Восстание Болотникова 1606–1607

Глава восьмая Калужский период восстания

Положение в стране после прекращения осады Москвы. Планы Василия Шуйского по окончательному подавлению восстания. Поход Д. Шуйского к Калуге. Победа Болотникова над Д. Шуйским под Калугой и Серпуховом. Осада Калуги воеводами Василия Шуйского. Борьба в городах к югу от Москвы. Распространение восстания на район Приволжья. Восстание Болотникова и народы Приволжья. Сложный характер движения в Приволжье. Поход воевод Василия Шуйского в Приволжье и подавление восстания. Движение «царевича» Петра. Личность «царевича» Петра. Волжский поход «царевича» Петра. Уход казаков с Волги на Дон. Установление связи движения «царевича» Петра с восстанием Болотникова и переход «царевича» Петра в Путивль. Ход военных действий под Калугой. Сражение под Веневом. Битва на реке Вырке. Сражение под Серебряными Прудами. Поход под Тулу князя И. М. Воротынского. Победа «царевича» Петра над князем Воротынским. Поражение воевод Василия Шуйского под Дедиловом. Поход князя А. А. Телятевского из Тулы к Калуге на помощь Болотникову и битва на Пчельне. Победа Болотникова над воеводами Василия Шуйского под Калугой.

В грамотах Василия Шуйского, рассылавшихся по городам после сражения 2 декабря, победа над Болотниковым под Москвой изображалась как окончательное поражение восстания. Согласно этой официальной версии, победа под Москвой имела троякого рода последствия. Во-первых, ликвидацию остатков войска Болотникова: «которые не многие воры с того бою утекли, и те побежали разными дорогами, и тех в городех переимали». Во-вторых, обращение «на истинный путь» и принесение покорности царю со стороны изменивших ему ранее городов: «дворяне и дети боярские резанцы, коширяне, туляне, коломничи, алексинцы, калужане, козличи, мещане, лихвинцы, белевцы, болховичи, боровичи, медынцы и всех городов всякие люди нам добили челом и к нам все приехали». Наконец, третьим последствием сражения 2 декабря, по официальной версии, была ликвидация и всех местных очагов восстания: «а в городех у себя многих воров побили и живых к нам привели и город[а] очистили»[1001]. На этом основании в царской грамоте в Пермь даже заявлялось о том, что «мы (царь. — И. С.) ныне Пермскую землю пожаловали, ратных людей с них имати не велели, потому что воров всех побили, а иных живых поймали»[1002].

Действительность, однако, очень мало походила на то, чего так хотелось правительству Шуйского. Армия Болотникова существовала и представляла собой достаточно серьезную величину. Список перешедших на сторону Шуйского городов был во много раз короче приведенного в царской грамоте, и Тула с Калугой не только не «добили челом», но сделались главными базами восстания. Что же касается района, охваченного восстанием, то он не уменьшился, но, напротив, включил в себя еще новые центры, в частности города Приволжья.

Наконец, несколько иным было содержание и того акта, который изображался в грамоте в Пермь как торжественное пожалование Пермской земли освобождением ее от ратной повинности. В действительности это «пожалование» было лишь благовидной формой признания того факта, что пермичи — «даточные» люди — самовольно отказались итти на службу к Шуйскому и вернулись к себе домой (см. выше, эпизод с П. Благово).

Таким образом, обстановка и после поражения Болотникова под Москвой оставалась достаточно грозной.

Впрочем, правительство Шуйского и само это понимало достаточно хорошо. Грамоты о победе и откровенно лживые утверждения о покорности городов имели чисто агитационное значение и предназначались для воздействия на население тех городов, которые оставались на стороне Шуйского, но где вместе с тем (как в той же Пермской земле) было далеко не спокойно.

Но одновременно с рассылкой грамот и торжественными молебнами по случаю победы правительство Шуйского сразу же после снятия блокады Москвы начинает новую военную кампанию, имевшую целью окончательное подавление восстания Болотникова. В этой кампании первым и по времени, и по важности мероприятием была посылка войска под Калугу, куда отступил от Москвы Болотников.

«Калужский» период борьбы между Болотниковым и Шуйским распадается на ряд этапов[1003].

Первым актом в этой борьбе, по-видимому, было преследование отступавшего от Москвы войска Болотникова войсками под начальством князя Д. И. Шуйского. В русских источниках этот поход Д. И. Шуйского не отражен вовсе. Больше того, Д. И. Шуйский после роковой для него битвы у села Троицкого вообще не упоминается ни в разрядах, ни в «Новом Летописце». Впервые он появляется опять в разрядах лишь в связи с походом Василия Шуйского под Тулу летом 1607 г., в числе бояр, остававшихся «на Москве» во время похода царя[1004]. Столь упорное молчание официальных источников о таком лице, как брат царя, не может не казаться подозрительным, нарочитым. И действительно, обращение к иностранным источникам объясняет причину необычной сдержанности русских источников в отношении Д. И. Шуйского[1005].

Известие о походе Д. И. Шуйского под Калугу находится в дневнике В. Диаментовского, причем этот поход изображается как исключительно неудачный для царских войск.

В. Диаментовский касается похода Д. И. Шуйского к Калуге дважды. Первая запись об этом походе находится под 2 января 1607 г. (н. ст.). Запись имеет следующий вид: «Подтвердилось первое известие (nowiny), что войско, бывшее под Москвой, из-за измены нескольких тысяч человек из него... частью разгромлено, частью рассеяно; часть из них, захватив, утопили. Остаток отступил к Калуге; за ними пустился Дмитрий Шуйский с десятками тысяч войска (kilkunastu tysęcy) и осадил их там. Об этом ниже»[1006]. Таким образом, сведения о походе Д. И. Шуйского к Калуге В. Диаментовский получил из какого-то надежного источника вместе с подтверждением и подробностями разгрома Болотникова под Москвой. Последняя фраза в цитированной записи дневника В. Диаментовского представляет собой приписку — ссылку на вторую запись о Д. И. Шуйском. Эта вторая запись (от 13 января н. ст.) гораздо более подробна и содержит в себе описание всего похода Д. И. Шуйского в целом.

В изображении В. Диаментовского события, связанные с походом Д. И. Шуйского, развертывались так: «Дмитрий Шуйский пустился с людьми за тем войском, которое было отогнано от Москвы, и осадил его в Калуге. Осажденные взяли себе три дня на размышление: сдаваться или нет, а тем временем дали знать в другие города. Тотчас прибыли на помощь, неожиданно (bież wieści) ударили с тыла, а осажденные, выйдя из Калуги, ударили с фронта и разгромили войско Шуйского, преследуя его на протяжении нескольких миль. Сам Шуйский с небольшим количеством войска едва спасся. По рассказам многих, там легло до 14 000 людей Шуйского. Это вызвало великое смятение и тревогу в Москве, возросшую еще больше после того, как их снова разгромили и побили под Серпуховом»[1007].

Итак, Дмитрий Шуйский не только не справился с задачей добить Болотникова в Калуге, но, напротив, сам был наголову разбит Болотниковым и позорно бежал от Калуги. Под Серпуховом он был вновь разбит, что, как и следовало ожидать, вызвало смятение и тревогу в Москве.

Таково содержание свидетельства В. Диаментовского. Как видно из изложенного, оно имеет исключительную важность, так как раскрывает новую страницу в борьбе Болотникова против Василия Шуйского. Однако встает естественный вопрос: насколько достоверно это свидетельство? Для ответа на поставленный вопрос следует рассмотреть весь фонд известий о начальном периоде борьбы под Калугой, сохраненный источниками.

Первое, что надлежит выяснить, это — известно ли нам из источников что-либо о непосредственном преследовании войсками Шуйского Болотникова после его поражения в битве 2 декабря.

Ни «Новый Летописец», ни разряды не дают сколько-нибудь определенного материала по этому вопросу. В «Новом Летописце» вопрос о Калуге рассматривается уже в следующей главе («О посылке бояр и воевод под городы на воровских людей»). В главе же, посвященной сражению 2 декабря, о преследовании Болотникова вовсе не говорится. Скорее даже можно заключить, что преследования не было совсем, исходя из фразы о том, что после бегства Болотникова в Калугу воеводы Василия Шуйского «со всеми ратными людми приступаху к Заборью».

Что касается разрядов, то редакция записей о посылке воевод в Калугу такова, что не позволяет решить, сразу ли после поражения Болотникова были посланы воеводы, или спустя известный промежуток времени[1008].

Однако одно свидетельство русских источников, говорящее о преследовании Болотникова при его отступлении от Москвы, все же имеется. Это свидетельство находится в «Рукописи Филарета». Выше мы имели уже случай убедиться в осведомленности автора этого произведения о событиях, связанных с восстанием Болотникова: «Рукопись Филарета» единственная сохранила данные о месте сражения 2 декабря 1606 г. — Котлах. Это заставляет с большим вниманием отнестись и к тому, что «Рукопись Филарета» сообщает о преследовании Болотникова царскими воеводами. Особенно интересно при этом то, что данное известие, во-первых, является дополнением к основе текста «Рукописи Филарета» — «Повести» Катырева-Ростовского, а во-вторых, оно зачеркнуто лицом, редактировавшим текст «Рукописи Филарета».

В «Повести» Катырева-Ростовского описание боя между Болотниковым и воеводами Шуйского заканчивается сообщением о победоносном возвращении воевод в Москву: «Воеводы же царевы с воинством возвратишася во град радостны зело, яко победницы суть; а Северские же людие доидоша до града Колуги и ту утвердишася с тамо жительствующими народы». Лишь после этого «Повесть» сообщает о том, что царь Василий «собра воинство и повеле итти под Колугу»[1009].

В «Рукописи Филарета» этот текст подвергся существенным изменениям, приобретя следующий вид: «Воеводы ж царевы с воинством возвращаются во град радостны зело, яко побе[дницы суть, а Сиверские ж людие и Смольняня гнаша по них] и множество их побиша, а иных поимаша, [и] ины[х] мразом и студению по лесом изомроша: воздоде бо им бог несть, понеж нелепая государю своему начаша содевати. Останцы ж людие доидоша до града Колуги, и ту утверждаютца с таможительствующими народы. Царь де Василей собра воинство и повеле им итти под Колугу»[1010]. Такой текст, однако, не удовлетворил редакторов «Рукописи Филарета», подвергнувших его своей редакции. Эта редакция, помимо чисто стилистических исправлений (вместо «и иных» «а иные») и исправления орфографических ошибок («месть» вместо «несть»), выразилась в удалении того места, где говорилось о погоне за Болотниковым. Редактор рукописи зачеркнул ту часть фразы, которая заключена у нас в квадратные скобки, и заменил ее новой редакцией: «победиша суть безумное воинство». Такое изменение текста никак нельзя объяснить соображениями стиля. Напротив, изъятие места о погоне за Болотниковым привело к тому, что в «исправленном» тексте получились повторения: то место, где говорилось о потерях «Северских людей» во время их преследования воеводами, приобрело характер повторного перечисления потерь Болотникова в ходе сражения в Котлах, о чем уже было сказано выше («овех убивают, и уязвляют, овех связанных во град отсылают»). Очевидно, таким образом, что изъятие интересующего нас места было произведено вполне сознательно, обнаруживая у редактора «Рукописи Филарета» тенденцию скрыть факт преследования воеводами Шуйского отступавшего Болотникова.

Рассмотрение истории текста известия «Рукописи Филарета» позволяет сделать вывод, что своей переработкой текста «Повести» Катырева-Ростовского и внесением в первоначальный текст известия о преследовании Болотникова составитель «Рукописи Филарета» вышел за рамки официальной версии о событиях, затронув, очевидно, то, о чем не следовало говорить. С другой стороны, обращаясь к содержанию этого дополнения (как к той его части, которая была вычеркнута редактором, так и вошедшей в окончательную редакцию «Рукописи Филарета»), нельзя не признать, что данное дополнение сообщает весьма важные сведения. Мы узнаем из него не только о самом факте преследования Болотникова, но и о том, какая часть войска Шуйского участвовала в этом преследовании. Следует отметить, однако, что, будучи весьма интересным и важным по своему содержанию, рассматриваемый текст в литературном отношении производит впечатление неотделанного чернового текста. Этим черновым характером «Рукописи Филарета» объясняются и отдельные дефекты текста. В частности, и в том месте, где говорится о преследовании смольнянами бежавших «Северских людей», имеется явный пропуск слова «побегоша» (или подобного ему): вместо «Сиверские ж людие и смольняня гнаша по них» следовало бы: «Сиверские люди побегоша и смольняня гнаша по них». Дефектность данного текста явилась причиной того, что первый исследователь «Рукописи Филарета», А. Кондратьев, не заметив отмеченного нами пропуска, понял это место как утверждение автора «Рукописи Филарета» о... преследовании северянами и смольнянами воевод Шуйского («автор далее сбивается и примешивает смольнян уже к недругам Василия Шуйского, вместе с жителями Северской области»), что дало основание А. Кондратьеву обвинить автора «Рукописи Филарета» в том, что как только он «отступает от хронографа Кубасова (так А. Кондратьев называет «Повесть» Катырева-Ростовского. — И. С.), так почти всегда спутывается и противоречит тому, что говорил раньше, придерживаясь хронографа»[1011].

В данном случае, однако, в путанице оказался повинен не «составитель рукописи», а сам А. Кондратьев. Напротив, известие «Рукописи Филарета» сообщает нам то, что тщательно скрывают официальные источники: разряды и «Новый Летописец».

Свидетельство «Рукописи Филарета» позволяет сделать вывод о том, что после поражения Болотникова в Котлах и Коломенском часть войска Шуйского возвратилась в Москву, а другая часть — «Смольняне» — была направлена преследовать Болотникова. Если вспомнить, что войско Шуйского, участвовавшее в сражении 2 декабря, состояло из двух «полков», одним из которых командовал М. В. Скопин-Шуйский, а другим (ядро которого составляли смольняне) — И. И. Шуйский, то, очевидно, известие «Рукописи Филарета» следует понимать так: полк М. В. Скопина-Шуйского вернулся в Москву, полк же И. И. Шуйского (весь или часть его) был брошен в погоню за Болотниковым. Сопоставляя эти данные с записями В. Диаментовского, естественно поставить вопрос: не был ли именно Д. И. Шуйский во главе «Смольнян», точнее, во главе того войска, о котором сообщает «Рукопись Филарета», говоря о преследовании Болотникова?

Ответ на этот вопрос дает третий источник, сообщающий о преследовании Болотникова воеводами Шуйского. Этим источником является заявление, сделанное по поручению Льва Сапеги князю Волконскому. В этом заявлении последний этап борьбы под Москвой рисуется следующим образом: «Государь ваш посылал на них («Северян» и «Донских казаков», как называется в польском заявлении войско Болотникова. — И. С.) с Москвы многую рать з братьеми своими со князем Дмитреем и со князем Иваном Ивановичи, и со князем Михаилом Васильевичем, и бояр и воевод. и тех Северян многих побили, больши 20 000, а иные побежали х Колуге, и за ними де пошли государевы братья и в Колуге... их осадили. А к Дорогобужу де и к Вязьме и к Можайску ходили Смольняне, и те городы опять к государю отворотили»[1012].

Сообщение Л. Сапеги, таким образом, полностью совпадает и с записями В. Диаментовского и с известием «Рукописи Филарета». В то же время оно является гораздо более полным и точным. На основании этого заявления можно, уже не в порядке предположения, а гораздо более уверенно, говорить о том, что события, связанные с последним сражением под Москвой, имели две фазы: 1) само сражение, в котором со стороны Василия Шуйского участвовало все войско во главе с Д. И. и И. И. Шуйскими и М. В. Скопиным-Шуйским, и 2) преследование войска Болотникова, «побежавшего» к Калуге; в этой операции участвовали уже только «государевы братья», т. е. Д. И. и И. И. Шуйские: М. В. Скопин-Шуйский же участия не принимал. Наконец, сообщение Л. Сапеги называет также и «Смольнян», связывая с их действиями «поворачивание к государю» Дорогобужа, Вязьмы и Можайска.

В свете всего сказанного я полагаю, что мы можем считать записи В. Диаментовского о походе Д. И. Шуйского под Калугу и о разгроме его войска Болотниковым вполне надежным источником и констатировать, таким образом, что первый этап борьбы под Калугой ознаменовался крупным поражением Василия Шуйского и блестящей победой Болотникова[1013].

Чтобы закончить рассмотрение комплекса вопросов, связанных с походом Д. И. Шуйского под Калугу, следует попытаться определить, хотя бы приблизительно, дату сражения между Болотниковым и Д. И. Шуйским, в котором последний был разбит и бежал. Если в основание хронологических расчетов положить данные В. Диаментовского, то в этом случае искомая дата определяется как 11–12 декабря. (Болотников бежал из Коломенского 5 декабря, прошел, преследуемый Д. И. Шуйским, расстояние до Калуги дня в четыре, т. е. пришел в Калугу около 8–9 декабря, был окружен Д. И. Шуйским и получил трехдневный срок для сдачи — до 12 декабря. В пределах этих трех дней и произошло сражение.) Такая датировка сражения под Калугой не стоит в противоречии с тем, что нам известно о дальнейшем ходе борьбы под Калугой. Ближайшей к 12 декабря по времени точной датой, относящейся к Калуге, является 27 декабря 1606 г. Этим днем датирована царская грамота, предписывавшая С. М. Чирикову ехать в Галич для сбора галицких служилых людей и отправки их «на государеву службу под Калугу» в полки к И. И. Шуйскому[1014]. Таким образом, 27 декабря под Калугой находился уже И. И. Шуйский.

Но промежуток времени между поражением под Калугой Д. И. Шуйского и приходом туда И. И. Шуйского заполнен еще рядом событий, связанных с борьбой под Калугой.

Глава «Нового Летописца» «О посылке бояр и воевод под го-роды на воровских людей», сообщая о том, что царь Василий «посла на воров под городы», на первом месте называет посылку «в Серпухов боярина князя Ивана Ивановича Шуйского»[1015]. Трудно точно ответить на вопрос о том, когда и с какими целями был послан И. И. Шуйский в Серпухов: одновременно ли с походом Д. И. Шуйского к Калуге или позднее, в связи с отступлением Д. И. Шуйского от Калуги и новым поражением царских войск под Серпуховом.

Правда, в приходо-расходных книгах московского ключника Иосифо-Волоколамского монастыря имеется запись о том, что 13 декабря 1606 г. монастырскому слуге Филиппу Елисееву были куплены «хомут, да дуга, да ужища, да возжи, дан 3 алтына 2 д., поехал в Серпухов з запасом за служивыми людми»[1016]. Если эту запись связать с походом И. И. Шуйского — а такое отнесение является вполне правомерным, — то поход И. И. Шуйского к Серпухову, очевидно, имел место еще до получения в Москве известий о поражении Д. И. Шуйского под Калугой. Полагая также, что «запас» для служилых людей повезли в Серпухов уже после того, как туда пошло самое войско, следует признать вероятным именно то предположение, что И. И. Шуйский пошел к Серпухову одновременно с походом Д. И. Шуйского к Калуге или тотчас после него. Как бы то ни было, но затем, по данным «Нового Летописца», И. И. Шуйскому «ис Серпухова» было «велено отойти под Колугу. Боярин же прииде под Колугу и Колугу осади». Однако еще до прихода И. И. Шуйского под Калугу там уже имели место военные действия со стороны других воевод Василия Шуйского. Об этих действиях сохранились записи в разрядах.

В одном из списков разрядных книг запись о поражении Болотникова под Москвой имеет следующую редакцию: «И Болотников ушел ис под Москвы да сел в Колуге не з болшими людьми. А за ним посланы в Олексин воеводы»[1017]. Другой список разрядной книги называет и имена воевод, посланных под Алексин: «Боярин князь Иван Васильевич Голицын да князь Данило Иванович Мезецкой»[1018]. Вслед за этим в разрядной книге сообщается: «И князь Данило [Мезецкой ис под] Олексина ходил пот Колугу и был ему бой з Болотниковым»[1019].

К какому времени следует отнести этот «бой» князя Д. И. Мезецкого с Болотниковым? Я полагаю, что наиболее вероятным является рассматривать этот бой как первый ответ правительства Шуйского на поражение Д. И. Шуйского под Калугой. Неудача, постигшая план правительства Шуйского — разгромить Болотникова в Калуге с ходу, заставила Василия Шуйского стягивать под Калугу войска, посланные первоначально под другие города. Но, очевидно, и Д. И. Мезецкому не удалось выиграть «бой» у Болотникова. Об этом можно заключить не только из молчания в разрядной записи о результатах этого боя, но и по тому, что вслед за посылкой под Калугу Д. И. Мезецкого туда было предписано итти И. И. Шуйскому. При этом войска князя И. В. Голицына и князя Д. И. Мезецкого были включены в состав войска И. И. Шуйского (в виде Передового полка) — факт, позволяющий установить взаимную последовательность во времени похода Д. И. Мезецкого и И. И. Шуйского именно так, как это сделано выше[1020].

Поход И. И. Шуйского к Калуге освещен в источниках значительно полнее. Сохранилась полная разрядная роспись воевод, направленных вместе с И. И. Шуйским под Калугу: «Царь Василей послал за ворами под Колугу бояр и воевод на три полки: в Болшом полку бояре князь Иван Иванович Шуйской да Иван Никитич Раманов, в Передовом полку боярин князь Иван Васильевич Голицын да князь Данило Иванович Мезетцкой, в Сторожевом полку окольничей Василей Петрович Морозов да боярин Михайло Олександрович Нагой. У наряду Яков Васильев сын Зюзин да Дмитрей Пушечников»[1021].

Есть возможность определить и время начала похода И. И. Шуйского. В приходо-расходных книгах Иосифо-Волоколамского монастыря сохранилась следующая запись от 17 декабря 1606 г.: «Того ж дни... куплено посошным, которые пошли с но-рядом два кофтана бораньи, даны 38 алтын». Другая запись (от 29 марта 1607 г.): о раздаче монастырским старцем денег «тех крестьян женам, которые посланы с государевым с норядом под Колугу», позволяет отнести запись от 17 декабря 1606 г. именно к походу под Калугу[1022]. Итак, поход И. И. Шуйского под Калугу начался около 17 декабря 1606 г. Говоря точнее, около этого времени двинулась под Калугу из Москвы артиллерия — наряд; сам же И. И. Шуйский, очевидно, «отошел» к Калуге прямо от Серпухова.

Несмотря на крупные силы, находившиеся в распоряжении И. И. Шуйского (Исаак Масса говорит, что войско И. И. Шуйского было «еще более многочисленное», чем войско Бориса Годунова, осаждавшее Кромы), он был в своих действиях под Калугой не более удачлив, чем его брат.

В записках Исаака Массы содержится уничтожающая характеристика действий войска И. И. Шуйского под Калугой. По свидетельству Массы, в царских войсках «только и делали, что стреляли без нужды, распутничали, пили и гуляли»[1023]. Напротив, тактике Болотникова Масса дает очень высокую оценку, указывая, что осажденные «каждодневными вылазками причиняли московитам (имеется в виду войско И. И. Шуйского. — И. С.) большой вред; да и почти не проходило дня, чтобы не полегло сорок или пятьдесят московитов, тогда как осажденные теряли одного»[1024].

С оценкой Массы совпадает и точка зрения «Нового Летописца», который по сути дела дает не менее резкую отрицательную оценку действий И. И. Шуйского: «Боярин же прииде под Колугу и Калугу осади и приступаше х Калуге приступом и ничево им не учиниша»[1025].

Эта безуспешная осада Калуги И. И. Шуйским продолжалась примерно месяц. В январе 1607 г., однако, Василий Шуйский сделал новую попытку решить исход борьбы под Калугой в свою пользу посылкой туда «бояр своих и воевод последних с ратными людми», как выразительно говорится в «Новом Летописце»[1026].

По свидетельству Массы (не поддающемуся, впрочем, проверке), решение о посылке новых войск под Калугу было принято под влиянием получения от войска, осаждавшего Калугу, писем, «в которых было написано, что неприятель с большим проворством и отвагою день ото дня умножает свои войска и запасы, так что (московиты) со всеми своими силами ничего не могут предпринять, чтобы тому воспрепятствовать»[1027].

Новое войско во главе с воеводами: князьями Ф. И. Мстиславским, М. В. Скопиным-Шуйским и Б. П. Татевым[1028] — не было подчинено И. И. Шуйскому и представляло собой самостоятельную армию: «стояли в особном полку»[1029]. Но и приход войска Мстиславского и Скопина-Шуйского не изменил положения дел под Калугой. По ироническому замечанию Массы, «и они ни в чем не успели больше других»[1030].

Новые воеводы попытались применить более эффективные средства борьбы против осажденного города.

Наиболее уязвимым местом в системе укреплений Калуги было отсутствие в ней каменного кремля. Калуга являлась важной крепостью Русского государства. Но ее «острог» был деревянным[1031]. По характеристике Петрея, «Калуга — деревянный город, богато населенный простым народом и ремесленниками»[1032]. Этим объясняется и характер тех оборонительных сооружений, которые были возведены в Калуге Болотниковым после его отступления от Москвы. И Буссов и Петрей сходно характеризуют укрепления, построенные Болотниковым, указывая, что Болотников обвел Калугу палисадом, с двойным рвом впереди и позади палисада, палисад же укрепил с обеих сторон землей, чтобы им можно было пользоваться как бруствером[1033]. Но и эти укрепления, как бы высоко ни оценивали их достоинства современники, не изменили основной черты калужских укреплений — того, что они были не каменные, а деревянные.

Новая тактика воевод Василия Шуйского состояла в том, чтобы разрушить деревянный калужский «острог» при помощи различного рода стенобитных орудий и артиллерийского обстрела, а также путем поджога деревянных стен Калуги посредством особого сооружения, так называемого «примета» или «подмёта».

Наиболее обстоятельно эта тактика воевод Шуйского описывается в Сказании, найденном М. Н. Тихомировым: «Поставиша овны, и дела великия стенобитныя над градом поставляя, и огненныя великия пищали, и разбивающе град и дворы зажигающе. Наведоша же на град и гору древяну, и мало избы град от взятия»[1034].

Таким образом, тактика воевод Шуйского заключалась в комбинированном использовании разрушительного действия стенобитных орудий, обстрела города из огненных пищалей и, наконец, «наведения» на город «деревянной горы».

Из всех этих средств борьбы наиболее опасным для осажденных являлось последнее. Несомненно этим следует объяснить и то внимание, которое источники уделяют истории с «деревянной горой». Так, по свидетельству «Нового Летописца», Мстиславский и Скопин-Шуйский, придя под Калугу, «поведоша гору древяную к острогу и хотяху зажечь»[1035]. С устройством этой подвижной «деревянной горы» нас знакомят «Иное Сказание» и Исаак Масса.

В «Ином Сказании» описание «подмёта» дается столь детальное, что заставляет предполагать в авторе или очевидца, или человека, писавшего со слов очевидцев[1036]. Автор так описывает маневр воевод: «Ведется подмет под градцкие стены, вал дровяной. Сами идущие ко граду за туры, пред собою же ведоша множество дров, аки стену градную, на сожжение граду, созади убо емлюще дрова и наперед бросающе, и тако впредь ко граду идуще; самих же их со града за дровы ничем вредити не могут. И тако един конец дровяного валу уже и под стену придвигнуша, другаго же конца того дни не успеша придвигнути…; а того не повели нощи ради, отложиша до утра, придвигнув и зажетчи в утре дрова»[1037].

Описание Исаака Массы, подтверждая рассказ «Иного Сказания», дополняет его рядом реалистических подробностей. По его словам, «московиты согнали крестьян из окрестностей, и они были принуждены каждый день рубить деревья в окрестных лесах, колоть дрова и возить их в лагерь на санях, которых было несколько сот, так что сложили целые горы дров вокруг Калуги, намереваясь придвигать примет (houtbergen) с каждым днем все ближе и ближе к Калуге, чтобы при благоприятном случае зажечь его, когда ветер будет дуть на Калугу, и таким образом погубить осажденных»[1038].

Приведенных свидетельств современников вполне достаточно для того, чтобы составить представление как об устройстве «подмёта», так и об эффективности этого средства борьбы[1039]. Следует признать, что «подмёт» являлся очень грозным оружием. Подвижной дровяной вал, составлявший его основу, не только угрожал стенам Калуги, но и делал неэффективным огонь осажденных, так как использовался осаждающими войсками в качестве укрытия, позволяя им приближаться к стенам Калужского острога. Вряд ли можно поэтому сомневаться в том, что если бы воеводам Шуйского удалось довести до конца свое «хитроумие» (как называет эту операцию «Иное Сказание») и поджечь «подмёт», то гибель осажденных, попавших в кольцо огня, была бы неизбежной.

Болотников, однако, и на этот раз показал себя блестящим стратегом и не только сумел отвести от себя смертельную опасность, но и нанес осаждавшим Калугу войскам новое жестокое поражение.

Сущность и цели операции, готовившейся воеводами Шуйского, конечно, не могли оставаться тайной для Болотникова — и не только потому, что осажденные узнали об «умысле и намерении» царских воевод «от перебежчиков» (как об этом говорит Исаак Масса) или в результате измены (на чем настаивает автор «Иного Сказания»), но прежде всего по самому характеру и устройству «подмёта», скрыть который было невозможно. Таким образом, Болотников заранее знал, что ему угрожает, и это дало ему возможность в свою очередь предпринять контрманевр, оказавшийся в конечном счете гораздо более успешным, чем операция с «подмётом».

Маневр Болотникова состоял в том, чтобы, определив направление движения «подмёта» и рассчитав время предполагаемого поджога «подмёта», уничтожить «подмёт» и наступавшие под его защитой войска путем устройства подкопа за пределами стен Калужского острога и закладки туда пороха, с тем чтобы в нужный момент взорвать мину.

Эта смелая операция, требовавшая обширных инженерных знаний, точного расчета и соблюдения тайны, была блестяще осуществлена Болотниковым, и в последнюю ночь перед предполагаемым поджогом «подмёта» он был взорван. Взрыв был исключительно сильным. По словам «Иного Сказания», «от лютости зелейные подняся земля и з дровы, и с людми, и с туры, и со щиты, и со всякими приступивши хитростьми. И бысть беда велика, и много войска погибоша, и смятеся все войско»[1040]. Успешность взрыва «подмёта» Болотниковым подтверждают и «Новый Летописец» и Исаак Масса. Таким образом, не может быть сомнения в достоверности рассказа «Иного Сказания».

Эффект от взрыва «подмёта» Болотников еще более усилил тем, что «вышед со всеми людми» из Калуги «и на приступе многих людей побиша и пораниша»[1041].

Таким образом, приход под Калугу князей Ф. И. Мстиславского и М. В. Скопина-Шуйского не только не привел к падению Калуги, но, напротив, ознаменовался одной из самых блестящих побед Болотникова над царскими войсками[1042].

Столь «фатальные» неудачи войска Василия Шуйского под Калугой не могут быть объяснены одной лишь неспособностью царских воевод. Если некоторые из них, как Д. И. Шуйский, действительно могут служить образцом бездарного воеводы, то наряду с этим в составе воевод Василия Шуйского под Калугой были такие бесспорно талантливые военачальники, как М. В. Скопин-Шуйский.

Более правильно поэтому искать объяснение хода борьбы под Калугой в общей обстановке, сложившейся в это время в стране.

Калуга, как сказано выше, являлась после снятия осады Москвы главным фокусом борьбы между Болотниковым и Василием Шуйским. Но она не была единственным местом борьбы. Напротив, в той или иной степени и формах борьба охватила большую часть территории страны. Оставляя в стороне Новгородско-Псковскую область, Север и Астрахань, характеристика положения в которых уже была дана выше, можно выделить два главных района, где положение было особенно напряженным, а формы борьбы — наиболее острыми.

Одним из этих районов была полоса городов к югу от Москвы — от Рязани до Брянска. Другим районом являлось Среднее Поволжье: «Арзамасские и Алатырские места». Каждый из этих районов имел свои особенности, которыми определялись специфические черты борьбы, имевшей место в этих районах.

Наконец, был еще один фактор, являвшийся существенным элементом общей обстановки. Этим фактором было движение, возглавлявшееся самозванным «царевичем» Петром, именно к началу 1607 г. переросшее рамки чисто казацкого движения и слившееся с восстанием Болотникова.

План правительства Шуйского заключался в том, чтобы подавить все центры и очаги восстания. Осуществление этого плана выразилось в посылке Шуйским воевод «под городы на воровских людей». Глава «Нового Летописца» «О посылке бояр и воевод под городы на воровских людей» называет шесть городов, под которые были посланы воеводы: Серпухов, Арзамас, Михайлов, Калуга, Венев, Козельск[1043]. Пять из них относятся к первому из названных районов — Подмосковному, и лишь один город — Арзамас — к Приволжскому. Таким образом, основные силы были брошены Шуйским против Подмосковного района восстания. Это никак нельзя назвать случайным.

Города к югу и юго-западу от Москвы являлись главными центрами восстания Болотникова на первом его этапе, во время похода Болотникова на Москву. Это свое значение они сохранили и после поражения Болотникова под Москвой и отступления его в Калугу.

В отличие от смоленских пригородов, Дорогобужа и Вязьмы, а также Можайска, которые были приведены в покорность и признали власть Василия Шуйского, весь район к юго-западу и югу от Москвы оставался в руках восставших. Сюда отступили разбитые под Москвой войска Болотникова. Наконец, эти города были непосредственно связаны и с Путивлем, где были сосредоточены силы «царевича» Петра.

Кроме Калуги, борьба под которой уже была рассмотрена выше, источники сообщают о результатах борьбы также и у городов Михайлова, Венева и Козельска. Результат этот был во всех случаях одинаково отрицательным для воевод Шуйского. Наиболее интересны те данные, которые относятся к городу Михайлову. Здесь повторилось то же самое, что было и под Калугой. «На помощь» осажденному воеводой Шуйского, князем И. А. Хованским, городу Михайлову[1044] пришли «с Украиных городов». Тогда «михайловцы» «вышед из града и от града отбиша» осаждавшее город войско, которому пришлось отойти в Переяславль-Рязанский[1045]. Столь же безуспешна была осада Венева (в котором, по данным «Иного Сказания», также «затворилась» часть отступившего от Москвы войска Болотникова)[1046] князем А. В. Хилковым[1047]. Воевода Шуйского «под Веневою не сдела ничево; с Веневы ж вышедше, воры от города отбили», заставив А. В. Хилкова отойти «на Каширу»[1048].

Осада Козельска продолжалась дольше, но не с большим успехом, вплоть до снятия осады Калуги весной 1607 г., когда воевода А. В. Измайлов «слыша то, что бояре от Калуги отидоша, взя наряд со всеми ратными людьми, отойде в Мещоск»[1049].

Не вполне ясно положение с пятым из городов Подмосковного района, под который были посланы воеводы, — с Серпуховом. В «Ином Сказании» о Серпухове говорится, что когда «Болотников с прочими со злоначальники своими прибегоша к Серпухову», то в Серпухове «видяще их беду и изнеможение, град запроша и не пустиша их»[1050]. Это известие находит свое подтверждение в рассказе Буссова. По словам последнего, Болотников, отступив к Серпухову, «спросил у жителей города, достаточно ли у них припасов, чтобы содержать его и его войско? — тогда он хотел бы остаться у них и ожидать здесь прихода Димитрия. Если же нет, то он вынужден будет их оставить и двинуться дальше. Серпуховляне ответили, что у них нечем содержать самих себя, не только его войско. Лишенный возможности оставаться в Серпухове, Болотников двинулся дальше, в ближайший город Калугу, где он вместе с оставшимися еще у него людьми был принят с радостью»[1051]. Судя по этим данным, на первых порах после поражения Болотникова под Москвой ему не удалось удержать Серпухов в своих руках. Однако на чью сторону стал Серпухов после поражения под Серпуховом Д. И. Шуйского и после отхода от Серпухова к Калуге князя И. И. Шуйского, сказать трудно.

Впрочем, к весне 1607 г. он, по-видимому, находился уже в руках Василия Шуйского. Об этом можно заключить из двух записей приходо-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря. Одна из этих записей (от 29 марта 1607 г.) сообщает о том, что «приехал из Серпухова проводник Болашковской крестьянин Левка Михайлов ограблен, отпустив монастырские подводы под стрелцы под Тулу со князем Иваном Михайловичем Воротынским»[1052]. Вторая запись (от 31 марта 1607 г.) в книгах московского ключника дополняет первую, отмечая выдачу «стрельцу Ивану Михайлову за лошадь прокорму 10 алтын, а та лошадь пришла из Серпухова»[1053]. Таким образом, в Серпухове формировался один из отрядов войск Василия Шуйского, принявший участие в походе князя И. М. Воротынского из Алексина к Туле (об этом походе см. ниже). «Ограблен» же был монастырский проводник, очевидно, уже по дороге из Серпухова в Москву.

Наконец, следует рассмотреть вопрос об Алексине. Алексин не назван «Новым Летописцем» в числе городов, под которые посылались воеводы. Но, как мы видели выше, в разрядах сохранились сведения о посылке в Алексин воевод в погоню за Болотниковым и о том, как князь Д. И. Мезецкий ходил «из-под Алексина» под Калугу. Что касается «Нового Летописца», то в нем об Алексине упоминается трижды. Два из этих упоминаний связаны с именем князя И. М. Воротынского. Царь «повелеша отойти в Олексин» князю И. М. Воротынскому после взятия Арзамаса. «Из Олексина» в марте 1607 г. И. М. Воротынский ходил под Тулу, но был там разбит и «едва ушел в Олексин»[1054].

Выражения, употребляемые «Новым Летописцем» («в Олексин», «из Олексина») могли бы дать повод к выводу о том, что И. М. Воротынский находился в самом городе Алексине, иными словами, что Алексин был под властью Василия Шуйского. Такая трактовка текста «Нового Летописца», однако, была бы ошибочной. «Карамзинский Хронограф» сохранил одну деталь, из которой видно, что И. М. Воротынский был не в самом Алексине, а под ним: в сражении у села Пчельны участвовал князь Ю. П. Ушатый, который был «прислан ис-под Олексина от боярина и воеводы князя Ивана Михайловича Воротынскова, а князь Юрьи Ушатов Воротынскому был товарыщ»[1055]. Если учесть, что и Д. И. Мезецкий также ходил к Калуге «из-под Алексина», то можно полагать, что Алексин в течение всего этого времени находился в руках восставших[1056]. Отмеченные мелкие известия об Алексине важны в том отношении, что позволяют определить хронологические рамки еще одного известия об Алексине, содержащегося в «Карамзинском Хронографе» и разрядах почти в тождественной редакции. Известие это говорит о том, что во время похода Василия Шуйского к Туле «Олексин был в воровстве, в измене, а сидел в Олексине воевода (в разрядах добавлено: «с ворами») Лаврентей Александров сын Кологривов олексинец со олексинскими со всякими служилыми и с посадскими и с уездными людми»[1057]. Из этого известия следует, что Болотникову удалось сохранить в своих руках Алексин и после поражения под Москвой. «Сидевший» в Алексине воевода Болотникова Л. А. Кологривов успешно выдерживал осаду города царскими воеводами вплоть до 29 июня 1607 г., когда Алексин был взят войсками Василия Шуйского[1058].

Таким образом, за исключением Серпухова все опорные пункты к югу и юго-западу от Москвы оставались в руках Болотникова, и попытка Василия Шуйского захватить эти пункты не удалась.

Борьба в Подмосковном районе, однако, не ограничивалась одними лишь городами, хотя именно в городах концентрировались отряды восставших и против городов действовали войска Василия Шуйского. Для характеристики обстановки в Подмосковном районе чрезвычайно важно получить материал, характеризующий положение вне городов — в деревне. К сожалению, данные источников носят в большинстве случаев характер внешний, отмечая обычно главным образом чисто военную сторону борьбы. Лишь иногда, как в разрядной записи об Алексине, мы получаем возможность познакомиться с социальным составом участников борьбы против Василия Шуйского. В названной записи об Алексине особенно ценным является упоминание в качестве участников борьбы против воевод Шуйского наряду с «посадскими людьми» «уездных людей», т. е. крестьян. Что же касается наличия в перечне участников борьбы также и алексинцев — «служилых людей», то это известие разрядной записи приходится воспринимать очень ограничительно. Ибо наряду с алексинцами — служилыми людьми в отряде Л. Кологривова другая часть алексинских служилых людей — помещиков к этому времени уже была на стороне Василия Шуйского, как об этом можно заключить из «памяти», присланной 12 августа 1607 г. из Москвы в Иосифо-Волоколамский монастырь монастырским «стряпчим». В этой «памяти» — отчете о расходовании монастырским стряпчим денег в Москве с 1 мая по июль 1607 г. — содержится любопытное упоминание о взятке, данной поверенным монастыря «подьячему Лариону Омосову» с целью избавить монастырь от повинности «детей боярских алексинцов кормить», которых в это время «прибавливали по монастырем»[1059].

Лишь для рязанских городов источники несколько более подробны в отношении данных, характеризующих борьбу крестьянства и других общественных групп. Выше мы уже частично использовали эти данные, анализируя мотивы «измены» Болотникову П. Ляпунова и рязанцев. Теперь нам предстоит рассмотреть их в несколько ином плане и более полно.

Основным источником, знакомящим нас с борьбой в Рязанском районе, являются грамоты Василия Шуйского от 29 июня и 15 октября 1607 г. Грамоты эти различны по типу и назначению. Первая из грамот представляет собой торжественное послание царя боярам в Москву по случаю взятия Алексина, с приказанием сообщить об этой победе и других успехах царя «всяким людям». Вторая грамота — чисто деловой документ — предписание рязанскому воеводе. Это различие характера названных царских грамот отразилось на их содержании. В грамоте от 29 июня царь изображает дело так, как будто взятие им Алексина совпало с «обращением» на путь истинный мятежников в целом ряде других городов: «Писал к нам из Рязского воевода Неудача Плещеев да голова Федор Чюбаров, что они… на Песошне воров побили и Песошно, острог и посад и городок, взяли; а из Сапожка и из сел и из деревень всякие люди нам добили челом и с повинными челобитными игуменов и попов и лутчих людей к нам прислали. Да с Резани писал к нам воевода Юрьи Кобяков, что из Рязского князь Иван княж Лвов сын Масалской, и дворяня, и дети боярские, и атаманы, и казаки, и стрелцы, и пушкари и всякие посадские люди нам добили челом и челобитные повинные к нему прислали: и он в Рязской послал приводити всяких людей к нашему крестьному целованью, а челобитную повинную всех ряшан за руками к нам прислал. Да с Михайлова приехали к нам князь Федор Засекин да Лева Фустов, которые были на Михайлове от вора от Петрушки в воеводах, а с ними сотники стрелецкие; да с ними же приехал думного дворянина Ортемья Измайлова села Курбакина поп Петр, а был он на Михайлове с воры и в сиделцех, и в распросе бояром нашим тот поп сказал, что михайловские посадские всякие люди хотят нам добити челом»[1060].

Не трудно убедиться в том, что картина всеобщего «обращения», нарисованная в июньской грамоте Шуйского, весьма мало соответствовала действительному положению вещей в Рязанском районе и преследовала чисто агитационные цели. Грамота от 15 октября 1607 г. совершенно иначе оценивает обстановку в данном районе (причем эта оценка дается в донесении царю от рязанского воеводы, т. е. в документе деловом и секретном, чем и следует объяснить вполне откровенный характер оценки положения дел в Рязанском уезде): «Писал еси к нам, что в Рязанском уезде во многих местех наши изменники воры, пронские и михайловские мужики, воюют от Переславля в двадцати верстах, а тебе за теми воры посылати неково — дворян и детей боярских с тобой мало… И мы по тем вестем указали к тебе на Резань послати ис-под Рясково воеводе Захарью Ляпунову голову Самсона Чевкина с сотнею, тех мест от воров оберегати и за воры ходити, и над ними нашим делом промышляти» Таким образом, еще и осенью 1607 г. Рязанский уезд представлял собой картину почти всеобщего («во многих местех») восстания рязанских мужиков, а рязанский воевода вынужден был признаться в своем бессилии справиться с «воевавшими «мужиками»[1061].

Грамота от 15 октября, однако, не только раскрывает тенденциозный характер грамоты от 29 июня. Она дает вместе с тем возможность извлечь из июньской грамоты Шуйского те черты реального, которые в ней имеются (хотя и в тенденциозном освещении). Этими реальными и вместе с тем весьма ценными чертами являются: 1) перечень мест, охваченных восстанием; этот перечень устанавливается из перечня городов, о которых сказано в грамоте, что они принесли повинную царю; 2) состав участников восстания в рязанских городах.

Перечень городов, находившихся в руках восставших, включает в себя почти все рязанские города: Ряжск, Пронск, Михайлов, Сапожок, Песочня. Лишь Переяславль-Рязанский оставался под властью Шуйского с момента перехода на его сторону рязанских помещиков во главе с П. Ляпуновым и Г. Сумбуловым. Но и ему непосредственно угрожали пронские и михайловские «мужики», воевавшие «в двадцати верстах» от рязанской столицы.

Территориальному размаху восстания в рязанских городах соответствовала широта охвата им отдельных социальных групп населения. Грамоты Шуйского отмечают участие в восстании трех основных групп населения. Первая группа — служилые люди всех разрядов, начиная от дворян и детей боярских и кончая казаками, стрельцами и пушкарями. При этом можно думать, что представителей помещиков — служилых людей — вряд ли было много после измены П. Ляпунова, и большинство служилых людей — участников восстания — несомненно составляли служилые люди «по прибору», как пушкари да близкие к ним в социальном отношении стрельцы. Вторую группу участников восстания составляли «всякие посадские люди», т. е. черное население посадов рязанских городов. Упоминание в июньской грамоте Шуйского повинной челобитной «за руками» «всех ряшан» дает хороший материал для суждения о широте охвата восстанием населения посадов. Наконец, третью и наиболее крупную группу участников восстания составляли крестьяне — «из сел и из деревень всякие люди» или просто «мужики», как их называют грамоты. Именно «мужики» своей войной привели в смятение рязанского воеводу, заставив его обратиться за срочной помощью к царю.

Яркой деталью, сохраненной нам источниками, является участие в восстании крестьян села Курбакина (об их участии можно заключить из того, что поп села Курбакина, Петр, был «на Михайлове с воры и в сиделцех», присоединившись к михайловцам, очевидно, вместе со своими сельчанами), владелец которого думный дворянин Артемий Измайлов являлся, как мы видели, одним из воевод, посланных Шуйским для подавления восстания.

Раскрывая внутреннюю историю восстания, рязанские материалы по своему значению выходят за пределы одного лишь данного района, ибо есть все основания признать картину борьбы, развернувшейся в рязанских городах, типичной и для всего Подмосковного района в целом (запись об Алексине может служить подтверждением законности такого использования рязанских документов).

Иной характер носила борьба в другом из отмеченных нами районов — в Приволжском районе.

Приволжский район восстания охватывал (считая лишь уезды, о которых имеются прямые данные источников): Муромский, Арзамасский, Курмышский, Ядринский, Чебоксарский, Алатырский, Свияжский и частично Нижегородский уезды[1062]. Таким образом, он включал в себя значительную часть территории Среднего Поволжья. Характерной особенностью Приволжского района восстания являлось то, что это был район многонациональный по составу населения. Наряду с русским населением большой удельный вес в нем имели черемисы-марийцы, мордва, чуваши, татары. Второй существенной чертой означенного района являлось то, что это был район интенсивной русской помещичьей и крестьянской колонизации[1063].

Эти черты Приволжского района придавали особый характер и борьбе, развернувшейся в этих местах. Существенным моментом в этом движении было сочетание и переплетение борьбы социальной — против феодального гнета, с борьбой национально-освободительной — против гнета национального.

Последнее обстоятельство следует особенно подчеркнуть, так как национально-освободительная борьба народов Поволжья имела свои особые корни, хотя и крывшиеся в общем крепостническом характере Русского государства. Проявления этой борьбы имели место задолго до восстания Болотникова — на протяжении всей второй половины XVI в., после завоевания Казанского ханства; она продолжается и временами приобретает еще больший размах и после поражения восстания Болотникова. Поэтому детальное рассмотрение этой борьбы должно явиться предметом специального исследования. Но подобно тому как в более поздних крестьянских движениях — в восстаниях Разина и Пугачева — борьба угнетенных народностей составляла существенный момент, подобно этому борьба народов Поволжья являлась существенным моментом для восстания Болотникова[1064].

Социально-экономический облик Приволжского района лучше всего можно представить себе по материалам, относящимся к Арзамасскому уезду.

По подсчетам А. В. Эммаусского, развитие служилого землевладения в Арзамасском уезде в конце XVI — начале XVII в. характеризуется следующими цифрами: общее количество земли (поместной и вотчинной), принадлежавшей служилым людям Арзамасского уезда в 1585 г., составляло 54 540 четей в поле, сена — 90 073 копны. В 1621–1623 гг. количество земли, которой владели служилые люди Арзамасского уезда, возросло до 75 58772 четей в поле, сена — до 139 533 копен.

Еще более показательна динамика роста жилых дворов в поместьях и вотчинах Арзамасского уезда. В 1585 г. насчитывалось 2 270 крестьянских дворов и 223 бобыльских. В 1621–1623 гг. было уже 4 847 крестьянских дворов и 2 630 бобыльских. Таким образом, за период 1585–1623 гг. количество служилой земли в Арзамасском уезде увеличилось на 40 %, количество же крестьянских и бобыльских дворов — на 200 %[1065].

Приведенные данные с исключительной наглядностью рисуют процесс развития помещичьего землевладения в Арзамасском уезде. Вместе с тем они не менее ярко характеризуют и процесс крестьянской колонизации земель Арзамасского уезда.

В этом процессе колонизации Арзамасского уезда наше внимание должны привлечь два момента: 1) за счет каких земель росло помещичье землевладение в Арзамасском уезде, 2) откуда черпали арзамасские помещики крестьян и бобылей для своих земель.

Что касается первого из поставленных вопросов, то главным источником помещичьего землевладения были, по справедливому замечанию А. В. Эммаусского, «мордовские земли, леса и прочие угодья»[1066]. Если взять такой документ, как отдельные и межевые книги, определяющие границы поместных владений, то почти в каждой выписи из этих книг можно встретить в той или иной форме указание на мордовские земли[1067].

По подсчетам А. В. Эммаусского, по данным «Арзамасских поместных актов», охватывающих период 1578–1618 гг., селения Арзамасского уезда распределялись по видам владения следующим образом:

Таким образом, к концу XVI — началу XVII в. нерусские (т. е. в подавляющем большинстве мордовские плюс незначительное количество татарских) селения еще составляли около одной пятой общего количества населенных пунктов. В то же время рост поместного землевладения имел своим результатом основание на бывших мордовских землях, розданных в поместье, русских поселений. Одной из отличительных черт поместного землевладения Арзамасского уезда являлось то, что массовое испомещение в Арзамасском уезде падает именно на конец XVI — начало XVII в. Все это особенно обостряло и осложняло обстановку внутри уезда.

Какой остроты достиг земельный вопрос в Арзамасском уезде к началу XVII в., можно проиллюстрировать на одном примере по материалам тех же «Арзамасских поместных актов». В сентябре 1601 г., по царской грамоте, в ответ на челобитье игумена Арзамасского Преображенского Спасского монастыря, арзамасский губной староста «дозривал и сыскивал Долгие поляны, што на Собакинском лесу, и про нее сыскивал што на ней пашенные земли и сенных покосов по смете, и хто ею владеет, и по чему хто владеет, по даче ли или самовольством, и изстари та поляна бывала поместная ли, или вотчинная, или мордовская».

Обыск установил, что пашнями, дубровами и сенными покосами Долгой поляны владели «мордва да бортники деревни Пастьяновы». Владельцы Долгой поляны заявили, что «дали деи им ту поляну писцы Игнатей Зубов с товарыщи; и выпись деи у них на ту поляну есть». Однако «выписи перед губново старосту… не положили, а сказали, что выпись у них на ту поляну в Арзамасе в судной избе».

Цель и смысл всего этого обыска были совершенно очевидны. Отсутствие у мордвы деревни Пастьяновой письменных документов, оформлявших их права на владение Долгой поляной, являлось достаточным формальным предлогом для отобрания у мордвы их земель и передачи Долгой поляны монастырю. Это великолепно понимали и сами владельцы Долгой поляны, как об этом можно заключить из одного инцидента, имевшего место во время «дозора» и занесенного поэтому в дозорные книги. Инцидент этот заключался в следующем: «мордвин же деревни Пастьяновы Васька Кичамасов сказал, што у них х той г Долгой поляне приписаны 3 поляны, да хотел имена полянам высказати, и товарищи его, деревни Пастьяновы мордва и бортники Арзюш Кирдюшов да Замора с товарыщи, высказати про иные поляны мордвину Ваське не дали, а его Ваську хотели убити»[1068].

Таким образом, отчаявшись удержать в своих руках Долгую поляну, мордовские крестьяне и бортники пытались спасти хотя бы те земли, которые еще не были обнаружены царской администрацией. Заявление же Васьки Кичамасова означало крушение этого плана мордовских крестьян.

То, что Васька Кичамасов едва не поплатился головой за свое предательство, показывает, насколько была накалена атмосфера в мордовской деревне накануне восстания Болотникова, равно как показывает и то, что корни борьбы, развертывавшейся в Арзамасском уезде, лежали в области земельных отношений, в сфере борьбы за землю.

Вопрос о происхождении арзамасского крестьянства освещен в источниках гораздо слабее, чем вопрос о землевладении. Приведенные выше данные о росте количества крестьянских и бобыльских дворов в Арзамасском уезде с бесспорностью показывают, что такие темпы роста предполагали обязательный приток крестьянства в Арзамасский уезд извне, из других районов Русского государства.

Этот приток крестьянства в Арзамасский уезд осуществлялся, как можно думать, прежде всего за счет беглого крестьянства. В этом отношении исключительный интерес представляют материалы о беглых крестьянах из вотчин Троице-Сергиева монастыря. По подсчетам А. Г. Манькова, из 164 крестьян, бежавших в 1605–1612 гг. из нижегородских владений Троице-Сергиева монастыря, 89 человек (или 54 %) бежали «за черту Оки», в Арзамасский, Курмышский, Алатырский, Ядринский уезды[1069]. А. Г. Маньков отмечает и другой момент, характеризующий бегство крестьян: значительная часть беглых крестьян оседала на землях помещиков и других землевладельцев, создавая таким образом новые группы крепостных крестьян в тех районах, куда крестьяне бежали от старых владельцев[1070]. Материалы «Арзамасских поместных актов» дают возможность очень рельефно выделить, в составе крестьянства уезда эти новые элементы. По наблюдению А. В. Эммаусского, «в Арзамасском уезде почти в каждой деревне можно встретить (при перечислении в акте крестьянских дворов) «новоприходцев» или просто «приходцев», которые живут здесь наравне со старожильцами»[1071].

Такой состав арзамасского крестьянства делал его особенно восприимчивым ко всяким проявлениям борьбы против феодальных землевладельцев. В «Арзамасских поместных актах» зарегистрирован целый ряд случаев бегства крестьян от своих помещиков в «межусобное время»[1072].

Но в составе крестьянского населения Арзамасского уезда имелась и группа крестьян, свободных от власти помещиков. Наличие такой группы объясняется тем, что известной части крестьянства, бежавшего в Арзамасский уезд, удавалось, хотя бы на время, сохранить добытую бегством свободу. Однако эта свобода могла продолжаться очень недолго: подобного рода крестьянские поселения также поступали в поместную раздачу, превращавшую и этих крестьян в крепостных.

В «Арзамасских поместных актах» сохранился один документ, раскрывающий именно эту сторону социально-экономических отношений данного района. В 1612 г. помещикам Ф. Левашову и Я. Миленину была дана в поместье «новая деревня Полдомасова», расположенная на крайней юго-восточной окраине Арзамасского уезда[1073], «за Пузскою засекою». Новым помещикам была дана «отказная грамота», удостоверявшая их права на деревню Полдомасово. Однако «крестьяне тое грамоты не послушали, отказыватца за них своим воровством не дали», в результате чего, как указывают в своем челобитье Ф. Левашов и Я. Миленин, они «на земской службе без запасов помирают голодом». Грамота князя Д. Трубецкого и князя Д. Пожарского предписывала арзамасскому воеводе привести крестьян деревни Полдомасово в покорность и добиться подчинения их власти помещиков: «А будет тое деревни Полдомасова крестьяне наших грамот не послушают, а отказатися за Федора да за Якова в поместье не дадут, и ты б, господине, тое деревни Полдомасова, велел привести, выбрав лутчих, крестьян человек дву или трех, да за то их непослушанье велел бити батоги, а, бив батоги, велел вкинути в тюрьму на… дни, а ис тюрьмы выняв, велел их отдати Федору да Якову и по прежней и по сей нашей грамоте велел тем крестьяном деревни [Полдомасо] вой Федора да Якова слушати во всем»[1074].

Борьба крестьян деревни Полдомасово против превращения их из свободных в крепостных развернулась шестью годами позже восстания Болотникова. Но данный эпизод вполне правомерно может быть использован и для выяснения обстановки в Арзамасском уезде накануне восстания Болотникова. Ибо раздача земель и крестьян помещикам в Арзамасском уезде шла на протяжении всего конца XVI — начала XVII в., а история деревни Полдомасово показывает, как реагировало крестьянство на крепостническую политику правительства.

Еще более яркий факт, характеризующий борьбу крестьян Арзамасского уезда против их закрепощения, сохранил «Карамзинский Хронограф». В 1611 г., после захвата Смоленска поляками, руководители земского ополчения направили в Арзамас «Смольян дворян и детей боярских», изгнанных поляками из Смоленских городов, «испоместити их из дворцовых сел». Вместе с смоленскими помещиками, «для розделу», был послан представитель властей Н. В. Траханиотов. Однако крестьяне дворцовых сел оказали решительное сопротивление попытке превратить их в крепостных новоявленных помещиков: «…и дворцовые мужики не послушали, делить себя не дали, чтоб им не быть за ними в поместьях, и стояли многое время, и бои с мужиками были, только мужиков не осилили, помогали мужикам Арзамаские стрелцы триста человек»[1075].

Эти факты борьбы арзамасских крестьян бросают яркий свет на борьбу в Приволжском районе и во время восстания Болотникова.

Особое место в составе населения Арзамасского и других уездов Приволжья занимали бортники. Участие бортников в восстании, как об этом свидетельствует «Новый Летописец», делает необходимым выяснение социального лица этой группы. В литературе существуют весьма большие расхождения в трактовке бортников. С. Ф. Платонов, основываясь на том, что в разрядах XVI в. бортникам вместе с «инородцами» велся «особый счет», относил бортников к «инородцам»[1076]. Напротив, А. А. Гераклитов рассматривает бортников как русских, считая бортников наиболее древним элементом среди русского населения на мордовских землях[1077]. Из этих двух точек зрения верной является точка зрения А. А. Гераклитова. Отнесение С. Ф. Платоновым бортников к нерусскому населению Приволжья можно объяснить лишь неисследованностью истории Поволжья, когда писались его «Очерки по истории Смуты». В источниках национальная принадлежность бортников указывается с полной определенностью. Не говоря о чисто русских именах бортников (см. ниже), они прямо называются в актах «русскими людьми». Не вдаваясь в подробности, можно по вопросу о национальности бортников ограничиться выдержками из писцовых наказов 1619 и 1629 гг. писцам Арзамасского и Нижегородского уездов. В первом из наказов предписывается «писати в книги имянно, в котором селе и в деревне хто имяны мордвы и бортников русских людей…»[1078]. Второй из названных наказов не менее отчетливо выделяет бортников из нерусского населения Нижегородского уезда. Писцам предписывалось, «ставя перед собою бортников, и мордву, и черемису, и их разпрашивати, бортников по государеву (п. т.) крестному целованью, а мордву и черемису по их вере»[1079].

Исследования А. А. Гераклитова не только выясняют этническую принадлежность бортников, но и позволяют определить их социальное лицо. По мнению А. А. Гераклитова, появление бортников на мордовских и других национальных землях Поволжья было результатом русской колонизации Поволжья, причем колонизации вольной, а не насильственной: «Вольная колонизация предшествовала подневольной: русский бортник появился среди Арзамасской мордвы раньше служилого человека и раньше крестьянина русского помещика или вотчинника»[1080].

Характерной чертой колонизации бортников являлось оседание бортников в мордовских поселениях и ведение бортниками своего бортного промысла в мордовских бортных ухожаях[1081]. Такой характер жизни и производственной деятельности бортников способствовал их сближению с мордовским населением. В то же время, будучи по своей социальной природе свободными от феодальной зависимости крестьянами, бортники оказывались в точно такой же степени объектом крепостнической колонизации Поволжья русскими помещиками, как и мордва. Захват мордовских земель и бортных ухожаев равно ударял и по русским бортникам. Но русские бортники испытывали на себе результаты развития крепостнических отношений в Поволжье и еще более непосредственно. Подобно крестьянам черных и дворцовых земель, бортники также являлись объектом земельных раздач, превращаясь таким образом в крепостных крестьян[1082]. Итоги этого процесса зафиксированы применительно к Нижегородскому уезду в писцовом наказе 1629 г.: «А которые бортники в нижегородских в бортных ухожаех ходят, а с тех бортных ухожаев знамян оброк платили в Нижнем Новгороде, а ныне те бортники по государеву жалованью в роздаче за бояры, и за стольники, и за приказными людьми, и за дворяны, и за иноземцы в вотчине и в поместье, а с тех бортных ухожаев знамян в государеву казну не платят, а платят ныне своим вотчинником и помещиком, и те бортные ухожаи и знамена и всякие угодьи… написати за теми вотчинниками и за помещики особно, своею статьею, опричь государевых оброчных бортных ухожаев и всяких угодей»[1083]. Таких бортников, превращенных в крепостных крестьян, можно в большом количестве наблюдать в земельных актах первой половины XVII в. В качестве примера можно привести поместье Станислава Граевского, в Курмышском уезде, получившего его в 1624 г. В числе других угодий С. Граевский получил и бортные угодья: «Из Осташевского бортного ухожья знамя жилое, да знамя пустое, да знамя вопче с Михайлом Стрижевским, а ходят в них крестьяне боярина князь Ивана Михайловича Воротынского разных деревень: знамя жилое, вилы з двумя рубежи, ходит бортник деревни Вадской Авдейко Михайлов, да знамя пустое, конь з четырмя рубежи с праводом, ходили бортники деревни Медведевы Степанко Филипьев сын Шерстин да Микифорко Иванов»[1084]. Приведенный пример позволяет установить три момента в судьбах Осташевского бортного ухожая и «ходивших» в нем бортников. В 1624 г. данный ухожай попал к помещику Граевскому; до этого он был пожалован князю И. М. Воротынскому, а еще раньше, очевидно, был «государевым бортным ухожаем». В данном случае благодаря имени князя Воротынского мы можем приблизительно определить и время перехода Осташевского ухожая в частные руки. Это имело место, вероятнее всего, в годы, близкие к восстанию Болотникова, к которым относится деятельность И. М. Воротынского.

Захват землевладельцами-феодалами бортных ухожаев и превращение в результате этого бортников в крепостных крестьян означали коренной переворот в положении бортников, терявших вместе с землей и свободу. В этом и следует искать причину участия бортников в борьбе в Приволжье. В приведенном выше эпизоде, связанном с Долгой поляной, вместе с мордвой деревни Пастьяновой в борьбе против дозорщиков, угрожавших отобрать Долгую поляну, действуют и русские бортники, жившие в той же деревне. Этот характерный случай может служить как бы предвестником той совместной борьбы бортников и мордвы, которая развернулась в несравненно более крупных масштабах во время восстания Болотникова.

Период активного участия Приволжского района в восстании Болотникова падает на конец 1606 — начало 1607 г. Такая датировка времени активной борьбы в приволжских уездах может быть получена на основании материала «Арзамасских поместных актов». В «Отказной книге по Арзамасу», содержащей различного рода документы по вопросам землевладения (опубликованной в «Арзамасских поместных актах»), легко обнаруживается период прекращения деятельности арзамасской администрации, в лице арзамасского городового приказчика Ю. Лобанова, с 30 сентября 1606 г. по 21 января 1607 г. (документы идут в такой хронологической последовательности: 21 июня, 26 июня, 30 июля, 2 августа, 7 августа, 8 сентября, 13 сентября, 17 сентября, 17 сентября, 23 сентября, 30 сентября 1606 г., 21 января, 28 января 1607 г. и т. д. — «Арзамасские поместные акты», по оглавлению). Отмеченный хронологический перерыв в документах, занесенных в «Отказную книгу», не может быть объяснен утерей документов или какими-либо иными случайными причинами, так как текст «Отказной книги» сохранился полностью. Таким образом, отсутствие в книге документов за октябрь 1606 г. — январь 1607 г. свидетельствует именно о том, что в этот период прекратились самые действия арзамасской администрации по земельным делам.

Определение хронологии борьбы в Арзамасском уезде, сделанное нами на основании материала «Арзамасских поместных актов», подтверждается данными и других источников о борьбе в Приволжье (как это будет видно из дальнейшего изложения).

О самой борьбе в Приволжском районе в источниках сохранились лишь очень отрывочные и общие сведения, и только взятые во всей их совокупности эти данные позволяют составить хотя бы некоторое представление о характере и масштабах борьбы.

В «Новом Летописце» событиям борьбы в Приволжье посвящена краткая глава «О крепостоянии Нижнего Новаграда от воров». В этой главе, помещенной после рассказа о приходе Болотникова к Москве, но до главы о победе над Болотниковым в Коломенском, сообщается в общей форме о том, что «в та же времена собрався мордва и бортники и боярские холопи и крестьяне, приидоша под Нижней Новгород, осадиша. В них же старейшин два мордвина: Москов до Воркадин, и стояху под Нижним и многие пакости граду делаху»[1085].

Другой источник летописного типа, «Карамзинский Хронограф», сообщает несколько более подробные данные о движении в Приволжье. Рассказ «Карамзинского Хронографа» по форме представляет собой запись о походе воевод Василия Шуйского против восставших городов, но в отличие от обычных разрядных записей содержит и некоторые сведения о восставших и их действиях.

Рассказ «Карамзинского Хронографа» помещен после рассказа об осаде воеводами Шуйского Калуги и о их поражении Болотниковым. Закончив рассказ о событиях под Калугой сообщением о снятии воеводами Шуйского осады Калуги и отходе их в Серпухов, автор переходит затем к описанию событий в Приволжье: «Того ж 115 году от царя Василья посланы воеводы Григорей Григорьевичь Пушкин Сулемша да Сергей Григорьев сын Ододуров, а с ними ратные люди володимерцы, суздольцы, муромцы, а велено им итти на Орзамас и на Олатарь, что те городы и с уездами были в-ызмене — от царя Василья отложилися; и Орзамас и Олатарь с уезды привели к царю Василью. А на Олатаре воеводу Ждана Степановича Сабурова алаторские воры в воду посадили, а товарыща ево казанца Офонасья Степанова сына Нарманскова били и в тюрму сажали, а животы их пограбили. А Нижней Новгород стоял за царя Василья, от воров от руских людей был в осаде, а стояли под Нижним руские люди и бортники и мордва, а с ними был за воеводы место Иван Борисов сын Доможиров, нижегородец, да с ним выбраны два мордвина, Варгадин да Москов. И как они уведали, что царя Василья московские люди идут на Орзамаские и на Олатырские места, ис-под Нижнева воры разбежались»[1086].

В этом рассказе «Карамзинского Хронографа» бросается в глаза сходство в описании осады Нижнего Новгорода с рассказом «Нового Летописца». Очевидно, в основе данного рассказа «Карамзинского Хронографа» лежит тот же источник (вероятнее всего, какая-либо разрядная запись), что и использованный «Новым Летописцем».

Можно обнаружить и еще один источник рассказа «Хронографа». В одной из разрядных книг, опубликованных С. Белокуровым, имеется следующая запись о посылке Г. Г. Пушкина и С. Г. Ододурова: «Того ж году послал царь Василей воевод Григория Григорьева сына Пушкина да Сергея Ододурова с ратными людми под Муром, под Орзамас, под Олаторь, и городы многие поворотили царю Василью и ко кресту привели»[1087].

Сопоставляя эту разрядную запись с рассказом «Карамзинского Хронографа», не трудно убедиться в том, что, очевидно, автор «Хронографа» использовал именно такого рода запись. Однако и в этом случае автор «Карамзинского Хронографа» переработал свой источник на основании того запаса сведений (или источников), которыми он располагал.

Взятый в целом, рассказ «Карамзинского Хронографа» весьма интересен, так как позволяет гораздо более конкретно представить характер движения в Приволжье, чем это можно сделать на основании известия «Нового Летописца». Но вместе с тем он требует и критической оценки. Так, он явно неверен в части хронологии, относя поход Г. Пушкина и С. Ододурова к 1607 г. Эта ошибочная хронология объясняется самой манерой изложения в «Хронографе»; автор сначала закончил рассказ о Калуге, а затем перешел к новому эпизоду. Другая ошибка, допущенная «Хронографом», касается Мурома. В то время как разрядная запись помещает Муром в число городов, против которых были посланы Г. Пушкин и С. Ододуров, «Карамзинский Хронограф» исключает Муром из городов, бывших «в измене», и, напротив, называет «муромцев» среди ратных людей в отряде Г. Пушкина и С. Ододурова. Из этих двух версий о Муроме верной является версия разрядной записи, так как факт участия Мурома в движении приволжских уездов с бесспорностью устанавливается грамотой Василия Шуйского в Муром от 15 декабря 1606 г.[1088]

Центральное место в характеристике борьбы в Приволжском районе, однако, должно принадлежать актовому материалу и прежде всего грамоте Василия Шуйского в Свияжск от 25 ноября 1606 г. В этой грамоте особенно ценными являются данные, характеризующие борьбу нерусских народностей Приволжья. Одним из центров этой борьбы являлся город Курмыш. Грамота приводит показания одного московского стрельца, приехавшего в Москву из Казани и, таким образом, пересекшего весь район борьбы в Приволжье. Из этих показаний мы узнаем о том, что в Курмыше действовал «вор новокрещен арземаской помещик Ондрюшко Борисов сын Казаков, назвався князем, а приводит на Курмыше всяких людей ко кресту тем же воровством, будто царю Дмитрею, и в татарове и в черемису в горную к Ядрину городу послал к шерти приводить татарина, а к Москве де никаких людей проезжих и гонцов не пропущаег, грабит с воры, которые к нему прибрались, а иных побивает»[1089].

Таким образом, Курмыш являлся центром движения крупного района, охватывавшего татар, горных черемисов (мари) и мордву. Возглавлявший движение в Курмыше «новокрещен» Казаков, по-видимому, происходил из татарских мурз Арзамасского уезда, известная часть которых крестилась и вошла в состав русских служилых людей. Можно даже сблизить его с одним из таких мурз. В XVI в. некий «князь Шейсупов (по-видимому, выкрест из татар) получил в вотчину для крещения мордву села Казакова», в Арзамасском уезде[1090]. Если прозвище «Казаков» связать с селом Казаковым, то можно высказать предположение, что Андрей Казаков являлся одним из потомков князя Шейсупова, что и дало ему возможность «назваться князем». Провозглашение А. Казаковым себя «князем», приведение «к кресту» на имя «царя Димитрия» русского населения и рассылка людей для приведения к присяге («шерти») татар и горных черемис (мари); задержание царских гонцов и непропуск к Москве «никаких людей проезжих», равно как и расправы с ними — все это указывает на то, что борьба в районе Курмыша приобрела большой размах.

Важное дополнение к данным грамоты Василия Шуйского в Свияжск по вопросу о движении нерусских народностей Приволжья содержится в одной из редакций «Нового Летописца», в так называемом «Новом Летописце по списку князя Оболенского», где в числе городов, восставших против Василия Шуйского, названы также и Чебоксары. Известие это находится в главе, где говорится о приходе «царевича» Петра («вора Илюшки») в Путивль и об убиении воевод по городам, и представляет собой простую запись о том, что «в Чебоксарех тогда ж убиша воеводу Тимофея Исаева сына Есипова, и которые грады от Москвы отступиша, тех градов воевод всех побита»[1091]. Но, несмотря на свою краткость, оно ценно тем, что расширяет район восстания в Приволжье, включая в территорию, охваченную восстанием, также и район, населенный чувашами, в центре которого находились Чебоксары. Мы, таким образом, получаем возможность говорить и об участии чувашей в борьбе в Поволжье уже в 1606–1607 гг., тогда как другие источники, называющие чувашей среди участников борьбы народов Поволжья, относятся к 1609 и еще более поздним годам[1092].

Наряду с Курмышом и Ядрином грамота в Свияжск отмечает и другой центр движения, указывая, что «в иных местах воруют арземаские и нижегородцкие помещики, приводят ко кресту воровством, Ивашка да Матюшка Борисовы дети Доможирова, да Сенка Родионов и иные воры»[1093].

Что касается самого Свияжска, то грамота Шуйского призывает жителей Свияжска быть верными царю и вести борьбу против восставших. В этих целях грамота предписывает свияжским воеводам, чтобы они «свияжским дворяном, и детем боярским, и свияжским служилым князем, и мурзам и татарам наше жаловалное слово сказали, чтоб они жили бесстрашно, и в Свияжском уезде по волостям велели беречи накрепко, где какие воры в Свияжском по слободам или в Свияжском уезде появятся и учнут в русских людех, и в татарех, и в черемисе смуту делать для грабежу, приводить ко кресту, а татар и черемису к шерти, или которые воры от воров же прибежат в Свияжской или в Свияжской уезд, и вы б им тех воров велели, имая, приводить к себе в Свияжской»[1094]. Однако удержать Свияжск на своей стороне (и даже использовать его в качестве центра для борьбы с восстанием в Поволжье, как увидим ниже) правительству Шуйского не удалось. Из грамоты патриарха Гермогена казанскому митрополиту от 22 декабря 1606 г. видно, что и Свияжск также примкнул на определенном этапе к движению: когда в Свияжск «пришли… воры и богоотступники», то жители Свияжска («дворяне и дети боярские, и голова стрелецкая, и сотники, и пятидесятники, и десятники, и рядовые стрельцы, и земские торговые и чорные люди») также целовали «крест по записи царевичу Дмитрею Углецкому», за что митрополит даже наложил на Свияжск церковный запрет[1095].

Чтобы закончить рассмотрение материалов о движении в Приволжье, следует остановиться на вопросе о положении в Муромском уезде. Мы уже отмечали, что основным источником здесь является грамота Василия Шуйского от 15 декабря 1606 г. Из этой грамоты видно, что в Муроме тоже «воровали» и «изменяли» Шуйскому, причем грамота перечисляет и имена «воров и изменников», стоявших во главе движения в Муроме: Г. Елизарова, С. Чаадаева и других. Грамота не указывает социальной принадлежности этих людей, называя их просто «муромцы». Но, судя по фамилиям (Чаадаев, Власьев, Новосильцев, Чертков), они принадлежали к служилым людям Мурома. Однако в движении принимали участие и посадские люди, так как с челобитной о покорности Шуйскому были посланы «муромские посадские люди Семейка Черкасов с товарищи». Наконец, грамота отмечает и связи Мурома с другими центрами восстания в Приволжье, указывая, что «к вам же в Муром прислали из Нижегородского уезду наши изменники князь Иван Волховской да Ивашка Доможиров сына боярского Важенка Есина для ратных людей, чтоб вы прислали с ним на помогу ратных людей»[1096].

Таковы те сведения, которые сохранились в источниках о движении в Приволжском районе.

Это движение представляется очень сложным по составу участников, характеру и формам борьбы. С одной стороны, мы видим в числе его участников русских крестьян, холопов, бортников, что свидетельствует об антифеодальном характере движения. С другой стороны, крупную роль в движении играла борьба поволжских народов: мордвы, черемисов (мари), чувашей, татар — борьба, носившая национально-освободительный характер. При этом обе отмеченные струи в движении приволжских уездов не являлись обособленными, а были тесно связаны как в плане идеологическом — ибо движение шло под лозунгом «царя Димитрия», — так и в процессе самой борьбы, что особенно ярко выявилось в осаде Нижнего Новгорода объединенным войском из русских холопов, крестьян, бортников и отрядов мордвы. Наконец, и в Приволжье, как и в других местах, к движению угнетенных низов примкнули известные элементы из числа русских помещиков, а также отдельные представители и феодальных верхов поволжских народов. Из русских помещиков наиболее видную роль источники отводят Ивану Борисовичу Доможирову (бывшему, по словам «Карамзинского Хронографа», «за воеводы место» в войске восставших, осаждавшем Нижний Новгород), его брату Матвею, а также князю Ивану Волховскому и Семену Родионову. Братья Доможировы являлись сыновьями арзамасского воеводы Б. И. Доможирова. Б. И. Доможиров стал арзамасским воеводой при Лжедмитрии I[1097] и пробыл в этой должности до августа 1606 г.[1098], когда он, как можно думать, был смещен Василием Шуйским. Эти данные из биографии Б. И. Доможирова могут в известной мере объяснить активное участие Доможировых в движении, шедшем под лозунгом «царя Димитрия». Об И. Б. Доможирове сохранилось упоминание в разрядах, что он в 1604–1606 гг. был стрелецким головой в Царевококшайске[1099]. Основываясь на этом, П. Г. Любомиров высказал весьма вероятное предположение: «Не Ив. ли Доможиров был «голова стрелецкой из Кокшайского», встретивший «выше Свиязского города десять верст» отряд самозванца Илейки-Петра и сообщивший ему о гибели «на Москве Гришки Ростриги», о котором говорит в своих показаниях Петр-Илейка»[1100]. Если это так, то в таком случае И. Б. Доможиров был лицом, непосредственно знавшим о движении Петра-Илейки.

К этой же дворянско-помещичьей группе участников движения следует, очевидно, отнести и «муромцев». Трудно сказать что-либо более конкретное о мотивах участия этих нижегородских, арзамасских и муромских помещиков в борьбе, развернувшейся в Приволжье (за исключением отмеченных выше связей некоторых из них с Лжедмитрием I). Можно лишь констатировать самый факт этого участия, и притом участия активного.

Несколько иной характер носило участие в движении представителей социальной верхушки народов Поволжья. Вряд ли можно, например, сомневаться в том, что провозглашение А. Казаковым себя «князем» представляло собой попытку использования благоприятной обстановки для восстановления своих социальных привилегий. Однако реакционная тенденция такого рода актов представителей местной знати оттеснялась на задний план и парализовалась активным участием в борьбе широких масс мордовского, марийского и татарского населения Приволжья, которых объединял вокруг таких людей, как А. Казаков, самый факт их борьбы против царской администрации и которые своим участием в этой борьбе придавали ей антифеодальный, освободительный характер. Такой характер взаимоотношений между рядовыми участниками движения народов Приволжья и их руководителями можно видеть более отчетливо в случае с мордовскими «старейшинами» Воркодином и Московым, которые были «выбраны» на свои посты участниками похода на Нижний Новгород.

О формах борьбы в Приволжском районе источники сообщают еще более скудные данные, чем о составе ее участников.

Наиболее крупным событием в этой борьбе следует, по-видимому, считать поход восставших на Нижний Новгород. Этот поход и осада восставшими Нижнего Новгорода — главного административно-политического центра Поволжья — как бы повторяет в местном масштабе поход и осаду Болотниковым Москвы. В связи с походом на Нижний Новгород источники сообщают некоторые данные и о внутренней организации сил восставших и о руководителях их войска. Существенный момент, характеризующий действия руководителей восстания в Приволжье, отмечает грамота Василия Шуйского в Муром. Как мы видели, И. Доможиров и князь И. Волховской пытались установить связь с восставшим Муромом и привлечь его силы в свое войско, требуя от муромцев прислать «на помогу ратных людей».

Помимо сведений о военной борьбе восставших против воевод Шуйского, деятельность восставших освещается в источниках и еще с одной стороны. Население района восстания приводилось к присяге на имя «царя Димитрия». Этот момент равно характеризует и русские и нерусские центры восстания. Ценную деталь по этому поводу сообщает грамота патриарха Гермогена в Свияжск. Жители Свияжска целовали крест на имя «царя Димитрия» «по записи». Это свидетельствует о том, что переход данного города на сторону восстания оформлялся соответствующим образом — путем составления особой крестоцеловальной «записи» с присягой «царю Димитрию».

Насколько можно судить по данным источников, движение в приволжских уездах распространялось чисто стихийно. Отличительной чертой восстания в Приволжье следует считать значительно более низкий уровень борьбы, чем в основных, центральных районах восстания Болотникова, и отдельные центры восстания оставались по сути дела совершенно изолированными друг от друга. Можно наметить два основных района восстания: Арзамасско-Алатырский и Курмышско-Ядринский.

Что касается данных, которые характеризовали бы борьбу в Приволжье в плане социальном, то единственное, что сохранили источники, — это известие о расправе восставших с алатырскими воеводами (особенно интересно сообщение о заключении одного из воевод в тюрьму — факт, свидетельствующий о наличии какой-то формы управления в восставшем городе), сообщение грамоты Василия Шуйского в Свияжск об аналогичных действиях А. Казакова в Курмыше да глухое указание «Нового Летописца» о «пакостях», учиненных восставшими во время осады Нижнего Новгорода. Вряд ли, однако, можно сомневаться в том, что таких актов стихийной расправы восставших как с представителями царской администрации, так и с помещиками было гораздо больше, чем их отмечено в источниках.

Наконец, следует поставить вопрос о том, были ли связаны участники борьбы в Приволжье с основными центрами восстания Болотникова? В общей форме на этот вопрос можно ответить утвердительно. Движение в Приволжском районе было связано с восстанием Болотникова не только идеологически — лозунгом «царя Димитрия», — но и организационно-политически. Известие о такого рода связях сохранила грамота Василия Шуйского в Пермь от 9 декабря 1606 г. В показаниях П. Благово, приводимых в этой грамоте, находится весьма важное известие о действиях войска восставших под Нижним Новгородом. По словам П. Благово, когда он «пошел в Кузьмадемьянский, и встретил де его на дороге сын боярской Василий Вакулов, а сказал ему, что стоят под Нижним воры и гонцов имают и водят в Путивль, а иных побивают»[1101]. Таким образом, руководители войска, осаждавшего Нижний Новгород, поддерживали непосредственную связь с Путивлем, считавшимся местом нахождения «царя Димитрия». Однако насколько прочными или регулярными были эти связи, об этом никаких данных нет. Можно лишь, исходя из общего характера борьбы в Приволжье, полагать, что характер этих связей был эпизодический или, вернее, символический, и ни о каком руководстве из Путивля движением в Приволжье, конечно, не могло быть и речи.

Движение в Приволжье развертывается в момент наибольшего подъема восстания Болотникова. Такое хронологическое совпадение не является случайным: борьба в приволжских уездах сама была одним из выражений этого подъема. Правительство Шуйского первоначально, по-видимому, не представляло себе масштабов движения в Приволжье и намеревалось подавить его силами местных гарнизонов, не прибегая к посылке специальных карательных экспедиций.

Эта стадия мероприятий Шуйского по подавлению восстания в Приволжье отражена в грамоте в Свияжск. В этой грамоте восстановление «порядка» в Приволжье, в частности в Курмышско-Ядринском районе, возлагалось на свияжских воевод, которым предписывалось послать в Курмыш войска для поимки Казакова и восстановления в Курмыше власти Шуйского. Грамота содержала подробную инструкцию о размерах, составе и порядке комплектования того отряда, который предназначался для усмирения Курмыша: «И вы б тотчас из свияжских жильцов выбрали сына боярского добра, а с ним детей боярских пятдесят человек, да литовских людей двадцать человек, да с ним же сотника, да сто человек стрелцов, дав стрелцам по фунту зелья да по фунту свинцу… А к тому в прибавку велели есмя послати из Чебоксар с Тимофеем Есиповым десять человек детей боярских, да сотника, да сто человек стрелцов, да с ним же из Кузьмодемьянского сотник Семен Болтин, да сто человек стрелцов, да из Цывилского ж велели есмя послати новокрещена Ивана, а прозвище Крым-Сару Кара-Чюрина с новокрещенными с татары и с черемисою с охочими людми, сколько их приберутся...; да и татар бы есте на воров послали, будет они нам служат прямо и шатости будет в них нет»[1102]. Таким образом, отряд, направлявшийся в Курмыш, должен был состоять из 60 детей боярских и четырех сотен стрельцов, не считая «литовских людей» и «охочих людей» из «новокрещен» татар и черемисов.

Однако из этого плана ничего не получилось. Как мы видели, Свияжск не только не возглавил борьбу против восстания, но и сам «изменил» Василию Шуйскому, примкнув к движению.

Поражение Болотникова под Москвой коренным образом изменяло положение в стране. Теперь правительство Шуйского видело свою задачу в том, чтобы довершить разгром восстания и восстановить «порядок» во всей стране. Как мы видели, план Шуйского включал в себя и подавление движения в Приволжье.

В изложении этого плана в источниках, однако, нет единства и ясности. В «Новом Летописце», в главе «О посылке бояр и воевод под городы на воровских людей», отмечена посылка «под Арзамас князя Ивана Михайловича Воротынсково». В этой же главе отмечены и результаты похода князя Воротынского: «Боярин князь Иван Михайлович Воротынской град Арзамас взял, и повелеша отойти в Олексин»[1103]. Однако к этому известию «Нового Летописца» еще со времен Карамзина существует недоверие. Карамзин, основываясь на данных «Хронографа Столяра» (т. е. «Карамзинского Хронографа»), поставил под сомнение достоверность известия «Нового Летописца» о походе И. М. Воротынского под Арзамас: «Известие об отправлении князя Воротынского под Арзамас не согласно с другими. Туда велено было итти воеводам Г. Г. Пушкину и С. Г. Ададурову с ратными людьми, владимирскими, суздальскими и муромскими. Воротынский же послан был к Алексину и к Туле»[1104].

Противоречие между данными «Нового Летописца» и «Карамзинского Хронографа», отмеченное Карамзиным, действительно имеет место. Однако способ разрешения этого противоречия, предложенный Карамзиным, т. е. простое устранение известия «Нового Летописца», создает в свою очередь ряд трудностей, ибо в этом случае встает вопрос: откуда же пришел тогда в Алексин И. М. Воротынский, факт нахождения которого под Алексином не вызывает сомнений. Отбрасывая версию «Нового Летописца» о том, что князь Воротынский пришел под Алексин после взятия им Арзамаса, мы должны допустить, что он шел к Алексину прямо из Москвы. Но чем объяснить тогда отсутствие известия об этом походе и в «Новом Летописце» и в разрядах?

С другой стороны, еще Арцыбашев предлагал найти выход из затруднения путем признания того, что «Пушкин и Ададуров… могли быть только передовыми Воротынского»[1105]. Эта гипотеза Арцыбашева представляется мне заслуживающей внимания, во всяком случае более приемлемой, чем простое отрицание известия «Нового Летописца», тем менее обоснованное, что, как мы видели при рассмотрении известий «Нового Летописца» о других городах, глава «О посылке бояр и воевод» построена на данных разрядных записей и очень точно передает развитие событий.

Поход воевод Шуйского против восставших приволжских городов имел место, очевидно, непосредственно после битвы в Коломенском 2–5 декабря 1606 г. Опорным пунктом для определения времени этого похода может служить грамота Шуйского в Муром. Как это видно из разрядной записи о Г. Пушкине и С. Ододурове, Муром являлся одним из городов, которые воеводы должны были «поворотить» царю Василию. Этот момент подчинения Мурома власти Василия Шуйского датируется в грамоте 11 декабря 1606 г.: «Писали есте к нам, что вы декабря в 11 день в Муром приехали и наши грамоты дворяном и детем боярским чли, и дворяне и дети боярские и посацкие люди нам крест целовали и с подлинною челобитною к нам муромских посадских людей Семейку Черкасова с товарищи прислали, и изменников наших... переимали миром и в тюрму посажали»[1106]. Хотя ни Воротынский, ни Пушкин с Ододуровым в грамоте не упомянуты (это можно объяснить тем, что грамота адресована тем ратным людям, которые были оставлены в Муроме для утверждения там власти Василия Шуйского), вряд ли можно сомневаться в том, что 11 декабря в Муром прибыл один из отрядов (или все войско) Пушкина и Ододурова.

С другой стороны, грамота (датированная 15 декабря) изображает положение в Нижегородском уезде как продолжающееся еще господство там «изменников» и призывает в связи с этим муромцев не поддаваться «воровским смутам».

Таким образом, дальнейшие этапы похода воевод Шуйского падают на вторую половину декабря 1606 г. или январь 1607 г. Именно к этому времени и следует отнести освобождение воеводами Шуйского Нижнего Новгорода от осады его войском восставших и «приведение» «к царю Василью» Арзамаса и Алатыря.

Еще до этого жители Свияжска сами «били челом» Василию Шуйскому[1107].

Таким образом, поход воевод Шуйского в Приволжье увенчался несомненным успехом. Существенно отметить, однако, что источники, говоря об итогах борьбы в Приволжье, по-разному характеризуют ее исход в различных городах. Так, про Муром и Свияжск источники говорят, что эти города принесли повинную Василию Шуйскому. Для характеристики же района Нижнего Новгорода в источниках употреблена иная формула. Здесь момент повинной уже отсутствует и отмечается лишь, что восставшие «разбежалися», не будучи в силах противостоять воеводам Шуйского. Можно полагать, что это различие оценок в источниках отражает и различие в самом ходе событий. Исаак Масса, характеризуя позицию ряда городов во время восстания Болотникова, отмечает, что «многие города колебались и склонялись то к одной, то к другой стороне»[1108]. По-видимому, именно такого рода колебание и имело место в Муроме и Свияжске, которые под влиянием разгрома Болотникова под Москвой колебнулись в сторону Василия Шуйского. Напротив, район Арзамаса, Алатыря и других уездов Среднего Поволжья продолжал оставаться враждебным Шуйскому и вынужден был лишь временно подчиниться силе его войск, с тем чтобы в благоприятной обстановке вновь подняться на открытую борьбу (что и имело место в 1608 и последующих годах).

Таким образом, успехи Шуйского в Приволжье были очень непрочны и весьма относительны. Однако они все же имели определенный эффект, устранив непосредственную опасность восстания в Среднем Поволжье и укрепив этим позицию Шуйского в борьбе против Болотникова.

Нам предстоит теперь обратиться к рассмотрению третьего момента, определявшего наряду с борьбой в Подмосковном районе и Приволжье обстановку в стране в послемосковский период восстания Болотникова. Этим моментом было, как мы отмечали, движение «царевича» Петра.

Начало движения «царевича» Петра относится к зиме 1605/06 г., когда у зимовавших на Тереке казаков возникло «воровское умышление, как им того Илейку Муромца назвати царевичем Петром»[1109]. На этом этапе движение «царевича» Петра можно рассматривать как одно из проявлений той казачьей «смуты великой», которая характеризует положение на Нижней Волге и на Тереке в это время и является предметом переписки между астраханскими и терскими воеводами[1110].

Характерной чертой начального периода движения «царевича» Петра было то, что в нем еще можно наблюдать проявления «разбойных» тенденций казачьих походов за добычей. Из показаний «царевича» Петра видно, что самое возникновение движения казаков было связано с тем, что во время зимовки «стали де казаки думать всем войском, чтобы итти на Кур реку, на море, громить Турских людей на судах, а будет де и там добычи не будет, и им де было козаком х Кизыльбашскому шах Аббасу служить». Однако движение все же не пошло по этому, разбойному, пути. Показания того же «царевича» Петра свидетельствуют о том, что победила другая, социальная, тенденция. В противовес предложению итти громить суда на Каспии, с тем чтобы в случае неудачи похода отправиться служить персидскому шаху, «меж казаков» были произнесены «такие слова: Государь де нас хотел пожаловати, да лихи де бояре, переводят де жалованье бояря да не дадут жалованья». Смысл этого заявления состоял в том, чтобы вместо похода «на море» и в Персию итти против «лихих бояр» как главных врагов казаков, стоявших между казаками и «государем». по-видимому, это предложение вызвало нечто вроде раскола среди казаков. Если первоначальное обсуждение велось «всем войском», то план похода на Москву уже стали «думать казаков человек с триста». Материал, содержащийся в источниках, не дает возможности с определенностью установить, по какому принципу произошло это разделение среди казаков. В показаниях «царевича» Петра именно в этом месте часть текста утрачена. Сохранился лишь следующий отрывок: «…а у тех трехсот человек атаман Федор Бодырин, а он был Илейка в товарищах у казака у князь Васильевского человека Черкасково у Булатка Семенова, а тот Булатко в той же мысли; да тут же были козаки: Тимоха да Осипко Суровские послужильцы, бывали Суровских же Козаков, да Василей князь Микитинский человек Трубецкова…» Судя по этому тексту, сторонниками плана громить бояр были казацкие низы, выходцы из холопов и гулящих людей (к числу последних принадлежал и сам Илейка). Конечно, было бы неосторожно заключать только лишь на основании приведенного отрывка из показаний «царевича» Петра о социальном облике отряда атамана Федора Бодырина. Но в пользу предположения о том, что сторонниками плана громить бояр была именно казачья голытьба, говорит и другое обстоятельство — самый факт провозглашения Илейки «царевичем» Петром. По показаниям «царевича» Петра, он и другой кандидат в царевичи, казак Митька, были выбраны казаками «из них Козаков, из молодых товарыщев». Таким образом, «молодых», т. е. недавних, новых казаков в отряде Ф. Бодырина было, очевидно, немало. О том, что собой представляли эти «молодые» казаки, лучше всего можно узнать из биографии самого «царевича» Петра — Илейки.

До того как волею своих «товарыщев» он превратился в «царевича» Петра, Илейка прошел уже довольно сложный жизненный путь.

Биография Илейки с замечательной наглядностью показывает путь превращения в казака выходца из низов посадского населения. Принадлежа по происхождению к посадским слоям Мурома, Илейка, однако, как «прижитый» его матерью «без венца», оказался вне тех правовых норм, которые определяли положение посадского человека. Это обстоятельство способствовало опусканию Илейки вниз по социальной лестнице. Он становится сначала «сидельщиком» в лавках нижегородского торгового человека Тараса Гроздильникова и затем спускается еще ниже и нанимается в «кормовые казаки для стряпни» на судно, шедшее из Нижнего Новгорода в Астрахань, превращаясь, таким образом, в настоящего гулящего человека на Волге. Хождения по Волге, Каме, Вятке в работных людях — «казаках» — на судах различных торговых людей перемежались у Илейки пребыванием — от одного найма до другого — в Казани, Нижнем Новгороде, Астрахани, где он «кормился» тем, что «имал де товары у всяких у торговых людей холсты и кожи, продавал на тотарском бозаре (в Астрахани. — И. С.) и от тово де давали ему денег по пяти и по шти».

В Астрахани же происходит и следующее важное событие в жизни Илейки: из «казака» — работного человека — он превращается в казака в собственном смысле слова, в казака-военного. Можно думать, что такому превращению способствовали связи Илейки с астраханскими стрельцами (по его словам, он «жил деи в Васторахони у Асторохансково стрелца у Харитонки»). Казаком Илейка стал около 1603–1604-гг. и на протяжений этих двух-трех лет до своего превращения в «царевича» участвовал с казаками в походах на Терек и в Тарки; затем, по возвращении с Терека в Астрахань, его «взяли казаки Донские и Волские», с которыми он плавал по Волге, и, наконец, вновь оказался на Тереке, где и был провозглашен «царевичем».

Если Илейка был сыном посадского торгового человека («матери ево муж был, Тихонком звали, Юрьев, торговый человек»)[1111] то другой «молодой» казак, Митька, был «Асторохансково стрельца сын».

Так биографии отдельных участников отряда Ф. Бодырина позволяют составить представление о социальном облике «молодых» казаков, как выходцев из холопов и городских низов.

Вряд ли поэтому можно сомневаться в том, что именно такого рода элементы из терских казаков начали движение против «лихих бояр». В этом отношении Илейка был плоть от плоти и кость от кости своих товарищей, «выбравших» его царевичем[1112].

Поход казаков начался с плаванья вниз по Тереку, «в городок, близко Терки, к Гаврилу Пану, к атаману казачью». В этот именно момент терский воевода Петр Головин, услышав «про такое дело», сделал попытку ликвидировать движение в самом зародыше, послав к казакам «голову казачью» Ивана Хомяка с требованием «звати себе в город» Илейку. Несмотря на то, что воевода объявил поход казаков с самозванным царевичем государственным преступлением («великим делом»), казаки «Илейку не дали» и вышли «стругами на море», устроив стоянку на острове против устья Терека.

Решительные действия казаков отряда Ф. Бодырина оказали влияние на позицию остальных казаков, бывших на Тереке. Во время стоянки Илейки с его отрядом на острове туда «съехалися все казаки из юртов».

Новая попытка П. Головина сорвать поход казаков путем требования, «чтобы осталось на Терке Козаков половина для приходу воинских людей», осталась безрезультатной, и казаки пошли «всем войском под Асторохань».

На этом этапе движение «царевича» Петра продолжало оставаться еще чисто казацким движением. «Карамзинский Хронограф» метко определяет состав участников движения словами: «Терские атаманы и казаки приехали в Асторахань… и на Волге к ним пристали такие же воровские атаманы и казаки»[1113]. Весьма ограниченными были и первоначальные планы руководителей движения: поход к Москве для встречи с Лжедмитрием I.

Факт сношений казаков «царевича» Петра с Лжедмитрием I можно считать несомненным. Об этих сношениях говорят как русские, так и иностранные источники. По свидетельству «Нового Летописца», казаки «писаху к Гришке к Ростриге» о «царевиче» Петре. «Он же повелел ему иттить к Москве»[1114].

Маржерет, хорошо осведомленный о событиях времени правления Лжедмитрия I, сообщает более подробные данные о сношениях между «царевичем» Петром и Лжедмитрием I. По рассказу Маржерета, «в конце апреля (1606 г. — И. С.) Дмитрий получил известие о волнении казаков, собравшихся до 4000 между Казанью и Астраханью... Свирепствуя по Волге, они распустили молву, что с ними находится юный принц, именем царь Петр, истинный сын (по их словам) царя Федора Иоанновича… Если бы казаки говорили правду, то царю Петру было 16 или 17 лет; но им хотелось только под тем предлогом вольнее грабить царские области, по неудовольствию на Димитрия, не давшего им такой награды, какой они желали. Впрочем, государь послал к самозванцу письмо, уведомляя, что если он истинный сын Федора Иоанновича, то пожаловал бы в Москву, и что для продовольствия его в дороге дано будет приказание; если же он обманщик, то удалился бы от Русских пределов»[1115].

В этом свидетельстве Маржерета особенно ценно указание на мотивы, вызвавшие волнение казаков, совпадающее по существу с теми объяснениями, которые мы находим в показаниях самого «царевича» Петра, с тем отличием, что «неудовольствие» казаков неполучением «награды» (ср. «жалованья» — в показаниях «царевича» Петра) Маржерет относит прямо к Лжедмитрию, тогда как в представлении самих казаков ответственность за это несли «лихие бояре».

Известие Маржерета о «гонце» Лжедмитрия I, посланном с письмом «царевичу» Петру, подтверждается как показаниями самого «царевича» Петра, так и «Карамзинским Хронографом». По словам Петра, когда казаки «пошли вверх Волгою к Гришке к Ростриге к вору и дошли до Самары, и тут де их встретили от Ростриги под Самарою с грамотою, и Третьяк Юрлов велел им итти к Москве наспех»[1116]. Третьяка Юрлова называет в связи с движением «царевича» Петра и «Карамзинский Хронограф», из текста которого видно, между прочим, что после убийства Лжедмитрия I Третьяк Юрлов примкнул к казакам[1117].

Совершенно иначе излагает вопрос о переписке между «царевичем» Петром и Лжедмитрием I «Новый Летописец по списку князя Оболенского». В освещении этого источника содержанием письма «царевича» Петра являлось требование к Лжедмитрию уступить Петру московский престол: «Наперед же себя оный Илюшка писа к Ростриге, претя ему нашествием своим ратию, да немедля снидет с царского престола и вдаст ему яко сущему отчичу и наследнику»[1118].

Таким образом, по этой версии, волжский поход «царевича» Петра являлся походом, имевшим целью свержение Лжедмитрия и воцарение Петра на московском престоле. Было бы очень соблазнительно принять версию списка Оболенского, но она находится в противоречии как с показаниями самого «царевича» Петра о целях похода (против «лихих бояр»), так и с последующей деятельностью Петра, движение которого идет под лозунгом «царя Димитрия»[1119]. Правильнее будет поэтому считать рассматриваемую версию продуктом редакционной обработки первоначального текста «Нового Летописца» (где содержание писем «царевича» Петра Лжедмитрию не указывается) в духе «вотчинной» теории престолонаследия, с точки зрения которой сын царя Федора, а не младший сын Ивана Грозного, был действительно «сущий отчич и наследник» московского престола.

Восстание 17 мая в Москве и убийство Лжедмитрия I оказали влияние и на движение казаков. События эти застали отряд «царевича» Петра в районе Свияжска, у Вязовых гор, где ехавший из Москвы казак «сказал казаку брату своему Гребенкину, что на Москве Гришку Розстригу убили миром всем»[1120]. Эта «весть» заставила казаков повернуть назад, вниз по Волге, причем, по свидетельству «Карамзинского Хронографа», казаки, «едучи Волгою, на встрече всяких служивых людей, и торговых, и на ватагах промышленных людей побивали до смерти и грабили»[1121]. На речке Камышенке казаки сделали остановку: «стояли с казаками со всем войском на Камышенке»[1122]. Именно здесь, очевидно, возник план отправиться на Дон, который и был осуществлен переходом в судах по речке Камышенке, а затем переволокой судов на речку Иловлю, которой казаки и «перегребли на Дон». Но и на Дону казаки не остались, а пошли сначала Доном, а затем Донцом по направлению к Украинным городам[1123].

Весь этот путь казаков с большой подробностью изложен в показаниях «царевича» Петра. «Новый Летописец» и «Карамзинский Хронограф» гораздо менее точны в своих версиях о маршруте казаков Петра. «Новый Летописец» лишь кратко сообщает, что, дойдя по Волге до Царицына, «тот вор Петрушка и с казаками поиде на Дон и ту на Дону зимова»[1124]. «Карамзинский Хронограф», сохранив приведенные выше сведения о действиях казаков во время их похода по Волге, дальнейший маршрут их изображает очень неточно, указывая, что казаки, «не доехав Царицына, рекою Камышенкою проехали в Украиные городы на Воронеж с товарыщи»[1125]. Упоминание в «Карамзинском Хронографе» Воронежа представляет интерес в плане определения участия этого города в движении «царевича» Петра. Очевидно, именно основываясь на такого рода сведениях, автор «Карамзинского Хронографа» и назвал Воронеж тем местом, куда приехали казаки с «царевичем» Петром. Но самый маршрут Петра изображен в «Хронографе» неправильно. То же следует сказать и о сообщении «Нового Летописца» о том, что казаки и «царевич» Петр «зимовали» на Дону. В действительности, к зиме их не было уже ни на Дону, ни в Воронеже.

Еще до наступления зимы, когда казаки «Донцом вверх погребли верст со сто», к ним приехал с грамотой из Путивля некий Горяйно. Грамота эта была «писана от князя Григорья Шоховсково да от Путимцов ото всех» и предлагала казакам и «царевичу» Петру итти «наспех» в Путивль, сообщая, что «царь Дмитрей жив, идет из Литвы со многими людми в Путимль». «По той грамоте», казаки и «царевич» Петр «пришли з Донца на Украйну во Царев город, а из Царева города пришли в Путимль»[1126].

Уход казаков с Волги явился переломным моментом в развитии движения «царевича» Петра. Сущность этого перелома заключалась в том, что с этого момента устанавливается прямая связь движения «царевича» Петра с восстанием Болотникова. Из чисто казачьего, локального движения движение «царевича» Петра превращается в составную часть восстания Болотникова.

Первые сведения о нахождении «царевича» Петра «на Севере» относятся к декабрю 1606 г. 26 декабря 1606 г. во время переговоров в Кракове между Польшей и Россией польские представители заявили посланнику Василия Шуйского князю Г. Волконскому и дьяку А. Иванову, что, по словам «многих людей», приехавших «из Северы», там «ныне государем Петром зовут, сказываетца сын бывшего государя вашего в. к. Федора»[1127]. Спустя несколько дней, 31 декабря, польские дипломаты сообщили Г. Волконскому дополнительные и более точные данные о Петре: «Пришло к нам писмо подлинное вчерась с Украйны изо Мстисловля, а пишет державец, что подлинная ведомость, что Петр, которой сказываетца сыном великого князя Федора, достовает государьства Московского на Дмитрея… И осел деи тот Петр Северскую землю по Брянской лес и городы поймал»[1128].

Слухи о «Петрушке» отмечает в своем дневнике и В. Диаментовский. В недатированной записи, относящейся к ноябрю 1606 г., он указывает, что о противнике Василия Шуйского ходят различные толки: «Говорили в один голос, что Дмитрий, но нам не хотелось верить; другие сообщали о Петрушке»[1129].

Таким образом, «царевич» Петр появился в Путивле, по-видимому, еще во время осады Москвы Болотниковым[1130].

Отступление Болотникова к Калуге и Туле явилось моментом, ускорившим объединение движения «царевича» Петра с основными силами восстания Болотникова. С этого времени отряды «царевича» Петра начинают принимать непосредственное участие в борьбе против войск Василия Шуйского, и мы уже имели возможность при рассмотрении борьбы между Болотниковым и Д. И. Шуйским под Калугой ознакомиться с первым актом этой борьбы, когда войска «царевича» Петра своим участием в ней способствовали одержанию Болотниковым победы над Д. И. Шуйским.

Наш обзор обстановки в стране, таким образом, привел нас вновь к центральному пункту борьбы между Болотниковым и Василием Шуйским.

Безуспешность попыток Василия Шуйского одним ударом завершить разгром Болотникова после его поражения в битве в Коломенском показала, что, несмотря на это поражение, силы Болотникова были далеко не сломлены.

В то же время общая обстановка в стране продолжала оставаться исключительно напряженной и сложной. Поэтому правительство Василия Шуйского, продолжая борьбу против основных сил Болотникова, должно было одновременно принимать решительные меры и для подавления восстания в других районах. Мы видели, что исход борьбы в этих районах — и в Подмосковном и в Приволжье — был далеко не везде в пользу Василия Шуйского.

Все это не могло не сказаться на ходе борьбы под Калугой, несмотря на то, что со стороны Василия Шуйского, по выражению «Иного Сказания», «силы же ту под Колугою велицей суще»[1131].

Осада Калуги войсками Василия Шуйского продолжалась свыше трех месяцев. По интенсивности борьбы, по масштабам военных действий, наконец, по количеству участников борьбы этот период может быть отнесен к числу моментов наибольшего подъема восстания Болотникова.

Характерной чертой военных действий в рассматриваемый период является то, что пассивной тактике воевод Шуйского, осаждавших Калугу, противостоит наступательная, активная тактика восставших. Сущность этой тактики заключалась в том, чтобы путем активных, наступательный действий добиться снятия осады Калуги и освобождения блокированных там войск Болотникова.

В осуществлении этой тактики главную роль, роль активной силы, чаще всего играли войска «царевича» Петра.

Пребывание «царевича» Петра в Путивле освещено в источниках очень слабо. Сам «царевич» Петр в своих показаниях отмечает лишь просто факт своего прихода в Путивль, откуда он затем перешел в Тулу. Несомненно, однако, что Путивль не являлся для «царевича» Петра простым местом остановки во время его похода. В источниках сохранились отдельные сведения, позволяющие составить некоторое представление о деятельности «царевича» Петра в Путивле. Так, «Новый Летописец», хотя и в тенденциозной форме, сообщает о расправе «царевича» Петра с боярами и воеводами. Тот же источник, а также и «Карамзинский Хронограф» отмечают, что из восставших городов приводили «в Путимль… к вору Петрушке» воевод — сторонников Василия Шуйского[1132]. Польские источники отмечают другую сторону деятельности «царевича» Петра в Путивле, сообщая о том, что он намеревался посылать «послов своих» к польскому королю на розыски «царя Димитрия»[1133]. Эти отдельные штрихи из деятельности «царевича» Петра в Путивле позволяют, несмотря на всю разрозненность их, говорить о политическом характере деятельности «царевича» Петра во время его пребывания в Путивле. Вывод этот может быть подтвержден известием Исаака Массы, называющим Путивль «главой и зачинщиком всех мятежных городов» и сообщающим о том, что именно в Путивле восставшие «держали совет»[1134].

Что касается размеров сил, бывших в распоряжении «царевича» Петра в Путивле, то Буссов сообщает, что Петр привел в Путивль «10 000 человек»[1135]. Маржерет (правда, для более раннего момента) называет несколько меньшую цифру, говоря о волнении 4 000 казаков, собравшихся (весной 1606 г. «между Казанью и Астраханью»[1136].

Приведенные цифры вряд ли могут претендовать на точность, и я не вижу оснований отдавать предпочтение свидетельству Маржерета (как это делает Платонов, указывающий, что «названный царевич Петр пришел со своим четырехтысячным войском в Путивль»)[1137]. Несомненно лишь одно, что силы «царевича» Петра были довольно значительны и что они увеличивались по мере развития его движения на Северской Украине[1138].

Источники не дают возможности установить, кому принадлежала инициатива в принятии решения о движении «царевича» Петра из Путивля на соединение с Болотниковым. Можно думать, что оно явилось результатом оценки руководителями восстания положения в стране, равно как и требований Болотникова о присылке ему помощи. Во всяком случае, целесообразность этого решения с точки зрения интересов восстания Болотникова в целом не вызывает сомнений.

Отряды «царевича» Петра, двигавшиеся на соединение с Болотниковым, направлялись, однако, не непосредственно к Калуге, а на Тулу. Объяснение такого маршрута следует искать в особен-костях положения Тулы. Как мы отмечали выше, «Карамзинский Хронограф» сообщает, что Тула наряду с Калугой явилась местом, куда отступили из-под Москвы войска Болотникова. Но в отличие от Калуги Тула, по-видимому, не была осаждена. Прикрывавшие пути к Туле со стороны Москвы города Алексин и Венев оставались в руках восставших, и попытка воевод Шуйского осадить Венев, как мы видели, потерпела неудачу. Позиция самой Тулы определилась еще во время московского похода Болотникова как позиция решительной и активной поддержки восстания. Все это делало Тулу исключительно удобным пунктом, который мог бы явиться местом сосредоточения сил участников восстания и одним из центров движения. Именно такими мотивами можно объяснить движение отрядов «царевича» Петра из Путивля на Тулу.

В источниках нет единства в характеристике отдельных этапов участия отрядов «царевича» Петра в борьбе в Калужско-Тульском районе. Одним из наиболее ранних по времени фактов такого рода действий войск «царевича» Петра являлось отмечаемое «Иным Сказанием» действие воеводы «царевича» Петра князя Телятевского в сражении под Веневом, когда Телятевский «прииде ис Путимля… о силою под Венев град, и силу Московскую царя Василия разбиша и разгониша»[1139].

Это известие «Иного Сказания» о Веневском сражении подтверждается В. Диаментовским, в дневнике которого, под 21 февраля 1607 г., имеется запись: «Пришла весть, что под Веневом войско Шуйского потерпело поражение»[1140].

К походу князя Телятевского, вероятнее всего, относится и известие, содержащееся в письме Ю. Стадницкого к А. Стадницкому: «Вчера мне сказали, что наших казаков 7000 идет деи с полками от Путимля Калужаном на помоч»[1141].

Гораздо более крупной и по масштабу и по значению операцией была битва на реке Вырке. В «Ином Сказании» это сражение изображается как непосредственное продолжение похода князя Телятевского: «И паки оттуду (от Венева. — И. С.) поиде под Колугу на помощь к Болотникову, хотяше бо такожде внезапным своим пришествием, яко же под Веневым такожде и под Колугою Московскую силу розбити… И слух прииде воеводам, яко под Веневым сила разбита Телятевским и идет на них под Колугу. Боярин же воевода князь Михайло Васильевичь Шуйской и с ним иные воеводы с силою встречю им поидоша, они же встречи против себе не ведавше. Боярин же воевода князь Михайло Васильевичь Шуйской силу разби и многое множество поби их. И зело мало их спасошася, убегоша; боярин же воевода князь Михайло Васильевичь Шуйской паки со всеми силами своими под Колугу здрав возвратися»[1142].

Версия «Иного Сказания», однако, не может быть принята в том виде, как мы находим ее в этом источнике. Дело в том, что в разрядах и «Новом Летописце» обстоятельства и участники сражения на Вырке изображаются иначе, чем в «Ином Сказании». В отличие от «Иного Сказания», «Новый Летописец» называет воеводой войск, пришедших «из Путимля и из иных Сиверских городов... на помочь х Калуге», не Телятевского, а князя Василия Масальского[1143]. Точно так же и в вопросе о воеводах, участвовавших в этом сражении, «Новый Летописец» расходится с «Иным Сказанием», называя не М. В. Скопина-Шуйского, а И. Н. Романова и князя Д. И. Мезецкого.

Рассказ «Нового Летописца» подтверждается разрядами. В одной и)з разрядных книг мы читаем следующую запись: «Шел с казаки на проход в Колугу князь Василей княж Федоров сын Мосалокой. И Ходили воеводы против казаков на выручку (sic! Явное искажение текста: вместо «на Вырку». — И. С.) к Николе Иван Никитич Романов, да князь Данило Иванович Мезетцкой, да Михайло Нагой; и казаков побили и поймали, и князя Василья Мосалоково взяли ранена, от раны его не стало. И на том бою князь Данила Мезетцкого ранили, пробили ногу выше колена; и государь велел ему ехать к Москве, а на его место велел быти в Передовом полку князь Михайлу Борятинскому княж Петрову сыну»[1144].

Приведенный текст, несмотря на отмеченный дефект (результат осмысления переписчиком непонятного ему места), носит следы современной записи, сохранив такие детали, как точное обозначение ранения князя Д. Мезецкого, а также то, что князь В. Масальский был не убит на поле сражения (как это, в частности, изображается в «Новом Летописце»), а был лишь ранен и умер от ран. Эта последняя деталь подтверждается рассказом Исаака Массы, сообщающего о том, что князь Масальский «был захвачен в плен и привезен в Москву, где и умер от ран»[1145].

Надо оказать, однако, что рассмотренная нами версия разрядной книги не является единственной, содержащейся в разрядах. Напротив, мы находим там и другую версию. В этой второй версии обстоятельства, приведшие к сражению на Вырке, изображаются следующим образом: «А вор Петрушка из Путимля со многими людми пришол на Тулу, а с ним князь Ондрей Телятевский да воры князь Григорей Шаховской о товарыщи, и послал на проход в Колугу многих людей. И бояре противу их послали на три полки» — И. Н. Романова, князя Д. И. Мезецкого и М. А. Нагого. «И божиею милостию воеводы воров за семь Берет от Колуопи на Вырке побили на головы и наряд весь взяли. И тоды князь Данила Мезетцкого ранили»[1146].

Таким образом, во второй версии разрядных книг о князе В. Масальском не упоминается вовсе, тогда как князь А. Телятевский назван в связи с сражением на Вырке, хотя из контекста и неясно, находился ли князь Телятевский с теми людьми, которые были посланы «царевичем» Петром «на проход» в Калугу, или же оставался в Туле. Эти черты сближают названную версию разрядных книг с рассказом «Иного Сказания», хотя в отличие от «Иного Сказания» М. В. Скопин-Шуйский не фигурирует в качестве участника «боя» на Вырке.

Разобраться во всех этих противоречивых показаниях источников помогает Исаак Масса. В его изложении события приобретают следующий вид: «Меж тем в Москву привезли часть пленных из города Венева, где московиты (т. е. Василий Шуйский. — И. С.) также потерпели поражение; и вместе с ними пришло известие, что двое знатных московских бояр, Мосальский и Телятевский, перешли на сторону мятежников и идут на помощь Димитрию с 30 тысячами воинов, среди коих были поляки, казаки и русские, и это известие произвело такой страх в Москве, что они вызвали из Старицы низложенного Димитрием старого патриарха Иова... Но его совет вместе со всеми другими советами ничему не мог помочь. И Мосальский отправился о отрядом войска на Тулу, выручить Петра Федоровича, которого в Москве называли Петрушкою, но был разбит московитами, захвачен в плен и привезен в Москву, где и умер от ран»[1147].

Как видно из приведенного текста, рассказ Массы также не свободен от ошибок и противоречий. Это в первую очередь относится к его объяснению целей похода князя Масальского, направлявшегося, по мнению Массы, выручать «царевича» Петра из Тулы (а не Болотникова из Калуги, как было в действительности).

Однако, несмотря на эти неточности и ошибки, рассказ Массы очень важен. Не трудно заметить, что он содержит в себе элементы обеих рассмотренных выше версий о сражении на Вырке, имеющихся в русских источниках. Так, Масса, подобно «Иному Сказанию», отмечает сражение под Веневом. С другой стороны, участником сражения на Вырке Масса называет князя Масальского, т. е. в этой части примыкает к «Новому Летописцу».

Но, совпадая в отдельных частях с версиями «Иного Сказания» и «Нового Летописца», Масса в целом дает свою особую схему развития событий. Наиболее существенным моментом в этой схеме является решение вопроса о князе Телятевском. Если «Новый Летописец» вовсе не упоминает о князе Телятевском в связи со сражением на Вырке, а «Иное Сказание», напротив, называет князя Телятевского руководителем войск «царевича» Петра в этом сражении, то, по свидетельству Массы, князь Телятевский является одним из двух воевод войска, шедшего на помощь восставшим, но в сражении на Вырке участвует не он, а другой воевода — князь Масальский. Из этого мы можем заключить, что, очевидно, после сражения под Веневом, в котором участвовали как Телятевский, так и Масальский, произошло разделение войска, возглавлявшегося этими воеводами: часть его, во главе о князем Масальским, была послана к Калуге, другая же часть, с князем Телятевским, двинулась на Тулу.

Предлагаемая нами интерпретация рассказа Массы опирается прежде всего на факт нахождения князя Телятевского в Туле после сражения на Вырке, признаваемый всеми источниками (см. ниже). С другой стороны, нам известно, что князь Телятевский участвовал в сражении под Веневом (что не может подлежать сомнению ввиду совпадения свидетельств «Иного Сказания» и Исаака Массы).

Но в таком случае очевидно, что князь Телятевский попал в Тулу именно после Веневского сражения. Так и решается вопрос о времени прихода князя Телятевского в Тулу во второй из рассмотренных нами разрядных записей, где приход князя Телятевского в Тулу относится ко времени, предшествующему сражению на Вырке[1148].

Восстанавливая таким образом ход событий, связанных со сражением на Вырке, мы получаем возможность понять происхождение обеих версий о сражении на Вырке, имеющихся в источниках. Рассказ в «Ином Сказании» явился результатом тенденциозной литературной обработки источников, лежащих в его основе. Сущность этой обработки состояла в том, что автор рассказа оставил в своем изложении лишь самых знаменитых участников событий. В лагере восставших таким лицом был князь Телятевский; среди же воевод Василия Шуйского, осаждавших Калугу, — князь М. В. Скопин-Шуйский. Ему-то автор и приписал честь победы над восставшими (хотя М. В. Скопин-Шуйский, как это видно из разрядных росписей воевод, и не участвовал в сражении на Вырке), назвав в качестве воеводы войска восставших князя Телятевского (вместо менее значительного князя Масальского)[1149].

Рассказ «Нового Летописца» носит иной характер. Здесь внимание сосредоточено на детальном описании самого сражения на Вырке; напротив, предшествующие этому сражению события изложены очень суммарно и в общей форме. по-видимому, автор не располагал данными об участии князя Телятевского в сражении под Веневом и, как мы видели, поражение войск Василия Шуйского под этим городом приписывает действиям самих веневцев. Поэтому в «Новом Летописце» сражение под Веневом и сражение на Вырке никак не связаны, что и объясняет отсутствие упоминания князя Телятевского при описании сражения на Вырке.

Самый ход и исход сражения на Вырке освещен в источниках достаточно полно. Местом сражения явилась река Вырка, приток Оки. По данным разрядов, сражение произошло «за семь верст от Калуги»[1150]. Время сражения на Вырке определяется указанием Исаака Массы о «страхе в Москве» после поражения войск Василия Шуйского под Веневом и о том, что в связи с этим в Москву был вызван бывший патриарх Иов, который, однако, оказался бессильным помешать походу князя Телятевского и князя Масальского[1151]. Так как решение Василия Шуйского о посылке за бывшим патриархом состоялось 2 февраля 1607 г., а сам Иов прибыл в Москву 14 февраля[1152], то, очевидно, и сражение на Вырке имело место в феврале, вероятнее всего, в конце февраля.

Такая датировка сражения на Вырке подтверждается и записью В. Диаментовского о Веневском сражении, известие о котором достигло Ярославля, где находился В. Диаментовский, 11 февраля 1607 г. (см. выше), что заставляет относить самое сражение под Веневом к концу января или первым числам февраля, соответственно с чем определяется и время сражения на Вырке.

Сражение закончилось полной победой воевод Шуйского. В разрядных записях отмечено, что воеводы «воров побили на голову и наряд и обоз взяли»[1153]. Битва продолжалась целые сутки, «день да ночь», по выражению «Нового Летописца»[1154], и носила ожесточенный характер. «Многое множество» из войска князя Масальского было «побито»[1155]; «Новый Летописец» отмечает, что воеводы захватили много пленных: «Языки многие приведоша»[1156]. О «поимании» в плен казаков в сражении на Вырке говорят и разряды[1157], причем в плен попал и сам князь Масальский. Наконец, в качестве трофеев воеводам достался «наряд» (артиллерия) и «обоз» войска князя Масальского. Масштабы сражения на Вырке определяются тем), что против войска князя Масальского действовали три «полка» войск Василия Шуйского. Со стороны восставших также, несомненно, были крупные силы. Об этом говорит и свидетельство Исаака Массы о 30-тысячном войске князя Телятевского и князя Масальского (пусть преувеличенное) и тот факт, что войско князя Масальского обладало «нарядом», т. е. имело в своем распоряжении артиллерию.

Наконец, «Новый Летописец» сохранил материал, характеризующий стойкость и непреклонность войска восставших. Когда поражение войска князя Масальского стало очевидным, а сам он, раненый, попал в плен, то, по словам «Нового Летописца», «достальные ж воры многие на зелейных бочках сами сидяху и под собою бочки з зельем зажгоша и злою смертию помроша»[1158], предпочтя, таким образом, смерть плену[1159].

Приблизительно в одно время с битвой на Вырке Василий Шуйский нанес Болотникову и другое поражение — в Веневском уезде, в Серебряных Прудах. В отличие от сражения на Вырке, в котором инициатива принадлежала войску князя Масальского, шедшего «на проход» в Калугу, в сражении под Серебряными Прудами наступающей стороной являлись воеводы Василия Шуйского.

Выше было отмечено, что успех (хотя бы и временный), достигнутый Шуйским в Приволжье, укреплял его позиции в борьбе против Болотникова. Сражение под Серебряными Прудами является прямым доказательством этого.

Серебряные Пруды представляли собой укрепленный пункт, «острог», входивший в оборонительную систему, защищавшую южные районы Русского государства от татар. Во время восстания Болотникова Серебряные Пруды вместе со всем Тульским районом оказались на стороне восставших[1160] и оставались в их руках и после отступления Болотникова из-под Москвы. В этих условиях стратегическое значение Серебряных Прудов заключалось в том, что они, подобно Алексину, Веневу и Дедилову, прикрывали подступы к Туле. Естественно, что правительство Василия Шуйского в своей борьбе против Болотникова не могло не учитывать и Серебряные Пруды как один из опорных пунктов восстания.

Поэтому под Серебряные Пруды также были посланы войска. Осаду Серебряных Прудов начали войска князя А. В. Хилкова. Разбитые князем Телятевским под Веневом и отступившие «на Каширу»[1161], они затем были направлены к Серебряным Прудам. «Карамзинский Хронограф», являющийся. главным источником наших сведений о борьбе под Серебряными Прудами, отмечает, что «под Серебряными Прудами стояли воеводы князь Ондрей Васильевичь Хилков да Богдан Матьвеев сын Глебов, а с ними ратные люди коширяне, и тулены, и ярославцы, и углеченя, и Низовских городов»[1162]. Однако, несмотря на такую многочисленность войска, осада князем Хилковым Серебряных Прудов была не более успешна, чем его действия под Веневом. Этим надо объяснить, что, когда в распоряжении Василия Шуйского оказались силы, освободившиеся после похода в Приволжье, они были направлены к Серебряным Прудам.

По словам того же «Карамзинского Хронографа» «с Алатыря Григорью Пушкину да Сергею Ададурову со всеми ратными людми велено итти под Серебреные Пруды, а в Серебреных Прудех сидели воровские люди»[1163].

Приход Г. Пушкина и С. Ододурова к Серебряным Прудам следует отнести к концу февраля или, что более вероятно, началу марта. Такая датировка их прихода вытекает из того, что к моменту прихода этих воевод под Серебряные Пруды там уже «стояли» полки князя Хилкова. Считая, что приход князя Телятевского к Веневу (где он нанес поражение князю Хилкову) имел место в конце января или начале февраля, мы должны допустить, что для отступления к Кашире, перегруппировки там и нового похода от Каширы к Серебряным Прудам князю Хилкову потребовалось некоторое количество времени. Поэтому он не мог оказаться под Серебряными Прудами раньше второй половины февраля, чем и определяется возможное время прихода к Серебряным Прудам Г. Пушкина и С. Ододурова.

Усиленные отрядами Г. Пушкина и С. Ододурова, войска В. Шуйского получили возможность активизировать борьбу и от осады Серебряных Прудов перейти к приступу: «К острогу ратные люди приступали с щитами день да полуночи». Несмотря на упорную оборону («ис Прудов воровские люди многих ратных людей переранили, а иных побили»), осажденные вынуждены были сдаться, «видя свою погибель, что им не отсидетца», «и в острог пустили царя Васильевых людей и крест целовали царю Василью»[1164]. Столь быстрая капитуляция Серебряных Прудов была большим успехом воевод Шуйского, ибо уже «назавтрее здачи пришли многие воровские люди с Украины на выручку Серебряным Прудам», во главе с воеводами — князем И. Масальским и «иноземцем литвином Иваном Сторовским»[1165]. Таким образом, помощь осажденным опоздала, и вместо «выручки» Серебряных Прудов И. Масальский и И. Сторовский сами попали под удар царских войск. Произошел новый бой «от Серебряных Прудов версты за четыре», закончившийся также победой воевод Шуйского: «воровских многих людей побили и языки многие поймали и воровских воевод князя Ивана Масалскова и Ивана Сторовскова взяли»[1166].

Сражение под Серебряными Прудами совпало с битвой на Вырке. Этим, может быть, можно объяснить ошибку Исаака Массы, у которого сражение на Вырке названо «битвой под Тулой». Возможность допущения такой ошибки облегчалась тем, что и в битве на Вырке и в сражениях под Серебряными Прудами участвовали в качестве воевод восставших однофамильцы — князья Масальские (в первой — Василий, во второй — Иван).

По существу же оба эти сражения, действительно, столь тесно связаны и по времени и по их значению, что эффект от одного из них лишь усиливал результаты другого.

Сражения на Вырке и под Серебряными Прудами резко ухудшили положение Болотникова, которому теперь предстояло выдержать всю тяжесть осады. По характеристике «Карамзинского Хронографа», осадившие Калугу войска подвергали ее непрерывной бомбардировке: «Из наряду из болшева и из вогненных пушек в город и в острог стреляли безпрестанно и многих людей побивали». В свою очередь осажденные «воры казаки на вылоски выходили безпрестанно, и бои были безпрестанные, и царя Васильевых ратных людей на вылосках побивали и ранили». Однако и эта активная оборона не могла уничтожить действия осады. Результатом осады явился голод: «в осаде в Колуге был голод великой, ели лошеди»[1167]. Все это внушало воеводам Шуйского уверенность в неизбежности падения Калуги[1168].

Исаак Масса описывает яркую сценку, как «Московские войска, стоявшие под Калугою, кричали с горы, находящейся у реки Оки (осажденным), что коль скоро Масальский со всем своим войском разбит, что лучше во-время одуматься и просить пощады»[1169]. Однако Болотников оставался непреклонным и только «смеялся над этим», приказав вместе с тем «повесить на виду московского войска» несколько изменников[1170]. Столь же сильно ухудшилось и положение в районе Тулы, оказавшейся под ударом войск князя Хилкова и Г. Пушкина и с падением Серебряных Прудов лишившейся важного опорного пункта вместе с значительным количеством войска, «сидевшего» в Серебряных Прудах.

В лагере Василия Шуйского победы на Вырке и у Серебряных Прудов произвели прямо противоположный эффект. Обстановка паники, «страха» перед восставшими, царившая среди правящих классов в Москве и нашедшая свое яркое выражение в истории с привозом в Москву патриарха Иова в качестве крайнего средства для оказания воздействия на население Москвы, исчезла без следа. По словам Исаака Массы, «[Известие] о битве под Тулою[1171] и поражение Мосальского произвело в Москве великие перемены и [вызвало] радость»[1172].

Изменение в соотношении сил борющихся сторон после сражения на Вырке создало для правительства Василия Шуйского исключительно благоприятную обстановку для активизации борьбы против восставших. Эта возможность была использована правительством Шуйского путем организации похода князя Воротынского на Тулу.

Такое направление удара не было случайным. Тула являлась местом сосредоточения наиболее активных сил в лагере восставших, и правительство Шуйского совершенно правильно оценило значение Тулы, решив именно здесь нанести новый решительный удар по восстанию, тем более что сражения под Серебряными Прудами ослабили позиции Тулы и создали благоприятную обстановку для наступления именно в этом районе.

Поход князя Воротынского имел огромное значение с точки зрения дальнейших перспектив борьбы между Болотниковым и Шуйским. Успех этого похода мог означать полное поражение восстания. Напротив, неудача похода князя Воротынского резко улучшала положение Болотникова.

В литературе о Болотникове значение похода князя Воротынского, однако, явно недооценивалось. Наглядным доказательством этого является то, что большинство из писавших о Болотникове, за исключением Карамзина, даже вовсе не упоминает о походе князя Воротынского. Лишь Г. Н. Бибиков во введении к своей публикации материалов о восстании Болотникова подчеркнул значение похода князя Воротынского, назвав поход «мало известным, но важным»[1173]. Но и Г. Н. Бибиков не отметил связи похода князя Воротынского с сражениями на Вырке и под Серебряными Прудами, указав лишь, что «Воротынский из-под Алексина первый из царских воевод ходил под Тулу вскоре после захвата ее болотниковцами и потерпел поражение»[1174].

То, что связь между тульским походом князя Воротынского и сражениями на Вырке и у Серебряных Прудов ускользнула от внимания исследователей, может быть объяснено тем, что в основном русском источнике, упоминающем об этом походе — в «Новом Летописце», — известие о походе князя Воротынского на Тулу помещено раньше известия о сражении на Вырке. На этом основании Карамзин и отнес поход Воротынского к военным действиям, предшествующим сражению на Вырке[1175].

Новая датировка похода князя Воротынского второй половиной марта 1607 г., произведенная Г. Н. Бибиковым на основании записи в приходо-расходных книгах Иосифо-Волоколамского монастыря[1176], дает возможность восстановить правильную последовательность событий, т. е. отнести поход князя Воротынского на Тулу ко времени после сражения на Вырке[1177].

Именно так определяет время и характер похода князя Воротынского и Исаак Масса, свидетельство которого незаслуженно игнорировалось исследователями. Исаак Масса ставит поход князя Воротынского в прямую связь с победой Василия Шуйского на Вырке. Указав на «великие перемены» и «радость» в Москве по случаю победы над князем Масальским, Масса продолжает: «...и на Тулу послали Воротынского с некоторым войском, чтобы еще больше стеснить (неприятеля) и захватить в плен Петра»[1178].

Таким образом, организацией похода на Тулу правительство Шуйского преследовало очень ответственную цель: разбить второй важнейший центр восстания и «захватить в плен» «царевича» Петра.

Воротынский, однако, потерпел полную неудачу. И русские и иностранные источники единодушны в такой оценке результатов его похода. Так характеризует поход князя Воротынского «Новый Летописец»: «Боярин же князь Иван Михайлович Воротынской из Олексина поиде под Тулу, на Туле же в те поры воров было много. Воевода ж у тех воров князь Андрей Телятевской, и выде со всеми людми, князя Ивана Михайловича розгоня, едва ушел в Олексин»[1179].

Еще более наглядно характер и размеры поражения князя Воротынского под Тулой выступают в рассказе Исаака Массы, по свидетельству которого «Петр Федорович со всеми своими силами выступил из Тулы и обратил в бегство всё московское войско, стоявшее под Тулой, так что предводители его, Воротынский, Симеон Романович и Истома Пашков, бежали вместе с прочими, и Петр меж тем занял еще некоторые укрепленные места неподалеку и поспешил возвратиться в Тулу, где снова утвердился»[1180].

С походом князя Воротынского на Тулу следует связать поход князя Хилкова, Г. Пушкина и С. Ододурова под Дедилов. Известие об этом походе сохранилось лишь в «Карамзинском Хронографе», датирующем этот поход «великим постом», т. е. промежутком времени между 16 февраля и 4 апреля[1181].

У нас нет данных, позволяющих решить вопрос о том, были ли походы на Тулу и под Дедилов частями единой операции, задуманной и осуществленной по приказу из Москвы. Но независимо от того, составлял ли поход князя Хилкова к Дедилову часть генерального плана наступления или же он являлся результатом самостоятельных действий участвовавших в нем воевод, совершенно очевидно, что поход под Дедилов был столь же закономерной попыткой использовать и развить местный успех, достигнутый в районе Серебряных Прудов, как поход князя Воротынского представлял собой попытку использования благоприятной стратегической обстановки в общегосударственном масштабе.

Условность и приблизительность датировки событий рассматриваемого этапа восстания Болотникова не дает возможности точно установить взаимную последовательность во времени походов князя Воротынского и князя Хилкова. Поход под Дедилов имел место в конце «великого поста», как можно заключить из того, что после поражения под Дедиловом много ратных людей «потонули в реке в Шату», очевидно уже вскрывшейся или бывшей накануне вскрытия. Это сближает время дедиловского похода с тульским походом князя Воротынского, имевшим место во второй половине марта. Но такое сближение вытекает и из самого характера данных походов: поход под Дедилов трудно представить себе после поражения князя Воротынского под Тулой, равно как и неудача дедиловского похода делала бы маловероятной возможность наступления на Тулу после этого похода.

Поход под Дедилов, как мы только что сказали, был неудачным. Поражение воевод было настолько полным, что «Карамзинский Хронограф» называет его прямо «разгромом»: «воровские люди царя Васильевых людей розогнали и на побеге убили воеводу Сергея Ододурова, а ратные многие люди потонули в реке в Шату, и с того розгрому воеводы и ратные люди прибежали на Коширу, а все стояли беззапасны»[1182]. Таким образом, поражение под Дедиловом воевод Шуйского превратилось в их беспорядочное бегство, причем войско князя Хилкова потеряло все свое вооружение («запас») и значительную часть ратных людей, в том числе и одного из воевод. Результатом разгрома под Дедиловом была потеря и Серебряных Прудов, так как остатки войска князя Хилкова «прибежали на Коширу», откуда они в свое время начали поход под Серебряные Пруды. Правительству Шуйского оставалось лишь в порядке репрессии за неудачное воеводство заменить князя Хилкова другим воеводой: «И на Коширу с Москвы прислан боярин князь Ондрей Васильевичь Голицын, а князю Ондрею Васильевичу Хилкову велено быти к Москве»[1183].

Поражение князей Воротынского и Хилкова свело на нет результаты победы на Вырке. Правительство Шуйского оказалось неспособным использовать те преимущества, какие ему дала победа над войском князя Масальского. Теперь положение изменилось вновь, но уже в пользу Болотникова, чем и воспользовались руководители восстания, предприняв новые активные операции против войск Шуйского. Это наступление войск восставших завершилось битвой на Пчельне.

К моменту битвы на Пчельне сам «царевич» Петр находился уже в Туле.

Время его прихода в Тулу определяется в источниках по-разному. Так, Исаак Масса относит появление «царевича» Петра в Туле еще ко времени похода Болотникова на Москву[1184]. Напротив, в «Новом Летописце» о приходе «царевича» Петра в Тулу говорится лишь в главе о походе Василия Шуйского на Тулу[1185]. Ни одна из этих крайних точек зрения, однако, не может быть принята. Вероятнее всего будет связать приход «царевича» Петра в Тулу с сражениями под Веневом и на Вырке. Именно к этому моменту приурочивают появление «царевича» Петра в Туле разряды, указывая (в записи о битве на Вырке), что «вор Петрушка из Путимля со многими людми пришол на Тулу, а с ним князь Ондрей Телятевской да воры князь Григорей Шеховской с товарыщи»[1186]. Связь между переходом Петра из Путивля в Тулу и походом князя Телятевского признает и «Новый Летописец», указывая, что «царевич» Петр «вышед из Путивля, посла наперед себя на Тулу многих ратных людей» во главе о князем Телятевским, но относя этот поход князя Телятевского уже к битве на Пчельне (и приход самого Петра, как мы видели — к еще более позднему времени).

Но, как мы уже выяснили, приход князя Телятевского в Тулу следует относить к более раннему времени — ко времени Веневского сражения, что соответственно передвигает и время прихода в Тулу самого «царевича» Петра. Во всяком случае к моменту похода князя Воротынского на Тулу, т. е. ко второй половине марта, «царевич» Петр уже несомненно был в Туле, как это явствует из рассказа Исаака Массы о том, что «Петр Федорович со всеми своими силами выступил из Тулы и обратил в бегство всё московское войско, стоявшее под Тулой, так что предводители его, Воротынский, Симеон Романович и Истома Пашков, бежали вместе с прочими». К этому Масса добавляет, что, разбив Воротынского, Петр «занял еще некоторые укрепленные места неподалеку и поспешил возвратиться в Тулу, где снова утвердился»[1187]. Обстоятельность и конкретность известия Массы заставляют расценить его как заслуживающее доверия (в частности упоминание Массой Истомы Пашкова свидетельствует о его осведомленности, так как Истома Пашков называется в связи с борьбой под Калугой и в «Ином Сказании»[1188], а в разрядах Истома Пашков фигурирует в качестве одного из голов в полках князя Воротынского в Алексине, перед битвой на Пчельне)[1189].

Таким образом, к моменту битвы на Пчельне «царевич» Петр уже находился в самом центре борьбы, и мы имеем право рассматривать операции войск восставших, приведшие к сражению на Пчельне, как выражение непосредственной деятельности «царевича» Петра (или, что вернее, его «советников», вроде князей Телятевского и Шаховского).

Сражение на Пчельне явилось результатом второго похода войск восставших на Калугу, предпринятого с целью оказать помощь осажденному Болотникову. Сложившаяся после победы над войсками Василия Шуйского под Тулой и Дедиловом обстановка давала возможность «царевичу» Петру бросить свои силы на Калугу. Во главе войска был поставлен князь Телятевский, только что одержавший победу над князем Воротынским.

И русские и иностранные источники одинаково определяют цели похода князя Телятевского, говоря о том, что «с Тулы Петрушка вор послал х Калуге на помощь боярина князя Ондрея Ондреевича Телятевского, а с ним казаков»[1190], или что «от вора от Петрушки пришел князь Ондрей Телятевской со многими ратными людьми выручать Калуги»[1191]. Буссов (также говоря о посылке «князем Петром Федоровичем своего войска из Тулы, чтобы освободить людей своего дяди Димитрия, осажденных длительное время в Калуге войсками Шуйского») делает важное дополнение к известиям русских источников, сообщая дату начала похода: «13 мая 1607 г.»[1192], тогда как в русских источниках битва на Пчельне датируется весьма неопределенно: «тово ж году весною», «тое ж весны»[1193].

Размеры и состав войска князя Телятевского определяются в источниках очень суммарно. И «Новый Летописец», и «Карамзинский Хронограф», и разряды говорят лишь о «многих ратных людех», бывших с князем Телятевским, или о «Казаках», посланных «царевичем» Петром. Но тем не менее можно с уверенностью говорить о том, что силы князя Телятевского были весьма значительны. На это указывает количество войск Шуйского, брошенных против князя Телятевского. Войска эти состояли из трех полков, выделенных из состава войск, стоявших под Калугой, во главе с воеводами — князьями Б. П. Татевым, М. Барятинским и А. Черкасским. «Да велел государь боярину князю Ивану Михайловичи) Воротынскому послать из Олексина от себя столника князь Юрья Петровича Ушатого да голову Истому Иванова сына Пашкова, а с ними всех людей; а велел итти против казаков с Колускими воеводы вместе»[1194].

Такая подготовка правительства Шуйского к борьбе с войском, посланным на выручку Калуги, показывает, что правительство Шуйского очень серьезно расценивало этот акт руководителей восстания и, учтя уроки недавних поражений под Тулой и Дедиловом, мобилизовало для отпора князю Телятевскому все имевшиеся у него под руками силы, в том числе и «всех людей» из полков князя Воротынского, стоявший под Алексином.

Но, несмотря на все эти мероприятия, войска Шуйского вновь потерпели поражение, еще больших размеров, чем бывшие до того. Вышедшие «на встречю»[1195] князю Телятевскому воеводы были наголову разбиты «в селе на Пчельне», недалеко от Калуги. По описанию в разрядах, «сошлися воеводы о казаки в селе Пчелне (вариант: «на Пчелне»), и государевых воевод воровские люди побили многих, а иных живых поймали, а князь Бориса убили»[1196]. Убит был и второй воевода, князь А. Черкасский[1197]. В. Диаментовский определяет потери войск Шуйского в сражении на Пчельне в 14 000 человек[1198]. Разбитое войско было совершенно дезорганизовано. По словам Буссова, потерпевшие поражение войска «с великим ужасом прибежали в свой лагерь под Калугу»[1199]. «Карамзинский Хронограф» не менее выразительно рассказывает о том, как «ратные люди прибежали под Колугою к боярам в полки и не помешкав под Колугою пошли к Москве, для того, что стали беззапасны»[1200].

Существенную роль в столь роковом для воевод Шуйского исходе сражения на Пчельне сыграл переход на сторону восставших части войска из армии князя Татева и князя Черкасского.

Отмеченная черта сражения на Пчельне, естественно, представляет особенный интерес. Однако выяснение этой стороны сражения на Пчельне затрудняется неясностью и противоречивым характером источников, что дало основание С. Ф. Платонову назвать вопрос «об измене Шуйскому целого войска с двумя воеводами» стоящим «на первом месте» среди «не разъясненных» вопросов войны Шуйского с Болотниковым[1201].

Наиболее подробное известие по рассматриваемому вопросу содержится в «Ином Сказаний». По словам этого источника, воеводы, осаждавшие Калугу, получив известие о том, что «царевич» Петр «с силою многою» идет к Калуге, «послаша противу его двух воевод, под ними же силы семнатцать тысящ, да встретят его, не допустив до града, и разбиют силу его». Однако воеводы, вместо того чтобы разбить Петра, «с пути истинного совратишася и впадоша в ров погибелный, и приложишася ко врагу православныя веры и к богоотступнику, к вору, к Петруше Горчакову, и с ним совокупишася на православных християн». Вместе с измен-никами-воеводами «в ров погибелный» впало и «седьмнадесят тысящ войских людей»[1202]. В этом известии особенно существенно указание на количество изменивших «войских людей», что заставляет предполагать у автора повести наличие каких-то конкретных данных о сражении на Пчельне, сохраненных им несмотря на риторический характер его рассказа.

Другой источник, говорящий об «измене» — Латухинская степенная книга, — сообщает об этом как об одной из версий, существовавших по вопросу о военных действиях под Калугой: «вор же Петрушка в то время под Колугу прииде со всею своею силою. Глаголют же неции, яко от государева полка к нему вору войска 15 000 предашася»[1203]. Известие Латухинской степенной книги, однако, не может иметь самостоятельного значения, восходя к тому же «Иному Сказанию» (обильно использованному автором Латухинской степенной книги), хотя и к другому списку, чем те, в которых «Иное Сказание» дошло до нас (на что указывает расхождение в цифрах величины изменившего войска).

Из иностранцев об измене Василию Шуйскому воевод его войска сообщают Николай де Мело и Исаак Масса.

Свидетельство первого из названных лиц носит несколько специфический характер. Оно представляет собой письмо, написанное этим католическим миссионером из Борисоглебского монастыря около Ростова, где Н. де Мело находился в ссылке, ссыльным же полякам в Ярославль.

Письмо Н. де Мело было получено в Ярославле 25 (15) октября 1607 г. и представляет собой обзор событий, охватывающий промежуток времени с мая по начало октября 1607 г. Текст письма Н. де Мело дошел до нас в изложении В. Диаментовского, сохранившего в своем дневнике основные «пункты» письма. Сообщив о поражении, понесенном войском Шуйского под Калугой от «людей царя Димитрия», в главе которых стоял Iwan Воlotnik, Hetman Dymitrow, Н. де Мело продолжает: «После этого сражения множество людей из войска Шуйского перешло на сторону противника — как простых солдат, так и думных бояр, из которых называет (так В. Диаментовский излагает текст письма Н. де Мело. — И. С.) князя Бориса Долгорукого, князя Андрея Телятевского и других, которых не называет по имени»[1204].

Анализируя это и два других сохранившихся письма Н. де Мело, П. Пирлинг дает в общем довольно верную их характеристику, указывая, что «Мело добросовестно отмечал все, что слышал, и без дальнейшего расчета слышанное передавал Юрию Мнишку. В этой откровенности и состоит главное достоинство его посланий. По всей вероятности, он сам ничего не сочинял, а приводимые им слухи были действительно в ходу»[1205].

Такой характер письма Николая де Мело должен определять и наше отношение к нему. Оно несомненно усиливает правдоподобность версии об измене Василию Шуйскому части его войска. Но конкретные данные, сообщаемые испанским монахом, в частности фамилии изменивших воевод, конечно, не могут быть приняты: князь Телятевский задолго до сражения на Пчельне уже находился на стороне Болотникова, а «князя Бориса Долгорукого» нет ни среди думных чинов, ни вообще в разрядах за 1606–1607 гг. (можно думать, что в «Бориса Долгорукого» у Н. де Мело превратился князь Борис Петрович Татев, стоявший во главе войск Шуйского, участвовавших в сражении на Пчельне).

В отличие от Н. де Мело Исаак Масса находился гораздо ближе к источникам сведений о событиях, развевавшихся под Калугой. Это давало ему возможность в ряде случаев получать очень точную и достоверную информацию (хотя в его записках мы найдем немало и «слухов»). Обе эти черты проявляются и в его рассказе о переходе на сторону Болотникова части войска Шуйского.

Анализируя причины поражения войска Шуйского под Калугой, Масса подчеркивает, что поражение «произошло от измены и несогласия среди (московских) воевод». Поясняя свою мысль, Масса следующим образом описывает эту измену: «И стало известно, откуда произошла эта измена, именно от московского боярина, князя Бориса Татева, и Заборских (Soborse) казаков, которые, проведав о том, что московиты два раза потерпели поражение, подумали, что истинный Димитрий должно быть жив, и заколебались, дав знать о своей измене Болотникову, чтобы им обещали милость, что им и было обещано, и они были причиной бегства своего войска и сами перешли на сторону неприятеля»[1206].

В этом известии Массы следует расчленить вопрос об измене князя Татева и вопрос о переходе на сторону Болотникова заборских казаков. Что касается первого вопроса, то, хотя известие Массы и совпадает в этой части с рассказом «Иного Сказания» (ибо князь Татев как раз стоял во главе войска, участвовавшего в сражении на Пчельне), обвинение Массой князя Татева в измене вряд ли поддается проверке, ибо князь Татев был убит во время сражения. Следует лишь указать, что официальные источники — разряды — не упоминают ничего об измене князя Татева (хотя, вообще говоря, это может объясняться именно смертью князя Татева в битве на Пчельне). Вероятнее, однако, объяснить известие и Массы и «Иного Сказания» об измене воевод как преломление в сознании современников того, что на воевод, стоявших во главе войска, участвовавшего в сражении под Пчельней, падала ответственность за исход сражения, что в сочетании с фактом действительного перехода на сторону восставших части войска и могло дать основание для обвинения в измене руководителей войска Шуйского (смерть которых лишь облегчала возможность возникновения такого рода слухов).

Совершенно иначе обстоит дело с вопросом о переходе на сторону Болотникова заборских казаков.

Выше мы уже касались вопроса о заборских казаках (в связи с осадой Заборья 2–5 декабря 1606 г.). Под этим именем в источниках фигурируют казаки, сдавшиеся Шуйскому в плен в Заборье. Дальнейшая судьба заборских казаков свидетельствует о том, что они были использованы Шуйским в качестве военной силы в борьбе против Болотникова. Латухинская степенная книга прямо говорит о том, что тем из казаков, взятых в плен в Заборье, которые «сами сдавалися», Василий Шуйский «учини корм давати и на службу их посылати под городы с воеводами»[1207]. Это известие Латухинской степенной книги подтверждается разрядной записью о том, как «розбирали и переписывали Заборских Козаков дворяне: Богдан Сабуров, Иван Микифоров сын Чепчюгов, Володимер Игнатьев сын Вешняков, Ондрей да Григорей Микитины дети Ржевские»[1208].

О «Заборских атаманах», приезжавших «к Москве» весной 1607 г., говорится в одной из записей приходо-расходный книг Иосифо-Волоколамского монастыря[1209]. Другая запись (от 31 августа 1607 г.) упоминает о нахождении «Заборских атаманов» под Тулой[1210].

Все эти данные русских источников делают очень правдоподобным известие Массы о переходе заборских казаков на сторону Болотникова, тем более, что и мотивы, которыми Масса объясняет этот поступок казаков, вполне вытекают из той обстановки, которая сложилась к моменту сражения на Пчельне. К этому надо добавить, что в источниках сохранился материал и еще об одном случае такой «измены» заборских казаков. Случай этот описывает Буссов в своих мемуарах. Уже после падения Тулы, осенью 1607 г., Василий Шуйский, стремясь овладеть Калугой, по-прежнему остававшейся на стороне восставших, сделал попытку использовать для этой цели именно заборских казаков: «послал во все тюрьмы, где находились казаки, взятые в плен в сражении с Болотниковым под Москвой 2 декабря 1606 г., объявить им, что если они присягнут ему и будут служить ему в борьбе против его врагов, то он освободит их, даст им денег и снабдит оружием». По словам Буссова, «4000 казаков присягнули Шуйскому» и, снабженные большим количеством бочек пороха, были посланы под Калугу, чтобы штурмовать город. Однако в лагере под Калугой начались несогласия «между боярами и этими казаками», «казаки начали бунтовать», и бояре, «бывшие слишком слабыми по сравнению с казаками», бросили лагерь и все бывшее там и тайно бежали в Москву[1211].

Это свидетельство Буссова может служить еще одним аргументом в пользу Исаака Массы.

Таким образом, наиболее вероятное решение вопроса, сформулированного С. Ф. Платоновым, об «измене Шуйскому целого войска с двумя воеводами», представляется мне в плане принятия версии Массы. Очевидно, реальная основа известий источников об измене части войска Василия Шуйского под Пчельней заключалась в том, что на сторону Болотникова перешли казацкие отряды, состоявшие из казаков, попавших в плен в Заборье и включенных затем правительством Шуйского в состав войск, бывших под Калугой. Именно этот факт и явился основой рассказа «Иного Сказания», хотя трудно, конечно, сказать, насколько близки (или далеки) к действительности конкретные цифры, которыми автор «Иного Сказания» определяет размеры перешедшего на сторону Болотникова войска.

Битва на Пчельне решила судьбу и Калуги. По выражению разрядной записи о сражении на Пчельне, «после того вскоре бояре и воеводы от Калуги пошли прочь»[1212]. Этот отход бояр от Калуги, однако, правильнее было бы назвать бегством.

Ярче всего картина отступления войск Василия Шуйского от Калуги изображена в «Карамзинском Хронографе». Появление в полках под Калугой остатков разбитого на Пчельне войска князя Татева и их бегство затем, «не помешкав», к Москве привело к распространению паники и на ту часть войска, которая не участвовала в битве на Пчельне, оставаясь под Калугой. По словам «Карамзинского Хронографа», «которые ратные люди стояли под Калугою, а в походе не были, и оне смотря на тех же людей, ис-под Колуги пошли, а бояр покинули»[1213].

Такое состояние разложения в полках под Калугой само по себе уже делало невозможным продолжение осады Калуги. Но этот распад войск, осаждавших Калугу, был еще ускорен и превращен в бегство воевод Шуйского из-под Калуги активными действиями Болотникова, воспользовавшегося исключительно благоприятной обстановкой для нанесения нового удара по войскам Шуйского.

Продолжая привлекать «Карамзинский Хронограф» для характеристики последнего этапа борьбы под Калугой, мы находим в этом источнике такое описание наступательных действий Болотникова: «А из Колуги вор Ивашка Болотников со всеми ворами вышел на боярские станы вылоскою, и бояре и воеводы з дасталными людми отошли отходом в Серпухов и наряд с собою отвезли в Серпухов же, а иной наряд остался под Колугою»[1214].

Таким образом, «вылазка» Болотникова «на боярские станы» завершила разгром войск Шуйского, начатый на Пчельне. Отступившие к Серпухову воеводы не смогли увезти с собой целиком даже артиллерию, часть которой была брошена ими под Калугой[1215].

Совершенно так же рисуют конец осады Калуги и иностранцы, свидетельства которых в данном случае интересны не столько как источник каких-либо дополнительных сведений о рассматриваемом моменте, сколько именно своим сходством с известиями русских источников.

Особенно наглядно это сходство выступает в рассказе Буссова, по словам которого, «на другое утро», после того как под Калугу прибежали разбитые на Пчельне войска, «Болотников напал из Калуги на их лагерь и задал им такого, что они бросили свой лагерь, вместе с рвами, орудиями, припасами, провиантом и всем прочим, и с великими ужасом и страхом бежали к Москве»[1216].

Те же моменты в событиях последних дней осады Калуги отмечает и Исаак Масса, иронически сравнивающий бегство войск Шуйского из-под Калуги с бегством годуновских войск «за два года до того под Кромами, ибо воеводы едва успели выбежать из своих палаток, как уже калужане овладели всеми пушками»[1217].

Такое единодушие русских и иностранных источников по вопросу о поражении войск Шуйского под Калугой само по себе может служить показателем серьезности этого поражения. Очевидно, размеры катастрофы, постигшей воевод Шуйского под Калугой, были таковы, что правительство Шуйского оказалось бессильным скрыть свое поражение или смягчить впечатление от него в глазах населения.

Что касается войска князя Телятевского, то после победы на Пчельне оно, по-видимому, не пошло под Калугу, а вернулось обратно в Тулу. Именно так изображает дело Сказание, найденное М. Н. Тихомировым, указывая, что «тульские же воры приведоша со Пчельни плененых живых в Тулу множество много московских вой», где последовала расправа над попавшими в руки восставших их классовыми врагами: «Петрушка повеле их на всяк день числом человек по десяти и больши посекати, а иных повеле зверем живых на снедение давати»[1218].

Болотников, в свою очередь, также перешел с своими силами из Калуги в Тулу, где и произошло соединение его с «царевичем» Петром.