Времени невидимая твердь. Стихотворения

И в Зáпсковье — закат.

И в Зáвеличье — вечер.

(Ко вéчере звонят

средь бела дня.)

Уже сошел народ

со службы — спины, плечи —

над ними восстает

оплот Кремля —

прозрачный силуэт

сих башен, стен высоких —

пройти его иль нет

насквозь? Гляди:

все по местам своим —

Никола со У сохи,

Василий, Михаил,

а впереди —

углы на склоне дня

Козьмы и Дамиана,

храм Богоявленья —

сей сколок лет,

и звонницы фасад

могуч. Хоть ночь, но рано:

и в Запсковье — закат,

и в Завеличье — свет.

А Великая река —

она как велика? —

как великое терпенье —

застоялись берега.

Как Псковá-река одна

до слияния видна? —

как великая усталость —

еле пóднялась со дна.

Как Мирожки-от

ручеек течет? —

как великая погибель —

мельче собственных болот.

А Великая река,

хоть мала, да велика.

А Пскова-река лежит

тише стеклышка.

А и Кремль между них

не ворохнется стоит.

Перед тем, как стечься им,

встал Предтечи храм —

встал Ивановский собор:

три креста, один запор.

Тиха Псковá — и рыба не плеснула,

и камня в реку дикую не бросил

никто, а все идут по алой глади

круги, круги, как кольца на надрезе

древесного ствола иль отпечатки

незримо чьих, но осторожных пальцев.

Приказного крыльца изломы

на столбах бочковатых, тучных —

точно змей из палаты выполз —

многолапый, нелепый — трижды

изогнулся и грозно замер,

затаивши дыханья тяжесть,

дыбом дерево кровли встало

чешуи булатной подобьем — ишь:

подавитель и пожиратель,

страшный рыночный змей-горыныч.

Звонница Вознесения

Нового всё возносится

и что ни день, то сызнова

над церковкой укромною,

над тучей, и молчание

ее пролетов ярче лишь,

синее, оглушительней

без колокольной окиси,

что зеленей окрестного

нашего лета красного.

Купол Спас-

Преображенья.

Сколько яви

в нем слилось:

капля меди,

капля меда,

капля крови,

капля слез.

Как под травами — коренья,

таковы и подцерковья.

Как приход сошелся верный,

так сомкнулся четверик.

Как недвижно крыл паренье,

так застыл разлет притвора.

Как при матери младенец,

так при церкви — бел-придел.

Как дыханьице невзрачно,

так абсиды воздыхают.

Словно царь сошел со службы,

таково во храм крыльцо.

Каково родство укромно,

так под кровлей закомары

византийскою высокой

даже бровью не ведут.

Чем на небе птиц поболе,

тем и кровля многоскатней.

Век себя кругом обходит

по-над кровлей барабан,

как обходит крестным ходом

белый храм народ пасхальный.

Как следы в снежок запали,

так под куполом — узор.

Каково свисает капля

долго с облака благого,

таковы и налитые

эти капли-купола.

Как в золе огонь остался,

так и в гонте — огнь древесный.

Как над реками — стрекозы,

так над церквами — кресты.

А каково теням вольготно —

вечерним, утренним и днéвным —

на этой извести церковной,

на сей блаженной кривизне —

округло, угловато, прямо,

устойчиво или покато,

то выпукло, то углубленно,

то высветленно, то темно,

то явно слишком, то уютно,

укромно, потаенно или

прозрачно, призрачно ли — словом,

различно — замечательно!

А как они дышат? —

как будто не камень, а мех

кузнечный. Гори же,

сиянья алтарного горн.

И камня прохладу

вдыхай же, сияние всех

свечей и окладов

и ликов в глубинах икон.

А как же пустует

теперь эта кузница их

и пьет вхолостую

дыхание ветхих мехов?

Вино или млеко? —

чем храм пустовавший налит —

нет, эхом, как некой

он влагой налит до краев.

Серебрится, яко

райская змея —

кровельная дранка —

гонта чешуя —

хоть и не сгорело

дерево дотла,

стало его тело

серым, как зола —

будто пламя съело,

а память сберегла.

Пусть проста простота,

но хитра:

до нее, как от зла

до добра.

В том секрет мастерства

сих церквей,

что добро проще зла,

хоть трудней.

Кабы звезды виделись

среди бела дня.

Кабы храмы ставились

сами в одну ночь.

Кабы пели звонницы

без колоколов.

Кабы вера верилась

сама по себе.