Близ слез, близ вереска, близ чаек
стояла церковь, и ее —
ее бывало посещали,
но бури делали свое:
сползались дюны все теснее,
порос песком прибрежный храм —
рассталась церковь с бурным небом:
Бог стал доступен лишь пескам.
Обкатанный веками —
почти что невесом —
я — говорящий камень,
который знает все.
Но всуе бормотанье,
уж лучше б был я нем:
заветнейшие тайны
как раз известны всем.
Гудят в клавесине
древесные соки
деревьев красивых,
деревьев высоких,
дерев поднебесных,
деревьев подземных —
о, плавные песни
их листьев последних.
Безбрежна надежда
кораблекрушенья —
она безутешна,
ослеп ее взор:
и хоть до причала
так близко, но жертве —
но жертве отчаянья
нужен простор.
Миг солнечного вечера
зимой во мгле домов.
Поддерживают вечность
столпы его дымов.
И все полно значения,
и ничего не жаль,
и дерева начертаны
на небе, как скрижаль.
Весною тают ангелы.
Как лихорадка, сух,
и вязок, словно тайна —
тополиный пух
ползет, клубится, носится —
пролаза, вертопрах —
он раздувает ноздри,
он весь — ресниц размах.
Берег побелел, иссох.
Высохли крушений доски.
Глыбы волн, упав в песок,
стали — вот: водою плоской.
По змеиному шипя,
отползает вал, и что же? —
остается чешуя —
бури сброшенная кожа.
Тяжел июльский пух
и прах метельный тяжек —
сердцебиений двух
не связан унисон.
Но тяжесть хороша,
невыносима даже —
свинец карандаша,
как осень невесом.
Зима не имеет названья.
И смерть не имеет названья.
Любовь не имеет названья.
Далёко ушел я из слов —
они лишь предзнаменованья
иль отблески зыбкого знанья —
добро не имеет названья,
неназванным царствует зло.
О, дум моих развалины,
а не единый храм —
туда-сюда, как маятник,
прикованный к часам.
Мне гирь привычно бремя:
пусть притяженья гнет
невидимое время
от вечности спасет.
Что грезится слепцу
всем зрячим не постичь.
Слепых очей слезу
не путай с влагой зрячей —
из тьмы она течет…
Хотя и ты почти
не ведаешь, о чем
так непроглядно плачешь.
Музыка, больше знай —
всем мудрецам назло:
ты первозданный рай,
где нам не повезло —
каждый тогдашний зверь
набожен был и тих —
ты говоришь теперь
чистой гортанью их.
Первый осенний снег.
Оседают дома.
И что ни шаг — то след.
И что ни свет — то тьма.
И что ни жизнь — то смерть.
Он еще сам не свой —
первый осенний снег
смешан с живой листвой.
Один, как перст,
на склоне дней,
один, как песнь,
что лишь о ней,
один, как день —
всяк день один
незнамо где
среди годин.