Вотъ Вамъ молотъ

Глава 25

Те, кто говорили про Феликса "умён не по годам", были не совсем правы. Мальчик дураком не был, это да — но вот насчёт "выдающегося ума"…

Феликс был очень образованным мальчиком. Ума же у него было достаточно, чтобы не отказываться от возможности образование это получать. Ведь оно даёт столько возможностей получать удовольствия, которые большинству людей и вовсе недоступны. Например, можно читать иностранные книги, не дожидаясь, пока косоязычные переводчики переврут их на русский язык, или тихонько хихикать в опере, слушая, что на самом деле поют не знающие языка певицы. Но всего интереснее участвовать во "взрослых делах" — а такое получается лишь у тех, кого и считают "умным не по годам". Людям — даже самым близким, вроде отца — свойственно путать ум и знания.

Отец — путал. Что дало Феликсу еще один источник получения удовольствий: его, тринадцатилетнего еще мальчишку, вписали пайщиком громадной концессии. Самостоятельным пайщиком. А вскоре концессия, причём для многих даже пайщиков, совершенно неожиданно стала приносить изрядные прибыли, и у Феликса появились теперь уже совсем "свои" деньги.

Однако "многие знания" иногда приносят и "многие печали". Ну, не совсем "печали" — просто пришлось на благо концессии и поработать. Не лес, конечно, валить: надо было всего лишь поехать в гости и там, дождавшись определенной телеграммы, задать хозяину один вопрос. А затем передать ответ любому из тех трех человек, которые работу эту и подготовили: отцу, Вячеславу Константиновичу или Иллариону Ивановичу. Обидно было лишь то, что никакой самостоятельности не допускалось…

Проснувшись, Феликс еще минут пять позволил себе поваляться в постели. Вставать не хотелось вовсе не потому, что мальчик не выспался — просто очень не хотелось снова изображать из себя малолетнего придурка. Феликсу ума вполне хватало понять, что хозяину он уже надоел хуже горькой редьки, но инструкции, полученные от Вячеслава Константиновича были просты и недвусмысленны: быть все время поблизости от адресата. Ждать телеграммы Феликсу предписывалось ровно неделю, а прошло всего-то три дня… Возможно, телеграммы так и не будет — и тогда в памяти хозяина ему и предстоит остаться глуповатым и навязчивым мальчишкой…

Однако додумать эту мысль Феликсу до конца так и не удалось. Постучавшись, в спальню вошел камердинер и доложил:

— Ваше сиятельство, телеграмма от отца.

Телеграмма была та самая, о которой договаривались, вполне невинная — но от этого еще более интригующая. Мальчик быстро оделся, и, даже не позавтракав толком, а ограничившись лишь чашкой чая с печеньем, отправился в знакомый уже дом. Повторяя про себя "естественный вопрос от любящего родителя":

— Феликс, а не пора ли тебе домой?

Над страной весенний ветер веет, и, соответственно, с каждым днём все радостнее жить. Вот только насчет смеяться было некогда. Да и на любовь, собственно, времени не хватало. Потому что сначала пришлось ехать в Петербург — для того, чтобы поругаться с Безобразовым, а потом — уже вместе с ним — отбыть в Порт-Артур.

С "концессионерами" у меня отношения были очень даже неплохими: как раз во Владивостоке мною для Балашова был выстроен деревообрабатывающий завод и доходы с продажи добываемого на Тумангане леса вырос чуть ли не в три раза. В "прошлой истории" лес отправлялся в основном с Ялу, в первозданном виде (а еще больше — лежал на складах и ждал покупателей), и доходы были невелики — тем более, что и суда для вывоза леса должны были грузиться далеко от берега из-за мелководья. Теперь же большая часть брёвен вывозилась на баржах, и в сухом виде сразу же разделывалась. Готовые пиломатериалы были существенно дороже, да и вывозить их можно было из вполне подготовленного порта — так что двухмиллионный доход тысяча девятьсот второго года, полученный ни копейки не потратившими концессионерами сделал меня весьма уважаемым человеком. Ну а те из концессионеров, кто что-то вложил, вложения свои уже полностью окупили: общая прибыль превысила пять с половиной миллионов.

Всем "было ясно", что хорошо бы добычу пользующегося высоким спросом леса увеличить — прибыли-то пропорциональны объемам добытого. Но вот на способы наращивания лесозаготовок у меня и Александра Михайловича взгляды были различные. И ругаться я с ним поехал, когда узнал о том, что Николай собирается направить на Ялу почти десять тысяч русских мужиков — включая полторы тысячи "досрочно отставленных" солдат из Сибирской дивизии:

— Александр Михайлович, вы бы объяснили Николаю, что он своими попытками "содействия" только все испортит. Нельзя сейчас на Ялу лезть, хватит и того, что там уже имеется.

— Но ведь спрос на лес только растет, можно его гораздо больше продавать. Или вы считаете, что концессии прибыли не нужны?

— Нужны. И они есть, немалые. В отчете указано: пять с половиной миллионов за год.

— Да, при том, что в работах занято народу меньше десяти тысяч. Будет людишек побольше — в этом году и десять получим, вам что — самому-то доходы лишние не нужны?

— Я доволен тем, что есть. Потому что если сейчас хотеть получить больше, то мы вообще ничего не получим. Страна в огромные убытки попадет вместо прибылей, концессионеры все потеряют, да и мне небольшие убытки это принесет.

— Это почему же ничего не получим?

— А потому что японцы только повод ищут, чтобы войну против России начать. Мужиков-то с военной охраной сюда везти царь собрался — а это такой славный "казус белли", что лучше не придумать. Сначала японцы ультиматум объявят, а потом — и воевать начнут.

— Вряд ли они посмеют, видели же, как русская армия "боксеров" этих китайских разбила. А если охрану не ставить, то и работать никто не будет. Ну а если и посмеют, то армия их враз на место поставит.

— Посмеют. Японцы — это не китайцы, да и англичане их поддержат. Уже поддерживают, вот только мы пока повода к войне не давали. А дадим — вот тут война-то и начнется. И Россия не только все потеряет, что в Корее и Китае вложено, но и из-за войны в немалые убытки попадет.

— Думаете, что война из-за десяти миллионов начнется?

— Александр Михайлович, за десять миллионов Япония воевать, конечно, не будет. А за миллиард — будет воевать, не задумываясь. Тут же не один миллиард лежит, много…

— Сколько?!

— Ну судите сами: только на Тумангане леса — на триста миллионов. На Ялу — не считая китайского берега — столько же. Я в этом году с одной угольной копи в Анджу получу, думаю, миллионов двадцать, а угля там лет на тридцать точно хватит, а то и на пятьдесят. А на Ялу таких месторождений с десяток найдется, я уже про прочие богатства не говорю. Вот только брать все это нужно не спеша: пока тут, рядом с Кореей, у России не будет мощного флота — раза в два сильнее японского, пока не будет здесь армии тысяч в триста солдат…

Безобразов понял. Хотя в его планах была инспекция концессии, на следующий день после нашего разговора он отбыл в Петербург — предварительно справившись о моем угольном предприятии у Алексеева. Ну а я отправился в другую сторону, в Хабаровск.

Раз уж пришлось посетить Дальний Восток, я провел и небольшую инспекцию собственных заводов. У нового генерал-губернатора Приамурья Субботича зарегистрировал официальное название моего нового городка с судостроительным заводом. Сказал Деану Ивановичу, что на языке австралийских аборигенов это слово означает "поселение молодых и сильных мужчин", и он, усмехнувшись, имя нового городка утвердил. Ему-то всё равно, а мне привычнее. В Комсомольске на судостроительном началась сборка секций для нового монитора Рудакова, а в "механическом" цехе завода — изготовление минометов. Таких же, как и в "прошлый раз": его конструкцию я помнил и эффективность изделия мне подходила. В десяти верстах от города, за сопками, уже приступил к работе "снарядный завод" — там делались как снаряды к пушкам Рейнсдорфа, так и (в гораздо большем количестве) мины. От города к заводу бегал "трамвай" — правда, с бензиновым мотором. В общем, все шло "по плану".

А вот во Владивостоке с планами было неважно. Матти для проектирования "больших судов" пригласил своего однокашника по университету, шведа, тоже судостроителя по специальности. Дальберг оказался очень хорошим инженером — но вот как строить сухогрузы-угольщики, он понятия не имел совсем. Зато очень хорошо разбирался с судовыми машинами, и сильно улучшил производство траулеров. Вместо кованного судового вала диаметром в четыре дюйма он применил стальные трубы диаметром в два. "Стандард Ойл" не только добычей и переработкой нефти занималась — у нее были и сталелитейные заводы: большую часть оборудования для ее добычи компания сама и производила. Среди прочего всего производила она и двухдюймовые стержни из легированной хромомолибденовой стали для буровых. Ну а Ульф применил их в качестве судовых валов, причем высверливая в них продольное отверстие — для облегчения и уменьшения биений.

Вот только сталь поставлялась двадцатифутовой длины и после изготовления валов оставался полутораметровый кусок. И "экономный" швед, видимо обратив внимание на мою "оружейную активность", начал из обрезков делать пушки. Дюймовые.

Конструкционно пушка копировала как раз винтовку Манлихера, разве что обойма в полпуда весом была на десять патронов. Гильзы Дальберг начал делать на закупленном у американцев заводике (который он же, на отсутствием других инженеров, и курировал), а снаряды — у себя, в механическом цехе судостроительного. Корпус снаряда свинчивался из трех деталек и двух медных поясков, взрыватель был тоже более чем примитивный: стандартный патронный капсюль с щепоткой пороха и ударник на шариковом "минометном" предохранителе с пружинкой. Да и заряд составлял всего двенадцать грамм тола — но при попадании в рыбачий баркас снаряд, как правило, делил судно на две неравные части: пуд мелких щепок и груду больших досок.

Конечно баркасы (из Сахалинского "конфиската") Ульф для испытаний брал поплоше, но все равно результат впечатлял. Причем вся его "пушка" весила всего два пуда, а отстрелять полную обойму удавалось секунд за тридцать. С Хочкиссовского пулеметного станка.

Однако главными достижениями на ниве индустриализации Дальнего Востока стали "Благовещенский завод сельскохозяйственных машин" и "Кивдинский химический завод". В Благовещенске начали выпускаться мини-трактора (моторы и коробки передач шли с моих европейских заводов). Правда, "трактором" изделие можно было назвать с натяжкой — машина больше напоминала мотоблок на колесиках от мотороллера, но по нынешним временам — вполне себе "трактор", шестисильный… Да и делались они не сами по себе, а с косилками и прицепными тележками. В междуречье Биры и Биджана трава росла густая, коси — не хочу, а если захотеть, то можно очень много скота прокормить. Коров массово везли из Америки, а кормильцев оных — из центральных губерний. Зима оказалась не очень сытной и четырнадцать тысяч крестьянских семей согласились на мою программу переселения. Полсотни деревень были уже заложены, еще сотню следовало выстроить за лето — так что времени на сельхозработы у переселенцев было немного.

Что же до завода на Кивде, то он "получился" почти что случайно. Место там было хорошее — уголь (хоть и бурый) местами вообще на поверхности лежал, и места эти мне "подарил" еще Гродеков. До Буреи от копей было всего вёрст пять. Вот только до Буреи до Благовещенска было вёрст двести вверх по Амуру, а до Хабаровска — вниз, но уже шестьсот, так что "на топливо" уголь возить было очень накладно. Однако Камилла, узнав об этом, предложила забавное решение: на месте выстроить завод по переработке угля в что-то более компактное и более полезное. Реакторы для изготовления этого "полезного" за зиму были изготовлены американцами, а в мае, когда их удалось довезти по Амуру до Буреи, они были быстренько установлены и приступили к работе. Коксовые же батареи американцы выстроили и запустили еще в апреле, так что все необходимое для "приёма" реакторов было готово заранее. Включая углекопов: Субботич внял моей просьбе и японцев-браконьеров с Сахалина отправлял теперь на вновьучрежденную "Кивдинскую каторгу".

Жизнь — она гораздо проще "высоких мечт": я думал о каких-то технологиях "ожижения угля" (о которых слышал в далекой юности), а реакторы оказались всего лишь хитрыми дистилляторами и ректификационными колоннами. Угля добывалось очень много, а из тонны этого угля реакторы выдавали литров триста обычной (грязной) воды и килограмм двести угольной смолы. И килограмм четыреста собственно кокса — только какого-то мелкого и невзрачного. Половина этого кокса тут же в батареях и сжигалась, а вот из смолы по Камиллиной технологии получалось литров двадцать пять плохонького бензина и литров сорок чего-то, похожего на солярку (правда, как показали опыты, с очень высоким цетановым числом). А еще — литров сто мазута, из-за которого-то все и затевалось. Что же до кокса — то из него лепили брикеты, которые продавались в городах по цене чуть ли не дешевле дров.

Попутно с завода выходило тонны три азотной кислоты: аммиак тут же весь на это и тратился. Затем — нафталин, фенол, еще какая-то гадость… Вздохнув, я направил Роджерсу телеграмму с дополнительным заказом на рельсы: дотянуть железную дорогу до Кивды.

Безобразов встретил меня в Самаре, где я собирался пересесть на поезд в сторону Царицына, прямо на вокзале встретил. Было видно, что сказанное ему мною в Порт-Артуре он обдумал, а теперь хотел получить подтверждения или опровержения своих выводов. Очень хотел, даже отправился со мной в Тамбов, где меня ждала следующая пересадка — чтобы поговорить по дороге, не теряя времени.

— Александр Владимирович, по вашему выходит, что сейчас никаких новых работ в концессии начинать нельзя?

— Я своего мнения не изменил, любые новые работы пойдут лишь во вред.

— И ничего сделать нельзя по вашему? Я имею в виду, если император все же такие работы одобрит?

— Почему нельзя, можно. Можно, в конце концов, и войну с Японией выиграть. Российская армия этого сделать не сможет, я вам уже говорил, но я сам смешать японцев с дерьмом смог бы без особых даже хлопот. Вот только смысла нет в этом никакого.

— Позвольте поинтересоваться почему?

— Если бы царь хотел победы в войне, то уже сейчас бы направил на Дальний Восток сотню тысяч солдат, причем лучших, да и вооружил бы их до зубов. Но ничего такого мы не наблюдаем…

— Смеётесь? В бюджете денег нет!

— В прошлом году только на нужды Двора ушло восемьдесят миллионов. Еще почти двадцать Витте украл…

— Вы соображаете, что говорите?

— Соображаю. Вячеславу Константиновичу собранные моей службой безопасности документы насчет Витте были переданы, он, насколько я знаю, Императору уже доклад сделал.

— И что получилось? — гнев Безобразова подостыл.

— А ничего. Император Витте в отставку отправил — но наворованное ему оставил: он же во французских банках деньги держит. Французы намекнули, что царю своевольничать не позволят — и в Японии об этом тоже известно, поэтому Императора нашего уважать там просто не могут. Сейчас японцы потребуют, чтобы Россия прекратила любые действия, в том числе и торговые, в Корее. И мне кажется, что Николай заранее готов этот безобразный ультиматум принять: французам-то он уступил. Поэтому лично я побеждать японцев не буду, хотя и могу это сделать. Зачем мне это? Ну, разобью я японцев, а на переговорах — причем с какой-нибудь Британией, не с Японией даже — эта победа станет поражением. И никто мне затрат возмещать не будет.

— Если вы поспособствуете победе, то, убеждён, Император деньги потраченные вернет…

— Боюсь, вы меня неправильно поняли. Деньги для меня не главное, мне важны полученные результаты. Я родился не в России, и вырос очень от нее далеко, так что для меня русский царь — что-то вроде, скажем, британского премьер-министра. Но в Британии, если премьер-министр действует не на пользу стране, его меняют. А в России… Я готов очень многое сделать на пользу России — но при условии, что никто все сделанное мною, простите за прямоту, не просрёт. В интересах, скажем, Франции. Или еще кого-то постороннего. Так вот, если Император сдаст Корею — и концессию — японцам, то для меня это будет знаком, что что бы я не сделал для России, всё это будет рано или поздно просрано. Причём — скорее рано чем поздно. Так зачем стараться?

— Вы говорите опасные вещи…

— Я говорю что думаю. А думать, как вы вероятно догадываетесь, я умею. Мы с вами когда познакомились? Два года назад? За два года я увеличил свои доходы в десять раз. И готов с вами побиться об заклад — десять миллионов моих рублей против вашего одного. Рубля, не миллиона — через два года доходы мои вырастут еще впятеро. Независимо от концессии. Концессия могла бы дать еще миллионов сто в год — мне, а всем концессионерам — пятьсот. Если Император не согласится на японский ультиматум и пришлёт сюда сто тысяч войска.

— А если все же не пришлёт?

— Поверьте, я и с полумиллиардом годового дохода с голоду не помру…

— Как вы сказали: просрёт? — каким-то упавшим голосом уточнил Безобразов.

— Вы уж извините, воспитание-то у меня британско-каторжное, — не удержался я от сарказма.

— Ничего страшного, просто… непривычно. Ну что же, спасибо за честный разговор. И, откровенность за откровенность: Император распорядился ускорить отправку людей на концессию. Мне остаётся надеяться, что насчет намерений Японии Вы ошибаетесь… но я попробую ещё переговорить.

— Успеха вам. А насчет моей правоты — время покажет…

Может, у него получится уговорить Николая "не быть идиотом"? Небольшой шанс оставался, но я в него не верил. И не потому, что считал царя дураком — но тот уж очень верил в собственную непогрешимость…

Дома удалось провести почти два месяца — которые были посвящены разработке нового автомобиля для более тщательного опустошения карманов иностранных автолюбителей. Машка, которой пришлось изрядно поучаствовать в процессе, продемонстрировала изысканное владение "пролетарским" языком, но когда увидела результат, согласилась, что игра стоила свеч — с гнутыми стеклами машинка получилась очень красивой.

Кроме того, в Арзамасе началось изготовление ГАЗ-61 — так я назвал укороченную и бронированную версию ГАЗ-51. Броня, конечно, была далеко не танковая: пять миллиметров. Но хромванадиевая (точного состава не знаю, там еще и молибден был, и медь, и много чего ещё), и почти гарантировано держала японскую винтовочную пулю даже в упор. Снаряды к пушкам возить самое оно, потому что кузов представлял из себя ящик из той же брони. Но это делалось даже без моего присутствия.

Впрочем, успел я изготовить только макет нового автомобиля — неотложные дела снова потащили меня через всю Россию.

Прошлой осенью Рудаков, радуясь, что "получил выход в мировой океан" через канал, на Царицынской верфи построил новый, уже именно морской монитор: двести тонн, сорок пять метров длиной. И новая турбина в две тысячи восемьсот киловатт в качестве двигателя. Чтобы это чудо не переворачивалось в море, оно было снабжено тремя выдвижными четырехметровыми килями, на конце которых висели по шеститонной свинцовой "торпеде", а если кили были вдвинуты, то осадка стального "чуда" едва превышала метр. Или полтора — если набрать всякого добра в перегруз. Но даже "в перегруз" монитор разгонялся более чем до двадцати шести узлов, а уж с нормальной осадкой на мерной миле даже без форсажа турбины показал тридцать семь, практически выходя на редан. Правда, после этой мерной мили (на Каспии скорость замеряли) экипаж долго демонстрировал величие и могущество русского морского языка: кораблик трясло нечеловечески, большей части экипажа пришлось срочно мастерить подобие танковых шлемов. Ну да ладно, на войне жизнь дороже.

Жизнь же без войны шла своим чередом. В июне, после того, как макет нового автомобиля был полностью закончен, я передал его инженерам для подготовки производства. А в июле я отправил — уже из Благовещенска — телеграмму Беклемишеву. Очень короткую, всего из двух слов: "пятый номер"…

В середине июня я снова покинул Царицын. С Камиллой — ей загорелось что-то "посмотреть" на заводе в Кивде. Валентин Павлович и Яков Евгеньевич отправились в новый город, наконец официально названный "Комсомольск" — то есть название-то уже было, а теперь он получил и статус города. Поехали мы не просто так, а на спуск нового монитора. Семенов после торжества планировал ещё на Сахалин заехать — там он придумал какой-то новый форт поставить для "защиты рыбозавода", ну а я — просто на месте уточнить некоторые вопросы: почта шла туда семнадцать суток, так что управлять по переписке никак не получалось.

Спуск монитора был назначен на пятое июля, и, хотя приехали мы несколько загодя, важного народу в городе собралось много. Субботич приехал, но даже он был не самой важной персоной на торжестве: Главный начальник Тихоокеанского флота (он же — Командующий Квантунской Армией и партнер по лесному бизнесу) так же пожелал посмотреть на новый кораблик. Все же, как ни крути, первый настоящий боевой морской корабль, полностью сделанный на Дальнем Востоке — и, строго для посвящённых, элемент береговой охраны концессии. Так что Рудаков был с самого приезда очень занят: показывал стоящий на стапеле монитор высоким гостям, потом ругался с местными инженерами по поводу неправильно сделанной какой-то фигни… Семёнов тоже был занят, с Евгением Ивановичем город осматривал — оказывается, когда-то в юности они служили на одном корабле (хотя и в разное время). Ну а пятого в десять утра монитор, окрещенный "Амурским пионером", медленно скользнул со стапеля в реку.

Вот только сезон дождей ещё не начался, река мелковата оказалась, так что скользнув, "Пионер" уперся в какой-то чёртов топляк — и перевернулся. Судно-то небольшое, двести тонн весом, да и воды не набрало — все двери, люки и иллюминаторы были задраены, так что уже через три часа с помощью лебёдок "Пионер" встал "на ровный киль". И даже не пострадал, как выяснилось, особо. Обычный рабочий момент, пусть и конфуз.

Вот только Яков Евгеньевич этого не увидел: умер. Как "Пионер" завалился, так и умер, от волнения. Рудаков был самым молодым из "дедов", и никто не ожидал, что так случится. А Беклемишев… Чтобы он сделал деду памятник, я оставил ему фотографию, на которой дед был вместе с остальными стариками. Эту фотографию они сделали на палубе первого монитора. И, передавая её Владимиру Александровичу, я вдруг осознал, что все "деды" уже очень, очень старые… Поэтому договорился, что Беклемишев сделает памятники всем им — когда потребуется. Вот только то, что стоящий с краю Рудаков будет следующим, я не ожидал.

Тело Якова Евгеньевича отправили в Царицын — он на похоронах деда высказал такое желание. А спуск следующего монитора на неделю отложили, хотя его планировалось спустить через день. Двенадцатого июля спуск корабля на воду прошел без сучка, без задоринки — и после обеда "Пионер" вместе с "Капитан-лейтенантом Рудаковым" отправились вниз по реке: им предстояло стать первыми кораблями Сахалинского отряда береговой обороны.

До октября с верфи должны были сойти еще десять мониторов, и Алексеев не преминул поинтересоваться:

— Александр Владимирович, а почему вы не хотите мониторы ваши предложить и флоту? Я думаю, что такие корабли были бы очень полезны и во Владивостоке, и, в особенности, в Порт-Артуре.

— Они нужны для охраны концессии, но, возможно, пару штук до зимы успеем сделать и для Порт-Артура. Если же всё пойдет по плану, то весной уже отправлю вам с полдюжины…

Домой мы с Камиллой вернулись первого августа. Семёнов с нами не поехал — он отправился на Сахалин заниматься строительством линии береговых фортов в заливе Анива. А второго ко мне приехал лейтенант Рудаков. Евгений Яковлевич.

Яков Евгеньевич как-то с усмешкой рассказывал о сыне, что тот-де "пошел по стопам отца, но горький опыт учёл": Евгений Яковлевич был "наблюдающим" за строительством корабля во Франции, но "более достойных" капитанов ему, к счастью, не встретилось. Так что он теперь командовал миноносцем на Черноморском флоте — и отец сыном гордился. Я же, помня о сыне деда, встретил его очень настороженно:

— Не могу сказать, что рад знакомству — повод его радости не вызывает. Однако Ваш отец сделал для меня многое, и я готов хоть как-то смягчить тяжесть утраты…

— Благодарю за сочувствие, мне отец много о Вас писал. Он был очень высокого о Вас мнения, и я прошу… — он запнулся, глубоко вздохнул и продолжил:

— Мне сказали, что монитор, который носит имя отца, направлен в береговую охрану. Я был бы благодарен, если бы Вы мне предоставили возможность служить на нем. Да, я знаю, — он увидел, что я хочу что-то сказать и жестом попросил обождать с ответом. — это не военно-морской флот. Я уже написал рапорт об отставке, мой приятель передаст его командованию как только я получу ваше согласие. Адмирал не возражает, я уже с ним переговорил…

Вот так, а я боялся, что очередной "наследничек" явился.

— Я должен предупредить, что скоро, думаю зимой, начнётся война. Причём будет она очень… жестокой. Так же я просто обязан Вас предупредить, что капитаны всех мониторов береговой охраны из краснокантников. Специфика корабля, знаете ли…

— Я знаю об этом, и готов служить даже под командованием техника.

— Яков Евгеньевич гордился бы Вами. Вы где остановились? Рекомендую нашу гостиницу, в городке. Потому что вам придется обучиться управлению этим монитором — судно совершенно новое и по конструкции, и по возможностям. Займет это, думаю, с месяц — причём этот месяц придётся трудиться с утра и до ночи. А после этого — если все экзамены пройдете, то займете свое место на корабле с именем Якова Евгеньевича. Согласны?

— Да.

— Ну что же, надеюсь, что и я вскоре буду гордиться знакомством с Вами.

Поскольку делать мне ничего не хотелось, я сам занялся обучением Рудакова-младшего. По-моему, он так и не понял, что на мониторах по штату полагается всего один офицер…

Однако закончить курс мне не удалось: двадцать четвёртого ко мне в гости приехал еще один "концессионер", Феликс Феликсович младший — Юсупов. Откровенно говоря, я вообще не понимал, как этот мальчишка стал концессионером, но успел сообразить, что отец его использует для передачи каких-либо "важных сообщений". Для своих шестнадцати парень был более чем умён и сообразителен — но на этот раз Феликс просто болтался у меня под ногами, донимая расспросами о различных аспектах работы концессии — и, главным образом, об организации её охраны. Откровенно говоря, мне все эти разговоры изрядно надоели, но двадцать седьмого он заявился ко мне уже в восемь утра:

— Александр Владимирович, вы как-то говорили, что могли бы — при определенных условиях — самостоятельно справиться с японцами.

— Что-то припоминаю, но я не вижу этих условий. Позвольте поинтересоваться: чем вызван Ваш вопрос и почему его нужно задавать в восемь утра?

— Император послал телеграмму в посольство о том, что принимает условия японского ультиматума.

— Тогда зачем мне справляться с японцами?

— Телеграмма задержалась… пока. Вы можете победить?

— Один — безусловно нет.

— А если правительство Вам поддержит? С гарантией, что премьер-министр не… «просрёт» Ваше дело?

— Вы знаете такого?

— Да. Граф Игнатьев, Николай Петрович.