Восстание Болотникова 1606–1607

Приложение I О плане Москвы Исаака Массы

Публикуемый в настоящей работе план Москвы Исаака Массы представляет двоякий интерес для истории восстания Болотникова.

Прежде всего, конечно, план Исаака Массы интересен тем, что он современен восстанию Болотникова и, таким образом, дает наглядное представление о том, какой была Москва в годы восстания Болотникова.

Но план Исаака Массы приобретает еще больший интерес благодаря тому изображению, которое имеется в нижней части плана.

Изображение это представляет собой не что иное, как картину битвы между Болотниковым и Шуйским 2 декабря 1606 г.

С именем Исаака Массы связаны два плана Москвы. Первый из этих планов, приложенный самим Исааком Массой к его Запискам, давно уж получил известность и был издан Археографической комиссией в 1874 г. в качестве приложения к изданию «Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России».

Историю этого плана подробно рассказывает сам Исаак Масса, сообщающий о том, что он получил этот план от «некоего дворянина» — москвича, начертившего план Москвы и подарившего его Исааку Массе.

По свидетельству Исаака Массы, план Москвы, приложенный к его Запискам, отличался большой точностью: «Поистине, когда бы Вам самим довелось увидеть Москву, Вы бы нашли ее именно такою, какою она изображена и представлена здесь»[1575].

Что касается второго из планов Москвы (публикуемого в данной книге), то он по каким-то причинам не был включен Исааком Массой в состав его книги и сохранился лишь в оригинале, в альбоме под названием «Album Amicorum», принадлежавшем Исааку Массе и находящемся в настоящее время в Королевской библиотеке в Гааге. План этот был издан в 80-х годах XIX в. в издании «Archif voor Nederlandische Kunsgeschieden», dl. IV (1881–1882), Rotterdam.

В русской же литературе он был впервые исследован и опубликован лишь в 1929 г. в статье известного специалиста по истории Москвы П. Н. Миллера «Новый план Исаака Массы»[1576].

В своей статье П. Н. Миллер в итоге сравнения нового плана с планом, приложенным к Запискам Исаака Массы, приходит к выводу, что «один из них дополняет другой, подробно воспроизводя все так называемые крепостные сооружения, указывая их места и рисуя их приблизительную форму»[1577].

С этим выводом вполне можно согласиться. Действительно, сравнение обоих планов Москвы Исаака Массы с бесспорностью убеждает в том, что оба они имеют одно и то же происхождение и составлены если не одним и тем же лицом (хотя вероятнее всего именно тем «дворянином», о котором говорит Исаак Масса), то во всяком случае современником-москвичом, представляя, таким образом, русские планы Москвы начала XVII в., сохраненные нам голландским мемуаристом. При этом оценка, данная Исааком Массой первому плану, в смысле его достоверности и точности может быть с полным основанием распространена и на второй.

Все эти соображения о характере и происхождении планов Исаака Массы важны для нас не столько в плане оценки их как источников для истории города Москвы (что не является непосредственной темой настоящей работы), сколько в том отношении, что они создают предпосылки для определения значения того изображения, которое имеется на втором из планов Исаака Массы.

Как сказано уже выше, мы рассматриваем это изображение как картину битвы между Болотниковым и Шуйским 2 декабря 1606 г. Давая такую интерпретацию изображения на плане Москвы Исаака Массы, мы коренным образом расходимся с П. Н. Миллером, который видел в событии, изображенном на плане Исаака Массы, маневры, устроенные 12–13 мая 1606 г. Лжедмитрием I.

В своем истолковании изображения на плане Исаака Массы П. Н. Миллер опирался на сообщение одной анонимной брошюры, вышедшей в 1608 г. в Кельне под заглавием «Tragoedia Moscovitica sive de vita et morte Demetrii… narratio».

Сообщение это, привлекшее внимание П. Н. Миллера, касается проекта Лжедмитрия I устроить под Москвой своего рода военный праздник с маневрами и имеет следующий вид: «В следующие два дня (12 и 13 мая. — И. С.) двор оглашался громкими звуками труб и шумом железных литавр; пушки были вывезены за город, где была выстроена деревянная крепостца для изображения примерного приступа и маневров, но всему этому помешал готовившийся уже тайно заговор»[1578].

П. Н. Миллер в доказательство своего утверждения, что в изображении на плане Исаака Массы «следует видеть маневры, устраивавшиеся Дмитрием», цитирует только что приведенный нами текст[1579]. Но, как мы видели, известие о маневрах заканчивается указанием на то, что предполагавшиеся маневры не состоялись вследствие убийства Лжедмитрия.

П. Н. Миллер, однако, используя первую часть известия кельнской брошюры, отвергает вторую часть свидетельства о маневрах, указывая, что «по-видимому, заговор, о котором здесь говорится, ничему не помешал, и военная игра состоялась»[1580].

Этот столь ответственный свой тезис П. Н. Миллер, однако, не подкрепляет никакой аргументацией, ограничиваясь лишь замечанием, что «изображение на новом плане следует отнести именно к маневрам 12–13 мая, так как оно слишком реально, чтобы предположить его лишь плодом фантазии Исаака Массы»[1581]. Очевидно, однако, что альтернативная постановка вопроса П. Н. Миллера в данном случае не может быть признана правомерной. Реалистический характер изображения на плане Москвы вовсе не обязывает нас к признанию изображенного на плане события маневрами Лжедмитрия. Сюжетом для этого изображения могло послужить совершенно иное событие.

Прежде чем привести аргументы в защиту предлагаемой нами интерпретации изображения на плане Исаака Массы, следует указать на полную невозможность принятия гипотезы П. Н. Миллера.

Известие о маневрах Лжедмитрия I, приведенное П. Н. Миллером, имеется и в ряде других источников. И все эти источники неизменно подчеркивают, что намеченные Лжедмитрием маневры не состоялись.

По понятным причинам, особый интерес для нас должно представлять то, что сообщает по вопросу о маневрах Лжедмитрия I Исаак Масса.

Свидетельство Исаака Массы носит вполне категорический характер: «В понедельник и во вторник (т. е. 12 и 13 мая. — И. С.) громко играли на различных инструментах, также трубили в трубы и били в барабаны, также была назначена травля зверей в Кремле, а также приготовлена крепостца, которую для потехи намеревались брать приступом. Но все это было оставлено по причине дурных предзнаменований»[1582].

Итак, Исаак Масса, сообщая о предполагавшемся устройстве Лжедмитрием I маневров, в том числе и военной игры с взятием «крепостцы», прямо говорит, что игра была отменена.

Этот рассказ Исаака Массы, собственно говоря, полностью исключает возможность истолковывать изображение на принадлежавшем ему же плане Москвы как изображение… маневров Лжедмитрия I.

Добавочный материал по вопросу о маневрах Лжедмитрия I содержится в так называемом «Дневнике польских послов». Ценность сообщения «Дневника польских послов» состоит в том, что в нем содержится точная дата дня предполагавшихся маневров: воскресенье 28 мая по новому стилю (т. е. 18 мая по московскому календарю). «К сему дню польские рыцари готовились ломать копья, по случаю царской свадьбы: несколько пушек было отправлено в поле для пальбы»[1583].

Таким образом, военная игра под Москвой была назначена на воскресенье 18 мая 1606 г. Ясно, что она не могла состояться, так как 17 мая 1606 г. Лжедмитрий был свергнут и убит[1584].

Итак, рассмотрение известий источников по вопросу о маневрах Лжедмитрия I полностью опровергает гипотезу П. Н. Миллера.

К этому следует добавить, что и самый характер события, изображенного на плане Исаака Массы, исключает возможность истолковать его как маневры или военную игру.

В действительности на плане изображена картина не потешного боя, а настоящей битвы, и притом битвы исключительно ожесточенной и кровавой. Стреляют пушки. Бьются всадники. Другая группа всадников стреляет из луков. Поле битвы усеяно трупами убитых. Валяются отрубленные руки и ноги. На поле битвы масса брошенного оружия. Трупы лошадей. Картина изображает последний этап битвы, когда побеждающая сторона преследует противника, обращая его в бегство.

В центре композиции — конное изображение царя в короне, бармах и со скипетром в руке.

Что же за событие изобразил художник на плане Москвы Исаака Массы?

Я думаю, что единственно возможный ответ на поставленный вопрос — это интерпретация сражения, изображенного на плане Исаака Массы, как битвы 2 декабря 1606 г. между Болотниковым и Шуйским.

Отождествить сражение, изображенное на плане Москвы, с битвой 2 декабря 1606 г. позволяет прежде всего топография этого сражения. Район сражения, изображенного на плане, точно совпадает с местом сражения 2 декабря 1606 г.

Вторым доказательством в пользу такого отождествления являются масштабы сражения. Единственное сражение, которое по своим масштабам может быть сопоставлено с изображенным на рисунке, — это именно сражение 2 декабря 1606 г., в котором участвовали основные силы как Болотникова, так и Шуйского.

Здесь, впрочем, необходимо сделать одно уточнение. Я полагаю, что было бы ошибкой подходить к рисунку на плане Москвы, как к фотографически точному воспроизведению картины сражения 2 декабря 1606 г. Перед нами — миниатюра начала XVII в., сделанная по законам русской живописи того времени. Это давало право автору рисунка вводить в свой рисунок отдельные элементы, которых могло и не быть в сражении 2 декабря 1606 г., но которые являлись необходимыми с точки зрения цельности художественной композиции рисунка.

Таким элементом является изображение царя Василия Шуйского участником сражения. В действительности, как показывает анализ источников, Шуйский в сражении 2 декабря личного участия не принимал, и источники отмечают личное участие царя в другом сражении — сражении 26–27 ноября. Однако художник, давая обобщенную картину сражения под стенами Москвы, перенес деталь сражения 26–27 ноября в изображение сражения 2 декабря.

Что касается самого изображения царя Василия Шуйского на рисунке, то было бы напрасно искать здесь черт какого-либо портретного сходства с Василием Шуйским.

Для изображения Шуйского использован традиционный для древнерусской миниатюры образ царя на коне, причем определяющим моментом для этого образа являются знаки царской власти: царский венец и скипетр[1585]. Впрочем, изображение Василия Шуйского на плане Москвы вполне соответствует тому описанию, которое имеется в рассказе «Иного Сказания» об участии царя в сражении 26–27 ноября 1606 г.

Говоря об изображении Шуйского, следует коснуться и того сооружения, в центре которого помещена фигура царя. П. Н. Миллер давал следующую интерпретацию этой части рисунка: «К югу от города и между обоими замоскворецкими воротами изображена крепостца, ее окружает прикрытие, за которым с запада, юга и востока расположены стреляющие пушки, за пушками находятся густые отряды латников с щитами, а за ними колонны кавалерии с лесом пик»[1586]. Эта интерпретация, однако, целиком покоится на ложной предпосылке о маневрах Лжедмитрия. Я думаю, что для объяснения рассматриваемой детали рисунка на плане Москвы следует привлечь не рассказы о потешной «крепостце», сооруженной при Лжедмитрии I, а сообщение Исаака Массы об «обозе» (wagenborch), устроенном воеводами Шуйского «перед самыми городскими воротами» во время осады Москвы Болотниковым; в связи с описанием этого «обоза» Исаак Масса упоминает и о «множестве пушек»[1587].

В центре этого «обоза» художник и поместил Василия Шуйского[1588].

Чтобы закончить рассмотрение содержания рисунка сражения, следует отметить еще одну его деталь, имеющую большое значение для разъяснения смысла этого рисунка. Деталью этой является изображение в медальоне в правом нижнем углу плана Москвы церкви в селе Коломенском. При всей схематичности этого изображения в нем сохранены основные черты знаменитого Коломенского «столпа», и отождествление данного изображения с церковью села Коломенского не может вызывать сомнений.

Столь же несомненна и цель изображения церкви села Коломенского на рассматриваемом рисунке.

Коломенское являлось местом главного лагеря Болотникова под Москвой. Из Коломенского Болотников двинулся навстречу воеводам Шуйского 2 декабря 1606 г. Наконец, в Коломенское отступил Болотников после проигрыша сражения 2 декабря.

Помещая на своем рисунке изображение церкви села Коломенского, автор рисунка этим самым символически изображал лагерь Болотникова и вместе с тем указывал, кого он разумел под противником царского войска. Не случайно, конечно, что из двух групп обращенных в бегство всадников одна отступает именно по направлению к Коломенскому.

Приведенных соображений, мне представляется, достаточно для доказательства основного положения — того, что рисунок на плане Москвы есть картина сражения 2 декабря 1606 г. между Болотниковым и Шуйским.

Но если это так, то план Москвы Исаака Массы приобретает значение ценнейшего источника для истории восстания Болотникова.

Перед нами уникальное, в полном смысле слова, изображение одного из крупнейших событий восстания Болотникова и притом сделанное рукою современника и очевидца.

Так как никаких других графических или живописных материалов, связанных с Болотниковым, нет, то рисунок на плане Москвы является единственным, дающим возможность не только изучать восстание Болотникова, но и видеть одну из крупнейших битв этого восстания.

Приложение II Новый список Уложения 9 марта 1607 г.

Публикуемый ниже новый Татищевский список Соборного уложения царя Василия Шуйского 9 марта 1607 г. о крестьянах и холопах дает некоторый дополнительный материал к вызывавшему когда-то ожесточенные споры и еще и до настоящего времени не получившему единодушного решения вопросу о подлинности или достоверности Уложения 9 марта 1607 г.

Первое, что следует сказать по поводу публикуемого списка, это то, что он дает текст Уложения значительно лучший, чем тот, который известен по Татищевскому изданию Судебника 1768 г. Если о тексте Уложения 9 марта 1607 г. в том виде, как оно напечатано в издании 1768 г., С. Б. Веселовский справедливо говорил, что это «не подлинный текст, а изложение его языком более позднего времени, приблизительно конца XVII в. или начала XVIII в.»[1589], то в новом списке черты подновления языка текста если не полностью, то в значительной степени отсутствуют.

Преимущества публикуемого списка по сравнению с текстом в издании 1768 г. не ограничиваются тем, что новый список старше по языку. Не менее существенно и то, что текст Уложения 9 марта 1607 г. в публикуемом списке и со стороны смысловой исправнее текста печатного издания. Так, известное место введения к Уложению о том, что царь Борис Годунов «те книги оставил» и т. д., вынуждавшее исследователей (С. Б. Веселовского, Б. Д. Грекова) к конъектурам, в публикуемом списке читается: «те книги отставил», т. е. дает исправный текст. Другим примером существенного улучшения текста Уложения в новом списке может служить то место Уложения, где говорится о возврате беглых крестьян. Вместо редакции печатного издания: «тех крестьян отдавати по тем книгам со всеми их животы тем, за кем они писаны», публикуемый список дает более полную редакцию: «тех крестьян отдавати по тем книгам с женами и детми и со всеми их животы» и т. д. (курсив мой. — И. С.).

Весьма важно и содержащееся в новом списке дополнение к постановлению Уложения 9 марта о том, чтобы впредь беглого крестьянина «за пятнатцать лет не искати». Новый список дает более полную редакцию: «за пятнатцать лет не искати и суда не давати» (курсив мой. — И. С.).

Отмечая эти особенности текста нового списка, следует вместе с тем подчеркнуть и другое: в целом текст Уложения 9 марта 1607 г. по новому списку совпадает с текстом в издании 1768 г.

Второй момент, характеризующий публикуемый список, пожалуй, еще более важен, чем текстологические особенности нового списка. Момент этот касается происхождения данного списка.

Как известно, до сих пор считалось, что текст Уложения 9 марта 1607 г. был напечатан в Татищевском издании Судебника по списку, полученному Татищевым от князя С. Д. Голицына. Такое решение вопроса о происхождении списка Уложения 9 марта 1607 г. основывалось на тех данных, которые по этому вопросу содержались в Судебнике издания 1768 г.

В этом издании вслед за основным текстом Судебника 1550 г. и дополнительных статей к нему и, предваряя текст Уложения 9 марта 1607 г. (а также двух других документов), помещено своего рода введение, в котором Татищев сообщает о том, что за рукописи («манускрипты») положены им в основу его издания Судебника.

Введение это гласит следующее: «Сии все царей Иоанна Васильевича и сына его Феодора и Бориса Годунова законы списаны точно с манускрипта Бартеневского, кроме двух статей из Голицына и Волынского, с которыми свожено и поправливано, но сверх сего я еще сих государей неколико из архив Казанской, Астраханской и Сибирской имею, токмо слабость моя мне из тех не малых книг выбрать не допустила, а приобщил токмо полученный в бытность мою в Казани от любомудраго и хвалы достойнаго губернатора князя Сергия Голицына писмо царя Иоанна Васильевича, да соборное уложение царя Бориса, которые более за историю, нежели за законы почесть, да царя Василия Шуйского о беглых, как следует»[1590].

Из приведенного текста действительно следует, что указ «царя Василия Шуйского о беглых», т. е. Уложение 9 марта 1607 г., был получен Татищевым от князя Голицына, т. е. из того же самого источника, что и письмо Ивана Грозного казанскому архиепископу Гурию и «Соборное уложение царя Бориса».

Такое решение вопроса о происхождении списка Уложения 9 марта 1607 г., напечатанного Татищевым, послужило С. Ф. Платонову основанием для гипотезы о том, что весь комплекс документов, полученных Татищевым от Голицына, является сомнительным сточки зрения их исторической достоверности: «Все три документа, резко отличаясь от предшествующих статей татищевского издания, оказываются или подложными, или испорченными». Высказываясь против обвинения Татищева в сознательной «порче» названных документов, Платонов вместе с тем подчеркивает, что Татищев «не уразумел, что ему сообщили сомнительные документы»[1591].

Постановка вопроса, данная Платоновым, при всей внешней благожелательности по отношению к Татищеву, однако, наносила очень сильный удар по Уложению 9 марта 1607 г., ибо и «письмо» Ивана Грозного Гурию казанскому и «Соборное уложение» Бориса Годунова, как показал тот же Платонов, действительно, если и не обязательно подложные, то во всяком случае памятники «в высшей степени сомнительные», — вывод, который с логической неизбежностью распространялся и на третий «голицынский» документ, т. е. на Уложение 9 марта 1607 г.

Публикуемый нами список полностью разрушает легенду о «голицынском» происхождении списка Уложения 9 марта 1607 г. Рукопись, из которой мы берем текст Уложения 9 марта 1607 г., сохранила и текст Татищевского введения к нему, но сохранила в существенно иной редакции.

Редакция эта имеет следующий вид: «Сии все царей Иоанна Васильевича, сына его Феодора и Бориса Федоровича законы списаны точно с манускрыпта Бартеневскаго, кроме дву, взятых из манускрыптов Голицынского и Волынского, с которыми оной свожен и поправливан, но все то точно в изъяснениах показано. Сверх сего я есче сих государей и последовавших до царя Алексия Михайловича имею неколико указов и наказов, выписанных из архиф Казанской, Астраханской и Сибирской из разных городов, токмо выписать и в порядок привести слабость моего тела препятствует; однако ж, колико возможность допустит, впредь не оставлю. А междо тем приобсчаю полученные в бытность мою в Казани от любомудраго и хвалы достойнаго бывшего губернатора князя Сергиа Голицына писмо царя Ивана Василиевича к Гурию архиепископу казанскому да соборное уложение царя Бориса, из Чердынской архивы — закон царя Василиа Шуйского»[1592].

Итак, история трех документов, приложенных Татищевым к его изданию Судебника, оказывается иной, чем она рисуется в издании Судебника 1768 г. Оказывается, что от Голицына Татищев получил списки лишь двух документов: письма Ивана Грозного Гурию казанскому и Уложения Бориса Годунова. Список же Уложения 9 марта 1607 г. не имеет никакого отношения к «голицынским» документам и был найден Татищевым в «Чердынской архиве», т. е., иначе говоря, в архиве Пермского воеводы, резиденцией которого в начале XVII в. являлась Чердынь.

Новое освещение вопроса о происхождении Татищевского списка Уложения 9 марта 1607 г. устраняет один из серьезных аргументов сторонников взгляда на Уложение 9 марта 1607 г., как на документ «сомнительный» или вовсе «подложный». Богатство сибирских архивов документами XVII в. и в особенности начала XVII в. — вещь, достаточно хорошо известная. Что касается в частности «Чердынской архивы», то о богатстве этого архива можно судить и по сохранившейся до настоящего времени части Чердынского архива, хранящейся в архиве Ленинградского отделения Института истории Академии наук СССР (оставшаяся в Чердыни часть архива сгорела во время пожара 1792 г.), и по Сборнику копий Чердынских актов, сделанному для Г. Ф. Миллера, хранящемуся в Архиве Академии наук СССР[1593]. Вместе с тем пребывание Татищева на посту главного начальника горных заводов в Сибири и Перми в 1734–1737 гг. вполне объясняет путь, каким список Уложения 9 марта 1607 г. из «Чердынской архивы» мог попасть в руки Татищева, использовавшего свое пребывание в Сибири и на Урале, между прочим, и для собирания исторических материалов[1594].

Последнее замечание, которое представляется необходимым предпослать тексту публикуемого списка Уложения 9 марта 1607 г., касается примечаний Татищева к тексту Уложения 9 марта.

Примечания эти в той редакции, в какой они имеются в Судебнике издания 1768 г., послужили основой еще для одной легенды, имевшей целью доказать недостоверность текста Уложения 9 марта 1607 г. Автором этой легенды является П. Н. Милюков. Касаясь вопроса о достоверности Уложения 9 марта 1607 г. и присоединяясь к мнению Карамзина о недостоверности татищевского текста, П. Н. Милюков выдвинул новое доказательство в пользу своего взгляда на Уложение 9 марта, заявив, что в тексте этого документа есть бесспорная вставка, сделанная Татищевым. Вставкой этой, по Милюкову, являются слова: «Царь Борис Федоровичь те книги оставил да не совсем, [так] что судии не знали, как по тому суды вершити». Расценивая сделанное им открытие как «обстоятельство, ускользнувшее от исследователей», П. Н. Милюков подчеркивает, что «уже сам Татищев заметил в примечании…, что слова эти прибавлены им самим, чтобы напомнить об указе 1601 г.»[1595]

В доказательство правильности своего утверждения П. Н. Милюков приводит примечание Татищева к тому месту Уложения 9 марта, которое он объявил вставкой Татищева. Примечание это (в редакции издания 1768 г.) гласит: «Сие я на тот закон § 166 п. С напомнил, и подлинно разумети было нельзя»[1596].

Как мы видели, Милюков истолковывает это примечание как признание самого Татищева, что слова «Царь Борис и т. д.» являются сознательно сделанной им, Татищевым, вставкой — ссылкой на годуновский закон 1601 г. Однако толкование Милюкова, рассматривавшееся им как пример его исследовательской проницательности, является примером совсем иного рода и может служить образцом грубой ошибки в толковании текста.

В действительности смысл примечания Татищева не имеет ничего общего с тем, какой вкладывает в него Милюков. В соответствии с широко применявшейся Татищевым системой взаимных ссылок в примечаниях к тексту Судебника, Татищев и данным примечанием напоминает о своем примечании к тексту закона 1601 г., где он, Татищев, между прочим, ссылается на ту оценку закона 1601 г., которая давалась этому закону во введении к тексту Уложения 9 марта 1607 г., соглашаясь с правильностью этой оценки.

Верно понять смысл примечания Татищева к словам «Царь Борис и т. д.» можно уже и по изданию 1768 г. (если, конечно, не подходить к тексту с предвзятой точки зрения). Однако издание 1768 г. облегчало возможность неправильного истолкования текста Татищевского примечания. Ибо примечание С к § 166[1597], на которое ссылается Татищев в примечании к Уложению 9 марта 1607 г., в издании 1768 г. дано в неисправной редакции, в частности в тексте примечания отсутствует ссылка на Уложение 9 марта 1607 г.

Обращение к той рукописи, по которой печатается публикуемый ниже список, дает возможность полностью установить действительный смысл примечания Татищева к тексту Уложения 9 марта 1607 г.

Прежде всего само это примечание имеет иную редакцию: «Сие я на оной закон § 170, п. С напомнил, что веема смятно сочинен». Обращаясь теперь к примечанию С к § 170, т. е. к закону 1601 г.[1598], мы читаем там следующее: «Сие[1599] хитрое сего государя затемнение закона, как после царь Василий сказал, что не могли точно разуметь; ему были причины ко утверждению себя на престоле такие коварства употреблять: 1) выше п. а § 169 показано, что сей закон противо его разумения для приласкания токмо велмож; 2) чтоб тою темнотою велмож в нерешимые вражды ввести и отнять способы противо его соглашатся;

3) чтоб состояло в его воли оной толковать, как он хочет кого оправдать или обвинить. Французский историк Туанус поставляет его в коварствах Кромвелю другим таким превосходисшим (?) и что правила Махиавелевы никто боле как в действе изъявил[1600]; монах Иосиф сказует, что он тому, которого погубить намерялся, наиболее ласкал и за великого приателя почитал, а погуби, со слезами лицемерно сожалел и тяжкою клятвою ево невинность утверждал, колико тайно людей погубил украдучи, что и до днесь никто не знает, где делись и как украдены[1601].

Таковых и в наши времена мне неколико случилось знать, яко Иван Милославской, Петр Толстой и Остерман, веема хитро свое коварство закрывать и погубление на других отводить умеюсчих. Да где их все ухисчрение? Не все ли с их жизнью, славою и честию погибло, а поношение во век пребудет»[1602].

Итак, обвиняя Бориса Годунова в сознательном «затемнении закона», Татищев ссылается в подтверждение правильности своей оценки закона 1601 г. на то, что такую же оценку этого закона дал и «царь Василий» (т. е. Василий Шуйский) в Уложении 9 марта 1607 г., и цитирует — точнее, приводит в своей передаче — соответствующее место из введения к Уложению 9 марта. В свою очередь в примечании к Уложению 9 марта Татищев напоминает о том, что на данное место этого закона он уже ссылался в примечании к закону 1601 г.

Таким образом, примечания Татищева не только не доказывают наличие «вставки» в тексте введения к Уложению 9 марта 1607 г., но, напротив, указывают на то, что Татищев рассматривал текст введения, как то, что «царь Василий сказал».

Версия Милюкова о вставке, сделанной Татищевым в текст введения к Уложению 9 марта 1607 г., историографически является продолжением и развитием взглядов Ключевского.

Ключевский, как известно, предложил свое решение вопроса о достоверности Уложения 9 марта. Объявив «недоразумением» обвинение Татищева в «подделке» текста указа, Ключевский объяснил «необычные обороты речи» и «другие странности» Уложения 9 марта тем, что вводная часть закона — «доклад» — дошла до нас не в подлиннике, а «в сокращенном изложении». Суть этого «сокращения», по Ключевскому, состояла в том, что, вместо того чтобы воспроизводить имевшиеся в «подлинном докладе» выдержки из указов 1597, 1601 и 1602 гг. о беглых, Татищев, которому «не хотелось переписывать этих длинных выдержек», «изложил доклад своими словами и с собственными пояснениями, основанными на предрассудке, будто за пять лет до указа 1597 г. по внушению Бориса Годунова издан был закон, прикрепивший крестьян к земле»[1603]. Предлагая такое решение вопроса об Уложении 9 марта 1607 г., Ключевский, несомненно, исходил из действительно имевших место в подготовленном Татищевым издании Судебника случаев сокращения подлинного текста. Как на пример такого рода сокращения можно указать на статью 6 Судебника 1550 г.

В издании 1768 г. эта статья имеет следующий вид: «Кто виноватой солжет на судью, и обыщется про то до пряма, что он солгал, и того жалобника [челобитчика] осверх его вины казнити [наказати]»[1604]. Сопоставление приведенного текста с подлинным текстом Судебника 1550 г. показывает наличие в Татищевском издании двух сокращений: 1) Татищев заменил обобщающим термином «судья» перечень подлинника: «а кто виноватой солжет на боярина, или на околничего, или на дворецкого, или на казначея, или на диака, или на подьячего», и 2) опустил конец статьи, где говорится о торговой казни, которой должен быть подвергнут виновный: «и того жалобника, сверх его вины, казнити торговою казнию, бити кнутьем да вкинути в тюрму»[1605].

Произведенные Татищевым сокращения в тексте статьи 6[1606] однако, вовсе не результат того, что ему «не хотелось переписывать» подлинный текст, а, если так можно выразиться, сознательный археографический прием Татищева, специально оговоренный им в примечаниях. Так, по поводу первого из сокращений Татищев замечает: «Здесь також писано боярин, окольничей, Дворецкой, казначей, дьяк и подъячей, что излишне, как я везде едино судьа вместо всех положил, чтоб плодовитостью непотребною не распространять»[1607]. Точно так же мотивировано Татищевым и второе сокращение текста. В примечании к статье 33 Судебника, оканчивающейся также формулой о торговой казни, Татищев объясняет мотивы, по которым он в других статьях опускал это окончание: «Сие окончание, есть-ли судящие возьмут лишнее, или на судей кто в лишнем взятье лживо покажет, во многих статьях во избыток писано, а довольно одного положить, чтоб ошибкою смятения не нанести, для того я в следующих онаго более не писал»[1608].

Таким образом, в обоих случаях перед нами сознательное редактирование текста, мотивированное и точно оговоренное Татищевым. Совершенно иной характер имеет отношение Татищева к тексту Уложения 9 марта 1607 г. Ни в подстрочных примечаниях, представляющих по сути дела детальный комментарий к закону, ни в итоговом «Нотабене», где Татищев дает общую оценку Уложения 9 марта 1607 г., Татищев не делает ни одного намека на какие-либо изменения, сделанные им в тексте закона (хотя и отмечает свое несогласие с отдельными положениями Уложения 9 марта 1607 г.). Общая же чрезвычайно высокая оценка Татищевым Уложения 9 марта 1607 г., которое, по Татищеву, «конечно более в себе разума и справедливости заключает, нежели в сочиненном Печатном»[1609], исключает возможность проведения Татищевым в тексте этого закона редакционной правки, подобной той, какая им была произведена над текстом статьи 6 Судебника 1550 г.

Таким образом, ни «открытие» Милюкова, ни предположение Ключевского не имеют под собой объективной основы ни в тексте Уложения 9 марта 1607 г., ни в Татищевских примечаниях к нему.

Историография вопроса об Уложении 9 марта 1607 г. на протяжении всего XIX в. — от Карамзина до Платонова — идет (за отдельными исключениями, вроде Костомарова) под знаком более или менее скептического отношения к этому памятнику как историческому источнику. Лишь в советской историографии, в работах С. Б. Веселовского[1610], Б. Д. Грекова[1611], Н. С. Чаева[1612], вопрос о достоверности Уложения 9 марта 1607 г. подвергся коренному пересмотру и получил обоснованное решение в положительном смысле.

Еще более определенно решает вопрос об исторической достоверности Уложения 9 марта 1607 г. Б. Д. Греков в книге «Крестьяне на Руси», подчеркивая, что «уложение Шуйского для нас имеет огромное познавательное значение»[1613].

Публикуемый список Уложения 9 марта 1607 г. подкрепляет и усиливает позиции советских исследователей по утверждению значения Уложения 9 марта 1607 г. как одного из важнейших источников для истории русского крестьянства.

Рукопись, из которой извлечен публикуемый нами список Уложения 9 марта 1607 г., впервые была указана Н. Поповым в его сочинении «В. Н. Татищев и его время». Попов же в приложении к своей книге опубликовал часть примечаний Татищева к тексту дополнительных статей к Судебнику[1614].

В настоящее время рукопись хранится в Центральном Государственном архиве Древних актов, под шифром: Гос. Древлехранилище. 5-й от., рубр. I, № 5. Рукопись имеет 62 листа. Заглавие на обложке — «Списки с указов с 1605 по 1622» — совершенно не соответствует содержанию. На листах 1–18 идет текст подготовленных Татищевым дополнительных указов к Судебнику 1550 г. с примечаниями; текст начинается на листе 1 с полуфразы примечания к § 104; листы 1–8 писаны рукою переписчика и кончаются § 137; листы 9–18 написаны рукою Татищева с поправками и помарками и дают текст с половины примечания к § 160, кончая Уложением 1607 г. и общим заключением Татищева. Текст статей Судебника и указов писан более крупно, текст примечаний — мелким почерком. Редакция примечаний отличается от печатной редакции. На листах 19 и 19 об. рукою Татищева черновой набросок статьи: «О беглых крестьянех ко изъяснению». На листах 20–62 рукою переписчика: «Реестр указом, касающимся до сенатской должности», и далее идет текст самых указов[1615].

Уложение 9 марта 1607 г. занимает в рукописи листы 16–18 и разбито на четыре параграфа: 176–179, причем введение к Уложению составляет § 176; § 177 включает в себя текст Уложения, кончая словами: «…государь его сведом, где он живет»; § 178 начинается со слов: «А побежит женка»; § 179 составляет заключительную часть текста Уложения, со слов: «А которые после сего уложения крестьяне». Уложение печатается нами без разделения на параграфы, а примечания Татищева, которые в рукописи даны к каждому параграфу, сгруппированы позади текста.

Лета 7115-го[1616] марта в 9 день государь царь и великий князь Василий Ивановичь всеа Руси с отцом своим Иермогеном патриархом со всем освясченным собором к с своим царским сигклитом, слушав доклада Поместной избы бояр и диаков, что де переходом крестьян[1617] причинялись великиа кромолы, ябеды и насилия немоечным от сильных, чего де при царе Иване[1618] Василиевиче не было, потому что крестьяне выход имели волный; а царь Федор Ивановичь, по наговору Бориса Годунова, не слушая советов старейших бояр, выход крестьяном заказал и у кого колико тогда крестьян где было книги учинил, а и после от того началися многие вражды, кромолы и тяжи [суды].[1619] Царь Борис Федоровичь, видя в народе волнение велие, те книги отставил и переход крестьяном дал, да не совсем, что судии не знали, како по тому суды вершити. в И ныне чинятся в том великие разпри и насилиа, многим разорения, и убивства смертные, и многие разбои, и по путем граблениа содеяшася и содеваются.

Сего ради приговорили есми[1620] и уложили по святым вселенским соборам и по правилом святых отец: ^с

Которые крестьяне от сего числа пред сим за 15 лет в книгах 101-го году положены, и тем быть за теми, за кем писаны; а буде те крестьяне вышли за кого иного, и в том есть на крестьян тех или на тех, кто их держит, челобитье, и те дела не вершены, или кто сентебря по 1-е число сего года будет бить челом, и тех крестьян отдавати по тем книгам,[1621] с женами и детми и со всеми их животы, тем, за кем они писаны, до сроку рождества христова 116 году без пожилаго, ^а1 а не отдаст кто на тот срок, ино на нем брати за приим и пожилое по сему уложению; а не было о которых крестьянех челобитья по сесь день и сентебря по 1-е не будет, и тех после того не отдавати, а написати их в книги за тем, за кем они ныне живут, и впредь за пятнатцать лет о крестьянех суда не давати ^в1 и крестьян не вывозити [не возврасчать].

А буде которые отныне, из-за кого вышед, перейдут к иному кому бы то ни было, и тот, к кому придет, примет прогиво сего нашего соборнаго уложениа, и у того, крестьянина взяв, перевести ему со всеми того крестьянина пожитки [туда], откуду он перебежал; а двор если тот крестьянин строил, заплатити чего судит, а двора не возити; да с него же на царя государя за то, что принял противно уложениа, доправити десять рублев: ^с1 не принимай чужаго; да с него же за пожилое тому, чей крестьянин, за двор за всякой год по три рубли, и за холостаго тоже на год по три рубли. ^d

А придет к кому крестьянин нанятся в работу на лето или на зиму, или на весь год, а не семьею, и кто наймет не боле года, в том не винити, за прием и пожилаго не правити, потому что государь его сзедом, где он живет. ^е

А побежит женка или вдова или девка в чужую отчину и выдет замуж, и того крестьянина, которой женится на чюжей женке, отдати тому, чья женка, со всеми его животы и з детми, кои от тоя беглыя родились; а буде у того крестьянина дети есть от первой жены, и до тех дела нет: с мачихою не отдавать, а буде они малы, то пустити с отцом, доколе коему минет от рода[1622] 15 лет. ^а2

А которые люди держат рабу до осмнатцати лет девку, а вдову молоду после мужа более дву лет, а парня холостаго за 20 лет, а не женят и воли им не дают, и той вдове, или девке, или парню идти к казначею, а казначею, опытав о том, и доведут, что им те лета минули, а государь их не женит, ино тем дати отпускные[1623] — в Москве казначею, а в иных городех наместником и судиам; ^в2 а будет[1624] государь их бити челом о краже или сносе, и ему в том отказати и суда не давати: не держи не жанатых над закон божий и правила святых отец, да не умножится блуд и скверно деяние в людех. ^с2

А которые после сего уложениа крестьяне, или холоп, или раба побежит от своего государя и придет к иному, государю искати своего холопа и рабу и крестьянина в пятнатцати[1625] летех [от побега], а за пятнатцать лет не искати и суда не давати.

А в городех наместником, и воеводам и судиам, и диаком, и всяким приказным людем наведыватися во всем их в езде [уезде или ведомстве] чрез старост и сотников и свясчеников, нет ли где пришлых вновь, ^а3 и где ему скажут, и ему оных брати и спрашивати накрепко: чей он, и откуда[1626] и когда бежал, и где сколко жил, и не подговорил[1627] ли его кто, и буде скажет кто его подговорил и доведет на него [уличит], и того подговорщика казнити торговою казнию и взять с него порука, что ему отвести того беглаго к его государю; да с него же в казну[1628] взяти пени десять рублев, а с приимшиков, со всякого, кто его принимал и более седми дней держал, доправити в казну по десять рублев ^в3 за двор и за одинакого мужика, а за бабу и за девку по три рубли за прием.

А примут чьего холопа, или крестьянина[1629] или женку в царевы и великаго князя села или волости, или в черные волости, или в патриарши и святителские и монастырские села, ино за прием имати на волостелех [на прикасчиках] и на старосте, кто[1630] Ту волость тогда ведал [управлял] и пришлаго принял; а пожилые[1631] и за дворы имати на тех селех и волостях, ^с3 а в городех на всех посадских, по сему уложению.

А которой наместник, или судна или диак и иной[1632] приказной человек о пришлых в его в езде проведывать, и сыскивать, и допрашивать не будет и за прием в денгах полготит [не взысчет], а доведут на него в том, и с него те денги доправити вдвое и от дела отбросити, и впредь ему ни у какова государева[1633] дела не быти.[1634]

N. В.: Если я по истории жития и дела царя Василиа Ивановича Шуйского и царя Алексея Михайловича вспомяну, то нахожу междо ими такую великую разницу, как междо пшеницею и куколем. Царь Алексий Михайловичь как военными, так гражданскими делами, а наипаче правосудием, милостию и добрым економическим учреждением прославился, а оной не токмо сам от безпорядочных и непостоянных поступков престола и живота лишился, но всего государства разорению тяжкому дал причину. Противно же тому, что о беглых сей писал, то конечно более в себе разума и справедливости заключает, нежели в сочиненном Печатном. Для того, трудно бы было верить, чтобы царь Василий столко в сем многотрудном деле участие имел, токмо при нем министры преостраго ума были, яко Мстилавской, другой — Скопин, котораго разум не токмо наши, но иностранные историки прославляют. Но царь Василий, забыв его великие заслуги и презря ожидаемую от него ползу, безумно умертвил и за то наиболее в несчастие впал. Третий[1635] Михаил Салтыков, хотя ум свой на зло употребил, однако ж за веема остроумнаго почитался. Других не упоминаю.

^а Книги поголовные для платежа дани, видится, по нашествии татар учинены были, а сии, яко крепость, о которых § 168 не ясно положено.

^в Сие я на оной закон § 170 п. С напомнил, что весьма смятно сочинен. с Выше уже показано, что они на соборы и правила св. отец ссылались на обум, как то и в Печатном на правила св. апостол и св. отец ссыланос,[1636] которых не видали и нет, да и до днесь не токмо оные, но многих великих церкви учителей не переведено; мнил бы быть законам царей греческих, как Никон в Кормчей книге многие царские и неизвестных писателей за уставы или каноны соборные предал; но в Греции никаких и царских законов о беглых быть не потребно, зане все были волные; однако ж сие для утверждения своего вымысла в простом и не ведусчем писание народе не худо, потому что от суеверия более сему, нежели благоразумному разсуждению верить обыкли.

^а1 Без пожилаго мню по тому разсуждению, что крестьяне тогда есче к неволе не привыкли; 2-е, что законы о том были смятны, и сие есть мудрое разсуждение.

^в1 Срок беглым есть веема благоразсудно и для пресечения коварных ябед и наглых обид веема нуждное, как я сие особно изъяснил. Печатным уложением, гл. 11, ст. 1 и 3, не доволно разсудя, сие отставили; однако ж 13 лет видится мало, но мню: которые обе деревни из рук в руки не перешли — срок 30 лет, а если одна в другие руки перешла — 25, а когда обе за иными владетели, то за 20 лет есть умеренно.

^с1 Штраф за прием Петр Великий правильно 100 руб. положил, токмо оное упусчено и ни с кого не правлено; а сие есть тясчае и страшняе великих и протиозаконных пожилых лет.

^d Пожилые денги тогда близко правости положены, ибо по нынешним денгам около 8-ми рубл., что редкой двор может отчинику заплатить. Нс понеже я о сем из писма святаго и закона естественного инде пространо изъяснил, для того здесь непотребно разпространять.

^е Сим может разумеет работы в ближних местах, как и в плакате поголовной дани положено в 30 верстах без паспортов наниматся, иначе же мог бы беглой, переходя в разных местах по году и менше, долгое время укрыватся, но он о беглых ниже точно определил, что, если 7 дней неведомаго продержит, повинен за прием полной штраф или пеню платить.

^а2 В Печатном уложении видно, что из сего закона сие и другие обстоятельства точно взяты, и детей первой жены отдавать с отцом[1637] не велено; но дивно, для чего в оном пожитки свои[1638] мужику брать не велено, что справедливости противно.

^в2 Сие есть опасное, ибо к продолжению безбрачности бывают правилные причины, для того, не разсмотря оных, правилно решить не можно, но при том и то нуждно, чтоб судии, оных уволня, себе не брали.

^с2 О сем не могу помнить, чтоб где о летах брака, как здесь показано, в Библии упоминалося, а кроме Библии[1639] ветхаго и новаго заветов мы законов божиих не имеем. И апостол Павел говорит: о девах повеления не имам, но советует лучше молодым в брак вступать, и апосле и о вдовах молодых говорит.[1640] Однако ж сие можно за благоразсудное почесть. Сколько бо видим неразсудных и не разумеюсчих не токмо государственной[1641], но и собственной своей ползы.

Служителей безбрачных держат, яко бы для лучшей их услуги, да сколко же оттого блуда, сквернодеяния, болезней, а блудно прижитым младенцам[1642] убивств бывает, того тяжкого греха не памятуют. Я бы мог напомнить некоторую госпожу, что девак для шитья лет по 30 держит, и каждогодно в той отчине по 2 и по три рабят мертвых находят. По сему я не иначе и сей закон, как полезной, благоразсудной, следственно с законом божиим и естественным за согласной почитаю, кроме что некоторый в нем недостаток и неясность.

^а3 О сем Петр Великий в плакате поголовном преизрядно учредил, что земские комисары и квартерные офицеры должны были надзирать. Но тем, которые от ненасытного любоимения были побеждены, беглых всяких принимали, было весьма противно. Для того сей всему государству полезной закон изтребили.

^в3 О времяни беглаго держания нуждна разсмотреть: 1) с женою и детми и одну ночь удержать без паспорта, а не объявить, 2) одинакого 3 дни держать без паспорта есть вина, а например 3) идет крестьянин и заболит, и кто из благоговейна его приняв, хотя и месяц продержит кроме от него работы, винным противо закона божиа почестся не может.

^с3 За прием и с дворцовых брать, а пожилые с дворцовых и государственных, так за оных с отчиников Петр Великий веема благоразсудно отставил, ведая, что из правежа онаго боле вреда и разореней, нежели ползы и прибытка.

И тако сим окончав, подсчуся, елико возможность допустит, и вышеписанных архив указы законные выбрав изъяснить и для любопытных, паче же для ползы отечества, к ведению и разсуждению о законех всем сообсчить, если бог силы мне и возможности к тому подать соизволит.

ЦГАДА, Гос. Древлехранилище, огд. 5-й, рубр. 1, д. 5, л. 16–18.

Приложение III «Послание дворянина к дворянину»

«Послание дворянина к дворянину» было найдено Н. К. Никольским в одном из рукописных сборников XVII в., в списке, и опубликовано им же в № 4 журнала «Библиографические записки» за 1892 г.

Однако в издании Н. К. Никольского текст «Послания» воспроизведен очень небрежно, с опечатками, пропусками и неверным прочтением ряда слов (например, вместо «фортону» (т. е. фортуну) — «ростоку», вместо «ратные» — «раньше», вместо «погребище» — «потребище» и т. д.).

Эти недостатки публикации Н. К. Никольского, а также малодоступный характер того издания, где было напечатано «Послание», оправдывают вторичное издание настоящего памятника, представляющего исключительную ценность как источник для истории восстания Болотникова.

Почти с уверенностью можно документально установить личность автора «Послания дворянина к дворянину». В Писцовой книге города Тулы и Тульского уезда 1587–1589 гг. сохранилось описание поместья Ивана Фуникова: «За Иваном за Васильевым сыном Фуникова старое его поместье полсельца Рожественого на речке на Серебренке; пашни паханые доброй земли 30 четьи да перелогу 57 четьи с осминой, и обоего 87 четьи с осминой в поле, а в дву по тому ж, сена 60 копен» (Писцовые книги XVI в., под ред. Н. В. Калачова, отд. II, СПб. 1887, стр. 1150). Вторая половина сельца Роженственого составляла поместье брата Ивана Фуникова, Кузьмы. Кроме поместий, братьям Фуниковым принадлежали в Туле «осадные дворы»: один общий двор внутри «города» и по двору «за городом», на посаде (там же, стр. 1082 и 1090).

Можно думать, что в момент составления Писцовой книги Иван Фуников был еще молодым человеком. На это указывает то, что при описании осадных дворов братьев Фуниковых Писцовая книга упоминает об их отце (там же, стр. 1090). Очевидно, братья Фуниковы стали самостоятельными дворовладельцами лишь незадолго до составления Писцовой книги, после смерти их отца. Таким образом, Иван Васильев сын Фуников вполне мог быть современником восстания Болотникова, что и позволяет отождествить его с Иванцом Фуниковым — автором «Послания дворянина к дворянину» (тем более, что автор «Послания» сам говорит о том, что ему «не мало лет» и что он «сед»).

«Послание» написано вскоре после подавления восстания Болотникова, вероятнее всего — весной 1608 г. (автор говорит о себе: «Апреля по 23 день по-видимому в живых, а бедно убо и скорбно дни пребываю»).

Оценку «Послания» как памятника литературы см. у С. К. Шамбинаго (академическая «История русской литературы», т. II, ч. 2, 1948, стр. 41–42), которому принадлежит заслуга извлечения «Послания» из забвения.

«Послание» печатается нами по рукописи, точно воспроизводя текст списка. Места дефектные или сомнительные отмечены в примечаниях.

Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жительства присносущу питателю, государю моему имярек и отцу имярек, жаданный видети очес твоих светло на собя, якож преж бе не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, якож прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец, вожделен до сладости малаго сего писанейца до твоего величества и благородия не простирает бо ся сицево // писанейцо за оскудение разума моего и за злу фортону серца моего, точию рех ти: буди, государь, храним десницею вышнаго параклита, а по милости, государь, своей аще изволишь о нашем убожестве слышати, и я милостию творца и зижителя всяческих[1643] апреля по 23 день по-видимому в живых а бедно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мне, государь, тульские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки, да вкинули в тюрму; и лавка, государь, была уска и взяла меня великая тоска, а послана рогожа и спать не погоже //; седел 19 недель, а вон из тюрмы глядел. А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе, за старые шашни хотели скинуть з башни, а на пытках пытают, а правды не знают: правду де скажи, а ничего не солжи. А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился: не много у меня ржи, нет во мне лжи, истинно глаголю, воистинну не лжу. И они того не знают болши того пытают, и учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кожу кнутом[1644]. Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил, баня дурна да и мовник глуп, высоко взмахнул // тяжело хлыснул, ослез[1645] добре велик и по ся места болит: прикажи государь, чем лечить, а мне, государь, наипаче за тебя бога молить, что бог тебя крепит: дай господи и впредь так творить. Да видех, государь, твоего, государя моего имярек, рукописание, прослезихся и крепости разума твоего удивихся, а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся и богу моему за тобя, государя моего, помолихся; да от сна вставая и спать ложась, ей, ей, всегда тож сотворяю. А тем, государь, твое жалованье платить, что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро де он так творит // Да писал бы, государь, не мало да за великой смутой разума не стало, приклоних бо главу свою до земля рех ти: здравствуй, государь мой, о христе. Аминь. Да, не мало, государь, лет, а разума нет, и не переписать своих бед; розван[1646] что баран, разорен до конца, а сед, что овца. Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола, рожь ратные пожали, а сами збежали. А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище, а на ногах воистинну остались одне голенища и отбились голенища[1647]. Зритель, государь, сердцам бог: не оставили шерстинки, ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно // ни горстки; всего у меня было живота корова и та не здорова: видит бог, сломило рог. Да, бог сердца весть, нечего есть. Велел бог пожить и не о чем тужить. А я тебе, государю моему, преступя страх, из глубины возвах, имя господне призвах, много челом бью.

А о скорбех постигших нас не вем, что изрещи. Зрение нас устрашает, но, мню, и стихия нам зболезнует. Не единех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу. Земля, юже видел еси благу и населенну, узриша ея опустену и напоену кровми святых: пролияша бо ся крови подобно дождеви, и вместо // пшеница возрастоша нам терния. Узриши церковь божию сетующу и дряхлующу и яко вдову совлечену: красота бо ея отъята бысть иноплеменными, паче ж нашими воставшими на нас, богу тако изволшу. И узриши грады разорены и пожжены, вдовы и старии сетующа и гладом таеми, середняя ж и невесты возхищени и обоимани руками чюжих, и младенцы раздробляемы, и самый той царствующий град, яко шипок красен зимою, противными нашими померзаем. Превосходит бо плач наш паче Вифлеомскаго плача: тамо бо токмо едини младенцы // убиваеми бываху и се число прииде, зде же старии и совершении умом и боголепныи образом и юннии леты и образом и всяк возраст не пощаден бысть. Превосходит воистину и Херсонскаго Устиниянова убиения: тамо бо токмо един град страдаше, зде ж не мала часть вселенныя в запустение положись.

Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу: не бо ум мой постигнути или писанию предати возможет, да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка.

Рукописное отделение Государственной Публичной Библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, Собрание бывш. Софийской библиотеки, № 1480, л. 152—155 об.

Приложение IV Английское донесение о восстании Болотникова

Публикуемый ниже источник был найден профессором международного права Варшавского университета В. Н. Александренко и издан в подлиннике и в русском переводе в 1911 г. в XIV книге сборника «Старина и новизна», в составе (посмертной) публикации В. Н. Александренко «Материалы по Смутному времени на Руси XVII в.»

В 1941 г. русский перевод (исправленный) английского донесения был вновь издан в 13-м томе «Исторических записок», в приложении к моей статье «Английское известие 1607 г. о восстании Болотникова».

Важность английского донесения как источника для истории восстания Болотникова делает целесообразным издание его в качестве приложения в настоящей книге, предпослав тексту документа краткое введение, посвященное вопросу датировки и выяснения личности автора английского донесения.

Документ анонимный и не имеет даты. Однако время написания его устанавливается легко и достаточно точно на основании следующего места, которым заканчивается текст источника: «Болотников бежал с теми из своих людей, которые спаслись, в город по имени Калуга, в 100 милях или более от Москвы, где он укрепился и в течение трех месяцев выдерживал осаду, будучи поддерживаем плодороднейшей частью страны, лежащей между рек Доном и Днепром. Исход борьбы неопределенен». Итак, время написания документа относится к Калужскому периоду в истории восстания Болотникова. Указание на трехмесячную осаду Калуги в сочетании с заявлением автора о том, что «исход борьбы неопределенен», позволяет датировать документ мартом или апрелем 1607 г. (Болотников отступил в Калугу в декабре 1606 г.). Что документ написан не позднее марта — апреля 1607 г., видно и из того, что в нем нет ни малейшего упоминания о «царевиче» Петре (Илейке Муромце), равно как и о Туле[1648].

Автор документа — не только современник, но и очевидец описываемых событий. Это с достаточной определенностью видно из следующего места. Говоря об осаде Москвы войсками Болотникова, автор, сообщив о том, что «большая половина» Москвы была осаждена, замечает: «...другая же часть города, — я не знаю, в силу какого ослепления, — была оставлена открытой, так что могла получать подкрепления войском и припасами, пока слишком поздно они не спохватились, чтобы замкнуть блокаду, но были дважды отброшены с большими потерями».

Менее ясным представляется вопрос о личности автора документа. Чтобы попытаться разрешить этот вопрос, необходимо сказать несколько слов о русско-английских отношениях того времени. Отношения эти характеризуются исключительной активностью со стороны Англии, стремившейся использовать благоприятный момент прежде всего для восстановления торговых привилегий англичан, полученных «Московской компанией» от Ивана IV и утраченных в царствование Федора Ивановича и Бориса Годунова. Несмотря, однако, на интенсивную дипломатическую деятельность, англичанам не удалось вплоть до смерти Бориса Годунова добиться полного успеха, и переговоры последнего английского посла к Годунову, Томаса Смита, хотя и закончились подтверждением права англичан «торговати повольною торговлею всякими товары беспошлинно», как при Елизавете[1649], но вместе с тем содержали и отказ правительства Бориса Годунова от удовлетворения требования англичан на право транзитной торговли с Персией[1650].

Приход к власти Лжедимитрия I был использован английскими дипломатами в Москве, и в декабре 1605 г. Лжедимитрий I дает английским купцам новую «жалованную грамоту», полностью восстанавливающую все прежние привилегии англичан, данные Иваном IV[1651], и разрешает англичанам торговлю с Персией[1652]. Главную роль в этих переговорах играл постоянный дипломатический агент Англии в Москве Джон Мерик. Принимая активное участие в дипломатических делах и до этого времени, Джон Мерик с 1605 г. и во все последующие годы иностранной интервенции становится главным дипломатическим агентом в России и руководит действиями английской дипломатии в Русском государстве. Однако если деятельность Джона Мерика достаточно хорошо известна за период до 1605 г. и еще лучше — начиная с 1613 г., то гораздо менее изучена деятельность Мерика за 1606–1612 гг., и исследователь истории русско-английских отношений XVI–XVII вв. И. И. Любименко признает, что, «к сожалению, многие пункты биографии Мерика остаются до сих пор невыясненными»[1653].

Между тем для выяснения автора исследуемого источника (или круга лиц, из которого вышел источник) очень важно знать, где находился и что делал Джон Мерик в тот момент, описание которого содержится в английском документе. К сожалению, с полной определенностью разобраться в деятельности Мерика за этот период нам не удалось. И. И. Любименко не дает точных хронологических вех в деятельности Мерика за эти годы, ограничиваясь лишь общим замечанием о том, что «главной заслугой Мерика перед компанией были его неусыпные заботы о сохранении привилегии ее, подтвержденной, по его ходатайству, сначала Дмитрием, а потом царем Василием»[1654]. Правда, в примечании к цитированному месту И. И. Любименко приводит весьма важный текст из челобитной торговых людей Московского государства 1649 г., который содержит существенные данные о Мерике. Текст этот следующий: «А во прошлом во 115 году писал ко государю царю и великому князю Василью Ивановичи) всеа Русии аглинской Якуб король с посланником своим с Иваном Ульяновым (Мериком. — И. С.) о поволной торговле подданных его, аглинских гостей и торговых людей. И по указу царя Василья Ивановича всеа Русии писано к Якубу королю, что он, государь, гостей его пожаловал поволною торговлею безпошлинно и свою государеву жалованную грамоту велел им дати»[1655].

Таким образом, в 115 г. Мерик приезжал из Англии с грамотой от Иакова I, вел с правительством Василия Шуйского переговоры о торговле и добился получения новой привилегии для «Московской компании». Но «115-й год» включает в себя промежуток времени с сентября 1606 г. по август 1607 г. и не может поэтому быть признан за точную дату. Не многим больше материала содержит и английская биография Джона Мерика. Отметив успешную деятельность Мерика при Лжедимитрии I, биограф Мерика указывает, что, когда в 1606 г. Василий Шуйский стал царем, «Мерик снова имел успех, добившись возобновления привилегии, дарованной ранее его соотечественникам. Политические волнения, — продолжает автор, — вынудили Мерика уехать на время из Москвы в Архангельск и Холмогоры, и затем, в 1606 г. (late in 1606), он возвратился в Англию с докладом о ходе дел. Скоро, однако, он снова действует в России в качестве «агента», но вновь посещает Лондон в 1611 г.»[1656]. Таким образом, и здесь мы не находим точной хронологической канвы. Однако английская биография Мерика позволяет установить, что 1) Мерик был в Москве в момент перехода власти к Василию Шуйскому, 2) ездил в 1606 г. в Англию и 3) «скоро» вернулся обратно в Россию, оставаясь там до 1611 г. Менее ясно излагается в английской биографии Мерика вопрос о получении им новой привилегии для компаний. Автор, кажется, полагает, что привилегия была получена Мериком до его поездки в Англию. Между тем, приведенная выше челобитная 1649 г. (по-видимому, не известная английскому биографу Мерика) вполне определенно говорит о том, что «жалованная грамота» была получена Мериком после его приезда в Москву, уже в 115 г.

Весьма интересные данные о Мерике мы находим у Бантыш-Каменского, который (без указания источников) помещает в своем «Обзоре» следующую запись: «1607. Прислан из Англии в посланниках Иван Ульянов Мерик с поздравлением царя Василия Иоанновича Шуйского о избрании его на Российский престол и с прошением новой подтвердительной грамоты о свободной в России аглинским купцам торговле. Прошение сие исполнено и грамота дана новая»[1657]. Данные Бантыш-Каменского важны тем, что они, во-первых, с бесспорностью устанавливают, что переговоры о подтвердительной грамоте на торговлю англичанам велись уже после приезда Мерика с грамотой Иакова I Василию Шуйскому, т. е. после поездки Мерика в Англию; во-вторых, — датировкой этих переговоров 1607 годом.

Когда же выехал Мерик из России в Англию? Дополнительный материал по этому вопросу дает В. Н. Александренко в примечании к одному из опубликованных им документов[1658]. По данным В. Н. Александренко, Мерик был «в 1606 г. отправлен В. И. Шуйским (с грам. 4 июня) в Англию, откуда прислан посланником с поздравлением Шуйского по поводу избрания его царем на росс, престол»[1659]. В. И. Александренко сообщает, таким образом, очень важный факт — дату грамоты Василия Шуйского, данной Мерику: 4 июня 1606 г.

Приведенными выше материалами исчерпывается то, что нам удалось собрать в литературе и источниках о деятельности Д. Мерика в 1606–1607 гг.[1660] Взятые в их совокупности, они позволяют выдвинуть следующую схему: вскоре же после воцарения Василия Шуйского Мерик, получив 4 июня 1606 г. грамоту от царя, уезжает в Англию, после непродолжительного пребывания там к осени того же года возвращается в Москву с поздравительной грамотой Иакова I и ведет в течение зимы 1606/07 г. переговоры о торговле, закончившиеся получением новой подтвердительной грамоты Английской компании. Мы, таким образом, полагаем, что Джон Мерик осень 1606 г. и зиму 1607 г. провел в Москве и поэтому был очевидцем осады Москвы Болотниковым[1661]. А это значит, что Мерик мог быть и автором нашего документа.

Однако из того факта, что Мерик весной 1607 г. (как мы полагаем) находился в Москве, отнюдь еще не вытекает сама по себе причастность его к составленному в это время донесению в Англию о положении в Русском государстве. Конечно, наиболее верным способом проверки гипотезы об авторстве Мерика был бы палеографический анализ документа, сопоставление его с известными автографами Мерика. Но этот путь для нас закрыт. Остается поэтому попытаться извлечь некоторые данные путем текстологического анализа документа. Он написан лицом, несомненно, хорошо знавшим русский язык. Так, например, сообщая о том, что Василий Шуйский начал смещать и назначать в города новых воевод и начальников, автор употребляет слово «воевода» без перевода (Vaivodes and Comanders). Знание автором русского языка явствует и из правильной транскрипции русских имен и географических названий. Шуйский в документе так и называется Vassilie Evanowich, Болотников — Bolotincke, Пашков — Pasca, Молчанов — Mutcham. Особенно интересно то, что из восьми упоминаний имени Димитрия он в трех случаях назван Demetrius, а в пяти Demetrie. Столь же точен автор и в передаче русских географических названий: Путивль — Poteeme, Poteemoe, Волга — Volga, Калуга — Kolloog. Особенно интересна передача названия Путивль: автор транскрибирует не книжную форму Путивль, а разговорную — Путимль.

Эта языковая особенность нашего документа важна не только для установления знакомства его автора с русским языком. Язык нашего документа сближает его с документами, принадлежащими перу Мерика. В публикации В. Н. Александренко помещены два документа, писанные собственноручно Джоном Мериком. Это перевод грамоты Лжедимитрия I от 22 июня 1605 г., данной Т. Смиту, и письмо самого Мерика графу Солисбюри[1662]. Языковые особенности названных документов обратили на себя внимание В. Н. Александренко, который подчеркнул важность их «для ближайшего изучения языка Мериковых бумаг»[1663]. Характерную особенность языка Мерика В. Н. Александренко видит в том, что «он передает русские имена, приспособляясь к тому, как их произносили по-русски»[1664]. «Так, «Димитрий» он переводит не Demetrius (как Россель и др.), a Dmeetree, приноравливаясь к произношению имени русскими»[1665]. Действительно, извлекая из писем Мерика термины, допускающие сравнение с терминами анонимного документа, мы находим следующие формы: Demetree Evanow^ch, Dmetree Evanow^ch, Demeetre Euanow^ch, Evan Bassiliw^ch, Ewan Vassiliw^ch, т. e. весьма близкие к формам нашего документа. В отношении географических названий материал для сравнения отсутствует. Правда, и в документах Мерика и в анонимной записке «Москва» и «Россия» передаются одинаково — Mosko (Musko), Russia, но это обычная транскрипция этих названий у иностранцев. Показательнее точная передача Мериком названий русских городов и местностей: Vologda, Vladeemer, Seebeery, что отмечено нами выше и при анализе языка анонимной записки. Таким образом, наблюдения над языком нашего документа не ослабляют, а подкрепляют гипотезу о возможном авторстве Мерика.

Разбор записки со стороны содержания позволяет собрать дополнительный материал в пользу сделанного предположения. Автор документа рисуется человеком, не только хорошо разбирающимся в обстановке и событиях, но и имеющим весьма точную информацию о всем происходящем и даже знакомым с официальными документами того времени. Так, говоря, что «нынешний государь Василий Иванович» достиг «государства» (Empire) «по праву наследования» и «по избранию его боярством, дворянством и общинами Москвы» (by the Election of the Nobillitie, Gentrie and Comons of Mosco), он довольно точно передает официальную версию о воцарении Василия Шуйского, изложенную в его крестоцеловальной записи: «...за молением всего освященного Собора и по челобитью и прошению всего православного християнства учинилися есмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве»[1666]. Об осведомленности автора записки свидетельствует богатство содержащихся в ней сведений и их в общем большая точность.

Мы, таким образом, считаем наиболее вероятным автором записки о состоянии Русского государства после смерти Лжедмитрия I Джона Мерика как лицо, наиболее знакомое с положением дел в России и находившееся ближе всего к правительственным кругам Москвы[1667]. Но независимо от решения вопроса о том, кто является автором анонимной записки, значение ее заключается прежде всего в том, что перед нами источник, во-первых, современный восстанию Болотникова, во-вторых, написанный очевидцем этого движения, в-третьих, составленный с вполне определенной целью — информировать английское правительство о событиях в России. Последнее обстоятельство выделяет его из числа других иностранных источников о Болотникове, представляющих собой мемуары, написанные — даже в тех случаях, когда авторы их были в России в момент восстания Болотникова, — уже после разгрома восстания, будучи, таким образом, отделенными от изображаемых в них событий более или менее значительным промежутком времени («Записки» Исаака Массы написаны после его возвращения в Нидерланды, в 1609 г., «Хроника» К. Буссова — в 1612–1613 гг.). Практическая цель составления английской записки, естественно, заставляла автора стремиться к точности и главное внимание уделить изложению фактического хода событий, а не их оценке (как это имеет место в большинстве других сочинений современников о восстании). Автор лишь однажды оставляет позиции информатора, чтобы выразить свое отношение к ошибке, допущенной Болотниковым при осаде Москвы, делая приведенное выше замечание о непонятной слепоте осаждавших, допустивших возможность связи осажденной Москвы с внешним миром.

Отмеченными особенностями документа (современность событиям, непосредственное наблюдение их и информационный характер записки) обусловливается то, что при небольшом объеме он содержит большое количество очень ценных сведений о восстании.

Приложение IV Состояние Русского государства по смерти последнего претендента Димитрия

Нынешний государь Василий Иванович, достигнув власти по праву наследования и соответственно утвержденный по избранию его боярством, дворянством и общинами Москвы, вскоре после смерти Димитрия и торжества своей коронации начал смещать и назначать воевод и начальников во всех областях и городах своих владений и в числе других послал воеводу в важный город, называемый Путивль, и отправил немедленно вслед за ним дворянина привести к присяге население этого города на верность ему. Этот дворянин, встретившись с одним особенным фаворитом прежнего государя по имени Молчанов (который, бежав туда, отклонил многих дворян и солдат тех мест от признания нынешнего государя), был соблазнен им таким образом и перешел на их сторону в знак протеста против того великого угнетения, которое терпели от Москвы окраины и отдаленные места России, что выразилось прежде всего в убийстве их царевича, а затем в избрании нового царя без уведомления их о причинах низложения первого и без запроса о их согласии на избрание последнего. Вследствие этого они воспользовались случаем, чтобы отказаться от верноподданнической присяги, и решили потребовать у Московских (властей) отчета о прежних деяниях. И они поступили так еще более потому, что Димитрий за особые услуги освободил эту область от всех налогов и податей в течение 10 лет, что было целиком потеряно с его смертью. Новый воевода, противодействовавший этому заговору, был убит, а для получения лучшей поддержки своих начинаний они пустили слух, что Димитрий еще жив и просил их восстановить его на царство. Этот слух среди недовольного и мятежного люда имел такой поразительный успех, что большинство городов в этой части страны отказались от своей присяги нынешнему государю и принесли новую присягу предполагаемому в живых Димитрию, что заставило (нынешнего) государя собрать силы и выставить войско. Узнав об этом, мятежники привлекли на свою сторону всех недовольных в этой части страны, и в скором времени их силы возросли настолько, что они выступили в поход в количестве 60.000 человек и явились под Москвой на расстоянии трех английских миль. Наличность такой армии, вместе со слухами, что Димитрий жив, привели население страны в такое смятение, что оно недоумевало, что ему делать, ожидая разграбления и разрушения Москвы, большая половина которой была осаждена, другая же часть города, — я не знаю, в силу какого ослепления, — была оставлена открытой, так что могла получать подкрепление войском и припасами, пока слишком поздно они не спохватились, чтобы замкнуть блокаду, но были дважды отброшены с большими потерями. Несмотря на это, они продолжали осаду и писали письма к рабам в город, чтобы те взялись за оружие против своих господ и завладели их имениями и добром. Страх перед этими людьми был почти так же велик, как перед врагом извне, и даже больше, ввиду того, что простой народ, недавно развращенный разбоями и грабежом поляков, был очень непостоянен и готов к мятежу при всяком слухе, надеясь вместе с мятежниками участвовать в разграблении города. Бояре же и лучшие горожане были в не меньшем беспокойстве, чем остальные, под влиянием рассказов, слышанных от захваченных в плен мятежников. Ввиду этого одного из них посадили на кол, а он, умирая, постоянно твердил, что прежний государь Димитрий жив и находится в Путивле. Наконец, мятежники написали в город письма, требуя но имени разных бояр и лучших горожан, чтобы их выдали, как главных виновников в убийстве прежнего государя. Эти бояре и лучшие горожане, видя, в каком крайнем положении они находились, употребили все свое влияние и средства, чтобы поддержать и помочь государю, и убедили его, что не было другого средства освободить себя от этой опасности, как дать сражение, о чем и было принято решение. К этому времени разгорелись разногласия между двумя главными начальниками лагеря мятежников, одним из которых был старый разбойник с Волги по имени Болотников, а другого звали Пашков; разногласия эти так разрослись, что этот Пашков оставил свою партию и перешел и подчинился государю с 500 своих сторонников. От него государь узнал о положении в лагере мятежников и что слух о том, что Димитрий жив, — был ложной выдумкой. Враг находился в смятении от ухода одного из своих главных вождей и от внутренних раздоров; государь выступил против них и в конце концов обратил их в бегство. Болотников бежал с теми из своих людей, которые спаслись, а город по имени Калуга в 100 милях или более от Москвы, где он укрепился и в течение трех месяцев выдерживал осаду, будучи поддерживаем плодороднейшей частью страны, лежащей между рек — Доном и Днепром.

Исход борьбы неопределенен.

The present Emperour Vassilie Evanow^ch haveing attayned the Empire by right succession and accordingly confirmed by the Election of the Nobillitie Gentrie and Comons of Mosco soone after the death of Demetrie and the solemnitie of his Coronation began to displace and appointe Vaivodes, and Comanders, in all the Provinces and Townes of his Domynions and amongst others sent a Vaivode to a Towne of importance called Poteeme and despatehed a Gentleman presently after him to sweare the people of that place to his Alleageance. This gentleman meeting w^th a speciall favorite of the slayne Emperour called Mutcham (whoe escapeinge thether had drawne many Gentlemen and Soldiers of those partes from acknowledginge the present Emperour) was seduced in like manner to affect taht partie uppon remonstrance of greate disparagement to the Borderers and remote partes of Russia to suffer those of the Mosco, ffirst to murther their prince and then to chose a newe Kinge wthout makeinge them acquainted w^th the causes of deposeinge the first not asking their consents in the choice of the latter, for w^th respect they tooke occasion to refuse the oath of Alleageance, and resolved to call them of the Mosco to an Accompte of their former proceedinges, w^ch they did the rather undertake for as much as Demetrius had for speciall service freed that Province of all Taxes and impositions for 10 yeares w^ch by his death was absolutely lost. The newe made Vaivode opposeinge himselfe against this ffaction was slayne. And the better to countenance their proceedinges they gave out that Demetrie was yett liveinge and had solicited them to reestablishe him in the Kingdome. W^ch Rumore meetinge w^ch discontented and factious persons tooke soe succesfull effectes, that most the Townes in those partes revoulted from their Alleageance to the present Emperour, and tooke an newe oathe to the supposed liveinge Demetrie, this made the Empereur to gather forces and raise an Army w^th the Rebells understandinge drewe all the Malecontents in those Quarters into their Partie and in shorte tyme grewe to such a heade they marched 60000 men and made their approache w^thin three Englishe myles of the Mosco: the presence of such an Army togeather w^th the report that Demetrius was alive did soe distracte the people of the Countrie that they stoode doubtefull what to doe expecting the sacke and spoyle of the Mosco beinge more then hälfe beseiged the other parte of the Towne, I Knowe not througt what blindenes left open to take in fforces and Victualls untill it was to late that thev went aboute to blocke it upp but were twice beaten off w^th greate losse. Notwth standinge they continued the Seige and Writt Itres to the Slaves w^th in the Towne, to take Armes against their Masters and to possesse themselves of their Goodes and substance, the feare of whome was almost as greate, as it was of the Enimie abroad and the rather in regard of the Comon sorte of people whoe lately infected w^throbbinge and spoyleinge of the Poales were very unconstent and readie to Mutine uppon every reporte, as hopeinge to share w^th Rebells in the spoyle of the Cittie — the Nobles and better sorte stoode as doubtefull as they (sic) rest, uppon the reporte made by the Rebells w^ch were taken. Whereof one of them was sett uppon a Stake and at his death did constantly affirm that the late Emperour Demetrie did live and was at Poteemoe. In the ende the Rebells writte letres into the Towne requireinge by name divers Noble men and some principall Cittizens to be delivered unto them as cheefe Actors in murtheringe the late Emperour. Theis Nobles and better sorte ot Cittizens perceaveinge in what extremitie they were, imployed all their Creditt and means to Supporte and assist the Emperour, perswaded him that there was noe meanes to free himselfe of this danger but to hazard a Battell w^ch beinge resolved uppon it happened that there fell a dissention betweene two principall Comander of the Rebells Campe, the one of them beinge an olde Robber or Borderer of the Volga called Bolotincke the other called Pasca in soe much that this Pasca forsooke the partie and cam and submitted himselfe to the Emperour w^th 500 followers: By him the Emperour understoode of the State of the Enimys Campe and that the Rumor of Demetrius liveinge was but a fojged conceipte. The Enymie beinge abashed at the departure of one of their cheefe Leaders, and w^th all devided emongst themselves, the Emperour sett uppon them and in the ende putt them to flight. Bolotincke fled w^th such of his men as escaped to a Towne called Calloog some 100 Myles or more from the Mosco where he fortified himseb fe and hath indured three Monethes Seige beinge favored by the frutefullest parte of that Countrie lyinge betweene the Rivers Tanais and Baristenes.

The event whereof is uncertaine.

Приложение V Восстание сибирских племен в Березовском уезде 1607 года.

Наряду с движением в Поволжье время восстания Болотникова характеризуется резким обострением борьбы в другом районе — в только что включенной в состав Русского государства Западной Сибири, где в самый разгар восстания Болотникова, в 1607 г., вспыхивает крупное восстание остяков, вогулов и самоедов Березовского уезда против царской администрации.

Восстание остяков, вогулов и самоедов носило ярко выраженный антифеодальный характер. По заявлению самих участников восстания, «изменили де они нам (т. е. царю. — И. С.) для того, что положен на них ясак не в меру, платят де они ясак покупая, продав котлишко и топоры, и в долг емлючи у русских людей и у прожиточных остяков дорогою ценою, и оттого де обнищали и одолжали великими долги, и жены свои и дети на ясак продают, а иные многие голодною смертью померли»[1668].

Таким образом, основной причиной, вызвавшей восстание березовских остяков, вогулов и самоедов, являлся «ясак», т. е. дань мехами, взимаемая с них крепостническим государством. Взимание ясака представляло собой ту форму, в которой выражались отношения феодальной эксплуатации, феодального гнета для народностей и племен Сибири XVI–XVII вв., и именно ясак, взимаемый «не в меру» и доводивший остяков и вогульское население Березовского уезда до полного разорения, и поднял их на восстание против царской администрации, олицетворявшей в себе крепостническое государство.

Непосредственные намерения участников восстания заключались в том, чтобы захватить административный центр Березовского уезда город Березов: «город зжечь, и казну и хлебные запасы громить и служилых людей побить»[1669]. Никаких других данных по вопросу о целях восстания в Березовском уезде источники не содержат, ограничиваясь глухими указаниями на то, что остяки, вогулы и самоеды «отложились» и что от них была «большая измена и смута».

Картина событий, связанных с восстанием 1607 г., рисуется следующим образом.

По первоначальным планам участников восстания оно должно было начаться еще в начале «115 года», т. е. осенью 1606 г. или зимой 1607 г. По показаниям некоей «служащей жонки нарымского полону Осдони» (по-видимому, находившейся в холопстве у одного из инициаторов восстания, остяка Васюка), донесшей березовскому воеводе о готовящемся восстании, «в прошлом в 115-м году приходили к Васюку в юрты новокрещен Петрушка Куланов с сыном своим Антонком и говорили они с Васюком и с Аткатком и с иными со многими остяками, что хотели нашу казну и хлебные запасы громить, и служивых и торговых людей побить, и за тем де у них измена не учинилася, что Онжа и Мамрук Обдорской были на Москве; а в 115-м году тот же Петрушка Куланов с сыном своим с Антонком и с Васюком и с Аткатком и с иными со многими остяки говорили, что они нынеча знают, как им город зжечь, и казну и хлебные запасы громить и служивых людей побить»[1670]. Схваченные Петрушка Куланов и его сын «у пытки» дали показания, рисующие дальнейший ход событий в Березовском уезде. Прежде всего показания Петрушки Куланова более полно и подробно раскрывают состав участников восстания. Оказывается, «в измене де были всее земли лучшие люди», в том числе «князь Василий Обдорской да сын его Мамрук» и князь Онжа Кодский[1671]. Этим «лучшим людям», т. е. местной знати, и принадлежала руководящая роль в подготовке восстания: «вся большая измена чинится от тех людей: остяков и самоед приводят на измену они, лучшие люди, и все де березовские остяки и вагуличи им во всем верят»[1672]. Столь же важные данные содержатся в показаниях П. Куланова и непосредственно о планах и намерениях участников восстания: «...и изменная у них мысль и ссылка меж себя была одна, а всех де было у них людей в сборе остяков и самоеди 2000 человек, а съезду быть было у них всем людям за неделю до Петрова дня в обской протоке, в Изяпали выше Березова города 15 верст, и казна было громить и к городу приступить»[1673].

Таким образом, по окончательным планам руководителей восстания оно должно было начаться «за неделю до Петрова дня», т. е. 22 июня, «съездом» участников восстания в условленном месте, в 15 верстах от Березова, откуда затем участники восстания намеревались двинуться для захвата города Березова.

Березовскому воеводе, однако, удалось опередить восставших, и в начале июня у него в руках оказались все главные руководители и активные участники восстания, частью захваченные насильственным путем (вроде «подгородного остяка Басюка»), частью приехавшие сами, чтобы «повиниться» и сказать на себя «измену». Первым порвал с восстанием и перешел на сторону березовского воеводы князь Онжа Кодский, приехавший в Березов в самом конце мая или начале июня (причем в доказательство своей лояльности князь Онжа «поймав привел изменников»)[1674]. Вслед за Онжей, 2 июня, «приехал на Березов князь Мамрук Обдорской, а с ним 8 человек остяков, а в распросе князь Мамрук с товарищи в измене повинились на себя и на отца своего на князя Василия и на всех остяков Березовского уезда, и измену сказал, и изменили они всею землею, и в том де он перед нами виноват, что на отца своего и на всех остяков измены посяместа не сказал, для того, что блюлся отца своего и от остяков убивства; а отец де его князь Василий на Березов для своей измены по вашей (т. е. березовского воеводы. — И. С.) посылке не поехал»[1675]. Наконец, 9 июня был «пойман» и приведен в Березов и сам князь Василий Обдорский[1676].

Вслед за тем началась расправа с восставшими. Менее знатных зачинщиков восстания березовский воевода казнил собственной властью. Вопрос о судьбе князя Василия Обдорского был передан на усмотрение царя Василия Шуйского[1677]. Что же касается князей Онжи и Мамрука, то они, как перешедшие на сторону воеводы, были лишь «даны на поруку»[1678].

Так изображает ход событий отписка березовского воеводы (воспроизведенная в тексте ответной царской грамоты в Березов от 28 октября 1607 г.).

Следует отметить, однако, что воеводский отчет царю о движении остяков, вогулов и самоедов в 1607 г., при всей детальности и подробности тем не менее содержит в себе весьма существенный пробел в изменении хода восстания. В самом деле, из воеводской отписки может создаться впечатление, что восстания березовских остяков вовсе даже и не было, что оно было ликвидировано воеводой в самом зародыше и что, несмотря на широкие планы участников восстания, в действительности дело не пошло дальше «ссылок» и «съездов» для обсуждения планов похода на Березов.

Однако такое изображение событий 1607 г. в Березовском уезде носит чрезвычайно тенденциозный характер, объясняемый желанием березовского воеводы скрыть от московских властей наиболее неприятный для него факт, а именно то, что город Березов в течение двух месяцев находился в осаде от восставших остяков. Об этом последнем и, конечно, самом важном этапе движения остяков, вогулов и самоедов мы узнаем из челобитья служилых людей города Березова царю Василию Шуйскому с просьбой пожаловать их «великим жалованьем, сверх годового». Это свое требование челобитчики мотивировали именно своей усиленной борьбой против восстания «ясашных людей»: «В прошлом во 115-м году, как де изменили Березовского уезда все ясашные люди, и они де в те поры на Березове сидели в осаде два месяца и около города ров копали и во рву острог ставили, и город крепили, и божьею милостью многих изменников поймали»[1679]. Итак, борьба в Березовском уезде носила совсем иной характер, чем это изображал в своей отписке березовский воевода. Двухмесячная осада; в которой восставшие «ясачные люди» держали город Березов вместе с находившимися там служилыми людьми, говорит о том, что в Березовском уезде имело место именно восстание, а не просто рост недовольства или подобные пассивные формы борьбы. Челобитная березовских служилых людей свидетельствует и о том, что во время восстания 1607 г. во власти восставших фактически находилась вся территория Березовского уезда, воевода же и прочие власти удержали в своих руках лишь укрепленный город. Именно это и давало возможность «ясачным людям» Березовского уезда беспрепятственно производить между собой «ссылки», устраивать «сборы» и «изменные думы» для обсуждения планов восстания.

Наконец, челобитная березовских служилых людей сообщает и еще одно очень важное обстоятельство — размеры березовского гарнизона. То, что этот гарнизон, численностью в 314 человек[1680], в течение двух месяцев находился в положении осажденного, лучше всего свидетельствует о широком размахе восстания «ясачных людей» Березовского уезда.

Итак, суммируя те данные, которые можно извлечь о восстании березовских «ясачных людей» из источников, можно следующим образом представить себе историю этого восстания.

Считая за исходный момент открытого восстания начало осады «ясачными людьми» города Березова и принимая за дату подавления восстания день привода в Березов князя Василия Обдорского, т. е. 9 июня 1607 г., следует датировать восстание в Березовском уезде апрелем — маем 1607 г.

К этому времени, очевидно, уже вернулись из Москвы находившиеся там князья Онжа и Мамрук. В соответствии с этим первоначальная попытка восстания, не удавшегося из-за того, что «Онжа и Мамрук Обдорский были на Москве», должна быть датирована временем не позднее начала февраля 1607 г., [считая, что на путь от Москвы до Березова должно было уйти не менее того срока, который потребовался на доставку воеводской отписки из Березова в Москву; этот последний срок определяется из разности дат воеводской отписки (5 сентября 1607 г.) и ответной царской грамоты (28 октября 1607 г.), т. е. в 53 дня].

Эти хронологические расчеты важны в том отношении, что позволяют синхронизировать события в Березовском уезде с событиями восстания Болотникова. При этом из факта поездки князей Онжи и Мамрука в Москву (к сожалению, в источниках нет никаких сведений о целях этой поездки) с бесспорностью следует, что участникам восстания в Березовском уезде должно было быть известно о восстании Болотникова, со слов очевидцев, какими являлись Онжа и Мамрук. Это, конечно, не могло не способствовать активизации борьбы «ясачных людей», что и имело место в действительности. Таким образом, у нас есть все основания для того, чтобы видеть в движении «ясачных людей» отдаленного Березовского уезда отзвук восстания Болотникова (хотя, конечно, ни о какой непосредственной связи между событиями в Березове и борьбой Болотникова в центральных уездах Русского государства не может быть и речи).

В установлении этого обстоятельства заключается главный интерес событий в Березовском уезде в 1607 г., могущих, таким образом, служить еще одним показателем того, насколько мощным было влияние восстания Болотникова на всю территорию Русского государства.

По своему характеру восстание березовских остяков, вогулов и самоедов сходно с теми многочисленными восстаниями сибирских племен и народностей против ясака и царской администрации, которыми (восстаниями) так богата история Сибири XVII в. Типичной чертой этих восстаний является и то, что руководящую роль в них обычно играют представители местной знати, «князья» и «князцы», которые, для того чтобы осуществлять свои планы в борьбе за власть, пользовались недовольством народных масс, несших на себе всю тяжесть феодального гнета. Эта черта, которая столь ярко выступает в ходе Березовского восстания 1607 г., была великолепно использована воеводой для разложения восставших изнутри. В частности, именно путем использования борьбы за власть над Обдорским княжеством[1681] между Василием Обдорским и его сыном Мамруком воеводе Березова удалось обеспечить и переход на свою сторону князя Мамрука, и поимку его отца[1682]. Несомненно, что и измену восстанию и переход на сторону царской администрации князя Онжи Кодского и прочих представителей остяцкой знати следует поставить в связь с стремлением с их стороны сохранить свое привилегированное положение, которое, конечно, было несовместимо с «изменой» и «воровством» против царской администрации.

Наконец, и основная цель восстания «ясачных людей» — борьба против феодального ясака — была чужда стоявшим во главе восстания остяцким князьям, которые сами взимали ясак со своих соплеменников[1683]. Поэтому борьба «ясачных людей» против ясака в равной мере затрагивала интересы и местной остяцкой и вогульской знати.

Все это и явилось исходным моментом, использованным березовским воеводой сначала для разложения восстания изнутри, а затем и для окончательного его подавления.

Однако, несмотря на то, что восстание березовских «ясачных людей» было подавлено, оно все же имело некоторый эффект, выразившийся в том, что в условиях той обстановки, которая была в это время в Русском государстве, правительство Василия Шуйского предпочло не обострять еще больше положение и предложило березовскому воеводе не препятствовать поездке в Москву представителей от ясачных людей — «бити челом, что на них ясак положен не в меру», предписав одновременно воеводе и его людям, чтобы они «до нашего указу с них ясаку не имали»[1684].