Всё становится на места

Глава 16. Вот и передышка (что ж, давно пора)

— Ты представляешь? — прыгаю я перед Гилбертом, когда мы возвращаемся в Город.

Вместе с нами идёт немало других работников, только не Дугальд — тот будет уходить последним, всё проверив, всё оглядев.

— Да, просто удивительно, — отвечает мне друг. — Носок в кармане, кто бы мог подумать. Но разве можно так вольно обращаться с заклинаниями, да ещё и выдумывать их самостоятельно? От этого могут случиться разные беды!

— А ты никогда не пробовал что-то придумывать сам? — спрашиваю я у Гилберта.

— Мне бы и в голову не пришло, — возмущённо фыркает тот. — Есть книги, написанные умными людьми. Нужно учить то, что уже существует, а не придумывать что попало.

— Но ведь и то, что уже существует, тоже когда-то кто-то придумал, — возражаю я. — Ах да, я всё хотел тебя спросить — а почему, собственно, ты загорелся желанием найти принца Теодора, да ещё так сильно, что заплатил Бартоломео и Брадану?

Гилберт слегка розовеет и отводит взгляд.

— Это… — начинает было он. — Понимаешь, я ведь сперва почти ничего о нём не знал, но когда все части истории слились воедино и я понял, что его можно найти…

— А, понимаю! — радуюсь я. — Это ведь невероятно здорово, просто потрясающе — найти человека, которого долгие годы все считали погибшим, да не просто человека, а принца! Какой поворот истории! Те, кто его отыщут, станут героями!.. Ну всё, мне снова стало обидно, что ты не хотел меня брать с собой.

Мой друг вздыхает, хочет было что-то сказать, но машет рукой.

Мы доходим до города в молчании, а затем спешим в гостиницу, чтобы освежиться и сменить одежду.

Теванна показывает нам небольшое здание, расположенное за гостиницей, на крыше которого установлены баки для сбора дождевой воды, и приказывает много не тратить — дождей давно не было. Мы с наслаждением моемся в тёплой воде, нагретой за день, а затем с таким же наслаждением едим. На обед у Теванны жаркое с картофелем.

С балкона мы видим, что на площади начинает собираться народ. Я поспешно доедаю и бегу к Мари, так как хочу попросить у неё бумагу и чернила, а Гилберт сообщает, что собирается немного отдохнуть. Мне хочется тоже подвесить к дубу пару записок, как это делают горожане, только я не уверен, стоит ли теперь что-то писать дедуле Йоргену или он обойдётся.

Поразмыслив, всё-таки решаю проявить великодушие.

Выйдя на площадь, я вижу, что мой друг уже там — он помогает нашей хозяйке вынести и расставить диванчики и стулья. Не очень-то ему удалось отдохнуть.

Когда он вновь скрывается в здании гостиницы, я быстро подвешиваю свои записки, в которые загодя продёрнуты нитки, к нижним веткам.

— Сильвер, — незаметно подкравшаяся Ричил берёт меня под руку, — не поможешь ли вынести из моего дома пару стульев?

Я по глупости соглашаюсь, но как только я оказываюсь у неё в доме, старушка забывает о стульях и пытается напоить меня чаем, угощает вареньем, показывает недавно сделанные вышивки и то и дело поглаживает по плечу. Я уже готов прыгнуть в окно, но тут, по счастью, в дом заглядывает Теванна и просит нас поторопиться. Она хмуро стоит у двери, пока я не выхожу со стульями, и Ричил приходится отступить. Я чувствую, что люблю Теванну.

С тяжёлым грохотом откуда-то из-за гостиницы тащат помост. Он мокрый и выглядит знакомо. Ах да, ведь это стоя на нём я сегодня мылся.

И вот помост установлен. Люди усаживаются, заполоняют всю площадь. Кое-кто переговаривается, со всех сторон доносятся смешки. У помоста тихо играет на скрипке человек с унылым длинным лицом. Его тёмные волосы связаны в хвост, переброшенный через плечо, а когда он поворачивается боком, я вижу у него пониже спины ещё один такой же хвост, похожий на конский.

Я нахожу себе место недалеко от Гилберта, на самом краю площади. Рядом со мной сидит Альдо, а чуть позади — Мари в своей неизменной бочке. Она шутит насчёт того, что ей не требуются стулья и лавки.

И вдруг голоса смолкают как по команде. Толпа расходится, скрипя стульями, и к помосту проходит важный Дугальд в белом костюме. Он кого-то тащит за собой.

— Добрый вечер, горожане! — громогласно здоровается садовник и размахивает свободной рукой. Я узнаю того, кого он держит за шиворот — это же Гастон. — Счастливого Пятого дня! Объявляю вечер открытым!

Народ ликует.

Скрипач выдаёт долгую печальную трель.

— Первым делом, — продолжает Дугальд, — нам опять нужно обсудить плохое поведение Гастона.

Он трясёт беднягу за плечи.

— Гастон, мы все прежде жили в других местах, где выживали как могли. У многих за плечами прошлое, о котором не хочется вспоминать. Правда, люди?

— Правда! Правда! — слышатся крики тут и там. Среди тех, кто кричит, я с удивлением вижу и Теванну.

— Но здесь, Гастон, всё по-другому. Тут мы честно трудимся и живём в мире и согласии. Ты согласен с тем, что так жить намного приятнее?

Голос садовника становится медовым и мягким.

— Согласен, — кивает Гастон и жалко улыбается.

— ТОГДА КАКОГО РОЖНА!.. — рявкает Дугальд.

Ближайшие к помосту люди зажимают уши, с дуба опадает с десяток листочков, скрипка ноет сама по себе. Гастон съёживается, прикрывая лицо руками (но прятать лицо в ладонях непросто, если одна из них прозрачная).

— …какого рожна, — вновь возвращается оратор к прежнему тону, — ты пытаешься красть товары? Ты что, не понимаешь, что можно просто подойти и взять, что нужно? Ты же вроде работаешь на строительстве домов, значит, честно заслуживаешь…

— Ленится он! — выкрикивает кто-то из задних рядов. — Отлынивает от работы!

— Это правда? — Дугальд пристально глядит на Гастона.

— Я только… я немножко! — пищит тот.

— Ах вот, значит, как! С завтрашнего дня, — гремит садовник, — будешь работать на моём участке! Снова! Приходить и уходить со мной!

— Не-е-ет! — корчится Гастон.

— Да, — удовлетворённо подытоживает Дугальд. — И так до тех пор, пока не случится чудо и три Пятых дня подряд у нас не будет ни одной жалобы на тебя.

— Помилуйте, — плачет воришка и становится на колени. — Я не хочу до смерти работать в садах! Я землю не люблю!

— Всё зависит от тебя, — отмахивается садовник. — Этот вопрос решён.

Гастон пытается сказать что-то ещё, хватает Дугальда за рукав, но скрипач опять принимается играть и заглушает все слова. Гастона стягивают с помоста, скрипач умолкает.

— Далее обсудим рабочие вопросы, — оратор поправляет рукав. — У кого есть жалобы, кто желает сменить вид деятельности? Поднимайте руки! Да, Альдо?

— А можно мне поработать на рынке?

— За каким же прилавком?

— За рыбным…

Народ хохочет.

— Ну нет, Альдо, мы уже выясняли, что за рыбный тебя лучше не пускать, как и Сирсу за сырный. Но если хочешь, мы доверим тебе сыр, а Сирсе рыбу. Заодно отдохнёте от работы в саду. Согласны?

— Я согласен! — кричит Альдо и улыбается до ушей.

— Я соглашусь, — кисло заявляет Сирса, — если будет позволено перенести эти прилавки как можно дальше друг от друга.

— Ну что ж, можно и так, — кивает Дугальд.

Альдо пытается что-то возразить, но скрипач наигрывает лихую мелодию.

— Ещё рабочие вопросы есть? — оглядывает толпу садовник. — Да, Пинтус?

Встаёт необычайно уродливый человек. Его неравномерно опухшее лицо, покрытое множественными красными пятнами, перекошено на сторону. Если бы такой подрабатывал в ночных кошмарах, он получал бы самую высокую плату.

— Пожалуйста, — жалобно говорит это чудище, и на глазах его выступают слёзы. — Очень прошу, можно я больше не буду работать на пасеке?

Народ хохочет. Дугальд даёт добро и меняет его местами с кем-то из работников сада, кто не имеет ничего против пчёл.

Затем совершается ещё несколько перестановок, и Дугальд объявляет, что рабочие вопросы закрыты.

— Переходим к нашим достижениям! — радостно заявляет он, и скрипач наигрывает весёлую мелодию. — Мастер Клод, подойдите-ка!

На сцену под руки ведут старика со сгорбленной спиной. Сперва я вижу только спину и длинные седые космы, спадающие на тёмный сюртук, но когда старик поворачивается лицом к толпе, его вид меня поражает. Лицо у него перевёрнуто, как будто кто-то срезал его и прилепил вверх тормашками. Там, где у обычных людей расположен подбородок, у Клода лысый лоб, а волосы — это его борода. А когда он начинает говорить, выглядит это и вовсе странно.

— Я написал новую картину, — дрожащим голосом говорит старый живописец.

На помост заносят большую картину и показывают зрителям. На ней изображена наша «Крылатая жаба».

— Новый корабль, — поясняет мастер. — Как только Леон рассказал мне о нём, я не смог удержаться.

Из толпы доносятся выкрики: «Молодец, Клод!», «Чудесно!», «Как настоящий!», «Что за дурацкое название?».

— Картина будет подарена гостинице Теванны! — объявляет Дугальд, так как старик, похоже, выдохся. — По традиции она будет размещена так же, как и все остальные работы Клода!

— Мари, — вполголоса спрашиваю я, — а почему все картины Клода висят вверх ногами?

— Он, бедняга, всю жизнь мечтает видеть мир так, как другие люди, не перевёрнутым, — поясняет Мари. — Потому и взялся рисовать, чтобы у него были собственные кусочки мира, которые он может повернуть, как надо.

— Так вот оно что, — говорю я.

Тем временем старику помогают сойти с помоста, и Дугальд переходит к следующей части программы.

— Не так давно, — сообщает он, — мы приобрели двух новых друзей. Возможно, некоторые из вас уже успели с ними познакомиться, но давайте не будем лишать этого удовольствия всех остальных! Сильвер, Гилберт, подойдите!

Мы с Гилбертом переглядываемся.

— Иди! — подталкивает меня Альдо.

— Силь-вер, Силь-вер! — начинает выкрикивать Ричил. Народ подхватывает, и отдельные «Сильвер!» и «Гилберт!» в конце концов сливаются в невообразимый шум.

Мы с Гилбертом подходим к помосту. Надеюсь, я не так сильно покраснел, как он. Мой друг взбирается первым и протягивает мне руку, чтобы помочь.

Сейчас он чудесно выглядит: на нём изумрудного цвета шёлковая рубашка и тёмные брюки по фигуре. Рубашка совпадает по цвету с камнями в его серьгах. Даже удивительно, почему он раньше не носил яркие цвета.

Я тоже в новом костюме, потому могу сказать без ложной скромности, что на нас наверняка приятно поглядеть.

Люди радуются и машут нам, мы машем им, и всё идёт хорошо, но затем Дугальд просит нас что-то рассказать о себе. Мы мнёмся — Гилберт пока не хотел бы раскрывать своих способностей, а я не хочу признаваться, что проник сюда не вполне честным образом и не имею причин находиться в Городе.

— Парни стесняются, — наконец говорит Дугальд, — что ж, это понятно. Многим трудно говорить о себе. Леон, пожалуйста, тогда ты скажи о них пару слов, это же твой улов.

— Запросто, — кивает рыбак, сидящий неподалёку от помоста. — Гилберт — колдун. С Сильвером сложнее, я-то сперва думал, что он человек-птица, но нет. Он принц, который очень сильно не хотел становиться королём, вот потому-то он и с нами.

— Да как он… — бормочу я и ловлю растерянный взгляд Гилберта, а в это время скрипач начинает играть что-то совершенно безумное.

Люди хлопают. Я вижу в толпе зелёный блеск очков Марлина, подавшегося вперёд и вцепившегося в колени. Затем Марлин медленно сдвигает очки на кончик носа и смотрит поверх них.

Дугальд подаёт нам знак, что представление окончено и мы можем возвращаться на места.

— А теперь — наша любимая часть! — объявляет он. — Чтение писем! Ну-ка, кто мне сегодня поможет их собрать?

Все, кто сидит ближе к дубу, вскакивают и принимаются снимать бумажки с ветвей. Весь урожай складывают в большую корзину и доставляют Дугальду.

— Итак, приступим! — садовник широко улыбается, достаёт письма по одному и читает. Затем люди передают листочки по рядам тем, кому они предназначаются.

— «Дидуля ёргин все тибя неновидют», ай-ай-ай, — качает Дугальд головой, извлекая очередное послание.

Дедуля Йорген трясёт костлявым кулачком. Сегодня он в новом фиолетовом костюме, в жёлтой рубашке и фиалковой шляпе с солнечной лентой. Ботинки у него — я видел — такого же тёплого жёлтого цвета. Это те самые, что я ему недавно передавал от Мари.

— Никто меня не любит! — кричит дедуля Йорген, но у людей это вызывает только смех.

— Ты уверен, дедуля? — насмешливо переспрашивает Дугальд. — Я ведь специально придержал эту бумажку. Смотри, тут есть ещё две: «Дедуля Йорген, сшитый тобою костюм — теперь мой самый любимый» и «Йорген, спасибо за вашу работу, это настоящее колдовство».

— Ой, ну я прямо и не знаю, — ворчит Йорген, но видно, что он смущён и растроган.

Ему передают все записки, и он быстро комкает «дидулю ёргина», надеясь, что никто не успел рассмотреть на оборотной стороне текст: «раздбыть пугвицы 24 штуков, лента жолтыя 1 (адин)».

— «Ричил, мне нравятся твои причёски с цветами», — читает Дугальд следующую записку.

Старушка, сидящая неподалёку, оборачивается ко мне и строит глазки, накручивая локон на палец. Я поднимаю плечи, делаю удивлённое лицо и покачиваю головой — мол, не я писал! Но, похоже, она не верит.

— «Гил, как хорошо, что ты есть на свете. Я рад, что мне повезло встретить тебя, и наслаждаюсь каждой минутой, проведённой вместе», — извлекает Дугальд ещё одну бумажку.

Я невольно гляжу на Гилберта. Он очень внимательно разглядывает листья дуба, как будто увидел там что-то интересное, но я вижу, как краснеют кончики его ушей.

— Это мне! — подпрыгивает в толпе девушка.

Я даже не сразу её узнал — это утренняя торговка рыбой. Утром она выглядела растрёпанной, сонной и неопрятной, белое рыхлое лицо напоминало рыбье брюхо. Но сейчас со щеками, залитыми румянцем, с зелёным блеском глаз, с пляшущим вокруг лица нимбом рыжих кудряшек и счастливой улыбкой она выглядит очень хорошенькой.

— Кто-то в тебя влюбился, Гильда, — подмигивает Дугальд, и письмо отправляется к ней.

Я вновь гляжу на Гилберта и вижу, что он краснеет ещё сильнее.

Затем следует с десяток писем для людей, которых я не знаю. Получает своё письмо Альдо и немедленно принимается меня дёргать, вопрошая, кто бы мог написать о его красивых глазах и не думаю ли я, что это Сирса. Я соглашаюсь, что это вполне может быть она, и Альдо блаженно умолкает.

Несколько писем получает Мари, в том числе и моё, где я хвалю её мастерство и благодарю за помощь. А затем Дугальд неожиданно вынимает из корзины вот это.

— «Раньше мне казалось, — читает он, — что счастье не для меня. Боль и тревога были моими постоянными спутниками. Но появился ты, Сильвер, и жизнь стала для меня совсем другой. Спасибо тебе». Надо же, наш новичок уже успел кого-то обрадовать, ха-ха!

Мне передают письмо, которое я небрежно сворачиваю и хмуро кошусь на Ричил. Она хохочет и встряхивает кудрями так, что цветы дождём рассыпаются вокруг неё. Краем глаза я замечаю Гилберта — его по-прежнему невероятно интересует листва дуба, а уши так и не приобрели нормальный оттенок. Хоть не смеётся надо мной, как вот Альдо, и то хорошо.

Вскоре корзинка пустеет, Дугальд объявляет танцы и уступает помост музыкантам. Лишние стулья и диванчики возвращаются по домам, чтобы освободить место.

На танцы остаются не все, садовник тоже уходит, обрадовав людей напоследок, что завтра на работу можно прийти позже. Музыканты наигрывают весёлую мелодию, но я тащу диванчик в гостиницу и там и остаюсь, чтобы не угодить в цепкие лапы Ричил.

Прижав нос к стеклу, я наблюдаю, как Гилберт заводит разговор с Марлином. Затем он озирается по сторонам — я машу ему — замечает меня и подаёт знаки, чтобы я вышел. Убедившись, что путь будет пролегать на безопасном расстоянии от Ричил, я выбегаю из гостиницы и присоединяюсь к ним.