Особый характер борьбы в городах. Положение в пермско-вятских городах. Обстановка на Двине в начальный период восстания. Борьба в Пскове. «Большие» и «меньшие».
Особое место занимают во время восстания Болотникова три района, которые, не будучи непосредственно связаны с основной территорией, охваченной восстанием, тем не менее являли собой картину открытой и острой борьбы классов. Этими районами были: Вятка и Пермь — на северо-востоке, Псков — на северо-западе и Астрахань — на юго-востоке. Каждый из этих трех центров характеризуется особыми формами, какие принимает в нем борьба. Но вместе с тем общей чертой всех перечисленных районов является то, что борьба в них развертывается и идет как борьба классов внутри города, как продукт и выражение классовых противоречий внутри городского населения, как борьба верхушки и низов посада. (Поэтому, если для восстания Болотникова историческая перспектива ведет к Разину и Пугачеву, то здесь перед нами предвестники городских восстаний XVII в., вплоть до Астраханского восстания при Петре I.)
Состояние источников не дает возможности сколько-нибудь подробно и полно осветить положение в каждом из означенных районов. Хуже всего обстоит дело в отношении Вятско-Пермского района, где весь наличный фонд источников исчерпывается одной лишь грамотой Василия Шуйского в Пермь Великую от 9 декабря 1606 г. (если не считать некоторых косвенных данных, содержащихся еще в трех или четырех грамотах). Ценность царской грамоты в Пермь от 9 декабря 1606 г.[579] заключается в том, что в ее тексте сохранилась челобитная некоего Петра Благово, сборщика «даточных» людей, которых он должен был собрать с Пермского посада и уезда[580]. Челобитная П. Благово представляет собой рассказ о том, что произошло с ним на пути от Перми к Москве. Именно здесь и содержится характеристика положения в вятско-пермских городах в самый разгар восстания Болотникова.
По царскому указу от 4 сентября 1606 г. Петр Благово должен был собрать «с Перми с посаду и с Пермского уезду ратных людей 48 человек: 32 человека пеших, а 16 человек за ними с запасы конных». По словам П. Благово, собрав положенное количество ратных людей, он отправился с ними к Москве. Но довести ратных людей до Москвы Петру Благово не удалось, ибо события приняли такой оборот, что сборщику пришлось вместо завершения возложенной на него миссии спасаться от «даточных» людей бегством.
Дело началось с того, что когда отряд П. Благово достиг Вятского уезда, между ратными людьми возник вооруженный конфликт: «Пермичи де ратные люди учали меж себя драться и из луков стрелять». Попытка П. Благово вмешаться в конфликт оказалась неудачной: «и он их учал рознимать и они его хотели убить». по-видимому, однако, на первый раз порядок был восстановлен, но дальнейшее продвижение ратных людей вовлекло отряд Петра Благово в самую гущу борьбы. Местом, где разыгрались эти события, явился вятский город Котельнич: «И после де того пришел он в Вятской городок в Котелничей, и тут пришел к нему котелничей староста Митька Крушаков и сказал, что в тутошних людех измена есть; и он де послал для подвод, и вятчене де, городовой прикащик Ефимка Дементьев да Сидорко Максимов, да Ондрюшко Иванов, да поп Харитон, да Уржумский стрелец Максимка Салцов привели с собой многих людей и учали говорити изменное слово, и подорожную лаять и наше царское имя поносить (форма первого лица здесь объясняется тем, что челобитная дошла в составе царской грамоты, в пересказе. — И. С.); а вора учали величать, которой называетца царевичем Дмитреем, что он Москву взял, а с ним де пришло многое множество людей; и на кабаке за него чаши пили, а его Петра хотели убить до смерти и ко кресту привесть». Сам Петр Благово оказался весьма стойким сторонником Василия Шуйского, отказался присоединиться к котельничанам и, по его словам, «купя за свои денги двое лошадей, и хотел ночи от них утечь». Но позиция ратных людей пермичей оказалась диаметрально противоположной позиции их начальника: «И пришед к нему пермитин Пантелейко с товарыщи да его Петра поймали, а говорили: что ж царю Дмитрею креста не целовал и их ко кресту не приводил?» Объяснение Петра Благово с «даточными» людьми кончилось тем, что «тот де Пантелейко с товарищи его Петра привели к образу, что ему их ждати в Еранске». Таким образом, ратные люди открыто присоединились к сторонникам «царя Дмитрея» и, очевидно, решили задержаться в Котельниче, предложив П. Благово ехать дальше одному по Московской дороге и дожидаться их в городе Яранске. Петр Благово решил попытаться и на этот раз удержать в своих руках «даточных» людей («и он их в Еранске дождался»). Здесь П. Благово сделал попытку ускорить продвижение своего отряда к Москве, предложив ратным людям, «чтоб они под себя купили лошади для поспешенья». Но и в этом его постигла неудача, так как ратные люди отказались покупать лошадей, пока не выяснится обстановка, заявив, что «им лошадей до прямой вести не купливать». Все же П. Благово двинулся дальше к городу Козьмодемьянску, но «на дороге» их встретил некий «сын боярский Василей Вакулов» и сообщил, что «стоят под Нижним воры и гонцов имают и водят в Путимль, а иных побивают». Это сообщение заставило П. Благово повернуть обратно, к городу Санчурску. Новый план П. Благово заключался в том, чтобы вывести свой отряд из охваченного восстанием района и попытаться пройти к Москве с севера. Но когда он сообщил о своих намерениях ратным людям: «учал ратным людем говорить, чтоб им идти на Унжу да на Галич», то «Пантелейко с товарыщи ему отказали и с ним не пошли, и его Петра хотели убить». После этого П. Благово не оставалось ничего другого, как бежать, «и он Петр поехал от них на Унжу», а затем и в Москву.
Рассказ П. Благово рисует как бы в разрезе, произведенном вдоль Московской дороги, жизнь целого огромного района Русского государства: от Перми до Нижнего-Новгорода. Весь этот район выступает перед нами охваченным острой борьбой. Характерной чертой этой борьбы является то, что в нее оказываются втянутыми широкие массы городского населения. Наиболее ярко это выступает в событиях в Котельниче. Здесь в рассказе П. Благово представлена целая галерея различных представителей посада: от городового приказчика до попа и стрельца, за которыми стоит безымянная, но от этого нисколько не менее реальная масса посадских черных людей, обозначенных в челобитной П. Благово под именем «многих людей». Колоритная сцена в кабаке, с поднятием чаш за «царя Дмитрея», является лучшим показателем массовости той «измены» среди котельничан, на которую жаловался Петру Благово староста Котельнича. Это последнее обстоятельство раскрывает другую, не менее важную и существенную сторону положения в Котельниче. «Котелничей староста Митька Крушаков», т. е. земский староста города Котельнича, с полным основанием может рассматриваться нами как представитель верхов посадского населения, тех зажиточных кругов («лучших людей», по терминологии того времени), из среды которых выходили представители выборных земских властей. Враждебное отношение Котельнического старосты к движению посадских людей является одним из проявлений тех противоречий, которыми характеризуется социальная обстановка в русских городах XVI–XVII вв. В этом отношении борьба среди посадских людей города Котельнича демонстрирует те же черты и тенденции, что и в других городах того времени, когда «лутчие люди, пометав домы своя», разбегались, а «чернь» целовала крест «царевичу князю Дмитрею Ивановичу»[581].
Позиция «ратных людей» пермичей из отряда П. Благово вполне соответствует той расстановке сил, которую рисуют показания П. Благово. Будучи набраны из числа черных людей Перми и Пермского уезда, «даточные» люди примкнули и активно участвовали в борьбе, кипевшей в тех городах, мимо которых двигался их отряд. Нет данных, позволяющих раскрыть характер той первой стычки между ратными людьми, с описания которой П. Благово начинает свой рассказ. Вряд ли, однако, она была простой «дракой». Вероятнее допустить, что «драться и из лука стрелять» ратных людей заставили более глубокие причины.
Царская грамота квалифицирует поведение «даточных» людей пермичей как «воровство», указывая, что «ратные люди своровали, на нашу службу не пошли». Вместе с тем из нее можно узнать и о дальнейшей судьбе этих ратных людей: они «из Санчурского воротилися» обратно в Пермь.
Расценивая поведение ратных людей как заслуживающее «нашия опалы» (от наложения которой царь отказывается по случаю победы над Болотниковым), грамота Василия Шуйского требует от пермичей недопущения в дальнейшем подобных случаев: «а которые воры учнут вперед такия же воровские речи затевать и вмещать и писмами прелщати, и они б тех воров имали и приводили к вам (пермским воеводам. — И. С.), а вы б их сажали до нашего указа в тюрму». Эта инструкция пермскому воеводе показывает, что Василий Шуйский считал весьма реальной перспективу новых «воровских» выступлений среди пермичей (царь прямо предписывает: «а что у вас учнеться делать и вы б о том писали к нам к Москве подлинно»). Вместе с тем такая оценка положения в пермских городах заставляет признать, что «пермитин Пантелейко», которого П. Благово изображает зачинщиком всех действий ратных людей, был подготовлен к этой роли еще в своем родном городе.
В каком отношении стоит борьба пермских и вятских «мужиков» к восстанию Болотникова? Несомненно, что события, развертывавшиеся под Москвой, оказывали сильное влияние и на Вятку и на Пермь. Недаром в Котельниче «вора учали величать, которой называетца царевичем Дмитреем, что он Москву взял». Но вместе с тем несомненно также и другое: что борьба внутри северных городов развертывается в своих особых формах и вокруг иных вопросов, чем в непосредственно охваченных восстанием Болотникова районах. Поэтому те же, что и у Болотникова, «царистские» моменты в выступлениях вятчан и пермичей за «царя Дмитрия» являются идеологическим выражением иных интересов, иной программы борьбы.
Обстановка в другом северном районе — на Двине — в начальный период восстания Болотникова очень хорошо характеризуется грамотой Василия Шуйского на Вагу от 18 июля 1606 г. В этой грамоте царь предписывал двинским земским судьям и целовальникам принять меры с целью недопущения расправы с неким Яковом Якушкиным, посланным на Вагу, как выражается грамота, «для наших всяких дел и для бережения крестьяном» (из другой грамоты видно, что Я. Якушкин занимался на Ваге денежными сборами и проверкой состояния вооружения в важских городках)[582], а также для приведения «важских крестьян» к присяге Василию Шуйскому.
Расправа угрожала московскому приказному со стороны тех самых важан, которых он должен был «оберегать». По словам сына Якова Якушкина (ответом на челобитье которого и является грамота), группы важан, очевидно находившихся в Москве, «сведали то, что отцу его велено быть к нам к Москве, и они де умисля да послали от себя на Вагу товарищев своих дву человек, Онику Миклякова да Ермилку Клементиева, к своим друзьям и заговорщиком, а велели де отца его и с людми на дороге убить и разграбить».
Челобитчик просил царя «велити отца его Якова Якушкина с Ваги провадети, чтобы ему от тех воров и от их друзей и заговору на Ваге и на дороге грабежу и убивства не было»[583].
Изложенный документ интересен в двояком отношении. Во-первых, он свидетельствует о том внимании, с каким «важские крестьяне» следили за ходом событий через своих земляков, находившихся в Москве. Вместе с тем расправа, угрожавшая Якову Якушкину со стороны важан, указывает на то, что и в этой части Русского государства обстановка была достаточно напряженной, а борьба между черным крестьянским населением и представителями царской администрации достигала большой остроты.
Гораздо крупнее по масштабам и ярче, чем в Перми и Вятке, была борьба в Пскове. Одна из летописных повестей («О смятении и междоусобии и отступлении пскович от Московского государства») определяет положение в Пскове как «смердов самовластие»[584]. Эта характеристика, хотя и исходящая из кругов, враждебных псковским городским низам, очень точно схватывает существо борьбы в Пскове. Действительно, классовый характер борьбы нигде не выступает с такой силой и категоричностью, как в борьбе между псковичами.
В «Псковском летописце», составленном «тщанием и трудами» дьячка Богоявленской церкви из Бродов «Андрюшки Ильина по реклу Козы», боровшиеся в Пскове силы определены следующим образом: «И с тех мест развращение бысть велие во Пскове, болшии на менших, меншии на болших, и тако бысть к погибели всем»[585]. Эта общая формула может быть легко конкретизирована. Так, классовое лицо «больших» людей отчетливо вырисовывается в рассказе о том, как «царь Василей Шуйской прошал денег с гостей, славных мужей и великих мнящихся перед богом и человеком богатьством кипящих»[586]. В другом случае, осуждая «больших» людей за то, что «болшие люди во всегородную (избу. — И. С.) не ходили, гнушалися и смеялися и дома укрывалися; и в совет позывали («больших» людей. — И. С.), и оне не ходили, и давали волю мелким людем и стрельцом и казаком и поселяном во всем»[587], — летописец не менее выпукло показывает, кто были «меньшие».
«Больших» и «меньших» людей в их борьбе очень хорошо можно наблюдать на материале псковско-новгородских дел[588]: «Игумени и священники, и болшие люди, дети боярские, люди, кои во Пскове осталися, те по Новгородцах хотяще соединитися; ратные люди стрелцы и казаки и мелкие люди и поселяне по крестном целовании хотяще накрепко стояти, и измены для у бояр коней отняли и стрелцам дали выезжати против Новгородцов, а отъезжих боярынь (т. е. жен отъехавших из Пскова бояр. — И. С.) в полаты пересажали и животы переписали»[589].
Еще более ярко борющиеся классы псковского общества выступают перед нами во время столкновения «больших» и «меньших», вызванного получением в Пскове известия о разорении Василием Шуйским «таборов» в Тушине. «Большие» люди восприняли этот успех Василия Шуйского как свою победу и вместе с тем как сигнал для расправы со своими противниками: «Игумены й священники и бояре и гости… все вооружилися, аки на противных, мужески, дети боярские, и слуги монастырские, и гости вси на конех, и прочий помощницы их и хлебосолцы... И зазвониша во все колоколы Троицкие и пеша молебен за царя Василъя, и здравствующе друг другу целовахуся любезно, и хотяще крест целовати и мелких людей и до конца смирити и силою приводити, а непокорливых побити, и стрелцов в слободе»[590]. «Меньшие» люди, напротив, расценили победу Василия Шуйского как угрозу себе и, чтобы предотвратить «погибель свою», сами стали мобилизовать силы. «Видевше же мелкие люди погибель свою и скорое их («больших» людей. — И. С.) замышление, ужасошася, и поидоша на Запсковье всех чинов люди, и зазвониша в колокол у чюдотворцов Козмы и Дамьяна, и скопишася множество человек; и слышавше Полонищане, и в помощь приидоша Запсковью и в думу… И послаша весть и стрелцам в слободу, чтоб были на помощь к мелким людем на Запсковье»[591].
Столь резко выраженная противоположность позиций и интересов «больших» и «меньших» людей Пскова определила собой и формы борьбы в Пскове, придав этой борьбе исключительную остроту и силу.
Так, после раскрытия одного из заговоров псковских «больших» людей, намеревавшихся сдать Псков шведам, «многая кровь пролилася больших людей и бояр». Организаторами этой расправы с изменниками были «посадцкие мелкие люди и стрельцы. И был мужик простой, именем Тимофей прозвище Кудекуша Трепец (я полагаю, что это испорченное «стрелец», так как в другом месте Тимофей Кудекуша назван «Тимохой стрельцом», стр. 327. — И. С.) и тому далося пущи всех, и воеводам указывал и стоял крепко у пыток, и иные к нему таковии же присташа и овладеша градом… И бояр многих мучили, и жгли, и ребра ломали, понеже бояре ссылалися изо Пскова в Новгород и болшие люди, и пытали священников, и Семена Великого (один из псковских гостей, см. там же, стр. 323. — И. С.) и Омельяна Титова и инех»[592].
Когда же «большим» людям удалось, спровоцировав столкновение между посадскими «мелкими» людьми и стрельцами, захватить на время власть в свои руки, они обрушили террор на «меньших» людей: «Возсташа игумны и священники и болшие все людие и бояре на Тимошку и на иных кликунов, на семи человек, и побиша их камением, и всех менших людей называючи кликунами и неповинных; и сташа священники пытати на пытке накрепко во всегородной избе, а иных по торгом кнутьем бити, а 10-ти человеком головы отсекли и в ров вметаша, и винным и неповинным»[593]. «И хотеша многих казнити, — добавляет летописец, — и неции от народа возбраните им от пролития крови; и насажали палату мелких людей полну, а иные розбежалися по пригородом и по селом от убийства их; что бы им можно, и оне бы многих побили»[594].
Эта борьба между «большими» людьми и «меньшими» людьми («народом», как раскрывает содержание термина «меньшие» люди летописец) не прекращалась и тогда, когда моменты острых столкновений сменялись периодами относительного затишья. Расстановку сил и в эти периоды Псковская летопись определяет словами: «...держали Псков игумны и попы и болшие люди… и боящеся стрелцов и мелких людей и казаков»[595].
Начало открытой борьбы между «большими» и «меньшими» в Пскове падает на вторую половину 1606 г. Толчком к взрыву борьбы послужила провокация псковских «гостей» в связи с экстренным сбором денег в Пскове по требованию Василия Шуйского. Эту финансовую операцию правительства Василия Шуйского псковские «гости» попытались использовать для расправы с «меньшими» людьми. С этой целью «гости» самовольно («не по выбору») послали везти деньги в Москву пять человек[596] из числа наиболее активных представителей «меньших» людей псковичей («которые люди в правде против их говорили о градском житии и строении и за бедных сирот»)[597].
Смысл этого маневра псковских «гостей» состоял в том, чтобы, удалив из Пскова наиболее опасных для них лиц, добиться расправы с ними с помощью правительства Василия Шуйского. С этой целью «гости», действуя вместе с псковским воеводой П. Н. Шереметевым, послали вслед за делегатами, повезшими казну, «отписку» в Москву и Новгород (через который псковичи должны были ехать к Москве). В этой «отписке» позиция «мелких» людей Пскова характеризовалась как враждебная Василию Шуйскому, а везшие казну лица обвинялись в измене царю («мы тебе, гости Псковские, радеем, а сии пять человек тебе, государю, добра не хотят, и мелкие люди казны тебе не дали»)[598]. Результатом «отписки» был, как и рассчитывали «гости», арест псковичей новгородскими властями. В Новгороде псковичи просидели в тюрьме в течение всей осады Москвы Болотниковым. Когда же стало «мочно им проехати с казной к Москве от воровских людей», псковичи были вместе с казной отправлены в Москву. В Москве псковичей за то, «что написана на них измена», ожидала смертная казнь, и их даже уже «выведоша казнити смертию». Однако расправиться с псковичами правительству Василия Шуйского все же не удалось. Осуществлению замыслов псковских «гостей» помешали два непредвиденных обстоятельства. Первым из них явились решительные действия псковских стрельцов (находившихся в это время в Москве целым «приказом») в защиту делегатов Пскова. Приказ псковских стрельцов[599] был «взят» в Москву для защиты столицы «от воровских людей», т. е. от Болотникова. Это обстоятельство придало выступлению псковских стрельцов определенный политический вес, и, когда они «приказом всем били челом» царю, протестуя против обвинения делегатов Пскова в «измене» («что тебе царю не изменники ни един во Пскове, и наши головы в их головы»), Василий Шуйский не решился привести в исполнение казнь псковичей и вынужден был согласиться на расследование дела («обыск»). Однако псковичей все же оставили «за приставами», т. е. в заключении, и им вряд ли удалось бы благополучно вернуться домой, если бы на их защиту не поднялась гораздо более мощная сила, чем находившийся в Москве отряд псковских стрельцов. Этой силой был «весь Псков».
Псков узнал об участи своих делегатов благодаря чисто случайному обстоятельству. Дело в том, что псковский воевода Шереметев оказался лично заинтересованным в судьбе одного из пяти псковских представителей — некоего Еремы сыромятника. Поэтому в «отписке», посланной в Новгород, Шереметев «не написал» имени Еремы. Это спасло псковского сыромятника: «Еремку в тюрму не посадили». Великодушие Шереметева в отношении Еремы определялось отнюдь не альтруистическими мотивами. По словам летописи, Шереметев потому «добра хотел» Ереме, что тот «на его много всякого рукоделья делал без найму». Иными словами, Шереметев не захотел лишиться столь выгодного для него источника дарового труда.
Покровительство Шереметева Ереме, однако, оказалось роковым как для псковских «гостей», так и для самого псковского воеводы. Ереме удалось выбраться из Новгорода и вернуться в Псков. По живому описанию летописи, на вопрос псковичей: «где де твои товарыщи?» — «Еремка сказал всё бывшее по ряду». Рассказ Еремы сыромятника, разоблачивший планы псковских «гостей», вызвал всеобщее восстание псковичей: «И за то восстали всем Псковом на гостей, на семь человек, Алексея Хозина, Семена Великого, Григория Щукина, Ивана Стойкова и протчих»[600]. В такой обстановке Шереметеву, чтобы сохранить власть, не оставалось ничего иного, как... посадить псковских «гостей» в тюрьму. Вслед за тем псковичи послали в Москву «отписку» с требованием освобождения арестованных псковичей и объявлением псковских «гостей» заложниками, отвечающими за безопасность четырех псковских делегатов («писали к Москве, чтоб тех людей ничим не вредили и отпустили бы во Псков вскоре, а за тех людей гости посажены в тюрмы и смятение великое во Пскове о том за них, а они не будут во Пскове, и гостем быть, побитым против их»[601]) — После этого правительству Василия Шуйского, чтобы не допустить дальнейшего обострения конфликта, пришлось пойти на то, чтобы отказаться от расправы с псковичами, поспешно («вскоре») освободить их и отпустить в Псков.
Уже на этой первоначальной стадии борьбы в Пскове отчетливо выступает основная черта псковской общественной жизни: непримиримая вражда «больших» и «меньших». Однако для данного этапа движения в Пскове характерен вместе с тем и другой момент. Борьба псковичей носит локальный характер, не выходит за рамки чисто псковских дел и отношений. Сажая в тюрьму своих «гостей», псковичи оставляют власть в руках воеводы (хотя участие П. Шереметева в истории с посылкой казны в Москву не могло быть тайной для псковичей). Столь же показательно и стремление псковичей сохранить лояльность по отношению к Василию Шуйскому. Заявление псковских стрельцов в Москве, что «царю не изменники ни един во Пскове», очень точно отражает позицию «меньших» людей Пскова в начале их борьбы против «больших».
Наиболее ярким проявлением этой особенности борьбы в Пскове может служить отношение псковичей к пленным участникам восстания Болотникова, находившимся в псковских тюрьмах. Василий Шуйский прислал «во Псков, в тюрмы» более 400 человек «людей пленных из Северских городов, коих палицами не побил». Но хотя эта присылка и заключение в псковские тюрьмы участников восстания Болотникова падает на время, когда борьба между «большими» и «меньшими» в Пскове была уже в полном разгаре, псковичи тем не менее даже не пытались вмешаться в судьбу пленников Василия Шуйского, ограничиваясь лишь выражением своего сочувствия их участи: «поили и кормили и одевали и плакали на них смотря»[602].
Но на столь противоречивых позициях «верноподданных бунтовщиков» псковичам удалось удержаться весьма недолго. 1607 И 1608 годы характеризуются дальнейшим ростом борьбы между «большими» и «меньшими», а в сентябре 1608 г. движение псковских «меньших» людей вступает в новую фазу своего развития. Псковичи «целовали крест царевичю Димитрию Московскому»[603] а затем расправились и с воеводой Шереметевым: по одним данным, его «в темницы удавиша»[604], а по другому источнику («Карамзинский Хронограф»), «псковичи мужики» посадили Шереметева на кол[605]. Тогда же, наконец, были выпущены из тюрем и пленные болотниковцы, которых псковичи вновь «и напоили и накормили и одели»[606] (но уже больше не «плакали»).
Именно это время автор повести «О смятении и междоусобии и отступлении псковичей от Московского государства» назвал «самовластием смердов». Однако рассмотрение этого и дальнейших этапов борьбы в Пскове выходит за рамки нашего исследования. Впрочем, изучение борьбы «больших» и «меньших» в Пскове за 1609–1612 гг. дает лишь новый материал, не изменяя общей картины борьбы, нарисованной выше.
Заканчивая рассмотрение борьбы в Пскове во время восстания Болотникова, следует отметить еще одну черту, проходящую красной нитью через всю историю Пскова в 1606–1612 гг. Этой чертой является национально-патриотическая окраска движения псковичей — «мелких» людей.
«Летописец» Андрея Козы, в общем сочувственно относящийся к борьбе «меньших», видит главное достоинство правления «меньших» людей в Пскове в том, что «в те лета смутные», когда «воевод не было во Пскове. . и божиею милостию иноземцы не совладели не единым городом Псковским, а совладели как воевод во Пскове умножило»[607]. Вопрос о борьбе против «иноземцев», в данном случае против шведов («немцев»), угрожавших захватить северо-западные области Русского государства, равно как и против польской интервенции, был одной из центральных проблем движения «меньших» людей Пскова. И сколь откровенно псковские «гости» и «бояре» делали ставку на интервенцию шведов, «хотяще Псков отдати» шведам «и кровь неповинную пролити»[608], столь же решительно «меньшие» люди противодействовали планам «изменников» (как «Летопись» Козы называет «больших» людей)[609], расправляясь с ними и заявляя (воеводе Шереметеву): «мы де не хотим немец и за то помрем»[610].
С этих патриотических позиций псковичей не могли сдвинуть никакие силы. И даже когда в 1610 г. Псков получил грамоту «от Ермогена патриарха и от всех Московских бояр больших», в которой от псковичей требовали целовать крест королевичу Владиславу (подкрепляя это требование угрозой «Как де вам стояти против Московского и Литовского и Полского царства»), то и тогда «Псковичи, уповая на Живоначальную Троицу (патрон Пскова. — И. С.), креста не целовали королевичю»[611].