Всё становится на места

Глава 11. Вот и всё, приплыли. Дальше-то куда?

— Это тот берег, который нам нужен? — вцепляется Бартоломео в Гилберта.

— Надеюсь, что да, — отвечает тот. — Но прошу вас, не радуйтесь раньше времени. Мы пока не знаем, что там найдём.

Корабль, лишённый двух парусов, движется медленно и то и дело сбивается с курса. Брадан ругается. Если бы птицы могли ругаться, я бы тоже ругался: я голоден.

— Гилберт, можете ли вы что-то сделать? — не выдерживает капитан. — Иначе нам никогда не доплыть.

Тот раздумывает.

— Я постараюсь, — наконец говорит он. — Послушайте. Если вдруг случится так, что возвращаться вам придётся без меня, запомните: корень колокольчика. Сушёный корень, истолчённый в порошок, поможет вам пробудить спящих раньше срока.

— В глотку им засыпать? — почёсывает лысину Брадан.

— В курильницу, чтобы спящие вдохнули дым. Если забудете или что-то не выйдет, Мёртвые земли недалеко, вам помогут мои друзья.

— Хорошо, — кивает Бартоломео. — С этим всё ясно.

— Тогда вперёд, — говорит Гилберт.

Он подходит к борту и вновь режет ладонь. Если бы птицы могли морщиться, я бы поморщился. Это наверняка очень больно, да ещё по одному и тому же месту.

— Ты что творишь! — ревёт Брадан. Он налетает на Гилберта, разворачивает его, замахивается. — Это грязное колдовство!

— Иначе берега нам не видать, — цедит сквозь зубы Гилберт.

С раненой рукой ему едва достаёт сил удержать здоровяка.

— Остынь! — капитан оттягивает своего товарища. — Раз другого пути нет, давай доверимся ему. Не то, видишь сам, можем долго болтаться посреди моря. А вдруг снова шторм?

Брадан рычит, как разъярённый цепной пёс, но покоряется, отступает. Он злобно глядит, как Гилберт льёт кровь в воду, окропляет палубу.

— Не подходи! — ревёт он, отшатываясь, когда Гилберт шагает ближе.

— Стой, где стоишь, — твёрдо командует тот. — Не шевелись! — и поднимает нож.

Я уже было пугаюсь, что мой друг решил убить Брадана, но он лишь закатывает рукава рубашки и делает глубокие надрезы на собственных руках.

«Если бы птицы могли лишаться чувств…» — думаю я и погружаюсь в мир звона и темноты.

Когда мне делается лучше, я осознаю, что ветер усилился. А когда поднимаю голову, соображаю, что дело не в погоде — это корабль плывёт, будто на всех парусах. Гилберт стоит между капитаном и Браданом, обнимая их за плечи, всё ещё сжимая окровавленный клинок в руке. Все трое обращены лицами туда, где выступают из тумана очертания берега.

Хлопает парус. Он кренит корабль в сторону, стоило бы спустить его, но это никому не пришло в голову.

Я оглядываюсь в поисках убежища, поскольку происходящее нравится мне всё меньше. Но дверь на нижние палубы плотно закрыта, а от мачты, у которой я прятался прежде, остался лишь небольшой обломок. И бочки, и мешки, и канаты, что лежали здесь раньше, теперь пропали.

Я скольжу по кренящейся палубе, хлопаю крылом. Если улечу в воду, боюсь, никто и не обратит внимания. Тут меня осеняет: сгоревшая каюта! Там остаются три стены, хоть и не совсем целые, и можно за что-то уцепиться, чтобы меня не сильно швыряло из стороны в сторону.

Кое-как пробираюсь к каюте. Перья сразу же пачкаются в саже. Я замечаю укромный уголок, образованный упавшими балками потолка, и забираюсь туда.

Отсюда мне видны Бартоломео, Брадан и Гилберт. Гилберт шевелит губами — похоже, читает заклинание — а по плечам моряков течёт его кровь. Лицо колдуна делается всё бледнее.

Корабль вдруг сильно кренится на правый борт, я вновь ушибаю раненое крыло. Мачта с последним парусом, оставшаяся на корме, трещит и надламывается.

Я вижу панику на лицах Бартоломео и Брадана, но несмотря на это, они удерживаются на ногах, будто составляют с кораблём одно целое. А вот Гилберт совсем обвисает на их плечах, он упустил нож, склонил голову на грудь. Если бы Брадан не обхватил его рукой, колдун вряд ли бы устоял.

— Держись! — слышу я рёв Брадана, а затем ужасный толчок выбрасывает меня из укрытия, где я находился.

Я в кого-то врезаюсь, качусь по палубе и натыкаюсь на борт. Он задерживает меня. Встаю на лапы, встряхиваюсь. Палуба теперь стала почти ровной.

Остальных отшвырнуло ко входу на нижние палубы. Моряки с трудом поднимаются на ноги, но колдун остаётся лежать неподвижно.

— Он жив? — хрипло спрашивает Брадан, пока капитан склоняется над телом Гилберта.

— Дышит… надо бы перевязать.

Капитан спускается вниз и вскоре выходит, выносит простыню, снятую с чьей-то койки. Вместе с Браданом они разрывают ткань на полосы, обматывают руки Гилберта. Кровь проступает сквозь ткань.

Затем моряки переглядываются и связывают руки колдуна за спиной. Брадан также завязывает ему рот.

— Чтобы нашептать ничего не мог, — поясняет он. — Запрём его внизу, не помрёт. Смерти я ему не хочу, но и не допущу, чтобы он навредил нам. Как думаешь, Барт, теперь справимся сами?

Капитан выпрямляется, озирается.

— Берег в двух шагах, — говорит он. — Если мы там, куда хотели попасть, то и без колдуна обойдёмся.

Они уносят Гилберта вниз, затем привязывают канат к обломку мачты.

— Гляди-ка, птица уцелела, — радуется Бартоломео, увидев меня. — Давай возьмём её с собой!

— На кой ляд она нам сдалась? — возражает Брадан. — Разве что зажарить.

Я на всякий случай пячусь подальше от них.

— Ну ладно, — вздыхает капитан. — Думаю, птица теперь выживет, пропитание себе добудет. Вот только повязка на крыле…

— Догадается, как снять. Пошли уже! — торопит его товарищ.

Моряки подходят к борту и спускаются вниз по канату.

Я тоже подхожу к борту, к той части, что сломана мачтой. Отсюда мне виден берег, он совсем близко. Корабль наткнулся на камни и застрял, но вода здесь спокойная, не бурная, прозрачная до самого дна. Бартоломео и Брадан плывут и вскоре выходят на берег. Я вижу, как они озираются, спорят, затем капитан указывает куда-то рукой. Брадан кивает, и они уходят в ту сторону.

А затем я замечаю то, чего не заметили они: в высокой траве у берега сидит человек в соломенной шляпе и с удочкой. Он с любопытством глядит на моряков, но не окликает их и позволяет им уйти. Затем из ведра, стоящего рядом, он достаёт что-то (пойманную рыбу?) и откусывает большой кусок.

Я понимаю, что самое время мне перекусить, то есть, превратиться обратно. Плюхаюсь за борт, ухожу под воду, выныриваю и плыву к рыбаку. Он смотрит на меня с таким же интересом, не прекращая жевать.

Когда я оказываюсь ближе, то вижу, что он жуёт пирожок. Это меня радует, хотя я был согласен даже на сырую рыбу. Выхожу на берег, встряхиваюсь, осторожно подхожу поближе (мало ли что в голове у незнакомца), но тот продолжает сидеть со своей удочкой в одной руке и пирожком в другой.

Я быстро вытягиваю шею, хватаю пирожок из ведра и проглатываю, торопясь. Затем отбегаю к воде и уже там принимаю человеческий облик. Руки и ноги кажутся мне непривычными, даже делается смешно, когда я их рассматриваю. Повязка слетает (к счастью, у альбатросов не маленькие крылья), и ничего больше не болит.

— Ещё пирожок? — интересуется незнакомец, придвигая ведро поближе ко мне.

Теперь я вижу, что у него впалые щёки (даже странно, пирожки-то вот ест вёдрами), острый подбородок и длинный тонкий нос с кончиком, чуть загнутым вниз. От носа к углам рта спускаются глубокие складки. Поля шляпы отбрасывают густую тень на лицо, потому глазницы рыбака выглядят тёмными провалами, на дне которых поблёскивают глаза неопределённого цвета. Тонкие каштановые пряди волос спускаются чуть ниже мочек ушей.

— Нет, спасибо, — говорю я и тут же беру по пирожку в каждую руку. Ещё тёплые, с малиной!

— Пвостите, — говорить с набитым ртом нелегко. — Я Фильвер.

— Приятно познакомиться, Фильвер, — серьёзно отвечает мне рыбак. — Я Леон.

— Потрясающе вкусные пирожки, — говорю я. — Ещё раз спасибо и извините, я не всегда выгляжу как голодная птица. Мне надо бы вернуться на корабль и достать оттуда своего друга.

— Разумеется, — соглашается Леон и переключает внимание на свою удочку. Сквозь прозрачную воду я вижу, что к крючку привязан пышный розовый бант.

— А почему розовый бант? — интересуюсь я.

— Потому что пирожки с малиной, — уверенно отвечает Леон.

Дальше расспрашивать как-то неудобно, я отхожу от берега, а когда вода достигает моей груди, плыву к кораблю.

Первым делом я обшариваю нижние палубы в поисках одежды, но похоже, матросы ничего не оставили. К тому же я не нашёл, чем разжечь фонарь, и действую в темноте. В конце концов я сооружаю одеяние из простыни. Приходит мысль, что это неподходящий наряд для осени, но тут же я вспоминаю, что на берегу было тепло, трава зеленела, и даже вода казалась подогретой. А значит, можно походить и так. Что ж, остаётся только найти одного дурака.

— Гилберт! — зову я.

Тишина.

— Гилберт, ты меня слышишь?

Ни звука.

— Да чтоб тебя! Гилберт! — в ярости кричу я.

Здесь слишком темно, и я, конечно, могу обшаривать палубы и трюм руками, но времени уйдёт немало.

Откуда-то раздаётся слабый стон. Медленно и осторожно я иду на звук и понимаю, что он доносится из камбуза, а дверь — неожиданно — заперта.

Я толкаю её сильнее, но не поддаётся.

— Отойди от двери! — кричу я Гилберту. — Я попробую её выбить!

Отхожу на шаг, бью дверь плечом и чувствую, что заработал здоровенный синяк.

Отхожу ещё раз (у меня осталось второе плечо), но слышу мычание за дверью.

— Что? — переспрашиваю я.

— Ы-ы-фиф-фа, — отвечает мне Гилберт.

— У тебя проблемы с речью, — сообщаю ему я. — Не волнуйся, сейчас я тебя вытащу.

— Ы-ы-твифка, — не унимается Гилберт.

— Завивка? — предполагаю я. — Развилка? Открытка?

Из-за двери доносится рычание, затем звуки плевков.

— Задвижка, осёл! — поясняет мой друг уже более внятно.

И вправду, я нащупываю задвижку и в два счёта открываю дверь.

Гилберт тут же падает на меня. Ему как-то удалось встать, и от повязки, пропущенной через зубы, кажется, он избавился, но руки его всё так же связаны, и он очень слаб. Я кое-как удерживаю его, пытаясь распутать узел, но в темноте совсем не понимаю, с чего начинать.

— Пойдём-ка наверх, — говорю я ему.

С большим трудом мы поднимаемся. Несколько раз Гилберт оступается на лестнице, а один раз мы даже скатываемся вниз (хорошо, что невысоко). Когда мы добираемся до выхода на верхнюю палубу, я счастлив.

Пытаюсь усадить этого горе-колдуна, но он тут же заваливается на бок. Впрочем, сейчас мне уже всё равно, только бы развязать ему руки. По счастью, я замечаю блеск у борта — это нож, упущенный Гилбертом.

— Двигаться можешь? — спрашиваю я у него, покончив с путами.

— Могу, — заявляет он, но не шевелится.

— А плыть?

— Само собой, — подтверждает Гилберт, но остаётся лежать на том же месте.

Ждать нам нечего — я подхватываю его под мышки и волоку к борту. Затем недолго думаю, понимаю, что не удержу на канате и себя, и его с одной свободной рукой, а потому просто прыгаю вместе с ним в воду. То есть, это можно назвать скорее падением, а не прыжком.

Я выныриваю и отплёвываюсь. Пытаюсь поднять Гилберта над водой и уложить на спину, но это никак не удаётся. Я вижу, как от его рук по воде расплываются кровавые пятна. Лицо, которое я никак не могу поднять к воздуху, кажется спокойным и белым. Тёмные волосы оттеняют кожу, окутав голову мягким, шевелящимся облаком.

Меня начинает захлёстывать паника. Если не поспешу, он погибнет. Я дёргаюсь и сам уже глотаю воду. Перебрасываю руку друга себе за шею и пытаюсь плыть, придерживая его. Получается плохо, поскольку правыми рукой и ногой я то и дело натыкаюсь на тело Гилберта, а левой рукой удерживаю его руку у своего плеча. Его лицо опущено в воду, но я стараюсь об этом не думать, не то и сам сдамся и утону в двух шагах от берега.

Мне кажется, наш путь невыносимо долог. Я уже едва держусь, когда наконец нащупываю пальцами ног каменистое дно. Из последних сил я выбираюсь, вытаскиваю Гилберта, и мы падаем у кромки воды.

Леон сидит всё там же, сматывая удочку. Он не спешит подходить.

— Помоги! — прошу я его, пытаясь встать.

Затем наклоняюсь над телом Гилберта, поворачиваю на бок, чтобы вытекла вода, если он её наглотался. Но ничего не течёт.

Я вновь поворачиваю его на спину, давлю на грудь, но это не помогает. Переворачиваю на грудь и бью кулаком по спине. Переворачиваю на спину и решаю вдохнуть ему воздух в рот, но в этот момент глаза Гилберта открываются.

— Ты чего? — хриплым голосом спрашивает он, упираясь мне в грудь.

— Откачать тебя пытаюсь, раз уж ты утонул! — поясняю я сквозь слёзы.

— Я… утонул? — и он принимается смеяться, закашливается, снова смеётся.

— Ничего смешного! — злюсь я.

— Прости, но это очень смешно. Я не тону.

— Что значит «я не тону»?

— Долгая история. Если в двух словах, у меня особые отношения с водой, как у Нелы с огнём.

К нам подходит Леон. Удочка с бантом закинута за плечо, в руке ведро.

— Ну что, пойдём? — спрашивает он, высовывая длинный язык и почёсывая им за ухом. — Пирожки закончились, значит, сегодня больше никого не будет.

— Леон, прошу прощения, — вежливо спрашиваю я, — кто ты такой?

— Я рыбак, — так же вежливо поясняет он.

— А…

— Есть ли поблизости какое-то поселение? — перебивает меня Гилберт.

— Ну разумеется, — кивает Леон и почёсывает языком бровь. — Город.

— А как он называется?

— Город, — повторяет наш странный собеседник. — Если вы из тех, кто любит длинные названия, можете звать его Город-на-Счастливом-Побережье. Всё вокруг, — он обводит рукой, — Счастливое Побережье. Конечно, не считая Клыкастого леса.

— Город находится в той стороне? — уточняю я и указываю направление, куда ушли Брадан и Бартоломео.

— О нет, там Клыкастый лес, — говорит Леон.

— Туда ушли два человека, с которыми мы плыли, — укоряю я его. — Почему же ты их не остановил?

— А зачем? — удивляется рыбак. — Им не нужно в Город. Человеку-птице, — он указывает на меня, — нужно. Человеку, который не тонет, тоже найдётся место в Городе. А те двое обычные, им и вовсе не место на Беспечных Островах.

— Человеку-птице, значит, — кряхтит Гилберт, пытаясь встать на ноги.

Мы с Леоном подхватываем его и медленно бредём по дороге, посыпанной песком. При этом мне кажется, что земля под ногами продолжает раскачиваться, будто палуба.