Восстание Болотникова 1606–1607

Глава шестая Борьба в городах. Астрахань

Легенда об «аристократическом» характере астраханского восстания. Борьба классов в Астрахани накануне восстания Болотникова. Начало восстания в Астрахани 11 июня 1606 г. Социально-экономическая характеристика города Астрахани. Антикрепостнический характер астраханского восстания. Городские низы, стрельцы и холопы — движущая сила астраханского восстания. Внутренняя история восстания Астрахани. Освобождение холопов. Астраханские «царевичи». «Царевич Иван-Август». Управление и суд. Царистские элементы в идеологии участников астраханского восстания.

Астрахань во время восстания Болотникова являлась одним из крупнейших центров борьбы.

В существующей литературе, однако, мы не найдем подобной оценки места и значения Астрахани в истории восстания Болотникова. Причиной такого положения дел является одно историографическое недоразумение, устранение которого должно явиться предпосылкой рассмотрения астраханских событий в годы восстания Болотникова.

Астраханские события рассматриваются историками как своего рода исторический парадокс: в отличие от других мест, в Астрахани не «меньшие» люди восстали против «больших», а, напротив, «меньшие» люди явились жертвой мятежа, поднятого знатным воеводой Астрахани — князем Хворостининым.

Эта историографическая традиция ведет свое начало еще от Карамзина, определившего существо астраханских событий формулой: «Астрахань тоже изменила: ее знатный воевода окольничий князь Иван Хворостинин взял сторону Шаховского; верных умертвили: доброго мужественного дьяка Карпова и многих иных»[612].

Такую же оценку борьбы в Астрахани мы находим и у Соловьева, отмечающего, что «в Астрахани не чернь восстала за Лжедмитрия: здесь изменил Шуйскому воевода князь Хворостинин; здесь, наоборот, дьяк Афанасий Карпов и мелкие люди были побиты с раскату»[613].

Наконец, Костомаров придает логическую законченность концепции об особом характере астраханского восстания. В глазах Костомарова особый характер борьбы в Астрахани объясняется личными качествами князя Хворостинина: «В далекой Астрахани, сосланный туда на воеводство приверженец Димитрия князь Хворостинин первый возмутил людей, и оттого-то в крае восстание приняло иной характер, чем в других частях русского мира. Вместо того, чтобы люди незнатные ополчились на знатных, там люди мелкие с дьяком Карповым стали было за власть Шуйского. Но боярин Хворостинин велел сбросить с раската дьяка Карпова и его пособников, объявил царем Димитрия и приглашал ополчаться за спасенного государя не только русских, но и нагаев»[614].

Против такого взгляда на астраханские события не выступает и С. Ф. Платонов; скорее он примыкает к традиционной точке зрения, хотя и в более осторожной форме. По определению С. Ф. Платонова, восстание в Астрахани — это «бунт астраханского гарнизона, которым руководил астраханский воевода князь Ив. Дм. Хворостинин, двоюродный брат близкого к Самозванцу и сосланного Шуйским князя Ивана Андреевича». Относя астраханское восстание к категории «беспорядков местного характера», С. Ф. Платонов в объяснении причин, вызвавших «бунт» князя Хворостинина, занимает позицию, близкую Костомарову, высказывая предположение, что «едва ли здесь не действовала семейная вражда к Шуйскому Хворостининых, много терявших с низвержением благоволившего к ним Самозванца»[615].

Такая устойчивость историографической традиции объясняется тем, что и Карамзин, и Соловьев, и Костомаров, и Платонов основывались в своих воззрениях на астраханские события на данных «Нового Летописца», именно, той его редакции, которая содержится в приложениях к Никоновской летописи.

Свидетельство «Нового Летописца» об астраханских событиях имеет следующий вид: «Царь же Василий, слышав, яко град Астрахань из мелких многих людей, которые стояху за правду, побиваху с роскату и дьяка Афонасья Карпова убиша»[616]. Из приведенного текста, действительно, следует, что в Астрахани «из мелких многих людей» (т. е. большое количество «мелких» людей) были побиты за то, что они «стояху за правду», т. е. за Василия Шуйского. Однако уже при первом чтении рассказа «Нового Летописца» бросается в глаза неправильность грамматического построения цитированного текста, равно как и смысловые противоречия (так, например, второе лицо после воеводы, дьяк Карпов оказывается отнесенным к числу «мелких» людей). Эти черты рассматриваемого текста вызывают сомнение в его исправности. И действительно, проверка по другим спискам «Нового Летописца» убеждает в том, что в редакции Никоновской летописи текст «Нового Летописца» в рассказе об Астрахани является испорченным, исправный же текст сохранила та редакция «Нового Летописца», которая находится в составе «Летописи о многих мятежах». По мнению и С. Ф. Платонова и Л. В. Черепнина, текст «Летописи о многих мятежах» «сохранил вообще неприкосновенною первоначальную редакцию» «Нового Летописца»[617]. Эта оценка «Летописи о многих мятежах» вполне оправдывается и на интересующем нас примере. Текст рассказа об Астрахани в «Летописи о многих мятежах» существенно отличается от текста «Нового Летописца» в Никоновской летописи: «Царь же Василий, слыша, яко град Астрахань изменил; многих людей, которые стояху за правду, побиваху с раскату, дьяка Афонасья Карпова убиша»[618]. Таким образом, слова «из мелких», на которых строилось все истолкование астраханских событий в литературе, оказываются просто результатом порчи слова «изменил» первоначального текста.

Что именно редакция «Летописи о многих мятежах» дает исправный текст, видно не только из того, что в этой редакции текст рассказа об Астрахани лишен тех неясностей и несообразностей, которые имеются в редакции Никоновской летописи. Этот вывод подкрепляется также и текстом той редакции «Нового Летописца», которая представлена списком, изданным князем Оболенским.

Хотя, по справедливому замечанию С. Ф. Платонова, «Новый Летописец», изданный князем Оболенским, «есть не что иное, как позднейшая литературная переработка» первоначальной редакции «Нового Летописца»[619], эту первоначальную редакцию можно легко выделить из текста рассказа об Астрахани списка Оболенского.

В редакции списка князя Оболенского текст об Астрахани гласит: «Прииде же весть ко царю Василию, яко Астраханстии жителие вси измениша, и от Москвы отступиша, и многих во истине стоящих, ругательски с роскату убиваху, и дьяка Афонасья Карпова убиша»[620].

Сопоставляя этот текст с редакциями Никоновской летописи и «Летописи о многих мятежах», можно видеть, что текст в списке князя Оболенского является переработкой редакции текста «Нового Летописца» типа той, которая представлена «Летописью о многих мятежах». Переработка эта заключалась в том, что краткая формула первоначальной редакции: «град Астрахань изменил» — в редакции списка князя Оболенского была заменена более подробной: «Астраханстии жителие вси измениша, и от Москвы отступиша». Автор переработки, таким образом, действовал по принципу «раскрытия скобок», заменив «град Астрахань» словами: «Астраханстии жителие вси» и пояснив, что «измена» астраханцев состояла в том, что они «от Москвы отступиша».

Таким образом, список князя Оболенского подтверждает вывод о том, что первоначальный, правильный текст рассказа об Астрахани сохранился именно в «Летописи о многих мятежах». Тем самым версия «Нового Летописца» в редакции Никоновской летописи должна быть отброшена, а вместе с ней отпадает возможность и трактовки астраханского восстания как направленного против верных Василию Шуйскому «мелких» людей.

Подобно борьбе в Пскове, астраханские события далеко выходят за хронологические рамки восстания Болотникова. Московскому правительству удается подчинить своей власти Астрахань лишь в 1614 г. Но если рассмотрение истории борьбы в Астрахани в целом и не входит в нашу задачу, то начальный период этой борьбы — 1606–1607 гг. — не только совпадает хронологически, но и стоит в прямой связи с восстанием Болотникова.

Начало открытой борьбы в Астрахани относится еще к последнему году царствования Бориса Годунова.

Наиболее раннее известие об обострении положения в Астрахани и Нижнем Поволжье содержится в донесении послов Бориса Годунова в Грузию — М. И. Татищева и дьяка А. Иванова. В этом своем донесении, относящемся к концу июня — июлю 1604 г., послы, сообщая царю о том, что они вынуждены были из Астрахани на Кавказ итти не сухопутным путем, а морем, объясняли это тем, что астраханские воеводы оказались не в состоянии обеспечить им охрану: «А воевода твой государев Михаило Сабуров да дьяк Офонасей Карпов о провожатых нам, холопем твоим, сказали: что у них было в Асторохани конных стрелцов, и те все розосланы для твоих государевых дел на Яик и к Солям и по иным местам и по Волге вверх для воров казаков, которые громили суды торговых людей, и встречю кизылбашского посла от воров для береженья, и послати им с нами полем стрелцов конных неково»[621].

Уже в этом известии отмечается роль казаков как активной силы в развивающейся борьбе.

Следующий этап в развитии движения в Астрахани связан с борьбой между Лжедмитрием I и Борисом Годуновым. Исаак Масса, сообщая об успехах Лжедмитрия I во время его похода на Москву, специально останавливается на положении в Астрахани, отмечая, что Астрахань дольше всего оставалась верной Борису Годунову. В изображении Исаака Массы обстановка в Астрахани рисуется в следующем виде: «...Вся земля уже была под властью Димитрия, только Астрахань еще противилась ему, и ее еще держали в осаде казаки, которых послал туда зимой Димитрий, чтобы занять ее, но они не могли ее взять и получили последний ответ от воеводы, принадлежавшего к роду Сабуровых, родственников Годунова, что он не желает сдавать такое могущественное царство и будет ожидать: кто завладеет Московским государством, тому он и передаст Астраханское царство; за такой ответ Димитрий оказал ему милость, и он не понес наказания, постигшего всех его родственников»[622].

Из этой характеристики следует, что решающая роль в удержании Астрахани на стороне Бориса Годунова принадлежала астраханскому воеводе Сабурову.

Такая оценка роли Сабурова подтверждается и русскими источниками. В статейном списке посольства М. И. Татищева и А. Иванова, уже использованном нами выше для характеристики положения в Астрахани в 1604 г., мы находим материалы и для более позднего времени. Во время возвращения из Грузии послы, будучи в пути, получили 4 июня 1605 г. письмо от терских воевод, в котором воеводы сообщали послам, что не могут выслать ратных людей навстречу им, для их охраны, ввиду угрозы нападения на Терский город со стороны кумыков. Одновременно воеводы указывали, что они писали в Астрахань «к воеводе и к дьяку», чтобы те «прислали кого послать встречю послов для провожанья». Однако астраханский воевода и дьяк людей на Терек не прислали, сообщив терским воеводам, «что у них в Асторохани от воров от казаков стала смута великая и для того им людей послать не мочно, покаместо устроютца с казаки»[623].

Таким образом, Сабуров еще весной 1605 г., когда поражение Годуновых было уже очевидно, пытался восстанавливать «порядок» в Астрахани, несмотря на то, что борьба казаков в ней приняла еще более крупные размеры.

Столь решительная позиция Сабурова объясняется не только тем, что в борьбе с казаками он действовал как представитель крепостнического государства, но также и его тесными связями с Годуновыми. Сабуровы принадлежали к ближайшей родне Годуновых[624]. Именно родство с царем и доставило М. Б. Сабурову такой видный пост, как должность первого воеводы в Астрахани. Назначенный воеводой в Астрахань весной 1602 г.[625], М. Б. Сабуров пробыл в Астрахани вплоть до правления Лжедмитрия I. Однако, несмотря на упорное стремление М. Б. Сабурова не допустить перехода Астрахани на сторону Лжедмитрия I, ему все же не удалось подавить движение в пользу Лжедмитрия.

Источники не дают возможности точно датировать время, когда в Астрахани «смутились на Ростригино имя»[626]. Правда, Лжедмитрий I в своей грамоте к населению Москвы, привезенной в Москву Г. Пушкиным и Н. Плещеевым 1 июня 1605 г., убеждая москвичей перейти на его сторону, утверждает, что «Поволские города нам, великому государю, добили же челом, и воевод к нам привели; и астороханских воевод Михаила Сабурова с товарищами к нашему царскому величеству ведут, а ныне оне в дороге на Воронеже»[627]. Грамота эта, отправленная, по польским источникам, когда Лжедмитрий I находился «под Орлом»[628], а по русским — «с Кропивны»[629], датируется второй половиной мая 1605 г.[630] Судя по этой грамоте, переворот в Астрахани произошел не позднее начала мая 1605 г., причем М. Б. Сабуров оказался в руках сторонников Лжедмитрия I.

Однако утверждение грамоты Лжедмитрия опровергается данными разрядов, из которых следует, что М. Б. Сабуров оставался астраханским воеводой и находился в Астрахани еще в конце июня 1605 г.

При этом, как ни парадоксально это может показаться, М. Б. Сабурову пришлось в качестве астраханского воеводы принимать сосланных по приказу Лжедмитрия в Астрахань своих родичей П. и И. Сабуровых: «...И [как приехали в Астрахань, и] приставы отдали Сабуровых Петра да Ивана воеводам Михайлу Богдановичу Сабурову да князю Василью Михайловичу Лобанову-Ростовскому, и воеводы по государеву наказу дали им по двору»[631].

Сопоставляя все вышеприведенные данные, можно полагать, что М. Б. Сабуров в конце концов прекратил свое сопротивление Лжедмитрию, и когда в Астрахани «смутились на Ростригино имя», то и он признал власть претендента на московский престол, рассчитывая таким путем удержаться на посту астраханского воеводы. В качестве такового он и выполнял «государев наказ» Лжедмитрия I о размещении в Астрахани ссыльных П. и И. Сабуровых.

Поступая так, М. Б. Сабуров действовал вполне в духе родичей, живших в Москве. Из той же разрядной записи мы узнаем, что Сабуровы и Вельяминовы также пытались пережить гибель Годуновых и даже специально выехали навстречу Лжедмитрию в Серпухов «и крест целовали Ростриге»[632]. Но подобно тому, как целование креста Лжедмитрию не спасло Сабуровых и Вельяминовых от ареста и ссылки, так и М. Б. Сабурову не удалось сохранить своего положения, и хотя он и избежал прямого наказания (как это справедливо указывает Исаак Масса), но все же ему пришлось сменить пост первого астраханского воеводы на место воеводы в только что построенном городе Цареве-Борисове, где он и был убит во время восстания Болотникова[633].

Обстановка в Астрахани, однако, и в период нахождения у власти Лжедмитрия I оставалась не менее острой.

По-видимому, после удаления из Астрахани М. Б. Сабурова борьбу против Лжедмитрия в Астрахани возглавил тамошний архиепископ Феодосий, выступавший с обличительными речами против нового царя. Агитация астраханского архиепископа дала, однако, совершенно неожиданный эффект и едва не стоила головы самому Феодосию. Данные об этих событиях, связанных с именем Феодосия, сохранило «Житие Феодосия»[634].

По словам «Жития», после того как «по божию попущению… царство приимшу безбожному и нечестивому Ростриге», «во граде Асторахани бысть смятения великое и распря в народе. Он же архиепископ глаголаше в народе, яко царь нечестив явися, а не правоверен, наипаче нечестив». Однако «народ» не только не внял словам архиепископа, но, напротив, речи Феодосия послужили толчком к новой вспышке борьбы в Астрахани, вспышке, еще более сильной, чем раньше: «Народи же града того хотяще его убити и не убиша, и двор его на расхищение преда (в а р и а н т: «предаша»), и многих его людей смерти предаша, и устремишася на его святопомазанную главу, отведоша его из дому владычня в Троецкой монастырь (в а р и а н т: из дому во владычный Троицкий монастырь), а ис Троицкого монастыря отпустиша его в царствующий град Москву со многим бесчестием, и поставиша его пред нечестиваго царя Ростригу»[635].

Этот рассказ «Жития» исключительно интересен, так как знакомит нас с обстановкой в Астрахани в самый канун восстания Болотникова. То, что автор «Жития» называет «смятением великим и распрей в народе», очень наглядно можно себе представить по событиям, связанным с Феодосием. Расправа астраханцев с Феодосием и изгнание его из Астрахани, «расхищение» владычного двора, убийство «многих» людей архиепископа — все это заставляет рассматривать выступление астраханцев как настоящее восстание против враждебного народу архиепископа.

Таким образом, борьба «народа», т. е. городских низов Астрахани, уже в 1605 г. порой принимала формы открытого восстания. Этот вывод очень важен для понимания и последующих событий астраханской истории.

Новым астраханским воеводой, назначенным Лжедмитрием I, явился князь И. Д. Хворостинин. Костомаров, как мы видели, считает князя Хворостинина «сосланным» в Астрахань. Такое истолкование назначения князя Хворостинина в Астрахань, однако, следует признать ошибочным, так как пост астраханского воеводы был одним из самых видных воеводских постов. Наглядным доказательством этого может служить воеводство в Астрахани М. Б. Сабурова — ближайшего родственника Бориса Годунова. Несомненно, и князь Хворостинин, принадлежавший к ближайшему окружению Лжедмитрия I, был послан в Астрахань никак не в «ссылку». Скорее и вероятнее всего выбор Лжедмитрием князя И. Д. Хворостинина объясняется стремлением послать в волновавшуюся и бунтовавшую Астрахань надежного и верного человека.

Время появления князя И. Д. Хворостинина в Астрахани можно определить довольно точно. В показаниях «царевича» Петра содержится эпизод встречи Илейки с князем Хворостининым (ошибочно названным Илейкой воеводой «от Бориса Годунова»), направлявшимся в Астрахань. После того как Илейка зиму 1604–1605 гг. «зимовал» на Тереке, во дворе Григория Елагина, он, по его словам, «на лето от Григорья Елагина пошел в Васторохань, и их де взяли козаки Донские и Волские: а как пришли под Асторохань, и он де Илейка ис-под юртов от казаков ушел в Васторохань, а в Васторохани побыл с четыре недели; а из Сторохани вышел х козаком же; и пришел де яз х казаку Нагибе, и Нагиба и отказал меня, Илейку, Наметке казаку...; а от Наметки козака ис-под Асторохани взъехал вверх Волгою и до Плосково острова с козаком с Неустройком в товарыщех...; а на Плоском деи дождалися воевод от Бориса Годунова, князя Ивана Хворостинина, а со князем Иваном Хворостининым пришли в Васторохань»[636].

Таким образом, встрече Илейки с князем Хворостининым предшествовала длинная цепь скитаний Илейки, после того как он «на лето» 1605 г. двинулся с Терека к Астрахани. Все это заставляет отнести прибытие князя Хворостинина в Астрахань уже на осень 1605 г.

Дополнительные данные для определения времени прибытия князя И. Д. Хворостинина в Астрахань содержат материалы посольства М. И. Татищева и А. Иванова. Вместе с Татищевым в Москву приехал и некий «литвин Ромашка», попавший в Астрахань из Персии и оказавшийся в астраханской тюрьме, будучи посажен в нее воеводой М. Б. Сабуровым по подозрению в лазутчестве. В своих показаниях, данных в Посольском приказе, Ромашка заявил, что своим освобождением он обязан вмешательству в его судьбу М. И. Татищева: «Как приехал из Грузен Михаило Татищев, и говорил о нем воеводе князю Ивану Хворостинину да дьяку Офонасыо Карпову, чтоб его, Ромашка, отпустили к Москве»[637].

Таким образом, князь И. Д. Хворостинин был в Астрахани во время нахождения там М. И. Татищева. Можно думать, однако, что он появился в Астрахани уже после прибытия туда М. И. Татищева. Правда, нам неизвестно точное время прибытия посольства Татищева в Астрахань. Последняя по времени дата в статейном списке М. И. Татищева — это 10 июня: время приезда М. И. Татищева в Терский город. Время же отъезда М. И. Татищева из Терского города не указано, и в списке говорится лишь, что «послов с Терки отпустили воеводы в Асторохан морем»[638]. Но, по-видимому, вместе с посольством М. И. Татищева из Терского города в Астрахань приехали два терских мурзы, направлявшиеся в Москву «бить челом» Лжедмитрию I. В пользу такого предположения говорит как то, что названные мурзы приехали в Москву в один день с М. И. Татищевым (12 ноября 1605 г.[639]), так и упоминание в отписке терского воеводы П. Головина, что он отпустил мурз «с Терки… до Асторохани на запасном стругу»[640] (имея в виду караван судов посольства М. И. Татищева?).

Поездка этих терских мурз представляет интерес потому, что известно время их приезда в Астрахань: вторая половина августа 1605 г. Астраханские воеводы, воспроизводя в своей отписке Лжедмитрию I текст цитированной выше отписки П. Головина, сообщают и дату ее получения ими: «Нынешнего, государь, 113-го году августа в 17 день писал к нам, холопем твоим, с Терки Петр Головин»[641].

Таким образом, если признать вероятным, что терские мурзы совершали переезд с Терека в Астрахань вместе с посольством М. И. Татищева, то М. И. Татищев приехал в Астрахань в конце августа. Но в эго время князя И. Д. Хворостинина в Астрахани еще не было, ибо отписка астраханских воевод по поводу терских мурз написана еще воеводой князем В. М. Лобановым-Ростовским и дьяком А. Карповым.

Из всего вышеизложенного вытекает, что князь И. Д. Хворостинин появился в Астрахани не ранее конца августа 1605 г. С другой стороны, тот факт, что М. И. Татищев, будучи в Астрахани, имел дело с князем И. Д. Хворостининым, дает возможность определить и верхнюю хронологическую грань для времени прибытия князя Хворостинина в Астрахань. Считая, что путь от Астрахани до Москвы занял у М. И. Татищева от полутора до двух месяцев, можно думать, что отъезд М. И. Татищева из Астрахани произошел примерно в середине сентября 1605 г., причем тогда там уже находился князь Хворостинин.

После убийства Лжедмитрия I в Астрахань, как и в другие города[642], была послана царская грамота с известием о воцарении Василия Шуйского и предписанием принести присягу новому царю.

Для изучения этого периода в жизни Астрахани особенно ценный материал дает публикация А. М. Гневушева «Акты времени правления царя Василия Шуйского», в частности отписки царю Ф. И. Шереметева и челобитная астраханского переводчика Прокофия Вразского.

Сначала Астрахань присягнула Василию Шуйскому. Кроме краткого сообщения в «Карамзинском Хронографе», где отмечается, что в Астрахани «царю Василью крест целовали»[643], об этом акте гораздо более конкретно и точно говорит П. Вразский: «В прошлом, государь, в 114-м году пришла в Астрахань твоя государева грамота, что дал бог на Всероссийское государство тебя праведного и милосердаго великого государя ц. и в. к. Василья Ивановича в. Р., и холоп твой, отец мой Иван Вразской, и я, холоп твой, тебе государю крест целовали»[644]. Но этот период «верности» астраханцев Василию Шуйскому продолжался всего несколько дней. Говоря точнее, по-видимому, вопрос об отношении к новому царю сразу же стал объектом острой борьбы среди астраханцев. Эта борьба нашла свое выражение прежде всего в том, что присягу Василию Шуйскому принесли далеко не все астраханцы. Если П. Вразский заявляет о себе и своем отце, что они «государю крест целовали», то он же свидетельствует и о том, что многие астраханцы «креста не целовали»[645]. Но отказ в целовании креста Василию Шуйскому был лишь внешним выражением того, насколько накалена была социальная атмосфера в Астрахани.

Это целиком подтвердилось дальнейшим развитием событий.

По вопросу о начале восстания в Астрахани гораздо более подробные и точные данные по сравнению с «Новым Летописцем» и «Карамзинским Хронографом», ограничивающимися краткой записью об «измене» астраханцев и убийстве ими дьяка Афанасья Карпова и Третьяка Кашкарова, содержатся в челобитной П. Вразского.

Восстание началось 17 июня 1606 г. По свидетельству П. Вразского, события развертывались следующим образом: «В 114-м году июня в 17 день приехал ис Казани астраханской конной стрелец Соловова приказу Протасьева Васка Еремеев, а у неге, государь, проезжая грамота была на Разстригино имя, и астраханские, государь, люди, в грамоте не выслушав месяца и числа, умысля воровством, не хотя тебе, государю, служити, твоего государева дьяка Офонасья Карпова и дядю моего Третьяка Кашкарова убили до смерти, и отца моего, приводя к пытке убили до полусмерти и, ограбя до нага, вкинули в тюрму чють жива»[646].

Таким образом, толчком к восстанию в Астрахани послужил приезд стрельца Васьки Еремеева. Самый этот факт приезда в Астрахань стрельца с «проезжей грамотой», написанной от имени Лжедмитрия I, стоит в связи с предполагавшейся еще в правление Лжедмитрия I сменой воевод в Астрахани.

По-видимому, Лжедмитрий I намеревался отозвать князя И. Д. Хворостинина из Астрахани в Москву, заменив его Ф. И. Шереметевым. В источниках вопрос о посылке Ф. И. Шереметева в Астрахань очень запутан. В разрядах записи о посылке Ф. И. Шереметева в Астрахань находятся после записей о воцарении Василия Шуйского. Но сами записи очень фрагментарны и сбивчивы[647]. В «Новом Летописце» посылка Ф. И. Шереметева в Астрахань также приписывается Шуйскому: «Царь же Василий повеле под Асторохань итти боярину Федору Ивановичу Шереметеву»[648].

Однако эту посылку Ф. И. Шереметева «Новый Летописец» относит уже ко времени после «измены» астраханцев.

Между тем «Карамзинокий Хронограф» содержит совершенно иную версию о походе Ф. И. Шереметева в Астрахань. Известие «Карамзинского Хронографа» гласит следующее: «Во 114 году Рострига посла в Асторахан(ь) боярина и воеводу Федора Ивановича Шереметева да Ивана Дмитриевича Плещеева-Зайца да дияки с ними Григорей Иванов сын Клубоков да Лука Юрьев сын Толызин, головы писменые Семен Чередов и Афонасей Мольянинов, Чюлок Бартенев, да в Асторохань же послан к конному приказу на Иваново место Кашкарова Соловой Борисов сын Протасьев, да с московскими стрелцами головы посланы Осип Пуляев да Ондрей Микулин. И боярина Федора Ивановича Шереметева с товарыщи и астораханские люди в Асторахань не пустили и ему отказали, а царю Василью крест целовали немнога время изменили, будто с Москвы Рострига, что назывался царевичем, ушел и на Севере жив. А Третьяка Кашкарова и дьяка Афонасья Карпова убили за то, что оне их приводили за царя Василья к крестному целованию. А в Асторахани в те поры был воевода околничей князь Иван Дмитреевичь Хворостинин. И боярин Федор Иванович Шереметев с товарыщи стали от Асторахани 18 верст на острову на Балчике, и стояли два года»[649].

Таким образом, судя по «Карамзинскому Хронографу», Ф. И. Шереметев был послан в Астрахань еще Лжедмитрием I и должен был сменить на посту астраханского воеводы князя И. Д. Хворостинина. Вместе с воеводой должна была произойти и смена других представителей администрации, в частности дьяков, а также и смена военачальников, именно: стрелецких голов.

Челобитная П. Вразского помогает разобраться в противоречиях источников по вопросу о посылке Ф. И. Шереметева в Астрахань. Приехавший в Астрахань из Казани стрелец Васька Еремеев (чье появление в Астрахани вызвало восстание) был стрельцом из приказа того самого Солового-Протасьева, которого «Карамзинский Хронограф» называет в числе лиц, посланных Лжедмитрием I на службу в Астрахань вместе с Ф. И. Шереметевым. То, что «проезжая грамота», с которой приехал в Астрахань Васька Еремеев, была «на Розстригино имя», т. е. была написана от имени Лжедмитрия I, решает вопрос о времени посылки Ф. И. Шереметева в Астрахань в пользу версии «Карамзинского Хронографа». Ибо проезжая грамота Ваське Еремееву могла быть написана от имени Лжедмитрия I лишь в том случае, если Ф. И. Шереметев и сопровождавшие его лица были посланы в Астрахань еще Лжедмитрием I.

В пользу такого решения вопроса о Ф. И. Шереметеве можно привести еще одно доказательство. В Муромской десятне от декабря 1605 г. имеются сведения о намечавшейся Лжедмитрием I смене служивых людей в Астрахани: «Муромцы ж дети боярские, в прошлом 113 году сказана была им государева царева и в. к. Дмитрея Ивановича в. Р. служба в Асторахань… и тем государево жалованье для тое службы по старой десятни дано вдвое. А в нынешнем 114 г. по государеву цареву и в. к. Дмитрея Ивановича в. Р. указу от астораханские службы отставлены; а что им государево жалованье дано другое, и по государеве Цареве и в. к. Дмитрея Ивановича в. Р. грамоте за приписью дьяка Петра Лошакова из того жалованья велено дополнити им их оклады по нынешнему верстанью, а досталь тех денег взяти назад и додати тем детям боярским нижегородцом да арземасцам, которым ныне велено быти на государеве службе в Асторахани, сверх прежних их окладов по нынешнему верстанью вдвое»[650].

Из приведенного текста следует, что Лжедмитрием I служивые люди посылались в Астрахань дважды: первая посылка имела место в 113 г., т. е. до сентября 1605 г., вторая же посылка подготовлялась в декабре 1605 г. Представляется весьма вероятным поэтому связать первую посылку служивых людей в Астрахань с назначением туда воеводой князя И. Д. Хворостинина; вторая же посылка имела целью произвести смену определенной части астраханского гарнизона вместе со сменой воевод: заменой князя И. Д. Хворостинина Ф. И. Шереметевым.

Все эти данные делают невозможным принять точку зрения А. П. Барсукова и С. Ф. Платонова, изображающих Ф. И. Шереметева одним из активных участников свержения Лжедмитрия I. Мнение А. П. Барсукова, что Ф. И. Шереметев принимал участие в перевороте 17 мая 1606 г. в Москве в качестве начальника отряда войск из новгородцев и псковичей, не имеет никаких оснований в источниках. Сам А. П. Барсуков вынужден признать, что «нигде не сказано, кто предводительствовал этим войском»[651]. Отсутствие Ф. И. Шереметева в Москве с бесспорностью доказывается тем, что Ф. И. Шереметева не было на свадьбе Лжедмитрия I, состоявшейся 8 мая 1606 г., на которой он, как боярин, в случае нахождения в Москве, обязательно должен был бы быть представлен[652].

С. Ф. Платонов также называет Ф. И. Шереметева в числе бояр, «водворявших порядок» на улицах Москвы после убийства Лжедмитрия[653]. Однако источник, на который он ссылается («Дневник польских послов»), не называет имени «боярина Шереметева»[654]. Я думаю, что в определении имени этого «боярина Шереметева» прав не Платонов, а Устрялов, считающий, что это был не Ф. И. Шереметев, а Петр Никитич Шереметев[655]. Последний, бесспорно, находился в это время в Москве[656] и, как впоследствии выяснилось, являлся организатором заговора против Василия Шуйского, раскрытого вскоре после его воцарения[657].

Итак, Ф. И. Шереметева не было в Москве 17 мая 1606 г. Но он не успел достигнуть и Астрахани до майского переворота в Москве. Убийство Лжедмитрия I и воцарение Василия Шуйского застали Ф. И. Шереметева где-то в пути, по дороге в Астрахань, причем Шуйский первое время считал даже, что Ф. И. Шереметев уже находился в Астрахани. Об этом можно заключить из того, что грамоты, посланные Ф. И. Шереметеву Шуйским после воцарения, были адресованы в Астрахань и исходили из того, что Ф. И. Шереметев уже осуществляет свою власть как воевода в Астрахани. Так, например, в отписке Ф. И. Шереметева Шуйскому читаем: «...К нам, холопем твоим, в Астрахань прислана от тебя, государя, повеленья твоего царского величества»[658]. В той же отписке излагается содержание «государева указа» о порядке ведения переговоров с ногайским князем Иштереком: «...и они б Иштерек князь з братьею и з детьми и с племянники и иные мурзы и лутчие улусные люди приехали в Астрахань; а как они в Астрахань приедут и будут у нас, холопей твоих, в съезжей избе, и мне, холопу твоему Федьке, велено Иштереку князю и мурзам речь говорити по твоему государеву указу, как в твоей государеве грамоте к нам, холопам твоим писано, и смотря по тамошнему делу»[659].

Таким образом, Василий Шуйский не отменил назначения Ф. И. Шереметева воеводой, произведенного Лжедмитрием I, а лишь дал ему новые инструкции, изложенные в грамоте, посланной для Ф. И. Шереметева в Астрахань.

О характере этих инструкций (в части, касающейся взаимоотношений о ногайцами) мы узнаем из «отписки» Ф. И. Шереметева и И. Салтыкова Василию Шуйскому в апреле 1608 г. с отчетом о своей деятельности. По словам Ф. И. Шереметева и И. Салтыкова, «в прошлом, государь, в 114-м (году), июня в 25 день прислана ко мне, холопу твоему, Фетке с товарыщи твоя государева грамота, за приписью дьяка Василья Телепнева, с казанцом сыном боярским с Семейкою Змеевым: что послан был от Ростриги в Ногаи к Иштереку князю з братьею и к мурзам Третьяк Кашкаров. А как он в Астрахань приедет, и нам, холопем твоим, велено у него грамоты и всякие дела, что даны ему от Ростриги, и посылку взяти». Царь предписывал Ф. И. Шереметеву объявить князю Иштереку о низложении и смерти Лжедмитрия и о воцарении его, Василия Шуйского[660].

Но все эти инструкции уже опоздали. Как видно из только что приведенного текста, царская грамота была получена Ф. И. Шереметевым 25 июня 1606 г., т. е. уже неделю спустя после переворота в Астрахани. Поэтому Ф. И. Шереметев мог лишь ответить царю, что он был лишен возможности выполнить царские «повеленья»: «в Астрахани, государь, князь Иван Хворостинин и астраханские люди тебе, государю, изменили и нас, холопей твоих, в город не пустили»[661].

Возвращаясь к обстоятельствам возникновения восстания в Астрахани, следует еще раз коснуться вопроса о приезде Васьки Еремеева. У нас нет оснований рассматривать Ваську Еремеева как сознательного зачинщика восстания астраханцев. Ни П. Вразский, ни другие источники ничего не говорят ни о каких-либо «воровских» целях приезда Васьки Еремеева, ни о его активной роли в перевороте 17 июня. О легальном характере поездки Васьки Еремеева можно заключить и из того, что он был снабжен «проезжей грамотой», которая имела значение документа, удостоверявшего законный характер поездки данного лица в низовые поволжские города[662].

Вероятнее всего, Васька Еремеев был послан в Астрахань его начальником, Соловым Протасьевым, с тем или иным поручением раньше Ф. И. Шереметева с товарищами, еще до получения ими известий о низложении Лжедмитрия I. Несомненно, именно это имеет в виду П. Вразский, обвиняя астраханцев в том, что они не выслушали «месяца и числа» в проезжей грамоте у Васьки Еремеева, которые, очевидно, были более ранними по времени, чем 17 мая 1606 г.

Но если у нас нет оснований приписывать Ваське Еремееву роль возмутителя Астрахани, то тем не менее самый факт его приезда сыграл роль искры, вызвавшей взрыв. Очевидно, грамота «на Розстригино имя», с которой приехал Васька Еремеев, была воспринята астраханцами (или была представлена им) как доказательство того, что «царь Димитрий» жив и что заявления о его смерти являются кознями его врагов. В таком случае Василий Шуйский оказывался узурпатором, а целование ему креста — изменой «царю Димитрию».

Правда, как это подчеркивает П. Вразский, все могло быть удовлетворительно разъяснено сопоставлением дат «проезжей грамоты» Васьки Еремеева и полученной перед этим в Астрахани грамоты Шуйского. Но обстановка в Астрахани была вовсе не такая, чтобы заниматься изучением текста грамот. В столь напряженной атмосфере, в какой жила Астрахань, оказалось, таким образом, достаточно простого наличия грамоты от имени «царя Димитрия», чтобы астраханские люди, «не выслушав месяца и числа» в грамоте, привезенной Васькой Еремеевым, поднялись на расправу со сторонниками Шуйского.

В сообщениях источников о расправе астраханцев со сторонниками Шуйского особый интерес представляет известие об убийстве восставшими Третьяка Кашкарова.

На первый взгляд совершенно непонятно, каким образом Третьяк Кашкаров, только что выполнявший ответственное дипломатическое поручение Лжедмитрия I (поездка к ногайскому князю Иштереку), оказался убитым за то, что приводил астраханцев к крестному целованию за Шуйского. Позиция Т. Кашкарова в Астрахани может показаться тем более удивительной, что правление Лжедмитрия I принесло ему не только карьеру, но и крупные земельные пожалованья: в декабре 1605 г. он получил прибавку к поместному окладу, увеличенному с 500 до 650 четей[663].

Все это, казалось бы, должно было превратить Т. Кашкарова в стойкого приверженца Лжедмитрия I. Можно думать, что Т. Кашкаров и являлся таковым до приезда в Астрахань. Но, попав в Астрахань, Т. Кашкаров оказался в совершенно иной обстановке — в обстановке нараставшего восстания астраханских низов, для которых лозунг «царя Димитрия» означал не поддержку исторически реального Лжедмитрия I, а являлся идеологической формой выражения протеста против крепостнического строя. В этих-то условиях, после получения в Астрахани грамоты Шуйского об убийстве Лжедмитрия, Т. Кашкаров и превратился из представителя и сторонника Лжедмитрия в защитника власти нового царя — Василия Шуйского — , как силы, способной удерживать в покорности угнетенные массы.

Таким образом, уже в факте убийства Т. Кашкарова ярко отразился классовый характер астраханского восстания как восстания, направленного против господствующего класса крепостников-помещиков.

Говоря о начале восстания в Астрахани, необходимо коснуться также вопроса о роли в событиях 17 июня 1606 г. князя И. Д. Хворостинина. Источники или вовсе не упоминают об активной роли князя Хворостинина в перевороте (например, П. Вразский), или ограничиваются лишь общим замечанием, что «князь Иван Хворостинин и астраханские люди» изменили Шуйскому (отписка Ф. И. Шереметева). Тем не менее активная роль князя И. Д. Хворостинина в перевороте в Астрахани вряд ли может подлежать сомнению, ибо князь Хворостинин не только остался воеводой в Астрахани после переворота, но и сохранил руководящую роль в астраханских делах и в течение последующих лет[664]. Не исключено поэтому, что именно князь Хворостинин использовал привезенную Васькой Еремеевым грамоту для организации переворота.

Мы, таким образом, имеем все основания для признания того, что князь И. Д. Хворостинин играл в Астрахани роль, аналогичную роли князей Шаховского и Телятевского в Путивле и Туле, — роль политического авантюриста, стремившегося использовать в своих собственных целях движение народных масс.

Астрахань явилась одним из самых стойких центров борьбы против Василия Шуйского. Все попытки Шуйского подавить восстание астраханцев оказались безуспешными, и Ф. И. Шереметев, простояв под Астраханью, «в городке» на острове Балчике, «до осени» 1607 г., должен был сначала — в октябре 1607 г. — отступить к Царицыну[665], а затем и вовсе был отозван из Низовых городов.

Рассмотрение этих дальнейших этапов борьбы в Астрахани не входит в нашу задачу. Следует, однако, попытаться уяснить себе природу и характер той борьбы, которая потрясала астраханское общество во время восстания Болотникова.

Интенсивность борьбы в Астрахани объясняется самым характером Астрахани как города.

Астрахань начала XVII в. принадлежала к числу крупнейших городов Русского государства. По характеристике одного из очевидцев, относящейся к 1614 г., Астрахань — «город каменной, а людей в нем тысяч з 10»[666]. Крупные размеры населения Астрахани подтверждаются и другими источниками. Расположенная в начале Волжского торгового пути, Астрахань являлась центром торговых и иных сношений с Персией, Кавказом и Средней Азией. Играя роль одного из важнейших экономических центров, Астрахань была вместе с тем важнейшей крепостью на юго-востоке Русского государства, являясь главной базой снаряжения и снабжения войск, действовавших на Кавказе. Эта военная роль Астрахани очень выпукло очерчена в наказе русским послам в Грузию в 1601 г. В ответ на возможный вопрос о причинах задержки похода русских войск на Кумыцкую землю послам предписывалось сослаться на большой пожар, бывший в Астрахани, что очень осложнило формирование рати: «А то ведаете сами: коли государева рать бывает верховских городов, и тем ратным людем всякие хлебные запасы и зелье и свинец все давано в Асторохани. А запасов было в Асторохани вперед всегда лет на 5 и на 6 и на 10»[667]. В том же наказе перечисляются сгоревшие «дворы воеводские, и дворянские, и голов стрелецких и казатцких, и детей боярских и сотников, и стрелцов, и казаков, и всяких служилых людей»[668]. Этот выразительный перечень указывает на крупные размеры и собственного гарнизона Астрахани, что, как увидим ниже, подтверждается и цифровыми данными.

Наиболее важный материал для ознакомления с социальным обликом Астрахани начала XVII в. содержится в «обыске», произведенном в Астрахани в 1616 г. по делу о злоупотреблениях астраханского воеводы и приказных. Материалы «обыска», уже послужившие предметом специального исследования В. Н. Вернадского[669], дают возможность составить представление о трех важнейших социальных группах в составе населения Астрахани: служилых людях — дворянах, стрельцах и купцах. При этом мы считаем возможным использовать материалы «обыска» 1616 г. и для характеристики Астрахани кануна восстания, исходя из допущения, что за десятилетие, отделяющее материалы «обыска» от 1606 г., в социальной структуре населения Астрахани не могло произойти коренных изменений.

Основную ценность «обыска» 1616 г. представляют «распросные речи» астраханцев, где поименованы лица, привлеченные к «распросам». Всего было допрошено около полутора тысяч астраханцев, в том числе:

Попы, дьяконы и монахи — 18 человек

Стрелецкие головы и сотники — 13

«Дворяне и дети боярские Астраханского города» — 52

«Дворяне и дети боярские Казанские жильцы» — 45

«Дворяне и дети боярские Чебоксарского города» — 8

«Дворяне и дети боярские Свияжского города» — 12

«Нижегородские иноземцы — литва и немцы» — 62

Астраханские подьячие — 12

Астраханские конные стрельцы приказа Д. И. Милославского — 172

Астраханские стрельцы приказа А. Н. Шушерина — 91

Астраханские стрельцы приказа И. Г. Черткова — 268

Казанские стрельцы приказа Г. А. Пальчикова — 308

Казанские стрельцы приказа С. С. Соковнина — 3344

Астраханские пушкари — 22

Астраханские посадские торговые земские люди — 94

Торговые люди из гостиного двора «верховых» городов — 18

Купцы кизылбашцы с Гилянского двора — 19

Купцы бухарцы с Бухарского двора — 7

Астраханские купцы — армяне — 7

В с е г о: 1 563 человека[670]

Приведенные цифры, конечно, нельзя рассматривать как охватывающие все население Астрахани. По справедливому замечанию В. Н. Вернадского, среди привлеченных к «распросам» совершенно отсутствуют представители «социальных низов» Астрахани, т. е. холопы, мелкие торговцы и ремесленники. Однако, сопоставляя количество допрошенных астраханцев с цифрой в 10 000, которой определяли в 1614 г. размеры населения Астрахани, следует признать, что допрошенные составляли значительную часть населения Астрахани (мы не считаем возможным выразить это в процентном отношении, так как не ясно, все ли население Астрахани подразумевается в цифре 10 000 или же только мужчины). Поэтому, несмотря на неполноту охвата, «распросные речи» 1616 г. дают единственный в своем роде массовый статистический материал о населении Астрахани и в этом смысле, действительно, «представляют своеобразную перепись населения Астрахани»[671].

Первый вывод, который позволяют сделать материалы «обыска», — это то, что служилые люди — дворяне — составляли достаточно крупную группу среди населения Астрахани. При этом наряду с дворянами из других городов, служившими в Астрахани, там имелось и значительное число служилых людей — постоянных жителей Астрахани: «дворян и детей боярских Астраханского города».

Не менее ярко материалы «обыска» характеризуют и другую группу населения Астрахани — астраханских торговых людей. «Обыск», несомненно, захватил лишь верхние слои посада. Тем показательнее количество «астраханских посадских торговых земских людей», представленных в «распросных речах»[672]. Второй момент, отраженный в материалах «обыска» — значительная группа приезжих торговых людей, как русских купцов из «верховых» городов, так и купцов иностранных (кизилбашцев, бухарцев, армян), — обусловливался ролью Астрахани в международной торговле как крупнейшего центра по торговле Русского государства с Востоком[673].

Что касается стрельцов, то использование данных «обыска» об этой группе населения Астрахани осложняется скудостью сведений о стрельцах в «распросных речах». В подавляющем большинстве случаев «распросные речи» отмечают лишь происхождение данного стрельца из той или иной местности. Лишь крайне редко (в 57 случаях), по неясным основаниям, сведения о происхождении стрельца заменяются указаниями на ремесло, которым занимается данный стрелец. Недостаточно ясно также и соотношение между теми приказами, которые названы в «обыске» «астраханскими», и теми, которые фигурируют под именем «казанских». Естественнее всего считать, что нахождение «казанских» приказов в Астрахани носило временный характер, в то время как «астраханские» приказы составляли постоянный гарнизон Астрахани. Однако стрельцы-ремесленники упоминаются не только среди стрельцов «астраханских» приказов, но и среди стрельцов «казанских», что как будто говорит в пользу того, что и «казанские» приказы находились в Астрахани достаточно длительный срок.

Отмеченные особенности материалов «обыска», однако, не лишают их значения ценнейшего источника для характеристики астраханских стрельцов.

Характерной особенностью астраханских стрельцов были два момента: присутствие в их составе стрельцов — выходцев из самых различных городов Русского государства и наряду с этим наличие большой группы стрельцов — постоянных жителей Астрахани. Последняя группа, естественно, была особенно значительна в «астраханских» приказах, составляя в трех «астраханских» приказах 167 человек[674].

Что касается социального лица астраханских стрельцов, то для этого вопроса очень важны указания «обыска» на ремесла, с которыми были связаны стрельцы в Астрахани. Правда, никаких выводов количественного порядка данные «обыска» сделать не позволяют (вследствие их неполноты и случайного характера упоминаний о ремесле). Но они другим способом раскрывают широкое распространение ремесла среди астраханских стрельцов. Если, как только что сказано, по данным «обыска» нельзя вычислить количество стрельцов, занимавшихся ремеслами, то зато по ним можно составить достаточно отчетливое представление о количестве ремесел, которыми занимались стрельцы. В «обыске» перечислены стрельцы — ремесленники 28 специальностей: сапожники, скорняки, хомутинники, шубники, седельники, овчинники, завязошники, строчники, рукавишники, кузнецы, бронники, кожевники, котельники, холщовники, портные мастера, епанешники, шапошвики, строгальщики, половые, плотники, рыбники, мясники, овощники, винокуры, масленики, калашники, оловенишники, серебряники[675].

Столь широкое распространение ремесел среди астраханских стрельцов свидетельствует о том, что общераспространенное явление, когда стрелец обычно бывал и ремесленником (или мелким торговцем), имело место и в Астрахани[676].

Таковы те данные, которые можно извлечь из «обыска» 1616 г. для характеристики астраханских дворян, купцов и стрельцов. Население Астрахани, однако, не исчерпывалось названными социальными группами. Поэтому, как правильно замечает В. Н. Вернадский, для полного представления о населении Астрахани следует «к названным сотням служилых людей и стрельцов, к сотне астраханских торговцев, к десяткам приезжих купцов прибавить многочисленных мелких торговцев с базара, ремесленников, рыбаков, судовых казаков, ногаев, живущих в соседних слободах, наконец, холопов астраханских бояр и иранских купцов»[677]. Типичным представителем таких элементов астраханского населения являлся Илейка Муромец, будущий «царевич» Петр, который в бытность его в Астрахани работал и судовым «казаком», и продавцом чужих товаров на астраханском базаре, и, наконец, был казаком — военным. Источники, однако, не сохранили об этих слоях населения Астрахани такого рода материалов, как «обыск» 1616 г., и лишь по отдельным отрывочным данным можно составить представление о той социальной группе, которая играла главную роль в развернувшейся в Астрахани борьбе.

Социальная структура населения Астрахани, таким образом, характеризуется наличием мощной городской верхушки, состоявшей из дворян и купцов, и вместе с тем — существованием многочисленного населения, принадлежавшего к городским низам, к которым в значительной степени относились и стрельцы, тесно связанные с ремесленниками.

Такой состав населения Астрахани с неизбежностью порождал острые классовые конфликты между городскими верхами и низами. Борьба в Астрахани приняла ярко выраженный антикрепостнический характер. Расправа восставших с представителями царской администрации сопровождалась расправой и с астраханскими дворянами и купцами. С замечательной яркостью это выступает на примере П. Вразского.

Прокофий Вразский принадлежал к помещичьей верхушке Астрахани. Наиболее видным представителем тех кругов, с которыми был связан П. Вразский, являлся его дядя Третьяк Азарьевич Кашкаров (с «вичем» он пишется в Арзамасских актах, № 163). Т. Кашкаров был, как мы видели, крупным помещиком Арзамасского уезда. В земельных актах, опубликованных С. Б. Веселовским, неоднократно упоминаются крестьяне Т. Кашкарова в качестве послухов при отделе земель (см. «Арзамасские поместные акты», по указателю). Из десятни 1605 г. нам известен и размер поместного оклада Т. Кашкарова: 650 четей. Видная роль, которую Т. Кашкаров играл при Лжедмитрии I, уже отмечалась нами выше. К этому следует добавить, что и Василий Шуйский также предполагал в переговорах с ногайскими князьями «государевым делом промышляти» через Т. Кашкарова[678].

Второй дядя П. Вразского, Иван Азарьев Кашкаров, также принадлежал к дворянским верхам Астрахани[679], будучи головой конного приказа астраханских стрельцов[680], причем в этой должности источники знают И. Кашкарова еще в 90-х годах XVI в.[681] О своем отце, Иване Вразском, П. Вразский не сообщает подробных данных. Но сохранившиеся об И. Вразском сведения от несколько более позднего времени позволяют отнести Ивана Вразского к тому же кругу, к какому принадлежал и Т. Кашкаров. Сведения эти относятся к 1614 г. В этом году Иван Вразский был назначен приставом к гонцу от иранского шаха Аббаса к царю Михаилу Федоровичу и сопровождал шахского гонца от Астрахани до Казани, откуда был казанскими воеводами послан в Москву «ко государю»[682]. Таким образом, И. Вразскому доверялись весьма ответственные поручения, что, конечно, предполагает его принадлежность к верхам астраханских служилых людей.

Сам Прокофий Вразский занимал в Астрахани должность переводчика («переводчишко татарским грамотам и ярлыком», как он говорит о себе в своей челобитной). Свое служебное положение он определяет следующим образом: «Служу я, холоп твой, ис твоей государевой отчины из Астрахани в ряду в жильцах всякие твои государевы службы»[683]. по-видимому, в 1606 г. П. Вразский еще не был отделен от отца и не имел поэтому своего поместья[684]. Но позднее, в 1612 г., он владел поместьями в Арзамасском и Свияжском уездах[685] причем поместье П. Вразского в Арзамасском уезде состояло из села и двух деревень[686].

Ф. И. Шереметев, посылая челобитную П. Вразского Василию Шуйскому, характеризует П. Вразского как доверенное лицо в переговорах с ногайскими князьями, указывая, что «о всяких о твоих государевых о великих делех с-Ыштереком князем и с мурзами ссылались мы холопи твои им Прокофьем, потому что Иштерек и все мурзы его знают»[687].

Все эти биографические данные о П. Вразском и его родичах представляют интерес в том отношении, что дают возможность подробнее познакомиться с социальным лицом одной из боровшихся в Астрахани сил — противников восстания.

Классовая принадлежность П. Вразского к астраханскому дворянству определила его позицию (равно как и позицию его родственников) в астраханских событиях. Мы видели, что на первоначальном этапе борьбы П. Вразский выступает сторонником Василия Шуйского и целует вместе с отцом крест новому царю. В восстании 17 июня 1606 г. семья Вразских — Кашкаровых явилась объектом расправы со стороны восставших: его дядя, Т. Кашкаров, был убит, а отца П. Вразского «приводя к пытке убили до полусмерти и, ограбя до нага, вкинули в тюрьму чуть жива». Позднее в тюрьму была брошена и мать П. Вразского[688]. Сам П. Вразский уцелел, и ему удалось спустя некоторое время бежать из восставшей Астрахани. В челобитной Василию Шуйскому П. Вразский так объясняет мотивы своего бегства: «И я, холоп твой, увидев и уведав у астраханских людей у многих, что тебе государю изменили, креста не целовали, а, умысля своим воровством, говорят, что тебе, государю, и вперед служити не хотят, и я, холоп твой, помня твое государево крестное целованье, в прошлом 114-м году августа в 15 день бежал из Астрахани на Балчик к твоему государеву боярину и воеводам к Федору Ивановичу Шереметеву с товарыщи»[689]. В дальнейшем в лагере Шереметева П. Вразский помимо своей дипломатической деятельности принимал и непосредственное участие в военных действиях против восставших или, как он выражается в своей челобитной, «с твоими государевы изменники бился явственно»[690].

Восстание в Астрахани было направлено не только против дворян, но и против купцов. Исаак Масса отмечает, что в лагере Ф. И. Шереметева на Балчике «было примерно полторы тысячи купцов из Астрахани и других мест по берегам Каспийского моря, бежавших туда со всем своим имением»[691]. Это свидетельство Массы достаточно красноречиво характеризует позицию астраханских купцов по отношению к восстанию. Дело, конечно, не в абсолютных цифрах количества бежавших купцов (где Масса явно преувеличивает), а в самом факте массового бегства астраханских купцов из восставшего города в лагерь осаждавшего Астрахань войска Шереметева. И это существо свидетельства Массы заслуживает полного доверия (особенно, учитывая специальный интерес Массы ко всему связанному с вопросами торговли). Несомненно также и то, что, хотя Масса говорит о «купцах» вообще (не выделяя особо русских и иностранных купцов), его свидетельство (именно в силу общего характера) относится столь же к иностранным, как и к русским купцам.

О бегстве купцов из Астрахани говорят и русские источники. Так, Ф. И. Шереметев в своей отписке Василию Шуйскому указывает, что он лишен возможности давать царево «жалованье» ногайским князьям, так как «в твоей государеве казне платья нет, а торговые люди все вверх поехали, а которые немногие остались на Царицыне, и у тех никаких товаров нет»[692].

Враждебная позиция астраханских купцов по отношению к восстанию вполне закономерна. Она была подготовлена всем ходом развития борьбы в Астрахани. Одной из существенных черт обстановки в низовых поволжских городах в период, предшествовавший восстанию в Астрахани, являлось широкое распространение на Волге отрядов «воровских» казаков, разбивавших и грабивших в первую очередь купеческие караваны. О масштабах этих действий казацких отрядов можно судить хотя бы по заявлению, сделанному 29 декабря 1606 г. в Кракове представителями Василия Шуйского — князем Г. Волконским и А. Ивановым. По данным правительства Шуйского, волжские и терские казаки, действовавшие на Волге во время правления Лжедмитрия I, «многих торговых людей, которые шли с Москвы и из-ыных многих городов в [А]сторохань, а из Асторохани шли в судех вверх х Козани, побивали и пограбили, и многие товары и денги и несчетную казну взяли — больши десяти сот тысяч золотых польских, а русским числом больши 300 000 рублев»[693].

В приведенной характеристике бросается в глаза особое подчеркивание разрушительного действия казачьих грабежей на астраханскую торговлю. Как реагировала на это торговая Астрахань, видно из показания Илейки-Петра, что казачий отряд, с которым он весной 1606 г. пришел с Терека под Астрахань, не пустили в Астрахань «для (т. е. опасаясь. — И. С.) грабежа»[694].

Восстание в Астрахани означало для астраханских купцов непосредственную и реальную угрозу их богатству[695]. Это и обусловило место астраханских купцов на стороне врагов восстания.

Если силами, враждебными восстанию, являлись дворяне и купцы, то движущей силой астраханского восстания были городские низы — от стрельцов до холопов. К ним надо добавить также казаков, как терских, так и волжских и даже яицких[696].

Источники, говоря о восставших астраханцах, чаще всего называют их общим термином «астраханские люди». Однако не трудно раскрыть социальное содержание этого термина.

Наиболее активная роль в астраханском восстании принадлежала, по-видимому, стрельцам и казакам. Роль этих социальных групп в восстании очень хорошо можно проследить по материалам, относящимся к концу 1607 г., непосредственно после взятия войсками Василия Шуйского Тулы. Подавив основной центр восстания Болотникова, Василий Шуйский сделал попытку привести в покорность и астраханцев. На этот раз, однако, царь избрал не метод подавления восстания силой, а попытался разложить ряды восставших изнутри.

Этот ход Василия Шуйского изложен в источниках следующим образом. После того как Тула пала и «тульские сидельцы» оказались в руках Шуйского, «в ту ж пору присланы от государя из-под Тулы к боярину и к воеводе к Федору Ивановичу Шереметеву тульские сидельцы астраханские стрельцы Костя Матвеев да терские казаки Ивашко Симанов о товарыщи восемь человек, а пошли они из Астрахани с тем жо вором с-Ылейкою з Григорьевеким холопом Елагина, а с Тулы они вину свою принесли и пришли к великому государю ц. и в. к. Василыо Ивановичу в. Р. И боярин и воевода Федор Иванович Шереметев тех астраханский стрельцов и терских казаков для уверенья государевых изменников астраханских и терских воров послал от себя з грамоты в Астрахань и на Tepек ко всяким людем, чтоб оне конечную свою погибель ведали и воров у себя обличали, которые воровством смущали и ныне их смущают, и бедных бы своих кровь не проливали, тех своих товарищей, астраханских стрельцов и терских казаков, расспросили, которые с ними в воровстве и в-ызмене были з Григорьевским холопом Елагина с-Ылейкою, которой назвался Петрушкою, вместе они из Астрахани и с Терка пошли; и роопрося б их, вину свою к великому государю ц. и в. к. Василью Ивановичу в. Р. принесли, а великий государь… их пожалует, покроет вину их своею царьскою милостью»[697].

Таким образом, план Василия Шуйского заключался в том, чтобы использовать наличие в войске Болотникова астраханских стрельцов и терских казаков, часть которых принесла повинную, послав из их числа своего рода делегацию в Астрахань для уговоров «своих товарищей» — стрельцов и казаков. Этот хитроумный ход царя, однако, не дал никаких результатов. Перебежчикам не только не удалось склонить восставших астраханцев к прекращению борьбы, но пришлось самим спасаться бегством из Астрахани: «12 января (1608 г. — И. С.) прибежали к боярину и воеводам на Царицын астраханские стрельцы и терские казаки Костька Матвеев, Ивашко Симанов с товарыщи, которые были в Астрахань и на Терек посланы»[698].

В Астрахани события развертывались в такой последовательности. По словам К. Матвеева и И. Симонова, около Астрахани их встретили «воровские казаки Федот Волдырь с товарыщи и, взяв у них грамоты, которые были в Астрахань и на Терек от боярина и воевод посланы, отвезли в Астрахань к государевым изменником». В Астрахани появление посланцев от царя, с грамотой от воевод, первоначально произвело некоторый эффект: «И астраханские и терские, слышев тое грамоту, многие хотели великому государю... добити челом и вину свою принести». Но как раз в этот момент «приехали в Астрахань воры казаки Ясат Юрьев да Ивашко Онисимов с товарыщи», которые, подтвердив падение Тулы, вместе с тем «про Растригу затеев воровством, сказали ложно, бутто он жив на Орле». Это заявление Ясата Юрьева и Ивашки Анисимова сразу изменило настроение астраханцев и свело на нет все результаты «миссии» К. Матвеева и И. Симонова: «И к тем де вором х козаком астраханские воры пристали, которые у них смуту учинили, и тем боярским грамотам не поверили, а хотят де послать вскоре на Украину по Крымской стороне станицу проведывать про Мертвого Растригу, а посылают в той станице вора Петрушку Уварова, а с ним астраханских стрельцов и юртовских татар полтораста человек»[699].

Изложенный эпизод важен в том отношении, что вводит нас в обстановку внутри восставшей Астрахани. На всем протяжении борьбы вокруг грамот воевод Василия Шуйского наиболее активную роль в ней играют стрельцы и казаки. Значение стрельцов среди восставших подчеркивается уже самым фактом посылки стрельцов-перебежчиков и именно для уговора стрельцов. Стрельцы же названы и в составе «станицы», предназначавшейся астраханцами для посылки «проведывать Растригу». Наиболее существенными, однако, являются данные об участии астраханских стрельцов в отряде Илейки-Петра. Выше мы отмечали, что Илейку весной 1606 г. «не пустили» в Астрахань. Но, как видно из рассматриваемых материалов, астраханские низы, в частности стрельцы, совершенно иначе реагировали на появление Илейки — «царевича» Петра — у Астрахани. Присоединение части астраханских стрельцов к отряду Илейки-Петра и дальнейшее участие астраханских стрельцов (в составе войска «царевича» Петра) в восстании Болотникова отражало в себе позицию основной массы астраханских стрельцов, нашедшую свое выражение в активном участии стрельцов в астраханском восстании. Такой вывод является тем более правомерным, что между восставшей Астраханью и войском Болотникова продолжали сохраняться связи, наличие которых ярко выступает в факте приезда в Астрахань после падения Тулы казаков Юрьева и Анисимова, целью которых было опровергнуть официальную версию о прекращении борьбы восставшими, распространявшуюся Василием Шуйским, и уверить астраханцев в том, что «царь Димитрий» жив (что, как мы видели, им и удалось).

Наряду со стрельцами не менее активную роль источники отводят и казакам, что следует поставить в связь с близостью между астраханскими стрельцами и терскими казаками как в социальном отношении, так и по месту, занимаемому в войске (эту близость особенно наглядно можно наблюдать на примере Илейки, успевшего во время своих приездов в Астрахань побывать и в стрельцах, и в казаках).

В качестве типичной формулы, которой в источниках определяется участие казаков в действиях восставших астраханцев, можно привести заявление П. Вразского о том, как 6 сентября 1606 г. «приходили под городок (т. е. острог на о. Балчике, построенный Ф. И. Шереметевым. — И. С.) твои государевы изменники астраханские люди, и терские, и волские, и донские, и яицкие казаки»[700]. В совершенно таких же выражениях описываются бои с восставшими астраханцами и в донесениях Ф. И. Шереметева («пришли под городок твои государевы изменники астраханские и терские люди, и юртовские тоторовя, и донские, и волские, и терские казаки конные и пеши з болшим и верховым нарядом»)[701]. Источники сохранили о казаках, участниках астраханского восстания, даже отдельные данные цифрового порядка (правда, случайные). Так, ногайский князь Иштерек сообщил, например, Ф. И. Шереметеву, что, по сведениям от перебежчика ногайца, «идет де из Астрохани воровских конных казаков семьсот человек, а за ними идут пешие люди, а хотят де итти вверх», по предположению Иштерека, на Царицын, где в то время (февраль 1608 г.) находился Ф. И. Шереметев[702].

Все эти данные подтверждают вывод о казаках как об одной из самых активных групп среди участников астраханского восстания.

Наряду с борьбой астраханцев против дворян и купцов источники отмечают борьбу и внутри самой восставшей Астрахани. Так, Исаак Масса характеризует положение в Астрахани во время восстания краткой, но выразительной формулой: «Изнутри Астрахань была полна мятежом и один убивал другого»[703]. Упоминания о такой борьбе сохранились и в русских источниках. Так, Ф. И. Шереметев в одной из отписок Василию Шуйскому сообщает о том, что «рознь и бой был у астраханских людей меж себя с воровскими казаки, и астраханские люди казаков пограбили и суды у них поймали»[704]. Данное сообщение представляет особый интерес своим указанием на противоречия и борьбу между «астраханскими людьми» и «казаками», что свидетельствует о несколько особой позиций казаков в астраханских событиях (в источниках это отражается в том, что казаки обычно упоминаются отдельно, наряду с «астраханскими людьми» и т. д.). Наличие противоречий и даже вспышки борьбы между отдельными группами восставших, однако, не колебали решимости астраханцев к борьбе до конца против Василия Шуйского и его воевод. В той же самой отписке, где Ф. И. Шереметев сообщает о «розни и бое» между астраханцами, он, говоря о перспективах борьбы против восставшей Астрахани, вынужден был заявить царю, что «астроханские люди и юртовские татаровя тобе государю бити челом и вины свои принести не хотят, а [бу]дет пойдет к Астрохани твоя государева многая рать з большим нарядом, и оне хотят бежать: астроханские люди на Яик и на Дон, а татаровя в Кумыки»[705]. Еще более ярко о решимости астраханцев продолжать борьбу до конца говорится в сообщении, сделанном П. Вразскому князем Иштереком. По словам Иштерека, «[астро]ханские люди крепятца, копают около Асторохани ров, а говорят де токо будет к ним под Асторохань боярин и воеводы Ф. И. Шереметев да И. Н. Салтыков, и им де сидеть на смерть, потому что преже того меж их бои были, два года кровь лилась, а будет де токо иной хто, а их сиденью мера не возьмет, и они хотят здатца с крестным целованьем, что их не побить и не розослать»[706].

О внутренней истории астраханского восстания источники позволяют сказать лишь весьма немногое. Из сохранившихся в источниках данных, которые позволяли бы судить о социальной природе астраханского восстания, едва ли не первое место по важности занимает рассказ П. Вразского о том, что сделали восставшие астраханцы с его домом и имуществом. Обращаясь в своей челобитной Василию Шуйскому с просьбой о «царском жалованье», П. Вразский обосновывает правомерность своей просьбы заявлением, что его верная служба царю явилась причиной его, П. Вразского, разорения: «И твои, государь, изменники астароханские люди, рнясь, тому, что я, холоп твой, из Астрахани отъехал в городок на Балчик и сидя в осадех с твоим государевым боярином и воеводы с Федором Ивановичем Шереметевым с товарищи тебе, государю, служил и от твоего государева боярина и воевод от Федора Ивановича Шереметева с товарищи к Иштереку князю и к мурзам был для твоих государевых дел постлан многижда, мать мою, холопа твоего, взяв с подворьишка, вкинули в тюрьму, а животишка отца моего и наше разорили и людишек кобалъных роспускали и крепости им повыдали, а купленых людишек розоймали по себе, и я, холоп твой, стал разорен до конца»[707].

Это заявление П. Вразского с исключительной яркостью раскрывает классовую природу борьбы в Астрахани. Восставшие астраханцы сопровождают свою расправу с дворянами Вразскими уничтожением дворянского «подворья» и одновременно рвут отношения крепостнической зависимости между кабальными холопами Вразских и их господами, распуская кабальных холопов на свободу и выдавая им на руки кабалы, которыми определялись отношения холопов к их господам.

Освобождение холопов восставшими астраханцами являлось наиболее существенным выражением антикрепостнической природы астраханского восстания. Свидетельство П. Вразского дает ответ на вопрос о судьбе всей той огромной массы холопов, ярыжек, работных людей, «казаков» и т. д., которая находилась за рамками стрелецких «приказов» и казацких «станиц» и составляла население подворий астраханских дворян и купцов. Восстание освободило их. Именно эти бывшие холопы (вместе с другими близкими им прослойками феодально-зависимого населения) и составили основной костяк «астраханских людей» — участников восстания. Сделались ли они в восставшей Астрахани «стрельцами» и «казаками», как это можно предполагать по аналогии с позднейшими восстаниями XVII в., — для ответа на этот вопрос у нас прямых данных нет. Но ясно одно, что в холопах и других группах феодально-зависимого населения Астрахани следует видеть одну из главных, если не главную движущую силу астраханского восстания.

Тезису об антикрепостнической природе астраханского восстания не противоречит сообщение П. Вразского о том, что одновременно с освобождением кабальных холопов астраханцы «розоймали по себе» «купленых людишек» П. Вразского. Под «куплеными людишками» здесь, несомненно, подразумевается «ясырь» — пленники-иноземцы, которые являлись предметом торговли Астрахани со странами Востока, а также держались на предмет получения «выкупа» от родственников. Вопрос о «ясыре» не затрагивал основ социального строя Русского государства, и в глазах астраханцев «купленые людишки» П. Вразского были просто одной из составных частей его «животишка», т. е. имущества. Этим и объясняется раздел астраханцами вместе с остальным имуществом и «купленых людишек» П. Вразского[708].

Оставаясь в рамках изучаемой эпохи, мы должны признать исторически правомерным сочетание таких явлений, как борьба против крепостничества и одновременно торговля «ясырем» (ср. Разин). Будучи выражением исторической ограниченности движений феодально-зависимого населения XVII в., эта черта астраханского восстания не уничтожает исторической прогрессивности борьбы народных масс против феодального гнета.

Выяснение вопроса о роли и судьбе холопов в астраханском восстании создает предпосылки для рассмотрения известной статьи «Нового Летописца»: «О ворах Астораханских, кои назывались царевичи». Статья эта представляет рассказ о том, как в 1608 г. «под Астраханию» появились три самозванных «царевича» (из которых «един назвался Август, царя Ивана сын, другой же назвался Осиновик, сын царевича Ивана, а третей назвался Лавер, царя Федора Ивановича сын»), как «воры-казаки» пошли с этими «царевичами» «под Москву к Тушинскому Вору» и как затем все три «царевича» кончили жизнь: одного повесили «на Волге» сами казаки, а двух других «велел повесити» Тушинский вор[709].

Известие «Нового Летописца» об астраханских «царевичах» находит свое подтверждение в грамоте Лжедмитрия II от 24 апреля 1608 г., в которой Тушинский вор заявляет, что «ныне объявляютца в Астарахани и в Полских юртех многие царевичи Московского государства: в Астарахани царевич Август князь Иван, а сказывается государя нашего батюшка блаженные памяти великого государя ц. и в. к. Ивана Васильевича в. Р. сын... Да вот в Астарахани ж, сказывают, объявился царевич Лаврентей, а называет себя брата нашего царевича и в. к. Ивана Ивановича в. Р. сын»[710].

Еще более важные данные об астраханских «царевичах» содержит «Карамзинский Хронограф», сообщающий о походе «царевича» Ивана по Волге и осаде им Саратова: «Того же 116 году на Саратове с ратными с Низовых городов были воеводы Замятия Иванович Сабуров, да товарыщ ему был Володимер Володимеров сын Аничков, а с ними ратные люди. И под Саратов приходили воры из Астарахани, а с ними был вор назывался царевичем Иваном Ивановичем царя Ивана Васильевича сыном; и к Саратову русские воры приступали ж с такими приступы, и в Саратове воеводы и ратные люди отсиделися и на приступах и на выласках астраханских воров многих побили, и вор, который назывался царевичем Иваном, от Саратова пошел с астараханскими людми в Астрахань. А боярин Федор Ивановичь Шереметев с товарыщы и с ратными людми стояли от Астрахани за 15 верст на острову на Балчике»[711].

Рассказ «Карамзинского Хронографа» о походе «царевича» Ивана-Августа и осаде им Саратова, по-видимому, целиком взят автором «Хронографа» из какой-либо разрядной книги. На это указывает то, что заключительная фраза этого рассказа представляет собой повторение уже имеющегося в тексте «Хронографа» сообщения о стоянке Ф. И. Шереметева на острове Балтике («И боярин Федор Иванович Шереметев с товарыщи стали от Асторахани 18 верст на острову на Балчике и стоял два года»)[712]. Сравнивая между собой эти два параллельных места, легко заметить, что они взяты из различных источников, чем и объясняются расхождения в определении расстояния от острова Балчика до Астрахани. Очевидно, автор «Хронографа» в обоих случаях оставил в неприкосновенности взятые им разрядные записи, что и привело к повторениям и несогласованности данных.

То обстоятельство, что запись о походе «царевича» Ивана-Августа помещена в «Карамзинском Хронографе» под 116-м годом, не может служить доказательством того, что этот поход имел место в 1608 г. Упоминание в цитированном тексте «Карамзинского Хронографа» о том, что во время похода «царевича» Ивана-Августа к Саратову Ф. И. Шереметев стоял на Балчике, дает возможность датировать этот поход временем не позднее сентября — октября 1607 г. Ибо, как отмечено выше, Ф. И. Шереметев оставался на Балчике до октября 1607 г., когда он отступил от Астрахани, придя к Царицыну 24 октября 1607 г.[713] Появление Замятии Сабурова и В. Аничкова в Саратове также относится к более раннему времени, чем 1608 г. Сохранилось указание на то, что Ф. И. Шереметев посылал к 3. Сабурову «з Балчика на Соратов станицу сына боярского Игнатья Соколкова». В ответ на эту посылку 3. Сабуров и В. Аничков послали также станицу на Балчик к Ф. И. Шереметеву, причем был даже проект о том, чтобы 3. Сабуров и В. Аничков «со своими ратными людьми шли на Балчик к боярину и воеводам Федору Ивановичу Шереметеву с товарыщи»[714]. Таким образом, 3. Сабуров находился в Саратове еще задолго до того, как Ф. И. Шереметев ушел с Балчика.

Все эти замечания датировочного порядка важны потому, что о походе «царевича» Ивана-Августа есть сведения еще в одном источнике. Источником этим являются привлекавшиеся уже нами выше (в главе III) материалы о миссии кармелитов.

Мы видели, как ход событий, связанных с убийством Лжедмитрия I и приходом к власти Василия Шуйского, повлиял на судьбы кармелитов, оказавшихся задержанными в Казани, где их застало известие о воцарении Василия Шуйского.

24 июля (нового стиля) 1606 г. кармелитам все же удалось выбраться из Казани и вместе с посольством от Василия Шуйского к персидскому шаху Аббасу I отплыть вниз по Волге. 20 августа 1606 г. караван судов, с которым плыли кармелиты, достиг Царицына. «Но здесь русские посланники приказали своему каравану сделать остановку по причине серьезного мятежа против нового великого князя, поднятого казаками, поддерживавшими «сына» умершего царя Федора. Астрахань с самого начала отказалась признавать Василия, и последний послал для ее усмирения войско в 20 000 человек»[715].

В Царицыне кармелиты провели всю зиму и весну следующего 1607 г. (причем во время зимовки двое из них умерли). Однако в мае 1607 г. положение коренным образом изменилось: «В день Пятидесятницы (3 июня н. ст. — И. С.) 1607 г. Царицына достиг слух, что Димитрий еще жив, и это вызвало восстание большинства жителей против воеводы: он был связан и отослан в Астрахань, в то время как самозванный «царевич» и брат Димитрия (soi-disant «prince» and brother of Dmitri) двигался от Астрахани в Царицын, чтобы вступить в бой с войсками Василия. Казаки этого войска из Астрахани и их предводитель (commander) оказались благодетелями для кармелитов, дали им провизии и снабдили судном и 20 гребцами, с которыми они оставили Царицын 24.07.1607 года. 07.08.1607 г. они благополучно достигли Астрахани, воевода принял их хорошо, но, так как у них не было письменного разрешения, не допустил их отплытия в Персию до тех пор, пока не запросили вышеупомянутого «царевича», который дал согласие на их отплытие»[716]. 26 августа (н. ст.) 1607 г. кармелиты, наконец, оставили Астрахань, сопровождаемые «эскортом из казаков, данным им для их сопровождения вниз по Волге до ее впадения в Каспийское море»[717].

Таковы те данные о событиях в Поволжье в 1606–1607 гг., которые содержатся в материалах о миссии кармелитов. Мы передали эти материалы так, как они изложены в английской «Хронике». П. Пирлинг, рассказывая о кармелитах гораздо более кратко, дополняет, однако, наши материалы одним весьма существенным известием, указывая, что «самозванец Август», которого встретили кармелиты, «вел своих сторонников в Москву, надеясь устроиться как-нибудь с Лжедмитрием II»[718].

Итак, кармелиты имели встречу с «царевичем» Иваном-Августом. Совершенно очевидно, что монахи встретились с астраханским «царевичем» во время того его похода, о котором в связи с осадой Саратова говорится в «Карамзинском Хронографе». При этом из материалов миссии кармелитов мы узнаем и точную дату похода «царевича» Ивана-Августа: лето 1607 г. Таким образом» поход Ивана-Августа падает как раз на самый разгар борьбы между Болотниковым и Василием Шуйским. Вместе с тем материалы миссии кармелитов позволяют более отчетливо выяснить и самый характер похода астраханского «царевича». В то время как из рассказа «Карамзинского Хронографа» может создаться впечатление, что целью похода «царевича» Ивана-Августа был Саратов, кармелиты свидетельствуют, что «царевич» шел на Москву.

В этой связи следует рассмотреть утверждение П. Пирлинга, что Иван-Август шел на Москву, «надеясь устроиться как-нибудь с Лжедмитрием II». Здесь мы сталкиваемся с несомненно тенденциозным истолкованием текста источника. Дело в том, что астраханский «царевич» никак не мог идти на соединение с Лжедмитрием II — не только потому, что Лжедмитрия II тогда под Москвой не было, но и потому, что самое появление второго Самозванца в Стародубе и провозглашение им себя царем Димитрием относится лишь к середине июля 1607 г.[719]

Поэтому ни «царевич» Иван-Август, ни кармелиты не могли вообще ничего знать о Лжедмитрии II. Можно думать, однако, что в рассказе кармелитов об их встрече с «царевичем» говорится о планах Ивана-Августа идти к «царю Димитрию» вообще. Такое истолкование известия о «царе Димитрии» находит свое подтверждение в сообщении (известном нам по английской «Хронике») о том, что поводом к восстанию в Царицыне 24 мая (3 июня) 1607 г. явился «слух, что Димитрий еще жив», причем в данном случае уже не может быть сомнения в том, что здесь не имелся в виду Лжедмитрий II. Но если отказаться от стремления видеть в «царе Димитрии» (о котором кармелиты узнали от «царевича» Ивана-Августа) исторического Лжедмитрия II, то сам по себе тот факт, что Иван-Август шел на соединение с «царем Димитрием», весьма интересен, так как в этом походе астраханского «царевича» можно видеть одно из проявлений связи борьбы в Астрахани с восстанием Болотникова; на соединение с Болотниковым, очевидно, и двигался «царевич» Иван-Август (как годом раньше это сделал «царевич» Петр).

Сохранился еще один документ, связанный с именем «царевича» Ивана-Августа. Этим документом является челобитная детей царицынского воеводы Федора Акинфова, Архипа и Ивана Акинфовых, царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету от 1627 г., опубликованная А. А. Гераклитовым. Обращаясь к царю и патриарху с просьбой о разрешении перевезти в Москву прах их отца, убитого во время восстания Болотникова, братья Акинфовы излагают и обстоятельства смерти Ф. Акинфова.

Челобитная Акинфовых дает ценнейший материал для характеристики положения в Астрахани. По словам челобитчиков, «в прошлом, государи, во 113 году послан был отец наш на вашу государскую службу на Царицын воеводою. И как, государи, в Астрахани назвался вор царевичем Ивашкой-Айгустом, и царицынские люди царю Василию Ивановичу изменили и отца нашего, связав, отослали вору в Астрахань. И отец, государи, наш, помня ваше государское крестное целование, на воровскую смуту и прелести не покусился и убит от вора за вас государей мученической смертью. А я, холоп ваш Архипко, был в те поры со отцом своим и после смерти отца своего живот свой мучил в тюрме в Астрахани полтора года и умирал голодной смертью»[720].

Комментируя челобитную Акинфовых в своей книге «История Саратовского края в XVI–XVIII вв.», А. А. Гераклитов (оговариваясь, что «последовательность событий этого поистине смутного времени не всегда ясна») относит появление «царевича» Ивана-Августа ко времени «после ухода Шереметева», датируя этот уход летом 1608 г.[721]

Последовательность событий рисуется А. А. Гераклитову следующим образом: «С уходом Шереметева из-под Астрахани здесь сразу объявилось три самозванца — Август, Осиновик и Лавр. Август назвался сыном Ивана Грозного... Царицынцы, прослышав о появлении в Астрахани царевича Ивана Ивановича, изменили царю Василию и выслали туда на мученическую смерть своего воеводу Акинфова»[722].

А. А. Гераклитов, однако, не учел в своем комментарии данных других источников и в первую очередь — актов, опубликованных А. М. Гневушевым. Эти акты устанавливают, во-первых, что Ф. И. Шереметев отступил от Астрахани не летом 1608 г., а осенью 1607 г.; во-вторых, что первым шагом Ф. И. Шереметева в его походе вверх по Волге явилось подавление восстания в Царицыне: «И октября ж в 24 день (1607 г. — И. С.) пришел боярин и воеводы со всеми людьми и з снорядом под Царицын и. . город и острог взяли и государевых изменников — царицынских людей и их ж он и детей побили и поймали, а иные в степь побежали»[723].

Таким образом, события в Царицыне, о которых говорится в челобитной Акинфовых, относятся к значительно более раннему времени, чем это представлялось А. А. Гераклитову, ибо к октябрю 1607 г. восстание в Царицыне было уже подавлено Шереметевым. Точно так же и появление «царевича» Ивана-Августа в Астрахани произошло значительно раньше лета 1608 г.: мы видели, что в июле 1607 г. он уже шел по Волге из Астрахани к Москве.

Обращение к материалам миссии кармелитов дает возможность точно датировать начало восстания в Царицыне. Мы видели, что оно произошло 24 мая (3 июня) 1607 г. Материалы миссии кармелитов вместе с тем подтверждают и сообщение челобитной Акинфовых о судьбе их отца — царицынского воеводы.

Как указывают кармелиты, поводом к восстанию в Царицыне явился слух о том, что «царь Димитрий» жив. Но это был именно повод, ибо к тому времени обстановка в Царицыне была настолько накалена, что все предпосылки для восстания уже были налицо.

К такому заключению приводят те данные, которые содержатся о положении в Царицыне в «Житии астраханского епископа Феодосия».

А. А. Гераклитов считает одним из показателей относительного спокойствия в Царицыне до лета 1608 г. то, что «осенью (1607 г. — И. С.) предпринял свое путешествие в Астрахань назначенный туда архиепископом Феодосий, заболевший не доезжая Царицына, скончавшийся и погребенный в этом городе в декабре 1607 г.»[724]. В данном случае, однако, А. А. Гераклитов, очевидно, оказался введенным в заблуждение ошибочной датировкой времени путешествия и смерти Феодосия, имеющейся в ряде работ местных астраханских историков[725].

Непосредственное обращение к «Житию Феодосия» (где и сохранилась дата его смерти) заставляет совершенно иначе взглянуть на обстановку в Царицыне в момент смерти Феодосия. По словам «Жития», Феодосий вскоре по воцарении Василия Шуйского был «с великою честию» отпущен царем и патриархом в Астрахань. «И не доспевшу ему града Астрахани, во граде Царицыне изнемог болезнию, ту же и преставися в лето 7115-го году декабря в 18 день и не погребен бысть многое время, и поставиша мощи его в церкви непогребены. И во 116-м году лучися ехать боярину Федору Ивановичю Шереметеву с острова Балчик вверх по реке Волге, и с собою тело святого Феодосия архиепископа взя и во град Казань привезе и погребению вдаде»[726].

Таким образом, Феодосий умер 18 декабря 1606 г., причем вплоть до прихода в Царицын Ф. И. Шереметева его тело оставалось непогребенным. Текст «Жития» составлен так, что трудно с определенностью сказать, как правильнее понять слова «Жития»: было ли тело Феодосия первоначально просто «не погребено» «многое время», а потом поставлено в церковь, или же оно все время находилось в церкви. Но самый факт непогребения Феодосия, конечно, свидетельствует о напряженности обстановки в Царицыне, ибо лишь враждебностью к Феодосию низов населения Царицына можно объяснить такое отношение к его телу, как непогребение его в течение целого года.

Уточнение датировки начала восстания в Царицыне важно не столько в плане рассмотрения самих событий в Царицыне, сколько в том отношении, что сближение во времени астраханских и царицынских событий дает возможность использовать материал, содержащийся в челобитной Акинфовых, для общей характеристики астраханского восстания, в частности и в первую очередь — для характеристики внутренней истории восстания.

Расправу «царевича» Ивана-Августа с царицынским воеводой и заключение в тюрьму его сына естественнее всего сопоставить с рассказом П. Вразского о расправе с его отцом. При этом челобитная Акинфовых (в отличие от челобитной П. Вразского, сообщающей лишь о самом факте расправы), во-первых, связывает эту расправу непосредственно с именем «царевича» Ивана-Августа, а во-вторых, позволяет рассматривать расправу астраханцев с представителями царской администрации не просто как убийство в процессе восстания, а как сознательный политический акт. Воевода Акинфов был «отослан в Астрахань» царицынцами, очевидно, на суд «царевича» Ивана-Августа и, отказавшись присоединиться к восстанию («на воровскую смуту и прелести не покусился»), был казнен. Таким образом, восставшие астраханцы создали в какой-то форме и степени свои органы власти, в том числе суд и тюрьму для своих политических противников.

Вопрос о суде в восставшей Астрахани заслуживает специального рассмотрения.

«Новый Летописец» обвиняет восставших астраханцев в том, что они «многих людей, которые стояху за правду, побиваху с раскату»[727]. «Побивание с раскату» состояло в том, что осужденного сбрасывали с высокой башни, находившейся в астраханском кремле. Совершению казни предшествовала процедура суда. Описание этого суда в восставшей Астрахани сохранилось в так называемой Ключаревской летописи. Под этим названием в литературе известна «История о начале и возобновлении Астрахани, случившихся в ней бунтах, об архиереях в оной бывших, а также о воеводах, градоначальниках и губернаторах», составленная ключарем Астраханского собора Кириллом Васильевым в 20-х годах XIX в. Значение Ключаревской летописи как источника определяется тем, что в ее составе сохранились отдельные памятники начала XVII в., использованные К. Васильевым для своего сочинения и в настоящее время уже не существующие. Именно такими материалами К. Васильев воспользовался при описании суда и казни «с раската». Описание это помещено в Ключаревской летописи в той ее части, где говорится о казни в 1671 г. в Астрахани митрополита Иосифа во время восстания Разина. Но, как отмечает автор, текст описания взят им из рукописи, датированной 1620 г. Мы поэтому имеем все основания считать, что автор рукописи о «раскате» описал порядки, характеризующие обстановку в Астрахани во время восстания 1606–1614 гг.

Приводим текстуально то место Ключаревской летописи, где говорится о казни «с раската»:

«Что значит раскат? В одном отрывке, писанном 1620 года, нашел я: «вешали, кидали с раскату: народ стоял около раскату, войты говорили кнутом битому, колесованному, жилы выверчены из пяток, но еще был жив. Раскат был на самом высоком месте и имел два только заключения: первое — прощать или истреблять; второе — на таком высоком месте — на самом верху, четыре время года по ночам зажигать свет, по которому выходили из полона русские из орд. На раскат вводили уже избитых, колесованных, без жил и без пяток, западными дверями войты, а на определенном месте ударяли в вечевой колокол, по которому собирался народ. Тут войты по мукам означали имена преступников, и первые кричали с раскату: «пех?», народ отвечал: «не пех!», опять кричат войты: «не пех?», народ вторично кричал: «не пех!» И таким образом освобождались мучимые. Но другие мучимые на сем же месте получали и конец. Войты кричали с раскату: «пех?» или «перепех?», и когда народ весь закричит: «пех!», «перепех!», «пех!», тогда осужденный, стоявший на самом возвышении раската, сталкивался с раската»[728].

Как мы должны относиться к приведенному тексту? Я думаю, что у нас нет оснований сомневаться в том, что данный текст действительно был взят автором Ключаревской летописи из рукописи, относящейся к 1620 г. Правда, то, что мы читаем в Ключаревской летописи, несомненно, не подлинный текст, а его переложение на язык начала XIX в. Но именно язык приведенного отрывка свидетельствует в пользу того, что перед нами древний текст, с трудом переведенный на современный автору язык. Упоминание в тексте статьи «войтов» и «войтов по мукам» дает основание предположить, что ее оригинал был, по-видимому, написан на западнорусском (белорусском или украинском?) языке. Появление в Астрахани в 1620 г. такого произведения было вполне возможно. Выходцы из западнорусских (украинских или белорусских) земель могли попасть в Астрахань, например, вместе с Заруцким. «Обыск» 1616 г. отмечает в Астрахани 62 человека «литвы и немцев» (см. выше). Если это наше предположение правильно, то своеобразие языка статьи о «раскате» в Ключаревской летописи становится еще более понятным, так как для ключаря Астраханского собора западнорусский язык XVII в., конечно, был труден для понимания и перевода.

Что касается содержания статьи о «раскате», то мне представляется, что по крайней мере одна деталь текста очень убедительно говорит в пользу достоверности сведений о «раскате». Этой деталью является упоминание о том, что «раскат», помимо того, что на нем совершались казни, служил еще маяком, свет которого помогал выходить в Астрахань русским пленникам «из орд». Такой осведомленностью могло обладать лишь лицо, непосредственно наблюдавшее жизнь Астрахани. Об этом же свидетельствует и указание на то, что обвиняемых вводили на «раскат» «западными дверями».

Я полагаю, таким образом, что мы имеем право привлечь статью о «раскате» для характеристики суда в Астрахани во время восстания[729].

Картина суда, нарисованная в статье о «раскате», даже если мы оставим в стороне такие детали, как «вечевой колокол», исключительно ярко показывает восставшую Астрахань как город, где власть находилась в руках народа, городских низов.

Именно народ, созванный старостами к «раскату», осуществлял суд, решая участь виновных и освобождая от наказания оправданных.

Рассматривая вопрос об организации власти в восставшей Астрахани, необходимо коснуться той роли, какую играл в Астрахани «царевич» Иван-Август. Материал, которым мы располагаем, позволяет заключить, что астраханский «царевич» обладал какой-то реальной властью в Астрахани. Именно к нему был отослан из Царицына воевода Акинфов. «Царевич» Иван-Август стоит во главе войска, осаждавшего Саратов; встреча с «царевичем» монахов-кармелитов облегчила им, по их словам, «пропуск в Персию».

Вероятнее всего, что «царевич» Иван-Август играл в Астрахани роль, аналогичную той, какую в Путивле и Туле играл «царевич» Петр.

Следует добавить, что источники не дают почти никакого материала для выяснения вопроса о взаимоотношениях между «царевичем» Иваном-Августом и князем И. Д. Хворостининым. Выше мы отмечали, что князь Хворостинин сохранил свой пост воеводы в Астрахани и после восстания. В качестве воеводы «царя Димитрия» он осуществляет сношения и с ногайским князем Иштереком. Наконец, как мы видели, по свидетельству кармелитов, князь Хворостинин рассматривал себя как лицо, подчиненное и «царевичу» Ивану-Августу: князь Хворостинин не допустил отплытия кармелитов из Астрахани в Персию до тех пор, пока не запросил по этому вопросу «царевича» Ивана-Августа и пака последний не дал согласия на их отплытие.

Таким образом, по-видимому, отношения князя Хворостинина к «царевичу» Ивану-Августу строились по типу отношений между князем Г. П. Шаховским и «царевичем» Петром.

«Царевич» Иван-Август оставался в Астрахани до 1608 г. (см. цитированную выше грамоту Лжедмитрия II от 24 апреля 1608 г.) и погиб во время своего второго похода к Москве. Он был повешен Тушинским вором (см. рассказ «Нового Летописца»). Что касается других астраханских «царевичей», то в источниках нет данных об их деятельности. Но самый факт наличия в Астрахани «царевичей»-самозванцев не подлежит сомнению.

В свете рассмотренных материалов о положении внутри Астрахани во время восстания и о деятельности «царевича» Ивана-Августа особенный интерес приобретают данные «Нового Летописца» о социальном лице астраханских «царевичей». Расценивая самозванство как «дьявольское научение», «Новый Летописец» видит особо преступный характер самозванства в Астрахани в том, что там царевичами провозглашали себя лица, принадлежавшие к самым низшим слоям общества: «Како же у тех окаянных злодеев уста отверзашеся и язык проглагола: неведомо откуда взявся, а называхуся таким праведным коренем — иной боярской человек, а иной — мужик пашенной»[730].

Итак, носителями самозванства в Астрахани оказываются «боярский человек», т. е. холоп, и «мужик пашенный», т. е. крестьянин. Это известие «Нового Летописца» никак не вязалось с концепцией об аристократическом характере астраханского восстания, господствовавшей в литературе. Может быть, этим объясняется то, что свидетельство «Нового Летописца» о холопском и крестьянском происхождении астраханских «царевичей»-самозванцев не было использовано историками[731].

Между тем известие «Нового Летописца» об астраханских «царевичах» исключительно важно для раскрытия внутренней истории астраханского восстания, его социальной природы. Ибо «боярский человек» и «пашенный мужик» могли быть провозглашены «царевичами» лишь как кандидаты той социальной среды, к которой принадлежали они сами, иными словами, как кандидаты астраханских низов, тех «кабальных людишек», которых восстание в Астрахани освободило от холопства.

Известие «Нового Летописца» полностью согласуется с той картиной восставшей Астрахани, которую раскрывают нам рассмотренные выше материалы. Этим, однако, не исчерпывается значение известия «Нового Летописца». Оно важно и для раскрытия социального смысла «царистской» психологии народных масс. Провозглашение в Астрахани холопа и крестьянина «царевичами»[732] отражает в себе мечты угнетенных масс Русского государства о «хорошем царе». В этом — коренное отличие астраханских самозванцев от таких самозванцев, как Лжедмитрий I или Тушинский вор, являвшихся ставленниками совершенно иных общественных групп и политических сил. И не случайна в этом смысле расправа Тушинского вора с «царевичами» из Астрахани.