Вотъ Вамъ молотъ

Глава 22

Евгений Иванович Чаев совершенно искренне считал себя "удачником" — в отличие от прочих мужчин в их многочисленном семействе. Многочисленные его кузены долгое время Евгения Ивановича принимали все же за неудачника — но и то, в последние годы это отношение коренным образом поменялось.

В дворянской семье Чаевых вот уже третье поколение мужчин посвятили себя инженерному делу. Но если кузены занимались в основном подрядами — и подрядами выгодными, в сотни тысяч рублей — то Евгений Иванович предпочитал работу более спокойную, хотя и менее выгодную. Рисковать он не любил, да и по характеру был более домоседом. Отучившись во Франции он несколько лет поработал на германских и французских заводах, а затем принял неплохое, в общем-то, предложение занять должность помощника механического цеха на французском заводе в России. Богатств особых работа не сулила, но на спокойную и сытую жизнь хватало.

А чуть позже жизнь стала еще более "сытой" — правда добавилось беспокойства. Но беспокойства весьма интересного: владелец соседнего завода, совсем еще мальчишка, предложил делать новейшие станки с электрическими машинами. Сначала — в механическом цехе этого завода, а затем — видимо поняв, что инженер Чаев достоин большего — на новом, выстроенном специально для Евгения Ивановича, огромном "станкостроительном заводе".

Поначалу Евгений Иванович и новую работу воспринял как некую рутину, разве что оклад жалования стал больше, чем доходы кузенов от подрядов. Но уже через год, после того как выпуск "серийных станков" (как называл выделку их на потоке этот мальчик) и стал рутиной, инженеру Чаеву пошли заказы на разработку станков уже уникальных. Причем молодой человек — сам, кстати, инженер из какого-то австралийского университета — и задания вроде давал подробные, но все же требующие изрядного мастерства и глубоких инженерных знаний. Которыми Евгений Иванович обладал — и которые давали ему повод гордиться сотворенными им действительно уникальными машинами.

Однако когда возникла нынешняя задача, Евгений Иванович растерялся. То есть сама по себе стоящая проблема была вполне ему по силам, однако и сроки ее решения, и располагаемые ресурсы казались непреодолимым препятствием для ее успешного выполнения…

Казались. То, что предложил молодой инженер, тоже поначалу казалось невозможным. Как невозможным было рождение девятью женщинами ребенка за один месяц. Но после того, как две недели Евгений Иванович просидел рядом с ним, стало непонятным, почему до такого простого решения проблемы никто не смог додуматься раньше. Хотя — и в этом Евгений Иванович теперь был уверен — и все предыдущие его достижения основывались на странных, по первому взгляду, предложениях "австралийца". Ретроспективно оглядев свои прежние работы у Волкова, Евгений Иванович понял: все они, эти уникальные станки, были изготовлены именно так, как представлял их Волков. Этот молодой инженер, описывая еще нигде не существующую машину, словно уже видел ее в работе — и поэтому машины эти и получались столь совершенными.

Еще Евгений Иванович осознал, что Волков бы и сам мог легко эти станки изготовить — но занимаясь огромным кругом различных задач, доверил — именно доверил — ему, инженеру Чаеву воплощение Волковских машин в металле. Тем приятнее было, когда на предложения Чаева по конструкции какого-либо узла Волков говорил "ну что же, можно и так": он заранее знал, как сделать правильно, но и идея Евгения Ивановича оказывалась не хуже.

Проще говоря, ему — инженеру Чаеву — было доверено место творца, и доверие это следовало оправдать. И он, дворянин Чаев, его оправдает.

Хотелось все сделать побыстрее — но не было ни народу, ни лишних денег, чтобы "купить" народ в других странах. Так что оставалось лишь надеяться, что "к сроку" хотя бы большая часть планов выполнится и перейдет из категории "светлое будущее" в категорию "радостное настоящее".

Но кое-что уже успело перейти эту незримую границу. Двадцатого июня началось заполнение последнего участка Волго-Донского канала. Дед давно уже не приходил в гости — все время был занят поставками огромного числа грузов на строительство шлюзов, но тут часов в одиннадцать пришел ко мне в контору. Пришел довольный донельзя, и, достав из портфеля какую-то толстую папку, объявил:

— Все, внучек, мы закончили! Тут я на всякий случай написал, как правильно такое снабжение организовать: глядишь, в будущем тебе опять пригодится. Конечно, здесь и расчеты всякие, и схемы — ну да ты инженер, разберешься. А теперь по этому случаю нужно выпить — и он из того же портфеля вытащил бутылку коньяка и пару рюмок.

Разлил по глотку, мы выпили "за победу над природой", и дед продолжил:

— Ведь ещё Петр Великий мечтал Волгу с Догом соединить водным путем. А получилось сие лишь у моего внука.

— У нас всех получилось, дед, нечего на одного меня все валить! — усмехнулся я.

— Нет, у тебя получилось. Мы лишь помогали тебе по мере сил, а сделал-то все ты. Так что и получается, что именно мой внук вековую мечту русскую и воплотил, чем я горжусь безмерно… — он замолк.

Я подождал продолжения, затем все же предложил выпить за всех тех, кто мечту эту воплощал…

Двадцать седьмого июня в шлюз у устья Сухой Мечетки вошло первое судно, отправляющееся по маршруту до Ростова. Через "Волго-Донской канал имени Николая Владимировича Волкова", как гласила надпись на бронзовой доске, установленной на башне насосной станции, пошел первым рейсом новый сухогруз "Капитан I ранга Николай Волков".

Деда похоронили на небольшом кладбище у церкви рабочего городка. По сравнению в "прошлым разом" он прожил, получается, на три года дольше — и прожил их хорошо, но все рано мне было очень грустно. Да, родней "по крови" он мне не был, да и старческие причуды иногда меня просто доставали, но все же дед стал для меня по-настоящему именно родным человеком — а теперь его не стало. И осознание этого очень печального факта привело к тому, что почти все прочие окружающие меня люди назвали одним словом: "чудит".

Камилла меня, правда, поняла и поддержала полностью. Да и "деды" — тоже. А на остальных — да плевать мне на остальных!

В Петербург мы поехали втроем — я, Камилла и Валентин Павлович. У Семенова через племянника были какие-то связи с Владимиром Беклемишевым — и он сразу назвал мне это имя, лишь только я высказал свое пожелание. Правда, в дороге пожелание мое немного изменилось, но суть не поменялась.

Владимир Александрович был человеком не очень старым, можно сказать, почти молодым — сорок один год всего ему стукнул — но человеком он был весьма известным и востребованным, и просто так, "с улицы", к нему было не подойти — даже если на твоих счетах в банке записаны семизначные числа. Но благодаря племяннику Семенова он согласился меня принять, правда, оговорив, что уделить может всего лишь час своего "драгоценного времени". Поэтому войдя, я сразу сообщил, что боюсь в час не уложиться, а потому за каждую лишнюю минуту заплачу ему по сто рублей — если он, конечно, не против. Против Беклемишев не был — ведь за лишний час нашего общения ему грозила лишь дополнительная годовая зарплата по месту основной работы (правда, составляющая лишь малую часть его доходов). Но когда я изложил просьбу, он, слегка склонив голову набок, с минуту подумал, а затем сообщил, что никакой платы с меня за разговоры брать не будет.

А попросил я его всего лишь сделать памятник деду. И даже примерно рассказал, какой — добавив, что это, к моему глубокому сожалению, будет лишь первой частью работы.

— А почему вы пришли с таким заказом ко мне? — поинтересовался Владимир Александрович.

— Я думаю, что сейчас в мире, в русском мире, я имею в виду, всего два человека смогут сделать ее правильно: вы и Паоло Трубецкой. Но Трубецкой все же иностранец, хотя и русский — а дед был совсем русским, и ему было бы неприятно. Вдобавок лично мне манера Трубецкого не очень нравится. А вам, мне кажется, такой заказ было бы исполнить очень интересно.

— Но вы должны понимать, что памятник обойдется весьма недешево.

— У меня полмиллиона дохода.

— Боюсь, что даже при этом вы сочтете цену неприемлемой.

— В сутки. Я думаю, что финансовая сторона вопроса вам проблем не создаст.

— Ну что же… я, пожалуй, приму ваш заказ. Только давайте все же встретимся еще дня через два-три: мне необходимо все же хорошо все обдумать. Но вы правы: для меня сделать такое — и честь, и, признаться, большое искушение.

Беклемишев от заказа не отказался.

По дороге домой Семенов поинтересовался, что же я все время читаю. А читал я как раз ту самую рукопись, которую принес мне дед — я очень хорошо помнил, чем обернулась для меня пятилетняя задержка с прочтением бумаг Водянинова, и то, что было написано Николаем Владимировичем, решил изучить, не откладывая. И не зря: дед, на основании опыта своей работы по обеспечению строительства канала, составил замечательное руководство, включающее подробнейший разбор подготовки в том числе и математической модели всей логистики. Все же капитан первого ранга — человек, управлению обученный, и он создал весьма эффективную и именно управляемую службу, ну а затем — как, подозреваю, на флоте и положено, составил качественную "инструкцию по эксплуатации" этой организации. Очень, очень нужная работа — в особенности с учетом грядущей войны с Японией.

То, что война с Японией будет, я не сомневался. Как не сомневался и в том, что царь — если все пустить на самотек — эту войну проиграет. И не потому, что "в школе историю учил": просто мне довелось один раз посмотреть на эту самую Историю вблизи. И вот при близком взгляде очень много мелких деталей в глаза бросились, деталей, обычно опускаемых…

Ну, для начала: Россия к войне была не готова — и не столько "физически", сколько "морально". То, что Сергей Юльевич Витте выдал Алексееву на укрепление Порт-Артура треть от запрошенных (и утвержденных царем!) средств — это мелочь. Ну подумаешь — укрепления не достроили, пустяк какой. Ведь есть же солдатики, они японцам и так накостыляют — ведь недаром же военный министр Куропаткин выделил на улучшение прокорма этих солдатиков полтора миллиона рублей!

Выделил. А в этой жизни еще тридцати тысяч не пожалел на борьбу с дизентерией в Армии. Но в "прошлый раз", когда война началась и ему предложили пост командующего, он неделю добивался утверждения своего месячного оклада в размере ста тысяч рублей: в половину меньший, предложенный министром финансов, Куропаткин с негодованием отверг. А после утверждения запрошенного оклада он еще неделю бодался в Петербурге за "кормовые" для полусотни личных выездных и обозных лошадей сверх оклада: все же полторы тысячи в месяц лишними для генерала не будут.

Война уже шла вовсю, а русские генералы "воевали" за повышенные оклады жалования в Петербурге! А Император за этой "войной" просто наблюдал…

Он и теперь будет "просто наблюдать", уверенный, что эта воровская шайка японцев просто запинает… А вот у меня уверенность была в строго противоположном развитии событий, и, раз уж Мухонина найти не удалось, нужно было готовиться к "запиныванию японцев" силой оружия.

Самому мне с японцами тоже, конечно не справиться, но вот "оказать непосильную помощь" тем, кто "за Державу болеет" — это можно. И нужно: Сахалин я японцам отдавать не собирался.

Есть у картин такая особенность: глядишь на нее — и тут тебе поле пшеничное, или мишки на дереве, или даже бокал с вином и дичь забитая. Но если глянуть на картину со стороны противоположной, то там видно переплетение нитей холста, гвоздики, которым холст к подрамнику прибит, может и сам подрамник — короче, все, на чем собственно картина и держится, но глядя на обратную сторону невозможно понять, что нарисовано на лицевой. Может показаться, что это взаимно: ведь и спереди ни холста, ни гвоздиков рассмотреть не удастся. Но — только показаться: ведь холст и без картины существует, а вот картина без холста — нет. Какая у меня получится картина, я пока точно не знал. Но что для картины сначала нужно создать холст — в этом у меня сомнений не было.

Павел Афанасьевич Бенсон к работе, порученной ему, отнесся более чем ответственно. Специалисту по изготовлению пороха не нужно было объяснять важность как самого процесса получения аммиака из воздуха и угля, так и особую важность сохранения информации об этом в глубокой тайне. Поэтому у него на заводе похоже даже большинство рабочих не подозревало, откуда берется сырьё. То есть все знали, откуда: из большой коксовой батареи, стоящей практически на берегу Унжи. А сопоставить объемы потребления угля батареей и объемы производства азотной кислоты было некому — за этим уже очень внимательно следил Евгений Алексеевич.

Электростанция на два генератора по тысяче шестьсот киловатт обеспечивала производство аммиака на шести реакторах в объеме тонны в час. Сами реакторы (изготовленные из давно списанных пушечных стволов по триста восемь миллиметров) были аккуратно спрятаны внутри одного из цехов — настолько аккуратно, что даже работающие там люди искренне считали их частью оборудования по производству азотной кислоты из аммиака, а реальное назначение аппаратов кроме самого Павла Афанасьевича на заводе знали разве что два химика, которых Бенсон разыскал и сосватал в Казанском университете, и начальник "отдела безопасности" — которого Линоров сманил со "старой работы".

Зато все знали, что делается в остальных цехах завода: порох. И этим порохом в других цехах как раз и снаряжались снаряды к пушкам Рейнсдорфа. Понятно, что порох — он разный бывает: один — коричневатый — отправляется в гильзы, другой — желтоватый — запрессовывается в сами снаряды. Или упаковывается в специальные коробки (как и ружейный, зеленоватый) и оправляется туда, где уже к ружьям патроны делают…

Рабочих-специалистов Бенсон набирал чуть ли не по всей России. Ну а так как рабочий на пороховом заводе обычно и зарплату хорошую имел, и менять шило на мыло (то есть с одного порохового на другой пороховой переходить) желания особого не имел, в "пороховых" цехах у Бенсона больше работала молодежь: сыновья и — в большом числе — дочери рабочих с других заводов. Девицы-то на химическом производстве более пригодны — аккуратности в них больше. Ну а местное население занималось работами "заготовительными".

Толуол для производства "желтого пороха" Камилла заводу поставляла. Как и глицерин. А вот целлюлозу (хотя и не всю) завод в Кологриве "добывал" себе самостоятельно. И в конце лета большая часть персонала "заготовительных цехов" отправлялась именно в заготовительные экспедиции — собирать коричневые "початки" рогоза. Они-то практически из чистой целлюлозы состояли, из них — из пуха, конечно — даже бумагу делали. Плохонькую — но те же японцы (из бумаги этой свои дома "строящие") на качество не жаловались. А для пороха ведь параметры целлюлозного волокна не критичны.

Собственно целлюлозу в "заготовительном цехе" и делали, вываривая пух в щелочах, очищая, пакуя, подготавливая для нитрирования…

Большая часть целлюлозы все же поступала с фабрик, вываривающих ее из дерева или камыша как такового, но и "рогозно-целлюлозное" производство было важно: на Дальнем Востоке хлопок не рос, а порох было желательно делать и там: все же транспортные коммуникации были весьма ограниченными, и Бенсон отрабатывал "мобилизационную технологию". Причем делал это весьма успешно, так что осенью тысяча девятьсот второго года приступил к работе и небольшой пороховой заводик в тридцати верстах от моего нового городка на Амуре — и этот заводик уже полностью работал на "местном сырье". Азотную кислоту, правда, туда доставляли пока с Сахалина, с коксового завода в Лютоге, а глицерин вообще с Царицынского Камиллиного завода — но вот целлюлозу полностью "местную" брали. Понятно, что объемы производства были небольшие — но на войне "лишней взрывчатки" не бывает. Там же — точнее, в стоящей рядом деревушке со странным названием "Падали" — два брата-американца русского происхождения Макар и Василий Зотовы налаживали небольшой заводик по выпуску паковых патронов. Для охотничьих ружей, конечно же, правда братья недоумевали, почему лишь патронов четвертого калибра…

А вот Хуго Георг Юнгхендель — архитектор из Владивостока, нанятый на строительство нового городка — недоумевал, почему в явно рабочем городке не предусмотрено для этих самых рабочих бараков или, на худой конец, казарм и кто будет жить в строящихся трехэтажных многоквартирных домах…

Владимир Андреевич Рейнсдорф связался — с моей подачи — с подполковником Карповым из Артуправления. Тот — доложился начальству, и ещё прошлым летом для трехдюймовой пушки Энгельгардт спроектировал новый лафет. Энгельгардт — не Платонович, а Петрович, и не губернатор, а начальник Артуправления, вдобавок один из конструкторов знаменитой "трехдюймовки". Идея использовать ГАЗ-51 в качестве арттягача его вдохновила, а лафет самого Александра Петровича для тяжелых пушек в русской армии уже давно использовался — так что разговор шел именно со специалистом и потому получился он весьма плодотворным.

Взаимно плодотворным: пушка Рейнсдорфа по весовым характеристикам от трехдюймовки отличалась очень мало (а по баллистике была как бы не хуже), и новый лафет и Владимиру Андреевичу вполне подходил. Так что он, набрав ещё с полторы сотни рабочих, пушки свои стал выпускать и в "пехотном варианте". Энгельгардт-артиллерист, правда, предупредил, что "на вооружение армия эти пушки брать не будет", но я-то их вовсе не для армии делал.

Тем не менее "близкие контакты" с Артуправлением помогли мне и в еще одном деле. Артиллерийский полигон был приобретен за поселком Капустин Яр — и на этом полигоне теперь "оттачивал мастерство" Вениамин Григорьевич Юрьев, вступив в должность "начальника береговой обороны Сахалина". Численность "обороны" была невелика, всего две тысячи артиллеристов (которых Юрьев понанимал из отставников) и столько же "ополченцев" — которых, после долгих разговоров со мной, Вениамин Григорьевич набрал опять же из отставных пушкарей. Вот только пушкарей-то было может и много в России, а искать-то их как? Артуправление резко облегчило пути решения проблемы: выходя в отставку солдатики сразу получали "направление" к Юрьеву. Условия "службы в охране" были для народа заманчивыми, так что дефицита людей у него не стало. Вот только оказалось, что большинство нужных ему людей становились вовсе не артиллеристами…

В тактике и стратегии я был "очень крупным специалистом", и не давать "полезные советы" профессиональному военному у меня мозгов хватило. А разговаривали мы по вопросам исключительно "экономическим". Юрьев, как бывший командир отдельного артбатальона, очень хорошо понимал серьезность вопросов снабжения армии всем, необходимым для ведения боев. И когда я обрисовал — в самых общих чертах — мое видение грядущей войны, первым его вопросом был вопрос "а как все это обеспечить материально". И лишь получив исчерпывающий ответ, он приступил к планированию грядущего — и под этот план и готовил свое невеликое "войско".

Ну а я — выделял этому войску средства. Полмиллиона рублей в месяц — совсем немного. Правда, этого хватало на зарплаты, обмундирование, прокорм, лечение при необходимости… А сколько средства поглощал уже полигон — об этом точно знали лишь два человека: Водянинов и Мышка. Ну а сколько от "народного хозяйства" отъедал уже весь мой военпром — только Сергей Игнатьевич. А я "знал" в основном лишь "сколько не хватает" — потому что мне постоянно об этом "не забывали напоминать".

Семенов зашел "с деловым предложением" примерно через неделю после нашего возвращения из Петербурга:

— Саша, я вот чего подумал: японцам теперь Сахалин с одной стороны как кость в горле с его рыбными ловлями, а с другой — уж больно лакомым кусочком оказывается. Боюсь, что на Лютогу они в случае войны первым делом нацелятся, а с Рейндорфовскими пушками против их броненосцев много не навоюешь. Знаю, ты стараешься все потребное сам выделать, но тут нам не справиться — так что думаю, надо у германца береговые орудия купить.

— Какие орудия?

— Береговые, у Круппа пушка хорошая появилась. И не очень дорогая, зато семи дюймов и стреляет на двадцать пять верст. Если такие пушки да в нужных местах поставить — весь залив Анива они и перекроют.

— И сколько их нужно?

— Я тут с картой-то прикинул, получается что хорошо бы четыре форта поставить, тут, тут и вот тут. По две пушки было бы неплохо, правда в деньгах это под миллион выйдет — ну дык если залив не оборонять, то как бы убытку не вышло гораздо большего. Что скажешь?

— Валентин Павлович, я же не специалист в береговой обороне, вам и карты в руки. Миллион так миллион, изыщу как-нибудь. А Крупп-то согласится заказ принять?

— Согласится. Я же не просто так зашел: узнал, что задел у них как раз на восемь семидюймовых стволов, а германский штаб порешил пушки шестидюймовые той же конструкции заказывать. Так что я уж попросил приятеля, что в Германию давеча ездил, все и разузнать. Он как раз для Обуховского завода станки к Круппу заказывать ездил, вот и разузнал. Ежели нынче этим заняться, то к следующему лету заказ исполнят…

Вроде Сахалин я особо и не осваивал: ну разве рыбосольный завод может считаться "гигантом индустрии"? Но японцам он наступил не на больную мозоль, а непосредственно на горло. До того, как всю сахалинскую рыбалку я забрал себе, рыба с острова шла целиком в Японию. И мне было особенно обидно, что тысячи тонн селедки японцы даже не съедали — всю рыбу они тут же перерабатывали на удобрения. Земля у них, видите ли, не очень плодородная — а в России людям просто жрать нечего.

Неудивительно, что почти сразу же вокруг острова объявились целые эскадры браконьеров. А за нелегальную ловлю рыбы, между прочим, по законам Империи полагалась каторга: от пяти лет до пожизненной. Для защиты уже моих рыбных угодий в Америке было закуплено две дюжины шустрых катеров (сто тонн водоизмещения, машина в пятьсот сил, двухдюймовая пушка) — и японским браконьерам резко поплохело. Только шхун было захвачено больше полусотни, мелкие же суда (всякие баркасы и прочие лодки), захваченные или просто потопленные береговой охраной, исчислялись сотнями.

База катеров как раз размещалась в устье Лютоги, у одноименного поселка — радом с рыбозаводом, и опасения Семенова я разделял. Равно как доверял ему как специалисту по вопросам береговой обороны.

Миллион туда, миллион сюда… Со шведами удалось договориться о поставке полумиллиона патронов до конца года. И еще полумиллиона — до лета следующего. С нынешними затратами восемьдесят тысяч рублей — вообще не деньги, просто шведы больше поставлять отказались. Не потому что жалко, а потому что больше сделать не в состоянии. И это было о-очень грустно.

Володя в июне привез показать первый десяток "серийных" винтовок, и, в ходе демонстрации оных "на всякий случай" сообщил:

— Александр Владимирович, когда будете заказывать патроны у шведов, особенно отметьте, что патроны нужны слабые, на два грамма пороха. Можно, конечно, брать и на два с половиной — они и такие делают, но вот которые три с лишним грамма заряд имеют, не годятся: автоматика ломается. Давление в стволе слишком большое…

— А у Арисаки какой заряд?

— Два грамма… а причем тут Арисака?

— Я просто думаю, что японский патрон-то вдвое дешевле — насчет "захватнических" планов я решил пока не делиться.

— Так к "Монтекристо" патрон вообще, почитай, бесплатный, жалко что к винтовке не годится — засмеялся Володя.

— А что, Арисаковский патрон тоже не подойдет сюда?

— Так там же гильза совсем иная. Полурантовая, и короче. Можно, конечно, и под японский патрон винтовку сделать, но тогда придется не только камору, но и магазин переделывать. Еще экстрактор, еще… нет, сделать можно. Если нужно, то до зимы я смогу образец показать. Только в серию ее ставить — это ж сколько оснастки-то переделывать!

— Переделывать не надо…

То, что патроны от "Арисаки" к моим пулеметам не подходят в принципе, было для меня именно шоком: получалось, что на каждый пулемет патронов у меня всего лишь на десять минут войны. Пришлось собирать по этому поводу специальное совещание, на котором я выяснил, что дешевле и пулеметы новые заказать чем переделать существующие.

В "прошлый раз" шведские винтовки под этот самый "норвежский" патрон в войне поучаствовать не успели, и о том, что патроны разные, я так и не узнал. А в этот раз просто так случилось что мой заказ у Хочкисса оказался до того, как пулеметы заказали японцы, но уже после шведского заказа — и получилось то, что получилось. В конце концов можно было бы и пулеметы новые заказать (хотя не факт, что до войны заказ был бы выполнен), но ведь автоматическая винтовка тоже под "шведский маузер" была разработана и уже выпуск их начался. Так что вариантов у меня было очень мало.

То есть, честно говоря, вариант вообще был один — делать патроны самому. Вот только как их делать, у меня не было ни малейшего представления. Во Владивостоке, правда, небольшой патронный завод уже строился — но он должен был выпускать эти патроны по сто тысяч в месяц, меньше даже, а мне нужны были миллионы. Поэтому был собран "большой инженерский совет", на котором всем и был задан один простой вопрос: "как быстро и дешево делать миллионы патронов". Причем не через пару лет, а через несколько месяцев…

Оказалось, что проще всего решается вопрос с капсюлями: Камилла сообщила, что если использовать нитро-чего-то там свинца, то пара человек сможет закапать высыхающую пасту с этой дрянью в десятки, если не сотни тысяч капсюлей в сутки. После уточнения деталей был назначен "ответственный" из числа молодых химиков, которому предстояло построить заводик по производству хотя бы полусотни тысяч изделий в сутки, силами трех смен по пятьдесят работников. Евгений Иванович сказал, что вырубной пресс для изготовления самих капсюлей из фольги он вообще за два дня поставит: всех-то дел там было изготовить простенькие пуансон и матрицу для очередного небольшого пневмомолота, которые в Харькове Чаев теперь выпускал уже по два-три в сутки.

Немногим сложнее (многим, но не фатально сложнее) оказалось производство пуль. К тому же сами пули я уже умел выпускать, для переоснащения манлихеров "корейской гвардии" их делала небольшая мастерская под Хабаровском. Устроить "большую мастерскую" было тоже делом недолгим: все нужные станки производил Чаев, так что требовалось лишь оснастку под новый калибр изготовить.

Самое сложное оказалось (внезапно!) изготовить гильзы. Технология-то очень простая была, даже во многих книжках описана. Вот только нужно было много специальной латуни под названием "томпак", которая хорошо вытягивалась. Шайбы из этой латуни нужно было вытягивать в гильзу шесть, а то и восемь раз — причем после каждой вытяжки заготовку нужно было отжигать. Потом нужно было гильзу аккуратно обрезать, зачистить, еще что-то сделать… На Тульском заводе одна гильза делалась больше четырех суток, и к ней прикладывали руки двадцать шесть человек. А в результате даже в Туле этих гильз делали меньше, чем нужно было только мне — при том, что народу там работало очень много.

Однако самым паршивым было то, что станки для выделки гильз можно было купить — как я уже один раз сделал, но с поставкой нужного из числа хорошо если через год, а война, если я ничего изменяющего историческую картину не натворил, начнется через полтора — но станки не только купить надо, а и куда-то поставить. Да и рабочих научить на них работать. Про ожидаемую дату войны я инженерам не сообщил, но желаемые сроки начала производства очертил — и, как только первые два вопроса были решены и речь перешла к гильзам, энтузиазм угас: все знали, как гильзы делать, но никто не представлял, как начать производство через три месяца. Не говоря уже о том, что к вопросу "где взять томпак" мы еще даже не подступили.

— Ну, несколько изменим постановку задачи, — нарушил я воцарившуюся тишину. — Насчет томпаковых гильз все всё знают, и знают, что их много делать у нас не получается. А как насчет стальных?

— Стальные заржавеют — мрачно проинформировал меня Бенсон. Занимаясь, среди прочего, и зарядами к минометам, он бумажные американские гильзы изучил — а те, с жестяным донцем, хотя и луженые были, но уже слегка поржавели на закраинах.

— А вот черненькие такие, к монтекристо, они же тоже стальные? И не ржавеют, не так ли?

— В принципе можно и так, там фосфатное покрытие используется, но все равно без сала пушечного они долго не хранятся. Да и с салом недолго — уточнил кто-то из присутствующих отставных офицеров.

— Мне долго и не нужно. Полгода достаточно будет, ну, год — совсем хорошо.

— Тогда можно и стальные делать…

— А стальные можно проще сделать — вмешался Саша Белов, — если сразу из горячего железа штамповать стаканы по диаметру гильзы, то потом их можно не вытягивать, а на оправке, как трубы, раскатывать…

Белов в трубопрокатке еще сейчас собаку не съел, но после довольно бурного обсуждения присутствующие согласились, что в принципе идея неплоха. И только Чаев ехидно заметил:

— И сколько же таких прокатных станков понадобится, чтобы за месяц хотя бы миллион гильз сделать?

К счастью, нужное слово я знал, и его произнес:

— Один, один потребуется станок. Только немного необычный…

Следующую неделю я провел в обществе Евгения Ивановича. Забавная была неделя.

В "день первый" Чаев просто слушал, и с его губ практически не сходила снисходительная улыбка. На второй — улыбка исчезла, сменившись настороженной озабоченностью. Два последующих дня мы сидели бок о бок, рисуя в большой тетради различные наброски. Вырывая друг у друга карандаши, зачеркивая нарисованное и рисуя снова. А три последующих дня — крутили ручку арифмометра, листали справочники и каталоги, строили таблицы и графики.

Наконец Евгений Иванович подвел черту под нашим "творческим общением":

— Выходит, Александр Владимирович, что возможно уложиться в четыреста без малого тысяч рублей и за полгода станок построить. Если ничего непредвиденного не случится.

— На непредвиденное еще сто тысяч положим, а станков будем делать сразу два — ведь выходит, что времени на два станка потребуется столько же, сколько и на один, так?

— Разве что рабочих потребуется подыскать, там же оснастки, оправки те же, высокой точности много сделать потребуется. А это дело не быстрое, вряд ли в тот же срок уложиться получится.

— Ну оснастку-то и на стороне заказать несложно. А для надежности сразу три комплекта закажем, у шведов, немцев и в Америке. Надо успеть.

— Вы знаете, Александр Владимирович, первый раз встречаюсь с хозяином завода, который хочет не подешевле, а побыстрее. Если бы не знал, как вы с авто выпуск придерживали, подумал бы, что не в себе вы малость.

— А сейчас так не думаете?

— Сейчас — нет. Сейчас я думаю, что вы лучше всех знаете, как эти затраты окупятся, если в срок все сделать. И все, что можно, сам сделаю, чтобы в срок уложиться.