Глава четвертая
Поход на Москву
Расширение территории восстания. Биографические данные о Болотникове. Личность Болотникова в оценке современников. Иван Исаевич Болотников — вождь восстания. Начало похода на Москву. Военные мероприятия Василия Шуйского. Кромы и Елец как два центра военных операций. Победа восставших под Кромами и Ельцом. Дальнейшее продвижение войск восставших к Калуге и Туле. Битва на реке Угре 23 сентября 1606 г. Участие тульских и рязанских городов в восстании. П. Ляпунов и Г. Сумбулов — лидеры рязанских помещиков. Истома Пашков и вопрос о его роли в начальный период восстания. Последний этап похода на Москву. Два войска восставших и два направления наступления на Москву. Сражения на реке Лопасне, реке Пахре и у села Троицкого. Вопрос о времени прихода войск восставших под Москву. Соединение войска И. Пашкова и Болотникова. Список городов, участвовавших в восстании.
Характерной чертой начального периода восстания Болотникова является быстрота распространения движения и расширения района восстания. Английское донесение о восстании Болотникова отмечает «поразительный успех» агитации организаторов восстания «среди недовольного и мятежного люда», в результате чего «большинство городов в этой части страны (южные окраины Русского государства. — И. С.) отказались от своей присяги нынешнему государю и принесли новую присягу предполагаемому в живых Димитрию»[381]. Исаак Масса говорит, что к восстанию присоединились города «в земле Северской и волости Комарицкой, а именно: Путивль, Елец, Тула, Кромы, Рыльск и многие другие рядом с ними»[382]. Буссов указывает, что все города «вплоть до самой Москвы, вновь присягнули Димитрию»[383]. Петрей сообщает о присоединении к восстанию в течение четырех недель 14 городов[384].
Определение русских источников: «в Полских, и в Украиных, и в Северских городех люди смутились и заворовали»[385], включает в район восстания весь юго-запад Русского государства. О восстании «во всех украйнах» говорит и Авраамий Палицын[386].
Этот процесс нарастания восстания Болотникова развивался в тесной связи с борьбой между восставшими и войсками Василия Шуйского. Правительство Шуйского ответило на восстание Болотникова посылкой войск для подавления восстания. Но это была явно непосильная задача для воевод Шуйского. В то время как они собирались разгромить и уничтожить восставших крестьян и холопов, Болотников уже начал свой поход на Москву.
Английское донесение рассматривает поход Болотникова на Москву как чисто оборонительное мероприятие, как ответ на военные действия Шуйского против восставших[387].
С таким толкованием похода Болотникова на Москву, однако, никак нельзя согласиться. Поход на Москву явился закономерным выражением самого существа движения восставших крестьян и холопов, поднявшихся против феодального гнета.
Именно так определяет цель похода Болотникова на Москву Сказание, найденное М. Н. Тихомировым: «И возмутишася во странах тех и во градех людие, глаголя: «идем вси и приимем Москву и потребим живущих в ней и обладаем ею, и разделим домы вельможь и сильных, и благородный жены их и тщери приимем о жены себе»»[388]. Если отбросить трафаретный прием публицистов из крепостнического лагеря: приписывание участникам восстания Болотникова намерений захвата себе в «жены» жен и дочерей «бояр» и «вельмож», — прием, имевший своей целью оклеветать восставших, изобразив их нарушителями основ морали, и тем оттолкнуть от них народные массы, то следует признать, что в остальном Сказание очень верно характеризует основные цели похода Болотникова: взятие Москвы, истребление «вельможь и сильных» и овладение их «домами», т. е. имуществом[389].
Организатором и вождем похода на Москву явился сам Болотников.
То немногое, что сохранили нам из биографии Болотникова источники, позволяет очертить лишь слабые контуры портрета вождя восставших крестьян и холопов. Наиболее подробную характеристику личности Болотникова дают Буссов и Исаак Масса. Сопоставляя рассказы немецкого и голландского мемуаристов и корректируя их по русским источникам, можно установить следующие факты и вехи жизненного пути Болотникова до начала восстания.
Иван Исаевич Болотников (Jvan Jsaivitz Bolotnicoof). Русский. Холоп князя Телятевского. «В молодости» бежал от своего господина. Отправился в степь к казакам. Был захвачен в Диком Поле (in dem Wilden Felde) татарами. Продан в рабство в Турцию, где в течение нескольких лет работал на галере как невольник. Был освобожден немецкими кораблями, разбившими турок на море, и перевезен в Венецию[390].
Такова сумма фактов, относящихся к биографии Болотникова, из которых должен исходить историк[391]. Было бы безнадежным и вместе с тем вредным делом пытаться фантазировать на тему о том, чем занимался Болотников в Западной Европе. Достаточно выразителен самый факт странствований Болотникова по Европе— от Турции до Венеции. Именно в Венеции Болотников услышал о «чудесных изменениях (wunderliche Mutation), которые произошли на его родине за время его отсутствия», и через Германию, пришел в Польшу, чтобы оттуда двинуться в Россию[392].
Для периода пребывания Болотникова в Польше единственным источником являются мемуары Буссова. У Буссова имеется подробный рассказ о свидании Болотникова с Самозванцем, выдававшим себя за Димитрия (т. е., как мы думаем, с Молчановым): «Тот, кто выдавал себя за Димитрия, подробно расспросил его: кто он? откуда он пришел? куда намеревается двинуться дальше? Поняв из его ответов, что Болотников опытный воин (ein wohlversuchter Kriegs-Mann), мнимый Димитрий спросил его, хочет ли он служить ему против неверных и преступных соотечественников. Болотников ответил, что он готов в любое время отдать жизнь за своего прирожденного государя (Erb-Herrn). Тогда мнимый Димитрий сказал: «Я сейчас не могу тебе много дать. Вот тебе 30 дукатов, сабля и шуба. Довольствуйся на этот раз малым; поезжай с этим письмом в Путивль к князю Григорию Шаховскому, который даст тебе денег из моей казны, сколько нужно, а также поставит тебя воеводой и военачальником (zum Woywoden und Feld-Herrn) над несколькими тысячами воинов, с которыми ты выступишь вместо меня...» С этим письмом и вестями (mit diesen Schreiben und Zeitung) Болотников кратчайшим путем пришел в Путивль...» Буссов заканчивает свой рассказ указанием, что «на основании этого письма и вестей Болотников был сделан большим воеводой (т. е. высшим военачальником)» [Auf solch Schreiben und Zeitung wurde Polutnick zum bolschoi Woywoden (das ist zum obersten Feld-Herrn) gemacht][393].
Конечно, нет никаких оснований видеть в разговоре между Болотниковым и «мнимым Димитрием», приводимом Буссовым, что-либо большее, чем манеру изложения Буссова, излюбленным литературным приемом которого является заставлять действующих лиц произносить длинные монологи или вести продолжительные диалоги. Но в самом факте встречи Болотникова с «мнимым Димитрием» (т. е. с Молчановым) вряд ли можно сомневаться. Мы уже констатировали, что в той части рассказа Буссова, которая связана с бегством Молчанова, его версия находит свое подтверждение в документальных источниках. Точно так же бесспорны сношения Болотникова с Молчановым в ходе восстания. Буссов говорит о том, что «Болотников неоднократно писал и посылал в Польшу к своему господину, пославшему его в Россию»[394]. Исаак Масса утверждает даже, что Болотников ездил для свидания с Самозванцем в Путивль[395].
Все это является достаточным основанием для признания наличия реальной основы в рассказе Буссова о свидании Болотникова с «Димитрием» — Молчановым. Буссов сам усиливает убедительность своего рассказа важной подробностью о том, что Болотников на основании письма «мнимого Димитрия» был сделан «большим воеводой». Буссов при этом приводит в тексте своих записок новое звание Болотникова по-русски: «bolschoi Woywoden». Очевидно, Болотников действительно привез с собой из Польши какой-то документ, определявший его полномочия, откуда (по рассказам тех лиц, которые доставляли Буссову материал для его мемуаров) Буссов и взял звание «большого воеводы», которым он наделяет Болотникова.
Что касается приписываемого Буссовым Болотникову заявления, «что он готов в любое время отдать жизнь за своего прирожденного государя», то здесь, несомненно, тенденциозное истолкование факта присоединения Болотникова к движению, шедшему под лозунгом «царя Димитрия». Конечно, действительные цели, которые ставил себе Болотников в борьбе, были совершенно иными. Однако было бы неправильно вместе с тем и игнорировать «царистские» моменты в восстании Болотникова, и если в отношении самого Болотникова остается открытым вопрос, верил ли он лично в подлинность «царя Димитрия» (у Буссова Болотников под конец начинает сомневаться в истинности Димитрия: «Истинный ли или нет, я не могу сказать»)[396] то «царь Димитрий» как один из лозунгов, под которыми началось и шло восстание Болотникова, — не подлежит сомнению.
Грамота «царя Димитрия» (если она была) о назначении Болотникова «большим воеводой» могла иметь значение лишь для первых шагов деятельности Болотникова в России. Но никакое звание «большого воеводы» не смогло бы превратить Болотникова в вождя восстания без наличия у самого Болотникова тех индивидуальных качеств, которыми должен обладать вождь всякого массового народного движения. Эти качества выдающегося народного вождя выступают во всей деятельности Болотникова в ходе восстания. Но к тому, чтобы быть способным стать вождем восстания, Болотникова подготовила его предшествующая бурная жизнь.
Биография Болотникова содержит два решающих момента. Первым из них является бегство Болотникова от своего господина (о чем сообщает Исаак Масса) и уход к казакам. Этот факт свидетельствует о том, что холоп Болотников еще «в молодости» пытался разорвать путы крепостничества, чтобы завоевать себе свободу.
То, что пережил Болотников, — жизнь с казаками, годы невольничества в Турции, освобождение из плена, скитания по Европе, — закалило его и обогатило его жизненный опыт. Именно в эти годы Болотников прошел путь, превративший его из непокорного холопа в вождя народного восстания. Именно в эти годы сложилось то мировоззрение Болотникова, которое привело к решимости поднять всеобщее восстание крепостных крестьян и холопов против феодального гнета. Именно в эти годы Болотников вынашивал те лозунги, с которыми он в годы восстания обращался в своих «листах» к крестьянам и холопам.
Только такое осмысление заграничного периода жизни Болотникова делает понятным второй решающий момент в биографии Болотникова — его возвращение в Россию, когда он узнал о развернувшейся там борьбе, воспринятой им как «чудесные изменения» в жизни его родины.
И русские и иностранные источники единодушны в признании за Болотниковым значения вождя восстания.
«...Начальник их полководец вор Ивашко Болотников»[397].
«...Большей заводчик всей беде Ивашко Болотников»[398].
«Иван Болотников… заводчик всей беде»[399].
«Начальник в воинстве Иван Болотников»[400].
«...Бысть же начальник сонму сему лукавому от раб некоих Ивашко, нарицаемый Болотников»[401].
«...Начальник и воевода»[402].
«Боярин» «царевича» Петра[403].
Такова оценка роли Болотникова в восстании, которую мы находим в русских источниках[404]. С ней вполне согласуются и характеристики, даваемые Болотникову иностранными наблюдателями.
В английском донесении Болотников назван (наряду с Истомой Пашковым) одним из двух «главных начальников лагеря восставших»[405]. Исаак Масса характеризует Болотникова как «главного атамана или предводителя своего войска» или как «предводителя восстания»[406]. Паэрле говорит о Болотникове как о «главном мятежнике» (вместе с «царевичем Петром»)[407]. Буссов определяет положение Болотникова в лагере восставших как «высшего военачальника» (der oberste Feld-Herr)[408]. Арсений Елассонский называет Болотникова «первым воеводой» «царевича Петра»[409]. В дневнике В. Диаментовского Болотников фигурирует как «гетман», «гетман царя Димитрия»[410].
Сравнивая между собой все эти многочисленные оценки и характеристики, данные Болотникову его современниками, следует признать, что единственное отличие, которое можно найти в тех или иных характеристиках, состоит не в определении роли Болотникова в событиях, а в самой оценке этих событий. Принадлежность русских публицистов к враждебному Болотникову крепостническому лагерю предопределила те резко отрицательные тона, в которые окрашены высказывания о Болотникове этих авторов. Другие авторы, стоявшие в стороне от событий, дают гораздо более объективную характеристику личности Болотникова.
Особенно высокую оценку личных качеств Болотникова дает Исаак Масса, называющий Болотникова «удальцом», «отважным витязем», «отважным воином» и подчеркивающий, что Болотников «отважен и храбр на войне»[411]. Высокие моральные качества Болотникова отмечает и Буссов, рисующий Болотникова мужественным, энергичным вождем, человеком своего слова, способным пожертвовать жизнью за дело, которому он себя посвятил. Буссов, правда, чрезвычайно субъективен в своих рассказах о деятельности Болотникова и пытается изобразить его как своего рода рыцаря, давшего «обет» верности Лжедмитрию и павшего жертвой своей преданности Самозванцу. Этот «портрет» Болотникова, сделанный Буссовым, не имеет ничего общего с холопом Болотниковым, вождем восстания против феодалов. Но если как источник для изучения восстания Болотникова записки Буссова требуют очень критического отношения и осторожности в использовании содержащегося в них материала, то самый факт «идеализации» Болотникова Буссовым чрезвычайно интересен как показатель того, чем был Болотников в глазах современников (особенно если учесть то, что Буссов находился в Калуге во время ее осады войсками Шуйского, а также, по-видимому, и в Туле и, следовательно, длительно и непосредственно наблюдал Болотникова в его деятельности).
Даже такой наблюдатель, далекий от тех общественных слоев, вождем которых был Болотников, как архиепископ Елассонский Арсений, резко отрицательно относившийся к борьбе народных масс (вспомним его слова о «неразумном народе» по поводу московского восстания 17 мая 1606 г.), говорит о Болотникове с глубоким уважением, называя его «достойнейшим мужем и сведущим в военном деле», резко осуждая при этом Василия Шуйского за расправу с Болотниковым[412].
В отзывах современников о Болотникове имеется одна очень важная и характерная черта. Все они подчеркивают высокие качества Болотникова как полководца. Сами эпитеты: «полководец», которым наделяет Болотникова автор «Иного Сказания», или «высший военачальник» — у Буссова, содержат в себе высокую оценку Болотникова как стратега. «Сведущим в военном деле» называет Болотникова и Арсений Елассонский. Исаак Масса, отмечая высокие военные качества войск Болотникова («они были искусные воители и отважные воины, свободные и вольные»), дает восторженную оценку самому Болотникову как «предводителю восстания»[413].
Частичным объяснением такого исключительного явления, как превращение Болотникова из беглого холопа в главнокомандующего огромной армии восставших крестьян и холопов, может служить принятие предположения С. Ф. Платонова, что Болотников был не просто холоп, а военный холоп, или, как выражается С. Ф. Платонов, «слуга (из военной свиты) князя Телятевского»[414].
В этом случае, еще будучи холопом своего господина, Болотников мог приобрести некоторые профессиональные навыки и знание военного дела.
Известный военный опыт могло дать Болотникову и его пребывание у казаков (вероятнее всего, что Болотников был взят в плен татарами в одном из казачьих походов). Но ни гипотетические походы Болотникова в качестве военного холопа князя Телятевского, ни участие в казачьих походах на татар не могли иметь значения большего, чем создание некоторых предпосылок для развертывания военных талантов Болотникова, раскрывшихся во всем блеске и полноте лишь во время восстания, начиная с первого его этапа — похода на Москву.
Болотников начал свой поход из Путивля, двинувшись через Комарицкую волость на Кромы[415]. Под Кромами и произошло первое столкновение Болотникова с войсками Василия Шуйского.
По данным иностранцев (Буссова, Немоевского), Шуйский первоначально маскировал цели подготовлявшегося им похода против Болотникова, изображая его как поход против крымцев, якобы вторгшихся в русские земли[416].
В одной из разрядных книг сохранилась запись, как будто подтверждающая эти сообщения: «...Велел государь царь и великий князь Василей Ивановичь всеа Русии быти на своей государеве службе на Береговом разряде для недруга своего Крымского царя приходу: в Болшом полку в Серпухове боярину князю Федору Ивановичи) Мстиславскому да боярину князю Михайлу Федоровичю Кашину, в Передовом полку боярину князю Василью Васильевичю Голицыну да боярин Михайло Александрович Нагой, в Правой руке боярин князь Иван Ивановичь Голицын да боярин князь Борис Михайловичь Лыков, в Сторожевом полку князь Юрью Микитичю Трубецкому да боярину князю Володимеру Васильевичи) Мосалскому-Колцу; в Левой руке околничехму Василию Петровичю Морозову да околничему князю Володимеру Шане Мосальскому; да у наряду государь велел быть околничему князю Дмитрею Васильевичю Туренину да думному дворенину Ивану Михайловичи) Пушкину, да у обозу государь велел быть Ивану Ласкиреву да Науму Плещееву»[417].
Эта группировка полков, однако, не была окончательной, и в походе против Болотникова войска Шуйского действовали в ином составе полков.
Начало похода против Болотникова следует отнести к июлю 1606 г. В. Диаментовский в записи от 1 августа (н. ст.) 1606 г., сообщая о волнении в Москве, вызванном подкинутыми письмами, написанными от имени Димитрия, сообщает, что «тогда же было послано войско из Москвы. . Пограничные города, начиная от Путивля, стали сдаваться (противникам Василия Шуйского. — И. С.). Были известия то о Петушке, сыне Федора, то о Димитрии, то о обоих вместе, что к ним стекается народ и приносит им присягу. Поэтому народ силой гнали на войну»[418]. Отправку из Москвы войска «на войну против тех, которые собирались на имя Димитрия», отмечает в своем дневнике и С. Немоевский (в недатированной записи между 25 июля и 5 августа нового стиля 1606 г.[419]
С другой стороны, из челобитья Василию Шуйскому Архангельского Устюжского монастыря мы узнаем, что «в прошлом де во 114-м году (т. е. 1606 г. — И. С.), июля в 1 день платили оне в нашу службу в Польской поход 89 рублев 22 алтына 4 деньги»[420].
Таким образом, правительство Шуйского еще в июне 1606 г. начало подготовку к «Польскому походу», т. е. походу против восставших Польских и Северских городов, а во второй половине июля воеводы Шуйского уже были двинуты против Болотникова.
Важнейшими в стратегическом отношении центрами в районе восстания были города Кромы и Елец. Военное значение Кром было продемонстрировано еще во время борьбы Бориса Годунова против Лжедмитрия I, когда именно под Кромами решился исход борьбы. Свое стратегическое значение Кромы полностью сохранили и во время восстания Болотникова, закрывая (или открывая) путь на Москву с юга. Именно этим надо объяснить то, что, не дожидаясь подхода к Кромам главных сил Шуйского, туда был «наперед того» послан М. А. Нагой.
Исаак Масса называет Кромы в числе первых городов, поднявших восстание против Василия Шуйского[421]. Это свидетельство Массы подтверждается разрядной записью о том, как «Лета 7114-го году указал государь царь и великий князь Василей Ивановичь всеа Русии быть на Севере на три полки, иттить из Корачева под Кромы, как при царе Василье отложился»[422].
Поэтому можно думать, что к приходу под Кромы М. А. Нагого город уже находился в руках восставших (на соединение с которыми и шел Болотников).
Разрядные записи отмечают не только факт посылки М. А. Нагого под Кромы, но и — что гораздо ценнее — «бой» между Болотниковым и войсками М. А. Нагого. Запись эта имеет следующий вид: «А под Кромами наперед того (т. е. до прихода «больших воевод». — И. С.) был боярин Михайло Александрович Нагой (вариант: «был один боярин М. А. Нагой»). И Болотников приходил в Кромы, и он Болотникова побил. И с того бою прислал от себя к Москве и государю с сеунчом (донесением. — И. С.) дорогобуженин Ондрей Семенов сын Колычев. И за ту службу Ондрей пожалован»[423]. Нет оснований не доверять данному свидетельству разрядов, что первое столкновение Болотникова с войсками Шуйского было неудачно для Болотникова. Факт посылки М. А. Нагим гонца к царю с донесением о победе и награждение посланца Шуйским говорят в пользу признания достоверности записи о том, что М. А. Нагой «побил» Болотникова. Однако значение этой победы воеводы Шуйского для общего хода военных действий было весьма невелико. по-видимому, М. А. Нагому удалось лишь заставить Болотникова отступить от Кром, и только. Положение в самих Кромах не изменилось, и М. А. Нагой так и не попал в Кромы, оставшись «под Кромами», куда затем подошли (через Карачев) и основные силы войск Шуйского в составе трех полков под командованием Ю. Н. Трубецкого и других воевод[424].
Другим центром развернувшихся военных операций был Елец. Разрядные книги посвящают положению дел под Ельцом три записи. Первая из записей гласит: «А под Елец царь Василей послал боярина княз(ь) Ивана Михайловича Воротынского да с Дивен велел к нему в сход итти околничему Михаилу Борисовичу Шеину»[425].
Вторая запись более подробная: «Велел государь царь и великий князь Василей Ивановичь всеа Русии быть бояром и воеводам под Елцом: в Болшом полку боярин князь Иван Михайловичь Воротынской да околничей Михайло Михайлов сын Салтыков; в Передовом полку околничей Михайло Борисовичь Шеин да княз(ь) Василий княз(ь) Григорьев сын Долгорукой. И княз(ь) Василью велено быть к Москве, а на ево место прислан князь Лука княз(ь) Осипов сын Щербатой; и князь Лука бил челом государю в отечестве на Михайла Салтыкова, и государь велел послать его под Елец за приставом и велел ему быти в Передовом полку. В Сторожевом полку: княз(ь) Михайло Кашин да княз(ь) Ондрей Чюмаков»[426].
Наконец, третья запись носит характер сводной: «А под Елцом были воеводы по полком: в Болшом полку изо Мценска боярин князь Иван Михайловичь Воротынской да околничей Михайло Михайловичь Кривой-Салтыков; да в Болшом же полку сходные воеводы: ис Переславля Резанскова боярин княз(ь) Василей Кордануковичь Черкаской да Григорей Федоров сын Сунбулов, да из Серпухова из Болшова полку боярин княз(ь) Михайло Федоровичь Кашин. В Передовом полку из Новосили околничей Михайло Борисовичь Шеин да боярин Григорей Федоровичь Нагой»[427].
Сопоставление этих записей приводит к выводу, что они зафиксировали разные этапы в ходе военных действий под Ельцом. по-видимому, первая запись характеризует первоначальный план Василия Шуйского, относящийся к самому начальному моменту восстания Болотникова. Об этом можно заключить из того, что в первоначальном проекте похода князя И. М. Воротынского М. Б. Шеин фигурирует еще как воевода в Ливнах, и план предусматривает присоединение к князю И. М. Воротынскому М. Б. Шеина «с Дивен», «в сход», т. е. по пути князя И. М. Воротынского от Мценска к Ельцу. Но события опередили планы правительства Шуйского, и М. Б. Шеину, вместо того чтобы итти с Дивен на соединение с князем Воротынским, пришлось, бросив все («утек душою да телом»), спасаться бегством из восставших Дивен[428].
К этому времени изменилось положение и в самом Ельце. Шуйский делал неоднократные попытки оторвать Елец от восстания и привлечь его на свою сторону. Из увещевательной грамоты к ельчанам, составленной от имени царицы Марфы Нагой, видно, что в Елец «многижда» посылались «грамоты» и «речью» приказывали ельчанам, чтобы они «на истинный путь обратилися».
Однако, как отмечает грамота, «от вас и посяместа обращения никоторого нет». Не помогла и такая чрезвычайная мера, как посылка в Елец брата Марфы Г. Ф. Нагого с увещевательной грамотой от царицы Марфы Нагой, «чтоб ваши сердца просвети-лися и на истинный путь обратилися»[429]. Елец прочно примкнул к Болотникову.
Стратегическое значение Ельца в период похода Болотникова на Москву было еще более велико, чем Кром. Дело в том, что Елец еще при Лжедмитрии I был превращен в главную военную базу для подготовлявшегося Лжедмитрием I похода на Крым. Каким бы авантюристическим ни считать это предприятие Самозванца, оно имело своим результатом то, что в Ельце оказались сосредоточены огромные количества амуниции и вооружения, в том числе «много пушек»[430]. Таким образом, Елец в руках восставших мог стать настоящим арсеналом для Болотникова.
Рост восстания и осложнившаяся обстановка в районе Ельца привели Шуйского к необходимости изменить план похода на Елец и бросить туда гораздо более крупные силы. Как видно из третьей — сводной — разрядной записи[431], в армию князя И. М. Воротынского под Ельцом входили полки не только из Украинного разряда (из Мценска и Новосили), но также и рязанские полки князя В. К. Черкасского и Г. Ф. Сумбулова. Среди других воевод разрядная запись отмечает и М. Б. Шеина, но уже не «с Дивен», а как воеводу «из Новосили» (куда он, очевидно, был назначен после бегства из Дивен). Вторым воеводой из Новосили разрядная запись называет Г. Ф. Нагого, который теперь направлялся к Ельцу уже не для уговоров ельчан, а для вооруженной борьбы с ними.
Буссов указывает, что когда «войско цареубийцы Шуйского пришло под Елец», то нашло город занятым сторонниками Димитрия[432]. Князю Воротынскому не оставалось ничего иного, как перейти к осаде Ельца. Однако действия воевод под Ельцом были весьма мало успешными. По оценке «Нового Летописца», воеводы «стояху под градом, ничево не возмогоша сотворити граду»[433].
Осада Кром и Ельца означала, что первоначальный план правительства Шуйского — подавить восстание Болотникова в самом зародыше — потерпел неудачу. Такой итог первых столкновений между Болотниковым и войсками Шуйского побудил правительство Шуйского к новым попыткам изменить положение дел в свою пользу путем активизации действий своих застрявших под Кромами и Ельцом войск.
Разрядные книги сохранили в своих записях следы этой деятельности правительства Шуйского. Наиболее крупным мероприятием явилась проверка в августе 1606 г. положения в войсках во всех главных районах военных действий путем смотра полков специально посланными для этой цели лицами. Разрядные книги так характеризуют этот смотр полков: «августа в (пробел для числа. — И. С.) день посыланы в полки смотреть столники: в Болшей полк да в Правую руку да в Передовой полк, в Береговой розряд, да в Болшой же да в Передовой полк в Украинской розряд столник князь Юрье Дмитреевичь Хворостинин; в Сторожевой полк да в Левую руку в Береговой розряд столник князь Василей Петровичь Щербатой; в Сторожевой полк на Орел в Украинной розряд да под Кромы в полки столник Федор Васильевичь Волынской»[434]. Другая редакция записи о смотре стольниками полков, хотя и менее полная, сообщает, однако, важные детали, позволяющие конкретизировать общую картину: «...посылал (царь. — И. С.) смотреть в Новосиль ко князю Михаилу Кашину столника князь Юрьи Дмитриевича Хворостинина, и под Елец посылал ко князю Ивану Михайловичи) Воротынскому князь Юрьи же Хворостинина, а велел ему под Елцом смотреть полки»[435].
Таким образом, смотр полков стольниками охватывал полки под Кромами и Ельцом, полки, расположенные в ближайших к театру военных действий городах Орле и Новосили, а также все остальные города, в которых стояли полки Берегового и Украииного разрядов, т. е. Серпухов, Калугу, Алексин, Каширу, Мценск. Иными словами, проверке подверглось состояние вооруженных сил всего района, прикрывающего Москву с юга, т. е. от восставших городов.
О результатах этого смотра и о практических выводах, сделанных из него правительством Шуйского, позволяют судить более подробные данные, сохраненные в разрядных записях для района Ельца. Смотру князем Ю. Д. Хворостининым полков под Ельцом предшествовал смотр им же в Новосили полка князя М. Ф. Кашина.
В результате этого смотра полк князя М. Ф. Кашина, до того передвинутый в Новосиль из Серпухова (вероятно, после ухода из Новосили к Ельцу М. Б. Шеина и Г. Ф. Нагого; этим можно объяснить, почему в сводном разряде воевод под Ельцом князь М. Ф. Кашин назван воеводой «из Серпухова»), был направлен к Ельцу. Можно думать, что около этого же времени под Елец были посланы и рязанские полки князя В. К. Черкасского и Г. Ф. Сумбулова, отсутствующие во второй из разрядных записей, но названные в третьей.
Проверка полков и усиление войск, осаждавших Елец, путем направления туда новых подкреплений сопровождались посылкой новых инструкций воеводам. В этом, по-видимому, заключалась цель приезда под Елец «к боярам и воеводам» окольничего М. И. Татищева[436]. Разрядные записи сообщают, что М. И. Татищев «приезжал от государя к бояром и воеводам спрашивать о здоровье»[437]. Но за этой официальной формулой, конечно, надо видеть гораздо более деловые и практические цели, которые преследовало правительство Шуйского, посылая М. И. Татищева к князю И. М. Воротынскому.
В итоге всех этих мероприятий правительству Шуйского удалось добиться под Ельцом некоторых успехов. Об этом свидетельствует следующая разрядная запись: «А как воровских людей под Ельцом побили, и к бояром и к воеводам князю Ивану Михайловичю Воротынскому с товарыщи приезжал… столник княз(ь) Борис Ондреевич Хилков»[438].
Бои воевод Шуйского под Ельцом «с воровскими людьми» показывают, что и в этом районе тактика восставших не была пассивной и что они стремились поддерживать восставший Елец активной борьбой с осаждавшими его войсками Шуйского. Разрядная запись о том, «как воровских людей под Ельцом побили», зафиксировала один из моментов этой борьбы, благоприятный для Шуйского. Исход борьбы под Ельцом, однако, определился не той победой воевод Шуйского над «воровскими людьми», за которую князь Воротынский и другие воеводы были пожалованы «золотыми», а все более угрожающей для господствующих классов общей обстановкой в стране в результате дальнейшего роста восстания.
Нарастание кризиса в борьбе правительства Шуйского против Болотникова очень хорошо можно проследить, наблюдая за дальнейшими шагами в служебной деятельности князя М. Ф. Кашина. Мы только что видели, как в результате смотра полков, произведенного князем Ю. Д. Хворостининым, князь М. Ф. Кашин был переброшен для подкрепления войск, осаждавших Елец, из Новосили к Ельцу. Однако почти тотчас же правительству Шуйского пришлось отменить свое распоряжение и отдать приказ о возвращении князя М. Ф. Кашина обратно в Новосиль. Причиной, вызвавшей это новое распоряжение правительства Шуйского, несомненно, явилось резкое ухудшение положения в Новосили. Вывод оттуда полка князя М. Ф. Кашина развязал политическую борьбу в городе и явился толчком к переходу Новосили на сторону Болотникова. Стремясь спасти положение, Шуйский и приказал князю М. Ф. Кашину отойти от Ельца опять к Новосили. Редакция этого известия в разрядах дает основание предполагать, что правительство Шуйского, решаясь на ослабление своих войск под Ельцом, находилось под впечатлением той победы под Ельцом, за которую оно столь щедро наградило своих воевод: «Приезжал под Елец з золотыми князь Борис Ондреевичь Хилков к бояром и к воеводам и ко всем служивым людем. И после того указал государь итти князь Михаилу Кашину ис-под Ельца в Новосиль опять»[439] Но итти в Новосиль было уже поздно, и единственным эффектом этого мероприятия было ухудшение положения под Ельцом, что очень скоро испытали на себе воеводы Шуйского. Новосиль же, перешедшая на сторону Болотникова, все равно оказалась потерянной для Шуйского. «И князь Михайла в Новосиль не пустили, а целовали крест вору, кой назвался царем Дмитреем: и князь Михайло пришол на Тулу»[440].
В то время как князь И. М. Воротынский и другие воеводы Шуйского безуспешно осаждали Елец, а полки князя Ю. Н. Трубецкого столь же безрезультатно стояли под «отложившимися» Кромами, Болотников готовился к переходу в решительное наступление. Первый удар был нанесен Болотниковым в направлении на Кромы.
В бою под Кромами войска Шуйского потерпели полное поражение. Русские источники тенденциозно замалчивают бой под Кромами и пытаются изобразить дело так, будто воеводы Шуйского сами отошли от Кром. Именно так изображает дело «Новый Летописец»: «Ивашка Болотников, собрався со многими людми и прииде под Кромы; и воеводы ж от Кром отоидоша»[441]. Большинство других русских источников (в частности все литературные произведения) вообще умалчивают о поражении воевод Шуйского под Кромами.
Более отчетливо можно себе представить сражение под Кромами и его результаты по материалам разрядов. Разрядные записи признают бесспорное поражение под Кромами князя Ю. Н. Трубецкого и других воевод и вынужденный характер их отхода от Кром. Краткая, но выразительная редакция записи в одной из разрядных книг резюмирует итоги борьбы за Кромы фразой о том, как князя Ю. Н. Трубецкого «Болотников от Кром оттолкнул»[442]. Другая запись говорит о бое под Кромами гораздо подробнее: «И под Кромами у воевод с воровскими людми был бой и из Путимля пришол Ивашко Болотников да Юшка Беззубцов со многими северскими людми и с казаки прошли (вариант: «пришли») на проход в Кромы. И после бою в полкех ратные люди далних городов: ноугородцы и псковичи и лучаня и торопчане, и Замосковных городов под осен(ь) в полкех быть не похотели, видячи, что во всех Украиных городех учинилась) измена и учали ис полков разъезжатца по домом. И воеводы князь Юрьи Никитич с товарыщи отошли на Орел»[443].
Но и разряды сохраняют (хотя и в меньшей степени, чем «Новый Летописец») тенденциозный характер освещения сражения под Кромами и поэтому не дают действительной картины Кромской битвы. Масштабы ее и результаты были еще более крупными, чем это представляется по разрядным записям. В. Диаментовский посвящает в своем дневнике битве под Кромами следующую запись: «Пришла весть, что 8000 людей Шуйского побито под Кромами; гнали и били их на протяжении 6 миль. От этого на Москве тревога. Срочно разослано по городам за людьми: сгонять их принудительно к Москве»[444]. Это свидетельство весьма осведомленного современника раскрывает смысл записи разрядных книг, что Болотников «оттолкнул» от Кром воевод Шуйского. «Толчок» Болотникова в действительности был крупнейшим сражением между воеводами Шуйского и восставшими. Цифра 8 000 убитых, которая определяет размеры потерь войск Шуйского, равно как и факт преследования Болотниковым войска князя Трубецкого на протяжении 6 миль рисуют (даже если не придавать особого значения количественной стороне этих данных) картину полного разгрома и бегства войск Шуйского от Кром.
Впрочем, о масштабах сражения под Кромами (в подтверждение свидетельства В. Диаментовского) можно заключить уже из самого перечня городов, представленных служилыми людьми в полках князя Ю. Н. Трубецкого, где помимо служилых людей из замосковных городов были также и «ратные люди дальних городов» — новгородцы, псковичи и пр. И все эти очень крупные силы служилого дворянского войска были полностью деморализованы в результате поражения, нанесенного им Болотниковым, отказавшись оставаться в «полках» и начав «разъезжатца по домом».
Итак, в бою под Кромами Болотников наголову разбил войско князя Трубецкого. Воеводам Шуйского не только не удалось не допустить Болотникова в осажденные Кромы, но они сами вынуждены были снять осаду Кром и отступить к Орлу.
Кромская победа Болотникова полностью изменила всю стратегическую обстановку. Отступление князя Трубецкого от Кром к Орлу представляло собой попытку предотвратить окончательный развал в войсках отводом их из опасного района в укрепленный город-крепость, каким являлся Орел. Но эффект от победы Болотникова под Кромами сказался и на положении в Орле, и приход к Орлу разбитых под Кромами войск явился лишь фактором, способствовавшим распространению восстания и на район Орла. Сохранившаяся в разрядных книгах отписка Шуйскому орловских воевод князя И. А. Хованского и князя И. М. Барятинского прямо связывает события в Орле с приходом туда воевод от Кром. По словам воевод, «велено с ними быть ноугородцом Бежетцкой да Шелонской пятины, и как воеводы от Кром отошли, и ратные люди розъехалис(ь) и ноугородцы с ними (т. е. с орловскими воеводами. — И. С.), видя в орленех шатость, быть не хотят»[445]. Таким образом, подобно тому как «измена» (т. е. восстание) во всех Украинных городах привела к массовому разъезду по домам служилых людей — дворян — из разбитой армии князя Трубецкого, подобно этому приход кромских воевод к Орлу привел к «шатости», т. е. восстанию, в Орле, с той же реакцией на «шатость» орлян со стороны орловского гарнизона: новгородцы, входившие в состав гарнизона Орла, стали бросать службу.
Правительство Шуйского сделало попытку спасти для себя Орел. В ответ на письмо орловских воевод «царь Василей послал у[го]варивать ратных людей князь Данила Ивановича Мезетцкого, а на Орел послал три приказы стрелцов з головы: с Ываном Широконосым, да з Данилом Пузиковым, да с Петром Мусорским»[446]. Но и на этот раз Шуйский опоздал. Князю Мезецкому не пришлось «уговаривать» орловский гарнизон. Не нужна была уже и орловским воеводам царская помощь в виде трех приказов стрельцов для усиления орловского гарнизона. Спешившие к орловским воеводам князь Д. И. Мезецкий и стрельцы «воевод встретили у Лихвинской засеки»[447], т. е. отступившими из Орла по направлению к Москве.
Вслед за Орлом восстал и Мценск. С восставшим Мценском нас знакомит (сообщая исключительные по значению факты из деятельности восставших) челобитная царю Михаилу Федоровичу некоего служилого человека Степана Рагозина. В своей челобитной С. Рагозин — «битай з башни и разоренай от воров», как он выразительно называет себя, — рисует следующую картину восстания в Мценске: «И как, государь, заворовали Украинские городы, и меня, холопа твоего, мценские воры метали з башни за то, что я, холоп твой, стоял за православною крестьянскою веру и за ваше царьское имя; и после, государь, бою сидел я, холоп твой, во Мценске в тюрме год и ис тюрмы ушел и прибежал к Москве к царю Василью, и был, государь, на Москве в осаде, с своими детишками помирал голодною смертью». Кроме «бою», С. Рагозин потерпел от восстания и экономически. По его словам, «животишка все розоимали воры, и поместьишка, государь, от крымских и от литовских людей и от русских воров разорено без остатку»[448].
Хотя в приведенном тексте о Болотникове не упоминается, но отнесение его именно к восстанию Болотникова не может вызывать сомнений, так как указание С. Рагозина, что после годичного сидения в мценской тюрьме и последовавшего затем бегства в Москву он вместе с Василием Шуйским был «на Москве в осаде» (т. е. находился во время осады Москвы Тушинским вором в 1608 г.), датирует события в Мценске 1606–1607 гг.
Значение челобитной С. Рагозина, однако, не ограничивается тем, что она дает основание включать Мценск в число городов — участников восстания Болотникова. Главная ее ценность в том, что она дает представление о самом характере восстаний в городах, переходивших на сторону Болотникова.
Отступление воевод Шуйского от Кром сразу же сказалось и на обстановке под Ельцом. Болотников использовал свой успех под Кромами для нанесения удара и по второму важнейшему центру военных действий — по Ельцу. Под Ельцом Болотников одержал не менее блестящую победу, чем у Кром[449]. Правда, русские источники скрывают факт поражения войск Шуйского под Ельцом еще более старательно, чем разгром под Кромами. «Новый Летописец» делает это при помощи столь же элементарного приема, как и в отношении Кром: «Слышаху ж под Ельцом бояре, что под Кромами смутилось, отойдоша от Ельца прочь и поидоша все к Москве»[450].
Эту же версию добровольного отхода воевод от Ельца развивают и сохранившиеся об этом событии записи в разрядах, ограничивающиеся кратким сообщением, что после того как Болотников «оттолкнул» от Кром князя Ю. Н. Трубецкого, «от Елца князь Иван Боратынской отошел же, а воры, собрався, пошли к Береговым городом»[451].
Но недостаток русских известий о сражении под Ельцом компенсируется подробными данными об этом сражении, содержащимися в иностранных источниках. Наиболее обстоятельные сведения о сражении под Ельцом содержатся у Буссова.
Буссов прямо говорит о том, что под Ельцом войско Шуйского было «разбито и вынуждено было отступить к Москве[452]. Свое сообщение о поражении войск Шуйского под Ельцом Буссов сопровождает подробным рассказом о судьбе захваченных «путивльцами» в плен людей из войска Шуйского и о наказаниях, которым были подвергнуты Шуйским те из участников сражения под Ельцом, которые, будучи отпущены из плена, принесли в Москву весть о поражении царских войск.
Рассмотрение рассказа Буссова заставляет притти к выводу, что наиболее вероятным источником, откуда получил сведения Буссов, следует предполагать непосредственных участников сражения под Ельцом (быть может, тех самых пленных, отпущенных к Москве, о которых он упоминает в своем рассказе). Только от очевидцев мог Буссов узнать такую подробность, как насмешливое прозвище царя Василия Шуйского — «Шубник» (Subnik). Да и весь контекст рассказа Буссова о Ельце говорит о доброкачественности источника получения сведений Буссова (особенно показателен подробный и точный рассказ о судьбе бывших пленных из армии Шуйского). Единственное, в чем рассказ Буссова требует серьезного корректива, это тенденция Буссова сблизить во времени приход к Ельцу войск Шуйского и генеральное сражение между ними и Болотниковым. Прослеженная нами выше история осады Ельца показывает, что борьба под Ельцом продолжалась довольно длительное время.
Исаак Масса, подобно Буссову, сообщает о поражении войск Шуйского под Ельцом, но гораздо более кратко: «Также князь Иван Михайлович Воротынский был послан с особым войском взять Елец, стоявший во главе возмутившихся, но был побит в прах, и всё его войско расстроено, и он сам едва успел убежать в Москву. Другие (воеводы) также часто давали сражения, но мятежники всегда одерживали победу»[453].
Значение свидетельства Исаака Массы, однако, шире, чем простое подтверждение рассказа Буссова. Ценность его прежде всего в том, что Масса в отличие от Буссова, говорящего вообще о войске Шуйского, прямо называет имя князя И. М. Воротынского как воеводы, чье войско было разбито под Ельцом.
Это устраняет возможность заподозрить Исаака Массу в том, что он мог ошибочно связать с Ельцом события, имевшие место в другом районе, например под Кромами. Молчание же Массы о Кромах может быть объяснено тем, что он специально выделил Елец, как место наиболее крупного боя между войсками Шуйского и Болотниковым, а борьбу в других районах охарактеризовал общей фразой о «победах мятежников», не называя мест сражений.
Третье существенно важное известие о борьбе под Ельцом содержится в дневнике В. Диаментовского. Запись в этом дневнике (автор которого в тот момент находился в Ярославле, куда были сосланы из Москвы поляки) гласит: «17 сентября. Пришла весть пану воеводе, что 5000 войска Шуйского разбиты на голову под Ельцом»[454]. Значение приведенного известия определяется самым характером того источника, в котором оно находится. Это — современная запись в дневнике. Таким образом, к 7 сентября 1606 г. (ибо даты в дневнике В. Диаментовского даны по новому стилю) известие о сражении под Ельцом уже достигло Ярославля[455].
Находясь в Ярославле, Ю. Мнишек (сандомирский воевода) внимательно следил через своих тайных агентов за ходом борьбы в Русском государстве. Этим объясняется и быстрота, с какой он получил известие о результатах боя под Ельцом, и полнота информации (вплоть до сведений о численности войска Шуйского, участвовавшего в сражении под Ельцом). Все это делает запись дневника В. Диаментовского ценным источником для изучения рассматриваемого момента в борьбе между Болотниковым и Шуйским.
Итак, привлечение иностранных источников позволяет выяснить причину «отхода» князя И. М. Воротынского от Ельца к Москве. То, что русские источники пытаются изобразить как разумное решение князя Воротынского, принятое им в связи с изменением общей обстановки, вызванным поражением войска князя Трубецкого под Кромами, в действительности представляет собой результат крупнейшего поражения, понесенного самим князем Воротынским. Поэтому отступление князя Воротынского было не «отходом» с целью сохранения своих сил, а бегством уже разбитой в бою армии.
Вопрос о Ельце требует, однако, рассмотрения его еще в одном плане — в плане историографическом. Дело в том, что своеобразный источниковедческий парадокс: отсутствие в русских источниках данных о сражении под Ельцом (при наличии подробного рассказа о Ельце у иностранцев) и, с другой стороны, отсутствие в иностранных источниках данных о сражении под Кромами[456] (при наличии в русских источниках известий, хотя и тенденциозных, о столкновении под Кромами между Болотниковым и воеводами) — имел своим результатом то, что Карамзин (а вслед за ним и Соловьев) истолковал обе группы известий как относящиеся к одним и тем же событиям и, отдав предпочтение русским источникам, как более достоверным, отнес известие Буссова и польского дневника о сражении под Ельцом — к Кромам.
В результате Карамзин получил возможность дать следующую схему событий под Ельцом и Кромами: «...Василий велел полкам итти к Ельцу и Кромам. Предводительствовали боярин Воротынский... и князь Юрий Трубецкой… Воротынский близ Ельца рассеял шайки мятежников; но чиновник царский, везя к нему золотые медали в награду его мужества, вместо победителей встретил беглецов на пути. Где некогда сам Шуйский с сильным войском не умел одолеть горсти изменников, и где измена Басманова решила судьбу отечества, там, в виду несчастных Кр ом, Болотников напал на 5000 царских всадников: они, с князем Трубецким, дали тыл; за ними и Воротынский ушол от Ельца»[457].
Соловьев полностью воспроизводит схему Карамзина: «Боярин князь Иван Михайлович Воротынский осадил Елец, стольник князь Юрий Трубецкой — Кромы; но на выручку Кром явился Болотников: с 1300 человек напал он на 5000 царского войска и на голову поразил Трубецкого; победители-казаки насмехались над побежденными, называли царя их Шуйского шубником… Воеводы Воротынский и Трубецкой... не могли ничего предпринять решительного и пошли назад»[458].
Итак, и Карамзин и Соловьев применили один и тот же прием. Взяв за основу рассказ «Нового Летописца» (дополненный данными разрядных книг о составе воевод под Ельцом и Кромами) о приходе Болотникова под Кромы и отходе от Кром царских воевод, они присоединили к летописному рассказу известие Буссова и польского дневника о поражении Болотниковым царских воевод под Ельцом. В результате они получили возможность говорить о разгроме Болотниковым Трубецкого и бегстве его войска. В отношении же Воротынского и Карамзину и Соловьеву не оставалось ничего иного, как воспроизвести в неприкосновенности версию «Нового Летописца»[459].
Однако такое решение вопроса не может быть признано правильным. Построение Карамзина явилось результатом недостаточности имевшихся в его распоряжении источников. Карамзину не были известны ни мемуары Исаака Массы, ни полный текст дневника Вацлава Диаментовского. Разрядная же книга, которой он пользовался, не содержит тех записей о Кромах и Ельце, которые приведены выше (Карамзин мог взять из нее лишь имена воевод, бывших под Кромами и Ельцом, и известие о приезде к князю Воротынскому князя Хилкова с наградами воеводам за то, что они «воровских людей под Елцом побили»[460]).
Что касается Соловьева, то он, по-видимому, не производил специального исследования этого вопроса, положив в основу своего изложения круг источников, использованных Карамзиным. Известие же Исаака Массы о Ельце почему-то не привлекло внимания Соловьева.
Опубликование Белокуровым основного фонда «разрядных записей за Смутное время», равно как и свидетельство Исаака Массы устраняют возможность считать, что в основе известий Буссова и польского дневника о сражении под Ельцом лежит географическая путаница.
Мы уже отмечали выше, что упоминание Массой в его сообщении о сражении под Ельцом имени князя Воротынского делает невозможным отнесение его рассказа к Кромам. Еще более решающее значение для вопроса о Кромах и Ельце имеют разрядные книги. Предшествующее изложение вопроса о борьбе между Болотниковым и Шуйским под Кромами и Ельцом, построенное прежде всего на материалах разрядных книг, показывает, что «Кромы» и «Елец» представляют собой два совершенно самостоятельных комплекса событий (хотя и связанных, конечно, один с другим).
Мы имели возможность проследить все этапы борьбы под Кромами и Ельцом (первоначальные планы правительства Шуйского по посылке войск к каждому из этих городов, сношения воевод с царем, мероприятия правительства по руководству осадой Кром и Ельца, смотр полков, приезд под Елец Татищева, князя Хилкова, посылка подкреплений и т. д.). Но самое важное — это то, что разрядные книги позволяют вполне отчетливо выяснить обстановку, в какой произошло снятие осады Кром, равно как знакомят и с судьбой армии князя Воротынского. Выше мы привели разрядную запись о разгроме Болотниковым войска князя Трубецкого и об отступлении его разбитых полков от Кром к Орлу. Но разрядные книги сохранили также данные и об отступлении князя Воротынского от Ельца. Мы констатировали, что разрядные книги умалчивают о поражении Воротынского под Ельцом. Но уже и в том тексте, который мы цитировали, автор записи, сообщив о том, что князь Воротынский «отошел» от Ельца, вынужден был добавить, что «воры, собрався, пошли к Береговым городом», т. е. признать факт преследования Воротынского армией восставших. Другая редакция разрядных книг сохранила более подробные сведения об отступлении князя Воротынского. В этой редакции, после рассказа об уходе князя Кашина из-под Ельца к Новосили и оттуда в Тулу, имеется следующая запись: «И после того князь Иван Михайлович Воротынской пришол на Тулу ж, а дворяня (в другом списке добавлено: «и дети боярские») все поехали без отпуску по домам, а воевод покинули. И на Туле заворовали, стали крест целовать Вору. И боярин князь Иван Михайлович Воротынской с товарыщи пошли с Тулы к Москве, а городы Заредцкие (sic!) все заворовалися, целовали крест Вору»[461].
Достаточно сопоставить этот текст с разрядной записью о положении в армии князя Трубецкого после ее разгрома под Кромами, чтобы признать, что положение в полках князя Воротынского как две капли воды напоминает положение в разбитых Болотниковым полках князя Трубецкого, а эффект от появления войска князя Воротынского в Туле полностью соответствует тому, что произошло в Орле, когда туда пришли воеводы из-под Кром. Совершенно очевидно также, что характеристика, даваемая армии Воротынского разрядными книгами, полностью соответствует тому, что пишут об армии Воротынского и Буссов, и В. Диаментовский, и Исаак Масса, говоря о ней как о разбитой наголову, обращенной в бегство и т. д. Ясно, что и сообщения иностранных источников о самой битве под Ельцом и о поражении в ней армии князя Воротынского относятся именно к Воротынскому, а не к Трубецкому, к Ельцу, а не к Кромам.
Таким образом, рассмотрение всей совокупности источников о сражениях под Кромами и Ельцом позволяет удовлетворительно разрешить вопрос, не прибегая к столь рискованному приему, который применили Карамзин и Соловьев[462].
Победы Болотникова под Кромами и Ельцом завершают первый этап похода Болотникова на Москву. Источники не дают возможности датировать сражения под Кромами и Ельцом более точно, чем августом 1606 г. Так датирует Елецкую битву Буссов. К августу ведет нас и запись о битве под Ельцом дневника В. Диаментовского. Судя по этому последнему источнику, вероятнее, что сражение под Ельцом происходило во второй половине августа. К такому заключению склоняют и данные разрядных книг, датирующих августом посылку из Москвы стольников для смотра полков под Кромами и Ельцом, что предполагает известный отрезок времени между этим смотром и сражениями (эта посылка, судя по запискам князя С. Шаховского, состоялась на «Преображеньев день», т. е. 6 августа).
Сентябрь 1606 г. характеризуется лихорадочной деятельностью правительства Шуйского по восстановлению боеспособности своих деморализованных поражениями полков и по мобилизации новых сил против Болотникова.
Местом, избранным правительством Шуйского для сосредоточения своих основных сил против Болотникова, явилась Калуга.
Калуга представляла собой центр системы укрепленных городов в верховьях Оки, так называемых «Береговых городов», прикрывавших Москву с юга. К Калуге отступали (через Лихвин) воеводы от Кром и Орла. В Калугу же было послано и новое войско во главе с князем И. И. Шуйским.
Исаак Масса очень хорошо характеризует ту обстановку растерянности и растущего развала, в которой происходило формирование войска князя И. И. Шуйского: «Стали делать большие приготовления, чтобы одолеть мятежные города, и поставили главными воеводами братьев царя — Дмитрия и Ивана Шуйских, и также молодого Скопина и многих других бояр, дворян и начальников, и отправили войско в поход, также послали во все города грамоты с повелением собрать ратников для войны; но города повсюду горько жаловались на совершенное разорение от прежних бедствий, так что им было не на что выставить ратников; после долгих проволочек выставили большое бесполезное войско»[463].
Уже самый состав армии И. И. Шуйского отражал в себе исключительную серьезность положения, в каком очутилось правительство Василия Шуйского. Развал в полках Трубецкого и Воротынского, состоявших из провинциальных служилых людей, вынудил правительство Шуйского укомплектовать направляемое в Калугу войско отборными кадрами из служилых людей, принадлежавших к самой верхушке дворянства, как столичного, представленного придворными чинами «дворян Московских», «стольников» и «стряпчих», так и провинциального — в лице «дворян из городов» и «жильцов»[464]. Чрезвычайный характер посылки войск к Калуге подчеркивался и фактом назначения первым воеводой этих войск брата царя.
В планы правительства Шуйского входило и использование в борьбе против Болотникова остатков войск князя Трубецкого и орловского гарнизона. Характерно, что, несмотря на неудачный опыт с посылкой князя Мезецкого «уговаривать» ратных людей в Орле, Василий Шуйский, посылая своих воевод к Калуге, вновь «велел им ратных людей уговорить (вариант: «уговаривать»), которые Замосковные городы и ноугородцы с воеводы пришли ис под Кром и с Орла в Колугу»[465].
Одновременно с посылкой войск к Калуге правительство Шуйского предпринимает меры по укреплению и других городов. В сентябре 1606 г. посылаются новые воеводы: в Карачев — князь С. Д. Щербатый[466], в Михайлов — князь И. Ф. Хованский и Г. Г. Пушкин[467]. О целях, преследовавшихся правительством Шуйского посылкой этих воевод, можно судить по тому, что князь С. Д. Щербатый упоминается в «Новом Летописце» в числе воевод, убитых во время восстания Болотникова, причем в ряду тех воевод, «коих имали на бою»[468].
Все эти мероприятия, однако, не улучшили положения Василия Шуйского. «Сентября в 5 день[469] государь царь и великий князь Василей Иванович всеа Русии послал с нарядом бояр и воевод под Колугу»[470]. А 23 сентября произошла новая битва между Болотниковым и царскими воеводами, в результате которой «большое и бесполезное войско» И. И. Шуйского было вынуждено отступить к Москве.
Наступая на Калугу, Болотников строил свой план борьбы на использовании помощи со стороны населения Калуги. Разрядные книги отмечают, что «вор Ивашко Болотников, собрався с многими воры, сослався с Колужены, шол х Колуге»[471]. Эти расчеты Болотникова полностью себя оправдали. В одной из разрядных записей о походе И. И. Шуйского к Калуге сохранилось чрезвычайно важное известие, что воеводы Василия Шуйского не смогли попасть в Калугу: «В Колугу их не пустили, заворовали и крест целовали Вору»[472]. Другие редакции разрядных записей о походе И. И. Шуйского обходят молчанием вопрос о положении в Калуге к моменту прихода туда царских воевод. Но достоверность приведенного известия подтверждается не только наличием сношений между калужанами и Болотниковым, но и самым фактом того, что воеводы Василия Шуйского вынуждены были дать бой Болотникову вне Калуги, лишившись тем самым защиты городских укреплений и потеряв вместе с тем возможность эффективно использовать привезенный ими с собой «наряд» (артиллерию), явно предназначенный для установки в калужском «городе».
Бой между Болотниковым и И. И. Шуйским произошел «на усть Угры», в 7 верстах от Калуги, при впадении Угры в Оку. Разрядная роспись, определявшая действия воевод, предписывала вместе с князем И. И. Шуйским «быть в сход воеводам из под Кром», князю Ю. Н. Трубецкому и другим кромским воеводам, «да из Украиннова розряду с Орла» князю И. А. Хованскому и князю И. М. Борятинскому[473]. Это соединение воевод, очевидно, произошло под Калугой.
В разрядах битва под Калугой изображается как победа И. И. Шуйского: «И воеводы князь Иван Ивановичь с товарыщи, и Кромские, Орловские воеводы со всеми ратными людми пошли против воров сентября в 23 день: и того ж дни усть Оки реки на Угре (sic! Надо: усть Угры реки на Оке. — И. С.) воров многих побили, и з сеунчом послан к государю князь Михайло Петровичь Борятинской»[474]. «Победа» была даже официально отмечена тем, что «от государя к бояром» был прислан «со здоровьем и з золотыми ко князю Ивану Ивановичу Шуйскому с товарыщи и ко всем ратным людем столник Василий Матвеевичь Бутурлин»[475].
Такая оценка битвы 23 сентября 1606 г., однако, требует весьма критического отношения. Паэрле, находившийся в это время в Москве и черпавший, по его словам, «сведения большею частью от стрельцов, стоявших у нас на страже», прямо говорит о поражении царских войск, указывая, что «бояре, разбитые на берегах Оки (т. е. под Калугой. — И. С.), должны были отступить к столице, куда ежедневно приходили толпы раненых, избитых, изуродованных»[476]. Но если даже допустить, что непосредственно на поле боя воеводы Василия Шуйского имели успех и «воровских людей побили»[477], то главная цель похода И. И. Шуйского не была достигнута. Основные силы Болотникова не были разбиты, а Калуга осталась на стороне Болотникова. Поэтому действительным итогом битвы под Калугой скорее могут служить слова, которыми заканчивается запись о ней в разрядной книге: «А воеводы пошли к Москве, в Колуге не сели потому, что все городы Украинные и Береговые отложилис[ь] и в людех стала смута»[478].
Правительству Василия Шуйского не удалось скрыть неудачи похода брата царя. И, внимательно наблюдая происходившие вокруг него события, Исаак Масса очень правильно заметил, что «войско, отправленное против этих коварных мятежников царем Василием Ивановичем под начальством двух братьев его, молодого Скопина и многих других, не имело большого успеха, но бунтовщики повсюду с отвагою побивали в сражениях [царское войско], так что и половины не уцелело»[479].
Историки, писавшие о Болотникове, не упоминают о сентябрьской битве под Калугой. Карамзин, ошибочно сблизив разрядную запись о сражении в устье Угры между Болотниковым и И. И. Шуйским (в сентябре 1606 г.) с летописным текстом об осаде И. И. Шуйским Калуги после отступления туда Болотникова от Москвы (в декабре 1606 г.), отнес и сражение под Калугой к декабрю 1606 г., изобразив его как эпизод, предшествующий осаде Калуги[480]. Соловьев и Костомаров вовсе опускают битву в устье Угры. Между тем битва 23 сентября 1606 г. имела огромное значение для дальнейшего хода борьбы[481].
Непосредственным результатом битвы под Калугой и отступления царских воевод к Москве явилось распространение восстания Болотникова на весь район «Береговых городов». Общая формула разрядных книг, что «все городы Украинные и Береговые отложились и в людех стала смута», — находит свое подтверждение на примере Каширы. Посланные на Каширу, в одно время с походом И. И. Шуйского на Калугу, князь Д. И. Мезецкий и Б. Нащокин «Коширы не достали же, отложилась»[482].
К этому же, по-видимому, времени следует отнести и распространение восстания Болотникова на область Брянска и Карачева. О захвате Брянска восставшими сохранились данные в материалах посольства князя Волконского. 31 декабря 1606 г., во время переговоров в Кракове, польские представители сделали следующее заявление: «...в государя вашего государстве великое замешанье: пришло к нам писмо подлинное вчерась, с Украины изо Мстисловля, а пишет державец, что подлинная ведомость, что Петр, которой сказываетца сыном великого князя Федора, доставает государьства Московского на Дмитрея, которой сказываете убит, а он жив; и осел деи тот Петр Северскую землю по Брянской лес и городы поймал, а на Москве де стало великое замешанье»[483].
Эти сведения из польских кругов подтверждаются данными русских источников. В одной из разрядных книг сохранилась запись о том, что одновременно с посылкой под Елец князя Воротынского Василий Шуйский «во Брянеск послал Ефима Вахромеевича Бутурлина»[484]. О дальнейшей судьбе Е. В. Бутурлина сообщает и «Новый Летописец» и «Карамзинский Хронограф»: он был убит во время восстания Болотникова. «Новый Летописец» помещает «Ефима Бутурлина» в списке «воевод и дворян, коих имали на бою»[485]. «Карамзинский Хронограф» говорит об убийстве «воеводы Ефима Вахромеевича Бутурлина» в рассказе о событиях, предшествовавших осаде Болотниковым Москвы[486].
Судя по тому, что в соседний с Брянском Карачев Василий Шуйский еще в сентябре 1606 г. посылал нового воеводу (князя Савву Щербатого), Брянск в это время еще не «отложился». Таким образом, восстание в Брянске падает на сентябрь — октябрь 1606 г. Тогда же, очевидно, на сторону Болотникова переходит и Карачев, воевода которого, князь С. Щербатый, был убит восставшими.
Восстание начинает проникать и в область смоленских городов. Запись о битве под Калугой и отступлении И. И. Шуйского к Москве заканчивается сообщением о присоединении к восстанию Вязьмы и Можайска: «А иные воры в те поры Федка Берсен[ь] с товарыщи Вязму и Можаеск смутили»[487].
Особое место в восстании Болотникова занимает Тульско-Рязанский район.
Своеобразие форм, в которых выразилось участие тульских и рязанских городов в восстании Болотникова, состояло в том, что на первом этапе восстания Болотникова, в период похода Болотникова на Москву, к восстанию примкнули и приняли в нем активное участие тульские и рязанские дворяне-помещики. Еще Соловьев отметил то обстоятельство, что, будучи представителем и выразителем интересов реакционных боярских кругов, Василий Шуйский не мог не вызывать своей деятельностью оппозиции и со стороны дворян-помещиков. Поэтому в участии рязанских и тульских помещиков в восстании Болотникова Соловьев видел борьбу помещиков «против правления бояр..., не допускавших в свои ряды людей новых»[488].
С. Ф. Платонов, анализируя мотивы» побудившие тульских и рязанских помещиков примкнуть на определенном этапе к Болотникову, показал, что корни такого поведения дворян Тулы и Рязани надо искать в особенностях землевладения этого района, в частности в наличии в составе рязанских и тульских помещиков двух слоев, по разным мотивам, но одинаково враждебных правительству Василия Шуйского: «Мелкие служилые землевладельцы, терявшие своих крестьян и людей в борьбе за рабочие руки, считали «сильных людей бояр» в числе злых врагов своего благосостояния… Высшие слои заречного дворянства... имели свои причины быть недовольными царем Василием… Боярская реакция, давая торжество родословному принципу, тем самым закрывала дорогу к широкой карьере для всех тех, кого считала «худородными»»[489].
Следует отметить, что обе названные группы помещиков территориально неодинаково распределялись в рассматриваемом районе: «высшие слои заречного дворянства» были по преимуществу сосредоточены на рязанских землях, в то время как Тула и примыкающие к ней уезды (Венев, Епифань, Кашира) являлись краем «мелких служилых землевладельцев»[490].
В восстании Болотникова приняли участие обе группы тульских и рязанских помещиков, причем лидерами верхушки рязанских помещиков были Ляпуновы и Сумбуловы, а «вождем служилой мелкоты», по выражению С. Ф. Платонова, стал Истома Пашков.
«Новый Летописец» следующим образом изображает процесс зарождения восстания в рязанских и тульских городах: «Град же Рязань с пригороды и Тула и Кашира и иные городы Украиные царю Василью измениша и послаху в Путимль с повинными. Они же в Путимле быша и никово в Путимле не видяху и назад же вспять приезжаху и никако на истинный путь не обращахуся. И собрашася вси и поставиша себе старейшину Совлоценина (надо: Соловценина. — И. С.) сына боярсково Истому Пашкова и совокупишася с тем Ивашком Болотниковым за одно и поидоша под Москву»[491].
В этой летописной характеристике (к которой нам еще придется возвращаться) особенное внимание привлекает оценка роли Истомы Пашкова как «старейшины», т. е. вождя восставших городов. Биография Истомы Пашкова достаточно выяснена исследованием С. Ф. Платонова. Служилый человек, обладатель довольно крупного поместья из двух сел в Веневском и Серпуховском уездах, Истома Пашков имел чин «сотника» и в 1606 г. командовал мелкопоместными «детьми боярскими» — епифанцами. «Вождем именно такой служилой мелкоты» он и стал в восстании Болотникова[492]. Эта характеристика, даваемая И. Пашкову Платоновым, правильно определяет социальное положение Истомы Пашкова и его общественные связи. Но С. Ф. Платонов вместе с тем слишком суживает роль и значение И. Пашкова в восстании Болотникова, рассматривая Истому Пашкова лишь в качестве вождя мелких служилых людей Тулы и ее пригородов.
В этой своей характеристике С. Ф. Платонов исходит из известного текста «Карамзинского Хронографа» с перечнем руководителей восстания: «У резаньцов воеводы Григорей Федоров сын Сунбулов, да Прокофей Петров сын Ляпунов, а с ту лены и с коширяны и с веневичи Истома Пашков, а на Веневе был сотник, а с ко-лужены и со олексинцы и с иными городами Ивашко Болотников, князя Ондрея Телятевского холоп»[493]. Но при всей важности этого известия, оно все же не может иметь определяющего значения в оценке роли Истомы Пашкова в восстании Болотникова. Первое обстоятельство, заставляющее отнестись с осторожностью к использованию данного свидетельства, заключается в том, что характеристика «Карамзинского Хронографа» относится уже к самому последнему моменту перед осадой Москвы. Следовательно, она не может быть перенесена (без предварительного анализа) на более ранний период. Второе, еще более существенное обстоятельство, обязывающее к критическому отношению к перечню воевод «Карамзинского Хронографа», заключается в тенденциозности автора. Эта тенденциозность текста «Карамзинского Хронографа» привлекла внимание С. Ф. Платонова, отметившего, что «привычный к тогдашнему чинопочитанию составитель разрядной книги (так С. Ф. Платонов называет в данном случае «Карамзинский Хронограф». — И. С.) назвал рязанских воевод не одним именем, но и отчеством. Пашкову отказал в отчестве, а Болотникова назвал только полуименем». С. Ф. Платонов сделал из отмеченной им особенности текста «Карамзинского Хронографа» тот вывод, что «в этом (т. е. в различном отношении автора «Хронографа» к руководителям восстания. — И. С.) сказалось различие общественного положения названных лиц»[494]. Но С. Ф. Платонов не учел того, что тенденциозная «привычка» автора «Карамзинского Хронографа» «к чинопочитанию» имела своим результатом искажение действительной роли в руководстве восстанием Сумбулова и Ляпунова, Пашкова и Болотникова, в результате чего вождь восстания — Болотников — оказывается в «Карамзинском Хронографе» оттесненным на последнее место, а первыми «начальниками и воеводами» восставших изображаются Григорий Сумбулов и Прокофий Ляпунов. Очевидно, что родословная схема «Карамзинского Хронографа», отразившаяся на характеристиках Ляпунова, Пашкова и Болотникова, должна быть отброшена, ибо иначе может получиться совершенно ложное представление о роли и значении тех или иных деятелей и участников восстания Болотникова.
В отличие от «Карамзинского Хронографа» другие источники придают Истоме Пашкову гораздо более важное значение, называя его наряду с Болотниковым одним из главных руководителей восстания.
Так, царская грамота в Пермь от 9 декабря 1606 г., по случаю победы над Болотниковым, следующим образом характеризует положение, занимаемое Истомой Пашковым в лагере восставших: «Собрались Украйных городов воры казаки и стрелцы и боярские холопи и мужики, а прибрали себе в головы таких же воров, епифанца Истомку Пашкова да княжь Ондреева холопа Телятевского Ивашка Болотникова»[495]. Другая грамота — патриарха Гермогена от декабря 1606 г., говоря об осаде Москвы восставшими, употребляет для обозначения руководителей восстания выражение: «Истомка Пашков с товарыщи»[496].
Если от источников документальных обратиться к литературным памятникам, то в «Ином Сказании» можно найти еще более выразительную характеристику Истомы Пашкова: «И бысть у них разбойников полководец и храброборец и болшей промысленик атаман казачей, именем Истомка Пашков»[497].
Иностранные источники отводят Истоме Пашкову не менее видную роль. Так, английское донесение о восстании Болотникова называет Пашкова одним из «двух главных начальников лагеря мятежников», подразумевая под другим начальником Болотникова[498]. «Начальником мятежников» называет Пашкова и Паэрле[499]. А. Стадницкий в своем письме об осаде Москвы Болотниковым называет из руководителей восстания по имени лишь И. Пашкова («tego Paszka»)[500].
Таким образом, все источники единодушны в признании за Истомой Пашковым значения одного из вождей восстания Болотникова на первом его этапе.
Следует отметить и второй существенный недостаток точки зрения С. Ф. Платонова на роль и значение Истомы Пашкова. С. Ф. Платонов связывает начало восстания, тульских и рязанских городов (и тем самым и начало деятельности Истомы Пашкова) с моментом прихода Болотникова на Оку: «Когда войска Болотникова появились на верховьях Оки… здесь образовались дружины детей боярских с выборными вождями во главе»[501]. Это положение С. Ф. Платонова также опирается на приведенный выше текст «Карамзинского Хронографа» о воеводах у восставших. Но «Карамзинский Хронограф» вообще очень слабо освещает начальный период восстания Болотникова, чем и объясняется его молчание о предшествующей деятельности Истомы Пашкова, равно как и о положении в Рязани и Туле (хотя и в «Карамзинском Хронографе» сохранилось весьма важное известие о действиях Прокофия Ляпунова в Рязани). Поэтому особенную ценность имеет рассказ «Нового Летописца», привлекающий внимание именно к моменту зарождения восстания в Туле и Рязани и освещающий роль Истомы Пашкова в это время.
Важнейшим источником для выяснения роли Истомы Пашкова в восстании Болотникова являются записки Буссова. Буссов относит начало деятельности Истомы Пашкова к самому моменту зарождения восстания против Василия Шуйского. Изложив эпизод с приездом в Путивль князя Григория Шаховского и его заявлением, что царь Димитрий спасся и бежал в Польшу, Буссов продолжает: «В ответ на это путивльцы послали в Дикое поле[502] и спешно собрали несколько тысяч казаков (Feld-Cosacken), а также предписали явиться всем князьям и боярам, обитавшим в Путивльской области, которых также было несколько тысяч. Когда эти последние собрались вместе с казаками, они назначили во главе войска воеводу по имени Истома Пашков (Isthoma Paschof) и именем Димитрия послали его в поход отвоевывать и занимать крепости и города, отпавшие от Димитрия в результате Московского восстания. Все эти города, узнав, что царь Димитрий не убит, а тайно ушел оттуда и жив и послал эти войска, без малейшего сопротивления, добровольно передавались ему, вплоть до самой Москвы и вновь присягнули Димитрию»[503].
После этой характеристики событий начала восстания в Путивле Буссов сообщает о битве под Ельцом, а затем вновь возвращается к Истоме Пашкову. «Вышеупомянутый воевода Путивльского войска Истома Пашков в августе двинулся со своими силами к Москве и пришел к Коломне (Colummska) и привел под власть Димитрия II много крепостей, городов и местечек без малейшего сопротивления. К Михайлову дню (auf Michaelis) он продвинулся еще ближе к Москве и разбил свой лагерь в Котлах (приблизительно в миле с четвертью от Москвы)»[504]. Здесь, под Москвой, и происходит соединение Болотникова с Истомой Пашковым: «Вскоре после Мартинова дня (Martiny), через Комарицкую волость, Калугу и затем дальше на Москву, на помощь путивльскому воеводе Истоме Пашкову пришел испытанный витязь Иван Исаевич Болотников»[505].
Такова совокупность сведений об Истоме Пашкове и его участии в восстании Болотникова, содержащихся у Буссова.
Буссов, таким образом, во-первых, ведет начало деятельности Истомы Пашкова от Путивля; во-вторых, сообщает о самостоятельном походе Истомы Пашкова к Москве: из Путивля через Елец и Коломну.
Эти данные Буссова об Истоме Пашкове почему-то не были использованы исследователями. по-видимому, это надо объяснить тем, что, отбросив в сторону свидетельство Буссова о Елецкой битве, Карамзин, а за ним и позднейшие историки оставили в стороне весь комплекс известий Буссова, связанных с именем Истомы Пашкова.
Есть, однако, основания отнестись к показаниям Буссова об Истоме Пашкове с гораздо большим вниманием. Мы уже констатировали выше ошибочность точки зрения Карамзина и его последователей по вопросу о битве под Ельцом. Точность свидетельства Буссова об этом событии подтверждается данными документальных источников (вплоть до сообщения Буссова о методах маскировки Василием Шуйским своих приготовлений к борьбе с восстанием).
Что касается рассказа Буссова о появлении в Путивле Истомы Пашкова и о его дальнейшей деятельности, то основное свидетельство в пользу Буссова это то, что в период похода Болотникова на Москву отчетливо прослеживаются две группы войск восставших, наступавших на Москву по двум различным маршрутам.
Один из этих маршрутов проходит через Комарицкую волость — Кромы — Орел — Калугу. Другой маршрут образуют Елец — Новосиль — Тула. При этом первый из названных маршрутов неизменно связывается в источниках с именем самого Болотникова. Так, в записях разрядных книг о бое под Кромами прямо говорится, что «из Путивля пришол Ивашко Болотников»[506]. Точно так же в описании битвы 23 сентября 1606 г. под Калугой подчеркивается, что «Ивашко Болотников… шол х Колуге»[507]. Буссов также указывает, что Болотников шел «через Комарицкую волость, Калугу и затем дальше на Москву»[508]. Напротив, в отношении второго направления разряды, говоря о борьбе между восставшими и войсками Василия Шуйского, ни разу не упоминают о Болотникове, а употребляют безличное выражение «воры»[509].
Встает естественный вопрос: кто был руководителем отрядов восставших, наступавших на Москву через Елец — Тулу? Буссов дает на этот вопрос категорический ответ: Истома Пашков.
Возвращаясь теперь к рассказу «Нового Летописца» о восстании в Туле и Рязани, следует признать, что подчеркивание «Новым Летописцем» роли Истомы Пашкова в этих событиях вполне согласуется с общей картиной зарождения восстания в Тульско-Рязанском районе.
Разряды прямо связывают восстание в «Зарецких» городах (т. е. в Тульско-Рязанском районе)[510] с отступлением князя И. М. Воротынского от Ельца и Тулы к Москве: «И боярин князь Иван Михайлович Воротынской с товарыщи пошли с Тулы к Москве, а городы Зарецкие все заворовалися, целовали крест Вору»[511].
Другой факт, характеризующий процесс борьбы в Тульско-Рязанском районе, — это поведение рязанских воевод, входивших в состав армии князя Воротынского. Среди других воевод, посланных под Елец, были и воеводы из Переяславля-Рязанского: князь В. К. Черкасский и Г. Ф. Сумбулов[512]. Два рязанских воеводы по-разному реагировали на события. Князь Черкасский остался на стороне Василия Шуйского и был убит[513]. Г. Ф. Сумбулов, напротив, перешел на сторону восставших, и «Карамзинский Хронограф» называет его первым воеводой «у резаньцов» во время осады Болотниковым Москвы[514]. Этот переход Г. Сумбулова на сторону противников Василия Шуйского, несомненно, находился в связи с общим положением в «Заречных» городах[515]. Вместе с тем естественнее всего предположить, что разрыв Г. Сумбулова с Василием Шуйским падает именно на время отступления князя Воротынского.
В свете всего сказанного становится вполне понятным и рассказ «Нового Летописца» как о сношениях рязанцев и тулян с «Путивлем» (являвшимся политическим центром восстания Болотникова), так и об избрании восставшими рязанцами и тулянами Истомы Пашкова своим «старейшиной».
Если учесть, что не кто иной, как Истома Пашков разбил под Ельцом князя Воротынского, а затем преследовал его, а также, что восстание «Зарецких» городов стало всеобщим именно после отступления князя Воротынского от Тулы к Москве, то отсюда следуют два вывода: 1) что Истома Пашков был в это время в Туле (но не как «веневский сотник», а в качестве воеводы армии восставших, пришедшей в Тулу); 2) что в такой обстановке избрание Истомы Пашкова «старейшиной», т. е. руководителем восставших, было вполне закономерным актом, выражавшим собой присоединение рязанцев и тулян к восстанию.
Наиболее вероятным будет считать, что решающая роль в событиях, связанных с переходом тульских и рязанских городов на сторону восстания Болотникова, принадлежала тем служилым людям, рязанцам и тулянам, которые входили в состав армии князя Воротынского. Мы уже цитировали запись разрядных книг о том, что, когда князь И. М. Воротынский отступил к Туле, «дворяня и дети боярские… все поехали по домом, а воевод покинули»[516]. Сопоставляя с этим самовольным отъездом дворян из войска князя Воротынского факт перехода Г. Сумбулова на сторону восставших, можно сделать вывод, что для многих дворян уход из армии был первым шагом к присоединению к восстанию. Это подчеркивает и сама разрядная запись, указывая, что вслед за разъездом дворян из полков по домам: «заворовали» на Туле, и затем и «городы Зарецкие все заворовалися».
Но процессы, обусловившие присоединение рязанцев и тулян к восстанию Болотникова, не ограничивались рамками одной лишь армии. Одновременно борьба развертывалась и на местах, в самих городах. «Карамзинский Хронограф», приводя список воевод, которых «по городам побили», называет в числе других убитых восставшими воевод князя В. Тростенского, бывшего воеводой в городе Михайлове[517].
Тот же источник сообщает, что осенью 1606 г. был привезен в Путивль и убит «Никита Васильев сын Измайлов от Николы Зарайскова»[518]. Наконец, особый интерес представляет известие «Карамзинского Хронографа» о событиях в Рязани: «Да с Резани Прокофей Ляпунов прислал в Путимль князя Гаврила князь Семенова сына Каркадинова и те (князь Коркодинов и Н. В. Измайлов. — И. С.) в Путимле убиты ж»[519].
Из всех этих сообщений «Карамзинского Хронографа» о событиях в рязанских городах (Михайлове, Зарайске и самой Рязани, т. е. городе Переяславле-Рязанском) видно, что власть в рязанских городах к осени 1606 г. уже была захвачена «заворовавшими», т. е. перешедшими на сторону восстания Болотникова рязанцами. Упоминание «Карамзинским Хронографом» имени Прокофия Ляпунова свидетельствует о том, что именно он стоял во главе поднявшихся против Василия Шуйского рязанских городов, правя Рязанью и поддерживая сношения с Путивлем.
В этой роли политического лидера рязанцев Прокофий Ляпунов уже действовал в 1605 г., когда под Кромами именно «Резанцы Прокофей Лепунов з братьею и со советники своими и иных Заречных городов втайне Вору крест целовали»[520]. Через год он вновь возглавил борьбу за власть рязанских помещиков, восставших против боярского правительства Шуйского.
Итак, ход развития восстания тульских и рязанских городов против Василия Шуйского можно себе представить следующим образом. Нарастание борьбы против правительства Шуйского шло двумя путями: в армии, где, в конечном счете, служилые люди рязанцы и туляне перешли на сторону восставших, и в городах, где воеводы Шуйского были убиты и власть захватили местные политические лидеры. Оба эти процесса были достаточно длительными (как это можно заключить из рассказа «Нового Летописца» о совещаниях тулян и рязанцев и посылке ими делегатов в Путивль) и начались еще до прихода Болотникова к Оке. Окончательное же оформление восстания рязанских и тульских городов падает на время прихода армии восставших во главе с Истомой Пашковым в Тулу, когда рязанские и тульские дворяне присоединяются к войску Истомы Пашкова и избирают его своим «старейшиной».
Победа Болотникова над И. И. Шуйским 23 сентября 1606 г. открывает собой последний этап похода Болотникова на Москву.
И на этом этапе борьбы силы восставших продолжают оставаться объединенными в две главные группировки, ведшие наступление на Москву по двум различным направлениям: Кромско-Калужскому (Болотников) и Елецко-Тульскому (Пашков).
Болотников двинулся от Калуги на Серпухов через Алексин. Нет сведений, при каких обстоятельствах Алексин перешел на сторону Болотникова. Но «Карамзинский Хронограф» называет алексинцев в числе тех, кто входил в состав войска Болотникова, осаждавшего Москву[521]. Этот же источник сообщает и о положении в самом Алексине, указывая, что «Олексин был в воровстве, в измене, а сидел в Олексине воевода Лаврентей Александров сын Кологривов, олексинец…. со всякими служилыми, и с посадскими, и с уездными людми»[522]. Очевидно, «измена» и «воровство» Алексина, т. е. его присоединение к восстанию Болотникова, падает как раз на те дни, когда Болотников шел к нему от Калуги.
Вслед за Алексином Болотников занял Серпухов. И русские и иностранные источники свидетельствуют о том, что Болотников шел на Серпухов с главными силами своего войска. Исаак Масса прямо говорит, что «Болотников пошел со всем своим войском на Серпухов, лежащий в восемнадцати милях от Москвы, и сразу же занял его»[523]. Это свидетельство Массы находит свое подтверждение в словах «Иного Сказания»: «И велико войско собрася и пришедше к Серпухову; людие же в Серпухове, видевше сия, и убояшася их и тии предашася»[524].
Поражение войск Василия Шуйского под Калугой и дальнейшее продвижение Болотникова по направлению к Москве резко ухудшали положение правительства Шуйского, заставляя его принимать все новые и новые меры для отпора наступавшему Болотникову. По словам Массы, «невзирая на эти поражения, не переставали набирать ратников, привлекая одних ласкою, других силою, и снова собрали войско в 180 тысяч человек под начальством поименованных воевод» (т. е. Дмитрия и Ивана Шуйских и М. В. Скопина-Шуйского. — И. С.)[525]. Более подробные и конкретные данные о военных мероприятиях Василия Шуйского сообщают разряды. Первой и, по-видимому, экстренной мерой правительства Шуйского после взятия Болотниковым Серпухова была посылка против него отряда князя В. В. Кольцова-Мосальского. Разрядные книги говорят о походе князя В. В. Кольцова-Мосальского очень кратко: «Посыланы по Серпуховской дороге на Лопасну воеводы: боярин княз(ь) Володимер Васильевичь Колцов-Мосалской да Борис Иванов сын Нащокин»[526]. Но смысл и цель посылки князя Кольцова-Мосальского вполне ясны. Река Лопасна образует первый естественный рубеж по дороге от Серпухова к Москве. Очевидно, князь Кольцов-Мосальский должен был задержать Болотникова на Лопасне и не допустить его дальнейшего продвижения к Москве. Однако этого сделать не удалось. В одной из разрядных книг, в рассказе о «бое» между Болотниковым и князем М. В. Скопиным-Шуйским на реке Пахре (о чем будет итти речь ниже), имеется добавление: «на Лопасне наперед»[527]. Таким образом, бою на Пахре предшествовал бой на Лопасне. О результатах этого боя «на Лопасне» можно судить по тому, что князь В. В. Кольцов-Мосальский вынужден был отступить на Пахру, иначе говоря, отойти на новый оборонительный рубеж, расположенный ближе к Москве, чем Лопасна, верст на 30. Характер и причины этого отступления раскрывает разрядная запись о том, что «на Похру (sic!) ж посылано з головою с Петром Дашковым к боярину ко князю Володимеру Васильевичю Колцову-Мосалскому 250 человек»[528]. Приведенные материалы достаточно красноречиво говорят о неудачном для войск Шуйского исходе боя на Лопасне и о поражении, понесенном князем Кольцовым-Мосальским от Болотникова.
Помощь в 250 человек, посланная князю Кольцову-Мосальскому из Москвы, не могла, разумеется, исправить положение. Вместе с тем и сам князь Кольцов-Мосальский скомпрометировал себя неудачным боем на Лопасне. Поэтому Василий Шуйский предпринимает новую посылку войск против Болотникова, причем во главе этих войск ставит князя М. В. Скопина-Шуйского, в подчинении у которого было «велено быть» и князю Кольцову-Мосальскому[529]. Этот «осенний поход» (как он назван в разрядах) князя М. В. Скопина-Шуйского имел своим результатом новый бой с Болотниковым — на реке Пахре. На этот раз проигравшей стороной оказался Болотников. По разрядным записям, «князю Михаилу был бой с воровскими людми на Похре, и воровских людей побили: и с тово бою от княз(ь) Михайла пригонял с сеунчом Василей Ивановичь Бутурлин»[530]. Эта официальная оценка результатов боя на Пахре, правда, слишком усиливает успех войск Скопина-Шуйского. Повесть «Иного Сказания» гораздо менее оптимистична в характеристике этого сражения.
Говоря о «двух бранях» между воеводами Шуйского и «разбойниками» на подступах к Москве (под этими «бранями», по нашему мнению, следует подразумевать бой на Пахре и сражение под селом Троицким), повесть «Иного Сказания» отмечает, что «многое множество обоих падоша в тех двух бранех, не хотяше бо ни едино войско вспятитися, но тщашеся едино войско другаго вспятити, и не возмогоша, и тако разыдошася»[531]. Таким образом, судя по этому источнику, сражение на Пахре не дало решающего успеха ни той, ни другой стороне. Тем не менее бесспорным можно считать то, что князю М. В. Скопину-Шуйскому удалось задержать наступление Болотникова по Серпуховской дороге и даже заставить его отойти назад. Это позволило правительству Шуйского использовать полки князя М. В. Скопина-Шуйского для усиления другой группы войск — во главе с князьями Ф. И. Мстиславским и Д. И. Шуйским, двинутых в направлении на Коломну против наступавшего здесь Истомы Пашкова. В разрядной записи о посылке под Коломну князя Ф. И. Мстиславского и князя Д. И. Шуйского указывается, что во время похода этих полков они «сошлись с воеводами со князем Михайлом Васильевичем Скопиным-Шуйским с товарыщи по Коломенской дороге в Домодедовской волости»[532]. Таким образом, бой на Пахре позволил М. В. Скопину-Шуйскому устранить на время угрозу наступления Болотникова по Серпуховской дороге.
Поход воевод Шуйского «под Коломну» и дальнейшие события, связанные с борьбой под Коломной, принадлежат к числу наиболее запутанных в источниках[533]. Как мы видели, Буссов относит события, связанные с Коломной, к походу Истомы Пашкова. Версия Буссова, однако, находится в противоречии с рассказом «Нового Летописца», где взятие Коломны войсками восставших изображается как операция, осуществленная совместно Болотниковым и Истомой Пашковым. Рассказав об избрании рязанцами и тулянами Истомы Пашкова своим «старейшиной», «Новый Летописец» продолжает: «И совокупишася с тем Ивашком Болотниковым за одно и поидоша под Москву. Град же Коломну взяша взятьем и разориша его и пришед сташа от Москвы за пятьдесят верст. Царь же Василей против их посла всех бояр своих и служивых людей, которые были на Москве, и посадцких людей, и приидоша в Коломенской уезд, разогнаша многих дворян и стол-ников поимаша. Их же поимаху, отсылаху всех в Путивль. Бояре же приидоша к Москве. Пашков же и Болотников приидоша под Москву и сташа в селе Коломенском»[534].
Свидетельство «Нового Летописца» может показаться достаточно определенно решающим вопрос об обстоятельствах взятия Коломны и вместе с тем опровергающим версию Буссова. Однако обращение к источникам известия «Нового Летописца» позволяет существенным образом изменить отношение к версии «Нового Летописца» о взятии Коломны.
Источниками рассматриваемого рассказа «Нового Летописца» являются разрядные записи.
В разрядных книгах сохранилась подробная запись о посылке воевод под Коломну: «Того же году посланы пот Коломну бояре: князь Федор Иванович Мстиславский, князь Дмитрий Иванович Шуйский, князь Иван Михайлович Воротынский, князь Василей да князь Иван да князь Ондрей Васильевичи Голицыны, Михайло да Григорей Федоровичи Нагие; околничие: Василей Петровичь Морозов, Михайло Борисовичь Шеин, князь Дмитрей Васильевич Туренин, князь Григорей Роща Борисовичь Долгорукой, Иван Петровичь Головин; околничей и казначей Василей Петровичь Головин; дворяне Московские, столники и стряпчие, и жилцы, дворяне и дети боярские из городов, дияки и подьячие и всякие приказные люди. А сошлись с воеводами со князем Михайлом Васильевичем Скопиным-Шуйским с товарыщи по Коломенской дороге в Домодедовской волости. А грамоты к ним писаны от государя: бояром и воеводам князю Федору Ивановичю Мстиславскому да княз(ь) Дмитрею Ивановичю Шуйскому с товарыщи. И был им бой с воровскими людми в селе Троицком с-Ыстомою Пашковым да с резанцы, и на том бою бояр и воевод побили»[535].
Итак, эта запись, имеющая все признаки современной и официальной, рассматривает борьбу под Коломной и завершающее звено в этой борьбе — битву у села Троицкого — как борьбу против Истомы Пашкова и рязанцев, наступавших, таким образом, по Коломенской дороге. В то же время запись ни слова не говорит ни о Болотникове, ни о калужанах и алексинцах, которых прямо называет в составе войска Болотникова «Карамзинский Хронограф» и упоминания которых наряду с рязанцами можно было бы ожидать, если бы калужане и алексинцы участвовали в сражении под селом Троицким. Это соображение нельзя опровергнуть ссылкой на то, что имя Болотникова не упоминается и в записи о битве на реке Пахре, где говорится лишь в общей форме, что у князя Скопина-Шуйского «был бой с воровскими людми на Пахре, и воровских людей побили». Отсутствие имени Болотникова в приведенной записи объясняется самим характером этой записи, гораздо более краткой и общей, чем запись о походе под Коломну и битве под селом Троицким. Эта последняя запись содержит в себе подробные и конкретные данные о военных действиях, и невозможно допустить, чтобы, назвав Истому Пашкова, запись опустила имя Болотникова, если бы последний участвовал в битве под селом Троицким.
Сопоставляя приведенную разрядную запись с рассказом «Нового Летописца», не трудно заметить зависимость летописного текста от разрядов. В той части рассказа, где говорится о посылке царем бояр с войском против «воров», автор «Нового Летописца» заменил перечень бояр разрядной росписи словами «все бояре», а запись о «бое» в селе Троицком включил в свой текст. Однако источником для рассказа «Нового Летописца» явилась не та редакция разрядных записей, которая приведена выше, а иная. В одной из разрядных книг имеется следующая запись: «Тое ж осени под Серпухов ходил на воров боярин князь Михайло Васильевич Шуйской, да боярин князь Борис Петрович Татев, да Ортемей Измайлов. И воры все: Ивашко Болотников, да Истома Пашков, да Юшка Беззубцов с резанцы, и с коширяны, и с туляны, и со всеми Украинными городы, з дворяны, и з детми боярскими, и з стрелцы, и с казаки с Коломны собрався пошли к Москве. И царь Василей послал противу их всех бояр и околничих, и думных дворян и Московских, и столников, и стряпчих, и жилцов, и приказных людей. И по общему греху тогда воры под селом (оставлен пробел для названия села. — И. С.) бояр побили и розганяли (вариант: «под селом под Заборьем бояр побили и розогнали»), что люди были не единомыслены, а воров было безчисленное множество; а которых дворян воры на бою поймали, и тех отвели в Путимль… А воры Болотников да Пашков с резанцы и всех городов со многими людми пришли под Москву, стали в Коломенском да в Заборье и во многих местех»[536]. Эта разрядная запись, несомненно, представляет собой более позднюю редакцию, чем рассмотренные выше записи о походах князя М. В. Скопина-Шуйского под Серпухов и князей Ф. И. Мстиславского и Д. И. Шуйского — под Коломну. Это видно и из фактических неточностей, имеющихся в данной записи (автор не знал названия села, где произошло сражение, или путал село Троицкое с селом Заборьем), и по языку, и по всему характеру записи, носящей следы литературной обработки первоначального текста (например, фраза: «люди были не единомыслены, а воров было безчисленное множество»). Обработка же эта заключалась в том, что Две самостоятельные записи — о Серпуховском и Коломенском походах — оказались слитыми в одну, причем в результате этого слияния все изложение приобрело характер рассказа о единой Цепи развивающихся событий.
Сравнивая текст «Нового Летописца» со второй из приведенных разрядных записей, можно констатировать, во-первых, еще большую близость между данной редакцией разрядных записей и текстом «Нового Летописца» и, во-вторых, то, что летописный рассказ представляет собой дальнейшую ступень литературной обработки исходных документальных данных. Если в разрядной записи поздней редакции еще довольно ясно видны следы двух самостоятельных записей о разных событиях (отсюда бросающийся в глаза алогизм: М. В. Скопин-Шуйский «ходил на воров» под Серпухов, а «воры все»... пошли к Москве с Коломны!), то в «Новом Летописце» переработка текста гораздо органичнее: устранены всякие следы похода под Серпухов князя М. В. Скопина-Шуйского, и все изложение ведется в плане единого Коломенского похода против Истомы Пашкова и Болотникова. Однако и в тексте «Нового Летописца» сохранились признаки его происхождения: изъяв из своего рассказа все события, связанные с походом Болотникова от Калуги и Серпухова к Москве, «Новый Летописец» оказался вынужденным ввести в свое изложение имя Болотникова при помощи чисто искусственного приема — фразой: «и совокупишася с тем Ивашком Болотниковым за одно» и т. д., хотя в предшествующем тексте (в рассказе о сношениях рязанцев и тулян с Путивлем) о Болотникове ничего не говорится[537].
Итак, привлечение материала разрядных записей позволяет удовлетворительно объяснить происхождение версии «Нового Летописца» об объединенном походе Болотникова и Истомы Пашкова от Коломны к Москве. Как мы видели, она явилась результатом литературной обработки первоначальных записей о двух самостоятельных комплексах событий и не имеет под собой реальной основы.
Но если рассмотренные нами разрядные записи содержат достаточно прочные данные о походе на Москву войска под начальством Истомы Пашкова, то они оставляют открытым вопрос о той группе войск, которую возглавлял сам Болотников, ничего не сообщая о ней после описания итогов боя на Пахре. Это обязывает нас продолжить рассмотрение вопроса о последнем этапе похода Болотникова на Москву.
Вопроса о последнем этапе похода Болотникова на Москву касается в своих записках и Исаак Масса. При этом Исаак Масса, в свою очередь, излагает ход событий так, как если бы Болотников принимал участие во взятии Коломны: «Болотников пошел со всем своим войском на Серпухов, лежащий в восемнадцати милях от Москвы, и сразу занял его, а также Коломну, город по реке Москве неподалеку от Оки, и стал станом против московского войска в двенадцати милях от Москвы»[538]. Но для правильного понимания этого свидетельства Исаака Массы необходимо учесть особенности изложения им событий восстания Болотникова. Дело в том, что Масса везде говорит о восставших как об едином целом, и Болотников всюду рассматривается им как руководитель всего восстания в целом; других же руководителей восстания (за исключением «царевича» Петра) Масса вовсе не упоминает. В частности, об Истоме Пашкове он при описании похода Болотникова на Москву не говорит ни разу. Единственное же упоминание имени Истомы Пашкова в записках Массы относится к рассказу об измене Истомы Пашкова в битве под Москвой, причем Истома Пашков изображается Массой как лицо, подчиненное Болотникову[539]. Итак, упоминание Массой имени Болотникова в рассказе о взятии Коломны не обязательно должно означать, что Болотников лично должен был быть под Коломной.
Но, приняв во внимание только что отмеченные особенности записок Исаака Массы, в его рассказе не трудно обнаружить наличие двух групп войск восставших, участвовавших в походе на Москву. Сообщив о взятии Болотниковым Серпухова, Масса дальнейший ход борьбы между Болотниковым и Василием Шуйским изображает следующим образом: «Меж тем московское войско вновь было разбито, и Болотников одержал верх и послал со всей поспешностью отряд в десять тысяч человек прямо на Москву, намереваясь последовать за ним со всем войском, и этот отряд скоро подошел к Москве на расстояние одной мили от нее, стал у речки Даниловки и занял селенье Загорье (Sagoria), которое тотчас укрепили шанцами (bescansten), и у них было несколько сот саней, и поставили их в два и в три ряда одни на другие, и плотно набили сеном и соломою, и несколько раз полили водою, так что все смерзлось как камень. И у них был также скот, быки и лошади, довольно на несколько дней и (они) стали ожидать Болотникова с главным войском»[540].
Итак, Масса отчетливо различает два момента в наступлении восставших на Москву: приход первой группы войск (которую он называет «отрядом») и затем приход остальных войск (которые Масса называет «главным войском», точнее: «всем войском», «gansten heyre»)[541].
Исключительно важные данные о заключительном этапе похода Болотникова на Москву содержатся в «Ином Сказании». Значение рассказа «Иного Сказания» о рассматриваемом нами моменте восстания Болотникова вытекает из того, что автор этого рассказа обладал рядом очень подробных и точных сведений о восстании Болотникова. В свое время С. Ф. Платонов даже предполагал, что автор этого рассказа «был современником рассказанных им событий и писал вскоре после того, как они совершились»[542]. После пересмотра литературной истории «Иного Сказания» Е. Н. Кушевой, доказавшей, что «Иное Сказание» написано в 20-х годах XVII в.[543], соответствующие поправки должны быть внесены и в оценку, данную С. Ф. Платоновым рассказу о Болотникове. Но если автор этого рассказа писал его несколько позднее, чем предполагал С. Ф. Платонов, то и Е. Н. Кушева не оспаривает мнения С. Ф. Платонова, что автор «Иного Сказания» был современником царствования Василия Шуйского. Точно так же остается в полной силе и замечание С. Ф. Платонова, что если рассказ о восстании Болотникова и «не обличает в авторе полного знакомства со всеми подробностями описанного им времени», то вместе с тем «он иногда отличается такою точностью и мелочной подробностью в своих показаниях, какую мы можем предполагать только у очевидца или у человека, по свежим следам ознакомившегося с событием»[544]. К этой характеристике следует лишь добавить, что особенной полнотой и конкретностью отличается та часть рассказа о восстании Болотникова, которая посвящена осаде Москвы.
Столь же подробно и детально описывает автор и начальный момент осады Москвы — приход войск восставших в Коломенское. После приведенного уже нами выше текста о взятии Болотниковым Серпухова и сообщая о присоединении к восставшим калужан и коломлян, автор переходит к описанию последнего этапа похода Болотникова на Москву: «И ставше разбойницы и кровоядцы и отметники православныя христианския веры с великим собранием на Коломны и ополчившеся на Московское взятие и разрушение, и христианское кровопролитие готовляшеся. Царь же и государь великий князь Василей Ивановичь всеа Русии, видев сия, и посылает по всем градом и землям своея отчины войско собрати; противу же их множества разбойников посла многие воеводы со многими силами встречю им. Московские же воеводы такоже со многими силами встречю им пришедше и две брани с ними учинивше, и бысть бой велик и сеча зла. И многое множество падоша в тех двух бранех, не хотяше бо ни едино войско вспятитися, но тщашеся едино войско другаго вспятити, и не взмогоша и тако разы дошася. Московстии же воеводы паки к Москве возвратишася и град Москву затвориша и крепко утвердиша, и тако быша три недели, на брань противу их не исходиша, войские силы ждаху. Они же разбойницы, сие видевше, дерзновение быша, и паки на Коломенское пришедше, и ту сташа, и острог в земли зело крепко учинивше»[545].
Таков рассказ «Иного Сказания». Наиболее важными известиями, содержащимися в нем, являются: 1) сообщение о двух битвах между войсками восставших и воеводами Шуйского в промежутке времени между взятием восставшими Серпухова и Коломны и приходом их к Москве; 2) признание того, что воеводам Шуйского не удалось в этих битвах разбить восставших и что воеводы вынуждены были отступить к Москве и сесть в осаду; 3) утверждение о двукратном приходе восставших под Москву, причем второй приход был отделен от первого трехнедельным промежутком.
Что касается первых двух из перечисленных известий, то оценка и восприятие их не составляют особых трудностей. Так, не может быть сомнений в том, что под двумя битвами, о которых говорит автор, следует разуметь «бой» на реке Пахре и сражение У села Троицкого. Точно так же нет оснований подвергать сомнению свидетельство «Иного Сказания» о том, что воеводы Шуйского «не взмогоша» разбить войско восставших. При открыто враждебном отношении автора к восставшим невозможно допустить, чтобы он тенденциозно исказил события в пользу восставших. Значительно сложнее обстоит дело с третьим известием «Иного Сказания» — о двукратном приходе войск восставших к Москве. Для того чтобы разобраться в этом известии, необходимо предварительно рассмотреть более общий вопрос: о времени прихода Болотникова под Москву.
В литературе общепризнанной датой прихода Болотникова под Москву является 12 октября 1606 г. Эту дату называет С. Ф. Платонов. Ее мы находим и у К. Н. Бестужева-Рюмина в его «Обзоре событий от смерти царя Иоанна Васильевича до избрания на престол Михаила Федоровича». Наконец, так же датирует приход Болотникова к Москве и Костомаров[546].
Однако дата «12 октября 1606 г.» не имеет под собой никаких оснований в источниках и является ошибочной. Ни С. Ф. Платонов, ни К. Н. Бестужев-Рюмин никак не обосновывают документально эту дату. С. Ф. Платонов, приводя ее в своем исследовании, ограничивается лишь ссылкой на «Обзор» Бестужева-Рюмина[547]. Но сам К. Н. Бестужев-Рюмин точно так же не называет никакого источника в обоснование такой датировки прихода Болотникова под Москву, сообщая лишь самую дату: «12 октября»[548]. Не обосновывает свою датировку времени прихода Болотникова под Москву и Костомаров.
Однако можно все же установить как происхождение этой даты, так и автора, впервые введшего ее в литературу.
Автором этим является Арцыбашев, причем основанием для такой датировки прихода Болотникова под Москву Арцыбашеву послужил дневник Паэрле. У Паэрле, действительно, имеется место, которое (будучи ошибочно истолковано) может дать основание для определения дня «12 октября» как времени прихода Болотникова в Коломенское. Место это следующее: «26 ноября, в воскресенье, во время обедни, ударили в набат; народ взволновался и бросился к Кремлю с ружьями и пищалями. Не зная, что случилось, мы немедленно взялись за оружие, стали по местам, под начальством своих ротмистров, и приготовились мужественно отразить насилие. Между тем явились приставы: они убеждали послов быть спокойными и ничего не опасаться. Когда же спросили: отчего волнуется народ? они отвечали, что перед городом показалась толпа самой ничтожной черни, непослушной великому князю, и что для усмирения посылают теперь войско. Мы, однако ж, скоро убедились, что бояре имели дело не с чернью, а с сильным войском, которое обложило Москву и стояло перед нею целые пять недель, так что в городе уже начали терпеть недостаток в съестных припасах, особенно в хлебе»[549].
Арцыбашев, называя в своем «Повествовании о России» дату «октября 12» для прихода Болотникова в Коломенское, обосновывает ее именно цитатой из Паэрле, снабжая приводимый им текст следующими комментариями: «26 ноября (комментарий Арцыбашева: «По нашему стилю 16»)... мы... убедились, что бояре имели дело... с сильным войском, которое обложило Москву и стояло перед нею целые пять недель» (комментарий Арцыбашева: «Следственно подступило к ней октября 12 числа»)[550].
Итак, Арцыбашев понял текст Паэрле таким образом, что слова о стоянии под Москвой войска восставших в течение пяти недель относятся ко времени, предшествующему 26 ноября. Именно в этом случае мы получаем 12 октября как дату прихода Болотникова под Москву (26 ноября минус 35 дней дает 22 октября по новому стилю, или 12 октября по московскому календарю). Такое истолкование текста дневника Паэрле является, однако, совершенно ошибочным. Запись, цитированная нами, была сделана Паэрле не 26 ноября, а позднее, в самом конце декабря, уже после снятия осады Москвы Болотниковым. Свой рассказ об осаде Москвы Болотниковым Паэрле заканчивает сообщением об измене Истомы Пашкова, поражении Болотникова и отступлении его от Москвы, заключая описание событий фразой: «Вот все, что испытали мы и что случилось в Москве в продолжение нашего плена до конца декабря 1606 г. Боже милосердный, дай нам встретить и провести новый год радостно и счастливо»[551].
Ясно, таким образом, что, говоря о пятинедельной осаде Москвы Болотниковым, Паэрле имеет в виду весь период осады Москвы восставшими. Что же касается даты «26 ноября», то она представляет интерес только в плане биографии самого Паэрле, как день, когда он узнал об осаде Москвы Болотниковым. Принимая во внимание то, что Паэрле являлся иностранцем и находился под строгой охраной, нет ничего невероятного в том, что от него так долго скрывали положение дел в столице. Но затем, судя по его словам, ему удалось узнать более точно обо всем происходившем в Москве, в том числе получить точные сведения и о войске восставших и о длительности осады ими Москвы[552]. В таком понимании текст Паэрле приобретает полную ясность, равно как снимается и недоуменный вопрос С. Ф. Платонова, отмечавшего, что Паэрле «странным образом ошибается почти на месяц» в определении «времени прихода мятежников к Москве»[553].
Дата «12 октября 1606 г.», как время прихода Болотникова. под Москву, не может быть принята не только потому, что она основана на ошибочном истолковании текста дневника Паэрле, но и потому, что такая датировка противоречит данным других источников.
Бесспорным свидетельством более раннего, чем 12 октября 1606 г., прихода войск восставших под Москву является так называемая «Повесть о чудесном видении» протопопа Терентия. Повесть эта, являющаяся одним из многочисленных произведений агитационного характера, распространявшихся правительством Шуйского и церковными властями во время восстания Болотникова, изображает осаду Москвы восставшими крестьянами и холопами («нынешних лютых, на нас нашедших», по выражению автора «Повести») как проявление божьего гнева за грехи народа и властей[554]. Составленная придворным благовещенским протопопом Терентием[555], «Повесть», «по царскому велению», читалась в Московском Успенском соборе «вслух во весь народ, а миру собрание велико было»[556]. Затем был объявлен всеобщий «пост», «с октября с 14-го числа от понедельника да по октябрь же по 19-й день до недели»[557].
«Повесть о видении» была целиком включена в рассказ «Иного Сказания» о восстании Болотникова, причем автор «Иного Сказания» сообщает дополнительные данные для датировки «Повести», указывая, что «явление сие бысть в царствующем граде Москве в лето 7115 октября в 12 день»[558].
С. Ф. Платонов, рассматривая вопрос о времени написания «Повести» у несколько наивно пишет: «...Видение «духовна мужа» записано было Московским Благовещенским протопопом Терентием в 1606 году ранее 14 октября. Из других же источников знаем, что самое видение имело место 12 октября. Стало быть, между этими числами протопоп Терентий и составил свой рассказ»[559]. Если мы, однако, откажемся от предпосылки реальности «чудесного видения», о котором идет речь в «Повести» протопопа Терентия, то мы должны будем несколько удлинить во времени процесс составления «Повести», т. е. отнести ее написание ко времени до 12 октября. Отсюда следует, что осада Москвы войсками Болотникова началась еще раньше, ибо «Повесть» исходит уже из факта осады. С этим вполне согласуется и то, что автор «Иного Сказания» поместил «Повесть о видении» уже после изложения событий, связанных с приходом войска восставших к Москве.
Таким образом, дата «12 октября 1606 г.» должна быть оставлена. Есть, однако, возможность попытаться иным путем определить время прихода Болотникова к Москве.
Свидетельство Паэрле о пятинедельной осаде Болотниковым Москвы кажется на первый взгляд совершенно не заслуживающим доверия. В самом деле, дата прекращения осады Москвы Болотниковым — 2 декабря 1606 г. — является документально установленной[560]. Исходя из этой даты, мы, основываясь на свидетельстве Паэрле, получили бы дату начала осады — 28 октября 1606 г. (2 декабря минус 35 дней дает 28 октября), что явно исключается по приведенным выше соображениям. Но вопрос о «пятинедельной осаде» Москвы оказывается гораздо сложнее и серьезнее, чем это представляется сначала. Дело в том, что именно такую продолжительность осады Москвы Болотниковым называют разрядные книги.
В большинстве разрядных книг сведения о длительности осады Москвы Болотниковым отсутствуют. Но в двух редакциях разрядных книг имеется следующая (совпадающая текстуально в обеих редакциях) запись: «Во 115 году приходил под Москву вор Ивашко Болотников, а с ним Донские и Волские казаки, а хотел Московское государство разорить и сто(я)л под Москвою пять недель, и в Заборье был осажен, и из Заборья побежал на Тулу: а тогда помощь учинили Московскому государству смольняне. А на Туле был вор Петрушка, что было назвался царевичем Петром»[561].
Таким образом, свидетельство Паэрле получает неожиданную поддержку, и притом исключительно серьезную поддержку. Ибо уже самый характер такого источника, как разрядная книга, заставляет относиться с особым вниманием к содержащимся в нем сведениям. Полное же совпадение разрядной записи о стоянии Болотникова под Москвой с показаниями Паэрле тем более исключает возможность квалификации известия о пятинедельной осаде Москвы Болотниковым как простой ошибки.
Я полагаю, что ключ к разрешению вопроса о времени и продолжительности осады Москвы Болотниковым дает «Иное Сказание». Автор «Иного Сказания», как мы видели, указывает, что, отступив к Москве и затворившись в ней, воеводы Василия Шуйского в течение долгого времени не выходили «на брань» против «разбойников», ожидая подкреплений, — «и тако быша три недели». Такая пассивность воевод имела своим результатом то, что «разбойницы, сие видевше, дерзновение быша, и паки на Коломенское пришедше, и ту сташа, и острог в земли крепко учинивше». Таким образом, по «Иному Сказанию», события развивались следующим образом. После двух неудачных битв воеводы Шуйского отступили к Москве и заперлись в ней. В свою очередь войско восставших подошло к Москве и осадило ее. Правда, автор «Иного Сказания» прямо не говорит о движении войска восставших к Москве вслед за отступившими воеводами, но это с бесспорностью вытекает из всей нарисованной им картины. Без нахождения под Москвой войск восставших было бы бессмысленно запираться на три недели в московских стенах. Наличие войска восставших под Москвой предполагает и фраза о том, что заперевшиеся в Москве воеводы «на брань против их (т. е. восставших. — И. С.) не исходиша».
Наконец, через три недели после прихода под Москву первого войска восставших, туда пришло новое их войско: «разбойницы паки (т. е. опять. — И. С.) на Коломенское пришедше».
Такова схема, содержащаяся в «Ином Сказании». Бросается в глаза то, что эта схема полностью совпадает с версией, которую развивают Исаак Масса и Буссов. Но в данном случае для нас интересен не самый факт двух последовательных приходов к Москве войск восставших, свидетельствуемый «Иным Сказанием», а известие о том, что между приходом первой части войск восставших и вторым их приходом имелся промежуток времени в три недели.
Сопоставляя с этим известием «Иного Сказания» сообщение Паэрле и разрядных книг о пятинедельной осаде Москвы Болотниковым, можно сделать следующее предположение: не принимают ли Паэрле и разрядные книги за исходный пункт в своих расчетах приход под Москву второй группы войск восставших? Такое толкование свидетельства Паэрле и разрядных книг представляется мне вполне возможным и правомерным. Ибо, если допустить возможность не одновременного, а двукратного прихода войск восставших к Москве, следует признать и то, что осада Москвы в полном смысле этого слова началась именно с момента окончательного сосредоточения всех войск восставших под Москвой. Вместе с тем, приняв пятинедельную продолжительность осады Болотниковым Москвы, начиная с момента вторичного прихода войск восставших к Москве, мы на основании данных «Иного Сказания» получаем для всего времени нахождения под Москвой войск восставших период в восемь недель. Иными словами, приход первых отрядов войск восставших под Москву падает в таком случае на время около 7 октября 1606 г. (2 декабря минус 56 дней дает 7 октября)[562].
Такое толкование свидетельства Паэрле и разрядных книг разрешает противоречия в источниках по вопросу о продолжительности осады Москвы Болотниковым и очень хорошо увязывается с другими событиями. В самом деле, ближайшей хронологической вехой, относящейся к походу Болотникова на Москву, является день битвы на Угре, т. е. 23 сентября 1606 г. Принимая за дату прихода к Москве первой группы войск восставших день 7 октября 1606 г., мы получаем такое распределение событий во времени, при котором между битвой на Угре и приходом войска восставших к Москве оказывается промежуток в две недели — срок, вполне достаточный для тех событий, которые источники относят к этому периоду (взятие Алексина и Серпухова, сражения на Лопасне, Пахре и у села Троицкого). С другой стороны, с такой датировкой прихода войск восставших под Москву вполне согласуется и время появления «Повести» протопопа Терентия (для составления которой оказывается достаточное количество времени: около недели)[563].
Мы можем теперь подвести некоторые итоги рассмотрения показаний источников по вопросу о последнем этапе похода Болотникова под Москву.
Первое и основное, что можно констатировать в результате рассмотрения всей совокупности источников, — это сохранение и на последнем этапе похода двух направлений наступления (по Серпуховской и по Коломенской дорогам) и двух наступающих на Москву армий (Болотникова и Истомы Пашкова).
Наличие двух групп войск, участвовавших в наступлении на Москву, признают все наиболее важные источники, как русские (разрядные книги, «Иное Сказание»), так и иностранные (Исаак Масса, Буссов). Данные же разрядов позволяют локализовать район действий этих групп войск и вместе с тем связать каждую из групп, соответственно, с Болотниковым и Истомой Пашковым. Таким образом, в противовес существующей в литературе точке зрения момент соединения войск Болотникова и Истомы Пашкова следует отнести к более позднему времени: оно произошло не у Коломны, а уже под Москвой. Что же касается противоположной версии, представленной «Новым Летописцем», то, как мы видели, она возникла как результат позднейшей литературной переработки данных, содержащихся в разрядных книгах, переработки, сущность которой состояла в сведении в одно целое записей разрядных книг о двух рядах событий. Поэтому «Новый Летописец» не может быть положен в основу изложения событий последнего этапа похода Болотникова на Москву.
Второй момент, отмеченный источниками, — это неодновременность прихода всех войск восставших под Москву. Данное положение также с бесспорностью вытекает из сопоставления свидетельств источников.
Наконец, третий вывод, который подлежит сделать из рассмотрения данных источников о последнем этапе похода Болотникова на Москву, — это то, что первыми под Москву пришли войска Истомы Пашкова и рязанцы, Болотников же со своим войском присоединился к осаждавшим Москву войскам позднее, через три недели (если взять свидетельство «Иного Сказания»).
Но такое решение вопроса о времени прихода Болотникова под Москву требует в свою очередь ответа на вопрос о том, где находился Болотников в промежуток времени между «боем» на реке Пахре и приходом к Москве, в Коломенское.
Для решения этого вопроса необходимо обратиться к рассмотрению обстановки, характеризующей положение в городах к западу от Москвы.
Ноябрьские (1606 г.) грамоты Василия Шуйского и патриарха Гермогена свидетельствуют о широком распространении борьбы в районе городов к западу от Москвы. В этих грамотах приводится длинный список городов, которые «пошаталися» и примкнули к восстанию Болотникова. Так, царская грамота в Свияжск от 25 ноября 1606 г. называет в числе городов, которые «боясь от воров убийства и грабежу пошаталися», — Вязьму, Можайск, Рузу, Мещовск, Медынь, Верею, Серпейск, Звенигород, Боровск[564]. В своей совокупности эти города образуют значительный район, расположенный к западу и юго-западу от Москвы. Вторая из грамот, содержащая сведения о положении в городах к западу от Москвы, — грамота патриарха Гермогена от конца ноября 1606 г., — расширяет территорию, задетую восстанием, вплоть до тверских пригородов, добавляя к «пошатнувшимся» городам Ржев, Зубров, Старицу и Погорелое Городище, а также Можайск и Волок[565].
Характерной особенностью борьбы в городах к западу от Москвы являлось то, что их присоединение к восстанию происходило после прихода в этот район войска восставших и под прямым его воздействием. С. Ф. Платонов, касаясь вопроса о распространении восстания Болотникова на район к западу от Москвы, изображает дело так, как будто «тяглое и служилое население этих мест было просто увлечено именем Димитрия, с которым являлись туда отряды из мятежных войск»[566]. Для нас, однако, совершенно недостаточно общей ссылки на «отряды из мятежных войск», ибо основной интерес заключается в том, чтобы выяснить, что собой представляли эти «отряды», появившиеся к западу от Москвы, — в районе Ржева и Старицы, Вязьмы и Можайска, Боровска и Волоколамска.
Наиболее важное свидетельство о связи возникновения восстания в рассматриваемом районе с приходом туда войска восставших содержится в грамоте патриарха Гермогена, сообщающей о том, что «приходили те богоотступники, и разбойники, и злые душегубцы и сквернители к государевой вотчине ко граду Твери, и во Тверском уезде служивых и всяких людей привели ко кресту силою». В этой же грамоте прямо говорится и о том, что «околние тамошних градов люди... устрашася их злых мучителей, преступили крестное целование, целовали по их велению крест неведомо кому, Ржева, Зубцов, Старица, Погорелое городище»[567]. Как мы видели, царская грамота в Свияжск объясняет переход на сторону Болотникова Вязьмы и других перечисленных уже нами городов также боязнью «от воров убивства и грабежу», т. е. опять-таки ставит присоединение этих городов к восстанию в связь с приходом сюда войска восставших. Однако уже самые масштабы того района к западу от Москвы, который оказался втянутым в движение Болотникова после прихода туда войска восставших, заставляют поставить под сомнение квалификацию этого войска как отдельных «отрядов», посылавшихся из «мятежного войска» для привлечения названных городов на сторону восстания. К тому же заключению, что перед нами не «отряды», а гораздо более крупные силы, ведет и содержащееся в грамоте Гермогена описание сражения под Тверью между восставшими и сторонниками Василия Шуйского, где для обозначения войска восставших употреблено такое выражение, как «скоп» («много злой их проклятой скоп побили»), что подразумевает значительное скопление войска восставших.
Ни С. Ф. Платонов, ни другие исследователи не Ставили вопроса о том, что это за войско появилось в городах к западу от Москвы и в каком отношении оно находится к остальным силам восставших, наступавших на Москву. Я полагаю, однако, что события в городах к западу и юго-западу от Москвы следует связать с судьбой той части войска восставших, которая наступала на Москву по Серпуховской дороге и во главе которой стоял сам Болотников. Мне представляется наиболее вероятным, что после «боя» на Пахре между Болотниковым и М. В. Скопиным-Шуйским Болотников повернул не на юго-восток, не к Коломне, а на юго-запад — к Можайску, Звенигороду, Волоколамску. . Именно продвижение сюда крупных сил, бывших под воеводством Болотникова, привело к быстрому распространению восстания на весь район городов, примыкавших к Москве с запада и юго-запада. Вместе с тем предположение, что Болотников после боя на Пахре пошел на юго-запад от Москвы, дает ответ на вопрос, где находился Болотников в промежуток времени между боем на Пахре и приходом его в Коломенское.
Правда, ни грамота Василия Шуйского, ни грамота Гермогена не упоминают имени Болотникова, говоря лишь в общей форме о «ворах» и «разбойниках», но это — обычный литературный прием официальных царских и патриарших грамот.
Но те более конкретные данные, которые можно извлечь из источников относительно войска восставших, пришедшего в район городов к западу от Москвы, сближают это войско по его составу именно с войском Болотникова. Так, записи в приходо-расходных книгах Иосифо-Волоколамского монастыря, говоря о событиях, связанных с действиями войска восставших в районе Волоколамска, все время называют это войско «казаками», причем самое появление этого войска обозначается как «казачей приход»[568]. Одна из записей книги Иосифо-Волоколамского монастыря отмечает расход из монастырской казны в 10 рублей, данных двум казачьим головам «от того, чтоб монастырских сел не жгли и людей не губили»[569]. Эту запись следует сопоставить с сообщением царской грамоты звенигородским посадским старостам и целовальникам от 13 февраля 1607 г., в которой излагается челобитье Василию Шуйскому игумена Саввина-Сторожевского монастыря в Звенигородском уезде о том, что «монастырь и монастырьския их деревнишка, приехав с Веземы, Северских городов воры розорили, монастырьския казенные денги, и лошади, и всякое монастырьское строение и хлеб поймали и его игумена Исаия с братьею ограбили и огнем жгли»[570]. Итак, «казаки» приходо-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря в челобитье игумена Саввина-Сторожевского монастыря прямо названы пришедшими из «Северских городов», т. е. так, как обычно называются в источниках участники похода Болотникова[571]. Что касается времени прихода в район городов к западу от Москвы войска восставших (Болотникова), то наиболее ранняя запись в волоколамских приходо-расходных книгах, упоминающая о «казаках», относится к 13 октября 1606 г.; в этот день «ездил на Волок старец Илья, и изошло у него на корм казаком 8 рублев 29 алтын 3 денги»[572].
Такая датировка прихода в Волоколамск «казаков» вполне согласуется с нашим предположением, что войско Болотникова продвинулось в район городов к западу от Москвы после «боя» на Пахре (который можно датировать, вероятнее всего, самым концом сентября 1606 г., учитывая, что битва на Угре была 23 сентября).
В кругу вопросов, относящихся к последнему этапу похода Болотникова на Москву, самостоятельное место занимает вопрос о рязанских полках. С. Ф. Платонов считает, что «рязанские полки Сумбулова и Ляпунова» сошлись с Болотниковым «на последних маршах к Москве»[573]. Мы, однако, уже отмечали, что такое решение вопроса о рязанцах должно быть пересмотрено. В частности, мы констатировали, что данные разрядных книг заставляют предполагать присутствие рязанцев — служилых людей в войске Истомы Пашкова (рязанцы во главе с Г. Сумбуловым из полков И. М. Воротынского) — задолго до Коломны. Но вместе с тем можно считать вероятным, что приход Истомы Пашкова к Коломне способствовал новому притоку рязанцев в его войско. По-видимому, именно к этому моменту следует отнести присоединение к войску Истомы Пашкова Прокофия Ляпунова (которого мы видели правящим на Рязани). Источники, однако, не дают возможности итти в этом вопросе дальше предположений, ибо единственным источником, сообщающим о П. Ляпунове, для этого момента является «Карамзинский Хронограф», известие которого носит слишком общий характер («у резаньцев воеводы Григорий Федоров сын Сунбулов да Прокофий Петров сын Ляпунов»)[574].
К моменту прихода войск восставших к Москве обстановка в стране представляла собой картину почти всеобщего восстания. Мы уже при рассмотрении последовательных этапов похода Болотникова на Москву отмечали все большее расширение территории восстания, присоединение к Болотникову новых городов и областей. Но далеко не для всех городов источники дают возможность установить точное время присоединения их к восстанию. Этот вопрос не может быть разрешен и картографическим путем. Иначе говоря, местонахождение данного города на пути движения Болотникова на Москву не дает еще само по себе права считать, что продвижение Болотникова за данный город по направлению к Москве означает присоединение этого города к восстанию. Ошибочность такого приема очень хорошо можно продемонстрировать на примере Карачева, который еще в сентябре 1606 г. оставался под властью Василия Шуйского, пославшего туда нового воеводу, хотя в это время Карачев находился уже далеко позади Болотникова, приближавшегося к Калуге.
Поэтому общую характеристику территории, охваченной восстанием, приходится давать суммарно, без конкретизации вопроса о времени присоединения того или иного города к Болотникову, условно относя эту характеристику ко времени осады Болотниковым Москвы, хотя в большинстве городов восстание, несомненно, началось раньше, а в отношении некоторой части городов можно допустить и обратное.
Источники позволяют наметить лишь в самых общих чертах процесс распространения восстания. Оставляя в стороне памятники литературные («Иное Сказание», «Сказание Авраамия Палицына», «Повесть» князя И. А. Хворостинина и др.), где район восстания определяется не по периодам, а для всего восстания в целом, можно привлечь для изучения динамики расширения территории восстания данные разрядных книг.
По материалам разрядных книг можно наметить два основных этапа в расширении территории восстания. Первоначальный район восстания разрядные книги ограничивают рамками Северских, Польских и Украинных городов[575]. При этом район названных городов был охвачен восстанием не сразу. Так, из Украинных городов лишь о Кромах можно говорить как о первоначальном районе восстания, большинство же Украинных городов (как это видно из изложенного выше) — Новосиль, Орел, Карачев, Тула — примкнуло к восстанию позднее.
Вторым этапом в расширении территории восстания Болотникова явилось распространение восстания на всю область Украинных городов, а также на «Береговые» и рязанские города.
Отступление князя Ю. Н. Трубецкого от Кром привело к тому, что «во всех Украинных городех учинилась измена»[576], а поражение И. И. Шуйского под Калугой имело своим результатом то, что ж Украинным городам присоединились и города «Береговые»: «…все городы Украинные и Береговые отложились и в людех стала смута»[577]. С другой стороны, поражение князя И. М. Воротынского под Ельцом и его отступление через Тулу к Москве сопровождалось распространением восстания на «Зарецкие» города, т. е. на Рязанско-Тульский район: «…городы Зарецкие все заворовалися, целовали крест Вору»[578].
Данные об отдельных городах подтверждают эту суммарную характеристику. Вместе с тем привлечение этих данных позволяет сделать вывод о том, что территория, охваченная восстанием Болотникова, была шире, чем та, которая очерчивается разрядными книгами.
Используя все то, что сохранилось в источниках об участии отдельных городов в восстании Болотникова, можно составить следующий список городов, принимавших в той или иной степени участие в восстании Болотникова, группируя эти города по основным областям, на которые делилась в XVI–XVII вв. территория Русского государства. При этом, как отмечено выше, мы включаем в этот список все города, независимо от того, в связи с каким периодом восстания Болотникова упоминается в источниках об участии данного города в восстании, т. е. критерием для внесения того или иного города в данный список является самый факт участия этого города в восстании на стороне Болотникова, независимо от времени, к какому относится упоминание в источниках о данном городе (хотя, повторяем, есть все основания считать, что к октябрю 1606 г. основная масса городов, участвовавших в восстании Болотникова, уже успела примкнуть к лагерю восставших).
Таким образом, количество городов, примкнувших к восстанию Болотникова, превышало семьдесят.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги