Вотъ Вамъ молотъ

Глава 38

— Евгений Алексеевич! — в голосе Станислава Густавовича слышалась странная смесь тоски и раздражения, — Ну хоть Вы ему объясните: нельзя так! Меня он не слушает, так может к Вам прислушается?

— Думаю, объяснить будет несложно, вот только сперва расскажите, что именно я должен объяснять?

— Ну как что… я же Вам отписал…

— А, насчет заводских магазинов? Откровенно говоря, я не совсем понял, почему это плохо…

— Извините… — Станислав Густавович на долю секунды смутился, но, как и всегда, тут же «смело перешел в наступление» — возможно, для неспециалистов я пишу не всегда понятно, посему расскажу, а Вы непонятное переспросите. Отниму буквально минуту, но это действительно очень важно. Волков решил, что в заводских магазинах следует продавать самые важные товары, как крупы, сахар, соль, хлеб. Еще рыбу с мясом…

— Так это же хорошо, — несколько недоуменно ответил Евгений Алексеевич.

— Конечно хорошо, и всё это продается уже который год…

— Так из-за чего вы ко мне подошли?

— Но продаются не только продукты, а и одежда, обувь, мебель… всё продается. А так же продукты из изысканных, например мандарины, апельсины, бананы те же…

— И что? Извините, я не вижу тут причин для неприятностей…

— Так Волков решил все эти «излишества», как он назвал, из продаж изъять! В заводских магазинах, на внутренние деньги…

— Что?!

— Да, — Станислав Густавович с довольным видом откинулся в кресле, — он распорядился подготовить список самых нужных товаров, которые в магазинах быть должны всегда, а прочие товары более туда не поставлять.

— Да вы шутите… или что-то неверно поняли.

— Я-то верно понял, вот, и приказ у меня есть: подготовить ассортиментный минимум продуктовых и промтоварных магазинов компании.

Линоров внимательно прочитал протянутую Петрашевским бумагу.

— Ну, это он погорячился… — процитировал он своего шефа. — А обоснование какое-то давал? Ведь, сами знаете, некоторые его…. предложения, да, поначалу выглядят весьма странными, а затем…

— Поначалу-то я и сам так подумал… Нет, когда я лично поинтересовался, он сказал что фруктов заморских мало ввозить выходит, будет-де выгоднее их за государевы деньги продавать… А то в магазинах-то они и дешевле отпускаются, да и покупают их немного, портятся заметной частью…

— И сколько доходу выходит в этом случае?

— По деньгам-то вроде выходит немало, с одного банановоза доход как бы не до миллиона за рейс… в прошлый месяц как раз в Петербург банановоз на пробу пришел.

— Сумма изрядная…

— Так столько же, если не поболее придется рабочим платить уже не расчетными копейками, а полновесными рубликами!

— А рабочие при том еще и недовольны будут… если банан детишкам придется в городской лавке дороже вдвое покупать.

— Вот, Евгений Алексеевич, Вы о том и скажите. А попутно ему и вот это в подкрепление слов своих отдайте — Станислав Густавович протянул руководителю службы безопасности тетрадку.

— Что это? Позвольте взглянуть?

— Тут расчёт, почему торговля без прибылей в магазинах наших выгод втрое дает в производствах. Сам я, откровенно говоря, побаиваюсь сам ему такое нести: не по чину, скажет…

— Это вы зря. Отдам, конечно, да и сам почитаю: мне такие расчёты самому помощь изрядную окажут. Но — скажу вам по секрету — ему можно без боязни всё говорить. Юрий Феоктистович его как-то неучем обозвал, когда про машину какую-то спор у них вышел. Так Волков его профессором института за то назначил, и сам к нему же на лекции ходил… Я передам — но в следующий раз Вы уж сами: быстрее выйдет.

Женщины, как я выяснил, все понимают слишком буквально. Я-то имел в виду чертёжик там начертить, бумажки с расчётами приложить — обычная дипломная работа (по моим представлениям). Однако на Рождество Лиза подарила мне готовую «игрушку». Конечно, готовую не для серийного производства, но обещания нужно исполнять. Так что двадцать шестого декабря мы с Камиллой отправились в Москву — по реке. Даже маленькой ёлочке холодно зимой, а рекам — вообще конец приходит: льдом покрываются. Причем, как правило, толстым. И — ровным, поэтому вот уже десять лет для обеспечения зимней навигации по Волге функционировала специальная «Служба ледовых дорог» — следящая за тем, чтобы лёд был нужной толщины, а проруби не появлялись на трассах.

Мы теперь везде ездили вдвоём. То есть не только вдвоём, но другие просто сопровождали. В какой-то момент мы с Камиллой вдруг поняли, что разлучаться нам больше чем на день просто нельзя — вот только осознание этого наступило поздновато. Поздно в том смысле, что мы узнали, что до конца жизни нам суждено вдвоём и оставаться: то ли после поездки в Швейцарию, то ли после отравления оказалось, что детей у нас, похоже, уже не будет…

«Кадиллак» с ледовыми шинами (с колесами вдвое шире обычных и шипованной резиной) довез нас до Нижнего за четырнадцать часов. Оставив водителей (кроме меня их в машине ехало еще двое) приходить в себя после безумной гонки, мы отправились в Москву (литерный был заказан телеграфом). И к полудню двадцать седьмого мы оказались в Императорском Московском Техническом Училище.

Профессор Гавриленко в общем и целом был рад меня увидеть. Как просто хорошего и со всех сторон приятного человека (а вовсе не как беспринципного дельца, выдавшего два миллиона на обустройство лабораторий, но за это потребовавшего дополнительных двадцать выпускников в год). Тем более, что и Машку с прочими девицами в Училище принимал Фёдоров — предшественник Гавриленко на посту ректора. Но вот предложение моё ему не очень понравилось:

— Александр Павлович, — начал я издалека. — У меня к Вам будет небольшая просьба личного, можно сказать, характера. Одна студентка выполнила работу, которая, по моему мнению, вполне может быть зачтена как дипломная. Я хотел бы попросить устроить защиту этой работы как можно скорее. Скажем, сегодня.

— Александр Владимирович, я хорошо понимаю вашу заботу о сестре, но есть же определенные процедуры…

— Ну, во первых, Мария Петровна мне не сестра, а вовсе даже дочь, хотя и приёмная. А во-вторых, речь совсем не о ней. Но для меня дело это личное в том смысле, что я несколько опрометчиво дал Елизавете Афанасьевне Антиповой определенные обещания, и теперь готов принять соответствующую кару. В том смысле, что защищать её проект буду я — как вы сами понимаете, девушке после случившегося морально тяжело приезжать в Москву. Ей нужно некоторое время для успокоения…

— Так вы по поводу Антиповой? Честно говоря, её поступок нашел живой отклик в Училище, большинство ее поддерживает — и я думаю, что никто из профессоров не откажет ей в столь скромной просьбе. Вот только… позвольте полюбопытствовать: какую работу она у вас выполняла?

— Она, если Вы помните, обучалась большей частью машиностроению, в части тепловых машин. Скажу откровенно: я сам просто потрясён, сколь скоро и качественно была выполнена работа. Думал, что занятия хватит до весны, а там и острота случившегося сгладится — но ей хватило месяца. Я же обещал, что наградой ей будет диплом… но должен предупредить: предмет диплома проходит по секретной части Артуправления.

Через час, за который я успел скататься на Машкину квартиру и привезти материалы диплома, заинтересованные до нельзя члены Учёного совета собрались в кабинете Гавриленко: в целях секретности было решено замаскировать событие под обычное совещание. Тем более, что и постоянный допуск Артуправления имели всего пять человек. Когда в кабинете появился я — с двумя небольшими чемоданами — собравшиеся направили на меня изрядно удивлённые взгляды. Но им пришлось удивиться еще больше:

— Господа, сейчас состоится именно мое выступление, хотя более чем необычное. Думаю, впервые в стенах Слободского дворца представлять дипломную работу студента будет посторонний человек, и уж точно впервые здесь состоится защита дипломной работы студентки. Я представлю работу госпожи Антиповой, которая, к сожалению, сама пока сюда прибыть не в состоянии, и первым делам предупреждаю всех вас: работа эта строго секретная. Ну а теперь — приступим…

Я развесил на стене красивые графики:

— Теоретическая часть работы заключается в исследовании и составлении формул для расчёта тепловых машин, работающих на высоких скоростях. Тут вы видите графики зависимости коэффициентов трения различных пар металлов и сплавов в зависимости от скорости скольжения. Думаю, всем вам будет небезынтересно узнать, что на скоростях, близких к скорости звука в воздухе, коэффициенты эти значительно отличаются от обычно используемых. В частности — тут представлено красным цветом — коэффициент трения меди по стали снижается до шести тысячных. А синим цветом показаны коэффициенты трения уже меди по хрому. В этой точке они составляют девять тысячных.

— Это при каких скоростях, Вы говорите?

— Примерно триста пятьдесят метров в секунду. Кстати, этим в значительной мере объясняется тот факт, что в совершенно новых орудиях реальные дальности стрельбы обычно на десять-пятнадцать процентов превышают расчётные: ведь в расчётах используется коэффициент ноль-два, при том, что на самом деле он, как оказывается, в тридцать раз меньше.

— Вы хотите сказать, что нынешние формулы расчёта артиллерии неверны?

— Несколько неверны, но позвольте перейти к следующему графику. На первом были показаны коэффициенты трения для идеально чистых поверхностей. Но в процессе стрельбы те же артиллерийские стволы загрязняются. Тут мы видим зависимости коэффициентов от степени загрязнения и износа, или, если переводить на артиллерию, в зависимости от числа произведенных выстрелов. Исходя из этих графиков, примерно уже после сорока — пятидесяти выстрелов коэффициент трения меди по стали увеличивается до одной десятой. Что тоже все же вдвое ниже традиционной — медленной — величины, но погрешность расчёта будет уже невелика. Однако если вы взглянем на пару "медь по хрому", то тут мы обнаруживаем, что после полусотни выстрелов трение тоже возрастает, но не на порядок, а всего лишь в два с небольшим раза, до двух сотых. То есть использование хромированных стволов в разы уменьшает износ ствола.

— А зелёная кривая к чему относится?

— Медь по меди. Точнее, свинцовистая медь по меди. Тут мы имеем самый поразительный эффект: начальный коэффициент трения составляет всего три тысячных. Однако в артиллерии такая пара неприменима: меднение ствола изнутри выгорает после буквально пары выстрелов. Эта пара может быть интересна для моторов, в частности, для двигателей внутреннего сгорания — и её я сам собираюсь исследовать в ближайшее время. Тем более, что в них — при использовании слабокислых смазок — износ поверхностей трения исчезает полностью: у меня имеется бронзовый мотор, изготовленный десять лет назад — и этот мотор до сих пор работает без ремонта… но я отвлекся.

— Извините, а этот мотор, о котором вы говорите, он доступен для изучения?

— Да, более того, я хотел отдельно попросить в Училище учредить группу для его изучения, ведь практически неизнашиваемая машина — объект для изучения более чем интересный. Но вернусь к работе. Эти графики показывают, что при расчётах силы отдачи в огнестрельном оружии можно с известной погрешностью практически пренебречь силами трения снаряда и гильзы о ствол. Математический аппарат, определяющий эти погрешности — равно как и методики расчетов сейчас, я гляжу, с интересом смотрит Николай Егорович.

— Выглядит красиво — отозвался Жуковский, — но годятся ли эти формулы для практического применения?

— А этому посвящена практическая, так сказать, предфинальная часть дипломной работы. Вот эта, — я достал из чемодана автомат, который Лиза подарила мне два дня назад. — Автоматический пистолет-пулемёт, разработанный госпожой Антиповой в рамках проверки представленной вам математической модели. Сразу скажу: за два часа, которые у меня были, я лично отстрелял из него три десятка магазинов по тридцать шесть патронов. И, если не считать осечек, вызванных плохими патронами, у меня к конструкции замечаний нет…

— Елизавета Афанасьевна сконструировала пулемёт? За полтора месяца?

Век живи — век учись. Телеграмму с поздравлениями первой русской женщине-инженеру мы отправили Лизе тем же вечером, а двадцать восьмого, во вторник, с профессорами «прогулялись» на Чермянку — речку, протекавшую в глубоком овраге, где насладились стрельбой из новенького автомата. Но это было развлечением, а работа предстояла совсем с оружием не связанная. Из исследования Лизы получалось, что если цилиндр мотора не хонинговать, а меднить, то он и работать будет дольше, и мощность мотора увеличится…

Автомат, конечно, я начал делать серийно: вещь недорогая, но в хозяйстве нужная. Правда, «Алатырский завод автомобильного крепежа» автомат стал выпускать только в мае десятого года — после того, как Ольга Александровна разработала технологию гальванического хромирования ствола, на кожухе этого ствола появился дульный тормоз-компенсатор на манер того, что я видел в фильмах у ППШ, а коробка превратилась из трубы в именно коробку, с крышкой, защёлкивающейся с помощью основной пружины. Думаю, что новым словом в изготовлении оружия стало закрепление ствола в коробке с помощью электросварки — да и сама коробка, свариваемая из четырех штампованных деталек, явно не имела аналогов в нынешнем автоматостроении…

Зато автомат получился простым и очень дешёвым. Чему, между прочим, поспособствовала моя жена: Камилла придумала хитрый клей, намертво приклеивающий поликарбонат к стали — и в результате магазины стали обходиться максимум в полтинник. Сам-то поликарбонат австрияк Айнхорн придумал еще двенадцать лет назад, а как массово для него сырьё вырабатывать, Александр Дианин выдумал еще раньше, лет уж двадцать как. Но и Камилле пришлось напрячь извилины: нынешняя химия отличалась либо микроскопическими объемами выработки реактивов, либо массовым производством очень грязных веществ.

У меня же дела шли хуже. На разработку технологии меднения цилиндров моторов убил почти год, прежде чем получил сколь-нибудь приемлемый результат. Даже более чем приемлемый — но сколько времени было потрачено зря! А оказалось все просто: на обычном токарном станке нутро цилиндра просто "мазалось" латунными стержнями под приличным давлением (при поливании глицерином с добавкой щавелевой кислоты). Полчаса работы самого примитивного станка — и всё готово…

Заодно я получил еще один сильно побочный, но еще более сильно полезный эффект: долговечность моторов резко возросла. Я где-то слышал, что двадцать процентов износа цилиндра случается на первые десять часов работы мотора. Понятно: после хонингования, как цилиндр не промывай, абразив в нем остается: мелкие его пылинки намертво впиваются в стенки. Ну а при "намазывании меди" эти пылинки из стенок благополучно выдираются. Вроде пустяк — а начальная мощность мотора увеличивается почти на пять процентов (с учетом резкого снижения трения). И у меня появилась мысль…

Но прежде чем она появилась, случилось очень многое. Летом девятого года Генри внезапно умер от инсульта. На похороны я, конечно, не успел — при все желании не смог бы, но все равно мы с Камиллой к нему выехали, хоть так уважить память. И в Америке мы узнали (причем от Сэма Клеменса) очень удивившую меня вещь.

В отличие от двух десятков огромных американских компаний, которые управлялись Роджерсом, но собственностью его не были (хотя он и владел приличными пакетами акций), «Палм Ривер» никому, кроме меня и Генри не принадлежала. Юридически же она вообще никому не принадлежала. Вот только управляться она могла всего четырьмя лицами: самим Генри, мною, Марком Твеном и Камиллой… Именно в такой последовательности, и теперь, когда Генри не стало, компания попала полностью под моё управление.

Гарри Роджерс — на самом деле его все же звали Генри Хатльстон-младший, как и отца — успел до нашего приезда провести (с помощью шустрых адвокатов, конечно) предварительную ревизию фирмы, и к своему прискорбию выяснил, что она на сто процентов была создана на мои деньги. Это ведь и в самом деле было именно так: наличку-то на покупку «компаний-учредителей» именно я из кармана вынул…

Генри мне как-то в разговоре пожаловался на сына — мол, балбесом растет, к бизнесу не пригоден. И, вероятно поэтому, и в завещании отдельно указал, что акции, семье принадлежащие, среди членов семьи распределяются, но вот управлять активами они права не имеют — в противном случае акций они лишаются. Хотя Генри-то не виноват, что дети у него малосообразительные попались. Опять же Сэм и Камилла высказали свое «чадолюбивое» мнение — так что, пока семья Роджерса не разъехалась, я им объявил, что в память о друге четыре дочери и сын будут получать по полмиллиона долларов в год следующие десять лет. А вдова — по четверти пожизненно (или пока не выйдет замуж).

Вообще-то не ахти какие деньги… Палм Ривер, кроме нефтяной провинции Нигерии, теперь владела бокситами Французской Гвинеи (которые, правда, еще не добывались), а так же несколькими месторождениями в Бразилии — вроде бы угольными и железнорудными. И с торговли нефтью и углём получала чуть больше восьмидесяти миллионов долларов в год — однако денег этих никто пока не замечал: они в основном крутились внутри компании. Из полутораста с небольшим миллионов, полученных компанией за последние четыре года, сто десять ушло на приобретение перспективных месторождений, а остальное — на закупку оборудования для добычи — главным образом той же нефти.

Так что теперь под моим управлением оказалась огромная структура, добывающая много где много всякого разного — вот только своих заводов по производству того, что нужно для добычи, у «Палм Ривер» не было. Как не было и перерабатывающих заводов…

Однако деньги — были, и каждый день компания приносила их по четверти миллиона. Главным образом, от продажи нефти, идея возить руду и уголь через океан была еще не очень популярна. Американцы (да и сам Генри) считал, что уголь и руду проще добывать на месте. Что было странно: тот же лес, который в перевозке стоил как бы не в разы больше угля, а на рынке стоил дешевле, заокеанцы радостно возили и из Китая, и из той же Бразилии…

Самым большим успехом была поездка в гости к Хуану Гомесу. Забавный был человек этот Хуан: к двадцати годам он едва научился правильно писать свои имя с фамилией, но в пятьдесят два стал уже очень заметным политиком. Мы как раз успели на празднование его пятидесятидвухлетия со своим подарком — новеньким «Кадиллаком». Взятка, конечно — но взятка не за какие-то грандиозные преференции, а просто за дружеский разговор.

Мировоззрение Хуана Винсенте мне тоже понравилось. Сеньор Гомес был абсолютно искренне убеждён в том, что существуют совершенно неполноценные народы, которые в принципе не понимают, что нужно делать для достижения собственного благополучия — и таким народам для их собственного счастья жизненно необходим умный правитель. Которым, разумеется, он искренне считал себя — ну а собственный народ как раз к неполноценным и относился. Для меня это было особенно удобно: было вполне достаточно обо всём договориться с одним-единственным человеком. А уж как Хуан Винсенте Гомес донесёт результаты договоренностей до венесуэльского народа, который президент Гомес и возглавлял, меня особо не касалось.

Договор был весьма простым: я бурю в земле дырки, а когда из них потечёт нефть, доходы от ее добычи мы делим пополам — после того, как расходы на бурения будут полностью скомпенсированы. Я думаю, вполне честный договор: бурить предстояло много, так как всё, что я знал о венесульской нефти, было то, что она есть. Где-то на берегах озера Маракайбо. То самое, сто на полтораста километров…

Когда в начале августа мы вернулись домой, нас постигло (наконец-то!) долгожданное счастье: из скважины напротив Дубовки пошел газ. Через четыре года после начала бурильных работ. По большому счёту собственно на бурение скважины было потрачено около года, просто скважина была не первой. Первая — в полусотне метров от нынешней — заклинила на глубине чуть больше километра, и никто не знает почему. Просто в какой-то момент бурильная штанга вылезла из скважины метров на сто короче той, что в скажину опускалась, а загнутый на полметра конец в процессе подъёма засыпал ствол поскребушками со стенок жерла метров на полтораста. Так что ещё полгода велись попытки докопаться до оборванного конца штанги — после чего скважина окончательно обрушилась.

Вторая попытка оказалась более удачной, и скважину удалось пробурить на полтора километра. Но и тут счастье не привалило: при установке обсадной трубы из-за брака металла рухнула внутрь километровая стальная колонна. Успешной оказалась третья попытка — и в результате половина моих химиков судорожно возводила газоочистный завод: газа было много, но сероводорода в газу было еще больше и это было очень хреново. Американцы давно уже очищали природный газ, пропуская его через щелочь, но Ольга Александровна придумала (или нашла) другой способ, где вместо щелочи использовался какой-то сложный спирт. Выгода нового метода была очевидна даже для меня: при старом способе щелочь безвозвратно тратилась и в качестве вторичного продукта получалась никому нафиг не нужная глауберова соль, а в новом на выходе получалась чистая сера (ну и очищенный от серы метан). Но заводы, производящие всё для процесса нужное, стоили очень немало.

Пока что радовало одно, давление в скважине оказалось гораздо меньше того, что я ожидал — всего-то порядка трёхсот атмосфер — и бур в космос не улетел. И скважину удалось временно заткнуть: пока из неё отбирали по четыреста кубометров в секунду (с очисткой такого количества справлялась опытная установка, придуманная еще Камиллой и работающая на метиловом спирте. Газ пустили (пока по временной трубе) на заводскую электростанцию в Царицыне, и одновременно началось строительство трубы на Саратов…

По старой памяти мне удалось заказать оборудование для трубного завода в Америке, но, похоже, это получилось сделать в последний раз. Родзянко умудрился с американским правительством сильно разругаться, и мне янки «по секрету» сообщили, что скоро заказы на оборудование для России будут перекрываться новыми пошлинами…

Честно говоря, я не совсем понимал действий нового «демократического» правительства. Понятно, что пополнять бюджет — дело благородное. И специальный налог на импортные инвестиции в добывающую промышленность делу пополнения этого бюджета может сильно поспособствовать. Но вот почему в законе о налоге сделаны исключения для французов, бельгийцев и англичан — мне этого понять не удалось.

Самому не удалось. Фон Плеве, все еще исполняющий обязанности руководителя службы безопасности корпорации, меня немного просветил:

— Александр Владимирович, Вы ошибаетесь. То есть в главном ошибаетесь: взятки, хотя и имеют место, решающей роли не играют. Тут дело другое. Мелкие подробности, я думаю, вам господин Водянинов лучше растолкует, я же в общих чертах изложу. Франции Россия должна два годовых бюджета, Британии — полтора. И Бельгии — а на самом деле через нее французским же банкам — ещё почти полный бюджет. Родзянко встал перед простой дилеммой: или эти страны получают запрошенные преференции, или государство через два года превращается в полного банкрота из-за отказа в перекредитовке. Выбор тут очевиден — а взятки тут используются лишь для утверждения конкретных персон, преференциями этими пользующихся.

— То есть вы считаете, что выбора у России не существует?

— Выбор есть всегда. Я не специалист в экономике, вы сами прекрасно знаете — но ведь можно было изыскать иные пути получения доходов в бюджет. А теперь, думаю, доходов ожидаемых всяко не получится, потому как Италия, Испания и, что важнее, Германия строить заводов в России просто не будут. А денег с компаний из Франции и Британии много не получить. Вы помните, Игнатьев — кстати, говорят, с вашей рекомендации — закон о налоге на заработную плату принял? Так теперь иностранцы платят его меньше, чем русские компании. Они инженеров своих, управляющих, и даже рабочих просто в штат не зачисляют, а показывают в бумагах, как прикомандированных он компаний уже иностранных. Нынче британцы в Александровске начали завод пушечный строить, так по бумагам на стройке только три тысячи мужиков и заняты…

Про пушечный завод я уже слышал: «Виккерс» продавил Думу и получил заказ на выпуск для армии полевых шестидюймовых орудий. Александр Петрович Энгельгардт (который был начальником Артуправления) покинул бренный мир полтора года назад — и проект Рейнсдорфа, изначально Артуправлением горячо поддержанный, проиграл на конкурсе британскому.

С правительством Родзянко бодаться у меня не возникало ни малейшего желания. Во-первых, большинство моих «союзников» по корейской концессии это правительство в общем и целом поддерживали (а кто не поддерживал, были аккуратно от власти отодвинуты), а во-вторых, деньги-то я в основном давно уже не в России делал. И тратил тоже не дома. Дома тратить их становилось все менее выгодно…

Константин Забелин, как и в «прошлой жизни», занимался разработкой звездообразных моторов. Вот только в этот раз место для работы я ему выискал несколько необычное. Конечно, Петровск-Порт «шагал вперед семимильными шагами»: кроме двух выстроенных мною консервных заводов к тысяча девятьсот восьмому году тут действовала одна из крупнейших (в городе, конечно) прядильная фабрика, пивоваренный заводик и даже завод по производству лодок. Именно завод, причем довольно большой: в год братья Балановы выпускали больше двух тысяч здоровенных, метров по восемь длиной, рыбацких лодок. Пользующихся большим спросом, так как лодки были моторные.

Моторы к ним делал уже мой моторный заводик. Причем размером он был гораздо меньше даже лодочного. Потому что большая часть деталей была производства других, «серьёзных» моторных заводов. Большая, но далеко не вся: лодочный мотор был хотя и водяного охлаждения, но вода использовалась забортная, да и в качестве топлива при особой нужде годился даже керосин. И вот на этом заводе Костя Забелин и занялся разработкой и изготовлением «стальной звезды».

Конечно, я ему многое смог подсказать: в прошлый раз мне пришлось довольно глубоко вникнуть в забелинскую конструкцию. И результат порадовал: в конце лета тысяча девятьсот десятого запланированная трёхсотсильная "звезда" заработала. Причем ей было достаточно восемьдесят восьмого бензина, а на испытаниях даже первый опытный мотор проработал больше двухсот часов и пока не собирался ломаться.

Ведь ещё в июне Ришар Фарман выпустил в полёт на своем новом самолёте младшего брата, Мориса. Если не считать толкающего винта, то машина у него получилась уже классической схемы и летала более чем прилично (по крайней мере по сравнению с прочими этажерками). Точнее, этот самолёт и стал первой «этажеркой»: биплан с двухэтажным же стабилизатором сзади как нельзя лучше соответствовал этому названию. Но проблема была не в биплане, проблема была в том, что в августе уже с десяток выстроенных по нормальной схеме самолётов попробовали летать…

Конечно, Костя Забелин работал не один, у него, кроме еще троих молодых инженеров было еще с дюжину техников, а так же с полсотни высококвалифицированных рабочих опытного производства. Но этими силами они могли делать один, максимум два таких мотора в месяц, так что пришлось — наступив кованным сапогом на горло собственной жадности — выкупить сорок пять гектаров за городом, за озером Ак-Гёль, и направить очередную бригаду Васильева из «Промстроя» возводить в ударном режиме новый моторный завод со всей надлежащей инфраструктурой.

А сам Константин Константинович отправился в творческую командировку на противоположный берег Каспия. Там, в двадцати верстах он берега громадного залива Кайдак — но уже в полностью безводной пустыне — ему предстояло выстроить город. Место я сам выбрал — никого в радиусе сотни километров нет и не предвидится. Воды, конечно, в пустыне тоже нет, но у меня мазута много, опреснители водичку обеспечат. Да и танкер при особой нужде из Гурьева перегнать недолго, всего-то две сотни вёрст. Зато вокруг — тишина и спокойствие, и никаких тебе иностранных бизнесменов…

Линоров обозвал меня параноиком, и я с ним спорить не стал. Все знают, что если ты и на самом деле параноик, это вовсе не значит, что за тобой не следят. А за мной следило очень много глаз. Трудно быть самым богатым человеком в стране и быть незаметным.

Гаврилов разработал новую турбину мощностью в шестьсот восемьдесят киловатт — в результате чего Сормовский завод получил самый большой в своей истории заказ. Собственных мощностей не хватало, и пришлось восемьсот сорок паровых паровозных котлов заказать на стороне. А две американских компании получили впечатляющие заказы на поставку медных труб, причем сразу луженых: новое творение Герасим Даниловича крутило уже не электрогенераторы, а компрессоры мощных холодильных установок. Правда Камилла выдала очень много эпитетов в мой адрес, и далеко не все были лестными, но разработанные по моей «подсказке» Луховицким холодильные машины работали исключительно на изобутане…

Про тысяча девятьсот двенадцатый год я не забыл, и в каждом рабочем городке началось строительство морозильных складов — благо уже было что морозить. Ну а чтобы склады не простаивали, пришлось немного озаботиться и сельским хозяйством: из Америки и Европы было завезено много семян люцерны и клевера, и половина свободных полей была ими и засеяна. В колхозах начался очередной этап «колхозного строительства» — рабочие на многочисленных заводах набирались мастерства — я обратил внимание, что подавляющая их часть отвергает гораздо более высокооплачиваемые предложения со стороны «новых промышленников» исключительно из-за ассортимента продуктов в магазинах моей корпорации. То есть первым-то на это обратил внимание Линоров. Правда, не сразу, а лишь после того, как я на очередном совещании мельком упомянул о придуманных мною мерах по увеличению конкурентоспособности товаров:

— Александр Владимирович, я бы на Вашем месте еще раз подумал, прежде чем сокращать ассортимент до, как вы выразились, «продуктового минимума». Я понимаю, что мандарины, бананы всякие продаются в весьма малых количествах и доходу не дают, но, осмелюсь заметить, именно их наличие гарантирует спокойствие на заводах. Мы ведь среди прочего всего и за порядком на заводах следить приставлены, и агитаторов-социалистов часто замечаем. Однако успеха у них ни малейшего, потому как на все их речи рабочие отвечают просто: ну, устроим мы забастовку — так дети без мандаринов и останутся…

После чего в «ассортиментный минимум» вошли шоколадные конфеты, карамельки, красивые упаковки «Витамина С с глюкозой», пряники, различное печенье — причем все производства новых, срочно возводимых фабрик. А в городках появились клубы с музыкальными и театральными кружками, новые библиотеки… Расходы, конечно, жуткие — но ведь сытый и довольный рабочий и работает лучше. Принося — за ту же зарплату — гораздо больше прибыли.