парсифаль в замке видит процессию детей, во главе которой молодая девушка несёт Святой Грааль.

— О! Мистер президент, вы знакомы с немецкой классикой? — фон Браун явно был приятно удивлён.

(Будь на месте президента Хрущёв, он припомнил бы прочитанный в файлике с образцами юмора анекдот про «100 Гигабайт немецкой классики», но президенту этот файлик, разумеется, не показывали)

— Да, мистер Браун, — ответил Айк. — Возможно, вы будете удивлены, но в Америке есть люди, которые читают не только бухгалтерские отчёты. И я был очень огорчён, когда в стране, давшей миру «Парсифаля» и «Лоэнгрина», издали «Майн кампф».

— Мне это тоже не доставило удовольствия, мистер президент, — ответил фон Браун.

— Так вот, господа, — продолжал Эйзенхауэр. — В тот момент я вспомнил, как Хрущёв в последний день своего визита в США, заявил, что коммунисты строят Царство Божие на Земле. Тогда я принял его слова за обычную коммунистическую пропаганду. Но, посмотрев на красную Россию своими глазами, теперь я считаю иначе. Люди в России живут иначе, чем мы. Миллионы американцев постоянно думают только о том, как бы слупить денег с ближнего своего, в то время как русские помогают своим детям запускать спутники в космос. Сравнивая Советы и США, сейчас я вспоминаю, как Иисус изгнал торговцев из храма, и понимаю, что в нашей стране торговцы вытолкали из храма Иисуса.

Директор Гленнан с подозрением посмотрел на него:

— Мистер президент, вас там коммунисты, случаем, не покусали?

— Нет, мистер Гленнан, не волнуйтесь, — усмехнулся Айк. — Я видел себя в зеркале, когда брился сегодня утром.

— Вы, мистер президент, всё же лучше не говорите ничего такого в присутствии промышленников, и, особенно, финансистов, вроде Рокфеллера, — заметил фон Браун. — Иначе эта информация быстро дойдёт до мистера Гувера. Тогда, сразу после окончания президентского срока, вас запрут в частной клинике и будут колоть наркотиками, пока не доведут до самоубийства. Насколько я слышал, мистер Гувер считает, что коммунизм иначе не лечится.

— Мистер Браун! — возмутился Гленнан. — Мы живём в свободной стране!

— Так попробуйте пройтись по улице с красным флагом, — скептически усмехнулся фон Браун. — Думаю, вы дойдёте только до первого полисмена.

— С такими взглядами вам следовало бежать из рейха не в Штаты, а к Сталину!

— В сорок пятом? — фон Браун сардонически усмехнулся. — Если бы даже меня не расстреляли сразу, работать за миску тюремной баланды в мои планы, знаете ли, как-то не входило.

Он, однако, понимал, что средства для финансирования его проектов выделяет Гленнан, поэтому немец не стал говорить ему, что, окажись он перед подобным выбором не в 1945-м, а в 1960-м, он ещё подумал бы хорошенько, куда свернуть — на запад или на восток.

— Сэр, Советы с самого начала отдали приоритет разработке ракет для доставки ядерных зарядов, — сказал Гленнан, — тогда как правительство США, под давлением лоббистов из ВВС и промышленности сделало ставку на бомбардировщики, а разработка ракет финансировалась по остаточному принципу. Из-за межведомственной борьбы готовый проект мистера Брауна несколько раз отклоняли или откладывали его реализацию. Наши специалисты по атомному оружию сумели сделать более лёгкий заряд, чем русские, и ракеты под него разрабатывались тоже менее мощные, чем у красных.

— Пока вы не сказали ничего нового, мистер Гленнан, — холодно заметил президент.

— Сэр, после запуска первого русского спутника мы оценили наше отставание от них примерно в два-три года, — добавил Драйден. — Несмотря на затягивание в Сенате принятия решения по организации NASA, несмотря на серьёзную неудачу со взрывом ракеты в 57-м, когда погибло несколько наших ведущих специалистов (АИ, см. гл. 02–35), на 1960-й год мы оцениваем наше отставание примерно в год-полтора. Многие наши разработки пока находятся в стадии опытных образцов, и мы скоро доведём их до работоспособного состояния.

— Мы знаем, что Советы решают свои финансовые проблемы, раскладывая расходы на космическую программу на своих союзников, — продолжал Гленнан. — Отчасти они компенсируют им эти вложения распространением своих технологий, но действительно секретные разработки не передают никому. По нашим оценкам, союзники финансируют от 15 до 25 процентов советских космических разработок, хотя данных для достоверного анализа недостаточно.

Тем не менее, сэр, мы сделали вывод, что если наши расходы на космические программы в ближайшие два года не будут сокращаться, мы сможем догнать Советы. Если же привлечь к участию в космической программе наших европейских союзников по НАТО, мы сможем достичь и больших успехов.

— Не уверен относительно Европы, — ответил Эйзенхауэр, — но, со стороны правительства США, финансирование ракетно-космических программ будет сохранено на должном уровне, кто бы ни стал в ноябре президентом.

— Так что там было со спутником, мистер президент? — вернул дискуссию в прежнее русло Хью Драйден.

— Этот спутник, что они везли, был запасной, — ответил Эйзенхауэр. — Тот, что помогал собирать Дэвид с девочками, к нашему приезду уже был установлен на ракету, и она стояла на стартовом столе. Пока мы с Джоном и Барбарой осматривали экспозицию в сборочном цеху, мои внуки вместе с русскими пионерами проводили дистанционную проверку всей аппаратуры спутника. А потом мы все вместе смотрели из бункера его старт.

— Сэр, запуск космического носителя — невероятно дорогое мероприятие, — сказал Гленнан. — Я ни за что не поверю, что русские выделили ракету под запуск игрушки, сделанной детьми!

— Мистер Гленнан, красные умеют считать деньги не хуже нас с вами, — ответил Эйзенхауэр. — Они поставили этот спутник на ракету вместе со своим спутником-ретранслятором телевизионного сигнала, и вывели оба спутника одним запуском.

— Так и было, сэр, — подтвердил Драйден. — Мы следим за каждым запуском русских с наших баз в Турции и Пакистане. В тот раз русская ракета вывела на вытянутые орбиты сразу два объекта.

— Почему бы вам самим не расспросить моего внука, господа? — предложил президент. — Парнишка он умный и наблюдательный, вполне мог заметить что-то важное, что ускользнуло от моего стариковского взгляда. Я специально попросил Барбару приехать с ним сегодня. Сейчас я его позову.

В течение следующих двух часов Дэвид Эйзенхауэр чувствовал себя самым важным человеком в США. Директор NASA, его заместитель и главный конструктор американской космической программы выспрашивали у него все подробности о русских спутниках и ракетах. К сожалению, Дэвид не смог сообщить им никаких существенных сведений — русские в разговорах были очень осторожны и не называли никаких цифр и параметров, кроме тех, что американцы могли выяснить с помощью траекторных измерений.

В итоге мнения руководства NASA разделились. Хью Драйден был склонен поверить, что Дэвид участвовал в подготовке запуска настоящего спутника, и этот спутник был затем выведен на орбиту. Вернер фон Браун колебался, хотя и допускал, что в пропагандистских целях такой запуск мог быть осуществлён:

— Когда я работал в Германии, мы не смогли приблизиться к подобному уровню разработок, — пояснил немец, — но, думаю, если бы мы там запускали спутники, то такой демонстративный пуск мог быть проведён. Даже если бы этот спутник оказался макетом, потом доктор Геббельс мог бы объявить, что в ходе полёта возникли неполадки, или ещё что-нибудь подобное…

— Так в том и дело, мистер Браун, что спутник работает! — ответил Драйден. — Наши радиостанции принимают сигналы, которые он ретранслирует. Это действительно переговоры каких-то детей на русском языке.

Директор Гленнан, тем не менее, остался настроен крайне скептически:

— Я склонен полагать, мистер президент, что вы и Дэвид стали жертвами изощрённого заговора красных. Я допускаю, что Дэвид действительно привинчивал какие-то детали к некоему устройству, напоминающему спутник. Допускаю, что Советы могли выделить один из своих серийных спутников связи детям, под их развлечения. Это крайне дорого, но ради рекламы своего советского образа жизни, ради пропаганды, Хрущёв мог пойти на это. Но специально запускать спутник, собранный детьми, пусть даже одновременно с полноценным телевизионным спутником… Мне крайне сложно в это поверить.

— Дело ваше, мистер Гленнан, — Эйзенхауэр только пожал плечами. — Тем не менее, я видел своими глазами, как русские дети везут сделанный ими спутник по сборочному цеху космодрома. У нас, насколько я знаю, ничего подобного и близко нет.

— О'кей, забудьте об этом, сейчас нам очень нужен успех с «Меркурием», — заключил Айк. — От успешного запуска человека в космос зависит международный престиж Соединённых Штатов. Возможно, вы не в курсе, но в последнем докладе ЦРУ сообщалось, что Советы набирают второй, уже международный отряд космонавтов, в своих странах-сателлитах. Прошу вас приложить все усилия, господа, иначе мы, вместо того, чтобы первыми послать человека в космос, рискуем оказаться позади Китая и Индии.

— Обязательно, мистер президент, мы сделаем всё, что в наших силах, — заверил его Гленнан. — В конце июля мы планируем провести испытательный пуск капсулы на ракете «Атлас». И ракета, и корабль подверглись серьёзным доработкам, сейчас нужно проверить их на практике.

— Надеюсь, у вас всё получится, господа, — напутствовал их Эйзенхауэр. — На вас сейчас смотрит вся Америка. Не подведите!

29 июля 1960 г было проведено очень важное в рамках всей программы испытание MA-1 (Mercury-Atlas). Серийную капсулу № 4 запустили на РН «Атлас-D» на дальность 2400 километров, для проверки прочности капсулы, степени нагрева её хвостовой части при входе в атмосферу и отработки операций по спасению астронавта. Однако всё пошло далеко не так, как рассчитывали в руководстве NASA.

Через 57,6 секунды после старта набегающий поток воздуха оторвал капсулу от носителя вместе с переходником-адаптером. На 202 секунде полёта капсула разбилась. Адаптер пришлось дорабатывать и усиливать, что сильно задержало дальнейшие испытания.

Пока допиливали «Атлас», решено было провести испытания системы аварийного спасения в конце активного участка, опять-таки на ракете «Литл Джо». Через 15 секунд полёта двигатель САС запустился раньше времени, а замки крепления корабля не раскрылись. Серийная капсула № 3 вместе с ракетой упала в океан и разбилась.

Американцы были ребята упорные, денег у них хватало, но вот засекретить испытания они не догадались, или же рассчитывали на дополнительную рекламу. 21 ноября 1960 года состоялся первый пуск ракеты «Редстоун» с серийной капсулой № 2. На пуск собрались множество зрителей и пресса. Результат оказался фееричным.

Носитель поднялся над стартовым столом примерно на 5 сантиметров, после чего, из-за несинхронной расстыковки разъёмов выключился маршевый двигатель. Ракета тут же села обратно на стартовый стол. Но циклограмма полёта продолжала отрабатывать. Согласно циклограмме, через 10 секунд после остановки маршевого двигателя должна была сработать САС. Она и сработала. Только вот отделение корабля должно было произойти при ускорении не более 0,25 g, а датчик перегрузок честно показывал 1 g, ведь ракета стояла на месте. Зато ферма системы аварийного спасения не менее честно отстрелилась и улетела.

Так как высота была менее 3 тысяч метров, по команде высотомера сработала парашютная система. А так как датчики не почувствовали нагрузки на стропах основного парашюта, был задействован ещё и запасной. Оба парашюта повисли на заправленной ракете, как гигантские паруса, из-за чего любой сильный порыв ветра мог её повалить. Вишенкой на торте стала концентрированная перекись водорода, стравленная из баков капсулы.

К счастью для американцев, этот бесплатный цирк завершился благополучно. Ракета устояла, на следующий день, когда аккумуляторы в системе аварийного подрыва разрядились, с неё слили топливо, капсулу сняли и отремонтировали. Чтобы не допустить повторения подобных отказов, ввели дополнительное заземление ракеты и запрет отсечки двигателя РН и отделения корабля при нормальном давлении в камере сгорания.

Отремонтированную капсулу запустили 19 декабря 1960 года. В этом полёте, из-за ошибки интегрирующего акселерометра двигатель отключился на 3 секунды позже расчётного времени. Капсула набрала скорость на 79 м/с выше расчётной и поднялась на 210 километров, проведя в невесомости 5 с половиной минут. Она благополучно выдала тормозной импульс и приземлилась с превышением расчётной перегрузки на 1 g.

Тем не менее, было ясно, что при таком количестве отказов рассчитывать на запуск человека в 1960-м году, даже по суборбитальной траектории, американцам не приходится. Год заканчивался, а у них пока слетали только две макаки. Сергей Павлович, сравнивая отчёты разведки с таймлайном американских запусков, полученным из ИАЦ, с удовлетворением констатировал, что никаких подвижек с «Меркурием» не видно. Внешнеполитические изменения никак не сказались на надёжности американского корабля, запускать на нём человека всё ещё было крайне рискованно.