Всё становится на места

Глава 12. Мы, конечно, были в разных городах…

Путь до Города оказывается неблизким. Когда вдали показываются очертания домов, Гилберт уже совершенно слабеет, едва переставляет ноги. Остаток пути мы с Леоном тащим его на себе. Леон пыхтит от напряжения, удочка и ведро мешают ему, но он не соглашается их оставить.

— Это мои рабочие инструменты! — возражает он. — Без них я не смогу быть рыбаком!

Город располагается на большом холме и начинается с площади. Она вымощена камнем и по периметру обсажена цветами. В центре возвышается невысокое, но раскидистое дерево. Его ветви густо увешаны разноцветными бумажками.

С вершины холма, как ручьи, стекают улочки. Две из них впадают в площадь. Если верить указателям, улочки эти зовутся — Левая и Правая. Они тоже вымощены камнем и так узки, что балконы домов почти соприкасаются.

Здесь много цветов — они растут и у стен, хотя там почти нет места, и в многочисленных горшках, которые стоят на балконах или свисают с них, и на наружных подоконниках. Это всё простые цветы, которые можно найти не в богатых садах, а на лугах: ромашки, маки, колокольчики, васильки. Стены домов окрашены в яркие цвета, но какие-то выглядят свежими, а иные размыты непогодой и покрыты трещинами.

— В Городе есть лекарь? — спрашиваю я у Леона.

— А то как же, — отвечает он. — Вам нужна Мари-без-башмаков.

— Чудесно, и где её найти?

— В башмачной мастерской, конечно же, — сообщает рыбак и указывает рукой.

Мастерская располагается прямо перед нами, на стыке Правой и Левой улочек. «Башмачная мастерская Мари» — гласит вывеска, очертаниями напоминающая длинный ботинок, подвешенный на двух цепях.

У входа расставлены цветы, вместо горшков рассаженные в старые заношенные сапоги и туфли. В зелёной двери прорезано зарешёченное окошечко, под которым также болтается башмак с одинокой ромашкой.

— Вы идите к Мари, а мне пора домой, — говорит Леон. — Я должен напечь пирожков на завтра.

Он машет худой рукой и удаляется по Левой улочке, почёсывая языком ухо.

Я волоку Гилберта к двери, стучу и открываю, не дожидаясь ответа. Затем кое-как затаскиваю друга внутрь.

Половину небольшого помещения (левую) занимают прилавки с обувью. Здесь, как я вижу, найдётся желаемое на любой сезон, размер, вкус и цвет. Свет из единственного окна падает именно туда, на прилавки, потому взгляд сразу цепляется за пёстрый и причудливый товар. О, вот бы Сильвию сюда! Представляю, в какой бы восторг она пришла и сколько бы всего накупила.

Тем временем справа доносится негромкое деликатное покашливание. Обернувшись туда, я вижу немолодую даму с узким лицом и длинными белыми волосами, зачёсанными назад и сколотыми зелёным гребнем. Дама сидит за большим столом, на котором в беспорядке разбросаны выкройки, обрезки кожи, толстые изогнутые иглы, пара колодок, портновские ленты и прочие инструменты. Она шьёт ботинок из кожи сиреневого оттенка.

— Чем могу помочь? — интересуется дама, глядя на нас поверх круглых очков в золотой оправе, украшающих её прямой, правильной формы нос. Тонкие пальцы тем временем не прекращают работу.

— Нас привёл Леон, рыбак, — поясняю я. — Меня зовут Сильвер, а это мой друг, Гилберт. Ему нужна помощь, он ранен и потерял много крови. Леон сказал, вы сможете помочь. Ведь вы и есть Мари?

— Что ж, конечно, смогу, — кивает хозяйка мастерской. — Неси его туда, за зелёную занавеску, и клади на кровать.

За занавеской располагается небольшая чисто выбеленная комната с окном, выходящим на Правую улочку. Напротив входа — небольшой кирпичный камин с вычурной решёткой, слева — ещё один занавешенный проём, справа у окна — единственная кровать, на которую я и укладываю Гилберта.

— Готово, — я говорю громко, чтобы хозяйка услышала из другой комнаты. — А не страшно, что мы заняли вашу кровать?

Раздаётся негромкое поскрипывание, и Мари въезжает в комнату в бочке на колёсиках, на вид бронзовых — впереди два небольших, а сзади два покрупнее, которые она вращает руками. Я слышу отчётливый плеск жидкости.

То, что я прежде принимал за высокую спинку стула, оказалось частью бочки. До пояса Мари одета в строгое платье зелёных оттенков с высоким воротником, от пояса её скрывает бочка из тёмного дерева, украшенная резьбой.

Впереди приколочена удобная полочка, на которой хранятся нитки, иглы и лежит недошитый башмак. Тут же на гвоздиках подвешены ножницы, портновская лента, карандаш на цепочке.

— Эта кровать не для меня, так что ничего страшного, — говорит Мари, и я понимаю, что гляжу на неё непозволительно долго. — Дай-ка я подберусь поближе.

Я послушно уступаю ей дорогу, она подъезжает и берёт руку Гилберта своими тонкими белыми пальцами.

— Сшивать кожу я умею, — довольно говорит хозяйка мастерской, когда разрезает повязки и рассматривает раны. — Разведи-ка пока на кухне огонь да согрей воды в большой кастрюле.

Она вдевает шёлковую нить в кривую иглу и немного привстаёт, чтобы удобнее было шить. Готов поклясться, что вижу в бочке хвост, свёрнутый кольцами. Мари покашливает, не оборачиваясь, и я вспоминаю, что меня отправили на кухню.

Кухня расположена за занавеской, украшенной узором из волнистых поперечных полос. Цветом полосы напоминают морскую воду. Стены кухни такие же чистые и белые, как и в комнатке.

Слева от входа я нахожу небольшую печь, сложенную из кирпичиков, с потемневшей металлической поверхностью сверху. Справа к печи пристроен столик, под ним сложены аккуратные поленья. Во всю ширину стены тянется окно, и я, подняв глаза, вижу зелёный дом напротив. Оттуда на меня глядит круглолицая старушка с оттопыренными ушами и с таким курносым носом, что кажется, будто он прижат к невидимому стеклу.

Она машет мне, и я тоже дружелюбно машу ей в ответ. Затем я замечаю, что второй рукой старушка расчёсывает седые кудри, третьей протирает окно, а четвёртой поливает цветы на подоконнике.

Моя улыбка немного меркнет, и я принимаюсь искать, чем бы разжечь печь. Если бы здесь хоть что-то уже горело, хотя бы лампа какая-нибудь!

Мари тихонько напевает за спиной. Я нахожу кастрюлю на полке справа, наполняю её водой из ведра, ставлю на печь и наконец сдаюсь.

— Мари, — зову я. — Я не знаю, как разжечь огонь.

Пение прерывается. Раздаётся скрип, и хозяйка въезжает на кухню. Она берёт какой-то невзрачный камешек у печи, а затем ещё что-то, издающее металлический звон. Наклонившись ниже, Мари ударяет этими предметами друг о друга, высекает искру, и шишки и сосновые иголки в горниле печи принимаются тлеть.

— Теперь подбрось дрова, — говорит мне она, — только не клади сразу много, не затуши огонь.

Из соседней комнаты доносится стон Гилберта, и Мари поспешно выезжает туда, по пути начиная напевать мелодию без слов. Стон затихает.

Вскоре вода закипает. Вновь приезжает Мари, берёт с полок баночки и мешочки с какими-то травами, готовит отвар. От помощи она отказывается, потому я выхожу к Гилберту.

На его руках теперь аккуратные, чистые повязки. Он сладко спит и даже слегка улыбается.

Чуть погодя хозяйка мастерской возвращается в комнату. По её просьбе я приподнимаю друга, который наконец открывает глаза, и Мари поит его из деревянной чашки.

Затем она манит меня пальцем, и мы выходим в мастерскую. Гилберт крепко спит — сон вновь его сморил, стоило только выпить отвар.

— Расскажи-ка, зачем ты здесь, — Мари глядит на меня поверх очков зеленовато-карими глазами, в то время как её пальцы вновь порхают над башмаком.

— Совершенно не представляю, зачем, — развожу я руками.

— Что ж, это отличная причина для того, чтобы оказаться на Беспечных Островах, — улыбается хозяйка мастерской.

Она кладёт перед собой кусок кожи, затем накладывает выкройку поверх него и обводит контуры, по-прежнему не отрывая от меня взгляда.

— Как это вам удаётся? — изумляюсь я.

— Что именно?

— Вот это. Работать не глядя.

— Это оттого, что я занимаюсь любимым делом, — улыбается Мари. — Такое всегда удаётся легко.

— А почему… хотя, пожалуй, не моё дело…

— Почему башмаки? — догадывается мастерица. — Такая уж у меня была мечта с юных лет. Несмотря на то, что жила там, где не носили обуви, и сама никогда не могла её носить. А может, не несмотря, а именно поэтому. Мечта — она всегда должна оставаться чуточку недостижимой, даже когда воплощается. Да ты садись, вон там скамеечка у окна. И подбери себе какие-нибудь ботинки, что же ты босиком.

В этом необычном месте я и вправду забыл, что одет лишь в простыню.

— Простите, Мари, не могу взять ботинки. Мне нечем заплатить.

— Возьми просто так, мне будет приятно, — улыбается она. — А что касается платы, если уж настаиваешь, дела у меня всегда найдутся. Я не очень-то люблю подниматься по улочкам, а надо бы отнести пару заказов.

— Согласен, — говорю я и принимаюсь рассматривать полки.

Ботинки выглядят весёленькими и яркими. Мари в каждой паре использует не меньше двух цветов. Вот голубые с язычком-облаком и носком-солнцем. Вот искусно вырезанные из зелёной кожи разных оттенков, будто сшитые из ажурной листвы, с деревянной подошвой. Вот тёмно-сиреневые, как полуночное небо, расписанные звёздами и кометами.

Наконец моё внимание привлекает серая пара, выглядящая не такой броской. У этих ботинок шнурки, швы и подошвы цвета василька. Я примеряю, и они садятся как влитые.

Тем временем хозяйка мастерской подъезжает сзади, и я чувствую её руку на своих волосах.

— Сиди смирно, — просит она.

Я слышу щелчки ножниц.

— Так-то лучше, — наконец сообщает Мари. — И не посещай больше того, у кого ты стригся в последний раз. Если у этого человека и есть таланты, они лежат в другой области. Ну-ка встань, дай на тебя поглядеть.

Я послушно встаю и поворачиваюсь влево-вправо, принимая торжественные позы.

— Тебе осталось только подобрать костюм, — довольно произносит Мари и вновь берёт недошитый башмак. — У дедули Йоргена. Как раз занесёшь ему свёрток от меня, а то ведь я думала, как бы передать. Мне подниматься наверх трудно, а он не может спуститься, потому что на днях умер.

— Умер, но костюм мне продаст? — уточняю я.

— Конечно, — кивает хозяйка мастерской. — Даже не сомневайся.

— Мари, — говорю я умоляющим голосом. — Мари, что это за место?

Мастерица долго смотрит на меня поверх очков, не прекращая работу.

— Это место для тех, кто не мог найти своё место в других местах, — говорит она наконец. — Кому нигде не было места. Кто чувствовал себя неуместно. Здесь самое то.

— И что за народ здесь живёт? К примеру, Леон, почему он рыбак, если в его ведре только пирожки?

— О, Леон очень одарённый рыбак, — Мари приподнимает брови. — Он всегда чувствует, откуда ждать улова. Сегодня он привёл вас. Иногда улов есть, иногда нет, но в любую погоду Леон сидит на берегу с тёплыми пирожками. Он и меня однажды принёс. Без него не было бы Города.

— Ох, что-то у меня в голове не всё укладывается, — сознаюсь я.

— А ты укладывай постепенно, — советует моя собеседница. — Твой друг уже в порядке, у тебя есть башмаки, но нужен костюм. Потому сейчас ты пойдёшь по Правой улочке к вершине холма. Когда минуешь Кошачий дом, значит, уже скоро. Слева увидишь мастерскую Йоргена. Передашь ему вот это, скажешь, от Мари, — она наклоняется, достаёт из стола свёрток, перевязанный бечёвкой.

Я беру свёрток и выхожу на улицу.

Первым делом меня тянет на площадь. Я рассматриваю дерево в центре, это оказывается дуб. На цветных бумажках, подвешенных к веткам, написаны записки.

«У Альдо красивые глаза», — гласит одна из них.

«Ричил, мне нравятся твои причёски с цветами», — написано на следующей.

«Мари, твои цветочные горшки такие забавные, всегда ими любуюсь», — вижу я на третьей.

«Дидуля ёргин все тибя неновидют», — бросается в глаза четвёртая. А я уж было подумал, что жители Города оставляют друг другу только приятные послания.

Я разворачиваюсь и иду по Правой улочке. Она изгибается то влево, то вправо, то становится почти прямой, то резко поднимается вверх. И впрямь не представляю, как бы здесь поднималась бедная Мари.

Я тщательно рассматриваю все встреченные дома, но не могу понять, какой же дом Кошачий. Если где-то и живут кошки, то их не видно. Прохожу мимо вывески с очками, мимо ювелирной лавки, мимо маленьких и больших домов с колоннами, башенками и балконами.

Один из них привлекает мой взгляд. Точнее, не сам дом, а то, что перед ним творится.

Перед входом расположен небольшой клочок земли, густо усаженный цветами. Листья этих цветов похожи на листья мяты, а стебли, тянущиеся вверх, густо усажены серо-сиреневыми цветками. Среди растений стоит человек, и мне сперва кажется, что он пропалывает сорняки, но вдруг он падает прямо в цветы и принимается там корчиться.

— Что с вами? — спрашиваю я, подбегая. — Вам нехорошо?

Он поднимает на меня жёлтые глаза с вертикальными щелями зрачков. Его верхняя губа подрагивает, и я вижу на ней белые усы, торчащие в стороны. Такие, какие бывают у котов, а не у людей.

Человек встаёт, не принимая протянутую руку, фыркает и уходит в дом, нервно дёргая кончиком хвоста.

Я пожимаю плечами и иду дальше. И вскоре вижу слева большую вывеску: «Лутшая адежда у ёргина!».

Когда я вхожу, над дверью звенит колокольчик. Передо мной большая комната, так густо увешанная одеждой, что цвет стен определить невозможно. Но даже поверхности стен оказалось недостаточно, потому многие вещи прикреплены к цепям, свисающим с потолка, а какие-то висят на больших окнах вместо занавесок. Тут и блузы, и рубахи, и штаны. Нарядные костюмы и рабочие наряды. Карнавальные костюмы и бальные платья. Тёплая одежда и одежда для тёплого времени. Словом, здесь найдется, что надеть на все случаи жизни.

Я в восхищении оглядываюсь. Каков бы ни был портной, но его мастерство очевидно. Сильвия бы точно оценила.

— А я вот кстати умер, — ворчит кто-то из угла.

Я оглядываюсь, раздвигаю свисающие с потолка платья и нахожу койку, на которой лежит человеческий скелет со сложенными на груди руками, одетый в нарядный тёмный сюртук. Из-под сюртука виднеется тонкое кружево рубашки.

— Простите, это вы — дедуля Йорген? — уточняю я с некоторой опаской.

— Дедуля Йорген умер, — заявляет он. — Совсем умер, никто его не любит.

— Ах, как жаль, — говорю я. — А я бы с удовольствием с ним побеседовал. Так хотелось похвалить его работы.

— Да-а? — череп поворачивается ко мне.

— А ещё Мари передавала дедуле вот этот свёрток. Жаль, не смогу отдать, раз дедули больше нет с нами.

— Охо-хо, — вздыхает скелет. — Так и скажи Мари: «Помер дедуля, всеми ненавидимый, никто о нём и не вспомнил даже».

— Вот досада, — качаю я головой. — А самое-то главное, останусь я теперь без костюма.

— Как без костюма?! — дедуля мгновенно спрыгивает на пол, обходит меня по кругу, оглядывает. — Непорядок! Придётся ещё немного пожить! Такие чудесные туфли и без костюма!

Он исчезает в недрах комнаты, пыхтит, ворчит и наконец извлекает несколько нарядов. Приходится все их примерять.

Дедуля уговаривает меня выбрать серый костюм из тонкого полотна, хоть он и кажется мне чересчур праздничным. К костюму он подбирает мне рубашку цвета василька.

— Красота! — всплёскивает он костлявыми ладонями. — Мне даже ещё немного пожить захотелось! Ты, парень, давно здесь?

— Нет, сегодня прибыл.

— Один?

— С другом.

— С другом? — дедуля Йорген даже слегка подпрыгивает от радости. — Тащи его тоже сюда! Он высокий? Крепкий? Какой размер носит, какие цвета предпочитает?

— Он любит, кажется, тёмную одежду, но лучше пусть расскажет сам, когда поднимется с постели, — говорю я. — Сейчас ему нехорошо, Мари его лечит. Кстати, чем я могу вам помочь? В благодарность за костюм.

— Эх, — поникает портной. — Ничего мне не надо. Беги, юнец, оставь дедулю в горьком одиночестве…

— А я не спешу, — говорю я. — Мне было бы интересно узнать, как вы здесь появились.

Дедуля вновь оживает, тащит мне стул. На спинке — недошитое платье, на сиденье игольница. Игольницу я нахожу после того, как сажусь.

— Так слушай, юнец, мою печальную повесть! — воздевает дедуля палец к потолку. — Был я лучшим портным во всём Третьем королевстве. Ну, может, не во всём, но в своём городе точно. А жил я в Хлябь-Озябье, что на побережье, между каменоломнями и болотами. Мерзкое и унылое место.

— Доводилось слышать, — киваю я.

— Обо мне? — радуется дедуля.

— О городе, — огорчаю я его.

— Так и знал, так и знал, — ворчит он себе под нос. — Все забыли Йоргена…

— Что же было дальше? — прерываю я этот поток страданий.

— А что? Жил и помер. Вот, — кивает дедуля. — А в один день чувствую, лежать неудобно, тесно, не развернуться. Не любили меня! Самый дешёвый гроб купили! Я встал и пошёл их ругать. Да.

— И что же было потом? — мне не терпится услышать продолжение.

— Да известно что. Пришёл и вижу: не любят. Отчётливо так не любят. Заперлись, кто-то стражу побежал звать. Будто не в моём доме живут, паразиты!

Он грозит кулаком.

— Вот и пришлось бедному дедуле уйти из города и скитаться где придётся. Шёл, шёл да и упал с обрыва в море. И потонул. Вот и конец дедуле. Ох, бедный, бедный дедуля Йорген…

— Погодите, — не соглашаюсь я, — как же конец, если вы здесь, передо мной?

— Ах да, — говорит мой странный собеседник. — Потонул, да и побрёл по морскому дну. Думал где-то выйти на берег. Долго шёл, даже устал. Но вышел всё же, а тут этот бездельник Леон рыбачит. «Пойдёмте в Город, чудесный Город, там вам будет хорошо», тьфу. Никто, никто здесь не любит дедулю Йоргена!

— Ну что вы, теперь вы мой любимый портной, — говорю я и поднимаюсь. — Мне пора возвращаться к Мари, но позже мы с другом ещё зайдём. Вы только, пожалуйста, не умирайте опять.

— Ладно, — говорит дедуля. — Я подумаю.

Я выхожу на узкую улочку и спускаюсь вниз, чувствуя себя так прекрасно, как только может себя чувствовать человек в новой одежде.